Невыдуманные истории

Анна Гин

Невыдуманные истории

От автора

Это не книга. Не художественная литература. Это сборник. Статьи, очерки, посты. Такое…

Сейчас объясню.

В 2005 году я вдруг стала журналистом. Именно «вдруг». Спасибо Зурабу Аласания. Зашел

однажды усатый дядька в облгосадминистрацию, где я тогда работала (в пресс-службе), и

сказал: «Эй, птичка, летим со мной, там столько вкусного». Если правдиво цитировать, он

сказал: «Ты — журналист, иди к нам, бросай все это». «Все это» — это фотография, которой я

тогда занималась. Была кем-то на предмет личного фотографа губернатора. Почему он так

сказал, понятия не имею, но так как люблю «столько вкусного», я пошла. Была

корреспондентом новостей, автором всевозможных проектов, телепрограмм, документальных

фильмов... Написала в газету. Не знала газетных форматов и написала, как чувствовала.

Получилось странно, но читабельно. Попросили еще, потом еще, потом дали колонку.

Еженедельную. Газета давно не печатается, и даже интернет-версии нет. А я все не могу

остановиться. Теперь это называется «блог».

Спустя пять лет встретился мне тот самый губернатор, которого фотографирует теперь

другая девушка, и сказал: «Я тебя читаю, давай книжку издадим». Вслух я засмущалась

страшно, а про себя подумала: «О Боже, я ж там нецензурная бываю до крайности». В общем, кому сборник понравится, «спасибо» отправляйте Арсену Авакову.

Сюда не вошло очень личное, то, что с матюками, и там, где без фотографии смысл

теряется.

Фамилии, имена, явки, пароли частично изменены. Не ругайтесь. Всех люблю.

Еженедельник «Объектив-Но» №07 от 16 февраля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ОН СУЩЕСТВУЕТ, И ОН МЕНЯ ЛЮБИТ Несвятому Валентину посвящается

Я, Анна Гин, находясь в твердой памяти и трезвом уме, перед лицом своих читателей торжественно заявляю:

«Чудо есть! Сказка бывает! Параллельные прямые пересекаются! Два человека могут встретиться на расстоянии

три тысячи километров друг от друга! Да, и Дед Мороз существует! Клянусь рассказать правду, только правду и

ничего кроме правды. Точка. Подпись. Печать».

Войти

14 февраля, 2005-й. Обычный рабочий день. Сижу в Интернете. Какой-то сайт. Конкурс на

лучшую историю «Как вы проведете День святого Валентина»!? Стоп. Какого святого? Ах, да, сегодня День влюбленных. Почему я не люблю этот праздник?

Напрягаюсь. Вспоминаю. 14 февраля 2004-го. Дочка с ангиной, я на кухне пеку торт.

Печеночный торт. Торт-сюрприз. Торт-сердце. Запах! До сих пор помню этот запах. Так не

пахнет даже в самых шикарных ресторанах, где изысканнейшие торты готовят из отборных

сортов печени. Шучу, потому что не знаю, как пахнет в «самых шикарных ресторанах». Мой

запах — запах дома, уюта. Украшаю шедевр кусочками ананаса из заботливо припрятанной

консервной банки, аккуратно вырезаю в виде сердца. Жду. Остывает, подогреваю, меряю

дочке температуру, даю лечебный сироп. Жду. Упорно остывает. Подогреваю. Подогреваю.

Наконец поворот ключа в двери — Он.

— Это и ВСЕ?! Я с работы, голодный. Картошки пожарь.

Пожарила. Открыл пиво. Закуска — жареная картошка и мое печеночно-майонезное

сердце.

Начать

Вспоминаю. Злюсь. Пишу в строке «Конкурс»:

«Хотелось бы, конечно, как обычно,

отправиться с семьею на Канары.

Но надоело, каждый год привычно  —

Шампанское, икра, омары…

Тоска. Народ на горках ледяных

Как будто из рекламы кока-колы

Клубнику ест, зимой, на выходных

Ну и так далее, такие же приколы.

А вместо этого какая красота!

Стою, любуюсь видом из окошка,

А вместо колы кипяченая вода

И как клубника выглядит картошка».

Два часа дня. Работаю. О конкурсе забыла напрочь. «Вам письмо» — пищит почтовый ящик.

Открываю. Читаю.

«Привет. Стихотвореньице так себе... Банально... Грустишь? А чем тебе можно поднять

настроение»?

Хамство, думаю. Но отвечаю. Без эмоций, пара строк, через запятую.

«Шоколад, Даниил Хармс, Рисунки моей дочери, Взрослые мужчины, которым кажется, что

они Цари, Водка с виноградным соком в компании трёх подруг… и зарплата».

Ответила честно.

Вечер. Собираюсь на девичник. Подруги детства плюс «отвертка». 14 февраля — это наш

праздник! Праздник несбывшихся надежд. Выключаю компьютер: «Завершить работу». Он

настойчив: «Вам письмо». Открываю.

«Ув. anna, проблемы со связью, текст дошел с искажениями, поэтому есть вопросы: 1. Где продают шоколад «Даниил Хармс»? (Я уверен, что это не молочный шоколад.) 2. В каком стиле Ваша дочь рисует взрослых мужчин, «которым кажется, что они Цари» (она

рисует только такое?!).

3. Водка с соком вместе или раздельно? (Это важно.)

4. Три подруги — логично, только, наверное, шумно?!

5. Зарплата должна поднимать не настроение, а материальное благосостояние...»

Поработаю над списком более подробно и найдусь, не теряйся. :) ЦАРЬ».

Смеюсь. Мне смешно. Я давно не смеялась.

Следующий уровень

Не помню, в какой момент жизнь приобрела другой смысл. Какой-то «не совсем» или

«совсем не» такой. Если бы доктор-психиатр взялся описать мой тогдашний диагноз, наверное, это выглядело бы так: «У больной наблюдаются частые немотивированные приступы

смеха, в некоторых случаях — хохота. Неадекватные реакции чаще всего вызваны

присутствием монитора. На другие внешние раздражители больная не реагирует».

Это Любовь. Любовь, не обусловленная ничем. Ни лицами, ни именами, ни анкетными

данными. Нежность — уменьшительно ласкательные варианты ников. Буквы, слова, пароли.

Электронные откровения от Никого к Никому. Зигмунд Фрейд медленно переворачивается в

гробу. Психоанализ отменяется. То, что происходит, — это следующий уровень.

8 марта. Очередная дань феминизму. Девичник, «отвертка», я: «Девочки, я, кажется, влюбилась в человека, которого никогда не видела…» Молчание. Непереводимая игра слов.

Резюме (естественно, три, по количеству присяжных :) 1. Дура. 2. Идиотка. 3. Замуж тебе надо.

Изменить правила

— Как тебя зовут? — спросила я у человека, которому сказала в жизни больше, чем всем на

свете людям, с которыми когда-либо говорила. К середине марта нас связывало шестьдесят

мегабайт (больше шестидесяти миллионов знаков!) текстовой информации на двоих. Это

сопоставимо с двумя, нет, пожалуй, с тремя общими детьми.

— Валентин, — ответил он.

Его звали Валентин. Я даже не сразу связала ДЕНЬ нашего знакомства и историю, связанную с ним. Это было первое из тех невероятных совпадений, которые ожидали нас

впереди. Оказалось, нас разделяют три тысячи километров и пара-тройка морей. Такая

мелочь, как география, мне и в голову не приходила.

Валик эмигрировал в Израиль несколько лет назад, а до этого мы всю жизнь(!) жили в

одном дворе и… ни разу не встретились. Причем всегда находились где-то рядом. Школы, офисы — параллельно. (Теперь за Фрейдом отправляется Евклид, ну насчет «никогда не

пересекаются»).

Мы говорили по мобильному. Часами. Я «водила» его по Харькову. Намотала

километраж хорошо подержанного автомобиля. Он отлично знал город, гораздо лучше

меня, до мелочей. Истории людей, улиц, памятников и кафешек — это был новый

Харьков, я не знала свой город таким никогда.

Диффузия «Моторолы» и человеческого уха — образец. Вот как это выглядело.

Психоаналитики не могли пройти мимо без слез: «Куда сегодня пойдем? — спросила она

у Трубки. — Давай на угол Мельникова и Гражданской, я покажу тебе места, — отвечала

Трубка». — Палата номер семь, из неизданного…

Шизофрения — насморк

по

сравнению

с

теми

диагнозами,

которые

мне

инкриминировали. Однако друзья постепенно смирились с историей болезни. Более того, активно включились в процесс. То есть вопрос подруги на ее дне рождения: «А Валик

будет?» к марту не вызывал удивления даже у знакомых моих знакомых. Это означало, что когда зазвонит телефон, трубку будут брать все присутствующие и подолгу трепаться

с чужим человеком из чужой страны, как с «к сожалению, ненадолго покинувшим нас

товарищем».

Его никто никогда не видел

Шизофрения (или какая-то ее сестра) с наступлением весны приобрела параноидально-

маниакальный оттенок. Появилась навязчивая идея: «Его нет. Его не существует».

Пятница. Мы с девчонками на дискотеке. Звонок. Закатываю скандал. Настоящий, с

ритуальным битьем тарелок! Слезы, сопли: «Ты не настоящий»!

— Вы где? — спрашивает.

— Там-то.

Кладет трубку. Проходит десять минут. Голос диджея: «Я — НАСТОЯЩИЙ, И Я ЛЮБЛЮ

ТЕБЯ».

Тишина… Мне показалось, она тянулась минуты три. Очень звонко упала вилка у Наташки.

Это любимая история моих подруг. Самое потрясающее в ней то, что она не может обрасти

преувеличенными подробностями, как всякая женская история. Она и так нереальна! Я бы не

поверила. Бедолагу диджея мы пытали часа два…Тайну он унес с собой домой, оставив нас с

открытыми ртами верить в Чудо.

Это потом я узнала, что владелец этого кафе (очередное совпадение!) школьный товарищ

Валика, и волшебство произошло при помощи двух телефонных звонков.

Призовая игра

В мае я попала в больницу. Нет, не в ту, в другую, не по профилю. Операция несложная, но

все-таки операция. Две недели в хирургии, пара дней в реанимации. Он был со мной, даже на

операционном столе. Бережно зажатый в руке медсестры мобильник — первое, что я увидела, когда отошла от наркоза. Девушка в белом халате хмурилась и заглядывала мне в глаза, что-

то там заметив, радостно заверещала в трубку: «Все в порядке! Она пришла в себя!» Он знал

всех моих врачей и медсестер, знал количество уколов и таблеток.

Потом мы выписались. И я услышала главное:

— Приехать не смогу. Приезжай ты. Приглашение пришлю факсом. Паспорт начинай

оформлять завтра же.

Мы никогда не говорили об этом. Правила игры были определены нами же еще на первом

уровне. С этих слов началась реальность.

Количество невероятных совпадений начало зашкаливать. У меня никогда не было

загранпаспорта. Я пришла в ОВИР, заполнила необходимые документы и пошла себе с богом

ждать строго отведенные законом минимальные три недели. Через три дня мне позвонили и

сказали, что документы готовы. Ошибка в пользу клиента в ОВИРе(!) — мои документы в

срочном порядке оформили в силу какого-то мифического совпадения. Я готова была просить

прощения у Деда Мороза за пресловутое «так не бывает»!

Дальше — круче. Посольство Израиля в Киеве. Это не очередь, это многоступенчатая, многоуровневая гиперочередина. Люди пытаются оформить выезд к близким родственникам

по несколько месяцев! Я четко понимаю: не то что не уеду, а даже никому не расскажу, что

тут была, потому как все будут громко-громко смеяться.

Стою посреди этого Хаоса, и вся скорбь еврейского народа бегущей строкой на лбу. Видимо, надпись еще и подсвечивалась неоновым — меня заметили. Молодой человек просто шел

мимо и, не останавливаясь, видимо, из вежливости, спросил с акцентом: «Что-то случилось?»

Скорбь побежала по лбу быстрее и ярче, я понесла спасительную чушь: «Недавно узнала, что

еврейка... Просто интересно стало… Народ… Культура… История...» Мужчина понимающе

улыбнулся: «Документы с собой»? Это был какой-то дипломат.

Выйти из игры… И войти в реальность

Борисполь — Бен-Гурион. Семь дней. Я впервые в жизни летела на самолете. Летела в

прямом и в переносном смысле одновременно! Потрясающе.

Первое впечатление на Земле Обетованной — воздух. Второе — пальмы. Пальм я раньше

не видела никогда. А воздуха не было. Совсем. То есть он был, конечно, но из-за высокой

влажности не ощущался. Говорят, первые минуты в Израиле, как в вакууме. У многих

начинается паника. Внутри аэропорта был кондиционер. Воздушно-пальмовые эмоции резко

уступили ясности, померещилась медсестра, хмуро заглядывающая мне в лицо: «Она пришла в

себя»!

Реальность выглядела так: я — за три тысячи километров от дома. Никто не знает, где я

(всем сказала, что еду в командировку в Днепропетровск). У меня почти нет денег. Мобильный

отключен. Я не знаю ни одного языка, кроме русского устного, и тот почти забыт в связи с

вышеперечисленным. Человека, к которому прилетела, видела только на ксерокопии черно-

белой фотографии размером 3х4. Дрожащими руками достаю из паспорта приглашение

(вызов) от Валика, где, по идее, адрес, фамилия, ну и все эти вещи. О ужас! Все на иврите.

Палочки-закорлючки. А если он меня не встречает??!! — подумала она и потеряла сознание.

Шутка.

Я вышла из аэропорта последней. Трудно было подыскать человека на контроле, говорящего на нервно-русском.

Он был высокий. Весь в белом! С огромным букетом роз и воздушным сердцем.

Мы поехали в Ашдод и всю ночь пили шампанское на берегу Красного моря. Было 14 июня.

Р. S. Израиля я почти не видела, неделю провели на полуострове Эйлат.

Р. P. S. А когда я выпрошу у главного редактора еще одну полосу, я расскажу, что случилось

потом (продолжение еще невероятнее, чем начало).

Р. P. P. S. А песня тогда, в кафе, называлась «Все только начинается», «Звери».

