Невыдуманные истории

журналистская удача).

Я страшно переживала. А вдруг окажется что-то не так? Вдруг мужчина из Таджикистана

что-то напутал, вдруг не Харьков, а Хабаровск, например. Вдруг ему нужно было оформлять

еще какие-то документы, чтобы заехать в город. (А я, идиотка, назвала только паспорт.) Поезд с диким гудком вползал на платформу. У меня вспотели ладони и похолодела шея.

«Мамадарагая, я не помню номера вагона»! Мы метались под Адлер-Москва, заглядывая в

вагон к каждому проводнику.

— Садык?? Из Таджикистана??

— Хм-м-м.

Через пять минут историю тридцатилетних поисков отца знал весь поезд и сотрудники

вокзала.

— Нашли! Здесь! — закричала проводник из девятого.

В дверях девятого вагона стоял худенький пожилой мужчина в обычном костюме, без

халата и тюбетейки, как мы ожидали.

— Аня?!?

Это слово — имя — единственное, что он произнес. Только тогда до меня дошло, КАК

волновался он. Я-то была в своем городе. А он ехал за тысячи километров из места, которого я

так и не нашла на карте, так и не смогла выговорить.

Содык

Содыкбоев,

житель

Бабаджангафуровского

района

Согдийской

области

Таджикистана, знал про Харьков только две вещи: номер моего рабочего телефона и имя.

Он привез с собой сто гвоздик. Цинковое ведро ярко-алых гвоздик. Он привез лаваш с

надписью «60 лет Великой Победы». Лаваш испекла его жена. Он привез родную землю. Если

точно, песок в пластиковой баклажке. Он привез черно-белые фотографии и письма-

треугольники отца. Он привез таджикский национальный костюм моего размера. Он привез

сумку невиданных плодов под названием урюк и почему-то помидоры.

Потрясли гвоздики. От лаваша, бережно замотанного в платок, захотелось плакать.

Мы сели в такси. Я сразу взялась за справку. Читаю: «Хайдаров Сидик, 1915 года рождения.

Погиб в бою 12 июля 1943 года, захоронен в Дергачевском районе Харьковской области, в

числе 87 воинов 116-й Гвардейской стрелковой дивизии им. М. Кутузова».

Фух! Дергачевский район! Кодовое словосочетание. Найдем. Однозначно найдем.

Пока ехали в гостиницу, Садык рассказывал подробности поисков отца. Оказалось, он его

совсем не знал! Когда отец в тридцать седьмом уходил на войну, финскую войну, Садыку было

семь месяцев. А когда ему исполнилось семь лет, война кончилась, но отец так и не вернулся.

Он ждал. Ждала мама. В семьдесят пятом на ее могиле сын поклялся найти отца.

Около ста запросов (!) начиная с Центрального архива Министерства обороны СССР и

заканчивая всевозможными общественными организациями по всему Союзу. Тридцать лет! И…

Его Величество Случай! В 2003-м в Ленинабаде на рынке к нему подошел старик и спросил:

«Ты не сын ли Сидика Хайдарова»? Они, правда, очень похожи. Я даже подумала, черно-белая

военная фотка, которую привез Садык, это его, в молодости. Оказалось, старик —

однополчанин Хайдарова, они вместе воевали под Харьковом. Последний запрос и…

Мы поселили гостя в гостинице, с трудом уговорили отдохнуть пару часов, и с кульками, полными помидоров и урюка (а я — с ярким полосатым платьем), бросились на поиски.

Через час телефонных переговоров по области я знала точный адрес! «Памятник

неизвестному солдату», село Дементиевка. Без всякого пафоса кланяюсь руководству

Дергачевского района. В принципе, я сделала только один звонок — главе райадминистрации.

Потом только созванивалась, узнавала, на каком этапе поиск.

Вечером мы отправились в Дементиевку на разведку. Дороги нет. Направление. Пятнадцать

хат. Самой младшей жительнице, Никитичне, семьдесят восемь лет. Аккуратный, ухоженный

памятник на краю села. Серебристый солдат в шинели и с винтовкой. На пьедестале список.

Нашли. «С. Хайдыров. 1943». Тишина. Поют птицы и пахнут сосны. Другой мир. Это то самое

место, я его узнала — «край земли», «необитаемый остров», «у черта на куличках» — ну, когда хочется бежать. Совсем. От проблем, работы, детей и соседей. Это здесь.

Приехал сельский голова Иваныч. Петр Иванович. Колоритный мужик с седыми усами и

смешным говором. Рассказали. Иваныч обрадовался, как ребенок.

— Та вы шо?! Из самого Таджикистана?! Везите! Встретим! Только давайте завтра. Мы

подготовимся.

Мы договорились встретиться с Садыком в девять утра в холле гостиницы. Консьержка

сказала, он ждал с шести. Белая выглаженная рубашка, пиджак, тюбетейка, гвоздики, лаваш

и слезы. Организовали автобус — журналисты, операторы, микрофоны. Он абсолютно не

стеснялся видеокамер. По дороге рассказывал о своей семье, показывал фотографии. Шестеро

детей и восемнадцать внуков. Все в полном составе провожали его в далекие края. В Харьков.

«Мы подготовимся» в интерпретации Иваныча значило следующее. Как только остановился

наш автобус, по взмаху невидимого дирижера на все село заиграла трогательная музыка. Нас

встречали ветераны в орденах и медалях, у памятника стояли микрофоны, нарядные

школьники повторяли слова четверостиший. Бабушки в парадных платочках накрывали на

импровизированный стол тут же. Сам Иваныч стоял среди этого праздника с хлебом-солью (не

хитровензельный каравай, а обыкновенная буханка черного хлеба, с вдырявленной солонкой).

В Дементиевке «було справжнє свято».

Садык водил пальцем по высеченному в камне имени отца. Долго стоял. Молча. Потом

сказал: «Наконец-то я дома». Честно, не прослезились только самые железные.

Он раздал гвоздики ветеранам. Он разломил лаваш и по кусочку раздал детям. Он высыпал

из баклажки бабаджангафуровский песок к подножию памятника и набрал харьковской земли.

Он водрузил на голову Иваныча тюбетейку, и тот совершенно чудным образом превратился в

настоящего таджика. Он выпивал сто грамм с ветеранами и говорил о войне.

Он поднял стакан и сказал: «Я совершил свой хадж».

Объяснил. В мусульманской стране люди всю жизнь собирают деньги, чтобы помолиться в

Мекке. Это главная цель. Поход туда — Священный Хадж.

— Я, наверно, единственный мусульманин, кто совершил хадж в Украину, в Харьков, в

Дементиевку.

P. S. На Новый год Садык прислал мне письмо. Приветы и поздравления через запятую:

«Виктору

Алексееву,

водителю

Егоровичу,

Наташе

Стативко,

Арсену

Авакову,

фотокорреспонденту Сергею Козлову, журналисту Маше Малевской, всем работникам

харьковского телевидения, Владимиру Шумилкину, Петру Ивановичу, Никитичне, всем

преподавателям, ученикам и директору Токаревской школы. Всем ветеранам. В общем, всему

Харькову».

Вот так. Без всякой субординации, чинов, регалий и политкорректности. Такой себе список

харьковчан. Здорово. Мне нравится.

А где-то там, далеко-далеко, в месте, которого нет на карте, а название произнести почти

невозможно, есть дом, а в нем стена, а на стене фотка. Фотка нашего города. Я горжусь тобой, Харьков!

Еженедельник «Объектив-Но» № 18 от 6 мая 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

МУЖЧИНА, ЭТО ВАШ РЕБЕНОК?

Мужик мечется по группам детского сада, приговаривая: «И  в  кого ты только удался? Как можно не помнить

свою группу?! Не узнавать воспитателя?! Как можно быть таким невнимательным? Рассеянным?»

Мальчик дергает мужчину за рукав: «Пап, пап, но я уже во втором классе!»

Анекдот

Утро было необычным. Необычным, потому что в детский сад, как правило, мы приходим

последними. Дочка забегает в группу где-то к середине завтрака, а про утреннюю зарядку

знает только по рассказам товарищей.

Традиционно я провожаю ее до дырки в заборе и мчусь на работу. А тут то ли будильник

ошибся, то ли бури магнитные. В общем, в раздевалке подготовительной группы «парасолька»

мы были одни из первых. У детей, оказывается, есть такой прикол — кто первый, тот герой.

В предбаннике оказалось одновременно несколько детей, завязалась словесная битва на

тему первенства. Я, пользуясь случаем, заглянула в именной шкафчик с изображением

потертой лисьей морды (для опознания). Причем не с «лисичкой», как когда-то заметила

добрая тетя-воспитатель, а именно с лисьей мордой, как уточнила моя дочь в первый же день

детсада.

Содержимое этой гигантской чудо-шкатулки приятно порадовало. Нашлась открывалка

фирмы «Цептер», бесследно исчезнувшая из домашнего хозяйства несколько месяцев назад; почти фамильная брошь, всего-то без трех камушков (вот бабушка обрадуется); панамка, которая так давно числилась без вести пропавшей, что теперь оказалась маленькой; пара-

тройка якобы забытых на отдыхе игрушек и прочие приятные мелочи. Пока я увлеченно

составляла опись неожиданно найденных предметов, раздевалка наполнилась до отказа.

Вспомнилось классическое вступление к сюжету о пикетах: «по оценкам правоохранителей, на

площади около тысячи человек… участники акции утверждают — больше пяти…» В контексте

это выглядело бы где-то так: «…в раздевалке подготовительной группы 20 детей, утверждают

сотрудники детского сада… родители настаивают — не меньше ста…»

— Где твоя расческа?

— Там, где полосатый носок!

— А где носок?

— В кулечке!

— Где кулечек???

Кощей Бессмертный со своей смертью в яйце нервно перекуривает в сторонке. Всего-то

заяц, утка и один-единственный сундук. Один! А тридцать шкафчиков?! Квест. Натуральный.

Переодеваются, расчесываются, плачут, жуют, кусаются, меняются, хвастаются, упираются…

Все вместе и причем одновременно.

«И воцарился Хаос…» Все вспоминала, откуда это? Теперь поняла.

Плюс ко всему, дети разного возраста. Летом в детский сад ходят не все (воспитатели, видимо, тоже), и поэтому несколько групп соединяют в одну. Получается вопящие вслед

уходящим мамам трехлетки и ликующие во славу «свободы» по той же причине переростки-

дошкольники. В общем, вся эта длинная предыстория для того, чтобы воссоздать атмосферу, или, на языке журналиста, создать эффект присутствия для адекватного восприятия (не знаю, на чьем языке) того, что произошло дальше.

На маленькую девочку в зеленом сарафане я обратила внимание не сразу. Точнее, я видела

ее боковым зрением (пока наводила порядок в «лисьей морде»), и что-то меня в этой фигуре

напрягало. Во-первых, она стояла, во-вторых, стояла молча, и в-третьих, стояла молча ровно

посредине раздевалки. Ребенку было годика три. Весила она на полтора.

— Не найдешь шкафчик? — первое, что пришло в голову.

Она не ответила, но посмотрела на меня достаточно осознанно. Я попыталась еще раз.

— У тебя кто на шкафчике нарисован? Давай вместе поищем!

— Крокодил Гена, — уверенно сказал ребенок.

Я бегло оглядела дверцы в поисках знакомого зеленого силуэта. Яблочко, грибочек, машинка, мячик, кубики, клоун… О! Чебурашка! По логике вещей, Крокодил Гена должен быть

где-то рядом. Ни фига. Слева клоун, справа почему-то Человек-паук. Подошла поближе, возможно, Гена мутировал. Нет, со Спайдерменом ничего общего.

— Ты уверена насчет Крокодила Гены? Может, Чебурашка?

Ребенок внимательно посмотрел на меня снизу вверх, не поднимая головы. На языке

взрослых этот взгляд звучал бы так: «Не надо меня недооценивать, я вполне в состоянии

отличить зеленое пресмыкающееся от коричневой ушастой игрушки».

Я растерялась. На помощь пришла мамаша, которая состояла в родительской тройке. Она, как выяснилось, знала в лицо и по-фамильно всех детей в группе, а также родителей (с

пропиской, местом работы и количеством браков).

— Ты новенькая? Кто тебя привел? Мама? Она уже ушла? Пошла относить справки?

Пауз для ответов женщина не оставила, ребенок растерялся.

— Ее мужчина привел, я видела. Мужчина в белой футболке! — вмешалась еще одна

мамочка.

Вокруг ребенка начала собираться толпа. Малышка молчала. Позвали других детей, для

сличения.

— Дети, внимание! Кто знает эту девочку?

Тишина.

Мамаша из тройки зачем-то похлопала ребенка по платьицу. Наверное, заподозрила в ней

«шахидку». Так как взрывчатки у девочки не оказалось, тетка включила богатое, но

примитивное воображение. Причем вслух.

— Подкинули! Раньше в роддома подкидывали, а теперь в детские сады! — заговорила она

речитативом. — Кормить нечем, вот и подкидывают, вы посмотрите, какое оно худенькое, платьице дешевенькое, и вши могут быть, а кто рассмотрел мужчину?

Сцена стала напоминать линчевание или по крайней мере судилище. Девочка не плакала, но явно собиралась. Зашла воспитатель: — Что за шум?!

— Вы представляете, Ольга Николаевна! («Тройка» явно собралась вывалить расширенную

версию.)

Я театрально посмотрела на часы:

— Думаю, ребятам пора завтракать!

Надо отдать должное проницательности Ольги Николаевны, она видела меня в третий раз, но отреагировала моментально. Может, потому, что «тройку» она видела часто.

— Та-а-ак, у кого-то каша остывает! Кто последний — тот убирает со стола!

Непедагогично, но работает. Дети рванули в группу.

Ольга Николаевна наклонилась к девочке:

— Кто тут у нас заблудился такой хорошенький? (В вопросе воспитателя читался

профессионализм и опыт.)

— Тебя как зовут?

— Соня.

— А воспитательницу твою как зовут?

— Оксана Сергеевна, — без запинки ответил ребенок.

