Невесты Шерраби

Глава 10

Дождь. Холодный, настойчивый, отвесный. Та сторона Нью-Йорка, о которой предпочитают не говорить. Ни жаркого лета, ни холодной зимы. Только сырость и вечная тоска. Зак расплатился с таксистом, поднял воротник пальто и устремился под козырек, который прикрывал парадное Эмминого дома.

Она жила не в Гринвич-Виллидж. Саймон ошибся. Ее манхэттенская квартира выходила на Сентрал-парк и не имела ничего общего с живописно богемной берлогой, которую ожидал увидеть Зак.

Когда Саймон сказал, что Эмма работает в тех районах города, которых приличная публика всеми силами избегает, Кенту представилась убогая однокомнатная квартирка в каком-нибудь старом клоповнике. Но в старых клоповниках не бывает швейцаров в форме и лифтов с ярко начищенными медными ручками и сверкающими белыми дверьми.

Зак нажал кнопку семнадцатого этажа и приготовился плавно вознестись к небесам.

Не успела дверь закрыться, как в кабину лифта вошла молодая женщина с длинными светлыми волосами. Она тревожно, как затравленный зверек, посмотрела на Зака, словно боялась, что тот вот-вот накинется на нее. Он едва справился с искушением оскалить зубы и зарычать. То, что любой мужчина представляет собой потенциальную угрозу, давно стало атрибутом современной американской жизни. Эта мысль часто угнетала его. Осуждать девушку не приходилось. Здесь то и дело совершались ужасные преступления — впрочем, как и в любом другом большом городе.

Именно поэтому он и оказался здесь.

С того момента, как Саймон сказал ему, что к кузине дважды вызывали "скорую помощь", в голове у Зака было только одно: как можно скорее положить конец этой глупости, пока Эмму не убили. Кент не успел подумать о том, как это сделает и что заставило его очертя голову сорваться с места, бросив все срочные дела.

Блондинка вышла на десятом этаже, и дальнейший путь Зак проделал в гордом одиночестве.

Эмма, которой сообщили, что к ней поднимается мистер Кент, ждала его в холле. В джинсах и потрепанном сером свитере она казалась заморышем. На ее левой щеке красовался бледный синяк.

Зак поставил сумку на ковер. Эмма посмотрела на нее, а потом подняла глаза.

Судя по тому, как Эмма стягивала рукой ворот свитера, она явно нервничала. Если бы он дал выход гневу, от которого готов был взорваться, то только напугал бы ее и ничего не добился.

— Привет, — сказала Эмма, протягивая руку. — Рада тебя видеть. Проходи.

Зак не обратил внимания на этот официальный жест и поцеловал ее в щеку. Эмма вздрогнула, уставилась в пол и махнула рукой в сторону открытой двери.

Такого приема он не ожидал. Зак открыл рот, потом закрыл его и поднял сумку. Оказавшись внутри, он по привычке осмотрелся.

Ярко, оригинально и прозрачно. Похоже на Эмму. Большие мягкие диваны бирюзовой кожи, средних размеров телевизор, столики со стеклянными крышками на почти белом ковре. Светлые стены, несколько незамысловатых, но ярких акварелей. Слева под аркой виднелась небольшая бело-серая кухня.

Зак поставил сумку рядом с дверью. Вполне приличная комната. Однако что-то в ней смущало его. Спустя какое-то время он понял: здесь не было ничего личного и ничего постоянного. Ни свитера на спинке стула, ни журнала, ни книги, ни даже какой-нибудь вазочки на столе. Все здесь было стерильно чистым.

— Очень мило, — сказал он, засовывая руки в карманы брюк. — Я думал, ты живешь в каком-нибудь тараканьем гнезде.

— Я достаточно насмотрелась на тараканьи гнезда, — ответила Эмма, — так что не вижу причины жить в них.

— Вот и я тоже. Но судя по тому, как ты живешь в последнее время, я подумал, что пора положить этому конец.

