Незабудка

Рядом со Стариком

Десять лет назад комбриг Альфред Тылтынь привел своего младшего брата Поля Армана к моложавому, но уже поседевшему человеку, которого заглазно называли Старик, — к своему шефу Берзину, начальнику Главного разведывательного управления Красной Армии.

Арман знал героическую биографию Берзина. Юношеское восхищение Поля оказалось стойким. В Главразведупре Берзина называли Павлом Ивановичем, а по метрике он — Петер Кюзис. Семнадцати лет приговорен царским военно-полевым судом к расстрелу за участие в вооруженном восстании. Смертную казнь несовершеннолетнему Кюзису заменили тюрьмой. После освобождения он работал в подполье под конспиративными именами Малниетис (Далекий), Скуя (Хвоя), Павел. Царская охранка выследила Петериса Кюзиса. Снова суд, тюрьма, ссылка навечно в Иркутскую губернию. Оттуда юноша совершил побег, а готовиться к побегу начал, едва переступив порог тюрьмы.

Арман знал, что Берзин приехал в Испанию с Дальнего Востока.

Ян Карлович, все такой же ладный, подтянутый, приветливо встретил Армана в штабе обороны Мадрида в подземелье, в комнате с могучими сводами. Серые глаза Берзина потеплели.

— А поворотись-ка, сынку, — Берзин осторожно приобнял Армана, заметив, что руки у него забинтованы. — Здравствуй, Пауль, здравия желаю, капитан Грейзе! Ну как, привык к своему псевдониму? Не очень меня ругаешь? Это ведь я — твой крестный!

— Меня иногда за немца принимают…

— Фамилия и в самом деле немецкая. В нашем уезде еще в пятом году, когда драгуны и жандармы ловили «лесных братьев» в лесах Земгалии, мне спас жизнь барон Грейзе. Пожалел мальчишку и спрятал у себя в барском доме от карателей. Когда я узнал, как много немецких товарищей едет сюда в батальон Тельмана, захотелось воскресить добрую остзейскую душу. Чтобы не забывать о диалектике и не подходить упрощенно к национальному вопросу… Та-а-ак, копоть успел отмыть, а на лице ожоги и кровоподтек… Выходит, не зря тогда отправил тебя в пятую мотомехбригаду — научился у Альфреда кое-чему. Узнал бы он про твои боевые дела — порадовался издалека за своего Пауля…

Арман кивнул коротко, он понял, что любые расспросы о местонахождении Альфреда в этой обстановке неуместны.

— А ты времени не терял, — улыбнулся Берзин. — Не успел доехать до главного советника генерала Гришина и получить от него советы, а уже изрядно потрепал нашего каудильо Франко. Он жаловался на тебя…

— Звонил вам в Мадрид?

— Зачем ему звонить? Франко собирается на днях лично пожаловать сюда…

Улетучилась мимолетная веселость, Берзин посуровел. Арман вгляделся в него — заметно побелел ежик волос, но серо-голубые глаза полны молодого блеска, и, хотя на нем штатский костюм, строевая выправка чувствовалась, даже когда шел к столу; Берзин сел в старинное кресло с высокой спинкой.

Как бы ни был встревожен, взволнован, он всегда разговаривал с подчиненными спокойным тоном; сколько бы бессонных ночей ни пряталось в его усталых глазах, хватало выдержки скрывать, что устал до изнеможения, работал в полную силу, не помышляя об отдыхе — как волшебный радиопередатчик, у которого никогда не иссякают батарейки и который обладает способностью во время работы аккумулировать нужную ему энергию.

Берзин не расспрашивал о драматических событиях, разыгравшихся в городке Сесенья, где воевал Арман. Наверняка ему уже об этом доложил начальник штаба Мадридского фронта Висенте Рохо, или наш военный атташе Владимир Горев, или Семен Кривошеин, он же полковник Мелле.

Берзин был очень недоволен обстановкой в штабе Центрального фронта. Нарушают основные законы фронтовой конспирации, идет утечка секретной информации.

Нетрудно понять, какой урон принесло громогласное оповещение о предстоявшем 29 октября наступлении на Сесенью. Если бы просто агитационный призыв, а то — с выдачей всего оперативного приказа о наступлении! Приказ разослали в республиканские части, нарушив его секретность. Но нет смысла огорчаться только по одному этому поводу: в канун наступления приказ высшего военного командования Центрального фронта передавался еще и по радио!

Берзин достал из ящика стола лист с переводом этого приказа на русский:

— До полного уничтожения еще очень далеко, — вздохнул Арман, возвращая бумагу.

— Не приказ, а какая-то прокламация, разосланная не к месту и не ко времени. Не пойму — чего у сочинителя больше: глупости или зловредного умысла? Иногда дурак и предатель отлично уживаются и дополняют один другого.

— Правильно сказал мне Михаил Кольцов: шпионов можно засылать в местные штабы не для работы, а для отдыха… — невесело усмехнулся Арман; улыбаться ему больно, обожжены губы, лицо воспалено от ожогов.

— Может, и бутылки с бензином фашисты начали готовить, услышав рекламу про вас, танкистов?