Еженедельник «Объектив-Но» № 08 от 23 февраля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ЗАЩИТНИКИ МОЕГО ОТЕЧЕСТВА Двум солдатам посвящается

Учитель: «Назовите слова-антонимы».

Дети: «Лето  —  зима, белое  —  черное».

Я: «Папа  —  мама. Мои».

Представьте себе классическую русскую девушку, с классическим русским именем, в

классической русской местности. А теперь представьте классического еврейского юношу, с

тем же набором классического. Представили!?

Правильно.

1963 год

Валентина — село Паноморевка. Далеко. Холодно. Сибирь. Коса до пояса, хата-рубленка, за

хатой тайга. Братья (пятеро) охотники — белки без глаз. Пельмени лепит со скоростью звука, нет, света. Света, кстати, нет. Телевизор и космос в одной смысловой категории. Знает секрет

катания валенок.

Иосиф — район Москалевка. Харьков. Украина. Математическая школа, золотая медаль, интеллигентные родители. Два иностранных языка, спортивная секция. Неприлично начитан, сильно урбанизирован, русскую печь видел только на картинках.

Поистине бескрайни советские просторы. Ну где, скажите мне, и при каких обстоятельствах

эти люди могли встретиться?! Правильно, только в необъятных рядах Советской армии!

Она защищала отечество, можно сказать, не выходя из дома. Каких-то сто пятьдесят

километров от вышеупомянутой рубленки. Ему родина доверила нести службу там же. Поезд

ехал четверо суток. Когда новобранцы услышали про Новосибирск, сильно обрадовались, что

везут не на Чукотку.

Сверхсекретные ракетные войска. Она — связист. Он — наводчик-оператор.

Армейско-родительские истории я слышала тысячу раз, я их обожаю, многие знаю наизусть.

И все-таки на этот раз хочу подробностей.

(Поправка, редактор хочет.)

Беру карандаш, бумагу. Развожу родителей по углам. Маму на кухню, ее пытаю первой.

— Ма, а какое платье на тебе было, когда вы в первый раз танцевали?

— Ты с ума сошла! Сорок лет прошло! Я не помню!

(Это такое словосочетание-паразит, оно неизменно следует после каждого моего вопроса.)

— Хотя… Розовое!

(Далее следует скороговорка, читать не выдыхая.)

— Да, розовое, чуть ниже колена, рукавчик воланчиком, воротничок стоечкой, шифоновое, материал мне Варвара из Новосибирска привозила, я еще его швее отдала, она меня смерила, приезжаю забирать, одеваю — ни вдохнуть, ни выдохнуть, на три размера мало, представляешь?! Расстроилась, ухожу, вижу: дочка ее, ну швеи этой, в юбочке до боли

знакомой розовой расцветочки…

(Ни фига себе, думаю, «не помнит», а если б помнила!)

Как вы встретились? Версия мамы

— Зачем-то мне понадобилась ручка. Заскочила в казарму, говорю: ребята, ручка есть?! Да, ответил хор из пяти, нет (задумалась), восьми (пауза), десяти человек! И ручки со всех сторон!

Ближе всех (небрежно) оказался смешной конопатый мальчишка.

— Когда?!

— Был февраль. Февраль шестьдесят четвертого. Середина.

— Каким он был?!

— С книжкой все время ходил. Даже на танцах с книжкой. Думала, может, роман какой-то

интересный читает, спросила, а это математика! Представляешь, задачник по математике!

Как вы встретились? Версия папы

— Подшиваю воротничок, заходит... ужас… разноцветные волосы! Рыже-бело-черная голова

с серыми глазами.

(Цветовой эксперимент вызвал живой интерес у несостоявшегося физика-математика.

Главное, про пресловутую ручку ни слова.)

— Когда?

(Задумался. Закурил.) — Было холодно. Зима.

— Какая она была?!

— Смеялась все время. Хохотушка такая. Очень красивая. Только вот волосы. Ну, я ее потом

налысо подстриг.

Очная ставка

Я сдала стометровку по квартире, причем на «отлично». Маршрут: кухня — зал — кухня.

— Это спроси у папы, он точно помнит!

— Не, это к маме, я такого не помню!

Плохая была идея допрашивать их по отдельности. Собираю родителей вместе. Задаю им

один абсолютно простой вопрос: «А кто из вас был старше по званию?»

Через пятнадцать минут у меня заболела шея. Голова не выдержала амплитуды, умноженной на скорость движения. Диван — кресло — диван. Думаю, надо посадить их

рядом. А то окосею. Иду делать всем чай. Возвращаюсь. Точка не поставлена, но

определенный компромисс все же достигнут, ура. Вникаю. Значит, так — примерно полсрока

службы папа был старшим сержантом, а мама просто сержантом, потом папа подрался со

старшим лейтенантом, который, по маминой версии, был просто лейтенантом, (оп, беру на

карандаш, воспользуюсь моментом, когда они будут вдыхать и, если повезет, успею спросить

про эту драку), за это папу разжаловали в младшие сержанты, соответственно, мама, будучи

просто сержантом, автоматически стала старше по званию. Но, оказывается, не все так

просто, помимо званий, еще были должности, и папина должность даже при учете звания

была выше… Вдох. Мой вопрос:

— А подрались-то чего? (Успела!)

Ответы читать одновременно.

Мама: Из-за меня!

Папа: По дурости!

Про разноцветные волосы, драку и многое другое

Задача. Дано: В военной части служило двести семь солдат, семь из них — девчонки-

связистки. Вопрос: Зачем этим семерым надо было красить волосы (я бы даже сказала, вообще

расчесываться) при таком богатстве выбора с одной стороны и практически отсутствии

конкуренции с другой?

Ответ: Потому что модно. (Обожаю убедительные причины!)

Сначала было модно быть блондинкой. Таблетка гидроперита в медсанчасти по блату.

Развели, намазали, шапку-ушанку на голову — отбой. Наутро волосы, те, которые остались, окрасились в неприятно желтый.

Шутки и подколки солдат выдержали, офицерам не смешно.

— Отставить произвол, — парировал майор. — Вернуть прежний внешний вид.

Как вернуть «прежний внешний вид»? В медсанчасти противоядия от гидроперита не было, спрашивали.

Отправили гонца в ближайшую деревню за советом. Через пару дней получили по пакету

хны — развели, намазали, шапку-ушанку на голову — отбой. Справка: хна — трава для

окрашивания волос в каштановый и его оттенки.

Вы когда-нибудь видели волосы цвета хны после гидроперита? Я — нет, кто-то мне

подсказывает, что лучше не надо.

Шапку-ушанку решили не снимать. Хорошо, что Сибирь. Зима десять месяцев в году.

Третий этап по возвращению прежнего внешнего вида (каким он был, помнили уже

немногие) лежал через басму. Справка: басма — трава для окрашивания волос в черный и его

оттенки.

Аналогов полученного в результате цвета в природе до сих пор не существует. А если

учесть, что из-за непрофессионализма модниц все три красителя ложились неровно, пятнами...

Вот такой он и увидел ее впервые. А спустя несколько недель уговорил побрить голову

наголо. Эффект оказался приятнее предыдущих, даже товарищ майор одобрил.

А тем, кому не нравилось, предлагалось не смотреть. Особо упертые, в количестве одного

старшего (или просто) лейтенанта, соглашались с идеальностью женского черепа

исключительно после убеждения железными мужскими аргументами. Вследствие чего и

произошло разжалование из старших в младшие сержанты, с чего и началась вся

вышеперечисленная путаница с чинами.

Волосы у мамы отрасли еще до дембеля.

Самоволка

В самоволку они бегали дважды. Первый раз на концерт Кобзона и Кристалинской в

Новосибирск. Второй — знакомиться с родителями.

Хата. Стол. Дубовый. На столе бочковые огурцы, хлеб, бутылка водки, два стакана.

Граненых. Будущий тесть:

— Тебя, сынок, как звать?

— Иосиф.

— Как??

— Иосиф.

— Садись, Оська, поговорим.

В два сибирских граненых стакана помещается одна обыкновенная бутылка водки.

Разливается за один раз. Иосиф не пил. Совсем. А Оське пришлось. Это был тест. События

следующих нескольких дней сохранились только в глубоком подсознании младшего сержанта.

На самом деле папа всегда восхищался этими людьми из далекой сибиркой глубинки. Все

пьют, но нет ни одного алкоголика. Шумно гуляют, но постоянно работают. Не богатые, но

невероятно щедрые.

Дембель

Уже через год они ехали в Харьков. Не просто с ответным визитом, а насовсем. Навсегда.

Мамин багаж — чемоданчик с тем самым розовым платьем и пуховая подушка. Валенки

папа брать с собой запретил.

Южный вокзал — венец архитектурного искусства, в котором воплотилось величие

большого города и чудеса технического прогресса… Это мамины ощущения.

В стеклянном киоске на платформе продавали яблоки. Обыкновенные зеленые яблоки. Мама

как вкопанная стала перед витриной. Она никогда их не видела. Ей было двадцать пять лет

(!). Естественно, было куплено самое большое и сочное.

— Ты что — со шкуркой откусила?! Выплюнь! Она ядовитая!

Папа у нас шутник.

На гражданке

Золотой

медалист

физико-математической

школы.

Он

готовился

поступать

в

политехнический. На факультет, название которого мама даже выговорить не могла. Они

снимали ма-а-аленькую комнатку — восемь квадратных метров плюс в договор входила

сварливая старуха-хозяйка. Хотя не мудрено быть сварливой, если у тебя на кухне постоянно

околачиваются бесконечные родственники из далеких краев и армейские друзья (отовсюду), попеременно останавливающиеся «буквально на одну ночку», потому что приехали «всего на

пару дней посмотреть город, а сколько там того отпуска».

Он занимался по ночам, днем работал электриком. Поступил. А на следующий день узнал, что у них будет ребенок. Учиться он так и не пошел. А зачем? И так все знал. Ведь какими

физико-математическими способностями надо обладать, чтобы умудриться впихнуть в

квадрат четыре на четыре кровать, письменный стол, шкаф с книгами и детскую кроватку?!

Плюс чемодан с розовым платьем и пуховую подушку.

Это была не я. С квадратом повезло моей старшей сестре. Каким-то чудным образом она

помещалась туда вплоть до первого класса.

Видимо, в семь лет тело, помещаемое в пространство с вышеуказанными параметрами, достигает критической массы. Троица задумала хитрость.

Расширенная жилплощадь на бескрайних советских просторах полагалась только

счастливым обладателям двух и более отпрысков. Спасибо товарищу Брежневу за такое

продуманное законодательство! Я ему жизнью обязана. В прямом смысле слова.

— Мать, а «квартирный ребенок» ничего так получился! (Я говорила, что папа шутник?) Да, я такая. Медаль мне! Лучше орден.

Вот и сейчас мы сидим на этой ба-а-а-альшой кухне, точнее, я — на кухне, а из

родительской спальни все еще доносятся обрывки фраз: «Младший сержант… Старший

сержант... Еще скажи «лейтенант»...»

Сейчас пойду и скажу. Скажу, ГЕНЕРАЛЫ! Оба. Люблю вас. Очень. С праздником, защитники

моего Отечества.

Еженедельник «Объектив-Но» №09 от 2 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ОНА УМЕРЛА

Смерть —

    закономерна, потеря —

    ужасна. Вахтерша Михална никогда не болела, не вязала, не сюсюкала с

детьми, не улыбалась, не кричала, не лузгала семечки, не обсуждала сериалы, не задавала дурных вопросов, не носила

платка и не собирала денег. Но…

За сто метров до подъезда я замедляла шаг и нервно смотрела на часы. Может, она спит?! В

ее возрасте… Переутомилась за день и дремлет на посту. Репетирую лицо.

Улыбнусь: «Здрасьте…» Нет, заподозрит в употреблении спиртного. Лучше строго: «Добрый

вечер»! Нет, это долго. А может, поговорить с человеком: «Здравствуйте, не спится? И у меня на

работе завал… Может быть, вам хлебушка купить? Или в аптеку»? Что я несу?! Ночь на дворе, какая к черту аптека?! Берусь за ручку двери. Если дернуть резко, она скрипнет громче, но

короче. Если открывать медленно, скрип как-то мягче, но растянут во времени. Как же быть, блин?!

Классический вопрос возникает каждый раз перед дверью подъезда, когда появляешься

позже положенного времени. Это ода двери. А скрип — все равно приговор, хоть резко, хоть

плавно. Интересно наблюдать застывших на мгновение жильцов нашего подъезда перед

финальным рывком двери. Наверное, жители соседних домов думают, что у нас ток подведен

к дверной ручке.

Она никогда не спит

Набрасываю капюшон. Жалкая попытка замаскироваться. Она же старенькая, не заметит, уговариваю себя. Знаю, она не только меня, она всех моих друзей и знакомых и даже их

детей узнаёт. Помню, приехала ко мне одноклассница с сыном, дети играют, мы болтаем, замечательно. Вечером она звонит мужу, просит забрать их на машине, он до этого был у

меня один раз, год назад. Заходит он в подъезд, набирает воздуха в легкие, чтобы уточнить

у вахтера, в какой точно квартире я живу, а та, не дождавшись вопроса, чеканит: «С-о-р-о-к

— в-о-с-ь-м-а-я — т-в-о-и — е-щ-е — т-а-м».

И после этого я пытаюсь спрятаться под капюшоном?! Детский сад.

Проскочу. Возьму скоростью. Узнает, конечно, но не успеет отреагировать. Пролетаю.

«Здрасьте» на ходу, не глядя. Пешком по лестнице. Кнопка лифта — боже упаси.

Задерживаться нельзя. Пространственно-временной континуум нарушается. Я бегу, но не

отдаляюсь. Медленно открывается дверь сторожки… Нет, она не скрипит, я ее не слышу, ощущаю.

«Ч-е-т-в-е-р-т-ь — п-е-р-в-о-г-о»!!! С грациозностью дворецкого и артикуляцией чтеца. Такое

ощущение, что это вовсе не упрек и вообще не в мой адрес, просто жильцы втихаря

сбрасываются и платят ей за то, чтобы она констатировала время моего прибытия. А если кто-

то в этом подъезде уже спал, то извините.