— Почему это? — Эмма умело скрывала раздражение, но Зак слишком хорошо ее знал, чтобы обмануться. — Я получаю деньги за свою работу, — напомнила она, не слыша от него ответа. — Жалованье, конечно, не королевское, но достаточное, чтобы жить в приличном доме.

Зак кивнул.

— Вижу. Значит, дни ты проводишь в травмпунктах, а вечерами сидишь за спиной охранников в форме? Так? — Он говорил спокойным, ровным тоном. Эмма не должна была догадаться, что при виде синяка на ее щеке ему захотелось ломать мебель и крушить безупречно белые стены.

Он решил, что Эмме удалось справиться с раздражением. Улыбка девушки выглядела вполне естественной.

— Не совсем. Днем я обычно собираю материал для своих призывов. Иногда и вечером тоже. Может, присядешь?

Зак посмотрел на нее с нескрываемым осуждением и опустился на ближайший бирюзовый диван.

— Почему ты приехал? — спросила Эмма, стягивая свитер у горла.

Зак гадал, не придумать ли какой-нибудь убогий предлог, объяснявший его присутствие в городе, но в конце концов отказался от этой мысли. Лгать он предпочитал только в крайних случаях.

— Саймон сказал, что ты решила дать себя убить, — сказал он. — Я приехал убедиться, правда ли это.

— Ох… А если это так?

— Если так, я сделаю все, чтобы ты выбрала не столь быстрый способ оказаться на том свете.

— Очень мило, что тебя это волнует. — Эмма стояла рядом, и он не видел ее лица. — Как бы там ни было, Саймон ошибся.

— Рад слышать. Значит, ты перестала ходить в эти места?

— Места? — Ее тон был таким непринужденным, словно Зак говорил о посещении цирка или зоопарка.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Трущобы. Гетто. Кварталы бедноты. И я не сомневаюсь, что ты выбрала это сама. — Зак повернулся к ней лицом. Она отступила в арку и стала похожа на маленькую серую мышку, защищавшую свою норку от страшного черного кота.

— Нет, — сказала девушка. — Я не перестала ходить туда, где могу быть полезной. Ты сам всегда говорил, что я избалованная. Так почему ты не хочешь, чтобы я узнала, что такое жизнь во всех ее, даже самых страшных, проявлениях?

Зак встал. Внутри разгоралось медленное тепло, которое не имело ничего общего с чувственностью. На мгновение он утратил контроль над собой. Это была Эмма. Его Эмма. Она не имела представления о том, что делала. Девчонке крупно повезло, что она выжила и отделалась лишь синяками и царапинами. Но даже если бы ей досталось еще сильнее, она не собиралась складывать эти трофеи к его ногам.

— Я не возражаю, причем категорически, против того, чтобы тебя убили, — сказал он. — Или сделали что-нибудь похуже.

— Хуже? — Брови Эммы поднялись вверх. — Ты говоришь о "судьбе, которая хуже смерти"? Это кто, Шекспир?

Зак начинал чувствовать то же, что чувствует бык на арене, когда его дразнят пикадоры.

— Я говорю о тебе, черт побери! Нью-йоркские улицы — не место для бабочек, Эмма. Ты можешь думать, что это игра — точнее, игра в крестовый поход против бедности. Но едва ли ты будешь смеяться, когда однажды очутишься в морге.

— Нет. — Когда Зак угрожающе шагнул в ее сторону, Эмма попятилась на кухню и слабо улыбнулась. — Едва ли. Но ведь я тогда ничего не буду чувствовать, верно?

Хотя Эмма крепилась изо всех сил, Зак понимал, что она готова заплакать. При мысли о гаде, который называл себя мужчиной, но посмел ударить девушку, он выходил из себя.

Эмма часто замигала, и ее дерзкое курносое личико внезапно показалось Кенту таким невыносимо милым, что ему захотелось подойти поближе, схватить эту дрянь за плечи и трясти до тех пор, пока она не поклянется, что больше никогда не будет подвергать риску свою хорошенькую шейку.

