Невидимый

Вторник, 19 июня

Запыхавшись, Кнутас вбежал в зал заседаний и коротко приветствовал коллег. Он опоздал на пятнадцать минут: в это утро он проспал. Его разбудил звонок Кильгорда. Плюхнувшись на стул, Кнутас чуть не опрокинул чашку кофе, стоявшую перед ним на столе.

— Что удалось узнать о Хагмане?

Напротив сидел Кильгорд с чашкой кофе и огромным бутербродом на крошечной тарелочке. Кнутас с изумлением воззрился на этот бутерброд и подумал, что коллега, похоже, разрезал буханку хлеба вдоль, а не поперек.

— Да не так уж и много, — ответил Кильгорд, откусив здоровенный кусок от своего бутерброда и громко отхлебнув кофе. — Он работал в гимназии Сэвескулан до весеннего семестра тысяча девятьсот восемьдесят третьего года включительно. Затем ушел по собственному желанию — по словам директора школы, который, кстати, все еще работает. Так что в этом смысле нам повезло, — добавил Кильгорд и откусил еще кусок бутерброда.

Все присутствующие с нетерпением ждали, когда же он дожует.

— Слухи о том, что у него был роман с ученицей, быстро распространились по всему острову, — видимо, Хагмана это угнетало. Как я уже сказал, он был женат и имел двоих детей. Он перешел работать в другую школу, и вся семья переехала в Грётлингбу, на юге Готланда, — добавил Кильгорд, забыв, что все собравшиеся, кроме него самого, уроженцы Готланда. — Он заглянул в свои бумаги. — Школа, куда он устроился, называется Эйяскулан и расположена возле Бургсвика. Хагман работал там, пока два года назад не вышел на пенсию.

— Хагман фигурирует в нашей базе? — спросил Кнутас.

— Нет. Даже ни разу не задержан за превышение скорости, — ответил Кильгорд. — Во всяком случае, его роман с Хеленой Хиллерстрём — это правда. Директор это подтвердил. Об этой истории знали все учителя. Хагман уволился, не дожидаясь, пока руководство примет меры.

Кильгорд откинулся на стуле, с бутербродом в руке, и оглядел своих слушателей, ожидая реакции.

— Мы поедем туда и поговорим с ним еще раз, — сказал Кнутас. — Ты поедешь, Карин?

— Да, конечно.

— Если вы не возражаете, я бы тоже поехал, — проговорил Кильгорд.

— Не возражаем, — ответил слегка удивленный Кнутас. — Поехали.

Юхан и Петер закончили монтировать репортаж об атмосфере на острове после убийств. Им удалось взять несколько очень эффектных интервью — встревоженная мама, владелец ресторана, уже отметивший снижение доходов, и несколько девочек-подростков, которые боятся ходить одни по вечерам. Однако редактор остался недоволен. Макс Гренфорс всегда ворчал, если репортаж делался не точно по его указке. «Чертов старикашка!» — подумал Юхан. Во всяком случае, редактор разрешил им остаться на Готланде еще на несколько дней, хотя ничего нового не происходило. Многое еще нужно было сделать. На завтра Юхан договорился об интервью с комиссаром криминальной полиции Андерсом Кнутасом, чтобы расспросить его о том, как продвигается следствие.

Поскольку Юхан остался на острове, у него появился шанс снова встретиться с Эммой. Разумеется, если она захочет. Он опасался, что напугал ее своей настойчивостью. Одновременно его мучила совесть: все-таки она замужем. Тем не менее он почти все время думал о ней. Оставшись один, с наслаждением произносил ее имя вслух. Эмма. Эмма Винарве. Такое красивое имя. Он должен встретиться с ней. Хотя бы еще раз.

Стоит рискнуть. Вдруг она дома, а мужа нет? Она ответила после первого звонка, немного запыхавшись.

— Привет, это я, Юхан.

Последовала короткая пауза.

— Привет.

— Ты одна?

— Нет, я с детьми. И их бабушкой.

«Черт подери!»

— Мы можем увидеться?

— Не знаю. Когда?

— Прямо сейчас!

Она рассмеялась:

— Ты сумасшедший.

— Бабушка слышит, что ты говоришь?

— Нет, они в саду.

— Мне необходимо с тобой встретиться. Ты хочешь меня увидеть?