«Мегера», — произношу я одними губами. Не сомневаюсь, она слышит.

Почему-то хочется бежать вниз и оправдываться. Упасть на колени и клясться. Клянусь, была

на работе. Клянусь, монтировали программу. Ни грамма спиртного, клянусь. Завершить

коленопреклонение пресловутым «я больше так не буду» и прощенной уйти...

Как без нее? Как?— прочно засели строчки из поэмы Роберта Рождественского. К чему?

Ведь я же не любила ее. Ее никто не любил. Хотя нет. Нелюбви я не испытывала. Точно. Это

было что-то другое. Не могу сформулировать.

Люди как-то растерянно смотрят друг на друга. Рождественский читается в глазах всего

подъезда. Сталкиваюсь возле лифта с соседкой. Я не знаю, как ее зовут. Я не знаю, из какой она

квартиры. Я вообще о ней ничего не знаю! Нам не нужно было знать друг друга. У нас была ОНА.

Дух подъезда, стержень. Если хотите, философия подъезда. В каждом из нас была Михална.

Каждый из нас замирал перед дверью после десяти вечера. Мы — единый организм. Были.

Соседка с пятого. Привычное «здрасьте» звучит как-то вопросительно. Она несет на прогулку

собачку. Именно несет, хотя собачка совсем не инвалид и вполне в состоянии самостоятельно

передвигаться. Но женщина ее несет, потому что так ее, собачку, удобнее контролировать.

Пасть зажать, чтоб не гавкнула возле сторожки, или, не дай бог, не справила нужду в радиусе

пятидесяти метров от подъезда. Странно, но ведь теперь ее можно отпустить. И даже

скомандовать «Голос» прямо на первом этаже! Но она ее несет.

Замечаю, как чисто в подъезде. Раньше не замечала, всегда бегом. Ух ты, и цветы в

горшках. Цветут. В лифте зеркало. Целое. И коврик. Коврик в лифте! Кусочек, такой

маленький зелененький квадратик. Голову на отсечение, у Михалны дома лежит большой

зеленый ковер, в котором не хватает куска квадратной формы, по размерам абсолютно

равного основанию нашего лифта.

Как ее звали? Какое имя было у человека, отчество которого было нарицательным? В какой

квартире она жила? С кем? Сколько ей было? Семьдесят? Восемьдесят?

У меня никогда не было ключа от почтового ящика. А зачем? В нашем подъезде почтовые

ящики — это архаизм. Вся почта, включая ценные письма и денежные переводы, выдавалась

из окошка сторожки. Подозреваю, что почтальоншу даже на порог никто не пускал. Однажды

выгуливали детей с мамашкой из соседнего дома. Что-то нам там понадобилось, буквально

заскочить на пять минут, а, да, примерить комбинезончик на мою дочку, из которого ее

девочка уже выросла. Неважно. Важно, что, заходя к ним в подъезд, я привычным движением

оставила санки у входа. «Ты что? — искренне удивилась моя знакомая, — Бери с собой». «Как

это?» — в свою очередь не поняла юмора я. Тащить санки с собой, зачем? Сейчас эта ситуация

вспомнилась так ясно. Отчетливо понимаю, что, не задумываясь, оставила бы у входа в наш

подъезд филиал швейцарского банка.

Мой дом — моя крепость. Надо было написать такую табличку и повесить над входной

дверью. Это как нельзя лучше иллюстрировало бы особенность нашего подъезда. По крайней

мере наши жильцы такой юмор бы оценили, точно. Но ЕЕ больше нет.

Я долго учила свою дочь здороваться с соседями. Хотя мое глубокое убеждение — учить

ребенка вежливости глупо. Это качество развивается исключительно примером взрослого.

Особенно пятилетние девочки терпеть не могут, когда с ними сюсюкают чужие.

«Ой, кто это у нас такой большой?! Какое платьице красивое! Это кто тебе такое купил?!»

Ужас. Мне всегда казалось, что это такая специальная речевка, которая записана на бумагу и

выдается женщинам, достигшим пенсионного возраста в момент выхода на лавочку под

подъезд. Главное — в сценарии четко указаны не только вопросы, но и интонации, с которыми

они произносятся. Изменяться в зависимости от обстоятельств может только последний вопрос.

В моем случае это: «А папа твой где?» Голову непременно надо склонить набок и изобразить

доброжелательность. «В Караганде», — это меньшее, что хочется ответить. Но дочке, естественно, я этого не говорю. «Ну поздоровайся, что тебе стоит», — уговариваю я

пятилетнюю упрямицу. И каждый раз она проходит молча. «Ой, она такая стеснительная» — у

меня тоже речевка есть.

Михална — единственная соседка, с которой моя псевдостеснительная дочь не просто

здоровалась, а здоровалась первой, громко, четко, начиная с расстояния пяти метров.

В каждой семье, наверное, есть страшилка для «разгулявшихся» детей. Кого-то пугают

дядей-милиционером, кого-то — выброшенными с пятого этажа игрушками. У нас заветное

словосочетание — «Михална услышит».

«Тише! — командует моя дочь толпой (кто не знает, трое детей в квартире — это уже

толпа). — Михална сегодня на смене. Ма, уже есть десять?»

Мой ребенок, не понимающий по часам, четко знает, что десять часов — это граница между

детским беспределом и началом ночи. Причем «комендантский час» распространяется только

на ЕЕ смену и исключений не имеет. Новый год и дни рождения включены.

Я никогда не понимала графика наших вахтеров. Скорее всего, та пара человек, которые

иногда были замечены в окошке-амбразуре, только заменяли Михалну в некоторые дни. Но на

праздники — никаких замен!

Не помню, какой-то праздник был, типа Дня машиностроителя. Ну, не праздник, скорее

повод. Звонят друзья. Может, кто-то из них таки машиностроитель, не помню. «Мы едем! С

детьми, гитарой, пивом. Встречай!» Я обрадовалась, дочка в восторге, следующий звонок:

«Выйди, пожалуйста, забери нас, мы в подъезде». Выхожу. Немая картина. Две семейные

пары, двое детей, гитара (пива не видно, бутылки в рукавах). Взрослые, состоявшиеся люди

стоят, как школьники, пред бабушкой-вахтером и не ругаются, не спорят, не оправдываются.

Слушают. Вспомнилась линейка в пионерском лагере. Вожатый зачитывает распорядок дня:

«Ровно в десять — отбой!»

Как она это делает? Не кричит, не ворчит. Говорит мало, четко и главное — доходчиво.

Как? Чужой человек. Я перед родителями так не стояла на вытяжку.

— Мы будем только тихие песни петь, честно. А детей сразу спать уложим. Всех. (Под

гипнозом, добавляю про себя.)

— Бред! Свободная страна! — доказываем мы друг другу уже в безопасном месте, за

дверью квартиры. Но, несмотря на это, начиная с десяти, по очереди одергиваем детей:

«Тише!»

Сами переходим на спокойные романсы. Вопрос: «Кто пойдет за пивом?» звучит как

приговор.

Смотрю в окно. Венки. Ее больше нет. Воскликнуть цинично: «Свобода!»? Не то чтобы я не

цинична. Просто не хочется. Конечно, смерть — это всегда страшно, даже если совсем чужая.

Я подумала, а вдруг бы она не умерла, а переехала. В другой дом, в другой город. Мне

кажется, мы, жители этого подъезда, все равно ощущали бы потерю. Парадокс? Скорее

закономерность.

Кем она была? Может быть, учитель? Актриса? Физик-ядерщик?

Михална — это и возраст, и профессия, и пол, и семейное положение. Это образ, легенда.

Какое невиданное чувство мы испытывали к этому человеку? Любовь? Ненависть? Уважение?

Страх? Не знаю. Но, кажется, все мы, жители первого подъезда, и каждый из нас в

отдельности, потеряли что-то очень важное.

Еженедельник «Объектив-Но» № 10 от 9 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ОН СУЩЕСТВУЕТ, И ОН МЕНЯ ЛЮБИТ. Несвятому Валентину посвящается

(По многочисленным просьбам трудящихся, или ЧАСТЬ ВТОРАЯ*)

—  Ты опять не выключила свет в коридоре.

—  Если тебе так важен этот свет, выключай его сам.

—  Ну неужели это так сложно, нажала на кнопку —

    и все.

—  У меня в голове просто не хватает места для этой кнопки, там полно более важных вещей.

—  Ну конечно, думаешь у нас только ты.

—  Короче…

—  Все понятно…

Монолог Золушки и принца. За занавесом.

Там, где заканчивается сказка и начинается быль, всегда есть занавес.

Но «The end», «Finitа» и «Конец» — это не все. Почему? Потому что у любой сказки всегда

есть продолжение. А когда продолжение заканчивается, начинается следующее продолжение

или… Или следующая сказка. А монолог Золушки и принца за занавесом — это переход. Для

удобства.

Мы всю ночь пили шампанское на берегу Красного моря. Море почему-то было синим. Темно-

синим. Я, наверно, даже под гипнозом не вспомню, о чем мы говорили тогда. Романтическая

чушь. Мне нравится это словосочетание. Обычно, когда в кино наступает такой момент, я иду

мыть посуду. Наверное, только два человека, сидящих с шампанским на берегу моря, способны получать кайф от бреда, который несут. Остальные должны скривиться и уйти мыть

посуду. И это правильно.

Шесть утра. Впереди шесть часов езды по пустыне и шесть дней с Ним. Хочется еще

добавить шестьдесят градусов жары, но совру, конечно. Скажем так, было ОЧЕНЬ жарко.

Дорогу из центра Израиля в Эллат местные жители называют «адский путь в райское

место».

«Райское место» находится где-то между Египтом и Иорданией. У меня мобильный «завис», пытаясь определить координаты. А главное — из всех этих стран почти одновременно пришли

sms-ки: «Вас приветствует такая-то страна». Приятно. Меня столько стран одновременно

никогда раньше не приветствовали. Я почувствовала себя главной героиней сказки.

Поразили верблюды. Они были маленькие и одногорбые. Я, наверное, проболела нужный

раздел зоологии. Или географии. Мне казалось, они должны, просто обязаны быть огромными

и непременно с двумя горбами. По скученности напоминали наших коров. Как будто по

Харьковской области едешь и встречаешь стадо то тут, то там.

Пальмовые плантации я себе такими и представляла. А бедуины очень похожи на наших

цыган.

Он спал. Хорошая возможность рассмотреть мужчину повнимательнее.

Я уселась на сиденье перед ним и… И задумалась над темой диссертации «Отличия полов в

свете разницы влияния на них романтических ночей».

Эллат. Если с термином «адский путь» я бы еще поспорила, то «райское место» — идеальное

название, без сомнений. Такая себе отдельно взятая Ялта, умноженная на двадцать пять — по

красоте, сервису и концентрату хорошего настроения. Тут все отдыхают. Отдыхают в широком

(глубоком) смысле этого слова. Персонал в гостиницах напоминает актеров, играющих приторно

положительные роли.

Гостиницы. В них хочется жить вечно. Бассейн. Огромный, голубой. Метра два глубина, не

больше. А спасатель всегда рядом. Стоит целый день возле бассейна без дела, аж жалко.

Утонуть, что ли, разок, ну чтоб ему не обидно было.

Какие-то чересчур вежливые люди. Отсутствие драк и пьяного пения напрягает. Все

здороваются. На разных языках. Пожалела, что проболела и английский заодно с географией.

Я, видимо, часто болела в школе. Болезненная была.

Кроме пропущенных уроков, я вообще жалела только об одном: НИКТО НЕ ВИДИТ! Блин, столько счастья привалило, и ни одной подружки рядом! Приеду, расскажу, не поверят же!

Жадно запоминаю детали.

Рыбный ресторан. Представьте себя внутри аквариума. Да, да, внутри. То есть стены, пол, потолок и даже колонны стеклянные. За ними — жизнь. Красная, синяя, желтая, полосатая и

пятнистая — это декоративные рыбки. А еще морские коньки, звездочки, ежи и, по-моему, даже медузы. Все это живет вокруг и тебя не замечает. Конечно, цинично при этом есть рыбу.

Даже неудобно как-то перед ее декоративными собратьями. Но есть мясо в таком антураже, наверное, было бы глупо.

Джаз. Здесь играют только джаз. Наш первый медленный танец.

Это никогда не закончится, потому что так не бывает — ага, дома ждет дочь, я в

Днепропетровске, а оттуда возвращаются. Всегда.

Мы воровали финики за забором. Нам обоим за тридцать. Мы могли покупать их

килограммами, тут же, не выходя из гостиницы. Но не покупали, потому что не любили

финики. Воровали и отдавали двум рыжим немецким мальчишкам из соседнего номера.

Мы ловили геккона. Я визжала. Громко. Он был похож на ящерицу, только породистую. Мы

проверяли, умеют ли гекконы плавать. В бассейне. Ночью. Умеют, но не долго. Потом мы его

сушили феном, ему понравилось. Потом геккон ушел. Наверное, пошел рассказывать другим

гекконам, что их вид таки водоплавающий и обожает фены.

В последний день подарок от гостиницы (там постоянно дарят какие-то подарки.

Количество сувениров исчисляется килограммами) — путешествие на корабле.

Деревянное судно. Белые паруса. Капитан в тельняшке, фуражка с якорем, борода и трубка.

Вот-вот появятся пираты. Чистое кино. (Одесская киностудия, массовка.) Через пять минут

понимаю — Голливуд. Включают (где — непонятно) песню Селин Дион из «Титаника». К носу

бегут два матроса, один забирается другому на шею, они раскидывают руки и… Мы

отчаливаем. Ощущение супер — мороз по коже. Неясно только, от чего, то ли от неожиданно

романтичного начала, то ли от каких-то нехороших ассоциаций. На всякий случай ищу глазами

спасательные жилеты. Порядок. Штук по пять на человека.

Удивительно чистая вода. Дно видно даже в открытом море. Музыка. Прямо на палубе

танцуют девушки. Красивые. Ревную. Шикарный сервис, но танцовщиц я бы вычеркнула.

Выход капитана! (Он действительно курит трубку! Взатяжку!)