Это была очень тоненькая шейка. Он мог бы свернуть ее одной рукой…

И только печаль, стоявшая в ее необыкновенных глазах — сегодня вечером серых, а не зеленых, — не позволила Заку поднять на нее руку. Что он делает? Зачем думать о бессмысленном насилии, когда все, чего он хочет, — это обнять Эмму и защитить ее.

Чтобы не поддаться искушению, он сунул руки в карманы. Будет нелегко защитить Эмму от самой себя. Она смела, упорна и упряма как осел. Зак помнил, как она, еще не умея плавать, бросилась в озеро Шерраби, чтобы спасти тонущего котенка. В тот раз он оказался рядом и вытащил ее. Но сейчас он не мог придумать никакого другого плана спасения, кроме ее похищения и тайного вывоза в Англию.

И все же он спасет ее, хочет она того или нет.

— Эмма, — рассудительно начал Кент (впрочем, не слишком надеясь на то, что она послушается), я не хочу, чтобы ты занималась этой работой. Это слишком опасно. Ты можешь с таким же успехом зарабатывать деньги, сидя в кабинете.

Эмма обернулась и взяла чайник.

— В кабинете я сижу тоже… Хочешь кофе? — Она посмотрела на часы. — Или предпочитаешь поесть?

Зак тяжело вздохнул.

— Я ел, но кофе с удовольствием выпью… Однако больше всего я хочу, чтобы ты посмотрела в лицо фактам.

— Каким фактам? — Эмма наполнила чайник.

— Например, тем, что у тебя на левой щеке синяк, а на костяшках правой руки ссадина.

— Это пустяки. Видел бы ты остальное… Правда, сейчас уже почти все зажило.

Этого Зак уже не вынес.

— Эмма! — прорычал он, засовывая в карманы стиснутые кулаки, чтобы не пустить руки в ход. — Пожалуйста, немедленно поставь чайник и посмотри на меня!

Эмма послушно опустила чайник и подняла лицо. Ее выражение было столь бесхитростным и безыскусным, что Зак с трудом сдержался.

— Ладно, — сказал он. — Хватит. Ты пообещаешь мне и поклянешься всеми святыми, что отныне будешь работать в кабинете или не будешь работать вовсе?

— Я думала, ты хотел, чтобы я работала, — ответила Эмма, проводя рукой по своей безукоризненной прическе.

— Хотел. И хочу. Но я никогда не имел в виду работу, которая заставит тебя рисковать жизнью.

— Ты занимался такой работой много лет. И занимаешься ею до сих пор.

— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав о том, как могут подействовать на Эмму его слова. — Я мужчина.

Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…

— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной к раковине. — К чему ты клонишь, Зак?

Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.

— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишься заниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины, либо…

— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в нем таилось предупреждение.

— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.

Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы, Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ее упереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.

Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя как викторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианским отцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до тех пор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается только один выход.

— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепче впиваясь в раковину.

Зак мрачно усмехнулся. Она знала его почти так же, как он ее.

— Ничего. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

Эмма захлопала глазами.

— Я хотела посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Он кивнул.

— Отлично. Это мне вполне подходит.

— Тебе? — Она посмотрела на него с подозрением. — Зак, где ты собираешься ночевать?

— Здесь. — Он снял пиджак. — Этот диван у дверей выглядит вполне подходящим.

— Нет! Это невозможно! — Ее волнение было едва ли не лестным.

— Возможно. Я останусь.

— Но почему? Мы… Ты не…

— Нет. Ничего подобного. Я же сказал, что буду спать на диване.

Эмма заметно ссутулилась.

— Зак, чего ты хочешь? Мы согласились, что не подходим друг другу. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? И почему… почему ты хочешь остаться?

Он улыбнулся. Теперь это можно было себе позволить. Она задавала вопросы вместо того, чтобы выставить его. Предзнаменование было хорошее.

