Нейро-панк (СИ)

ГЛАВА 10

Мужчина, сидевший за столом, был незнаком Соломону. Смуглое лицо с выдающимся, четко сформированным, подбородком, серые глаза, густые брови, блестящие от бриолина волосы – все эти черты говорили Соломону о том, что этого человека он видит впервые в жизни. И, в то же время, по множеству отдельных деталей, которые он скорее ощущал на подсознательном уровне, чем видел, он ощущал необъяснимое с ним сходство, почти родство.

По тому, как человек хмурился, слушая Маркеса, по тому, как сплетал пальцы в замок, по посадке головы и манере окатывать собеседника холодным и немного насмешливым взглядом. Все его жесты были знакомы Соломону до мелочей, до дрожи в пальцах. И когда мужчина в ответ на очередную тираду Маркеса усмехался невыразительной, немного брезгливой, улыбкой, Соломон, несмотря на то, что находился в соседней комнате за непрозрачным стеклом, вздрагивал.

- Зря упираетесь, господин Таччек. Вы считаете, что ваше упрямство каким-то образом облегчит ваше положение, в то время, как ситуация ровно противоположная. Каждая минута, которую тратите на свое бесполезное упорство, становится лишней гирькой на весах вашей вины. Это крайне прискорбно, господин Таччек. Мне приходится смотреть, как вы сами загоняете себя в угол…

Маркес работал в своей обычной манере, хорошо знакомой детективам Транс-Пола и почти всегда эффективной. С подозреваемыми он беседовал с неизменным спокойствием, планомерно и методично взламывая их оборону неспешными, как бы нехотя задаваемыми, вопросами. Его метод допроса мог показаться мягким, но своей хваткой он не уступал бульдогу, а под показным сочувствием всегда были наготове остро оточенные зубья закона.

Но в этот раз сила, противостоящая ему, не оставляла надежды на быструю победу.

- То же самое могу сказать и про вас, детектив, - человек в допросной комнате смерил Маркеса тяжелым недоброжелательным взглядом, - Вы и ваши коллеги уже потратили на меня уйму времени, совершенно отказываясь признавать свою ошибку и, видимо, надеясь, что мне придет в голову сознаться в преступлении, которого я не совершал. Увы, детектив, мне приходится остаться на прежней позиции. Я в жизни не крал нейро-софта, не занимался нейро-вандализмом и прочими преступлениями. И чем быстрее вы это признаете, тем больше времени сэкономите и себе и мне.

Соломон слушал его, чувствуя противный холодок в кончиках пальцев и едкую горечь под языком. Эти слова и то, с каким выражением произнес их человек в допросной камере, были ему знакомы. Так, словно его собственные губы их произнесли. Наверняка, если бы он сам оказался там, наедине с Маркесом, в роли подозреваемого, он сам сказал бы нечто похожее. Соломон Пять был псом закона, хладнокровным, уверенным в себе и способным выдержать самое серьезное давление, от кого бы оно не исходило. «Нет, - поправил себя Соломон, вглядываясь сквозь мутное стекло в лицо допрашиваемого, - Это не Соломон Пять, это «Бейли», его старый спутник и компаньон…»

- А парня расколоть непросто будет, пожалуй… - проворчал Коротышка Лью, сидевший вместе с Соломоном в наблюдательной комнате, - Этот твой «Бейли» - тот еще орешек, знаешь ли. Держится уже пятый час. Вот же дубоголовый… Прости, Соломон. Этих ваших «Бейли» что, специально программируют быть такими ослами?

Коротышка Лью был сердит – по многим причинам. Он сам уже пытался расколоть господина Таччека и потерпел поражение, тем более неприятное, что его наблюдали коллеги. Он обрушил на подозреваемого целый град ехидных вопросов, насмешек, ядовитых намеков и едва закамуфлированных угроз, словом, все то, чем судьба наделила его и «Пака», но без всякого результата. Спокойный, как валун на океанской побережье, подозреваемый не собирался в чем либо признаваться, все атаки Коротышки Лью он встречал с завидным хладнокровием.