Арман пожал плечами, он не удивился повышенному интересу Берзина к новоявленному оружию. Эти проклятые бутылки придется иметь в виду всем танкистам; просто так, с небрежным высокомерием от этих бутылок не отмахнешься, тем более здесь, в Испании, где танку иногда приходится пробираться по узким улочкам среди старинных домов — легче легкого швырнуть бутылку с бензином из окна сверху, с балкона, из-за каменной ограды.

Берзин предположил, что, вероятно, со временем бутылки будут наполнять не бензином с ваткой-затычкой, которую надо поджечь в момент броска. Химики-пиротехники додумаются до бутылок с самовоспламеняющейся жидкостью. И на спички тратиться не станут! Трахнут такой подарочек о броню, и огонь мгновенно растечется по всем щелям.

Тучи над Мадридом сгущались с каждым днем. За спокойным тоном Берзина, которым он сообщал плачевные новости, чувствовалось предельное напряжение.

— Ты что-нибудь слышал о «пятой колонне»?

Арман неуверенно развел забинтованными руками.

— «Пятая колонна» все чаще напоминает о себе. Как известно, генерал Мола наступает на Мадрид четырьмя колоннами: первая — по эстремадурской дороге, это конница; вторая — по толедской, танки и пехота; третья — через Авилу (Гвадаррама); четвертая — через Сигуэнсу (Гвадалахара). Но Мадрид будет завоеван, говорилось на днях в радиопередаче фашистов, даже если эти четыре колонны не дойдут, «пятой колонной».

Что же это за «пятая колонна»? В тюрьмах и в казармах под конвоем сидит около восьми тысяч сторонников Франко, они готовы каждый день нанести республике удар в спину. Кроме того, много вооруженных врагов отсиживается в домах, скрывается в посольствах, больше всего в германском и финском. Случается, на улицах, площадях бросают гранаты, стреляют в милисианос с чердаков, крыш, верхних этажей — из окон и с балконов.

— Эх, если бы у нас с тобой был лишний взвод танков, — мечтательно вздохнул Берзин. — Мы ввели бы в Мадриде бессонное патрулирование. Сразу укоротили бы руки «пятой колонне». Слушай, Пауль, ты не мог бы в ближайшие дни и ночи чаще наведываться в город?

— Конечно, могу. Исходные позиции моих танков с каждым днем все ближе к городу. Поздними вечерами приезжаю в военное министерство к Гореву. Отчитываюсь, уточняем обстановку.

— Да, весь Мадрид сегодня — прифронтовой город. Но когда я сказал «наведываться», то имел в виду не тебя персонально, а твои Т-26. Положение в Мадриде такое, что… Мне не дает спать «пятая колонна». Я уже говорил на эту тему с Миахой, с его скользким помощником Касадо, но взаимопонимания не нашел. Или они не представляют опасности, или… Им лишь бы не общаться с коммунистами, держаться подальше от ЦК партии… Хотя хорошо понимают, кому город прежде всего обязан своим героическим сопротивлением.

Беседа затянулась, Арман уехал к своим танкам далеко за полночь…

Каса роха

Они разговаривали на разных языках, но когда действовали сообща, в разведке, или в ближнем бою, когда воевали в тылу врага, быстро находили общий язык. Встречались они в Пинс дель Вальес, северо-западном предместье Барселоны вдали от оживленных дорог, в доме из красного кирпича, который называли Каса роха, то есть «красный дом». А база в соседнем доме, где обучались методам и приемам войны, — «Чапаев». Возможно, название возникло после того, как в местном кинозале показали советский фильм «Чапаев». Бойцы занимались или отдыхали здесь между операциями. Названием «Чапаев» они хотели подчеркнуть свою преданность идеалам революции, молодой республике. Готовность следовать той беззаветной храбрости, какой обладал камарада Базиль Чапай. Как он стрелял из пулемета? Муй бьен! Фармидабль! — замечательно! Чапай редко снимал теплую шапку, которую русские смешно называют «папаха», никто из испанцев никогда ее не видел…

Из Каса роха, из «Чапаева» тянулись нити ко многим храбрым и дерзким отрядам герильерос.

«Малая война» — герилья — все сильней и сильней полыхала партизанским костром на земле, захваченной фашистами. Рядом с герильерос отважно сражались бойцы интернациональных бригад.

В Каса роха, в «Чапаеве» бойцы начиняли мины динамитом, мастерили запалы. Работа с взрывателями требует таких же чутких, ловких пальцев, как у скрипача, часовщика, фокусника или ювелира. Инструкторы — испанцы и интербригадовцы — сколачивали, обучали отряды подрывников, и они все с большим размахом действовали в ряде провинций — мосты, виадуки, горные дороги, склады боеприпасов, аэродромы…

Пока Артур Спрогис, прибывший утром, ждал приема, он поневоле прислушался к разговору, который вели вполголоса двое незнакомых русских, судя по выправке — командиры. Один из них несколько раз обмолвился: «Павел Иванович приказал…», «Надо спросить у Павла Ивановича…». Спрогиса тут же осенило — Берзин! Павел Иванович — один из его псевдонимов. Но насколько Спрогису было известно, Берзин служит на Дальнем Востоке заместителем Блюхера. Разве Спрогис мог предположить, что под именем генерала Гришина воюет Берзин, что именно в его распоряжение он прибыл?