— ЕЛЕНА Сергеевна?!  — опыталась поправить ее воспитатель.

Девочка подняла глаза и, не моргнув, повторила с твердым ударением на первом слове: ОКСАНА Сергеевна.

— Все плохо, — прошептала Ольга Николаевна скорее себе, чем кому-то. — У нас нет

воспитателей с таким именем. И нянечек Оксан тоже нет.

«Тройка» снова попыталась пропихнуть идею с подкидышем.

— Да подождите вы! — оборвала ее воспитатель. — Сонечка, тебя кто в садик привел?

— Папа.

— У папы есть телефон?

— Да.

— А ты знаешь, какой, Сонечка?

— Знаю. «Сименс».

Примерно на этих словах за дверью раздевалки послышался истеричный женский голос:

«ГДЕ?! ЗДЕСЬ!?» Дверь с грохотом отлетела, шваркнув по «Спайдермену». За ней влетела

растрепанная и перепуганная женщина.

— Мама! — запищала Соня и наконец-то расплакалась.

— Сонечка, доченька! — женщина наклонилась и сжала ребенка так, что поморщилась

даже Ольга Николаевна.

— Вы ее раздавите, — сказала она. В голосе слышалось явное облегчение.

Теперь включилось мое воображение, правда, не вслух. Я представила, что мать несколько

лет искала ребенка. Девочку выкрали цыгане (как вариант — любые злодеи), и вот сегодня

(не знаю почему, может, магнитные бури) подкинули в детский сад и позвонили… А может, мать долго собирала выкуп, и вот наконец… Или нет, отец скрывал ребенка…

— КАК МОЖНО БЫЛО ОТВЕСТИ РЕБЕНКА В ДРУГОЙ ДЕТСКИЙ САД?!

Я очнулась. Все уставились на мужчину в белой футболке. Он прижался к шкафчику

«Чебурашки». Побитые собаки — львы по сравнению с ним, папа даже оправдываться не

пытался.

Я хихикнула. Цинично по отношению к трогательно воссоединившейся семье, но смешно —

папа просто отвел дочку не в тот детский сад.

Эстафету подхватила Ольга Николаевна, она не просто хихикнула, она заразительно

захохотала. Это нервы. Через минуту смеялись все, включая Соню с мамой. Смеялись наши

дети, которые последнюю сцену наблюдали из дверного проема раздевалки. Вряд ли они

понимали комичность ситуации, просто у Ольги Николаевны правда заразительный смех.

Не смеялся только папа. Потом у него спасительно зазвонил телефон «Сименс», и он вышел.

Оказалось, мама приболела, решила поваляться в постели и попросила мужа отвести дочку

в садик. Он честно отвел…

— Жаль, не додумалась нарисовать ему карту, — сожалела мама.

Пока мы тут отрабатывали на «подкидыше» методы дедукции, ей позвонила та самая

Оксана Сергеевна из настоящего детского сада (через дорогу от нашего) и поинтересовалась, почему Сонечки до сих пор нет и заказывать ли на девочку завтрак?! Мама, соответственно, перезвонила папе на уже ставший притчей во языцех «Сименс» и сильно удивилась, когда

узнала, что дочку он оставил в детском саду. Еще через пятнадцать минут «Спайдермен»

получил по лбу…

— Говорят, в последних моделях «Сименса» будут встроенные компасы!

Прощаясь, мы шутили, как приятельницы. Такой юмор. Женский.

По дороге на работу я вспомнила собственную историю в тему.

Дочке было месяца три, я кормила ее смесью из бутылочки. Где-то через каждые три-

четыре часа она требовала порцию, а когда наедалась, засыпала. В общем, обычный режим

грудного ребенка. Куда-то мне надо было уйти, не помню. Помню, что надолго — часа на

четыре. Я оставила мужу кучу инструкций, в том числе приготовленную бутылочку со смесью.

Подробно научила, как разогреть (поставить на три минуты в кипяток), и с чувством

выполненного долга ушла…

Вернулась. Дверь открыл красный, вспотевший, взмыленный мужчина, отдаленно

напоминающий мужа: «Фух! Еле укачал, орала ТАК!»

В кроватке лежала девочка, похожая на мужа — такая же красная и вспотевшая. Спала, но

нервно вздрагивала. Я решила, что ребенок так неадекватно перенес первую разлуку (на 4

часа) с мамой. С мыслями о неразрывной связи и ужасным чувством вины зашла на кухню. И

ЧТО?! Стоит. На том же месте. Бережно приготовленная перед уходом бутылочка со смесью. Я

обалдела. Как можно ЗАБЫТЬ покормить грудного ребенка?! Который, собственно, только и

делает, что ест (и спит)?!

— Да, а ты попробуй укачай голодного ребенка!

Муж считал себя героем.

Тогда я злилась и нервничала. Сейчас смеюсь. Потому что смешно.

Смешно, когда муж подруги каждый раз спрашивает, что надеть ребенку на прогулку. А

что, он не понимает по градуснику? Или у него терморегуляция не такая? «Света, а ему можно

мороженое»? Это человек о собственном сыне!

Варианты (знакомое подчеркнуть):

— Когда забирать из садика?

— Чем покормить?

— Как зовут учителя?

— Какой у него размер?

— Какие мультики она смотрит?

— Он ест шоколад?

P. S. В вагоне метро я увидела дремлющего папу, на коленях у него сидел мальчик лет пяти.

Захотелось спросить: «Мужчина, это ваш ребенок?»

Еженедельник «МediaPost № 02 от 13 июля 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

М А М А М Ы Л А Р А М У

Через тернии в школу,

или Первый раз в первый класс

—  Что такое чешуя?

—  Это кожа такая у рыбы.

—  Как зовут жену отца твоей мамы?

—  Бабушку?!?

—  Миша выше Сережи, Сережа выше Тани, а Таня ниже Миши, кто самый высокий?

—  М-м-м. Наш сосед, он волейболист.

Заплаканная подруга прибежала ко мне сразу после собеседования: «Скажи, у меня

ребенок дебил?» «Не похож, — говорю честно, — а что случилось?» «Катастрофа! — отвечает.

— Нас в школу не взяли!»

В тот же вечер 5-6 мам на детской площадке коалиционно постановили: считать ребенка

нормальным, вышеупомянутую школу отвратительной, а ее сотрудников — некомпетентными.

Подруга повеселела, а сын перестал задавать вопрос: «Мам, мы в ту школу больше не

пойдем?» А что? Ребенок хотел себя обезопасить. И каждые пять минут нуждался в

подтверждении того, что экзекуция закончилась и больше не повторится. Вот где психолог

нужен. (Надеюсь, не психоневролог.)

Детский психолог — это второй этап собеседования. Вообще, вступительные тесты или

собеседование для будущего первоклашки проходят в три этапа: учитель, психолог, директор.

Первый — унизительный (судя по мониторингу мамаш) для большинства. Учитель просит

ребенка почитать и пересказать.

Это только когда дети вырастают, каждый уважающий себя родитель считает своим долгом

заявить: «А мой-то с трех лет начал читать!» Или: «Мой в первый класс шел, Пушкина читал!»

Варианты — Носова, Некрасова, Дюма и даже Булгакова. Выбор автора, как правило, зависит

от возраста хвастающего родителя.

Я не спорю, наверняка бывают уникумы, но, пожалуй, гораздо реже, чем о них говорят.

Как мама шестилетки утверждаю: не встречала! Диапазон способностей друзей моей

дочери колеблется от невнятного «МЫ-А, МЫ-А— мама» до сносного «МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ».

Причем пересказать это устойчивое словосочетание не может ни один из опрошенных.

Шучу. Но где-то так.

Кстати, в нашем детском саду висит объявление большими буквами: «Родители, убедительная просьба, НЕ УЧИТЕ ДЕТЕЙ ЧИТАТЬ». Воспитатели объясняют это тем, что: а) мы, родители, портим им всю методику, и что наше, родительское обучение зачастую сводится к

обыкновенному, пардон, заставлянию и б) ребенку, который хорошо читает, будет скучно в

первом классе.

Лично я свою не напрягаю. Зачем? Никогда не встречала взрослого человека, не умеющего

читать. Людей, которые не любят читать, сколько угодно много. А вот тех, кто не умеет

составлять буквы в слова, не видела. Связи между началом обучения и любовью к книгам тоже

не замечала.

Дочь очень рано пошла. В восемь с половиной месяцев уверенным шагом, ни за что не

держась. В полтора года она абсолютно внятно говорила, причем чуть ли не

сложноподчиненными предложениями. Помню, у мамы был юбилей, собралось много гостей, тетки с работы, родственники. Кто-то сунул дочке соленый огурец, ребенок в ползунках

отчеканил: «Я это не ем. Это невкусно!» Стол замер…

Ну и что?! Думаете, она теперь ходит по-другому? Лучше, чем Женька из второго подъезда, который первый шаг сделал в два с половиной года?! Или у нее словарный запас больше, чем

у Алешки, который до трех лет молчал как рыба?!

Да простят меня профессионалы, если ошибаюсь. На компетентное мнение и не претендую.

Опыт.

Мнением компетентным я интересовалась позже. Несколько дней спустя я звонила в

чиновничий кабинет для ответов. Образованнейший педагог одноименного ведомства четко и

внятно объяснила:

— При подготовке ребенка к обучению в школе его не рекомендуется учить читать!

— Как же так, а собеседование?

— Структуру собеседования, — сказала она, — придумывает руководство школы.

У специализированных школ (профильных) есть право проводить вступительные тесты для

учеников. Им нужно оценить уровень подготовки и понять, осилит ли ребенок в будущем их

программу.

Стоп, секундочку, а разве есть программы, даже профильные, в которых первоклашки

начинают с чтения Гомера? Или есть буквари, в которых вместо буквы «А» на первой страничке

«Муму» Тургенева? Нет?! Тогда зачем же шестилетнему ребенку дают книгу и просят почитать?

Это неправильно, говорит чиновник, и еще раз напоминает о том, что у специализированных

школ есть право.

У обычных общеобразовательных такого права нет. Принимают всех. Желающих. Желающих

немного. В одной из трех школ в нашем микрорайоне недобор. В первые классы записалось аж

12 человек — если верить маме, которая принесла документы ребенка тринадцатой, но из

суеверия ушла, предварительно сплюнув через левое плечо.

Для сравнения: в той самой, «отвратительной», где есть право, уже сегодня

укомплектованы А, Б, В, Г — четыре первых класса, в каждом — не меньше двадцати пяти

человек.

«Русско-английский лицей» звучит как-то приятнее, чем «загальноосвітня номер 584». И

благозвучие первого некоторых родителей заставляет проглотить фразу: «Извините, ребенок

очень слабо читает, вы не потянете программу» и пообещать нанять репетитора. По крайней

мере моя заплаканная подруга таких мам там встречала.

НАНЯТЬ РЕПЕТИТОРА, ЧТОБЫ НАУЧИТЬ РЕБЕНКА ЧИТАТЬ, ПЕРЕД ТЕМ КАК ПОЙТИ В ПЕРВЫЙ

КЛАСС И НАЧАТЬ УЧИТЬ БУКВЫ.

Ничего абсурдного не улавливаете? Я — нет. Ведь репетиторов предлагают тут же, из

числа своих учителей. Зарплата учительская маленькая. В общем, все логично.

Психолог — это следующий после чтения этап, имеет право на вердикт — не готов к

обучению с шести лет. Почему? Потому что ребенок не смог дать четкого определения научно-

зоологическому термину «чешуя».

Кругозор и словарный запас, безусловно, важен. Сама дико нервничаю, если дочка не может

сформулировать мысль или заменяет нужные слова жестами и междометиями. «Мама, а где

лежит эта… ну, такая… синяя… круглая…?» Напрягаюсь, но предлагаю ей игру:

— «Оно» он или она?

— Она.

— Она съедобная?

— Хи-хи, не-а.

— Она влезет ко мне в портфель? А к тебе в рюкзак? А смогла бы ее поднять маленькая

Соня? А нужна ли она нашей бабушке?

В эту игру можно играть часами. Главное — задавать вопросы посмешнее. В конце концов

отгадаю, конечно, это тарелка «фрисби». После такой игры дочка запомнит слово наверняка.

Открываю учебник по педагогике: « Интеллектуальная готовность к школьному обучению связана с

развитием мыслительных процессов  —  способностью обобщать, сравнивать объекты, классифицировать их, выделять существенные признаки, делать выводы. У ребенка должна быть определенная широта представлений, в

том числе образных и пространственных, соответствующее речевое развитие, познавательная активность».

Все понятно, только непонятно, должна ли входить в эту широту представлений «чешуя». И

самое главное, если «чешуя» таки не входит, значит ли это, что ребенок к школе не готов? И, насколько я понимаю, проверять логично было бы обучаемость ребенка, то есть способность к

обучению, а не обученность. А если, например, родители шахматисты-гроссмейстеры вместо

того, чтобы, как все, учить малыша читать-писать, с пеленок обучали его играть в шахматы?!

Он идет в школу, читает еле-еле по слогам, про чешую слыхом не слыхивал, зато шах и мат

ставит в три хода. Значит ли это, что с такой высокой обучаемостью он не догонит через пару

месяцев сверстников?

Среди прочих вопросов по готовности чада часто встречается:«Кем работает мама, папа?»

Это переход к третьему этапу собеседования. Беседа с директором. Это директорский вопрос.

— Где вы работаете?— спрашивает директор той самой, «отвратительной».

— В частной фирме,— отвечает мама.

— Кем?— интересуется руководитель школы.

— Бухгалтером.

— Чем занимается фирма?— не унимается директор.

— Я же сказала, я — бухгалтер.

Какой этап собеседования расстроил мою подругу больше всего, она не знает.

Главное — снова на повестке дня вопрос: «Куда отдать ребенка?»

При всем богатстве выбора вариантов три. Первый — обычная общеобразовательная школа

по месту жительства. Никаких собеседований, чтения вслух и вопросов о работе. Принес

документы, привел ребенка первого сентября с хризантемами. Все.

Второй

вариант — специализированные

школы.