- Чертова ящерица… - пробормотал Коротышка Лью, когда, потратив без всякого толку два часа, вышел из допросной комнаты, - Ничего, этот красавчик мне все расскажет, включая то, с кем целовался в выпускном классе и какое нижнее белье предпочитает его папочка… Маркес, подмени меня. Жрать хочу.

Сейчас Коротышка Лью восседал за соседним столом и сопел над второй миской консервированного одэна с тунцом, временами бросая сквозь односторонне-прозрачное стекло раздраженные взгляды. Надежды на перемену тактики себя не оправдали – вместо того, чтоб начать сотрудничать с терпеливым и вкрадчивым Маркесом, господин Таччек упрямо гнул свою линию, при этом сохраняя совершенное спокойствие. На его месте Соломон, скорее всего, поступил бы так же.

Сейчас же ему самому спокойствия сильно недоставало. Впившись руками в подлокотники кресла и стараясь не слышать чавканья Коротышки Лью, он чувствовал, что сам оказался разделен на две части, словно стекло-зеркало разрезало его надвое, как и допросную комнату. По одну сторону сидел сам Соломон Пять, спокойный и уверенный в себе, по другую – его дрожащая и жалкая душа, потеющая в плотном костюме. На мгновенье ему действительно показалось, что все проблемы можно разрешить, если сломить полупрозрачную преграду, отделяющую его от настоящего Соломона. Если схватить тяжелый стул и швырнуть его в стекло… Может, в звоне разлетающихся осколков две сущности в миг объединятся?.. Впрочем, он быстро вспомнил о том, что стекло бронированное, и наваждение отступило.

- Бросайте, - почти дружелюбно посоветовал Маркес, причесывая пятерней волосы, - Вы сами понимаете, что ваше сопротивление совершенно бесполезно. Вы ведь пользуетесь «Бейли». Опытному человеку хватит одного взгляда, чтоб это распознать. Или вы считаете, что детективы Транс-Пола – набитые дураки?

- Я действительно использую нейро-модель «Бейли», - ответил подозреваемый, не проявляя никаких внешних признаков беспокойства, и потер подбородок таким знакомым жестом, что у Соломона, сидящего за стеклом, екнуло сердце, - И даже не отрицаю этого. Но с какого момента это стало преступлением?

- То есть, вы признаете, что используете «Бейли»? – уточнил Маркес, - И все еще утверждаете, что непричастны к преступлению?

- Ну разве что если считать старомодность преступлением против моды… Я люблю старые вещи и люблю «Бейли». Не вижу в этом ничего предосудительного.

- Мы говорим не о моде! – Маркес позволил своему голосу грозно звякнуть, - А о нейро-взломе. Циничном и аморальном.

- Об этом мне ничего не известно. Извините, детектив. Я честный гражданин и всегда следую закону Фуджитсу.

- Следуете закону, значит? Тогда почему вы не можете предъявить документы на свою нейро-модель? Если этот «Бейли», который в вас установлен, лицензионный, почему вы не покажете нам свидетельство? Почему упорствуете?

- Да потому, что он не лицензионный, - пожал плечами допрашиваемый, - Или вы полагаете, что в официальном реестре можно найти в наше время подобный раритет? За «Бейли», к вашему сведению, некоторые коллекционеры дают неплохие деньги. Сейчас такие нейро-модели уже не производят, в моде легкомысленность, фривольность, даже фамильярность. А «Бейли» - это настоящая классика, если угодно. Старый добрый нейро-софт второго поколения, егони с чем не спутать. Так что я вполне доволен приобретением.

- Нелицензионный нейро-софт…

- Я купил его на черном рынке, если вам угодно. За кругленькую сумму, на свой страх и риск. Насколько я знаю, это не считается преступлением?

- Не считается, - был вынужден признать Маркес, - Но мы ищем не только «Бейли», а целый комплект софта. Думаю, стоит вам напомнить, что через несколько часов судья Фуджитсу выдаст ордер на обыск вашего нейро-интерфейса со всеми его потрохами. Как думаете, что мы там найдем, если хорошенько поищем, а, господин Таччек?..