— Я хочу, но не получится. Это безумие.

— Пусть безумие, но так надо.

— Ты уверен, что и мне так надо?

— Не уверен, но надеюсь.

— Даже не знаю, что тебе сказать.

— Ну пожалуйста! Ты можешь оставить их ненадолго?

— Подожди минуточку.

Он услышал, как она положила трубку на стол и куда-то ушла. Прошла минута-другая. Он затаил дыхание. Вот она вернулась и снова взяла трубку:

— Хорошо.

— Мне заехать за тобой?

— Да нет, что ты! Я возьму машину и приеду в город. Где мы встретимся?

— Я буду ждать тебя на парковке возле Стура-Торгет. Через час.

— Договорились.

«Я просто спятила, — подумала Эмма, положив трубку. — Напрочь мозги отшибло!» Но сейчас ей было совершенно не до того. Все получилось как-то слишком просто. Она сказала свекрови, что подруга в депрессии, сидит и плачет и что ей надо поехать туда. Свекровь заверила, что все будет хорошо. Она поиграет с детьми и напечет им на ужин блинчиков. Какой ужас, бедная подруга! Конечно, Эмма должна поехать и утешить ее. Свекровь сказала, что готова остаться на весь вечер и даже на ночь, если потребуется. Улле должен был вернуться только на следующий день.

Эмма направилась в душ. Они все утро загорали в саду, вот потому ей и стало жарко, говорила она сама себе, в то время как тревожные лампочки вспыхивали в мозгу. Она вымыла голову, натерлась ароматным молочком для тела и, с бьющимся от возбуждения сердцем, нанесла на кожу несколько капелек духов. Быстро надела свое лучшее белье, блузку и юбку. Чмокнула детей, сказала им: «Пока!» Глубоко вздохнула и пообещала позвонить попозже. Плюхнувшись на сиденье машины, Эмма почувствовала, что ее снова бросило в жар.

Выехав на шоссе, ведущее в сторону Висбю, она включила на полную громкость музыку и открыла окно. Теплый летний воздух ворвался в салон и сдул все угрызения совести.

Припарковав машину на единственном свободном месте, она увидела его. Как всегда, в джинсах и черной футболке, со взъерошенными волосами.

То, что произошло дальше, казалось само собой разумеющимся. Слова не понадобились. Они просто шли рядом по улице, и ноги сами вели их к отелю, где остановился Юхан. Словно не было на свете ничего естественнее. Мимо стойки администратора, вверх по лестнице, по коридору до двери, и вот они уже в номере. Впервые одни в четырех стенах. Он обнял ее, едва закрыв за собой дверь. И еще она отметила, что дверь он запер.

Кнутас вел машину по дороге в Судрет. Карин Якобсон и Мартин Кильгорд сидели сзади. Они выбрали шоссе 142 регионального значения, разрезающее остров посредине. Затем мимо пустоши Лойста, где свободно, почти как на воле, пасутся готландские низкорослые лошадки. Карин, работавшая в молодые годы гидом, стала рассказывать Кильгорду о лошадях.

— Ты заметил табличку, где было написано «национальный заповедник»? Если проехать несколько километров вглубь пустоши, можно добраться до того места, где пасутся лошади. Круглый год, в любую погоду они бродят там целым табуном. Голов пятьдесят кобыл и один жеребец. Жеребца держат от одного до трех лет — в зависимости от того, сколько кобыл он успеет покрыть. В год рождается около тридцати жеребят.

— А чем они питаются? — спросил Кильгорд, который возился с упаковкой конфет, пытаясь ее открыть. В конце концов не выдержал и оторвал уголок зубами.

— Зимой их подкармливают сеном, а так едят траву и что найдут в лесу. Пару раз в год их отлавливают, чтобы обработать копыта. И еще небольшое количество забирают в июле на выставку.

— Какой же смысл держать этих лошадей, если они только бродят здесь все время сами по себе?

— Чтобы сохранить породу. Готландские лошадки — единственный в Швеции вид отечественных пони. Их история уходит корнями в Средневековье. В начале двадцатого века они были на грани вымирания. Но потом их снова стали разводить, и поголовье увеличилось. Сегодня на Готланде около двух тысяч лошадей, и еще около пяти тысяч — в других частях Швеции. Они очень популярны. Поскольку они низкорослые, около ста двадцати пяти сантиметров в холке, то идеально подходят для детей. И по темпераменту тоже. Они очень добрые, работящие и выносливые. Они хороши и на скачках. Мой брат держит собственных лошадей. Я часто ему помогаю.