А вот для Берзина никакой неожиданности в приезде Спрогиса не было, давно ждал его появления.

— Слышал, плавание не было скучным?

— Из Севастополя плыл на пароходе под испанским флагом. На борту танки, тонны динамита в трюмах, разное вооружение. К Картахене судно подошло не с востока, а от африканского берега, без огней, в темноте. Светало, погас маяк в порту. Опасались итальянских подводных лодок. На всякий случай все подготовили к взрыву. В мою каюту провели детонирующий шнур и электропроводку к взрывателям.

Навстречу — эсминец без опознавательных знаков. Наш капитан выкрикнул пароль, ответа не последовало. Ну что же, если погибать — то заодно потопить и фашистов. Все ближе, ближе чужой борт. И вдруг ругань с мостика: «Эй ты, фашист, куда прешь? Столкнемся!» Так капитан узнал, что это — свои. На эсминце не знали пароля…

После короткого рассказа Спрогиса о плавании под испанским флагом пошли воспоминания далеких юношеских лет.

Артур Спрогис, так же как и его наставник, вступил в Коммунистическую партию шестнадцати лет от роду. В 1920 году он был одним из самых юных кремлевских курсантов — рослый, крутоплечий, худенький парнишка. Время от времени он стоял, сменяя товарищей, полный достоинства, строго выпрямившись, на посту № 27, у квартиры Владимира Ильича. Видимо, молоденький, всегда подтянутый парень обратил на себя внимание Ленина. Однажды Ленин остановился, поздоровался, спросил, откуда родом, как попал на кремлевские курсы, учился ли прежде и как долго. А вскоре после расспросов Ленин вернулся из своей квартиры и положил на подоконник, возле которого стоял Спрогис, небольшой сверток. «Когда сменитесь — съешьте». В свертке лежали бутерброды с повидлом и вобла…

Вспомнили и дни своего знакомства: Спрогис был в 1928 году оперативным уполномоченным, командиром погранотряда по борьбе с бандитизмом и контрабандой на Западной границе. Выслеживал нелегально переходивших границу нарушителей.

Воспоминания юношеских далеких лет перемежались деловыми разговорами о тактике и стратегии герильи — малой войны, — обсуждались достоинства и недостатки разных видов стрелкового оружия, нашего и иностранного, в партизанской войне, шла речь о снаряжении мин с детонаторами.

Запомнился Артуру их спор о тактике и технике подрыва мостов, приведший в конце концов к полному согласию. Да, выгоднее как можно больше устраивать диверсий на путях сообщения.

— Завтра, майор Артуро, поедешь в Мадрид, — перешел к делу Берзин. — На помощь Хаджи. Положение там серьезное. Переночуй в гостинице. В семь утра тебя будет ждать машина и трое спутников. По дороге заедешь ко мне.

Утром, когда машина подошла к особняку, в ней, кроме майора Артуро, сидели радист и переводчица. Вышел порученец и вызвал Артуро к генералу.

— Обстановка изменилась. Хаджи управится в Мадриде сам или ему помогут другие. А в Малаге вообще нет разведки. Поворачивай на Малагу. Вот карта, адрес, — он протянул пакет. — Не теряй времени… Наведаешься в Валенсию по своему усмотрению, тогда поговорим подробнее… Не застанешь меня — звони в Мадрид.

Разведку в частях народной милиции практически не вели и никаким уставом разведгруппы на Малагском фронте предусмотрены не были. Следовало отобрать надежных, преданных республике, отважных добровольцев из лиц, не подлежащих призыву. Подопечным Артуро стал Хосе Муньес Гарсиа, когда-то служивший в регулярной армии в чине капрала. Это был высокий, широкоплечий, с неизменной черной шляпой и в кожаных куртке и штанах, человек; на шее узлом завязан красный платок. Спокойные, сильные руки обычно лежали на широком поясе.

Смельчак, медлительный в словах, но очень подвижный и ловкий в минуты опасности; понимал Артуро с полуслова. Фашистский мятеж начался прежде, чем Хосе научился грамоте: вот почему он так подолгу всматривался в карту, шевеля губами, изучал ее, а майор Артуро терпеливо учил его топографии.

Артуро был очень доволен андалузскими шахтерами с серебряных рудников: бесстрашные, выносливые, физически сильные; один работал на руднике крепильщиком, другой откатывал вручную вагонетки с рудой. Но особенно выручали два отпальщика. Они лучше других умели обращаться с динамитом, детонаторами, капсюлями и учили этому опасному искусству недавних виноделов, крестьян, кустарей, лодочников.