- Ничего противозаконного, насколько мне известно. Десяток модулей для основных жизненных принципов, около дюжины мелких бытовых… Любовь к чистоте, например, ведь от рождения я, признаться, ужасный неряха. Любовь к запаху цветущей вишни… У меня под окнами, знаете ли, вишневый сад, и без этого модуля каждую весну мне приходилось мучиться от всепроникающего запаха…

- Смеетесь?!

- Ну что вы, детектив, я бы никогда не осмелился смеяться над представителем закона.

- Издевается, - пробормотал Коротышка Лью, втягивая пухлыми губами повисшую на подбородке макаронную ниточку, - Ничего, господин ценитель, недолго тебе осталось. Скоро раскатаем как лепешечку, будешь ты у нас мягкий и совсем плоский…

Соломон наблюдал за этим бесконечным представлением с беспокойством и тревогой. Сцена допроса все больше казалась ему каким-то фантасмагорическим спектаклем, где зритель находится и в зрительном зале и на сцене одновременно. В каждом жесте подозреваемого он узнавал себя. Это легкое касание рукой подбородка в минуты задумчивости… Привычка глубоко вздыхать, демонстрируя находящееся на грани терпение. Даже манера глядеть на собеседника нарочито тусклым и равнодушным взглядом. Все это были его, Соломона, привычки! Это он так всегда делал! Он, а не какой-то господин Таччек с улицы!

Соломон заставил себя медленно и глубоко дышать. Сохранять трезвый ум становилось все труднее. Стекло, разделявшее комнату для допросов, стало казаться зеркальным не только господину Таччеку, но и самому Соломону. Ужасное, дьявольское зеркало, в котором отражение – привычно и знакомо, но только заглядывающий в него ощущает, что это отражение ему уже не принадлежит, оно живет какой-то своей жизнью, словно насмехаясь над прежним владельцем и его уродством…

Коротышка Лью, судя по всему, заметил его нервозность, но расценил ее по-своему:

- Не беспокойся, Соломон, - пробормотал он, откладывая пустую картонную миску из-под одэна и сыто вздыхая, - Недолго ему осталось. Еще чуть поднажать – и парень поплывет. Зуб даю, слышишь? Правда, все свои зубы я давно оставил у дантиста… Не дрейфь!

Коротышка Лью старался балагурить, но все его шутки отдавали искусственностью – как иглы фабричной новогодней ели отдают горьким запахом пластмассы. «Он тоже чувствует это, - подумал Соломон тоскливо, - Они все чувствуют. Там, за стеклом, сидит их старый приятель и коллега, Соломон Пять. Он говорит так, как они привыкли, и ведет себя так же, несмотря на то, что у него другое лицо. А тут, в соседней комнате, сидит какой-то мрачный и жутковатый тип, у которого от старого доброго Соломона осталось как раз одно лишь лицо, а за этим лицом все чужое и незнакомое…»

Коротышка Лью старался сделать вид, что все происходящее в порядке вещей, но его «Пак» не был предназначен для тонкой игры – Соломон видел его реакцию по движению глаз, по интонации, по безотчетным напряжениям мимических мышц. Коротышке Лью было неприятно сидеть рядом с этим незнакомым типом, который по привычке называет себя Соломоном, но который совершенно точно не Соломон и не имеет с Соломоном ничего общего. Чужак, занявший место друга. Волк в овечьей шкуре. Незнакомец.

Маркес держался немногим лучше, но и он старался не оставаться подолгу в одной комнате с Соломоном, а если заговаривал, то скованно и неестественно. Как говорят с дальним и не очень любимым родственником или соседом – предельно вежливо, но с вежливостью прохладной и немного напряженной.

«Мы все – старые псы закона, - подумал Соломон, не в силах оторваться за спектаклем, бесконечно длящемся в зазеркалье, - И первое, что мы ощущаем – это запах. Когда запах подозрительный, у нас встает дыбом шерсть на загривке и сами собой обнажаются клыки. Они просто напросто чуют чужака в своей стае. И если бы их действиями руководили одни лишь инстинкты, меня уже давно разорвали бы в клочья…»

- Значит, вы утверждаете, господин Таччек, что никогда не слышали о человеке по имени Соломон Пять?