Английские,

музыкальные,

хореографические, экономические и прочие. Если туда, то см. выше и будь готов. И частные

школы.

Выбор зависит от того, чего мы, взрослые, вообще хотим в результате получить. Я задала

этот вопрос заплаканной подруге и всей площадочной коалиции. Ответ номер один — знаний.

Согласны 100% опрошенных. Продолжение списка идет с натяжкой, вариантов немного, в

основном размытые и неопределенные типа: «Ну, личность чтобы, ну характер как бы». Мамы

мальчиков единогласно добавляют дисциплину и мужество.

У меня, наверное, ценности смещены или приоритеты не те. Но знания я тихонько сдвинула

с первого места. Так тихо, чтоб дедушка-математик (в смысле — мой папа) не услышал.

Если ребенок в восемь не будет решать уравнения с двумя неизвестными, а в двенадцать

определять валентность, я не расстроюсь. Я расстроюсь, если она нагрубит взрослому, обидит

малыша, если будет бояться принять решение, очень расстроюсь, если ее мнение не будет

отличаться от мнения толпы. В общем, я выбрала вариант №3, частная школа со слоганом «мы

воспитываем личность». Не примите за рекламу.

Вот сейчас подумала насчет валентности… Помню, что из химии. И все. Сколько слез

пролила из-за нее. Химичка была железная. Нужно было определение из учебника наизусть

заучивать. Целый урок, по очереди, все тридцать человек выходили к доске…

Валентность — это… (не помню). Хорошо помню, как боялись, тряслись, нервно на часы

смотрели, завидовали тем, у кого фамилия на Э, Ю, Я— их спросить не успевали. Двойки несли

в дневниках, рыдали, прогуливали и врали. Все помню. А вот что такое валентность — не

помню, хоть убей.

P. S. Единственный вопрос, который мне задала учитель в школе: «Вы отдаете в школу

шестилетку, хотите ли пообщаться с психологом?»

Еженедельник «МediaPost № 03 от 20 июля 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

ТАМА ВАМ НЕ ТУТА

—  Мужчина, а не угостите ли вы нас пивом?

—  WAS?

—  Ну да, меня и моего друга.

Любимая шутка русских эмигрантов в Германии. Кому не смешно, перевожу: «WAS?» на

немецком — «ЧТО?».

Первое, что спросила моя сестра, когда вошла в квартиру: «У нас есть белая простынь»?

Постельное белье в Германии дорогое. Все остальное дешевое. В категорию «все

остальное» входит немного. У эмигрантов запросы скромные.

Моя сестра уже два года как фрау (Frau), а ее муж, извините, хер (Herr). В гости домой она

приехала второй раз. Словосочетание «в гости домой» устойчивое, употребляется

исключительно эмигрантами.

— Ну, как там? — первый вопрос, который задают на родине все. Родственники, друзья, соседи, знакомые и знакомые знакомых.

Вопрос простой. Ответ сложный.

«Социал» — это такое волшебное слово. На русский переводится как халява. Социальное

обеспечение эмигранта — это, прежде всего, денежное пособие от государства.

Взрослый получает 300, ребенок (до 27 лет!) 200 евро в месяц. Итого 800 хваленых евер на

скромное сестрицыно семейство. Немцы удивляются: это деньги, чтобы не умереть с голоду?

Ха-ха, три раза.

На хлеб эмигранты не тратятся. Каждое утро по улицам города разъезжает машина с

булочками, батонами, пирожными, кренделями, круасанами и ватрушками, которые пекарни

не продали с вечера. По нашим меркам, выпечка — ультрасвежая, разве что не горячая. Все

это добро плюс фрукты и овощи раздают совершенно безвозмездно, то есть даром. Не то

чтобы немцы альтруисты, просто за продажу несвежих продуктов там полагается штраф.

Яблоки — 80 центов за кило, курица — полтора евро, мороженое — два. За килограмм.

Черная смородина и крыжовник — редкий деликатес, дорогой — семь евро кг. Яблок с запахом

отечества типа белый налив нет вообще, вишня только в замороженном виде. Зато харьковский

майонез, купянская сгущенка, а также родные квас, зефир и пряники — в ассортименте.

С курящими сложнее. Сигареты для эмигранта — непозволительно вредная привычка. В

среднем пять евро пачка. Для двоих курящих — это почти половина «зарплаты».

Зато алкоголикам рай. Приходишь в мэрию, честно признаешься, что алкоголик, и

получаешь каждый день деньги на спиртное. А что?! Чтоб не воровал. Можно еще бесплатно

лечиться от всяческой зависимости. По желанию. Никакого насилия. Единственное

неудобство — алкоголика вносят в специальный реестр — электронная база данных, где так

и пишут: «Хер Иванов — алкоголик». При приеме на работу менеджер по подбору персонала, начальник отдела кадров по-нашему, первым делом туда — в базу данных. Алкоголик?

Извините!

Раз в три месяца немцы выносят мусор. Нет, не тот, что в мусорном ведре, а тот, что мебель

и бытовая техника. Телевизоры, компьютеры, диваны, шкафы, стиральные машины и столы.

Они не старые, просто надоели. Немцам. Незаконная утилизация — штраф, поэтому

выбрасывают мебель строго по графику. В четко отведенное время выносят «мусор» на улицу, а специальная машина объезжает дворы и вывозит добро на свалку. Должна вывозить.

Предприимчивые эмигранты печатают маршруты этих грузовиков на год вперед. Для своих.

Любую покупку можно обменять или вернуть в течение двух недель. Даже если сломал —

уронил — собака покусала. Все просто: купил туфли — натер ногу — поменял туфли.

Два раза в неделю бесплатно приносят газеты. Немецкие. Читайте, пожалуйста, интересуйтесь.

В ресторан сходить можно. Днем. Опять же, по графику. В китайском ресторане, например, с двенадцати до трех эконом-ланч. Это такой шведский стол — платишь 5 евро за вход и ешь, пока не лопнешь. Говорят, туда частенько подъезжают «скорые», увозить, в самом

неприглядно прямом смысле слова, обожравшихся эмигрантов. (Брешут, наверное.) В десять вечера на улицах пусто. Фонари горят всю ночь, наши без слез мимо не проходят, жаба давит. «Ну, вот скажите мне, пожалуйста, что этот фонарь всю ночь освещает?! И не

жалко им, буржуям, электричество палить, тьфу!»

Пьяное пение под окнами, смех, любые признаки жизни после десяти вечера — однозначно

русские.

Молодежь развлекается культурно: фитнес, бассейн, шопинг и Интернет. Подвижные игры

типа «казаки-разбойники» отсутствуют. Бассейн, тренажерный зал (15 евро в месяц за

абонемент), и плавай, прыгай «досхочу». Правда, если хотеть будешь долго, заподозрят в

тунеядстве. Все под контролем и в законе прописано. Не работаешь — учись, не учишься —

лечись, ну и так далее.

Квартира большая, огромная. Выдается государством, опять же на халяву. Математика

простая, даже тупая. Два человека — две комнаты. Три — три, четыре — четыре. За

квартиру эмигранты не платят, только за электричество.

Когда человеку, независимо от гражданства, исполняется 25 лет, он имеет полное право

зайти в муниципалитет, стукнуть кулаком по столу, немецкому, и сказать:

— Я взрослый, желаю жить отдельно!

Бац. Желание сбылось. После 25 жить с мамой неприлично.

За год сестра побывала в Бельгии, Австрии и Голландии.

В Голландию наши за сыром ездят. Он там вкуснее. Вообще голландцы к эмигрантам с

юмором относятся. На базарах таблички на русском «Вобла», «Килька», «Сало». Немцы

русский язык не любят, таблички даже в русских магазинах дублируют на немецком.

Добраться на автобусе из Дюссельдорфа до Киева можно за 140 евро. Это цена взрослого

билета, туда и обратно. Переезд не дорогой, но утомительный. Граница — вообще песня.

Немцы всю процедуру проверки укладывают в 15 минут. Пограничники улыбаются, один идет

по автобусу документы смотрит, второй печати шлепает, третий подозрительные сумки

просит открыть.

Наши людей из автобуса непременно выгоняют, причем в дождь, в снег, с детьми — не

вопрос. Про улыбку ничего не слышали. Три часа сумки перерывают, упаковки с трогательно

уложенными подарками для родственников — в клочья. Униженные пассажиры в момент

перестают испытывать пресловутое чувство ностальгии. Родина. Ею пахнет километров за

восемьсот.

На въезде в Польшу появляются бродячие собаки. На въезде в Украину — люди.

Автобус затрясло, детей затошнило, телик перестал показывать. «Мы дома!» — радуются

эмигранты. Глухонемую девочку на границе знают в лицо. Это символ. Подают молча. С ней

семилетний мальчик, который подходит к каждому водителю и спрашивает, что можно

сделать, чтобы заработать денежку. Обычно нужно вынести мусор из автобуса. Мальчик

выносит, получает гривну и довольный переходит к следующему рейсу.

В Германии бомжей нет в принципе. Есть люди, отдаленно их напоминающие. Но это —

образ жизни или, чаще, выражение протеста. В любом случае бродяги, так их называют, не

голодные. Питаются три раза в день, горячее — обязательно, имеют карманные деньги.

Получают в специальном окошке пять евро ежедневно.

Однажды сестра попала на немецкий день рождения. Пришла, как положено, с подарком и

заготовленными для поздравления словами. Ни фига. Подарков не дарят. Только деньги. Причем

сумма стандартная. На столе одна большая шоколадка, поделенная на ровные кусочки, точно по

количеству гостей. Пьют исключительно пиво. Тостов душевных не говорят. Стандартные фразы

про здоровье и карьеру. Во время «праздника» у одной из гостей зазвонил телефон, подруга ей

сообщила, что родила ребенка. Немка честно поздравила, положила трубку и сообщила новость

всем: Мэри родила ребенка. «За Мэри и ее ребенка!» — прозвучал тост. Все чокнулись пивом.

— А кого? Мальчика или девочку? — поинтересовалась сестра.

Такого странного вопроса никто не ожидал, гости уставились на нее, как на дуру. Кому

нужны такие подробности?!

Зато в каждом банке, магазине, больнице — специальное место для детей. Мультики, кубики, горки. Обязательно. Школа абсолютно бесплатная. Словосочетания «фонд школы» в

немецком языке нет, а фраза «сдайте на ремонт класса» в принципе не переводится.

Племяннице — шестнадцать. Она пишет стихи на немецком и рисует на шелке. Изостудия и

литературный кружок — бесплатно. Для всех.

Друзей нет. Дружить в немецкой школе не принято. Только совместный шопинг. Дети два

раза в неделю после школы устраивают коллективный поход по магазинам. Покупка одежды

— это вообще национальный вид спорта. После пива и сосисок.

Наши дети немцев копируют, стараются соответствовать. Племянница увидела, как мама

гладит ей рубашку: «Что ты делаешь!? Не гладь, немцы не гладят!» Да, такие они, педантичные, но помятые. А зачем? Из машинки вытащил безразмерную футболку, надел и

пошел. Вечером все равно стирать. Надеть одну и ту же блузку на следующий день —

моветон, даже если успел постирать и высушить.

По магазинам вместе, по домам — врозь. Зато не сплетничают. Можно до десятого класса

доучиться и не знать, где одноклассник живет, кто родители, есть ли братья-сестры. Главный

критерий «хорошести» школы для ребенка-эмигранта — «меня там не обижают».

На детей кричать нельзя. Совсем. Даже голос повышать опасно. А ремнем по

воспитательному месту — боже упаси. Отпрыски настучать могут. Запросто. В школах

объявления в каждом классе висят, на трех языках: «Дети, если у вас проблемы с родителями, звоните по таким-то телефонам». Проблемы — не обязательно ремень. Например, недостаточно большая сумма денег на карманные расходы — проблема. Недодают предки

денег на жвачки, позвонил, настучал, проблему решил. Все просто.

Дети законы читают. Предмет специальный есть, «Права ребенка» называется. Племянница

отцу говорит: «Что-то вы мне мало денег выделяете!» Отец в закон, в законе черным по

белому: «Не меньше 25 евро на личные расходы школьнику положено». Не то чтобы рашин-

папа боялся, что дочка настучит, но она по наивности немецким одноклассникам брякнет, а

немецкие одноклассники, по доброте душевной, немецкой учительнице, учительница — в

социальную службу, те к родителям: «Как так, ребенка обделяете? Штраф!»

С 18 лет ребенок имеет право курить. И если родитель недоволен — это проблемы

родителя. Будешь наезжать — схлопочешь штраф за ущемление прав ребенка. Тинейджеры

этим правом ловко пользуются: «Не купишь помаду — начну курить». Работает.

Школьная программа: их девятый — наш шестой. Разницу отечественные дети

компенсируют изучением языка. Система оценок шестибалльная. В классе 30 человек. Имен

нет, только фамилии. Учителя меняются каждый год, их переводят из школы в школу, чтоб не

привыкали к детям. Профилактика предвзятости.

Бабушки с внуками не нянчатся, для этого есть специально обученные люди.

Пенсионеры счастливые. Бабки с прическами, в шортах, на велосипедах и даже на роликах.

Не ворчат, не сидят под подъездами с семечками, а тусуются в парках с фотоаппаратами.

Кстати, семечки там не жарят и не едят. В принципе.

Больше удивляет другой феномен. Электронная уборка унитаза. В общественном туалете.

Крышка опускается (брюки пре-вра-ща-ются), из нее выезжают щетки и проворачиваются.

Наши поначалу в туалет на экскурсию ходят, схему, наверно, передрать пытаются. Но фишка

не в этом. Перед тем, как чудо-туалетом, пардон, воспользоваться, нужно монетку 50 центов

опустить в аппаратик, аппаратик за это — талончик. С этим талончиком в ближайшем

продуктовом магазинчике получаешь скидочку — 50% на любой товар. В чем прикол —

непонятно. Опытные экономисты пытались разобраться. Дулечки. Тайну знают только немцы.

Немцы вообще много чего знают. Например, как оказать первую необходимую помощь

хомяку при зубной боли. Приобрести грызуна там — головняк, сравнимый с оформлением

субсидии по безработице здесь.