Спрогис широко использовал опыт партизанской войны ночью, перенимал опыт местных герильерос. Они собирали перед ночным переходом грибы со светящимися с изнанки шляпками; такие грибы растут у основания старых трухлявых деревьев, чаще всего олив, или на подгнивших пнях. Гнилушки испускают фосфорический свет. Их привязывали к белым лоскуткам на спинах. Такой светлячок заметен в плотной черноте ночи на расстоянии до двух десятков метров. Когда идут цепочкой, один в затылок другому, подрывник впереди служит мигающим маяком для шагающего вслед. Хосе утверждал: попадаются такие светоносные гнилушки, что позволяют даже читать, сверяться с картой…

Темная ночь сподручнее для разведки, для диверсии в тылу, нежели лунная, потому что самое главное в таком деле — остаться невидимкой. Но иногда в боевой операции наступают минуты, когда самое яркое освещение играет на руку разведчику, остающемуся незамеченным.

Полная луна на юге Испании совсем не такая, как, например, в Белоруссии, где ночное небо бывает иногда белесое, серое, и даже когда оно безоблачное, луна не дает резких, четких теней. Тени помогают воздушным разведчикам ориентироваться на местности. Тени помогают пешим разведчикам в горах — на отчетливо очерченные тени безопасно ступать. Украинская луна, насколько помнит Артур, как ее живописал Куинджи в картине «Лунная ночь на Украйне», тоже не достигает здешней яркости, тут лунный свет сияет неистово. Да и не удивительно, Малага намного южнее Батуми, нашей турецкой границы, разве можно сравнить тамошнее небо со средиземноморским? До Африки рукой подать…

Спрогис во главе своего отряда уходил за Сьерру Неваду, за Андалузские горы, к северу от Гранады, оставаясь в подчинении у Гришина. Время от времени его вызывали в Валенсию. И каждый раз с удовольствием отмечал, что издавна знакомый ему стиль работы Берзина не изменился: сперва внимательно выслушает, потом подскажет, потом даст тебе полную инициативу — «делай, как находишь нужным».

Берзин познакомил майора Артуро с генералом Лукачем, который формировал интербригаду в Альбасете. В Валенсии, в гостинице «Метрополь» познакомил с приехавшим на несколько дней из Мадрида корреспондентом «Правды» Михаилом Кольцовым.

— Я решил отправиться в тыл вместе с вами, — твердо заявил Кольцов за обедом в ресторане.

Артур еще много лет назад научился понимать Берзина с полуслова, полувзгляда, полужеста, полунамека. И сейчас успел заметить мимолетную тень неодобрения на его лице.

— Так возьмете меня? — настаивал Кольцов.

— Мы же ходим по высоким кручам, — предостерег майор Артуро. — Иногда ночи напролет. Без тренировки вам не выдержать.

— А верхом можно?

— Исключается.

— Только пешком?

— Да, на своих, на двоих, — с неуступчивой жесткостью сказал Артур. — Хотите в мой отряд — потренируйтесь недели две в горах. Да еще с полной выкладкой. А как вы стреляете? — он недоверчиво взглянул на очки с толстыми стеклами. — Выдержите экзамен в тире?

— Учтите, что об операциях за линией фронта нельзя напечатать ни строчки, — нанес еще один удар Берзин.

Так удалось отвергнуть план смелого корреспондента.

Во время их бесед часто трезвонил телефон на столе Берзина.

— Совсем как у тебя в Москве, — посетовал Артур, когда хозяин в очередной раз прокрутил ручку и поднял трубку.

Расставаясь, Берзин предложил:

— Приходи вечером ко мне домой. Никто мешать не будет и смотреть на часы так часто не придется.

В тот длинный предзимний вечер каждый из них подбросил в костер памяти горсть далеких воспоминаний, и одновременно оба то и дело возвращались к пережитому за последние недели.

Берзин был недоволен, что майор Артуро в боевых стычках с фашистами маячит впереди, лезет в самое пекло.

Спрогис оправдывал себя языковой немотой. Не мог же он все время подвергать крайней опасности переводчицу, а без ее трансляции испанцы не поймут команд.

В условиях «малой войны» командиру следует чаще придерживаться уставного правила «делай, как я!». Приходится показывать герильерос, как пользоваться оружием. Автомат «томпсон», взрыватель, запасная обойма, капсюль, граната, наваха (длинный складной нож) — все это «наглядные пособия» в бою…

Берзин кивнул, молча выразив согласие с Артуром.

Боевая обстановка под Малагой была столь напряженной, что второй разговор Спрогиса с Берзиным состоялся в Валенсии лишь спустя месяц.

Герильерос

Дорога вдоль апельсиновой рощи изрыта воронками. Пыль еще не улеглась, бомбежка была совсем недавно.

По дороге, объезжая и вихляя из стороны в сторону, мчался мотоцикл с коляской. Оба, мотоциклист и пассажир, в «моно» — синий холщовый комбинезон с застежкой «молния». У пассажира офицерская полевая сумка.

Мотоцикл проехал мимо догоравшего грузовика, покосившегося столба с указателем-стрелкой «На Толедо», деревьев с расщепленными стволами и обрубленными макушками, опрокинутой двуколки с убитой лошадью в постромках.

Сквозь стрекотание мотоцикла отчетливо слышался рокот другого, все заглушающего мотора.

Пассажир в коляске увидел самолет и торопливым жестом приказал свернуть с дороги. Оба бросились под чахлые, серые от пыли придорожные оливы и упали плашмя в пыль.