- Отчего же, слышал, раз сорок. И все эти разы относятся к сегодняшнему дню, ведь вы уже сорок первый раз спрашиваете меня об этом!

- Ваши попытки шутить с законом не приведут к добру, господин Таччек. Будет лучше, если вы сами сообщите следствию всю необходимую информацию…

Соломон почувствовал, что его вырвет, если он еще минуту проведет в этой затхлой комнате, наедине с Коротышкой Лью, пустыми мисками из-под одэна и чувством собственной беспомощности. Он резко встал на ноги.

- Ты чего? – озадаченно спросил Коротышка Лью.

- Устал… - пробормотал Соломон сквозь зубы, - Голова кружится. Извини.

- От голода, наверно. Ты бледный, как творожная маска моей жены… Ладно-ладно, забудь. Слушай, может тебе поесть? Ты когда ел в последний раз?

Соломон не ощущал голода. И не был уверен, что когда-нибудь его ощутит. Кажется, новой сущности, захватившей тело Соломона Пять, не требовалась пища. Но в темном и гулком колодце сознания вдруг забрезжила мысль – как солнечные блики на поверхности воды.

- Лью… А у тебя осталась еда?

- Спрашиваешь! Еще миска одэна. Я для Бароссы прихватил, он пропустил обед, весь день мотается по трущобам, что-то вынюхивает, но если ты хочешь…

- С чем одэн?

- С тунцом. Держи, я сейчас…

Коротышка Лью взялся за запакованную миску, но Соломон остановил его:

- Не мне. Ему. Подозреваемому. Он там полдня сидит, наверняка проголодался. Дай ему поесть, и пусть передохнет. Да и Маркесу не помешает несколько минут перерыва.

Коротышка Лью с сомнением взглянул сквозь зеркальное стекло. Давать подозреваемому отдых тогда, когда он вот-вот расколется, явно казалось ему неразумным. То же самое, что позволять уже раскаленной добела стали остыть прежде, чем ее коснется молот. Но, видимо, лицо Соломона Пять и его имя еще что-то значили здесь – поколебавшись, Коротышка Лью вышел из наблюдательной.

Через несколько секунд он появился за стеклом. Поставил миску с одэном на стол, сам шепнул что-то Маркесу, и они оба вышли. В комнате остался лишь господин Таччек – отвратительная даже в мелочах копия Соломона, небрежно сидящая за столом. Он не терял времени, уверенно распаковал одэн и принялся за еду, ловко орудуя палочками. Даже ел он так, как Соломон, быстро, сосредоточенно пережевывая каждый кусок и часто забывая пользоваться салфеткой…

- Зачем ты дал ему паузу? – недовольно спросил Маркес, заходя в наблюдательную. Он был не в духе, и понятно, отчего. Даже зеленый детектив знает, что подозреваемому нечего устраивать поблажек до того, как он продемонстрирует готовность сотрудничать, напротив, надо держать его за шею. Осторожно, но стальной хваткой, пока не потечет, как кусок сливочного масла на раскаленном противне… - Ты что, не понимаешь, что погубишь результат? Он решит, что мы с ним возимся, и уйдет в полный отказ! А если не его признание… Я его припугнул, но сам понимаешь, вовсе не обязательно, что судья даст нам ордер. Подозрений, по большому счету, немного. Не можем же мы обыскивать каждого человека в этом проклятом городе только потому, что у него есть склонность к дурацкому архаичному «Бейли»! Извини, Соломон…

- Ничего, - Соломон слабо улыбнулся, - Скажи, у вас есть какая-то система или вы хватаете всех попавшихся?

Маркес лишь устало махнул рукой.

- Система такая же, как при ловле блох, старик. Чешут там, где щекочет. Пока мы просто выискиваем всех владельцев «Бейли», легальных и прочих. Та еще работка… Знаешь, сколько их в Фуджитсу? Сорок семь штук. На десять миллионов человек. Это не считая тех, кто приобрел модуль через черный рынок. Там у нас контроля сам знаешь… Приходится постоянно связываться с Мафией, а я терпеть не могу этих хлыщей… Гонору, как у индюков, а улыбочки как у гремучих змей. Делают вид, что весь Фуджитсу – их маленький фонд оборотных активов, а они здесь - клерки…

- А Баросса что? – спросил Соломон, наблюдая за тем, как человек за стеклом жадно ест. Зрелище было не очень приятное, но и оторваться он отчего-то не мог.