Наши купили хомячка. Полдня оформляли бумаги. Что-то среднее между паспортом, гарантийным талоном и инструкцией по эксплуатации: возраст, полное имя, особые приметы; как кормить, чем кормить, когда делать прививки, кому звонить в случае болезни левой

задней лапы, кому насчет правой передней; не мочить, в банке не держать, крышкой не

накрывать, феном не сушить, в микроволновке не разогревать; к огню не подносить; хоронить

в случае безвременной хомячиной кончины там-то. В финале покупатели подписывают

трогательную бумагу: «Обязуюсь любить, холить и лелеять. Точка».

Немцы — не бюрократы, скорее педанты, говорит сестра. Они долго не могли привыкнуть к

тому, что все ходит точно по расписанию. Графики маршрутов транспорта точны до маразма, в

смысле до секунд. Так и пишут: «Автобус прибывает в 16.40.30». И не дай бог ему прибыть в

16.40.50. Недовольные пассажиры тут же сообщат куда надо. На крайняк — везде

видеокамеры. Стукачество не зазорно. Павлик Морозов, сто пудов, был немецкого

происхождения.

Соседи — страшные люди. Заносить в дом дорогую вещь опасно. Если телевизор, по

мнению соседей, слишком дорогой для эмигранта, его лучше покупать и заносить в дом

ночью, пока они спят. Настучат. Социальные работники тут же примчатся: «А ну-ка, ну-ка, скок

стоит?!»

Наши, по неопытности, продают на родине дома и квартиры, вывозят нетрудовые доходы, покупают песцовые шубы и гуляют в них днем, при соседях. Потом долго возмущаются

несправедливостью немцев, которые пособие им урезают.

Если ты на «социале» — должен быть бедным. Это аксиома. Не обсуждается.

Соседи между собой почти не общаются. Только на предмет уборки подъезда. Когда мои

въезжали в квартиру, сразу же выбежала тетка-немка и сообщила: «Мы тут по графику

убираем, следующая неделя ваша». В уборке важно не просто убирать, а убирать громко.

Греметь ведрами, ронять швабры. Если тихо, непременно спросят: «Вы что — не убирали»? Для

них наше «Там и так чисто» — не аргумент. Немцы не то чтобы совсем не сорят, просто

убирают часто, как результат — у них маниакально чисто.

Заветная мечта эмигранта — работа. Работа — синоним слова «свобода». Работать круто.

Если русский у русского спрашивает, чем занимаешься, и тот неожиданно отвечает:

«Работаю!» — второй непременно восклицает: «Та ты шо!» (или «че» — в зависимости от

региона). Вопрос «Где?» второстепенен. Работа — это, прежде всего, возможность взять

кредит, как следствие — построить дом, купить машину и перестать, наконец, оправдываться

перед теми, кто тебя содержит, за нецелевое использование хозяйских средств.

На работу устроиться запросто. Главное — знать язык. Но 95% работы — ручной труд.

Уборка, ремонт — в общем, обслуживающий персонал у немцев. Но всегда есть возможность

карьерного роста. То есть если ты парикмахер и много учишься, то обязательно станешь

старшим парикмахером, потом самым старшим. К старости непременно директором

парикмахерской. А потом — пенсия, ролики, парки…

Мы проболтали с сестрой целую ночь. Какой вывод я сделала? Эмиграция — это смена

одного пакета проблем на другой пакет проблем. Выбор пакета — это и есть пресловутая

свобода выбора.

P. S. Пошла провожать сестру в соседний дом. Пришлось вернуться. Забыли простынь.

Еженедельник «MediaPost» № 07 от 10 августа 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

ЗАЛОЖНИЦА ЧУЖОЙ ВОЙНЫ

Они прилетели на Украину в один день. Разными самолетами. Они не знают друг друга. Они ненавидят друг друга.

Они практически ровесники. Они оба видели войну. Близко. Они оба приехали в Харьков к детям. Они оба улетят

назад.

Ятим Мухаммед Ахмад — в Ливан.

Виктор Говоруха — в Израиль.

На один день я стала заложницей войны. Чужой войны.

С разницей в несколько часов каждый из них пытался доказать мне, что второй говорит

неправду. Мужчины никогда не видели друг друга. Меня потрясла их похожесть. Они

одинаково нервничают, когда говорят о войне, у них одинаково дрожат руки, когда

вспоминают о семьях, они одинаково вздрагивают, когда звонит телефон, они говорят

одинаковые фразы. Слово в слово. Я спросила:

— Почему?

— Мы защищаем свою страну, — ответили оба.

Я спросила:

— Зачем?

Виктор ответил:

— Если я, мой сын или брат не выйдут с оружием — нас убьют. У нас нет выбора!

Мухаммед сказал:

— Если я не буду стрелять, то будут стрелять в меня. Мне не оставляют выбора!

Я спросила, кто первый начал. Оба, не задумываясь, ответили: «Они».

Виктор живет в Назарете, в 65 километрах от Бейрута (Ливан). Ему 39 лет. Шесть из них он

живет в Израиле. Он говорит, там моя родина, там мой дом. Говорит с легким акцентом. Мне

показалось, он старается говорить с акцентом, чтобы подчеркнуть: «Я здесь иностранец». В

Харькове у него дети от первого брака. Он приехал к ним. Там тоже сын. Там бомбят.

— Снаряд взорвался где-то в 300 метрах от меня. Я шел на работу, на фабрику. Это

страшно. Сразу начал звонить домой, долго не мог дозвониться, нервничал.

— Какие слова ты произнес, когда понял, что жив? — спрашиваю.

— Барух Ашем, — говорит, — слава богу.

В день, когда Виктор улетал в Украину, сирена, предупреждающая о взрывах, звучала

четыре раза. За две минуты нужно собраться и спрятаться в бомбоубежище. Его семья живет в

современном доме, где есть комната безопасности — «хедер битахон». Это одна из комнат в

квартире, в которой толстые стены и железные ставни. Дома с такими комнатами начали

строить с 94 года, объясняет Виктор. Есть и общие бомбоубежища, как правило, в подвалах.

Когда он впервые услышал вой сирены, спустился с семьей в подвал, а там старые

холодильники, велосипеды…

— О чем говорят люди в бомбоубежище? Что чувствует человек, когда в любую минуту…?

— Ты драматизируешь, — говорит Виктор. — Обычные разговоры, как в метро или в

автобусе. Вот молодежь жалуется, как ужасно, что отменили дискотеки, — смеется мой

собеседник.

Дискотеки,

концерты,

фейерверки — публичные

увеселительные

мероприятия —

запрещены. Пока. Свадьбы, дни рождения евреи тоже стараются не «гулять». Война.

Виктор показывает мне металлический шарик, небольшой, как от подшипника. Это —

сувенир войны, говорит он. Такими шариками нашпигованы их бомбы. После обстрела ими

усыпаны улицы, дети выбегают из убежищ и собирают, как монетки на свадьбе.

Комендантского часа как такового в Назарете нет. Есть время, когда мусульмане не

молятся.

«Пока они кланяются своему Аллаху, — говорит Виктор, — я могу спокойно ехать по делам, стрелять не будут, сто процентов».

— Ты их ненавидишь? Ты делишь арабов на шиитов и нешиитов? На членов «Хезболлы» и

других партий? На мусульман и православных?

Он не дает мне договорить. Он хорошо понимает вопрос.

— Я ненавижу арабов. (Пауза.) Уточняет: — Арабов-мусульман.

Виктор просит меня подчеркнуть в записях (я делаю пометки в блокноте во время

интервью), что он не считает «Хезболлу» партией. «Это террористы. Обыкновенная

террористическая группировка, настаиваю», — говорит он.

Рассказывает: на фабрике, где он работает, много арабов. «Ахлян, хабиби — доброе утро, друг», — приветствует он коллег. «Шалом, Виктор», — говорят они. В Назарете есть целые

арабские кварталы и пригородные районы. Арабы на территории Израиля живут в основном

обособленно. Они — граждане страны и пользуются теми же правами, что и евреи. В одном

доме с Виктором живет две арабские семьи.

— Мы не ссоримся, — говорит мужчина, — но я им не доверяю. Арабы готовят очень

вкусно, и я частенько заезжаю в арабский квартал, могу и поздно вечером, чтобы купить

любимое лакомство — фалафели (овощная лепешка со специями), а вот ребенка туда не

отпущу, даже днем.

Из окна дома Виктору видна «арабская деревня», там живут мусульмане.

— Они радуются каждой ракете! Понимаешь?! Они не стесняются петь, и включать громко

музыку, и пускать петарды, когда «их» бомба попадает в «нашу» цель! А ведь они на

территории Израиля! И их никто здесь не притесняет! — он нервничает, заводится.

Я обычно провоцирую собеседника на эмоции, а тут боюсь задавать уточняющие вопросы. У

него и так дрожат руки. Пытаюсь «вывести» его из арабской деревни.

— Тебя могут призвать?

— Теоретически да.

— Пойдешь?

— Однозначно. Да.

Виктор не служил на территории Израиля, он переехал уже после тридцати и не подходил по

возрасту. Сейчас призывают тех, кто в запасе. Служить в израильской армии престижно, утверждает он, молодежь стремится попасть на «передовую». Отбор строгий.

— Почему престижно? — спрашиваю.

— И патриотизм, и мальчишеская романтика, и даже выгода в какой-то степени. После

службы можно бесплатно учиться в любом вузе страны.

— Какая романтика?! — не выдерживаю я. — В чем? Девятнадцатилетние пацаны учатся

убивать!

— Не убивать, а защищать. Защищать свою Родину. Это называется патриотизм.

— Скажи мне честно, ты чувствуешь вину, когда видишь по телевизору тела детей? Не

важно, с какой стороны. Что ты чувствуешь?

— Понимаешь, у них непонятно, кто мирное население, а кто «Хезболла».

И поэтому война кровавая. И поэтому дети гибнут. Мне жаль их детей, я тебе клянусь, но у

них в каждом доме оружие. Почти каждый дом — это военная база. Мы не уничтожим эту базу

— завтра из этого оружия выстрелят в моего ребенка!

Он снова заводится. У меня еще много вопросов. Но я задаю последний.

— Что для тебя будет окончанием войны?

— Если они отдадут наших пленных солдат, примут наши законные границы и перестанут

стрелять в нашу сторону.

Через несколько часов иду на другую встречу. На кардинально другую. Противоположную.

Нервничаю. Впервые в жизни прячу «могендовид» (кулончик на шее — Звезда Давида), который ношу много лет — подарок. Не то чтобы страшно, а вдруг… Вдруг кто-то с такой же

шестиконечной звездой на шее убил его ребенка?! Знаю, драматизирую. А вдруг...

Мухаммеду 41 год. Десять из них он живет в Харькове. Он родился и вырос в Бейруте. Там

его Родина, там его дом. Он тоже говорит с акцентом, но, по-моему, стесняется этого. Он

учился в медицинском. Женился. Остался. В Ливан ездит часто, там мама, братья, сестры, друзья. Там бомбят.

— В 300 метрах от меня взорвалась ракета. Я упал, мне было страшно. А потом увидел тела

людей.

Я в шоке. Воспоминания о первой ракете. Совпадение до метра!

— Какие слова ты произнес, когда понял, что жив?

— Хамдул Алла — слава богу.

Мурашки по телу. Ощущения, слова, жесты — похожи, как братья.

Он только что звонил домой. Вертит в руках карточку для международных переговоров.

Утром в новостях узнал, что бомбили его улицу. Погибло 70 человек.

— Как дома? — спрашиваю абсолютно искренне.

— Все живы, — коротко отвечает он.

Он показывает мне фотографии семьи, снятые на мобильный телефон. Они в

бомбоубежище. Это брат, его жена, их дети. В маленьком экранчике мобильника улыбающаяся

девчушка. Они играют. Играют в бомбоубежище.

— Сирены нет, — рассказывает Мухаммед, — говорят в громкоговорители, предупреждают

о бомбежках: «Сейчас тут будут бомбить, чтобы уничтожить боеприпасы, выходите из домов».

Предупреждает израильская сторона. Мухаммед уверен, что это делают специально.

— Люди начинают выходить, а они их бомбят.

— Ты их ненавидишь, евреев? Ты делишь их на хасидов и…

Он не дает мне договорить. Он понимает хорошо вопрос.

— Я ненавижу евреев. (Пауза.) Смотрит мне в глаза. Уточняет: — Евреев — израильтян.

Каждый раз, когда он говорит о евреях, он извиняется и повторяет, как присказку:

— Я не хочу никого обидеть.

Я проверяю кулончик. На месте. Под волосами.

— Что для тебя «Хезболла»?

— «Хезболла» переводится как «партия Аллаха». Это духовное сообщество верующих

людей. Это партия. Ее поддерживают в каждой шиитской семье. Я не знаю семьи в Южном

Бейруте, где хотя бы один человек не был членом «Хезболлы».

Не успеваю задать вопрос о терроризме. Мухаммед продолжает:

— Понимаешь, нас путают с террористами, потому что Бен Ладан создал такой имидж

всему арабскому миру. Я осуждаю поступки «Аль-Каиды», я не хочу, чтобы нас путали. Вот я

сейчас в Харькове, и я знаю, где находятся еврейские общества, «Сохнут» и другие, но я не

пойду туда с бомбой. Я не террорист. Мы — патриоты. — Мухаммед просит меня подчеркнуть

в записях: — Мы защищаем Родину.

— От кого?

— Как от кого? — теперь заводится Мухаммед. Я не хотела провоцировать, так получилось.

Он говорит почти скороговоркой:

— Мы дома не чувствуем себя дома! Их самолеты летают по нашему небу. Моего знакомого

рыбака чуть не застрелили за то, что он просто рыбачил, а мимо границы вообще пройти

нельзя, даже приближаться! Сразу предупреждают, что будут стрелять!

И стреляют. Они тут везде как хозяева, а это наша территория, понимаешь?!

— Зачем им вас убивать?

— Хобби у них такое, ненавидеть мусульман. Они считают себя избранным народом. Если

ты не еврей — умирай.