Одномоторный «фиат» перешел на бреющий полет и пролетел вдоль дороги, прошив реденькую рощицу длинной очередью. Пуля пробила полевую сумку пассажира. «Фиат» улетел, стих шум мотора, пассажир отряхнулся и скомандовал:

— Аванти, Фернандес!

Но Фернандес остался недвижим. Две пули попали ему в спину, два кровавых пятна расплылись по комбинезону.

Пассажир поднял тело убитого, понес к мотоциклу, втащил в коляску, сел на место водителя и только тогда заметил, что из пробитого бензобака тонкой струйкой вытекает горючее. Он заткнул дырку патроном с пулей, неуверенно завел мотор и, медленно объезжая воронки, поехал дальше.

В сумерках мотоцикл въехал в ворота монастырского подворья, где обосновался командный пункт.

Два монаха вынесли на носилках раненого и положили на двуколку с сеном, запряженную мулом.

Долговязый боец Курт из группы подрывников перебирал пулемет, сидя в тени забора, и напевал по-немецки марш интербригад. Мотоцикл не успел остановиться, а Курт уже вскочил на ноги, по-видимому, ждал его.

Водитель, запыленный до неузнаваемости, подал знак Курту и показал на человека, который в неестественной позе полусидел-полулежал в коляске. Водитель снял каску вместе с беретом. Курт тоже обнажил голову. Вдвоем перенесли Фернандеса в тень, монахи накрыли его черным покрывалом.

Приезжий сказал что-то Курту, торопливо прошел через двор, поправляя ремень с сумкой, на ходу отряхиваясь беретом от пыли. Подошел к часовому, стоявшему у входа в полуподвал, и спросил:

— Камарада Гришин?

Часовой кивнул.

— Проходите, вас давно ждут.

Он спустился в подвал, глаза еще не привыкли к полутьме, его окликнули по-испански, и тот же голос нетерпеливо спросил по-русски:

— Почему так поздно, Хаджи? — Человек сидел за столиком, тускло светила «летучая мышь». — До перевала далеко. Ты же сам знаешь — ночи короткие.

— С трудом добрался, Павел Иванович. — Ксанти говорил с легким кавказским акцентом; он подошел к столику, положил возле лампы запыленную полевую сумку.

Берзин встал. На его широкие плечи накинута кожаная куртка, головой он едва не касался потолка. Взял сумку, увидел дырку от пули и вопросительно посмотрел на прибывшего.

— Фашисты висят над дорогой. Налет за налетом… Фернандес убит…

Берзин поднял «летучую мышь» над головой и осветил подвал. То был винный погреб, вдоль стены стояли большущие винные бочки; на одной мерцала свеча. На полу, прислонясь к бочкам, сидели бойцы интербригады и герильерос — партизаны в крестьянском платье. Чужестранцы в кожаных ботинках на шнурках, кто-то в крагах, высоких сапогах, а испанцы обуты в альпарагас — легкие серые полотняные тапочки на веревочной подошве.

Ксанти коротко кивнул Цветкову, который собрал вокруг себя несколько русских парней и возбужденно рассказывал:

— …Согнулся в три, если не в четыре погибели, подлез под шасси, приладил свой подарочек, аккуратненько перевязал бикфордовым шнурочком, прикурил от него кстати и только прополз на карачках метров семь — десять — ка-ак жахнет!!! Не успел сказать генералу Франко экскьюз ми, в смысле пардон…

— Тишина, камарадас, — приказал Берзин по-испански, перекрывая гул голосов и смех. И после паузы добавил: — Шапки долой! Фернандес убит…

Встали, обнажили головы, послышалось на нескольких языках:

— Мир его праху!

— Бедняга Фернандес!

— Честь его памяти!

Ксанти отер серые губы, взял кружку, подошел к винной бочке, нетерпеливо открыл кран — ни капли. Цветков сочувственно поглядел и налил ему вина из бутылки, оплетенной соломой.

Берзин извлек из сумки пакет, сорвал сургучные печати, внимательно, не торопясь развернул сложенный вчетверо, пробитый пулей план аэродрома.

Он расстелил план на столе.

— Камарадас, прошу всех взглянуть. Вот отсюда они летают на Мадрид. Летчики из «Кондора», эскадрилья Физелера и другие. Нужно сжечь эти бомбардировщики! Это приказ командования и просьба жителей Мадрида. Ночью попрощаемся на перевале Сухой колодец. Хочу вас проводить.

Берзин познакомил подрывников с заданием, долго водил пальцем по плану аэродрома.

— …Цистерны, ангары, а здесь таверна. Она открыта до глубокой ночи. Учтите, туда может набиться с десяток посетителей… Здесь, здесь и вот здесь — зенитки. От восточных ворот держитесь подальше — там командансия, оттуда ходит караул на смену. Ваши исходные позиции — левофланговая апельсиновая роща, канал Альфонсо. Действуйте разрозненными группами, но одновременно. После операции пробирайтесь на старую тропу.

Болгарин Людмил, высоченный и широкоплечий, переводил напутствия на испанский…

— С кем я иду? — спросил Цветков.