Маркес уселся на стол и неопределенно махнул рукой:

- Он уже два дня мотается по улицам, пытается взять след. Беседует по душам с нейро-взломщиками, которые нам известны, пытается нащупать подпольные каналы поставки софта. Только я не очень уверен, что ему что-то светит.

- А здесь – светит?

- Дьявол его знает… Этот Таччек – подозрительный тип. Мне кажется, он может что-то скрывать. Надо дожать, думаю. Так, я повожусь с ним еще полчаса, потом ты иди, Лью. Хватит отсиживаться. Не мне же одному пахать.

- Отпустите его, - сказал Соломон, прикрывая глаза, чтоб не видеть больше мутного стекла и сцены за ним.

- Что?

- Отпустите этого человека. Он не тот, кто нам нужен.

- Откуда тебе знать? – спросил Коротышка Лью, недовольно гримасничая, - Он ведет себя как ты. Не в точности, но спутать невозможно! Как знать, может, кроме «Бейли» он прячет в себе и другой твой софт? Вдруг, он – это ты, который пытается сделать вид, что он не ты?..

- Это не нейро-маньяк. В общих чертах он похож на меня, но не более того. Не более, чем любой другой «Бейли» из сорока семи.

- Ну и как ты об этом узнал? – нахмурился Маркес, уже не скрывая неприязни к чужаку, притворяющемуся Соломоном, - Телепатия? Может, ты способен считывать информацию из нейро-интерфейса на расстоянии?

Соломон потер пальцами уставшие воспаленные глаза.

- Нет, - сказал он, - Нет необходимости. Просто посмотрите на него.

Коротышка Лью и Маркес одновременно повернулись в сторону зеркального стекла. Господин Таччек уже заканчивал свой обед, стуча палочками по дну миски. Судя по всему, он был весьма удовлетворен.

- Ну и что? Жрет.

- Вот именно. Он съел одэн с тунцом. Всю порцию.

- Да, черт возьми! И что же? Это был какой-то магический одэн?

- Можно сказать и так. Видишь ли, Маркес, я не ем тунца. Мой нейро-модуль номер семнадцать, «Лимонный саудади». Я поставил его когда был молод, по глупости, в общем-то. Это способность испытывать легкую грусть особенного рода, пахнущую свеже-опавшими осенними листьями и озаренную легкой искрой теплой меланхолии. Это цитата из рекламного проспекта, - Соломон устало усмехнулся, - Мне достался бракованный модуль, его потом отозвали из продажи. Мелкий дефект на нейронном уровне, почти незаметный. Люди с «Лимонным саудади» приобретают стойкое отвращение к тунцу. Забавно, верно? Производитель предлагал компенсацию и удаление нейро-модуля, а я отказался. Показалось, что привык к нему. А нелюбовь к тунцу… Мне это показалось мелочью.

Коротышка Лью и Маркес молчали, уставившись друг на друга. От этого тишина в наблюдательной стала еще более густой и липкой. Даже крошечные частицы воздуха, казалось, застывают в этой тишине. Соломон почувствовал, что потеряет сознание, если сейчас же не выйдет наружу.

Господин Таччек был уже третьим Соломоном Пять за сегодня, третьим его двойником. Первый был невысок, толст и плешив. Второй – стар и дряхл. Но их всех роднило одно – их мучительное сходство с ним самим, отпечаток его собственной личности, который был во всем: в движениях, в манере говорить, даже в жестах. Они все были Соломонами Пять, каждый на свой лад, точно неудачные, хоть и пугающе похожие, слепки с одного образца. Как его неудачные клоны или аляповатые двойники. Если он увидит четвертого Соломона Пять, то, скорее всего, не выдержит.