— Я собираюсь забрать свою спящую красавицу, — сказал он. — И поэтому хочу остаться. А что до твоих занятий… Думаю, они заботят меня по привычке. Я зарекся обвинять тебя в отсутствии здравого смысла и ответственности перед обществом.

Эмма закусила губу.

— Я не безответственная, Зак. Я хорошо знаю, что делаю. А даже если и нет — ради бога, тебе-то что до этого?

— Если бы я не сказал тебе, что ты избалованная — а ты такая и есть, но это не преступление, — ты бы не бросилась, как Дон-Кихот, воевать с ветряными мельницами и не стала бы доказывать мне, что ты изнежена не больше, чем все остальные.

Как ни странно, вместо того чтобы с пеной у рта отрицать это обвинение, Эмма только посмотрела на него и отвернулась к стене.

Зак тут же воспрянул духом. Теперь ни в коем случае нельзя было спускать ее с крючка.

— Это ведь правда? — спросил он.

Эмма кивнула.

— Да. Но это ничего не меняет. Я не брошу работу только для того, чтобы ты мог очистить свою совесть.

— А я и не прошу тебя ее бросать. Прошу только, чтобы ты не была дурой. Ты не социальный работник, а журналист. Публицист, если хочешь. Так что не отбивай хлеб у тех, кто действительно знает, что делает, и не заставляй этих людей по кусочкам восстанавливать то, что ты разрушила, сунувшись туда, куда тебя не просили. Глупо подвергать себя опасности только ради того, чтобы собрать деньги для детей, которые умеют выживать в такой обстановке и приспособлены к ней в тысячу раз лучше, чем ты! Я знаю, что говорю. Потому что я сам из этих детей.

Когда огромные глаза Эммы увлажнились и на щеку упала одинокая слеза, Зак застонал, признавая свое поражение, и привлек девушку к себе.

Он не целовал ее, только обнимал. Эмма положила голову ему на плечо и позволила гладить себя по волосам. Она не двигалась, и, казалось, даже не плакала. Но когда Эмма подняла лицо, рубашка Зака была мокрой, хоть выжимай.

— Ну вот, — сказал он, приподняв ей подбородок. — Теперь иди умойся, а потом будем пить кофе, о котором ты, кажется, совсем забыла.

— А потом?

Он криво улыбнулся.

— Потом поговорим. А уже совсем потом я надеюсь лечь спать.

Эмма кивнула.

— О'кей, — сказала девушка и пошла в ванную как кроткая овечка, которой, как прекрасно знал Зак, она отнюдь не являлась.

Кент, глядя Эмме вслед и видя ее прямую спину и склоненную голову, едва удержался, чтобы не пойти следом и не признаться, что во всем этом нет ни слова правды.

Он знал, что был несправедлив к ней. Вообще-то Эмму можно было убедить. Если бы он избрал другую тактику вместо того, чтобы изо всех сил давить на нее, она согласилась бы внять голосу рассудка. Но он поддался гневу и отрезал себе пути к отступлению. Он давно знал свою Эмму, ее щедрость, верное и безнадежно упрямое сердце. Сердце, которое вплоть до того дня, когда он наконец согласился его принять, принадлежало только ему и никому другому.

Зак тихонько чертыхнулся и взял забытый чайник. Теперь он знал, что должен делать. Был только один способ спасти Эмму от самой себя — способ, от которого он отказался несколько недель назад.

Больше он такой ошибки не сделает.

Зак почесал в затылке, невесело усмехнулся и поставил чайник на плиту.

Эмма тяжело оперлась о раковину. Ее тошнило.

Она не помнила, когда взбунтовался желудок. Возможно, в тот момент, когда Зак вышел из лифта и она, увидев любимое лицо, испытала пронзительную боль, заставившую ее отвернуться. Или когда он прижимал ее голову к своему плечу и позволял плакать в жилетку. Наверняка она знала только одно — что ее внутренности выворачиваются наизнанку. Она всегда так чувствовала себя рядом с Заком, и это не имело никакого отношения к еде. Яичница со шпинатом и мороженое едва ли могли вызвать несварение желудка.