— В твоей группе Курт, Людмил, двое герильерос из местных, — ответил Ксанти. — Старый Баутисто с проводниками ждет на перевале…

Горный перевал Сухой колодец был освещен луной. Редкой цепочкой уходили по тропе подрывники. Несколько человек одеты, как регулярос Франко, двое — в итальянской форме.

Рядом с Берзиным стоял Мигэль Кольцов. Ксанти в форме офицера фаланги проверял у каждого уходящего, как подогнано снаряжение — не бренчит, не звенит ли при ходьбе? Бутылки с бензином переложены в ящике пахучим сеном.

Мул навьючен коробками, аккуратно привязанными каждая в отдельности. Погонщик прикрыл поклажу холстиной, подтянул ремни, подпругу.

Навьюченного мула вел на поводу старый крестьянин, заросший седой щетиной.

— Баутисто, — обратился к нему Ксанти, — где запалы?

— Не беспокойтесь, камарада. Запалы лежат отдельно от динамита.

Наконец к мулу приторочили поклажу, позже ее переложат в заплечные мешки, и мул тронулся с места. Берзин подошел к Баутисто, крепко пожал руку, попрощался с ним и Мигэль.

Следом за Баутисто прошагал долговязый Курт с ручным пулеметом на плече, к поясу подвязан котелок, слегка поблескивающий при лунном свете.

За Куртом шел пастух с котомкой на спине, с кнутом в руке и погонял небольшую отару овец. На нем широкая соломенная шляпа, лица не видно. Проходя мимо командиров, пастух взмахнул кнутом и крикнул озорно:

— Но-о-о, залетные!

— Цветков идет в гости со своим шашлыком, — засмеялся Ксанти.

— Только, Василий, не играй с огнем, — успел сказать Берзин вдогонку Цветкову.

В ответ донеслось залихватское:

— Все будет о’кей, сеньор Павел Иванович! Гуд бай, в смысле пока.

Прошагали два испанских партизана, за ними могучий Людмил в каске.

— Ну вот, Павел Иванович, мои все… — сказал Ксанти, прощаясь.

В полночь на аэродроме слышались лишь стрекотание цикад, шорох травы и учащенное дыхание. Ползли по-пластунски, тащили коробки динамита, мотки с бикфордовым шнуром, сумки с гранатами, оружие, бутылки. По небу размеренно шарил луч прожектора. Когда он склонялся к земле, в полосу света попадала антенна над зданьицем аэропорта. В небе трепыхался черно-белый конус, набитый ветром.

На эти мгновения следовало припасть недвижимо к траве или нырнуть в спасительную тень под крыло ближайшего самолета и переждать.

Глубокой ночью раздался взрыв, и пламя подсветило облачное небо. Минуту спустя в другом конце аэродрома занялось второе зарево.

Наступил черед Цветкова — яркая вспышка предварила новый гром и новый пожар.

От ночной тишины ничего не осталось. Выстрелы, пулеметные очереди, разрывы гранат, топот бегущих, вой сирены, свистки, крики, стоны, звон разбитого стекла — это вылетели окна в командансии у восточных ворот…

«Последние часы Мадрида»

Давно уже пора было вывести в резерв несколько танков Армана, которые больше других пострадали в последних боях. Но Арман переговорил с ремонтниками, с военинженером Алымовым и оставил у себя все израненные танки — их можно уподобить раненым танкистам, которые отказались покинуть поле боя и отправиться в госпиталь.

4 ноября франкисты захватили аэродром «Куатро виентос» — «четыре ветра» — до Мадрида 10 километров. На улицах города стала слышна артиллерийская канонада.

Арман сделал запись: «Теперь у нас в строю 16 танков. Личный состав основной роты за семь дней беспрерывных боев окончательно измотался. Материальная часть требует ремонта. Но думать об отдыхе не приходится. Чувствуется приближение критических дней борьбы за столицу республики».

Весь день 4 ноября десять танков курсировали по предместьям Мадрида, создавали впечатление, что танки воюют на многих участках фронта. Арман отдал приказ вести более интенсивную, чем обычно, стрельбу, короткими огневыми контратаками тормозить наступление противника. Сидя в танке на исходной позиции, Арман слышал радиопередачу мятежников «Последние часы Мадрида», она прозвучала в тот день впервые. Арман узнал, что генерал Мола, один из подручных Франко, въедет в Мадрид на белом коне. Парад перед зданием военного министерства примет глава государства, высокопревосходительный сеньор генерал Франко. Названы капельмейстеры одиннадцати военных оркестров.

Франкисты в радиопередачах «Последние часы Мадрида» все чаще называли дату 7 ноября. Ссылаясь на германские источники, передавали, что «по совету некоторых друзей генерал Франко избрал этот день специально для того, чтобы омрачить ежегодный праздник марксистов, годовщину большевистской революции».

В тот самый день в Валенсию двигалась длинная вереница шикарных «кадиллаков», «испана-сюиз» и более скромных автомобилей: из Мадрида танком уезжал Ларго Кабальеро и его разношерстное правительство. Оборону Мадрида, по существу, взяли в свои руки коммунисты во главе с Хосе Диасом, Долорес Ибаррури и Антонио Михе. Правительство же считало положение Мадрида безнадежным. В оставленных инструкциях предусматривалась возможность сдачи Мадрида, что породило у иных панические настроения.