— Дамы и господа, — говорит он по-английски, — верите ли вы в чудо?!

— Ничего себе, а он откуда про чудо знает? — удивляется моя мания величия. Он

договаривает фразу, фух, это не про нас. Хотя странно.

— Посмотрите за борт, пли-из. Видите ли вы там что-нибудь?

Все послушно уставились за борт. Там, правда, ничего не было. Море как море (эпитеты о

красоте воды через два часа путешествия закончились).

— Внимание! — объявляет капитан и поднимает руку с куском обыкновенного белого

хлеба. — Чудо!

Это круче, чем «раз-два-три, елочка, гори». Тем более что зажженная кем-то втихаря

гирлянда — это единственное рукотворное чудо, в которое я всю жизнь свято верила.

Он бросил хлеб за борт, и через секунду море стало черным. От количества рыбы. Такие

серые невзрачные селедки. Они выпрыгивали из воды и хватали хлеб плавниками. Шучу, но

так казалось. Хлеб они точно съели еще до того, как тот коснулся воды.

Может, их специально обученные водолазы морили голодом до нашего прибытия? — не

унималось во мне рациональное.

Потом капитан сказал «Оп!», и рыбы исчезли. Девочки-танцовщицы раздали всем хлеб.

— Бросайте! — скомандовал капитан. — КАЖДЫЙ СПОСОБЕН СДЕЛАТЬ ЧУДО.

Потрясающе! Здесь, в открытом море, в наш последний день, за несколько часов до

самолета. Он это сказал! По крайней мере, так перевел переводчик. Да Бог с ними, с рыбами.

Капитан прав! Это все объясняет и все решает.

Вопрос занавеса жил рядом и был третьим в нашей компании. Я, Он и «Что дальше?». И вот

капитан дальнего (или ближнего) плавания вдруг взял — и дурацким рыбьим фокусом

третьего лишнего швырнул в море. Как просто.

Рыба появлялась и исчезала, бедная, она уже замучилась туда-сюда нырять, а хлеба

наелась на ближайшие две недели. (Интересно, с какой частотой проводят морские

путешествия?) Что поделать, такова ее, рыбья, судьба. Всем надо поверить в Чудо.

Аэропорт. Держусь, чтоб не расплакаться. Как я ненавижу войну между «очень хочется» и

«сильно надо». У меня всегда побеждает последнее. Хочется — порвать билет. Надо —

вернуться. Объявляют мой рейс. «Бен-Гурион — Борисполь». Провожающим не входить.

— Пока.

— Увидимся.

Два обыкновенных слова. Дежурных, ничего не значащих. Сколько раз в жизни произносят

их люди? Тысячу? Миллион?

Я разрыдалась уже в самолете.

Дом. Удивительно, но ничего не изменилось. Дочка — с порога:

— Ура! Мама приехала, что ты мне привезла?!

Мама:

— Как командировка?

Какая разная бывает неделя. Неделища, которая перевернула жизнь — для меня, и всего-

то неделька, без мамы, — для дочки. Здорово.

Мы «рискнули» созвониться не сразу. Как будто каждый назначил себе экзамен. Несколько

дней, чтобы решить. Решить, каким будет занавес. Я ждала звонка, но очень не хотела

услышать банальное: «Как ты? Как долетела?» Это испортит сказку.

Звонок.

— А когда у тебя день рождения?

Супер! Я смеюсь. Мне смешно. Я давно так не смеялась.

Он прилетел на мой день рождения. Билет на три дня (в Израиле никто не продает билет в

одну сторону. Обратный через столько-то дней прилагается по определению.). Реально —

минус дорога из Киева и обратно — он приехал в Харьков на один день. День моего

рождения.

— Собирай друзей. Не терпится увидеть людей, с которыми уже год дружу по телефону!

Мы гуляли шумно и весело. По-нашему, по-настоящему. В пику уютным буржуям. Пили и

танцевали, пели и играли в «Корову» прямо в ресторане. И рассказывали друг другу истории.

Правдивые и не очень. И громко смеялись над бедными рыбами. И заставляли официантов

весь недоеденный хлеб собрать и отправить «посылкою к морю».

И тут появился ОН, в смысле капитан. Ну, тот, который одной фразой все решит. Мессия в

образе моего школьного товарища произнес главную фразу вечера. Точнее, задал главный

вопрос. Так запросто: «А когда ты уезжаешь, Валик?» Зависла пауза.

— Никогда. Я дома.

Как? Я же видела билет! Это юмор? Нет. Это капитан: «Каждый способен сделать чудо...»

— Ты опять не выключила свет в коридоре.

— Если тебе так важен этот свет, выключай его сам.

— Ну неужели это так сложно, нажала на кнопку — и все.

— У меня в голове просто не хватает места для этой кнопки,

там полно более важных вещей.

— Ну конечно, думаешь у нас только ты.

— Короче…

— Все понятно…

Закрываю дверь, иду на работу, дохожу до метро… Блин, я опять не выключила свет в

коридоре!

Еженедельник «Объектив-Но» № 11 от 16 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ДУЭЛЬ ТЮЛЬПАНОВ С ВИШНЯМИ И никаких наркотиков!

Даешь невыдуманную историю! Этим лозунгом меня встречает главный редактор, начиная за три дня до выпуска.

И добавляет: сама напросилась.

Да, правда, сама напросилась. И историй много. Но повода нет. Дата, место, событие — как

учили в школе журналиста, — должен быть повод, чтобы что-то рассказать. С поводом напряг.

Наш разговор слышит Виталик, монтажер. Вклинивается, не расшаркиваясь:

— У меня! У меня есть история! Невыдуманная, не поверите! Самое яркое впечатление из

детства…

— Да, щассс! У меня тут патент на самое яркое, полоса забита, до свидания.

— Спорим, что у меня впечатление ярче?!

— Спорим! Леночка, разбей.

Госпожа главный редактор в эти игры не играет, у нее, как известно, «мнение

необъективное». Говорит, что любит нас обоих и непременно станет подсуживать. Обоим.

Выходим с Виталиком в коридор на НЕлитературные разборки. Дуэль впечатлений. К

барьеру!

Фиолетовые тюльпаны

Дело было где-то в Змиевском районе. Сельская свадьба. Женятся какие-то дальние

родственники, все село гуляет. Виталику лет пять. Отец взял его и младшего брата на пруд.

Помнит, что шли далеко, там был холм, а на холме луг. Абсолютно зеленый.

В зелености луга клянется с такими глазами, что не поверить — преступление против

личности (личности отца, брата и зеленого луга).

Подошли к воде, отец скомандовал: «Кричите! Кричите изо всей силы!» Дети заорали в

сторону воды, стоя спиной к зеленому холму-лугу. Потом обернулись. Луг стал фиолетовым.

На нем появились цветы. Цветы фиолетового цвета, похожие на тюльпаны, с такими рваными

лепестками.

Не могу удержаться: «Ты уверен, что папа ничего такого не закуривал, пока вы орали на

воду?! А за столом ты что-то необычное, незнакомое на вкус, не пил?» Обижается: «Не

веришь?»

Я верю.

Тем более, что Виталик с братом предоставили тюльпаны родственникам в качестве

вещественного доказательства в количестве трех полных оцинкованных ведер. Последнее, что запомнилось моему коллеге, это остатки чуда наутро. Цветы завяли и тоскливо свесили

фиолетовые головки из ведра. Он почувствовал себя предателем.

Единственное, во что мне трудно поверить, это как можно было столько лет жить без

ответа на вопрос: «Что это было?»

— Неужели ты ни разу не спросил?

— Зачем?

— Но ведь у тебя же должна быть какая-то версия?

— ЗАЧЕМ?

Лезу в инет, там про фиолетовые псевдотюльпаны ничего вразумительного. Не могу

успокоиться, иду в «монтажку».

— Слушай, есть версия. Может, это такие цветы, которые от крика или шума раскрываются, от воды отражается звуковая волна и… О! А может, там просто лягушки сидели, вы заорали, они ускакали, а под ними…

— Как ты не понимаешь?! Я не хочу знать разгадку! Это самое яркое впечатление из

детства. Разоблачение может его испортить. Или убить.

Нет, я не понимаю. Как можно посмотреть фокус и не выяснить, в чем фокус? Или хотя бы

попытаться. Я, конечно, романтик и все такое, но, блин…

Я до сих пор пристаю ко всем возможным орнитологам с одним вопросом. Ответа пока не

получила, но надежды не теряю.

Дело было осенью. Мы с подружкой гуляли с собаками на пустыре (теперь на этом месте

фармакадемия стоит). Нам было лет по двенадцать. Деревья были желто-красные, листья

падали, вороны каркали — ну все, как в октябре. Октябрь, собственно, и был. Остановились

собаки. Обе. В одном месте. У подруги был боксер, у меня эрдельтерьер. Причем не застряли, вынюхивая что-то, как обычные собаки, а как-то странно застыли, типа засмотрелись. Мы

подошли и обалдели. На одном дереве, сухом абсолютно, сидели разные птицы. Вы когда-

нибудь видели филина в городе? Да? А ворону рядом с ним, плечо к плечу? В смысле крыло к

крылу? А голубя, синицу, воробья, галку, дятла и (!) кукушку на одной ветке? Это только те, которых мы знали в пятом-то классе. Я бы никому не поверила, если бы не видела это

собственными глазами. На ветках не было пустого места. Птицы все летели и летели. Мы

простояли с открытыми ртами, наверное, часа два. Даже страшно не было, настолько

завораживало. Стемнело. Дома влетело так, что никакие рассказки о чудо-дереве не спасли.

Но было же. У меня версии есть. Жиденькие, правда. Просто знатока не встретила еще.

Это не самое яркое детское впечатление. Я спорила с Виталиком совсем о другом. У ТОГО

есть разгадка. И мне кажется, оно не было бы ярче, даже если бы правду я не узнала никогда.

Вишни в январе

Мне было десять. Точнее, девять и триста шестьдесят три. Канун дня рождения, ангина.

Горло болит, глотать не могу, говорю с трудом. Дети приглашены, свечи закуплены. Мама

печет торт. Мой любимый, с вишневым вареньем. Кроме торта в меню «День рождения

советского школьника начала восьмидесятых»: апельсины импортные с наклейками, шоколадные конфеты «Ассорти» в коробке, лимонад «Буратино» и ОНО. Мороженое. Не какое-

нибудь там за двадцать восемь копеек «Каштан» или пломбир за двадцать. А «Б-е-л-о-ч-к-а» с

орехами и шоколадом (произношу медленно с придыханием), специально заказанное по

случаю в «Кристалле». При мысли о том, что ЕГО не будет, в горле становится еще больнее.

Смысл дня рождения теряется. А с ним и смысл жизни заодно. Причем мое разочарование

меркнет в сравнении с остальными семью разочарованиями, точнее, с четырнадцатью

глазами, полными слез и обиды. Детям, естественно, ЕГО наличие объявлено заранее, задекларировано письменно в виде отдельной пометки на пригласительных открытках.

Пытаюсь прокашляться. Пью сырое яйцо. (Ужас, с тех пор я и вареные, жареные не ем.) Не

помогает.

— Мам, ты знаешь, не болит. Вот сама удивляюсь, вроде красное и голоса нет, а не болит.

— Мороженого не будет.

Не пролезло.

— А вот другие же дети не виноваты, что у меня горло. Так не честно. Пусть они едят!

— Если они тебе настоящие друзья, они поймут, что тебе неприятно будет смотреть, как

другие едят мороженое.

Скала.

— Подумаешь, мороженое. Выздоровеешь, позовешь детей, купим килограмм мороженого

— и ешьте, сколько влезет.

— Хочу завтра!

— Нет.

— Тогда вообще не хочу дня рождения. Скажи всем, что я умерла. От ангины.

Это мне сейчас кажется, что детские слезы (слезы дочери) — ерунда. А ребенку... Ребенку

— горе. Переоценка ценностей, несправедливость мира, несовершенство тела и

бестолковость взрослых.

Но все-таки она вертится

Рецепт абсолютного детского счастья (добытый через несколько лет). Немного мудрости, щепотку фантазии, терпения добавьте по вкусу.

Отца с работы я встречала где-то на последней стадии заплаканности. Красный нос, опухшие глаза и перемотанное горло.

— Горе.

— Знаю.

— Мороженое…

— Не будет.

Зато будет что-то другое. Лучше, чем мороженое. Сказал — отрезал, как будто что-то знал.

Лучше, чем мороженое?!? На день рождения?!? Нет. Не верю (Станиславский). Не может быть.

Не бывает.

— Посмотри в окно. Видишь вишню?

Маленькое деревце под окном нашего дома. На нем и в сезон-то вишен почти не бывает.

Вырастало штук семь, но краснеть никогда не успевали. Съедали зелеными. Даже не кислыми, горькими еще.

— Завтра утром проснешься, а на ней вырастут вишни.

Зима. Середина января. Просыпаюсь, подхожу к окну. Вишни.

На дереве растут вишни. Круглые вишни вишневого цвета. Листьев нет, а вишни есть. Они

для меня, и они мои.

МОИ ВИШНИ НА МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, ПОТОМУ ЧТО МОЙ ПАПА ВОЛШЕБНИК.

Других вариантов не было. Не было еще много лет. Потом, конечно, мама под пытками

призналась, что всю ночь папа, ретельно (не подберу более удачного слова в русском) нанизывал замороженные вишни на зеленую нитку и все утро их развешивал на дерево.

Это таки круче, чем мороженое. Пожалуй, даже тазик «Белочки» с орехами и шоколадом не

тянет на титул «самое яркое впечатление детства».

Все, меня понесло. Иду по ньюз-руму и задаю всем еще живым (конец рабочего дня) обитателям Медиа-группы «Объектив» один простой вопрос: «Какое ваше самое яркое

впечатление из детства?»

Дмитрий Грузинский. Про настоящего Деда Мороза.

— В новогоднюю ночь к нам домой пришел Дед Мороз. Настоящий! С бородой и в халате. Он

принес мандарины…

— Дим, у дедов Морозов обычно шубы.

— У настоящих — халаты.

Юлия Боревич. Про теорию относительности в децибелах.