Я не хочу спорить. Не хочу уточнять. У меня нет цели разобраться в конфликте.

Я пришла увидеть войну глазами тех, кто там был. В конце концов, они могут врать. Оба. А

могут свято верить в то, что говорят, но это не обязательно истина. У Мухаммеда дрожат руки.

— Ты стрелял в людей?

Он не отвечает прямо. Он отвечает так:

— Я не знаю взрослого мужчину у себя на родине, который не держал бы в руках оружие.

Мухаммед сказал, что их не призывают в армию. Воюют только добровольцы. Он сказал, что

воевать престижно. Сказал, что мужчина, который не воюет, — не патриот.

— Вы учите детей в школах обращаться с оружием?

— Нет. У нас нет таких уроков. Как у вас в Украине НВП. Нет такого.

Он сказал, что в Украине есть народ и есть армия. Сказал, что в Ливане это одно и то же. Он

так сказал. «Если в стране есть ребята, которые готовы отдать за нее жизнь, то это хорошая

страна».

В центре Бейрута работают банки и ходит транспорт. Бомбят южную часть города, где

живут в основном шииты. Дом, где живет его семья, теперь «с видом на море», шутит

Мухаммед. Деревни, которая разделяла море и его дом, больше нет. В их бейрутской квартире

сейчас живет около тридцати человек, приютили родственников, которые остались без дома.

— Что для тебя будет окончанием войны?

— Конец войны… Пусть вернут всех наших пленных и часть Израиля, хотя в глубине души я

хотел бы забрать весь, и выведут войска, и отдадут карты наших земель. И пусть не нарушают

наши воздушные пространства и не стреляют в людей. Тогда, может быть, война закончится.

Я ухожу. Ухожу, чтобы не спать ночь и думать о двух мужчинах, почти ровесниках, которые

так похожи друг на друга и так ненавидят друг друга. Ощущаю себя заложницей. Заложницей

чужой войны.

Еженедельник «MediaPost» № 11 от 7 сентября 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

САМЫЙ ПЕРВЫЙ ЗВОНОК

Советы опытного очевидца

Люди делятся на три категории. «Еще», «Уже» и «По третьему кругу». Еще школьники, уже родители

школьников и бабушки с дедушками.

Последние лет пятнадцать первое сентября меня нисколько не интересовало, день как

день. На прошлой неделе эта дата вошла в мою жизнь снова, стремительно и, думаю, надолго.

Как минимум лет на десять, пардон, на двенадцать. Ужас. Первого сентября я отвела дочь в

первый «А» класс.

Наша учительница еще 28 августа на собрании призналась, что считает школьную

реформу преступлением против человечества. Они еще дети, сказала она, им бы в куклы

еще год играть, сорокаминутный урок для шестилетки — как две смены на заводе для

взрослого. Мышцы шестилетней спины не готовы держать ее ровно в течение сорока

минут, говорила она, шестилетние глаза не готовы долго смотреть на доску, а рука не

готова писать.

Ж-ж-ж-ж-ж, возит мальчик карандаш-самолет по воздуху, им, конечно, можно еще и

писать, но кому это интересно, ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж. С другой стороны, как объяснить

ребенку, что все его одногруппники пошли в школу, а он еще посидит годик в садике?

Или потом привести ребенка в семь с половиной, и он будет на голову выше всех? А

вдруг начнет комплексовать?!

Учительница призывала подойти к вопросу индивидуально, особенно родителей летних

детей: «Посмотрите внимательно, готов ли ваш ребенок к школе!?»

«Мой-то готов», — подумал каждый родитель, и первое сентября наступило.

Они не просто маленькие, они микроскопические! Фотографы замучились, пытаясь

«поймать» лица, их за хризантемами не видно! Так и стоят на торжественной линейке, 20

букетов и ножки в беленьких колготочках и наглаженных брючках.

Совет первый: Хорошо подумайте, отдавать ли ребенка в школу с шести лет.

Купить первого сентября цветы — это как взять кредит в новогоднюю ночь. Выбор невелик: пресловутые хризантемы с завядшими листьями (вырастили их, судя по всему, еще весной), огромные розы по цене, равной стоимости школьной формы, за букетик. И сильно пахнущие

лилии. Мы выбрали лилии — из всех зол запах был самым меньшим. Вообще, цены на

представителей флоры в День знаний баснословные, Восьмое марта, думаю, не попадает. Мне

показалось, продавцы ночью просто подописывали нули на ценники и не парились.

Совет второй: купите цветы за пару дней.

Нарядное платье, туфельки на каблучке и, конечно, рюкзак, в смысле портфель. Вообще, портфель и пенал — это чуть ли не единственная причина, по которой малыши хотят идти

в школу. Дочка носилась с рюкзаком за несколько недель до первого сентября. Надо

сказать, функциональное применение этого предмета весьма разнообразно. Как

выяснилось, в него легко помещаются мелкие игрушки, с трудом, но входит ведерко с

лопаткой, а если хорошо утрамбовать, то и плюшевый мишка влезет. Это «до», «после»

выяснится, что сменку положить некуда, а о бутербродах и речи быть не может, потому что

пачка гуаши и пластилина вытеснили завтрак из портфеля навсегда. Пенал с ручками, карандашами и фломастерами дочке подарили еще на выпускной в детском саду, то есть в

начале лета... К первому сентября пришлось покупать новый. С пеналом можно спать, есть

и — главное — гулять, поэтому за пару месяцев из новенького блестящего он легко

превращается в поношенно-засаленный.

Совет третий: не покупайте «сильно заранее» школьные принадлежности.

Мы устроили тотальную закупку «по списку» за два дня до первого сентября. Отдельное

спасибо людям, которые придумали супермаркеты. Взял тележку, список и поехал... Через час

список готов. Точнее, кажется, что все готово. Очень обманчивое ощущение. Тетрадки, ручки, альбомы и прочее — это только часть необходимого. А ковер и телевизор?!

— Вы хотите, чтобы дети пили чай на переменках? Хотите, чтобы им было тепло и уютно

зимой? Хотите, чтобы они могли слушать музыку? Смотреть телевизор? Хотите, чтобы дети

занимались по современным, авторским учебникам?

— Хотим, хотим, хотим, — отвечают родители, и первоначальная сумма вырастает как

минимум втрое. Нет, никто не заставляет. Покупка шкафчиков, чайника, ковра, магнитофона, обогревателя, микроволновки, а в отдельных случаях телевизора и холодильника, дело

глубоко добровольное, решать родителям.

Я не жалуюсь, правда, я за то, чтобы создать уют в классе, это же для моего ребенка.

Просто в качестве совета. Предупреждающего. «Канцелярский список» с портфелем, «уют в

классе», авторские учебники, нарядная одежда (формы у нас в школе нет), цветы, шампанское

(а по пятьдесят в честь такого праздника?!)…

В общем…

Совет четвертый: не тратьте все семейные деньги на летний отдых.

Но никакие долги не способны омрачить столь светлый праздник. Первый раз в первый

класс! Вспоминаю собственное первое сентября.

Туман. В переносном смысле. В тумане цветы, портфель, тогда ранец, красный лаковый с

чебурашкой и светофором. Огромный светлый класс, в классе пахнет мелом. Учительница

Анна Ивановна что-то рассказывала про Брежнева. Мне почти восемь. Первый звонок —

первая обида, в колокольчик на плече у десятиклассника звонила другая девочка.

— Почему не я? — спрашиваю у мамы.

— Ты весишь вдвое больше, — справедливо отвечает она.

Моя дочь так же, как я когда-то, самая высокая в классе. Последняя парта и первая в

строю — это, видимо, родовое проклятие. Как объяснить ей, что высокий человек — это не

уродство?

На торжественной линейке малышей выстроили по парам возле табличек «1-А», «1-Б». Мой

шестилетний ребенок явно не понимал, что происходит, несколько раз она отрывалась от

строя, выискивала меня в толпе и подходила со словами: «Я лучше возле тебя постою».

Я отводила ее назад и меняла место дислокации, не помогало. Смешанные чувства жалости

и гордости. Когда заиграла мелодия «Учат в школе, учат в школе», родители заплакали.

Старшеклассники отвели малышей в класс. Родителей с фото-, видеотехникой оставили за

дверью. Сорок минут нервных перекуров: «Как она (он) там? Где посадили? С кем посадили?

Может, лучше у окошка, там светлее? Нет, у окошка дует...»

Объявление у дверей класса: «Родители, подробно расспросите ребенка о его впечатлениях, запишите все!» Хорошая идея.

Совет пятый: возьмите с собой диктофон! Это память покруче, чем фотки.

Я записывала впечатления дочери от руки. Обязательно сохраню, вручу ей на окончание

школы.

«Мы стали возле доски, и воспитательница (учитель, поправляю я), учительница сказала, как ее зовут, а потом спросила, как зовут нас, и мы все заорали, не по очереди, а хором, как на

пении, и смеялись, а воспитательница (учитель, поправляю я), ну да, она ничего не поняла и

говорит: как-как? Она прикидывалась, мам, она это специально сделала, чтоб нас повеселить, ну, чтобы мы не нервничали и не боялись ее. А мы ее и не боялись».

Они, оказывается, не боялись. А мы боялись! Боялись и нервничали.

Второго сентября моя дочь проснулась со словами: «Включай мультики». Мой отказ, точнее, причина отказа, ее удивил.

— Никаких мультиков, нужно собираться в школу.

— Как, мы же были там вчера?!

Это не анекдот, цитата, ей-богу. 

— Это надолго, — говорю я дочери. — На очень долго, привыкай.

Что она будет есть? Чем заниматься на продленке, не забудет ли переобуться? С кем

подружится? Сможет ли записать домашнее задание? Найдет ли в шкафчике спортивную

форму? Не постесняется ли подойти с вопросом к учителю? Сколько еще переживаний! Но это

уже другая история. Первый звонок отзвенел.

Еженедельник «MediaPost» № 17 от 19 октября 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

ПО БАРАБАНУ!

Путеводитель

Городские власти запретили торговлю возле метро. В связи с этим станция метро имени академика Барабашова

прекращает свое существование. Шутка.

В воскресенье я поехала на базар. Базары — это моя слабость. В смысле фобия. Особенно

самый главный харьковский рынок. Рынок у станции метро «Имени академика Барабашова».

Так он правильно называется. Люди обычно так не говорят. Потому что это длинно и сложно.

Люди говорят просто — «Барабан». Хотя легкое название нисколько не упрощает

замысловатости лабиринта.

Особенно если нужно купить одновременно детские колготки, кипятильник, обложки для

учебников формата А4, разделочную доску, «любую новую игрушечку, хорошо бы домик для

Барби», свечи на день рождения, носки мужские («только смотри, чтоб без рисунка»), перчатки и что-нибудь маме «на свое усмотрение». Список, в общем-то, незатейливый, но!..

Я не выношу лабиринтов, у меня топографический кретинизм. С детства. Это такая болезнь, когда у человека напрочь отсутствует ориентировка на местности. Например, он легко может

заблудиться в здании детского сада. А рынки (на мой взгляд, вообще географически

неупорядоченные субстанции) у такого больного могут вызвать осложнения. Кстати, диагноз

легко проверить: самый страшный вопрос — вопрос таксиста: «Сейчас куда, направо или

налево»? Если у вас потеют ладони, пересыхает в горле и дергается левый глаз, вам в мою

палату. Левый глаз дергается оттого, что я пытаюсь вспомнить, какой рукой пишу. Пишу

правой. Часы ношу на левой. Учила. Не помогает. Поэтому на такси я не езжу. Боюсь.

Я поехала на троллейбусе. На зеленом. Через весь троллейбус было написано «Туры в

Анталию». Мне показалось это смешным. Даже очень. Тем, кому не смешно, объясняю: троллейбусные линии не тянутся до Турции, они имеют хитрую, но замкнутую конструкцию и

находятся исключительно в рамках одного региона. Люди, вас обманывают!

Троллейбус остановился как-то странно. В эпицентре событий. Между «носками-трусами-

любых-размеров» и «пирожками-горячими-вкуснячими». Я твердо решила начать с самого

актуального — с детских колготок, и сразу растерялась. Надо было все-таки ехать на метро.

На метро я уже ездила и точно знаю, как попасть на детскую площадку. От «щеночки-почти-

даром-в-хорошие-руки» два шага прямо, вплотную к «весь-товар-по-одной-гривне», потом вниз

по ступенькам, долго прямо, на повороте спросить: «Как пройти на детский рынок», — далее

следовать по направлению руки.

Путь недолгий, но с препятствиями. Главное — обойти афроамериканцев с фломастерами

«двадтатьцитыри-твэта-нэдолага» и одноразовыми лезвиями, выговорить названия которых

могут только сами афроамериканцы. Я не расист, напротив, когда-то я из вежливости и

уважения к гостям нашей родины имела неосторожность на секунду остановиться… Купила и

то, и другое. Фломастеры не писали, а лезвия я проверять не стала.

Далее по пути следования обязательно встретятся некие молодые люди, ничего не

продающие. Вежливый вопрос: «Что вам подобрать?» несколько не вписывается в

окружающую среду. Напрягает. Сначала я думала, что это администрация рынка специально

нанимает молодых людей для создания эффекта бутика.

— Чем могу помочь? — спрашивает услужливая, улыбающаяся, слегка навязчивая

красавица.

— Я бы хотела подобрать помаду под вот эту сумочку от Гуччи, — отвечаете вы

снисходительно, позволяя красавице вмешаться в таинство вашего шопинга…

Здесь все по-другому. Хотя суть та же. Бутиковскими красавицами работают молодые

парни, их называют «бегунки», они таки да, найдут и принесут вам желаемый товар. Но

дороже. Раза в два. Друзья рассказывали. Сама не пробовала — неудобно как-то объяснять

чужому мужику, какого цвета колготки и размера носки мне бы хотелось.

В общем, с троллейбусной остановки тоже есть выход. Найти метро. А от метро

соответственно по отработанному маршруту. Я так и поступила, благо дело, кто-то умный

придумал в качестве ориентира ба-а-альшую букву «М» на высо-о-о-окой ножке.