Они ехали дальше, болтая о том о сем. Кильгорд угощал Карин конфетами, хотя большая часть попала в рот к нему самому. Карин Якобсон импонировали эрудированность Кильгорда и его веселый нрав. Ее совершенно потрясло его отношение к еде. Казалось, он ест во всякое подходящее и неподходящее время. Как правило, он что-нибудь жевал, а если нет, значит, шел к столу или от стола. Несмотря на все это, он не выглядел толстым, просто крепко сбитым.

Кнутас, в сущности, ничего не имел против Кильгорда. Однако тот его почему-то раздражал. Его живость и непосредственность располагали к себе. И это бы хорошо, но он начал своевольничать. По любому поводу он высказывал свое мнение и вмешивался в руководство следствием. Кнутас заметил, что коллега мягко критикует его и пытается исподволь навязать собственное мнение. У Кнутаса невольно возникало чувство, что с ним обращаются с позиции «старшего брата». Стокгольмские полицейские наверняка считают, что полиция на Готланде только в бирюльки играет. Чем здесь не курорт? Ясное дело, преступность на острове — по большей части кражи и пьяные драки — и рядом не лежит со всеми теми тяжкими и запутанными преступлениями, которые совершаются в Стокгольме. Кроме того, те, кто работает в Центральном управлении, считают себя априори умнее и выше по положению. Несмотря на его стремление держаться своим в доску, в Кильгорде чувствовалось, однако, некоторое самодовольство. Кнутас не считал себя честолюбивым, но сейчас он ощущал желание защищать свою территорию. И ему это не нравилось. Он старался подавить эти низменные чувства и постараться видеть положительные стороны в старшем коллеге. Это не всегда давалось легко. Особенно мешало то, что этот тип с завидным упорством все время что-то жевал. И зачем он уселся на заднее сиденье рядом с Карин? При его габаритах лучше сидеть спереди. Похоже, у них там все чудесно. О чем они там воркуют? Кнутас почувствовал раздражение. Его мысли прервал Кильгорд, протянув пакетик с тремя жалкими конфетами:

— Хочешь?

Дорога петляла в глубине острова. Мимо проплывали крестьянские хутора, луга с пасущимися белыми коровами и черными овцами. В одном дворе трое мужчин гонялись за большим боровом, видимо убежавшим из свинарника. Они проехали через Хемсе, затем через Альву и Грётлингбу, прежде чем свернуть в сторону побережья.

По дороге обсуждали, как будут вести себя, когда приедут на место. Что им известно о Яне Хагмане? В общем, очень немногое. Он на пенсии, пару месяцев назад овдовел. Двое взрослых детей. Интересуется юными девушками. Во всяком случае, интересовался.

— У него были истории с другими ученицами? — спросила Карин.

— Насколько нам известно, нет, — ответил Кильгорд. — Но вполне вероятно, что были.

Суровый пейзаж на мысе Грётлингбу украшали четыре ветряка. К морю вела дорога, прямая как стрела, обрамленная с двух сторон низкими изгородями, сложенными из камней. Среди кустов можжевельника, карликовых сосен и больших валунов, торчавших из земли, паслись овцы готландской породы, с густой шерстью и витыми рогами. Хутор Хагмана располагался почти на самом острие мыса, с видом на залив Гансвикен. Его легко было отыскать среди домов, разбросанных тут и там. Так как Карин уже побывала здесь, она показывала дорогу.

О своем приезде они заранее не предупредили.

На самодельном почтовом ящике красовалась табличка «Хагман». Они припарковали машину и вышли. Перед ними возвышался изрядно обветшалый жилой дом из белого дерева, с серыми наличниками, дверями и углами. Когда-то он наверняка смотрелся роскошно. Теперь краска на стенах облупилась.

Чуть в стороне располагался большой сарай, кажется готовый вот-вот развалиться. «Значит, вот где повесилась его жена», — подумал Кнутас.