— Это, наверное, бред. Я, в общем, не уверена. Но это самое яркое впечатление. Не

история — ощущения. Маленькой я никак не могла понять: на улице тихо или громко? Дома

все понятно, музыка играет — громко, сделали тише — тихо. А вот на улице как? Каждый

вечер засыпала с одной мыслью: ой, забыла послушать, как на улице...

— Прошло?

— Не знаю.

Лидия Калашникова. Про размеры и дружбу народов.

— Я потерялась в ГУМе, в Москве. Просунула голову в какую-то решетку и громко орала: ма-

ма! Меня нашел огро-о-омный негр, метра два ростом, посадил на плечи, и мы искали

родителей…

— Нашли?

— Кажется, да.

Дмитрий Литвиненко. Про смертный бой и пенопластовый меч.

— В детском саду была вечеринка под названием «утренник». Я играл Илью Муромца, у

меня был настоящий меч из пенопласта и длинная такая накидка, мама пошила. Алеша

Попович или Добрыня Никитич, не помню, скакал сзади и наступил мне на накидку. Она упала.

Я обиделся и попытался отрубить ему голову. Завязалась битва. Не по сценарию…

— Ругались взрослые?

— Да, когда у них истерика закончилась.

Александра Митина. Про собственную гениальность.

— Я в четыре года прочла «Три мушкетера» Дюма. Мне настолько понравилось, что

дочитывала книгу до конца и начинала снова. И так раз тридцать. Или сорок. Каждый раз

читала и жалела, что память нельзя стереть. Ну, прочесть, все забыть и начать снова, как

будто в первый раз. А в садике воспитательница попросила рассказать стишок, все дети

рассказывали какие-то коротенькие, а я ей Конька-Горбунка! Полностью!

— Дослушала?

— По-моему, да, я только первые полчаса помню.

Любовь Шевченко. Про сахар, искусство и ванную комнату.

— Мы жили в Пархомовке, где была художественная галерея и сахарный завод.

Школьников каждую пятницу (!) водили на экскурсию в галерею. От Рембрандта через год

слегка подташнивало. А еще все пархомовские дети грызли сахар. Кусками. Почти у всех

родители работали на сахарном заводе. А я, учительский ребенок, им страшно завидовала.

Потом мы переехали на Новые Дома, и я впервые увидела ванну. Купалась часа четыре…

— Сахар ешь сейчас?

— Только в кофе. Но предпочитаю пиво. И душ.

Еженедельник «Объектив-Но» № 12 от 23 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ТРИ ИДИОТА В ОДНОМ ТАМБУРЕ. ПЬЕСА

Всю неделю я мечтала выспаться. Воскресенье, 8 утра. Нет, не так. ВОСКРЕСЕНЬЕ! ВОСЕМЬ УТРА! Звонок в

дверь!

В такое время прийти в дом, куда тебя не звали, имеют моральное право только близкие

родственники. Или милиция. Однажды к нам приходила милиция в воскресенье, только около

шести утра. Тогда я посмотрела на часы и подумала, что только мама сможет избежать

ненормативной лексики. Оказалось, не только. Мужчина за дверью представился

подполковником таким-то и произнес довольно странное предложение: «В вашем дворе нашли

человеческую ногу, что вы можете сказать по этому поводу»? Что я могла сказать по этому

поводу?!? Но я сказала. Я сказала буквально следующее: «Я не знаю, где все остальное, честно».

Это была правда. Подполковнику ответ не понравился, и он потребовал документы. Все

закончилось хорошо, в паспорте не обнаружилось ни малейшего отношения к потерянным во

дворе частям тела. Но после этого случая звонки в дверь до полудня по выходным вызывают у

меня устойчивые ассоциации.

Я открыла (привычку спрашивать «Кто?» или смотреть в глазок родители так и не привили, хотя старались), передо мной стояла женщина. Явно не милиционер и точно не мама. Она

была странно одета. Малиновая шапка, зеленое пальто и почему-то синие сапоги. Я обычно

невнимательна к деталям, друзья обижаются, что не замечаю обновок. Но тут каждая вещь

кричала о своей самостоятельности, даже о независимости друг от друга. В композиции не

хватало только оранжевого шарфика.

— Доброе утро! — не сказала — взвизгнула женщина. У нее явно было отличное

настроение.

Я не стала хамить, в смысле отвечать на любезность. Точнее, не успела.

— Скажите, сколько человек будет голосовать в этой квартире?

Она улыбнулась как-то странно — голову склонила в один бок, а губы сдвинула в другой.

Потом занесла карандаш над тетрадкой в клеточку и… Вспомнился учитель истории, который

с упоением рассказывал о древнегреческих скульптурах: «Посмотрите на него! «Мальчик, вытаскивающий занозу» — он всем своим видом показывает сиюминутность происходящего, вот сейчас он достанет занозу и побежит дальше…»

Я обернулась, внимательно посмотрела на собственную дверь.

— В этой?

Не то чтобы я не поняла вопрос, просто плохо поняла, поэтому тянула время, чтобы

подумать.

— Да, в этой.

Она наклонилась так, что ее ухо находилось на одном уровне с моим дыханием, карандаш

уткнула в бумагу.

— Мы не будем тут голосовать.

Тетя мгновенно черкнула горизонтальную линию в тетради. Губы вернулись на место.

Я продолжила:

— Мы пойдем на участок.

Я не издевалась, просто говорила медленно. Потому что воскресенье, восемь утра. В конце

концов, она могла говорить о людях, которые должны голосовать на дому. Формулировать

надо точнее.

Не меняясь в лице, она с такой же скоростью зачеркнула горизонтальную линию напротив

номера моей квартиры и вернула губы на щеку, ближе к правому глазу.

— Вы меня не поняли. Я имела в виду, сколько людей имеют право голоса в этой квартире?

Я задумалась. Второй вопрос мне показался сложнее.

— В этой?

Она выровняла голову. И опустила руку с тетрадкой.

— Да, в этой. Вы здесь живете?

— Да.

— Странно. Вы не можете посчитать людей у себя дома?

Я обиделась. Конечно, я могу посчитать. Я не могу быстро сообразить, кто, кроме меня, обладает там правом голоса. Ну, когда я дома, понятно, а когда меня нет?

Медленно открылась соседняя дверь. Голова, которая высунулась из-за нее, напомнила

какой-то до боли знакомый мультик, она была лохматая, небритая, ей явно не нравился

дневной свет. Хриплым, но человеческим голосом она спросила: «Шо тут»?

Это был сосед Дима. Наверное, «любительница вопросов» позвонила сразу в обе квартиры. Я

обрадовалась, что у меня реакция лучше.

Женщина потеряла ко мне интерес и взвизгнула «Доброе утро!» в сторону Димы.

— Здрасьте, — ответил он.

— Молодой человек, скажите, пожалуйста, какое количество людей имеет право голоса в

вашей квартире и сколько человек двадцать шестого марта собирается принять участие в

выборах?

Ничего себе, думаю, дискриминация! Мне так односложными, плохо сформулированными

предложениями, а ему вот так сразу все и разжевала! А тамбур, между прочим, я открыла, вот.

— Шо-о?!

Диму, должно быть, потрясло количество слов. Зря я обижалась.

Он вышел в тамбур полностью. Под мультяшной головой была тонкая шея в вязаном

свитере и семейные трусы в полоску. Женщина шарахнулась, но не сдалась.

— Мужчина!

— Шо?

Она повторила спич слово в слово и замерла с выражением лица, полным надежды на

понимание. Дима обратился ко мне:

— Кто это?

Меня учили говорить правду.

— Не знаю.

Диму не учили быть вежливым.

— Что она сказала?

Я попыталась перевести с тетиного на Димин:

— Ты на выборы пойдешь?

— Сегодня?

— Нет, в воскресенье.

— А сегодня что?

— Воскресенье.

Пауза. Пазлик не складывался. Причем ни у меня, ни у соседа, ни у малиновой шапки. Что-то

было не так. Наверное, все-таки воскресенье. Женщина почувствовала себя лишней, но

заговорила снова. Теперь она сунула тетрадь под мышку и попыталась жестикулировать.

Дима водил глазами за кончиком карандаша, как на приеме у невропатолога.

— Молодые люди!

Вступила так, как будто секунду назад вошла. Она простила нам последние десять минут

легко, даже снисходительно как-то. Но один глаз таки перестал блестеть. Я заметила.

— Меня зовут Валентина Ивановна. Я (внимание!) произвожу мониторинг жителей этого

микрорайона…

Зря она сказала это. Я покосилась на Диму. Дима не любит незнакомых слов. Они его

раздражают. Когда-то я предложила ему работу мерчендайзера. Товарищ набирал на фирму, а

сосед как раз искал работу и по всем параметрам подходил. Я предложила без пояснений:

«Хочешь поработать мерчендайзером»? Дима обиделся в матерной форме.

Сосед навел резкость на малиновое.

— Шо?

Надо отдать должное нашей гостье, она оказалось проницательной. Или у Димы слишком

читаемое выражение лица. Интересно, кто-нибудь претендовал на рекорд в Книге Гиннесса на

самое большое количество смысловых оттенков местоимения «Шо»?

— Я хотела сказать, что провожу опрос. Я пытаюсь выяснить у жителей этого микрорайона, определились ли они, в смысле уверены ли они уже сегодня, за кого отдадут голос через

неделю? Вот вы определились с выбором, молодой человек?

— С выбором?

Я проснулась. Обычно без чашки кофе этого не происходит. Сегодня исключение. У

Валентины Ивановны потух второй глаз.

— Вы пойдете на выборы?

Она произнесла это без всякого энтузиазма. Дима неожиданно ответил так, как будто сразу

понял вопрос:

— Да!

По ее лицу пробежала надежда. Дима, в общем, нормальный. Просто вчера он отмечал день

работников ЖэКэХа. Димино отношение к жилищно-коммунальной сфере, конечно, спорно, но

он умеет клеить обои и дружит с электриками. Тем более что последнее sms от него пришло

не поздно. Где-то в два ночи. Эта такая традиция. Когда наш сосед-холостяк выпивает, он

непременно шлет сообщения на мобильный. Причем по ним можно проследить (произвести

мониторинг) степень опьянения в динамике. Например, после трех-пяти бутылок пива я

получаю sms: «Погуляйте с собакой, пожалуйста». Потом сосед переходит на более крепкие

напитки: «Собаку погуляли?». Глубокой ночью скромная пометка: «Собака». Это обычно

финальное. Можно ложиться спать. Не то чтобы я злилась, просто уже не смешно. Тем более

что у Димы НЕТ собаки. Была когда-то. Но на другой квартире. Может, он любил ее очень, а

может, она, собака, была единственным любящим его существом, не знаю. Только привычка с

ней гулять — точнее, просить об этом соседей — доведена до автоматизма. Валентина

Ивановна взяла тон любящей мамы и заговорила ласково.

— Так, если вы на выборы пойдете, — снова достала тетрадь, — вы наверняка уже знаете, за кого будете голосовать?

— Знаю.

— Отлично.

Она поставила галочку напротив Димы, в смысле номера его квартиры, и шумно выдохнула.

Я заметила там еще несколько граф. Четыре оставались пустыми. Надо налить всем кофе. Это

надолго.

— Вы уходите?

— Я принесу кофе.

— Вы можете мне ответить на те же вопросы?

— Да.

— «Да» — можете? Или «да» — это ответ на вопрос?

— На какой?

— На первый.

— А какой был первый?

— Несите кофе.

Это пьеса. Я даже знаю ее название. Все. Проснулась и все понимаю. Адекватность

вернулась. Но меня разбудили. Разбудили безжалостно и бесцеремонно. Это надо как-то

компенсировать. Женщина потянулась за чашкой.

— Это кофе?

— Это чай.

— Да? А пахнет, как кофе.

— Такой чай. Кофейный.

Я дурацких вопросов не люблю. Ну ладно еще про право голоса, но зачем спрашивать про

кофе, кофе ли это?! Дима после трех глотков сильно оживился.

— А что вы еще хотите спросить?

— Я хочу спросить, сколько человек у вас голосует?

— Знакомых?

Я не пойму, Дима включился в игру или он серьезно?

— Нет, из квартиры.

— У меня нет никого в квартире.

Надеюсь, включился.

Валентина Ивановна решила дать Диме тайм-аут и повернулась ко мне.

— Вы мне обещали ответить.

— Я помню.

— Значит, давайте по порядку, первое…

Она думает, что у меня все гораздо хуже, чем у Димы. Я решила реабилитироваться

— Я помню, что первое!

— И что?!

Гостья вернула тон воспитательницы и сдвинутую улыбку в другой бок.

Я постаралась в точности процитировать ее первый вопрос: «Скажите, сколько человек

будет голосовать в этой квартире?»

Валентина Ивановна изобразила бровями домик.

— Откуда я знаю, это же ваша квартира?!

Дима хихикнул. Стоп. Кто кого играет? Или все серьезно? Стоило это подозревать после

вопроса про кофе.

— Это ваш вопрос.

— Какой?

— Тот, который вы мне задали в самом начале.

— Ну, так и ответьте на него.

— Я и собиралась, просто показала, что помню.

— Помните что?

— Ваш вопрос.

— Моя очередь! — вмешался Дима.

Валентина Ивановна сняла шапку.

— Молодой человек, помойте чашки.

Она вручила ему свою (вообще-то мою) чашку, не сводя с меня глаз.

— Девушка, я сейчас буду задавать вам вопросы, а вы отвечайте только «да» или «нет», договорились?

— Да.

— Вы пойдете на выборы?

— Да.

— Вы знаете, за кого будете голосовать?

— Да.

— Вы знаете, сколько еще человек, проживающих в этой квартире, пойдут на выборы?

— Так не честно! — возмутился Дима. — Давайте по очереди, я на эти вопросы уже

ответил. Три мне, три ей.

Женщина, не меняя выражения лица и позы, повернулась к Диме. Он врулил мне чашки и

довольно потер руки:

— Я готов!

Может, он думает, что ему дадут приз? В любом случае у каждого из нас уже было

заполнено по две графы.

— Ваша фамилия Черненко?

— Нет.

— Андрей Валерьевич?