Оставив Маркеса и Коротышку Лью в замешательстве, Соломон быстро вышел из наблюдательной. Тупиковый путь, он сразу понял это. Баросса понял раньше, хитрый пират, оттого сейчас рыщет на улицах города, пытаясь найти один нужный запах из десяти миллионов бесполезных. Нейро-маньяк хитер, чудовищно хитер. Он не станет разгуливать в украденном «Бейли», как опытный угонщик никогда не станет ездить по городу в угнанном автомобиле. Он осторожнее, он опытнее… Нет, должен быть другой путь.

Длинный коридор, тянущийся к комнатам для допроса, с одной стороны был усеян квадратными стеклянными панелями, каждая из которых служила глазком в камеру для предварительного задержания. Там, нервно меряя шагами скудное пространство или безучастно глядя в стену, ждали своей очереди на допрос задержанные. Память Соломона Пять услужливо подкидывала детали, никчемные и нынешнему владельцу тела совершенно бесполезные.

Какой-то хмурый тип с зелеными, как газон перед участком Транс-Пола, волосами. Это почти наверняка модель «Иннэрсити», полу-легальный софт, который вот-вот должны запретить и изъять из лицензированного реестра. Неуважение к обществу, склонность к хулиганским выходкам и шумному поведению, повышенная жестокость, цинизм – странно, что эту модель не запретили еще несколько лет назад. От «Иннэрсити» всегда много проблем и головной боли. Но их, по крайней мере, хотя бы легко заметить в толпе, и виной тому повышенная любовь к зеленому цвету.

Тощая девчонка в черном бесформенном балахоне замершим взглядом уставилась в стену, не понять даже, в сознании она или впала в подобие транса. Тоже паршивая штука, названия которой Соломон сразу не вспомнил, что-то на «Х». Заставляет подростков замыкаться в себе, терять интерес к обществу и сверстникам, одаривая за это особенным видом удовольствия. Эти социальные инвалиды, по большому счету, безвредны, но законами Фуджитсу этот софт запрещен для несовершеннолетних. Соломон подумал, что девчонка здесь не задержится – решением суда вредоносный софт будет удален, вместо этого ей установят временный, социально-благотворный. И еще месяца три она будет испытывать удовольствие, помогая старикам или убирая мусор.

Соломон старался не смотреть на камеры задержанных, но его взгляд сам собой возвращался к ним, непроизвольно, как магнитная стрелка компаса.

В одной из камер он заметил знакомое лицо, но не сразу вспомнил, откуда его знает. Потом осенило – демонстрант, мозоливший глаза Бароссе! Видимо, старик не внял предупреждению Соломона и снова вышел на свою одиночную демонстрацию с провокационным плакатом против гомосексуалов, ну и попался под руку кому-то из детективов. Сам виноват. Если повезет, просидит несколько дней в камере, если же привлекают его не в первый раз, то от принудительной нейро-коррекции не отвертится. И едва ли когда-нибудь ощутит желание взять плакат в руки. Гомосексуалы больше не будут казаться ему враждебно-настроенными, совсем напротив.

В специальных карманах на дверях камер находилась сопровождающая задержанных документация, на желтых картонных листах угловатым ломким почерком дежурного по участку было обозначено, по подозрению в чем задержан человек и какие процедуры его ожидают.

Вождение в пьяном виде, повлекшее аварию и травмы средней тяжести. Серьезное дело. Этому нейро-корректор на всю жизнь привьет панический ужас перед автомобилем. Человеку с таким софтом никогда больше не сесть за руль, одна мысль об этом будет вызывать у него безотчетный страх.

Домашнее насилие над детьми. Тоже скверная штука. Потому, что единственное наказание за нее – принудительная нейро-коррекция с установкой модулей любящего отца. Внешне все выглядит благопристойно до елейности – вчерашний домашний тиран становится нежным любящим отцом, души не чающим в своих отпрысках, мечтой любого ребенка. Но Соломону всегда казалось это неизъяснимо отталкивающим. Что подумает ребенок, когда вырастет и узнает, что любовь его отца обеспечивалась постоянно действующим в мозгу нейро-софтом? Любовь самая искренняя, но фальшивая в своей сути. Но и она лучше тяжелого ремня в трясущейся от ненависти руке тирана.