Приближаясь к дому, они заметили движение за шторами в окне на втором этаже. Поднявшись на полусгнившее крыльцо, постучали в дверь. Звонка рядом с дверью обнаружить не удалось. Им пришлось постучать трижды, прежде чем им открыли. В дверях появился молодой мужчина, который никак не мог быть Яном Хагманом.

— Добрый день, — проговорил он и вопросительно посмотрел на них.

Кнутас представил всех троих.

— Мы ищем Яна Хагмана, — сказал он.

Дружелюбная улыбка на лице мужчины сменилась тревогой.

— А в чем дело?

— Ничего серьезного, — успокоил его Кнутас. — Мы хотели бы задать ему пару вопросов.

— Это опять о маме? Кстати, я Йенс Хагман, сын Яна.

— Нет, дело касается совсем другого, — заверил его Кнутас.

— А, ну ладно. Ян во дворе колет дрова. Минутку.

Он повернулся, достал откуда-то пару деревянных башмаков и всунул в них ноги.

— Пойдемте со мной. Он за домом.

Обойдя дом, они услышали стук топора. Человек, которого они искали, стоял, чуть наклонившись над колодой, весь уйдя в работу. Он приподнял топор и ударил. Полено раскололось надвое, дрова упали на землю. Лицо мужчины обрамляли густые волосы. Он был в шортах и легком джемпере. Ноги волосатые и уже порядком загоревшие. Когда он опускал топор, на руках вздувались мощные мышцы. По джемперу расплывались большие пятна пота.

— Ян! Приехала полиция. Они хотят поговорить с тобой, — крикнул сын.

Кнутас наморщил лоб, отметив странную манеру сына называть отца по имени.

Ян Хагман опустил топор, отставил его в сторону.

— Чего надо? — спросил он сурово. — Полиция уже тут побывала.

— Сейчас у нас дело совсем иного рода, — сказал комиссар. — Мы могли бы пройти в дом и присесть?

Мужчина недружелюбно посмотрел на них и не проронил ни звука.

— Конечно-конечно, — ответил за него сын. — А я пока сварю кофе.

Они вошли в дом. Кнутас и Карин Якобсон расположились на диване, а Кильгорд уселся в кресло. Они сидели молча, оглядываясь по сторонам. Мрачная комната в мрачном доме. Темно-коричневое ковровое покрытие на полу, темно-зеленые обои. На стенах картины. Большинство изображало животных на фоне зимнего пейзажа. Косули на снегу, куропатки на снегу, лоси и зайцы на снегу. Даже не будучи знатоком искусства, можно было сказать, что это не шедевры. На одной стене висели ружья. На маленьком круглом столике поверх вязаной крючком салфетки Карин, к своему ужасу, разглядела чучело зеленого попугая на палочке.

В доме царила тяжелая, гнетущая атмосфера, словно сами стены вздыхали. Плотные шторы почти не пропускали дневной свет, падавший из окон. Мебель была темная, неуклюжая и к тому же видавшая виды. Кнутас как раз раздумывал, как ему удастся встать с этого продавленного дивана без посторонней помощи, когда в комнате появился Ян Хагман. Он переоделся в чистую рубашку, но на лице было все то же мрачное выражение.

Он сел в кресло у окна.

Кнутас прокашлялся.

— Нас привела сюда не трагическая смерть вашей жены. Кстати, выражаем соболезнования, — проговорил Кнутас и снова откашлялся.

Теперь Ян Хагман взирал на него с откровенной враждебностью.

— Нас интересует совсем иной вопрос, — продолжал комиссар. — Полагаю, вы не могли не слышать об убийствах двух женщин, которые произошли на Готланде в последнее время. Полиция сейчас занята тем, что выясняет подробности жизни погибших. Нам стало известно, что у вас были отношения с одной из них, Хеленой Хиллерстрём, в начале восьмидесятых, когда вы работали в Сэвескулан. Так?

И без того тягостная атмосфера в комнате теперь стала давящей. Хагман и бровью не повел.

Повисла долгая пауза. Кильгорд вспотел и вертелся в своем кресле, так что оно скрипело. Кнутас ждал, не сводя пристального взгляда с Хагмана. Карин Якобсон мечтала о стакане воды.

Когда сын вошел в комнату с подносом в руках, возникло ощущение, что открылось окно.

— Я подумал, что вы захотите кофе, — сказал он без всякого выражения и поставил на столик поднос с чашками и магазинным печеньем на блюдце.