— Нет.

— Это имя кого-то из ваших родственников?

— Нет.

Дима отвечал «нет» с таким восторгом, как будто его спрашивали о судимостях.

— Это сто двадцатый дом?

— Нет.

Валентина Ивановна — видимо, в надежде на женскую солидарность — растерянно

повернулась ко мне.

— Это не сто двадцатый дом?

Мне стало жаль ее. Это действительно не сто двадцатый дом. Более того, сто двадцатый

дом находился через дорогу и был прикреплен к другому микрорайону. Она переспросила мою

фамилию и имя. Я оказалась мужчиной тридцать девятого года рождения. Она застегнулась и

надела шапку.

— Спасибо за кофе. В смысле за чай.

— На здоровье.

— Заходите, — ляпнул Дима, но от души.

Она посмотрела на него так странно, как воспитательница и детсадовский ребенок

одновременно.

Было почти девять утра.

— Ты на выборы пойдешь? — почему-то спросила я у Димы.

— Так я же паспорт потерял еще полгода назад, никак не восстановлю. А ты?

— А я не успею — работаю целый день.

Еженедельник «Объектив-Но» № 13 от 30 марта 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

А МЕСТО ТАМ ТИХОЕ... Внимание!  Первое апреля начинается в субботу!

За два дня до срока у меня пищит «напоминалка» в мобильнике. Каждый год первого апреля шесть абсолютно

чужих людей созваниваются и поздравляют друг друга с праздником. Все шестеро живут в разных городах. Так

получилось. Случайно. Связывает нас банальный первоапрельский розыгрыш. Хотя, кто кого разыграл, до сих пор не

понятно.

Я собиралась поужинать с приятелем в «тихом месте». В честь праздника приготовила

сувенирчик, купленный в специализированном магазине. «Прикол» незатейливый, абсолютно

не смешной, но очень даже подходящий. Такой себе бутафорский бокал вина. Мой приятель не

пил. Совсем. И ужасно страдал от того, что его везде и всегда упрашивали сделать «ну хоть

глоточек, из уважения, не выделывайся».

Я заготовила сопроводительный текст с элементами юмора, зафиксировала его в открытке, купленной в том же магазине, и, довольная собой, спустилась в метро упаковать весь этот

веселенький наборчик. Упаковщица подарков моя знакомая — Наташка из параллельного

класса. Разговорились.

— Ой, это что у тебя? А, стаканчик?! С вином?! Сегодня третья будешь. Непьющий, да?

Я искренне удивилась, но виду не подала. Моя «оригинальная» идея с треском провалилась

еще до полного воплощения.

— Какие планы? — спросила Наташка. Мы не были подругами, но надо было продолжать

«непринужденную» болтовню, пока она заворачивала мой тривиальный сюрприз.

(Третьей!? Кошмар!) Дабы реабилитироваться за псевдооригинальность, я с гордостью

произнесла название «тихого места».

— Да ты что?! Правда?! — Наташка явно обрадовалась.

Я подумала, что произвела впечатление на упаковщицу и приподняла подбородок выше

обычного. Хотела в дополнение сказать, что это так, постоянное место, вообще собирались

пойти вон аж куда (!), но передумали, потому что рабочий день, переодеться некогда и все

такое… Пока я перебирала в памяти известные названия «вон аж каких» мест, Наташка

продолжила:

— Ну, прикинь, Харьков — деревня! И мы туда идем!

Второй удар по самолюбию был ниже и больнее.

— Слушай, — не унималась упаковщица, — у меня идея!

Потрясающе. За последние три минуты она умудрилась дважды наступить мне на гордость

и даже не заметить этого. Она мне нравилась.

— Давай мужиков разыграем! Ты с кем идешь?

У меня появился третий шанс.

— Я с…

— Ну, неважно.

Нет, она мне определенно нравилась.

Дальше Наташка изложила свою нехитрую идею. Заключалась она в следующем.

В «тихом месте» мы «случайно» встречаемся. И мой спутник «случайно» окажется ее бывшим

супругом. Она на глазах своего почти-мужа (она собиралась замуж второй или пятый раз) закатает моему скандал за неуплату алиментов. Тем самым практичная Наташка убивает двух

зайцев. Проверяет почти-мужа «на вшивость» и дарит ему совсем недорогой первоапрельский

розыгрыш. Праздник смеха в этом гениальном сценарии служит отличной отмазкой, мол, если

что, имею законное право на пошутить, и календарь под нос.

У меня зазвонил мобильный, и я, прервав увлеченную знакомую на полуслове, побежала на

работу.

«Тихое место» было действительно тихим. Людей было мало. Столики были расположены

так, чтоб никто никому не мешал.

Мы уселись недалеко от окна и еще минут десять обсуждали бурный рабочий день.

Компания студентов недалеко от нас шумно засмеялась. Я вспомнила про праздник и полезла в

сумку за подарком. Нашарив шуршащую обертку, вспомнила про все остальное и посмотрела по

сторонам. Наташки вроде не было. Я водрузила подарок на стол, заказала бокал вина и

приготовилась сказать тост. По моей, естественно, блестящей задумке, мы должны с ним

чокнуться бокалами, и я сообщу ему, что этот волшебный (бутафорский) бокал вина отныне

станет его талисманом и что больше ему никогда не придется оправдываться за то, что он

непьющий. А потом, может быть, я расскажу ему про Наташку и ее дурацкую идею. Таков был

мой абсолютно не смешной, но очень душевный план.

Мне принесли вино.

— Виталик?!?

Сильно накрашенная женщина в вечернем платье с черными перьями (!), отдаленно

напоминающая мою знакомую (в пуховике и валенках из перехода метро), застыла возле

нашего столика. Причем застыла в таком искреннем недоумении, упершись взглядом в моего

спутника. Он не был Виталиком, но уставился на нее так, как будто был. Меня больше

интересовали перья.

— Что же мы, Виталик, не звоним, не пишем?! А?! А я телефон не меняла! И адрес тот же! И

мальчик маленький такой, помнишь?! Все еще живет, представь себе, по тому же адресу?! А?!

Виталик?!

Переигрывает. Явно переигрывает. Я посмотрела на «Виталика» с интересом. А хорошо, что

не предупредила. Самой интересно. Мой взгляд он трактовал по-своему:

— Я не знаю эту женщину! Я ее в первый раз вижу, клянусь!

Наташка зыркнула на меня с укором. Она явно растерялась. Такой поворот не вписывался в

ее сценарий.

— Садись, Валера, — предложила она своему спутнику сесть за наш столик.

— Что все это значит?! — возмутился мой «Виталик».

— Ты женат? — спросила я, пытаясь все-таки подыграть Наташке. Получилось очень

естественно.

— Да, но не на этой женщине!

Я обалдела: «В смысле?» Может, я ослышалась. «Да-но-не-на» он произнес как-то одним

словом. Меня сильно заинтересовал первый слог.

Наташка ничего не поняла и продолжала читать свою роль, теперь уже обращаясь ко мне:

— Знаете, девушка, он женат. Причем я не единственная его жена. А детей у него... — она

демонстративно пересчитала пальцы, — четверо!

Наташка старалась для своего Валеры. Но он оказался равнодушным зрителем.

В «тихом месте» воцарилась тишина. Компания студентов развернулась вместе со стульями

в «зрительный зал» — к нашему столику. Справа сидел пожилой мужчина в шляпе и с

сигарой. То ли стареющий мачо, то ли цыганский барон. Оригинальный образ. Я заметила еще

парочку слева — лысый мужчина и женщина в зеленых колготках, которая постоянно

щурилась в нашу сторону.

— Что вы несете, девушка?! Вы сумасшедшая?! Я вас не знаю! Аня, у меня всего один сын.

Я подавилась вином.

— Пойдем отсюда. Эти люди издеваются.

— Сядь, — сказал Наташкин Валера. Это было первое слово, которое он произнес.

Мужчина в шляпе курил сигары и пускал клубы дыма. Я подумала, это спецэффекты к

нашему кино. Запланированные заранее.

Непьющий «Виталик» глотнул из бутафорского бокала-талисмана. Вино не выливалось, и он

стал нервно его вытряхивать. Мне могло больше не представиться шанса узнать о семейном

положении своего спутника.

— Извини, я не расслышала, ты женат? Или БЫЛ женат?

— Я первый раз вижу эту женщину! — повторил он честно, от души.

— Я знаю. Мой вопрос не касается этой женщины.

Наташка таки ничего не поняла. И беспардонно вклинивалась. Она, видимо, хорошо заучила

свою роль и никак не хотела сходить с курса, тем более что Валера по-прежнему был

равнодушен к происходящему.

— Как это в первый раз вижу?! — Наташка продолжала сильно переигрывать, плюс после

каждой реплики поглядывала на почти-мужа, и это читалось. — А сын у меня откуда? Ветром

надуло?

— Заткнись! — Я не выдержала. Мне хотелось услышать ответ от «Виталика» —

трезвенника, а она своей откровенно плохой игрой все портила.

Валера оживился и произнес второе слово. Даже два: «Спокойно, дамочка».

Наверное, он сказал это слишком громко.

— Валерий? — послышалось слева. Дама в зеленых колготках отделилась от своего

столика и подошла к нам. Валера вздрогнул. — Что ты здесь делаешь?!?

Наташка затихла. «Виталик» автоматически вытряхивал вино из бокала-прикола. Мужчина в

шляпе прикуривал сигару от сигары. Студенты не дышали.

— Ты же в Рай-Еленовке к соревнованиям готовишься?!

Я не поняла, что это было, вопрос или утверждение со стороны зеленых колготок. Она была

похожа на библиотекаршу. Мне даже показалось, что это часть праздничного замысла. Я

глянула на Наташку, собираясь ей подмигнуть, заодно извиниться за грубость. От удивления у

нее был открыт рот, в прямом смысле слова. Экспромт, подумала я.

— А с кем это ты? — Валера встал. И повернулся влево всем корпусом.

Лысый мужчина, единственный, кто все это время сидел спиной к нашему столику, говорил

по мобильному, слышались обрывки фраз, какие-то цифры.

— Это Виктор Геннадьевич, Валера, не надо.

Библиотекарша что-то знала. Что-то не очень хорошее. Последнюю фразу она произнесла

уверенно, как-то автоматически даже.

Валера подошел к столику слева молча. Виктор Геннадьевич шумно рухнул. Все произошло

настолько быстро, что мы даже не заметили, от чего упал лысый, от страха или таки от удара.

Некоторые из студентов привстали. Наташка подошла к телу и громко сказала «ой». Потом

наклонилась и повторила «ой», только с другой интонацией. Третье «ой» заинтересовало даже

барона. Мужчина нервно потушил сигарету.

— Виктор Геннадьевич, — медленно сказала Наташка, в голосе наметилась предстоящая

истерика. Стало непонятно, рассмеется она сейчас или разрыдается.

Если бы это был сериал, то лысый должен был непременно оказаться настоящим бывшим

мужем.

— Наташка, кто это? — спросила я искренне.

— Это же Виктор Геннадьевич! Наш шеф! — Наташку явно радовала эта неожиданная

встреча, но одновременно расстраивало положение шефа в пространстве.

— Дурдом, — сказал «Виталик» и хлебнул из моего бокала.

Подошел официант, присел возле тела и деловито взялся за пульс. Все подошли ближе.

— Вы не врач? — спросила Наташка у моего спутника, «своего бывшего мужа Виталика».

— Нет, — честно ответил он и добавил: — И не ваш муж.

— А жаль, — она кокетливо улыбнулась.

Я в этом не была уверена.

— ГАВ!!! — Крикнул труп Виктора Геннадьевича. — Первое апреля!!!

Вздрогнули все. Кроме официанта.

— Получилось? — весело спросил он у зеленых колготок.

— Отлично, Витя, вы только посмотрите на их лица! — библиотекарша сияла.

Наташка определилась с эмоциональной окраской своей истерики и расхохоталась.

— Кто это? — обратилась я к знакомой, кивнув в сторону библиотекарши.

— Сестрица Валеркина, старая дева, вредная. Следит, хуже мамаши.

— А чего он на лысого накинулся?

— Из-за меня, это шеф мой. Валера ревнует.

— Мне показалось, ты искренне удивлена была, когда его увидела.

— Ну да, я не ожидала, что он с Валеркиной сестрицей тут. Хотя сами их познакомили, блин.

Мы все уселись за один стол. И стали поднимать тосты за первое апреля.

Оказалось, Валера с самого начала был в курсе. Наташка еще днем проболталась, какой

сюрприз ему готовит, но, чтоб не подвести меня (!), таки решила сыграть. После изменений в

сценарии Валериной задачей было оценить Наташкины актерские данные и не ударить лицом

в грязь передо мной. За игру он поставил ей двойку. Она посчитала оценку несправедливой и

пообещала обязательно отыграться.

Валера признался, что был не готов к тому, что «бывший муж» не узнает Наташку, и не

знал, как себя вести, чтобы лицом в грязь не ударить. Поэтому молчал.

Мой спутник с трудом, но убедил всех, что тоже играл. О том, что первое апреля, он

вспомнил сразу же, как только я достала подарок. Тут же подскочила Наташка, и он понял, что это розыгрыш. Только думал, что разыгрывают меня, и подыграл. По-своему.

Елена Максимовна, она же библиотекарша, придумала историю с очками, колготками, чтобы

замаскироваться. Когда-то Валерка действительно знакомил ее с Наташкиным шефом. Но что-

то там не срослось. А в этот вечер она заезжала к Наташке на работу, узнать, не звонил ли из

Рай-Еленовки ее братец, и у киоска встретила шефа. Тот, не зная о Рай-Еленовке, выдал на-

гора «тихое место». Елена Максимовна расстроилась и обиделась, и Геннадий Викторович

подарил ей в качестве прикола зеленые колготки. Потом они вместе решили разыграть

молодежь. Зная о «тихом месте», они приехали первыми, замаскировались и придумали

незатейливый розыгрыш о заявлении в ЗАГС. Наши же разборки были неожиданными, поэтому

они долго не показывались. Когда Наташкин шеф понял, что план с женитьбой не сработает, он инсценировал сердечный приступ.