Двигаясь по пустому ряду «изделий из чистой кожи», очень хотела спросить у продавцов:

«Где продают изделия из грязной кожи?», но не решилась.

До колготок я добралась практически без приключений, всего два раза переспросила

дорогу. Так, подстраховаться. Там, на детской площадке, хорошо запараллеленные ряды, очень удобно, дает ощущение уверенности. Ненадолго.

Главное: если нашел что-то, хоть примерно подходящее по цвету и размеру — надо

хватать. Мысль о том, чтобы «походить посмотреть, а потом, если что, вернуться», — глубоко

утопическая. Напрасно я писала на руке номер торгового места, на котором были заветные

«белые-теплые-на-шесть-лет». Узор мне, видите ли, не очень! Ну и что?! Все закончилось

«розовыми-капроновыми-на-вырост». Плюс «гольфик-тепленький-под горлышко-обязательно-

надо, вы что?!» пошел бонусом. Подошел по цвету к розовым колготкам.

Черт меня дернул выйти из «рая параллелей» через другой вход. Противоположный. Просто

там заманчиво виднелись игрушки, а пункт второй списка гласил: «Любую новую игрушечку, хорошо бы домик для Барби». Я рискнула. Россыпи плюшевых мишек раскинулись абсолютно

хаотично. Лотки, прилавки и палаточки без намека на логику размещения. Через три минуты

домик Барби меня перестал интересовать в принципе. Я заблудилась.

Надо остановиться и подумать. Лучше выпить кофе. Из яств, предлагаемых на рынке, я ем

только кофе. Хотя еда под названием «пирожки с ягодичным фаршем» сильно порадовала.

Пробовать не стала.

— Скажите, как мне попасть обратно на детский? — поинтересовалась я у женщины, которая наливала кофе.

— Прямо, — с улыбкой ответила она.

Прямо стоял лоток с конструкторами. Я, конечно, могла бы попытаться перелезть через

него, но что-то мне подсказывало, что есть как минимум еще один, менее хамский путь. Я

подошла к продавцу конструкторов с тем же вопросом

— Прямо, — ответил он, не отрываясь от игрушечной отвертки.

Пространственно-временной континуум нарушился окончательно, и я пошла искать то

самое «прямо».

По дороге мне, как назло, не встретился ни один пункт из списка. Разве что был шанс найти

«и что-нибудь маме на свое усмотрение». «Джинсы-недорого» как вариант я не

рассматривала, хотя эта номинация меня преследовала больше всего. Я силилась запомнить

хоть какие-то знаки-ориентиры, вдруг когда-нибудь понадобятся джинсы, но все «джинсы-

недорого» казались абсолютно одинаковыми. Их было два варианта: «как раз на вас» и «есть

интересная моделька», причем разницы реально не заметила.

— Прекрасно смотрится, а главное — попа села идеально!

Женщина, которой адресовывались восклицания, стояла на цыпочках и пыталась соединить

«джинсы недорого» на талии, точнее, в том месте, где она должна быть. Одновременно дама

выкручивалась перед зеркалом, пытаясь рассмотреть то самое место, которое село идеально.

Если бы она могла его увидеть, наверняка бы расстроилась. Я остановилась. Почему-то

захотелось сказать правду. И будь я совсем невоспитанная, я бы сказала: «Женщина, это

плохо, с вашей фигурой вообще плохо, а в джинсах еще хуже, и чтобы посадить в брюки то

самое место, брюки вам нужно заказывать в ателье, потому что…» Но снова постеснялась.

Через час мне стало казаться, что я хожу по кругу. По крайней мере, фразу

«одеждаверхняявсеразмеры» (произносится слитно) я слышала раза три. Присмотрелась. Они

говорят

правду.

Это

не

были

куртки,

пиджаки

и

плащи,

это

была

«одеждаверхняявсеразмеры».

Было холодно. Я подошла к девушкам, которые торговали купальниками. Из-за отсутствия

даже намека на покупателей они играли в карты. Пили коньяк. Запивали пивом. Грелись, наверное.

Я не стала умничать и рассказывать, что с лимоном вкуснее, они были самые незанятые и

могли помочь. Спросила, как пройти к метро. Девушки оказались отзывчивыми и подробно

описали маршрут, используя только жесты.

Путь лежал через «вьетнамский рынок». Я вспомнила про «носки мужские, только смотри, чтоб без рисунка» и смело ступила на территорию под огромной желтой вывеской «Площадка

вьетнамского землячества». Рассуждая на тему, «зачем выдумывать такие сложные названия, когда люди все равно никогда не станут говорить так», снова заблудилась. Носки купила. С

рисунком. Назло.

Вьетнамцы — они хитрые. Они «типа» не понимают и «как бы» понимают. То есть там, где

«дайте пять», понимают хорошо, без переводчика, а там, где «уступите пару гривен» — не

понимают ни слова.

Я без труда рассталась с необходимыми пунктами списка. Кипятильник, обложки для

учебников формата А4, разделочная доска и свечи на день рождения казались уже

незначительными. В конце концов, коврик для компьютерной мышки уже полгода служит

прекрасной разделочной доской — и нормально. Кипятильник вообще не нужен, по крайней

мере, пока. Лето прошло, отдыхать — в лучшем случае на Новый год, бог с ним. Учебники

можно обернуть обоями, то бишь их остатками после ремонта, как в старые добрые советские

времена. Правда, у меня нет остатков обоев, зато есть остатки каких-то плакатов после

выборов. А свечи для торта — это вообще вещь необязательная. Вот.

Наконец увидела оранжево-красную «М» на высо-о-о-окой ножке. Спасена!

Под землей все было логично, вагоны параллельно, выходы перпендикулярно.

Это, конечно, еще не повод для человека с диагнозом «топографический кретинизм»

отправиться в нужном направлении и выбрать правильный выход. Я, например, восхищаюсь

людьми, которые заранее способны определить соответствие между выходом из метро и

головой (хвостом) поезда.

Я зашла в вагон, прижимая к груди пакетик с узорчатыми носками и розовыми колготками.

Они мне дороги. Даже если их никто никогда не наденет (и совершенно справедливо), на

покупку этих элементарных вещей я потратила 4 часа времени и бог знает сколько здоровья.

Домой я вернулась с ощущением подвига, а мои покупки выглядели, как настоящие трофеи.

P. S. Зато теперь я знаю, где продают джинсы. «Джинсы-недорого». :) Еженедельник «MediaPost» № 18 от 26 октября 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

«ГДЕ-ТО ВОСЕМЬ»,

или Особенности развития современных детей

Иногда мой ребенок кажется мне гениальным, а иногда… Ее  рассеянность возмущает до истерики. Ее

находчивость восхищает до зависти.

Помню сцену в детском саду. Воспитатель выносит в коридорчик, где собираются домой

дети с родителями, забытую кем-то кофточку…

— Дети, кто забыл кофточку?

Тишина. Дети смотрят на кофточку, я смотрю на дочь. Она не может не помнить. Эта

кофточка у нас, наверное, с рождения, синенькая такая, с красным рисуночком, она

вспомнит…

— Дети, посмотрите внимательно, — призывает воспитатель, — чья кофточка?

Она вспомнит, она сможет, она должна! Ни-фи-га.

Забираю шмотку, наезжаю на ребенка.

— Это ТВОЯ? — спрашиваю с металлом в голосе.

— Да, — говорит дочка, — только это не кофточка, а футболка! Спрашивали же про кофту, а это фут-бол-ка.

Как ругать?!

Однажды собираю дочку в садик, уже на выходе, перед дверью, хлопаю ее по кармашкам, чтоб выгрузить лишнее (обычно обертки от конфет, фрагменты игрушек), нахожу растаявший

и растекшийся по карману кусок пластилина(!).

— ЧТО ЭТО??? — смотрю на свою руку в пластилине и прихожу в ужас.

— Ты что, не знаешь, мама??? Это — пластилин! — в круглых глазах искреннее изумление:

«Такая большая и до сих пор не знает, что это!»

Думала, это пройдет. Пока не прошло.

Вчера встречала дочь на остановке школьного автобуса. В силу нереальной занятости я

делаю это нечасто, а если быть честной, совсем редко. Дочь выскочила первая — куртка

нараспашку, шапка набекрень, в высоко поднятой руке бумажный тюльпан, раскрашенный с

одной стороны.

— Ма, это тебе! Вот тут я не успела разукрасить, потом, ага, а ножку мне Женька поломал, ниче?!

Я поинтересовалась, как прошел день, что было интересного, нового, что запомнилось?

— Все нормально, хочешь, песню спою?

И, не дожидаясь ответа, загромыхала на всю Сумскую: «Украина моя — моя ридна страна-а-

а-а». Со слухом у девочки не очень, поэтому нужно было перебить ее любым вопросом.

— Ты передала учителю деньги на питание? — поинтересовалась я.

Далее последовал диалог, который, на мой взгляд, достоин театра сатиры.

На сцене молодая женщина, уставшая после творческой работы, и маленькая девочка с

ранцем за спиной.

Ведущий (помпезно): — Диалог матери с дочерью-первоклассницей по дороге домой. При

постановке пьесы ни один шестилетний ребенок не пострадал!

(В сторону) Как ни странно…

Действие первое и единственное.

Мать: Ты денежку передала на питание? (Вопрос риторический, задается почти формально, с материнским умилением в голосе. По сценарию предполагается короткий ответ дитяти: «Да, конечно».)

Дочь: Не помню.

Мать: Как не помню? (Заводится мгновенно.) Я тебе деньги утром в дневник положила, две

бумажки по 20 гривен, зелененькие такие, помнишь?

Дочь: Да. Как положила — помню, как доставала — не помню. (Отвечает честно, слегка

сдвинув брови к середине лба.)

Мать: (на ходу открывает ранец, достает дневник, безнадежно пролистывает.) Вспоминай.

Ты утром пришла в класс, открыла портфель, достала дневник… (Тянет каждое слово, любое

из них может оказаться ключевым.)

Дочь: Подожди (обрывает бесцеремонно), давай начнем с автобуса, так логичнее.

Мать: (с удивлением) Зачем ты открывала портфель в автобусе?!

Дочь: (честно) Я не открывала.

Мать: Зачем же начинать с автобуса, если ты не открывала там портфель?

Дочь: (ехидно, наклонив голову набок) Мам, а помнишь, у тебя мобильный телефон пропал?

Мать: (про себя очередной раз удивляется детской прозорливости) Помню — не то слово.

Дочь: (с живым интересом, рот приоткрыт, глаза лукавые) Ты тогда откуда вспоминать

начала?

Мать: (абсолютно честно) Не помню.

Дочь: Вот видишь! Ты даже не помнишь, откуда вспоминать начала! (В голосе слышится

победа.)

Мать: (соглашается, пытаясь побыстрей замять тему мобильного) Ладно, хорошо, давай с

автобуса.

Дочь: Та-а-а-ак, я села в автобус… Нет, я стояла в автобусе! Да, точно, стояла! (Радуется так, как будто к тяжелобольному амнезией неожиданно вернулась память.) Мать: (нетерпеливо) Ты снимала портфель с плеч?

Дочь: Не помню.

Мать: (Считает про себя до десяти, делает глубокий вдох.) Дочь: О! Хочешь, я прочту, что написано на этой вывеске!? (Проходят мимо продуктового

магазина.)

Мать: Нет.

Дочь: (читает медленно по слогам) Га-а-ас-тро-о-о-но-о-ом.

Мать: Не отвлекайся, вернемся в класс, ты пришла, достала дневник…Ты дневник

доставала?

Дочь: Мама, ты невнимательная, как мы можем вернуться в класс, если мы еще из автобуса

не вышли?!

Мать: (твердо) Вышли.

Дочь: Я еще не про все вспомнила, может, я там вспомню, где между парком Горького и

поселком Жуковского?!

Мать: Ты издеваешься?! (Фраза слегка отредактирована.) Дочь: Нет. Я по правде. (Морщит лоб, продолжает воспоминания под нос, через запятую, водит руками по воздуху.) Та-а-ак, на этой остановке зашел Славик из третьего «Б», толкнул

Марка, потом Ленку, потом толкнул меня, я еще подумала, не раздавил ли он печенье… О!

Точно, значит, портфель висел на спине, так, это было уже где-то на… на повороте…

(Резюмирует громко.) На повороте портфель висел за спиной!

Мать: (слегка успокоившись, предвкушая конец маршрута автобуса) Отлично, давай

подъезжать к школе.

Дочь: Подожди, еще две остановки.

Мать: (делает вид, что кашляет, маскируя смешок)

Дочь: Мам, а что такое «каторга»?

Мать: (нарочито спокойно) Место отбывания наказания заключенных.

Дочь: А зачем они там камни обтесывали?

Мать: (сильный кашель) Что делали?! И кто — они?

Дочь: Ну, это так, читали просто… Ладно, на какой мы остановке?!

Мать: На конечной. Выходи из автобуса.

Дочь: (сильно зажмуривается, переносясь в прошлое) Вышла.

Мать: Где портфель?

Дочь: (открывает глаза с удивлением, заглядывает за спину) Вот он! (В голосе ощущается

непонимание того, как взрослый человек может задавать такие идиотские вопросы.) Мать: Я тебя не про сейчас спрашиваю, а про тогда!

Дочь: Про когда?

Мать: Про тогда, когда ты вышла из автобуса.

Дочь: Тю.(Девочка — харьковчанка.)

Мать: Ну?

Дочь: Мама, ты меня с мысли сбила.

Мать: Извини.

Дочь: Ничего.

Мать: Переходи к дневнику (пауза), пожалуйста.

Дочь: Я зашла в класс.

Мать: Дневник!

Дочь: Подошла к своей парте. Поставила портфель на парту. Села.

Мать: (продолжая за дочь, пытаясь аналогично интонировать) До-ста-ла дневни-и-ик…

Дочь: Зачем?

Мать: (очень нервно, правая рука слегка дергается в сторону детского затылка) Посмотреть, какой урок первый.

Дочь: (с недоумением) У нас расписание на доске висит.

Мать: Ты доставала дневник в классе?