— Спасибо, — хором проговорили трое полицейских, и на несколько мгновений гнетущая атмосфера в комнате слегка разрядилась из-за позвякивания чашек.

— А теперь оставь нас, — жестко сказал отец. — И прикрой за собой дверь.

— Да-да, — откликнулся сын и вышел из комнаты.

— Ну, так как обстояло дело с Хеленой Хиллерстрём? — спросил Кнутас, когда за тем закрылась дверь.

— Все верно. У нас был роман.

— С чего он начался?

— Она училась в одном из классов, которые я вел, и у нас сложились хорошие отношения на уроках. Она была такая веселая и…

— И?..

— Благодаря ей мне веселее работалось.

— Как начался роман?

— Это было осенью. После школьных танцев. Хелена была на втором курсе. То есть дело было в восемьдесят втором году.

— А вы-то что делали на танцах?

— Нескольким учителям поручили наблюдать за порядком, я был одним из них.

— Что произошло между вами и Хеленой?

— Ночью, когда мы прибирались после танцев, она осталась, чтобы помочь. Она была очень общительная… — Голос Хагмана сорвался, лицо смягчилось.

— И что произошло дальше?

— Она хотела, чтобы кто-нибудь подвез ее домой, а мне было по пути, вот я и предложил. А потом — даже и не знаю, как все получилось. В машине она поцеловала меня. Она была молодая и красивая. А я мужик, в конце концов.

— И что было дальше?

— Мы стали встречаться тайно. У меня ведь была семья, дети.

— Как часто вы встречались?

— Довольно часто.

— Насколько часто?

— Раза два-три в неделю.

— А что ваша жена? Она ничего не замечала?

— Нет. Мы встречались днем, сразу после занятий. А дети были уже достаточно большие, обходились без моей помощи.

— Какие отношения были у вас в браке?

— Из рук вон плохие. Поэтому совесть меня не мучила. Во всяком случае по отношению к жене, — сказал Хагман.

— Каким человеком была Хелена? — спросил Кильгорд.

— Она… даже не знаю, как и сказать. Она была прекрасна. Благодаря ей ко мне снова вернулась радость жизни.

— Как долго продолжался ваш роман?

— Он оборвался, когда начались летние каникулы.

Хагман опустил глаза и стал смотреть на свои руки. Карин Якобсон заметила, что он непрерывно крутил большими пальцами. Она вспомнила, что он делал так и в прошлый ее приезд, после смерти жены. «До чего странная манера!» — подумала она.

— Под конец года, кажется в мае, класс Хелены поехал в Стокгольм. Несколько учителей сопровождали их. В том числе я.

— И что там произошло?

— Однажды вечером после ужина мы с Хеленой забыли об осторожности. Она пошла со мной в мой номер. Кто-то видел это и рассказал другой учительнице. Она вызвала меня на разговор. Мне оставалось только признаться. Тогда она пообещала, что все это останется между нами, если я дам слово никогда больше не встречаться с Хеленой. Я пообещал.

— Что было потом?

— Мы вернулись из поездки. Я порвал отношения с Хеленой. Она не поняла меня. Вскоре мы снова стали встречаться. Против нее я был просто безоружен. Однажды вечером коллега застукал нас с ней в раздевалке. Для учеников уже начались каникулы, а мы, учителя, работали еще неделю.

— Как отреагировали в школе?

— Директор не стал поднимать скандала. Он подыскал мне место в другой школе. Пересудов было! Я всякого тогда наслушался. В глазах окружающих я был полным дерьмом. Моя жена, конечно, тоже узнала. Я хотел развестись, но она не согласилась. Тогда мы решили уехать. Мое новое место работы располагалось в Эйе, так что мы купили этот хутор. Здесь мне было близко и удобно, да к тому же удалось избежать слухов. Но с Хеленой я уже, конечно, не мог встречаться. Когда ее родители про это узнали, они пришли в ярость. Прислали мне письмо, в котором угрожали убить меня, если я еще раз подойду к их дочери.

— Как отреагировала Хелена?

Долгое время Хагман сидел молча и нервно крутил пальцами. В конце концов молчание стало невыносимым, и Кнутас уже собирался повторить вопрос, когда последовал ответ:

— Хелена не пыталась разыскать меня. Она была еще так молода. Продолжила свой путь по жизни без меня.