Я, в свою очередь, призналась, что была уверена, что дама в зеленых колготах —

Валеркина жена. Причем она тут в компании с любовником, а он типа на курорте. Еще у меня

был вариант, когда Наташка ойкала над телом, что это таки ее бывший муж. В общем, мы

просмеялись до закрытия «тихого места», придумывали разные схемы развития событий и

смаковали подробности. К утру от смеха болели ребра. Студенты ушли где-то в полночь, а

барон курил сигары до утра. Как же без спецэффектов!?

Мне казалось, он — единственный в этом заведении, кто сразу все понял. Весь вечер

смешно было только ему, но он ни разу не улыбнулся.

Еженедельник «Объектив-Но» № 14 от 6 апреля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

МИР ЗАТАИЛ ДЫХАНИЕ. МИР СЛУШАЛ

Меня устраивал мой папа столяр. Но не хотеть быть дочкой космонавта было позором в школе номер пять.

— Ма, а что такое День космонавтики?

— Это профессиональный праздник космонавтов, — я обычно сама восхищаюсь

собственными блестящими ответами на детские вопросы. Но, как правило, мою шестилетнюю

дочь они не впечатляют.

— Космонавты живут в Космонавтике?

— Нет.

— А где?

— Космонавт — это профессия. Эти люди летают в космос. Летчики на самолетах, а

космонавты на ракетах. Неужели вам в садике этого не рассказывали?!

— Нет. Сказали только взять три гривны, потому что на День космонавтики мы пойдем в

планетарий.

Двенадцатое апреля — мой личный праздник. День воспоминаний и просмотра школьных

альбомов с черно-белыми фотографиями.

Далекие звезды в небе горят,

Зовут они в гости умных ребят.

Собраться в дорогу недолго для нас,

И вот мы к полету готовы сейчас.

В нашей обыкновенной советской школе День космонавтики был абсолютно красным днем

календаря. Мне даже кажется, чуть краснее, чем в других обыкновенных советских школах.

Каждый год накануне двенадцатого апреля бессменный учитель труда Иван Степанович

приколачивал к фасаду здания один и тот же пожухлый плакат: «Наша школа гордится тобой, Гагарин». Причем недалеко находилось еще несколько школ, но так публично Гагариным

гордилась только наша. Возникало ощущение причастности.

В этот день, как правило, был всего один урок — тематический. И праздник. Каждый класс

должен был выразить гордость Гагариным на сцене актового зала. Театрализованные действа

из года в год сильно не менялись. Сценарии передавались из поколения в поколение вместе с

костюмами и нотами.

Начальная школа. Я почему-то была ракетой. Меня обернули в кусок ватмана и на лбу

написали «Союз». Праздник шел около часа. Было скучно стоять просто так (у ракеты не было

текста), и я подсказывала слова Гагарину через иллюминатор. Роль первого в мире космонавта

играл отличник Саша Никитин, и все дети ему завидовали. Даже девочки. От возложенной на

него ответственности он сильно нервничал и все время забывал текст. Я за время репетиций

выучила наизусть все тексты и помню их до сих пор.

Ведущей была географичка:

«С давних времен загадочный мир планет и звезд притягивал к себе внимание людей, манил их своей таинственностью и красотой. Раньше, давным-давно, когда люди только

начинали узнавать Землю, они представляли ее перевернутой чашей, которая покоится на

трех гигантских слонах, важно стоящих на панцире огромной черепахи… С тех пор прошло

несколько тысяч лет. На нашей Земле выросло много поколений добрых и умных людей».

В конце этого спича я всегда хотела задать вопрос: «Сколько за это же время выросло

недобрых и не очень умных?» Но стеснялась.

Прочла этот монолог современной шестилетней девочке, которая рисует только в Рaint, а

пишет исключительно в Word.

— Это из Гарри Поттера? — спросила она.

Иногда детские вопросы ставят меня в тупик. Однажды я вела дочь в детский сад, и она

сказала:

— Мам, Лидия Васильевна учит прикрывать рот рукой, когда кашляешь.

— Правильно, — поддержала я воспитателя, — чтобы не заразить других детей.

— Так вот у меня вопрос, — на полном серьезе продолжила трехлетняя дочь, — когда

пукаешь, надо попу прикрывать?

Про Гарри Поттера мы, советские дети, «і гадки не мали». Зато отлично знали, кто такие

Константин Эдуардович Циолковский и Сергей Павлович Королев. «Эти два человека

положили начало освоению космоса». И конечно, Юрий Гагарин. Когда он сказал «Поехали!» и

махнул рукой, мне было минус двенадцать. Но где-то до плюс двенадцати не мечтать о

космосе было неприлично.

Не попросив подмог ни у кого,

Сама восстав из пепла и из праха,

Моя страна, не знающая страха,

Шлет в космос ныне сына своего.

Мир затаил дыхание. Мир слушал.

Его, летевшего над странами.

И люди в этих странах повторяли:

«Гагарин», «Юрий», «СССР».

Моя подружка Танечка играла радио:

«Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Московское время — 10

часов 2 минуты. Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое

пространство».

Я завидовала ей больше, чем Гагарину. Космонавт мне не светил по половой

принадлежности, а «радио» было следующим по важности. Но я была ракетой.

Мой выход, в смысле вылет, был финальным. Когда загремит «Широка страна моя родная» и

родители в зале заплачут, я должна выбежать со сцены, оббежать весь зрительный зал и

«вылететь» вон через двери. Гениальная режиссерская задумка, — такое себе создание

эффекта присутствия — в тот день стоила мне переоценки ценностей, испорченной

репутации и суицидальных мыслей.

Я упала. Грохнулась шумно, классически растянулась между вторым и пятым рядом… «Мир

затаил дыхание. Мир слушал». Я бы сказала — мир перевернулся!

— Доченька, а ты знаешь, кто такой Гагарин? (А ты Ленина видел? — напрашивается.)

— Нет.

«12 апреля 1961 года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире

космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту. Пилотом-космонавтом

космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Советского Союза летчик

Гагарин Юрий Алексеевич».

Географичка произносила это с таким восторгом, что долгое время мне казалось, Юрий

Алексеевич — ее отец.

Мы гордились. Гордились по-настоящему. Тем, что мы — советские дети, граждане

Советского Союза, так же, как ГАГАРИН.

В формат этих высоких, искренне высоких чувств, совершенно не ложилось банальное

падение. Я не просто «Испортила праздник! Финальную часть! Апофеоз!», а «надругалась над

чувствами советских людей». Фраза парторга школы. Я плакала. Плакала горько и

безудержно. От позора, стыда и обиды. И, конечно, оттого, что оскорбила все советское.

Моему падению был посвящен целый классный час. Я стояла у доски и проклинала день, когда согласилась быть ракетой (хотя кто меня спрашивал). Некоторые дети со мной перестали

разговаривать. Помню очень противоречивые чувства. С одной стороны, мне казалось, если бы

Гагарин видел, как я раскаиваюсь, он бы обязательно меня простил. С другой, я думала (с

ужасом от того, что позволяю себе об этом думать) — если бы Юрий Алексеевич вовсе не летал

в космос, не случилось бы этой трагедии в моей жизни. Драматичности добавляла дыра в районе

коленки. Колготки были совсем новенькие. Белые, ажурные, специально купленные по случаю. Я

красовалась в них целый день до спектакля, потому что мне было заранее обидно, что за

картонным цилиндром ракеты их никто не увидит.

Мама глянула с укором. Правда, не из-за оскорбленного советского народа, а из-за

разодранной коленки. Но тогда я этого не понимала. Мне казалось, она никогда не сможет

больше мной гордиться. Я поставила клеймо на нашу семью. «Враги» буквально. Так мне тогда

казалось.

За несколько лет до моей «трагедии» в школе было ЧП. Мальчишки на перемене играли в

футбол, то есть гоняли по коридору шапку-ушанку. Ответственные моменты матча, удар, гол

и…

На втором этаже, в конце коридора, висела огромная чеканка Владимира Ильича, мяч, то

есть шапка, угодил непосредственно в нее. Никто бы и не заметил, стена и стена. Но мимо

проходил тот самый парторг школы.

Мой час позора меркнет по сравнению с тем, что пережили эти дети. ДО того, как их

исключили (!) из школы. Старшая сестра училась в параллельном классе, и я отлично помню, как к нам домой приходила ее классный руководитель обсудить с родителями это

чрезвычайное происшествие. Сестру угораздило ходить с «главным героем» в шахматный

кружок, и «предателя» она знала лично. Классуха в присутствии родителей учиняла допрос.

— Он отзывался плохо об учителях?

— Нет.

— Еще о ком-то?

— Нет.

Я сидела в соседней комнате и хранила страшную тайну. Он был у нас дома! Заходил! И

даже пил чай!

Мне было чуть больше, чем сейчас дочери. Самое потрясающее — она не боится взрослых.

Это не хамство или неуважение. Это другое. «Закройте, пожалуйста, форточку, мне дует».

Вежливо? Вполне. Я рада, что она может это произнести. Думаю, в ее возрасте я бы скорее

покрылась инеем, чем позволила бы себе намекнуть на собственную некомфортность. Или

дует всем, или никому.

Географичка: Космонавт, не забудь...

Дети: Во Вселенную держишь путь.

Географичка: Главным правилом у нас...

Дети: Выполнять любой приказ!

Я очень надеялась, что спустя год, к следующему празднику, мне доверят хотя бы рисовать

декорации. Но осенью умер Брежнев, а с ним и помпезное празднование Дня космонавтики.

Ни в коем случае не хотела показаться неуважительной к людям этой редкой профессии, а

также ко всем тем, кто себя к ним относит. И совершенно искренне от всей (широкой

постсоветской) души поздравляю всех с праздником.

Р. S. Ночь почти не спала. Снился парторг. Почему-то в противогазе. Он вычитывал меня в

учительской, сюжета не помню, но вернулись ощущения. Утром в детской на рабочем столе

компьютера висела записка восемнадцатым шрифтом (это аналог корявого шестилетнего

почерка):

«МАМА НИЗАБУТЬ ТРИ ГРИВНЫ НА ДЕНЬ КАСМАНАФТИКИ!»

Еженедельник «Объектив-Но» № 16 от 20 апреля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

Я НЕ ДОКТОР

Цивилизация погибает только после расцвета культуры. Значит, мы не погибнем никогда.

Ночью у моей шестилетней дочери ни с того ни с сего поднялась температура. Она не

чихала, не кашляла, но я все равно решила утром вызвать врача. Мало ли?! Я же не доктор.

В поликлинику удалось дозвониться с пятнадцатого раза.

— Ваш доктор такой-то. Обход с девяти до одиннадцати.

Надо сказать, я крайне редко обращаюсь к врачам и правил поведения с участковыми

педиатрами не знаю.

— Скажите, а можно начать с нас? Мне на работу к десяти, как раз успею.

— Обход по маршруту или степени болезни.

Я не совсем поняла это словосочетание и на всякий случай переспросила:

— Так можно доктор сначала зайдет к нам?

— Адрес?

— Такой-то.

— Ожидайте.

Так и не въехала, зайдет доктор пораньше или нет, но решила послушно ожидать. Мне

повезло. В дверь позвонили еще до десяти утра. Без пяти десять.

— Что у вас? — спросила доктор.

— Температура ночью была, и все.

— И все?!

Доктор округлила глаза. Видимо, температуры 39 было крайне мало, чтобы начать обход с

нас. Простите, что не холера.

— Открой ротик шире, шире.

— Может быть, включить свет? — предложила я, глядя на раздирающего рот ребенка.

— Не надо, я и так вижу, что ангина. Вот сами посмотрите!

Мне не хотелось смотреть, но она настаивала.

— Ну, загляните же, я даже вижу гнойничок! — доктор так радовалась, что обидеть ее

было как-то неудобно.

В глазах ребенка, послушно стоявшего с распахнутым ртом, читалась мольба «мама, загляни, она не отстанет». Я заглянула.

— Вот, видите!

Врач приготовилась к моим восторгам. На ее лице, как на суфлере, засветилась моя

следующая фраза: «Да, да, конечно, определенно ангина, вы правы, доктор».

Я промолчала. Промолчала не потому, что ничего, кроме горла, возможно, покрасневшего, не увидела. А потому, что не понимаю, зачем. Зачем мне заглядывать в рот ребенку?

Подтвердить диагноз? Подтвердить профессионализм медика? Бред.

Во время беременности меня часто смотрели на аппарате УЗИ, и милая докторша в женской

консультации каждый раз поворачивала монитор в мою сторону, приговаривая: «Ой, посмотрите, пальчики какие длинные, а ножки как смешно поджимает». Я так ни разу и не

смогла понять, где там пальчики, где ножки, а где, собственно, все остальное. Я ей верила, но

всякий раз, когда она это делала, чувствовала себя дурой.

Участковая засобиралась. На ходу диктуя названия лекарств, она заглядывала в блокнот, выбирая следующий адрес. Я пыталась стенографировать, прижав лист к стене в коридоре.

— Семь-восемь раз в день, по четвертинке, за тридцать минут до еды…

— Извините, но мой ребенок столько не ест! (Тем более ребенок, больной ангиной, при

которой, если я не ошибаюсь, больно глотать).

Она сделала паузу, но побоялась сбиться с заученного текста и, не ответив, продолжила:

— Если не поможет, не давайте лекарство больше…

Мне показалось, это была фраза дня, но я ошиблась. Доктор, наматывая шарф перед

зеркалом, учила меня, как «обработать горло раствором». Это была инструкция по

эксплуатации существа живого, шестилетнего. Я не перестала писать только потому, что

такие формулировки нужно цитировать. Повторять слово в слово:

«Зафиксируйте ребенка строго вертикально (ага, желательно пользоваться отвесом). Угол

палочки должен быть девяносто градусов по отношению к горлу (и транспортиром). Наносите

раствор на слизистую горла по часовой стрелке, и если у ребенка вдруг (!) возникнет рвотный

позыв, уберите палочку и научите ребенка глубоко вдыхать носом».

Она завершила этот спич, стоя спиной уже в дверях. Потом обернулась, если бы она

улыбнулась, я бы оценила чувство юмора участкового доктора, но она сказала серьезно:

— Вы все поняли?