Соломон заметил, что сегодняшний улов Транс-Пола не богат на серьезные преступления. Он не заметил ни одного кандидата в «часовщики», по большей части здесь попадались мелкие хулиганы и социальные отщепенцы. Соломон знал, чем наградит их нейро-корректор, как опытный врач на ходу может назвать лекарство от хорошо известных болезней.

Участие в незаконном митинге против внешней политики Фуджитсу. Карается социо-фобией на срок до полугода.

Уклонение от уплаты алиментов. Наказание – принудительная аскеза от трех месяцев до шести.

Уклонение от уплаты налогов чревато временной патологической честностью.

Мелкая кража в магазине может стать причиной потери интереса ко всем новым приобретениям на срок до года.

За намеренную клевету придется расплачиваться приступам самоуничижения и самобичевания, которые будут длиться до трех лет.

Нарушивший коммерческую тайну своей корпорации почти наверняка станет молчуном, из которого не вытащишь и слова.

Попытка служебного подлога зачастую превращает людей во въедливых канцеляристов, не способных на сделки с совестью.

Нейро-корректор подобно палачу обрекает преступников на муки, но всегда гуманно устанавливает срок. Только у него, Соломона, срока нет. Не совершив преступления, он получил самую строгую кару из всех возможных, утрату собственной идентичности. Кто-то неведомый приговорил его к мутации в существо, которое противно само себе и которое обречено помнить то, что утратило.

Из подвала с камерами временного задержания Соломон выбрался, испытывая явственное облегчение. Прежде он отчего-то не замечал царящего там гнетущего запаха, ему казалось, что пахнет там так же, как везде в подобных местах, мочой, немытыми телами, хлоркой и каким-то мясным варевом. Только сейчас он ощутил в этом сложном букете еще какой-то запах, раньше то ли неощущаемый им, то ли игнорируемый. Летучий и тонкий запах чего-то неимоверно дрянного, едкого, сального.

«Запах нейро-дыбы, - подумалось Соломону, когда он отворял бронированную дверь, давно не чищенную и скрипучую, - Вот что это такое. Растворенное в воздухе ощущение обреченности, безысходности. А ведь я никогда прежде этого не замечал…»

В общем отделе участка этого запаха не было, но Соломон не ощущал себя здесь более комфортно. Отдел ничуть не изменился, он по-прежнему остался огромным, с половину футбольного поля, залом, заставленным столами, стеллажами, шкафами и конторками настолько плотно, что их можно было бы принять за возведенные баррикады. Он гудел гулом десятков голосов, звенел пронзительными звоночками пишущих машинок, шелестел бумагой, посмеивался, перекрикивался, ругался, бряцал трубками телефонных аппаратов… Сущий муравейник, который случайному посетителю кажется средоточием хаотических, не связанных между собой течений, но который, как это доподлинно известно каждому детективу в Фуджитсу, является сердцем участка, непрерывно бьющимся в большом и грузном теле.

Со своего привычного места на монументальной стенной доске на него взглянули фотокарточки разыскиваемых преступников, и Соломону показалось, что все они пристально его изучают. Неподалеку от них разместился стенд с традиционной агитацией, пестрые листовки которого призывно гласили: «Транс-Пол Фуджитсу предупреждает вас об опасности использования нейро-софта, повышающего агрессивность». Рядом со стендом стояла декоративная пальма, сухая столько лет, сколько ее помнил Соломон, ее кадку дежурные часто использовали вместо пепельницы. Каждый предмет здесь был ему знаком и, в то же время, непривычен.

Соломон готов был поклясться, что за последние два дня общий отдел не претерпел никаких изменений. Не появилось ни новой мебели, ни новых лиц, не пропали режущие глаза лампы и трухлявый пол, даже тональность гула осталась прежней. Но если раньше этот гул успокаивал его, как нечто незыблемое, постоянное, сродни гулу океанских волн, то теперь Соломон ощутил беспокойство и тревогу. Этот муравейник больше не был его домом, он стал чуждой, враждебной средой, в которой ему не было места. Даже просто находясь здесь, он почти физически ощущал, что занимает место, которое ему не предназначено, что мешает кому-то, что пытается встроиться лишней деталью в хорошо отлаженный и работающий механизм.