6 ноября фашисты заняли Карабанчель, в пяти километрах от центра города.

В этот день капитан сделал запись:

Весь Мадрид строил баррикады. Мобилизация мужского населения от пятнадцати до пятидесяти пяти лет. Тысячи новоиспеченных милисианос получили в казармах винтовки. Проводить строевые занятия было уже некогда, приучались шагать строем в пути на боевые позиции.

Поздними вечерами в штаб обороны Мадрида съезжались командиры, советники из интербригад, полков, батарей, эскадрилий, отрядов. Увы, их маршруты делались все более короткими.

Уже за полночь Арман встретил в штабе Берзина, и тот пригласил к себе на ужин в отель «Палас». В таком небоскребе, как «Палас», апартаменты в крыле второго этажа можно смело назвать бомбоубежищем.

Берзин был в хорошем настроении: наконец-то у Мадрида появилась радиотелефонная связь с Москвой! Кроме того, за последние дни проделана огромная работа — укрепили линию обороны города. С рассвета он обходил передний край фронта с военными советниками; среди них бывали Батов (он же Фриц Пабло), артиллерист Воронов (Вольтер), Хаджи Мамсуров (Ксанти).

Берзин несколько дней подряд бродил в сопровождении Мамсурова по тоннелям метро. Надо полностью обезопасить город от возможных диверсий мятежников под землей. Подполье Мадрида (не в переносном, а в буквальном смысле слова) неплохо знакомо Мамсурову. Ему изрядно пришлось поблуждать-поползать в подземных коридорах, галереях, переходах. Мятежники пытались пробраться с окраин, из пригородов к центру Мадрида, чтобы заминировать и взорвать подземный этаж города, вызвать панику среди жителей и защитников Мадрида. Но те шесть мин, которые они взорвали под землей, не принесли большого вреда. Диверсанты из «пятой колонны» были частью истреблены, частью обезврежены.

Берзин, Мамсуров, другие советники вместе с испанцами решали, где и как возводить баррикады, где рыть, углублять траншеи, где устанавливать пушки и пулеметы, какие мосты через Мансанарес заминировать и подготовить к взрыву, где оборудовать командные и наблюдательные пункты.

Крыша шестнадцатиэтажной башни «Телефоника-сентраль», где находился центральный телеграф, — самый удобный пункт для наблюдения. С недавнего времени там обосновался и наблюдательный пункт противовоздушной обороны Мадрида. В их распоряжении оказался захваченный на соседнем фронте телескоп. Он позволял следить за тем, что делается на аэродроме «Куатро виентос» в Хетафе, захваченном мятежниками. В ясную погоду можно засечь вражеские самолеты в момент взлета и принять меры защиты, поднять свои «чатос» или «москас». Телескоп берегли пуще глаза. Когда под лучами солнца стекла его блестели, телескоп накрывали чехлом, а при обстреле загораживали чем могли.

Берзин поручил авиаторам выяснить, с каких аэродромов прилетают в Мадрид гости с бомбовым грузом. Разведчики доложили: больше всего налетчиков с аэродромов Талавера де ла Рейна и Таблада.

Совсем недавно Берзин получил секретный пакет с планом аэродрома Таблада под Севильей и зашифрованной объяснительной запиской. Была приложена и схема зенитной обороны аэродрома. Зениток бояться не приходится, летать на Табладу некому и не на чем, но сжечь самолеты на земле не мешало бы…

В те дни состоялась первая встреча Берзина с прибывшим в его распоряжение военным советником Кириллом Афанасьевичем Мерецковым (в Испании он звался Петровичем).

К. А. Мерецков вспоминал эту встречу:

«Пятая колонна»

За ужином в номере Берзина собрались только те, кому хозяин полностью доверял. Самая наиважнейшая боевая задача — нейтрализация «пятой колонны», той самой, на которую так надеется генерал Мола.

— Восемь тысяч фашистов сидит в тюрьмах. Из них три тысячи кадровых и запасных офицеров, — напомнил возбужденный Кольцов. — Если фашисты ворвутся в город или в городе начнется мятеж — это готовая квалифицированная офицерская колонна. Оставить такую силищу в Мадриде в опаснейший момент! По существу, фашистскую восьмитысячную колонну собрал и организовал, пусть в тюрьме, министр внутренних дел! Ларго Кабальеро признал остроту проблемы, но для эвакуации арестованных не сделал ровным счетом ничего…

Карабанчель — не пригород, не предместье, это окраина Мадрида. Из домов, захваченных на южной окраине, мятежники звонили по городскому телефону, сговаривались со своими близкими. А от своих единомышленников получали секретную информацию о положении в городе и его пригородах.

Вот запись беседы 7 ноября 1936 года Михаила Кольцова с секретарем ЦК Педро Чэка, благородным рыцарем Испанской компартии; в случае захвата Мадрида фашистами Чэка должен остаться в городе как вожак подполья:

Нельзя было забывать об угрозах Франко ознаменовать день русской революции штурмом Мадрида и выступлением «пятой колонны».