— Да, спасибо.

Ангина оказалась странной. Дочка сильно кашляла и на горло не жаловалась. Кроме

обработки горла раствором и кормления семь-восемь раз в сутки я выполняла все требования

и предписания. Три вида таблеток, два — капель, сироп и орошение. Не помогало.

Температура спадала только на время действия лекарства. Две ночи мы не спали. Дочка не

могла дышать носом.

Я позвонила в поликлинику, нашего врача не оказалось, трубку взяла ее коллега.

— Она не спит две ночи, носом не дышит!

— Это капали?

— Да.

— А так промывали?

— Да.

— А это?

— ДА. ДА. ДА.

— Ну, привозите, покажем лору.

Одноглазый лор (на одном глазу у него блестящий круг), вооруженный железным крючком, велел моему ребенку задрать голову. А вы бы не заплакали?! Она не плакса, просто надо

соизмерять размеры инструментов с воображением ребенка. Я понимаю, что у него очередь.

Но, возможно, ласковое слово ускорило бы процесс. Не надо было бы тратить время на

вытирание слез и на долгие уговоры открыть-таки и показать дяде ротик.

Нас отправили на рентген.

— Не бойся, тебе сделают фотографию носика изнутри!

Я вообще-то строгая мама, но в поликлинике я излучала столько света, что солнце

зажмурилось. Надо было как-то компенсировать ребенку встречу с правдой жизни.

Естественно, после того, как мы отстояли очередь, выяснилось, что для рентгена

необходима специальная бумага. Которая, опять же естественно, продается в аптеке, в

которую (все так же естественно) буквально минут десять ходьбы (ну, там, за углом).

Лор сказал — гайморит. Я спросила — откуда?! Лор попросил сдать денег «на

благотворительность». Я спросила, как это!? Не в смысле денег, а в смысле формулировки. Я

правда не поняла, «сдать на благотворительность» — это как? Я сдаю, а кто-то потом

благотворит этими деньгами? Я положила десять гривен в подставку для ручек, он написал

нам список лекарств.

С ангиной было проще. Новый список состоял всего из пяти пунктов, правда, никак не

пересекался с предыдущим. Доктор отвел мою дочь в процедурную.

— Подождите за дверью, ей сделают промывание носа.

Я бы не ушла, но из процедурной вышла совершенно очаровательная бабушка-медсестра и

добрым голосом залепетала какую-то чушь про кудряшки моей девочки, про чудную ее

кофточку и так далее.

Я металась под кабинетом в унисон с диким ревом собственного ребенка. Через пять минут

вместо своей, обычно веселой, я получила всхлипывающую и распухшую от слез девочку.

— Промывания нужно будет сделать не меньше пяти раз. И еще прогревания.

Звучит как приговор. Не по количеству процедур, а по тону произнесенных слов.

Я не доктор, но, по-моему, греть воспаления нельзя.

— Вы знаете, два дня назад у нее была ангина. С гнойником.

Доктор снова взялся за крючок.

— Подойди ко мне, девочка.

— Нет! — дочка вцепилась в мою руку. Я ощутила ее температуру. Не меньше тридцати

восьми.

Это какой-то фильм ужаса, страшная сказка.

— Вы знаете, она и так откроет рот, не надо инструментов, пожалуйста.

— Мамочка, кто из нас доктор? Вам что-то не нравится? Лечите сами.

Хороший аргумент. Работает безотказно.

Не хотелось ни возмущаться, ни ругаться, ни объясняться. Хотелось, чтобы она была

здорова. И все. Идти искать другую поликлинику, других докторов с больным ребенком?

Я присела на корточки.

— Солнышко, любую игрушку. Любую!

Да простят меня педагоги. Я все понимаю. Кроме того, как можно приказать ребенку не

бояться. Вот если бы дядя с крючками спросил, например, как ее зовут, или рассказал

смешную историю…

Прошлым летом мы отдыхали в Анталии. Меня предупреждали, что у детей трудно

проходит адаптация к чужому климату и ребенок в первый же день может заболеть. Я

набрала кучу лекарств, но все обошлось.

А вот прибалтийскому мальчику из соседнего номера повезло меньше. После первого же

купания в море он слег с отитом. Ночью его мама постучала ко мне и на сильно ломаном

русском спросила, хорошо ли я знаю английский. Она не могла по телефону объяснить, что с

ребенком и какой доктор ей нужен. Когда я в турецкой гостинице на русском языке объяснила

по телефону (не используя жестов) доктору немцу, что ребенок кричит от боли в ухе, он при-

мчался через десять минут. Самое потрясающее, он привез с собой игрушку. Ночью.

Обыкновенный надувной мячик. Первое, что он сделал, это протянул игрушку ребенку и

спросил: «Как тебья зофут»?!

Ангины уже не было. Или не было совсем. Мы заехали в аптеку и купили очередной мешок

лекарств. А также очередную Барби с набором доктора.

Температура спала. Теперь дочь не спала, потому что кашляла. Кашляла громко и

беспрерывно. Блин, а ведь никто из врачей ее не послушал. Ни педиатр, ни лор.

Я пошла в круглосуточную аптеку. Описав «характер кашля», получила две бутылки сиропа.

— Похоже на бронхит, — сказала аптекарша.

Мне стало нехорошо. Всего четыре дня назад у меня была абсолютно здоровая девочка.

Ангина, гайморит, бронхит... Если завтра кто-то скажет «птичий грипп», я не удивлюсь.

Зря я так думала.

Утром ребенок проснулся весь покрытый сыпью. Воскресенье. Звонить в поликлинику

бессмысленно. Скорую? Нас тут же уволокут в инфекционку. Пойти в аптеку и описать

«характер сыпи»?

Я решила, что это аллергия на лекарства, и перестала их давать. Вообще. Не помогло.

Всю ночь я читала ей сказки. Она засыпала буквально на несколько минут и снова

просыпалась. Странно, но нос дышал, температура была нормальная и кашля почти не было.

Она жаловалась на боль то ножки, то ручки, то животика. Где-то в три часа ночи шестилетняя

девочка произнесла фразу, которая заставила меня расплакаться:

— Мама, мне кажется, завтра никогда не наступит.

Откуда она знает этот набор слов? Что с ней? Я злилась на себя, на врачей, на аптекарей, на

страну и на всю систему.

Утром я пыталась дозвониться доктору. Через полчаса поняла, что есть более быстрый

способ. Мы сели в такси и поехали в поликлинику. Очередь попыталась возмущаться. Я

ворвалась со словами: «Вылечите мне ребенка! У нее уже аллергия на лекарства, а толку нет!»

— Что за аллергия? Покажите.

Дочка, находясь на безопасном расстоянии от доктора, задрала свитер и оголила живот.

— Вы с ума сошли, мамочка! — завопила докторша. Ребенка с ветрянкой привести в

поликлинику!

Я села.

— Ветрянка? Я думала, аллергия.

— Вы думали!? — передразнила меня педиатр. — Вы что — доктор, чтобы диагноз

устанавливать?! Нет, ну это ж надо! Она, видите ли, думала! Вы б еще в грудной день пришли!

Быстро одевайтесь и домой. И ни с кем по дороге не общаться! Десять дней из дому не

выходить! Мазать зеленкой! Не мочить!

Мне было стыдно. Да, я не смогла отличить пятна ветрянки от аллергии. Но ведь я же не

доктор. Я и не хотела им быть. Никогда. Даже в детстве. Меня вынудили поставить диагноз.

Если бы первый доктор хоть намекнул на возможность ветрянки. Если бы не псевдоангина, гайморит и бронхит...

— Я королева зеленки!!

У моей дочери мания величия. На ней, правда, почти нет незеленого места. Зеленые цветы

на руках, зеленое солнце на животе и зеленые зайцы на пятках. Ей лучше. Кризис прошел.

Но теперь же все чешется! Уговорить ребенка не чесать пузыри, потому что «останутся

шрамы и будешь похожа на Бабу-ягу» можно. Но ненадолго. Отвлечь, заиграть, зачитать тоже

можно. Но также ненадолго.

Вы будете смеяться. Звоню в поликлинику.

— Скажите, чем помочь ребенку во время ветрянки, чтоб не чесалось?

— Диазолин, супрастин. Как можно этого не знать? — отвечает информатор.

А я не знаю. Не знаю, потому что я НЕ ДОКТОР!

Еженедельник «Объектив-Но» № 17 от 28 апреля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

СВЯЩЕННЫЙ ХАДЖ В ДЕМЕНТИЕВКУ Детям войны посвящается

Мне пришла телеграмма. «Украина. Харьков. Ане. Поздравляю вас и всех моих близких в Харькове и Дементиевке с

наступающим Днем Победы, желаю мирного неба над головой и счастья. Сын солдата Садык».

Всех моих БЛИЗКИХ в Харькове…

Прошел год. Точнее, почти полтора. Это случилось прошлой зимой. В январе 2005-го. Я

работала тогда в пресс-службе областной администрации. Видимо, номер рабочего телефона

в кабинете не менялся еще со времен обкома партии и был «забит» в справочники СССР.

У меня зазвонил телефон.

— Алло! С вами будет говорить Таджикистан.

— Таджикистан?!

Я подумала, разыгрывают коллеги. Но у меня нет ничего общего с Таджикистаном. Да и

фантазия ни у кого дальше, чем «Алло, это бухгалтерия, зайдите, пожалуйста, за зарплатой», никогда не доходила. Я сама так делала. Звонишь в соседний кабинет, сообщаешь о зарплате, выходишь в коридор и наслаждаешься стремительным бегом коллег в сторону заветной двери

бухгалтера.

В трубке послышались помехи и сильный акцент.

— Это Харьков? Алло, Харьков? Харьков?

Мужчина кричал. Кричал с каким-то надрывом, было слышно, он сильно волнуется.

— Да, это Харьков. Я вас слышу, говорите!

Две минуты мы пытались наладить связь. Как радисты. Хотя мне показалось, он услышал

меня сразу, просто не мог поверить, что дозвонился.

— Здравствуйте. Это правда Харьков?

Мне, конечно, льстило быть целым городом, и в другом случае я бы обязательно ответила:

«Нет, это всего лишь одна двухмиллионная его часть», но шутить было неуместно. Тем более

что со мной говорил Таджикистан.

— Да, это правда Харьков. Что случилось?

Я сформулировала вопрос именно так. В том, что что-то случилось, сомнений не было.

Мужчина заплакал.

— Сейчас. Минуту. Мне очень трудно говорить. Минуту.

Очень странная ситуация. Взрослый мужчина, по голосу ему было лет шестьдесят, рыдал в

трубку. Что говорить? Как себя вести?

Женщины могут плакать по-разному. У меня есть подруга, которая манипулирует

мужчинами, используя плач. Причем материальные ценности измеряет исключительно

литрами пролитых слез. Так и говорит, выбирая в магазине очередной парфюм: «Хорошие

духи. Дорогие. Два каприза делов». Шуба в ее системе координат стоит трех истерик. А

поездка в Египет равна пяти дням ровного, полусухого нытья. Плач от несправедливости и от

сострадания, слезы для подруг и для любимого. Это целая система передачи эмоций. Для

женщин.

Когда плачет мужчина, я теряюсь. Это всегда трагедия.

— Я тридцать лет искал могилу отца. Мне пришел ответ. Сегодня. Я направлял запросы во

все города бывшего Советского Союза. Мне пришел ответ. Я вам сейчас прочту.

Помехи исчезли. Я слышала в трубке, как дрожат руки мужчины. Он разворачивал

бумажный листок. И читал.

— Сообщаем вам, что ваш отец погиб в боях под Харьковом. Вы слышите, ПОД ХАРЬКОВОМ.

Я слышала. Слышала и понимала, что если он читает с листа и там так и написано: «в боях

под Харьковом», то это почти нигде. «Подхарьков», конечно, сильно сузил географию поиска

по просторам бывшего СССР. Но все равно это огромная территория.

— Что мне делать? — спросил мужчина.

Что я могла ему ответить?! Ведь в тот момент я не была Аней Гин, я была Харьковом. А он

— Таджикистаном.

— Приезжайте. Найдем.

Возможно, я слишком много на себя взяла. Но любой другой ответ был бы глупым и даже

абсурдным. Человек всю сознательную жизнь шел к этому бумажному листку. Найти в

справочнике более подходящий телефон? Организации ветеранов? Службы поиска? Да мало

ли кто был компетентнее меня в этих вопросах? Но по-другому ответить этому человеку я не

могла.

— Да? Можно приезжать? Спасибо! Как Вас зовут? Что с собой нужно взять? Я хочу

приехать в мае. В День Победы. В день шестидесятилетия Победы!

— Да, конечно, приезжайте. Возьмите с собой паспорт и ЭТУ бумагу.

Он звонил еще раз в марте. Его звали Садык. В паспорте Содык Содыкбоев. Он снова плакал

и спросил, ничего ли не поменялось в связи со сменой власти на Украине? Я успокоила его. Он

спросил, какой у меня размер — объяснил, что непременно должен привезти мне в подарок

таджикский национальный костюм.

Из школьного курса «Пятнадцать республик — пятнадцать сестер» (это ежегодная

демонстрация костюмов братских республик) я вспомнила только косички. Девочку на роль

Таджикистана непременно брали с темными длинными волосами и заплетали много косичек.

Третьего мая Садык позвонил уже из Москвы.

— Я в Москве! Завтра буду у вас! Поезд такой-то. Встречайте.

У Цоя, по-моему, была такая песня: «Я знал, что так случится, но не знал, что так скоро».

Не то чтобы у меня не было времени подготовиться, я просто не знала как.

Как? Чем? Я помогу шестидесятилетнему мужчине из Таджикистана, который собирается

разыскать могилу отца под Харкьовом?!

Рассказала коллегам. Удивилась: они не только не покрутили у виска, но и взялись

помогать.

Четвертое мая. Четыре тридцать утра. Поезд Адлер-Москва задерживается. На перроне я с

коллегой Витькой Алексеевым и съемочная группа новостей. (Мы позвонили им накануне, рассказали про Садыка, тогда еще не подозревали, что вся эта история — настоящая