Дочь: Да.

Мать: Ты видела там деньги?

Дочь: Не помню.

Мать: Ты обедала в столовой?

Дочь: (задумалась)

Мать: Расстегни куртку. (Девочка в светлом свитере, на свитере пятно.) Мать: (утвердительно) Обедала.

Дочь: Да, точно.

Мать: Мне будет стыдно, но я позвоню классному руководителю и узнаю, сдавала ли ты

деньги.

Дочь: Почему тебе будет стыдно?

Мать: А как ты думаешь?

Дочь: Ты говорила, что вопросом на вопрос некрасиво отвечать.

Мать: Некрасиво не помнить вчерашний день.

Дочь: Это было сегодня!

Мать: Я в фигуральном смысле.

Дочь: Что такое в фигуральном?

Мать: (демонстративно достает мобильный) Я набираю классного руководителя!

Дочь: В прямом смысле или в фигуральном?

Мать: В прямом! (Долго молчит в трубку.)

Дочь: Что, не берет?

Мать: Ты продолжай вспоминать, пока я не дозвонилась!

Дочь: (говорит речитативом, для отмазки, исподлобья косится на трубку) На математике я

доставала дневник, но там не было денег, на русском я тоже доставала, но там их опять не

было…

Мать: Алло, Людмила Эдуардовна? Добрый вечер, простите ради бога, глупый вопрос: Саша

сдавала деньги на питание?

Голос из глубины сцены: Да. Деньги лежали у нее в дневнике. Я проверяла дневники, увидела, поняла, что на питание.

Мать: Спасибо, извините. (Короткие гудки.)

Дочь: Ну, что? Сдавала?

Мать: Да.

Дочь: (с неподдельным облегчением) Фух!

Занавес.

После занавеса публика не расходится, актеры на бис выполняют домашнее задание. Дэ/зэ

— это вообще отдельный спектакль, даже мюзикл. Но у меня не хватит терпения расписать

либретто. Одна из партий (клянусь, не преувеличиваю) звучит так: дочь решает пример в

тетради, написано: 4+3 =…

Над знаком «равно» ручка зависает, ребенок размышляет вслух: «Четыре плюс три равно-

о-о-о, — ручка отправляется в рот… на лбу глубокая задумчивость, — четы-ы-ыре плюс три-

и-и… Ну-у-у… где-та-а-а… ГДЕ-ТО ВОСЕМЬ!» — резюмирует ребенок и начинает выводить

корявую восьмерку после знака «равно».

— Подумай еще, — спокойно говорит мать, в мыслях перебирая все возможные мировые

премии, есть ли среди них «за самообладание»?

Пишет под диктовку. Одно предложение: «Коля проснулся рано утром, быстро оделся и

умылся». Предложение само по себе странное, особенно после запятой, хотя до нее мы так

и не добрались. Судя по тексту, Коля — мальчик возраста моей девочки. Что значит быстро

оделся? А тем более умылся? Ну да ладно.

Диктую: «Ко-ля про-о-осну-у-улся-я-я ра-а-ано-о-о», — смотрю в тетрадь, пишет: «Коля

порснилса рана». Говорю, прочти, что у тебя написано, читает: «Коля про-о-осну-у-улся-я-

я ра-а-ано-о-о». (Буквы, «я», «и», «р» написаны в обратную сторону.) При этом дочь

успевает задать «где-то восемь» вопросов по тексту. «А кто этот Коля и почему надо

писать именно про него? А когда мальчик Коля вырастет, как его будут звать, Николай, да? А сын тогда его будет Николаевич, да? А дочь Николаевична? А если он рано встал, значит, рано лег?

Учим стишок по украинскому:

Обережний хитрий лис

До нори вечерю ніс.

Біг додому лісом лис,

Шелестів над лисом ліс.

Просто, да?! Это кажется просто! Произнесите правильно последние две строчки. Не

надо быстро, обычно. Ото ж. Кто над кем шелестел, вот в чем основная проблема

произведения. В общем, как я ни билась, результат не менялся. Привожу в русской

транскрипции: Биг додому лисам-лис (лисам-лис — это такое животное, типа жук-рогач), шелестел над лысом лыс (во втором случае произносится раздельно, как два слова, воображение рисует две лысины одна над другой). Исправить невозможно. И естественно:

— А что он нес на вечерю? Почему не написали? А кто его ждал там? Лысята? Гы-гы, лысята.

Да, еще важно отметить, что перед ежевечерним раскрытием дневника неизменно следует

предупреждение: «Домашку можешь не проверять, я все-все на продленке сделала!»

P. S. Нашла в дневнике записку: «Уважаемые родители, приглашаем вас на семинар

«Особенности развития современных детей»! Надо же, в тему. Дальше текст: «По

наблюдениям психологов, дети «доперестроечные» и «послеперестроечные» сильно

отличаются друг от друга. Этот феномен связывают с общим процессом изменений мозговых

структур человека, что порождает разнообразные изменения физического, эмоционального и

интеллектуального характера детей…»

Ужас. Права была моя мама, этот компьютер таки сделает из ребенка идиота. :) Пойду на

семинар, послушаю, потом расскажу.

Еженедельник «MediaPost» № 19 от 2 ноября 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

ПУТЕШЕСТВИЕ С «ДЗЕРЖИНСКОЙ» ДО «СТУДЕНЧЕСКОЙ»

Баллада о шпротах

Вы когда-нибудь присматривались к шпротам? На них клевещут. Клевещут люди в общественном транспорте, сравнивая себя с этими милыми созданиями, мирно покоящимися в просторной жести. Присмотритесь! Рыбки

лежат аккуратненько, даже узорчато, стопочкой  —  хвост к морде, морда к хвосту. Им не тесно! Им хорошо! Они

спят. Даже, по-моему, во сне улыбаются.

Я несколько месяцев не ездила в метро. Отвыкла. Жизнь в центре — как эмиграция, быстро

забываются привычные ощущения периферии. Наглость, приобретенная в общественном

транспорте под девизом «А мне тоже ехать надА», отмирает через неделю приятных прогулок

пешком до работы.

Я напрочь утратила доведенную до автоматизма привычку «работать локтями». Вообще, инстинкт самосохранения в общественном транспорте надо вывести в отдельный раздел

поведения человека.

Метро. Станция «Университет». Девять вечера. Раньше людей, желающих ехать в разные

стороны, разделял довольно широкий коридор пространства. Теперь его нет. Я подумала, по

телевизору в центре станции дают премьеру, возможно, фильм-номинант на «Оскара»…

Показывали рекламу.

«Как шпроты в банке»! — ахает тетка, с трудом протискиваясь через турникет.

Я представляю себя рыбой. Человеческий облик медленно тает. Спускаюсь.

Электронные часы с одной стороны показывают девять минут отсутствия поезда, с другой

— вообще потухли. Две точки на электронном табло демонстрируют абсолютную

неприспособленность техники к действительности. Ее программировали люди, живущие возле

работы, иначе как можно объяснить, что после двухзначного показателя ожидания часы

теряются и тухнут.

В тоннеле зашумело. Зашумело обнадеживающе. Шпроты-люди замерли. Важно понять, с

какой стороны шум. Шумело слева. Условно правый коридор выдохнул, с его стороны снова

послышался гул. Наш, условно левый, замолчал и напрягся. Низкий старт, левая толчковая…

В вагон меня внесло волной.

— Света! Где сумка?! — загремело над ухом.

— Я не Света, — испуганно призналась я.

— Да я не к вам обращаюсь! Света! (Тетка озиралась по сторонам, на всякий случай

придерживая ногой дверь.)

— Отпустите двери, — спокойно попросил машинист.

— Да, щас прям! Света!

— Женщина, давайте мы поедем, а потом поищем Свету, — предложил парень в очках, висящий надо мной. Земли он не касался вообще. Висел на поручне.

Второй раз «отпустите двери» прозвучало нервно, с нотками истерики.

Мне никак не удавалось выдохнуть.

Я глубоко вдохнула перед входом в вагон, а теперь хотела бы выдохнуть, но места не было.

— Третий вагон! Мы никуда не поедем, пока не отпустите двери! — заорал машинист.

— Ой-ой, как мы испугались! — передразнила его женщина в зеленом пальто. Она сидела.

И могла себе позволить.

— Света! — не выдержал висящий парень. Он рассчитывал, что когда поезд тронется, сможет найти место хотя бы для одной ноги. Наивный.

— Мама, я здесь! — отозвался подростковый голос из глубины вагона.

— Сумка с тобой?! — крикнула тетка в направлении голоса.

— Черная с заклепками?! С ней! — ответил мужчина в шляпе.

— Поехали! — тетка убрала ногу, и двери с грохотом хлопнули у меня перед носом.

«Следующая станция «Пушкинская»! — констатировал металлический голос. Мне

показалось, с особым цинизмом.

Придавленная вплотную к дверям, я влипла щекой в надпись «Не прислоняться». Было в

этом что-то издевательски-противоречивое.

— Молодой человек, может, вы мне на голову сядете? — съехидничала девушка, сидящая

слева.

— Извращенка! — парировал юноша.

Несколько человек хихикнули. Вряд ли со стороны девушки это было предложение, но

парня тоже можно понять. Он и вправду практически лежал на девушке, но в позе его не было

ничего личного. Во-первых, она была крайне неестественна, думаю, даже «Камасутра» не

предусматривает таких изысков, во-вторых — у него на спине практически сидела Светина

мама — крупная женщина.

— Мужчина, ну хоть дышите в другую сторону, это ж невозможно! — взмолился женский

голос из центра вагона.

— А шо-акое?! — невнятно поинтересовался мужчина.

— Воняет, — честно ответила женщина.

Я узнала в ней автора теории о шпротах.

— А шо, я не имею права выпить после работы?! — начал мужчина знакомую речевку.

Его перебил металлический голос. «Пушкин — великий русский поэт…»

Я онемела. Это что, урок эстетического воспитания шпрот?! В контексте последнего

диалога знакомство с русской классической литературой выглядело нелепо. Голосу надо было

еще почитать пару строк для пущего контраста. «Я помню чудное мгновенье», например. Хотя,

«Во глубине сибирских руд», думаю, звучало бы гармоничнее.

На «Пушкинской» несколько человек из середины вагона стремительно вышли, выдавив на

перрон еще с десяток впередистоящих. Я предусмотрительно зацепилась за поручень и с

удовольствием наблюдала, как «выдавленные» пытаются вернуться обратно. Среди них был

«висящий» студент и Светина мама. Перед дверью завязалась потасовка. Люди, которые уже

ехали в вагоне, считали, что имеют право первого шага, а новенькие с «Пушкинской» сильно

сопротивлялись.

Я вспомнила урок физики. Диффузия. Учительница долго объясняла нам смысл термина на

примере двух кусков металлов. Добиться диффузии твердых тел в реальном времени за один

урок невозможно, утверждала она, поэтому рисовала на доске: два прямоугольника

прилеплены друг к другу. «Из-за тесного соседства металлы как бы меняются атомами…» —

говорила физичка на доступном шестикласснику языке. Теория, оторванная от жизни, только

сейчас показалась мне крайне наглядной.

— Двери закрываются, — предупредил машинист.

— Ага, — снова поёрничало «зеленое пальто».

— Пятый вагон, отпустите двери!

Блин, неужели Света с мамой перебрались в пятый вагон?!

Поехали. Новенькие с «Пушкинской» оказались крайне капризными. Неудобно им, видите

ли. А нам удобно?!

— Не, ну тока зашли и сразу командуют! Без вас тесно было! Скажите спасибо, что вас

вообще пустили! Да не стою я на вашей ноге! Очень надо!

Автора монолога я не видела. Не могла повернуть голову. Зато могла свободно вдыхать и

выдыхать, потому что «висящего» вынесло насовсем. Пространство, которое раньше занимало

его тело, освободилось, и теперь ничто не затрудняло моего дыхания. Я даже смогла оторвать

щеку от «Не прислоняться». Ненадолго. Рассмотрела плакат над дверью. Порадовалась.

Красивая, светлая станция метро, улыбающаяся проводница, надпись: «Тепло! Светло!

Комфортно!» и подпись «50 копеек». Я не знаю, кому принадлежит оригинальный псевдоним, но тоже хотела бы ездить в том метро.

До «Киевской» я наслаждалась свободным дыханием, поэтому время пролетело быстро.

Там входящих-выходящих почти не было. Но как только двери на «Киевской» закрылись, народ оживился. Многие хотели покинуть вагон на станции имени «Академіка в галузі

астрономії» и стали готовиться заранее, перемещаясь ближе к выходу. Другие, напротив, устремились в центр вагона. Люди услужливо уступали друг другу, как в шахматной

рокировке. С места сдвигались, только не в нужном направлении. Броуновское движение.

Иллюстрация абсолютной хаотичности.

— Вы на следующей выходите?

— Да.

— Тогда давайте поменяемся.

— Зачем?

— Спешу.

Я оказалась лицом к лицу с мужчиной, который «имеет право после работы». Вежливо

поинтересовалась, собирается ли он выходить. Это было важно, потому что я планировала

оставаться в вагоне до «Студенческой».

— Да что вы все от меня хотите!? — взорвался он. — Я почти не пил!

— Мне без разницы, пили вы или нет, — призналась я, — у меня вообще нос заложен, я

просто хочу на ваше место!

— На мое место?! Ой, девушка, вы столько не выпьете… — залабузил мужик и расплылся в

улыбке. Двух передних зубов у него не было.

— Козёл! — подумала я. А вслух почему-то добавила: — Беззубый.

— Рыжая! — отомстил мужик (представляю, что подумал).

Я могла бы ответить, и бог его знает, сколько еще мы могли бы обмениваться

анатомическими «комплиментами», но, как всегда, вмешался «металлический голос».

— Станция «Имени академика Барабашова».

Двери разъехались…

— Руку! — крикнул беззубый и потянулся ко мне.

Я поняла: метро — это национальный вид транспорта. Вот он, корень современной

ментальности. Вот почему буржуи никак не могут понять нашего отношения друг к другу.