Если бы Эмма не знала твердо, то могла бы подумать, что беременна. Но ее месячные были точными как часы. Вернее, как рыба, которой их кормили в школе каждую пятницу. Не было ни малейшего шанса на то, что она носит ребенка Зака. Она не применяла никаких предосторожностей, но Зак применял, и как всегда его точка зрения восторжествовала.

Эмма смочила в холодной воде бледно-розовую салфетку, провела ею по лицу и наконец набралась смелости посмотреть в зеркало.

— Уй! — застонала она и прижала салфетку к глазам.

Почему она об этом вспомнила? Неужели она действительно хочет родить от Зака ребенка? На кухне он был таким добрым… Вообще-то доброты в нем было немного. Там, где он вырос, мягкость не поощрялась. И все же Эмма знала, что он был бы прекрасным отцом…

— Прекрати, Эмма, — громко сказала она себе, чтобы получше дошло. — Ты отказала ему, потому что он сделал тебе предложение из чувства долга. Уж не думаешь ли ты, что он сделает его снова? По другой, более лестной причине?

Нет, она так не думала. На этот раз Зака пригнала к ней совесть. Его мнение о ней не изменилось. Он считал ее работу глупостью и хотел, чтобы она ее бросила, по одной-единственной причине — не желая нести ответственность, если с ней что-нибудь случится. Вернее, уже случилось. Причем дважды.

Эмма злобно повернула кран. Может, Зак и прав. Может, она была бы более полезна, если бы сидела в кабинете. Впрочем, разницы никакой. Она не собиралась в угоду ему бросать работу.

Девушка вытерла лицо и, не поглядев в зеркало, с приклеенной к губам лучезарной улыбкой отправилась на кухню.

Зак, скрестив руки на груди и прижавшись темным затылком к стене, сидел за белым деревянным столом. На плите грелась турка с ароматным кофе, а на столе красовались две чашки с дымящимся напитком.

Эмма одобрительно принюхалась, села за стол, и ей сразу полегчало.

— Хорошо. Я рада, что ты чувствуешь себя как дома.

— Дома? — Зак указал рукой на пустую комнату с яркими стенами. — Дома? Это, по-твоему, дом?

— А что?

— Здесь пусто. Голо. Как будто ты собираешься удрать отсюда, не заплатив по счету.

— Ох… Нет, это не так. Я просто… ну, не знала, сумею ли пустить здесь корни.

Разве можно было сказать Заку, что именно он был главной причиной, по которой ей не хотелось оседать на одном месте? После того утра в столовой Шерраби она потеряла покой. Тепло, уют, домашний очаг — это не для нее.

Конечно, Зак ничего не понял.

— Ты имеешь в виду, что решила переехать к родителям? Саймон сказал, что они были бы рады твоему возвращению в родное гнездо.

Он что, издевается? Думает, она не в состоянии прожить самостоятельно от силы пару месяцев?

— Нет, — возразила Эмма. — Я хочу сказать, что надолго не загадываю. Не знаю, чем я буду заниматься и где стану жить. Поэтому нет смысла особенно суетиться.

— Я так не думаю. — Зак опустил руки и наклонился к столу. Он закатал рукава, и Эмма поняла, что не может отвести глаз от его загорелых мускулистых рук с гладкой кожей и извилистыми венами. Рук человека, не привыкшего просиживать штаны в кабинете.

— О чем ты хотел поговорить? — спросила она.

— О тебе. Эмма, не упрямься и перестань всех нас сводить с ума…

— Догадываюсь, что "всех нас" означает самого тебя.

— Среди прочих.

— Если бы ты и прочие занимались своим делом, то не было бы и проблемы, правда?

— Была бы. Эмма, ты ведешь себя как ребенок!