Кто-то окликнул его, кто-то поприветствовал. Детектива Соломона Пять хорошо знали в общем отделе. В конце концов, он проработал здесь много лет, прежде чем получил право занимать отдельный кабинет, и проработал неплохо. Но сейчас каждый устремленный на него взгляд казался острой пикой с зазубренным наконечником.

«Они все знают, - подумал Соломон, ощущая, как кожа под рубашкой покрывается холодной змеиной слизью, - Они все уже в курсе. Они пытаются сделать вид, что ничего не происходит. Что в гости заглянул старик Соломон. Но они чувствуют это, как полагается хорошо натасканным ищейкам. Запах порчи, запах тревоги. Они видят во мне чужака и искусственно улыбаются, нарочито громко смеются… На меня украдкой глазеют, как на циркового уродца. Да-да, это тот самый Соломон, нейро-интерфейс которого обчистили как коробку с печеньем. И теперь это не Соломон, это какой-то тип с похожим на него лицом, но мы все равно сделаем вид, что рады его видеть…»

Собственная вымученная улыбка казалась ему саднящей открытой раной. Пробираясь между столами, Соломон механически кивал и отвечал на рукопожатия, и каждый чужой взгляд был проникающим ранением, а каждый взрыв смеха – ржавым полотном пилы, чиркающим по обнаженным нервам.

Полюбуйтесь. Вот идет он, дублер нашего Соломона.

Огрызок личности. Фантик от человека.

Какая гадость. Зачем он вообще пришел? Неужели этот болванчик, этот манекен думает, что здесь ему рады?..

Соломон то и дело встречал знакомые лица. Они улыбались и бросали что-то ободряющее, но Соломон знал их слишком хорошо, чтоб понимать – эти улыбки и слова предназначались не ему. Он – не настоящий Соломон Пять, лишь его неуклюжий дублер, плагиатор, никчемная копия. Его просто здесь терпят, как инвалида, бесполезную вещь, предмет обстановки.

Чужак, похитивший чужое тело.

Заместитель.

Зловещий доппельгангер.

Нейро-ноль.

«Надо вернуться в кабинет, - мелькнула паническая мысль, - Там я буду один. Туда никто не войдет…». Но мысль эту пришлось отбросить сразу же. В кабинете от него не будет пользы. Сидя там, в отрыве от ритмично пульсирующих артерий участка, он не найдет нейро-маньяка, лишь потратит драгоценное время, запас которого, быть может, исчисляется часами или минутами.

От допросов никакого проку. Пусть Маркес и Коротышка Лью пытаются расколоть всех «Бейли» в городе, Соломон понимал, что путь ими выбран неверный. Нейро-маньяк слишком опытен и хитер, чтоб попасться в такие примитивные силки. Значит, надо действовать глубже и решительнее. Перетряхивать информаторов, вновь и вновь угрожать Мафии, устраивать облавы, допрашивать рецидивистов… Настоящая работа сейчас не здесь, а на улицах. Хитрец Баросса сразу это понял. Но Соломона с собой не позвал. Потому что он, старинный друг и приятель, тоже все видит и все понимает. Он роет носом землю не для того, чтоб помочь Соломону, а в память о Соломоне. Пусть даже эта память о Соломоне разгуливает по участку в человеческом обличье…

- Соломон! Соломон Пять!

Соломон встрепенулся, не сразу поняв, что кричит ему дежурный детектив из своей кабинки. Он улыбался, и улыбка его была фальшивее, чем золоченые часы на запястье мелкого вора.

- Хорошо, что ты здесь, приятель! Тебя просили зайти!

- Кто?

- Будто сам не знаешь, - дежурный ткнул мясистым пальцем в потолок, - Старый людоед. Комиссар Бобель. Приказал явиться сразу же, как только ты объявишься.

- Я немного занят сейчас. Чуть позже, пожалуй…

- Извини, Соломон. Комиссар сказал, сразу же.

- Хорошо. Понял. Сразу же.

Соломон на несколько секунд закрыл глаза и перевел дыхание. Кажется, его испытания только начинаются.