Ведь у них национальный вид транспорта — такси. Духовное единение бывает только на

стадионах раз в четыре года, во время трансляции чемпионата мира по футболу. Скучно. А у

нас каждый день. Даже два раза в день. Вот она — сермяжная правда жизни. Человек

спасает Человека!

«Студенческая». Я вышла на поверхность. Глубокий вдох. Выдох. Еще. Хорошо-о-о.

На сумке больше не было брелочка. Бог с ним. На ботинках следы человеческих ног. На

щеке отпечаток «Не прислоняться». Шутка.

— Ой, ну что же ты не предупредила, что приедешь?! — засуетилась мама. — Я бы

вкусненького приготовила. Ты же голодная с работы? О! У меня шпроты есть, будешь?

Она открыла банку шпрот. Внутри было уютно, даже красиво. Рыбины покоились

аккуратненько, с намеком на узор, стопочкой — хвост к морде, морда к хвосту. Не было

ощущения, что им тесно. Как ни цинично это по отношению к мертвым рыбам, но они

счастливы. Они спят. Даже, по-моему, во сне улыбаются.

Бедные, спят и не подозревают, что нет места подвигу в их копчено-масляном мирке.

Еженедельник «MediaPost» № 20 от 9 ноября 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

ПРОСТО ДЕНЬ КАЛЕНДАРЯ

Колбаса по два двадцать  —  это хорошо. А когда ее всего три вида  —  плохо.

Что если смешать красную краску и черную? Результат — грязно-коричневый. Или

бордовый. А добавить желтого? Серо-бурый. Ужас. Красный день — скандируют одни, черный

день — настаивают другие. Спустя 89 лет с той самой неодноцветной даты, чтобы никого не

обидеть, выбираю незатейливый компромисс: День 7 ноября — просто день календаря.

Вспоминаю детство. Отца, музыку и запах пирожных. А еще игру. Есть такая отличная

детская игра — «Хорошо-плохо».

Я играла в такую с первоклассниками, когда работала в школе. Очень занимательная игра.

Класс делится на две части, ведущий загадывает любое явление или предмет, а команды по

очереди доказывают — это хорошо или плохо. Например, дождь.

— Дождь — это хорошо, потому что от него растут цветы и деревья! — кричит Леша.

— Дождь — это плохо, потому что можно промочить ноги и заболеть! — возражает ему

Ира.

К концу урока дети доходили до таких изысканных аргументов, что взрослые чувствовали

себя неловко. Самое потрясающее, что счет, как правило, был равный.

— Сегодня седьмое ноября! — сообщила главный редактор и почему-то посмотрела в мою

сторону. Я оглянулась, конечно, но за спиной никого не было. Шаблонная заготовка «Почему

я…?» не пролезла.

— Пойди подыши праздником, проникнись! — настаивала редактор. И я пошла.

Проникаться не хотелось абсолютно. Потому что вчера был Новый год. Настоящий — с

елкой, апельсинами, шампанским и речью президента. Ввиду крайне приятной снежной

погоды мы с коллегами решили, что называется, ловить момент. (Ведь в ночь с 31-го на 1-е сто

процентов будет дождь и слякоть.) Поймали. Нарядили кактус, перевели часы в редакции.

Дважды. По российскому и по украинскому времени. Позвали «президента». Сначала он залез

на лесенку и вещал «дорогие мои соотечественники», а через час уселся в кресло и сказал

«любі друзі». Потом мы лепили снежную бабу и снежного деда. Все было замечательно, вот

только 1 января в нашем новом году выдалось рабочим днем…

С чашкой горячего чая в пластиковом стаканчике я пошла проникаться на площадь, к

памятнику Ленина. Два часа дня. Холодно. Ветрено. Слякотно.

На площади давали парад снегоуборочной техники. Женщины и мужчины с лопатами и в

оранжевых жилетках суетились возле грузовиков и тракторов. Машина-веник тщательно

елозила щетками по серой брусчатке, а машина-конвейер (с такими движущимися полочками

для снега) гудела на всю площадь. По задумке автора, картина, наверное, должна была

вызывать гордость у харьковчан: во какая у нас снегоуборочная мощь! А если добавить к

этому пару тонн знаменитой песчано-соляной смеси — ого-го-го! Вместо гордости мизансцена

вызывала недоумение. Снега почти не было.

У подножия вождя, там, где обычно томятся в ожидании романтики с розой в руке, мерзли

человек сорок молодых мужчин. Двадцать в синем и столько же в черном. Те, что в черном, отгородились от синих колючей проволокой. Я подошла ближе. Проникаться.

На проволоку были нанизаны белые листки с фамилиями.

— Что это за списки? — поинтересовалась я.

— Списки людей, уничтоженных советской властью! — без запинок отчеканил улыбчивый

юноша в черной кепке.

Я вычитала имя из середины листа: Гольденберг Моисей Натанович. Зашла за изгородь.

Женщин там не было совсем, стало неуютно.

— Скажите, кто такой Гольденберг Моисей Натанович?

— Не знаю, еврей какой-то, — ответил парень.

Другой рассказал мне, что у нас все очень плохо. Что в стране демографический кризис, и

поэтому арабов и негров надо выгнать из Украины. Я подумала, молодой 27-летний парень

вопросы демографии мог бы решать другим, более практическим путем, но промолчала. Они

говорили о красном терроре, о чистоте нации, о радикальных решениях. Говорили тихо.

Вообще было тихо. Юноши разбрызгивали на деревянные опоры под «колючку» черную

краску из баллончиков. Воняло краской.

Я почему-то вспомнила запах. Запах пирожных. Заварных. Папа всегда мне их покупал на

праздник. Громко играла музыка. Было очень много людей, и все шли куда-то, и голос гремел, мне казалось, с неба: «Слава Коммунистической партии Советского Союза!» И все кричали:

«Слава!» Папа держал меня за руку. Крепко. Не помню, откуда и куда мы шли, не помню

зачем. Помню только ощущение отца рядом. Проходящим мимо детям хотелось показывать

язык и ехидно говорить: «А я с папой!» Мама на демонстрации не ходила и пыталась не

пускать меня. Язвительное замечание: «Пойдете вслух родину любить?!» до меня не доходило, очень хотелось побыть с отцом, рука в руке… Понимание того, что с Родиной что-то не так, появилось тогда, когда мама сменила нам, двум дочерям, фамилии. С папиной еврейской на

свою русскую. Выросшая, я вернула фамилию обратно.

От вождя мирового пролетариата я побрела на другую площадь, к тем, кто «выносит

холодильник». (Кого скульптура олицетворяет на самом деле, в Харькове, пожалуй, знают

только преподаватели истории). Там, перед обшарпанными телами когда-то боевых танков, собирались люди под красными флагами, точнее сказать, знаменами.

Я пошла пешком по Сумской, чтобы проникновение было настоящим. У меня замерзли руки

и перестала писать ручка.

Маршрут «Вождь — ломбард» усиленно охранялся. Через каждые пять метров — люди в

синем. Блокнот я не прятала, поэтому хранители общественного порядка узнавали во мне

союзника и даже подмигивали. Вообще, духовное единение милиции и журналистов на всяких

митингах-пикетах-праздниках очевидно. События, когда и те, и другие могут сказать о себе

обобщенное «мы». Видите, возле людей с транспарантами болтаются замерзшие и

безыдейные?! Так это мы — участники поневоле. Ой, по работе.

Милиции было действительно много, возле театра Шевченко я услышала диалог мужчины и

женщины, которые выходили из машины, с недоумением озираясь по сторонам:

— Слушай, а шо ментов стока, кошмар?!

— Не знаю, может, президент опять приперся.

— Та был же на днях!

— Гы-гы, зажигалку забыл, вернулся.

У ломбарда собралось человек двадцать стариков. Несколько бабулек держали красные

флажки с серпом и молотом. Худощавый дедушка нес на длинной палке выцветший портрет

молодого Ульянова. Люди в синем здесь были, но держались особнячком, ближе к танкам.

Играло какое-то подобие музыки. Один старичок к допотопному проигрывателю приставил

мегафон, получилось что-то типа динамика. Скрипящая и хрипящая мелодия звучала

препротивно.

— Девушка, что вы там записываете?! — подскочил ко мне бойкий пенсионер в серой

фуфайке.

— Вы не волнуйтесь, я из газеты, — как можно мягче произнесла я.

— Какой? — он нахмурил брови.

— MediaPost, — сказала я внятно, с улыбкой и даже с нежностью.

— Ну, ладно, пишите, — помолчав несколько секунд, позволил дед.

Его снисходительность меня растрогала. Писать на самом деле было нечего. Кроме

ощущений. Но их я не записываю. Несколько пожилых женщин, закутанных в платки, стояли

кружком и оживленно беседовали, размахивая руками.

Я подошла ближе. Проникаться.

— А помните?!

Эта фраза звучала то от одной, то от другой старушки. По очереди они вспоминали, как

были молоды, красивы и счастливы.

И мне кажется (забросайте меня камнями, если я не права), это «а помните» не зависит от

режимов, власти и идеологии. Даже несмотря на то, что в промежутках между

воспоминаниями бабульки крыли «демократов» на чем свет стоит, потому что сейчас все не

так и все намного хуже.

— Помните тот магазин, ну, в котором сейчас мебель продают!? У-у-у, какие там были

торты!!!

— А сейчас разве торты?!? Тьфу!

— О-о-о-ой, Марья Осиповна! Давно вас не было! Как поживаете?!

В отличие от бабушек, чьи разговоры напоминали собрание клуба по интересам, дедушки

были немного агрессивнее. О тортах не вспоминали, говорили о заводах, танках, самолетах, миллионах рабочих мест и бесплатных квартирах. Говорили о советской власти. Говорили о

войне. Когда старики вспоминают войну, мне хочется плакать. Не то чтобы возражать или

комментировать, а вопросы уточняющие задавать неудобно. Несмотря на ворох прочитанной

литературы о «правде той войны». Может, это и глупое благоговение, но по-другому не могу.

Не умею.

Я замерзла окончательно. У меня промокли ноги и окоченели пальцы. Состояние выдавал

цвет носа, ко мне подошла бабушка с какими-то листовками в руках. Я потянулась к бумажке

автоматически, чтобы не обидеть.

— Замерзла, деточка? Иди домой, грейся. Хотя как сейчас дома согреешься? Батареи ж еле

топят. Ох-ох-ох, вот когда я была такая, как ты, ТАК топили. Прикоснуться нельзя было к

батарее, кипяток!

Я побрела к автобусу. Буду проникаться на ходу, пешком не могу больше. Автобус

покатился по тому же маршруту в обратную сторону: «Ломбард — вождь». Я думала, батареи-

кипяток — это хорошо, а то, что люди жили по 10 человек в одной квартире (нельзя было ни

купить, ни снять жилье) — плохо. Вкусные торты — хорошо, километровые очереди за ними

— плохо. Танки по тысяче в день — хорошо, а то, что это были не стиральные машины —

плохо. Хорошая игра, в нее можно играть бесконечно. Я приехала в редакцию, громко стуча

зубами.

— Ты на площадь идешь? — коллеги засобирались на улицу.

— Я только что оттуда.

— Ты что?! Все только начинается!

Вечером на площади Свободы (какая ирония — называть главную площадь именно так) собралось несколько тысяч человек. Красные, желтые, синие, зеленые флаги стягивались из

разных концов города. Грузовик, микрофон, музыка. «С чего начинается Родина» в

профессиональных динамиках. Транспаранты, лозунги, пенсионеры с гвоздиками, молодежь в

буденновках, у молодых мужчин алые знамена на добротных древках. Началась политика. Те, что в синем, окружили тех, что в черном, и заглушали их двадцатиголосное «Геть-ганьба!»

спинами.

Другие «безыдейные», те, что по работе, суетились с блокнотами и камерами, выискивая

место получше — между красными и желтыми флагами, там, где вероятнее всего могла

получиться «сенсация». Не надо думать, что журналисты людей не любят. Любят. Просто

митинг — пресно, митинг с рукоприкладством — сенсация.

«Есть у революции начало…» — начитывали коллеги стендапы на фоне развивающихся

флагов.

Я позвонила папе, спросить, как его здоровье, и, безыдейная и замерзшая, побрела домой.

Нет у революции конца.

P. S. По дороге домой я купила заварное пирожное. Фу. Какая гадость, должна я вам

сказать…

Еженедельник «MediaPost» № 22 от 23 ноября 2006 г., колонка  «Невыдуманная история»

МАМА, Я ГЕЙ

Он сказал это в реанимации. Сказал, когда пришел в себя, после неудачной (или удачной) попытки покончить с

жизнью. Она не разговаривала с сыном почти год. Год понадобился взрослой женщине, чтобы произнести такие

знакомые, почти банальные слова: «Знаешь, я подумала, главное, чтобы ты был счастлив…»

На фразу «guy as you» я наткнулась случайно в Интернете. В свои «немного за тридцать» я

«і гадки не мала», что ГЕЙ — это аббревиатура. Переводится как «такой же парень, как и ты».

Вообще, идея покопаться журналистскими щупальцами еще и ТАМ меня не то чтобы

преследовала, но периодически посещала. А тут еще праздник со странным названием «день

толерантности». Короче, не вижу повода «не».

Пятница.

— Кто пойдет со мной в гей-клуб?!

Саркастический смешок коллег игнорирую, но на всякий случай добавляю:

— По работе.

— Лес рук! — как любила говаривать моя классная руководительница.

Юлька робко пытается задавать уточняющие вопросы:

— А где? А как? А безопасно?

— Я пойду, — твердо заявляет Маша Малевская — смелая женщина. И Юлька, поколебавшись, тоже записывается.

Возле входа в клуб очередь за входными билетами. «Командировочных» у нас нет, поэтому

вопрос актуальный.

— Скажите, сколько стоит вход?

— Для женщин сорок гривен.

— Ого! Сколько же тогда мужчинам? — сокрушаемся мы, дети современной гендерной

политики.

— Двадцать, — отвечают нам в окошке, и мы замолкаем. То ли перевариваем смысл, то ли

оцениваем свои возможности, а может, и то, и другое.