Ну вот, опять. Это какая-то сказка про белого бычка. Эмма, делай, что тебе говорят, будь хорошей девочкой. Эмма, становись взрослой и иди работать. Нет, это не та работа. Не веди себя как ребенок…

Ее опалил жар. Жар гнева и обиды, от которого лицо покрылось уродливыми красными пятнами. Эмма со скрежетом отодвинула стул и вскочила, задев стол коленом и перевернув свою чашку.

Зак не успел опомниться, как водопад горячего кофе залил его брюки и заструился на пол.

— Эй! — воскликнул он и тоже вскочил. — Посмотри, что ты наделала!

Эмма не сводила глаз с мокрого пятна на его бедре.

— Ты не… Ты обжегся?

— Всего-навсего вторая степень, так что можешь не беспокоиться.

Эмма метнулась к раковине.

— Снимай брюки. Ожоги лечат холодной водой.

— Что?

Голос Зака заставил ее остановиться. В этом голосе больше не было гнева. Она неохотно обернулась.

Его темные глаза смотрели на Эмму не то с юмором, не то с угрозой. Но он улыбался. Честное слово, улыбался.

— Сделай это сама, — сказал он, садясь на угол стола.

— Что, снять с тебя брюки? — Эмма не верила своим ушам. Он серьезно? Скабрезные шутки не в характере Зака.

— Почему бы и нет? Так тебе будет легче лечить мои раны.

— Или насыпать на них соли.

— Этого я тебе не позволю. Ну что, начнем?

Эмма покачала головой, не зная, смеяться ей или удирать без оглядки.

— Нет. Я уйду, а ты снимешь их сам. Позовешь, когда закончишь. Я приду и промою.

Не давая Заку времени возразить, она убежала в ванную и заперлась на задвижку.

Там она прижалась ухом к стене и стала ждать негодующего крика. Но его так и не последовало. Эмма подошла к раковине и вымыла руки, густо намылив их мылом с запахом лимона. С кухни по-прежнему не доносилось ни звука. Когда ее часы показали, что прошло десять минут, она открыла дверь и осторожно прокралась в комнату.

Сначала она не увидела Зака. Но, пройдя мимо одного из бирюзовых диванов, поняла, что там что-то не так. Эмма остановилась и оглянулась. Это "что-то" и было Заком.

Он вытянулся на диване, облаченный в одни шелковые боксерские трусы. На его левом бедре виднелось слабое розовое пятно. Глаза Зака были закрыты.

Эмма облизала губы, на цыпочках прошла по ковру и остановилась рядом.

Зак. Человек, которого она любила с юности и ради которого жила на свете. Ее страсть больше не была страстью подростка, но стала сильным и постоянным чувством, с которым теперь предстояло мучиться всю жизнь.

Она проглотила комок в горле, не сводя глаз с обожженного бедра Зака. Это была ее вина. Но Зак спал, значит, ему не очень больно. Она подошла к бельевому шкафу, достала голубое фланелевое одеяло и бережно укрыла его полуобнаженное тело. Хотелось смотреть на него снова и снова, но она не могла позволить Заку замерзнуть.

Он улыбался во сне и без привычной маски, которую носил, чтобы скрывать свои мысли, казался удивительно беззащитным.

Повинуясь внезапному желанию, Эмма наклонилась и быстро поцеловала его в лоб.

Но недостаточно быстро. Она промедлила несколько секунд, вдыхая знакомый запах его тела и наслаждаясь его теплым дыханием. Когда Эмма неохотно выпрямилась, Зак протянул руку и схватил ее за талию. В следующий миг ее ноги оторвались от пола, и не успела Эмма опомниться, как оказалась лежащей на Заке. Ее губы были в нескольких дюймах от его рта. Вторая рука Кента сжимала ее затылок.

Эмма ахнула. А затем его губы прильнули к ее губам — или ее к его, какая разница? — и она забыла, что собиралась сопротивляться ему, забыла все, кроме своей страсти и голода.