— А вы не пытались связаться с ней?

— Нет. Никогда.

— Когда вы в последний раз видели ее?

— Вот тогда. В раздевалке.

— Но вы решили не оставлять жену?

— Да. Она хотела все забыть, и все такое прочее. Почему — я понятия не имею. Меня она никогда не любила. Да и детей тоже, — добавил Хагман, бросив взгляд в сторону закрытой двери, словно желая убедиться, что сын не слышит его слов.

— Дети узнали о случившемся?

— Нет, они ничего не поняли. Йенс тогда уже не жил с нами. Он переехал в Стокгольм, к моей сестре и зятю, сразу после девятого класса. Хотел закончить гимназию там. С тех пор он живет в Стокгольме. Лишь иногда приезжает меня навестить. А дочь живет в Хальмстаде. После гимназии она встретила парня из тех мест и перебралась туда.

Снова наступила пауза. Кнутас заметил божью коровку, которая ползла по ножке стула. «Они везде», — подумал он. Тишину нарушил Кильгорд.

— У вас были романы с другими ученицами, кроме Хелены? — быстро спросил он.

Хагман переменился в лице. Косточки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в подлокотники кресла, грозно уставившись на Кильгорда.

— Что вы такое несете, черт подери? — Слова вылетали, словно снаряды.

Кильгорд выдержал его взгляд:

— Я спрашиваю, спали ли вы с другими своими ученицами?

— Нет, нет и нет. Для меня существовала только Хелена. — Хагман шумно дышал.

— Это точно? Если у вас были отношения с другими ученицами, это все равно выяснится. Проще сразу во всем признаться.

— Вы что, не слышали, что я сказал? Только Хелена. После нее у меня никого не было. Все, с меня хватит. Мне больше нечего сказать.

Лицо Яна Хагмана побледнело, несмотря на загар. Он резко поднялся.

Кнутас понял, что им лучше уехать. Хагман разъярен, так что больше из него все равно ничего выудить не удастся. Во всяком случае в этот раз.

Звонок с урока прозвонил, когда он как раз взялся за очередной пример. Он так сосредоточился на их решении, что забыл о времени. Математика была единственным предметом, в котором он полностью растворялся. Она на мгновение преображала мир, и сам он забывал о времени и пространстве. В такие минуты он был почти счастлив.

Вокруг вскакивали с мест одноклассники. Заскрежетали стулья, с шумом захлопывались книги, грохотали крышки парт.

Как один и тот же звонок мог уводить то в рай, то в ад? Иногда он был таким долгожданным, как ласковые объятия, как спасение в трудную минуту и возможность найти хоть временное убежище в классе. А иногда он ненавидел его больше всего на свете. Начинал нервничать, потеть и дрожать. Звонок наполнял его ужасом перед тем, что его ожидало.

Сейчас мысли бились в голове, как птицы в клетке, пока он собирал книги, уставившись в парту.

Как пережить эту перемену? Удастся ли ему ускользнуть? Может, задержаться в классе как можно дольше? Тогда, возможно, им надоест его поджидать. Или, наоборот, поторопиться, чтобы выбежать из класса и поскорее спрятаться?

Неопределенность разъедала душу, пока он механически складывал в сумку книги. Когда он подошел к двери класса, боль в животе снова стала почти нестерпимой. Почти не в силах дышать, он вышел из класса, словно шагнув в пропасть.

В коридоре было полно детей с сумками и рюкзаками, сапогами, куртками и шапками, синими и красными мешочками с физкультурной формой. Все, что олицетворяет собой школу, — все то, что он ненавидел. Он почувствовал, что ему надо в туалет, и побежал.

Но прежде он должен забрать форму для физкультуры. Взглядом он отыскал крючок. Его крючок в длинном ряду крючков на кирпичной стене коридора. Никого из ненавистных врагов не было видно.

Добравшись до крюка, он сорвал с него мешок, развернулся и кинулся в туалет, который, на его счастье, оказался свободен.

Запершись, он позволил себе перевести дух. Теперь он просидит на унитазе, пока не закончится перемена и не прозвонит звонок на следующий урок. Правда, это означает, что он на несколько минут опоздает на физкультуру и магистр Стюресон его отругает, но оно того стоит.