Спустя какое-то время — но далеко не сразу — к ней вернулся здравый смысл. Эмма пыталась заговорить, пыталась объяснить, что думала, будто он спит. Но он не спал, и спустя несколько секунд она забыла, что хотела что-то сказать.

Опытные руки Зака скользнули по ее бедрам, и не успела Эмма моргнуть глазом, как ее джинсы оказались на полу. За ними последовал серый свитер.

— Так лучше, — пробормотал Зак. — Намного лучше.

Эмма тоже так подумала. Особенно после того, как ее лифчик и трусики пополнили собой кучку лежавшей на ковре измятой одежды.

— Теперь твои, — прошептала она, отбрасывая в сторону голубое одеяло и протягивая руку к талии Зака.

Ее пальцы скользили по черному шелку, посылая чувственные сигналы вверх по руке. Но она была не так опытна, как Зак; в конце концов он засмеялся и разделся сам.

— Не беспокойся, — шепнул он. — Еще научишься, крошка Эмма. Непременно научишься.

И весь следующий час Эмма училась. А учиться было чему. Она изучала тело Зака… а заодно и свое собственное.

А когда урок закончился и они лежали рядом на бирюзовом диване, слишком сытые, чтобы разговаривать, и слишком возбужденные, чтобы спать, Эмма медленно спустилась с облаков.

Что случилось с ней за этот час? Как это вышло? Сначала Зак велел ей снять с него брюки и обработать раны; десять минут спустя он сам снял с нее джинсы, овладел ею… и это было чудесно. Если такова была его месть, она понимает, почему говорят, что месть сладка.

Она задумчиво глядела на его плоское ухо, идеально прилегавшее к голове. А затем Зак потянулся за одеялом, и это движение вывело Эмму из транса.

— Зачем? — спросила она, когда Кент закутал ее. — Зачем, Зак? Это было… это была фантастика. Но теперь мне будет труднее без этого обходиться, только и всего.

Рука Зака лениво похлопала ее по заду.

— Видишь ли, я совершенно не собираюсь без этого обходиться.

— Но ты сказал…

— Нет, это ты сказала. Что не собираешься выходить за меня. Но тут ты ошиблась, моя дорогая. Ты собираешься выйти за меня. Никакого другого способа удержать тебя в моей постели и избавить от беды я придумать не могу. Поэтому завтра можешь подавать заявление об уходе. — Он снова похлопал ее. — Что нужно сказать?

О боже… Эмма прижалась щекой к его груди. Если бы она стояла, ее сердце выпрыгнуло бы из груди и упало на пол.

— Нет, — прошептала она. — Нет, Зак. Это… Я не могу. Мы не можем.

— А почему? — Как ни странно, в его голосе не слышалось раздражения.

— Потому что я не брошу работу ради того, чтобы облегчить твою совесть. И потому что я не могу выйти замуж за человека, который женится на мне из чувства долга.

— Понимаю. — Зак разомкнул объятия и сел. — А с чего ты взяла, что я женюсь на тебе из чувства долга? Как по-твоему, чем мы сейчас занимались? Исполняли свой дол? В словаре это называется по-другому.

Оцепеневшая Эмма положила голову на мягкий кожаный валик. Что бы ни говорил Зак, горькая, невыносимая правда состояла в том, что рано или поздно им придется расстаться.

— В словаре это называется страстью, — вяло сказала она.

— Уже теплее. Страсть — это не долг, крошка Эмма.

— Нет, — согласилась она. — Но и не любовь.

— Ага. — Он погладил ее ногу через одеяло. — Любовь. В этом все дело. Я должен был догадаться.

Эмма ждала, что он продолжит свою мысль, но Зак молчал. Он только гладил ее ногу и мрачно смотрел в потолок, как будто видел там то, чего не видела она.

— Да, — сказала она. — В этом. В этом и в моей работе.

Он кивнул.

— Конечно. Так и есть. — Внезапно Зак перестал гладить ее и встал. Эмма, моргая, следила за тем, как он надевает трусы и подходит к окну.

Эмма села и завернулась в голубое одеяло. Зак стоял к ней спиной и смотрел на дождь, которому не было конца. Поскольку Кент молчал, Эмма сказала первое, что пришло ей в голову:

— Дожди замучили. И листья облетают. Кажется, зима в этом году будет ранняя.

— Да. Эмма… — Он сделал паузу, а затем быстро вернулся к дивану. Быстро и молча — так он делал все на свете.

— Что? — спросила она, испуганная выражением его глаз.

— Эмма, я женюсь на тебе не из чувства долга…

— Ты вообще на мне не женишься.

Он сделал нетерпеливый жест.

— Но и сказать, что я тебя люблю, я тоже не могу. Я думал, что любил Саманту, хотя теперь вовсе не уверен в этом. Могу сказать наверняка только одно: когда я услышал, чем ты здесь занимаешься…

— Ты прилетел, чтобы вмешаться.

Зак нахмурился.

— Нет. Я прилетел, чтобы положить этому конец. Потому что не мог смириться с мыслью, что твое окровавленное маленькое тело будет лежать в сточной канаве. Или… — Он отвернулся, и Эмма видела только его четкий профиль. — Или что какой-нибудь пьяный подонок попытается… — Он осекся, и Эмма закончила за него.

— Изнасиловать меня, — спокойно произнесла она.

— Именно. — Зак тяжело вздохнул, и Эмма увидела, что на его подбородке туго натянулась кожа. — Ты можешь назвать это любовью? Если можешь, тогда я, наверное, действительно люблю тебя.

— Если бы ты любил меня, то не заставлял бы делать то, что хочется тебе. Ты бы понял, как для меня важна моя работа.

Работа! Подумаешь, велика важность! Что ей стоило уступить и сказать "да"?

— Именно так я и поступил бы, — сказал он. — Если бы любил тебя. Но я поступил бы так же, если бы и не любил. А теперь выбирай, пойдешь ты к алтарю по доброй воле или тебя придется гнать к нему пинками и тащить за волосы. Интересное было бы зрелище, верно?

— Что? — Увы, у Эммы вырвался смешок. Она засмеялась и не смогла остановиться. Зак не шутил. Он искренне думал, что может силой заставить ее выйти за него замуж.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Смейся. Это тебе идет. Ну?

Эмма смотрела на него. Если бы только она могла принять его ультиматум, согласиться сделать то, что он хочет… Но она не смела. Стоит позволить Заку настоять на своем, и он будет приказывать ей всю оставшуюся жизнь. Но если она откажет… Нет, это тоже невозможно. Потому что если бы она так сделала, будущего не осталось бы вообще. Ни у нее, ни у него.

— Я не знаю, — прошептала она, стягивая вокруг шеи голубое одеяло.

— Хорошо, — сказал Зак. — Значит, договорились. — Он посмотрел на часы. — Сегодня звонить родным уже поздно, поэтому мы можем вернуться к тому, с чего начали.

— Но… — начала Эмма. — Я не сказала…

— Нет, — согласился Зак. — Это я сказал. А теперь сними с себя одеяло и дай мне официальный ответ.

Завтра, смутно думала Эмма, пока Зак сбрасывал одеяло и поднимал ее ноги на диван. Завтра я объясню ему…

Но вскоре она забыла про завтра и отдалась мучительному наслаждению, которое ожидало ее сегодня.

Когда утром она проснулась, дождь прекратился, а Зак исчез из квартиры.

На кухонном столе лежала записка. В ней говорилось, что Зак отправился за хлебом и яйцами. Постскриптум гласил, что Эмма может не торопиться: он уже позвонил ей на работу и сообщил, что Эмма выходит замуж, уезжает из Нью-Йорка и больше не сможет у них работать.

Эмма бросила записку на пол и долго топтала ее ногами, прежде чем выбросить в мусорное ведро.

А потом пошла к телефону.