Помимо фронтовых операций танки капитана Грейзе 6 и 7 ноября несли в Мадриде патрульную службу. Надо было ежечасно напоминать мятежникам о бронированных часовых в столице.

Арман вынужденно лишал сна своих товарищей, доведенных до крайней степени изнеможения, он понимал, что это жестоко, но иначе не обезопасить город.

А тут еще случилось неприятное чепе: испанские танкисты, приданные роте Погодина, в трудных обстоятельствах, усложненных паникой, оставили на поле боя несколько исправных танков.

— Фашисты могут заслать их к нам в тыл, — помрачнел Берзин.

— Чтобы не опасаться провокации, — сказал Арман, — сегодня же ночью нанесем на башни наших Т-26 белые полосы. Я предупрежу отряд.

«…B ночь на 7 ноября… — вспоминал генерал армии дважды Герой Советского Союза П. И. Батов, — главные свои усилия враг направил на Французский мост. Натиск врага сдерживали советские танки, экипажи дрались отважно. На этом мосту находилась Долорес Ибаррури… Я также оказался на этом направлении. Видел замечательные подвиги, которые совершили советские и испанские танкисты, сдерживавшие натиск врага. Бой шел не на жизнь, а на смерть. У Франко были большие резервы, а наши силы на исходе. Мы с величайшим трудом удерживали свои позиции».

Фашисты 7 ноября пытались форсировать реку Мансанарес и ворваться в город. Но саперы успели заминировать мосты, противника встретили новые баррикады, новые отряды.

Милисианос, оборонявшие Толедский мост, подорвали легкий танк. С первого взгляда незначительный фронтовой эпизод.

Кто мог подумать, что танк окажется столь драгоценным трофеем? У офицера, убитого в танке, нашли боевой приказ генерала Варела о штурме Мадрида. Штурм был назначен на день «Д». В приказе подробно разработан план овладения Мадридом, сформулирован замысел всей наступательной операции.

Приказ генерала Варела стал подлинной находкой для штаба Мадридского фронта, в нем подробно перечислены боевые задачи всех девяти колонн, подготовленных к наступлению. Теперь Берзин знал, какие боевые действия фашистов будут носить демонстративный, отвлекающий характер, а где направление главного удара.

Капитан Грейзе был среди тех немногих, кому стал известен этот приказ.

Выйдя из штаба, он, как и другие командиры, чувствовал прилив сил. Окрепла уверенность в том, что Мадрид удастся отстоять и сегодня, 7 ноября, и в послепраздничные дни. И уже не так угнетали приметы и признаки паники, какая обуяла жителей.

В штабе ломали голову: какой день в приказе генерала Варела назван днем «Д»? Никто не сумел этого расшифровать, нужно быть готовыми к тому, что день «Д» может начаться сегодня, завтра, послезавтра…

На следующий день, 8 ноября, марокканцам и наемникам из иностранного легиона, несмотря на отчаянные усилия, вновь не удалось форсировать реку Мансанарес, обтекающую западные пригороды Мадрида.

Чем ближе за спиной был Мадрид, тем больше упорства накапливалось даже у необученных бойцов, не говоря уже об интербригадах.

Многие умело делали перебежки, укрываясь в складках местности, разумно берегли патроны и не впадали в панику при приближении «юнкерсов». Теперь многие приветствовали танкистов, как полноправные боевые товарищи. А что касается самих танкистов Грейзе, то, по свидетельству Долорес Ибаррури, они «вели бои непрерывно, причем большую часть времени без поддержки пехоты, так как наши командиры еще не научились правильно использовать ее. Республиканские танки внезапно обрушивались на врага, сеяли панику в его рядах, уничтожали артиллерийские батареи.

С рассвета до заката танкисты очищали от противника подступы к городу, возвращались с темнотой, за ночь приводили в порядок машины и, опрокидывая все технические нормы и нормы человеческой выносливости, на следующее утро возвращались в бой».

Михаил Кольцов познакомил Грейзе с Долорес Ибаррури. Она часто бывала на передовых позициях и приезжала к танкистам. Хотела своими глазами посмотреть, как бьются с врагом республиканцы и их друзья — бойцы интербригады.

Арман хорошо помнил день, когда Пасионария впервые приехала в Каса дель Кампо. Время было горячее, фашисты предприняли очередную атаку.

— Я поеду с вами в танке, — твердо заявила она.

Никакие уговоры не возымели действия.

К счастью, поездка окончилась благополучно, и Арман доставил гостью на командный пункт. Он помог ей спрыгнуть с танка, вздохнул с облегчением.

Она крепко пожала ему руку и сказала по-русски:

— Спасибо, товарищ… Большое спасибо…

— Не страшно было, товарищ Долорес?

— У шахтеров в забое бывало страшнее.

— Но там же не стреляли. А здесь…

Капитан скрылся в башне…

Еще до рассвета Берзин уехал в Валенсию по дороге «номер семь», забитой паникерами и дезертирами; по этой дороге эвакуировали женщин и детей, и по ней же на днях, оставив Мадрид на произвол судьбы, тайком улепетывали министры. Правительство сочло положение Мадрида безнадежным.

Что же делать, если генерал Гришин — главный военный советник, и ему полагается ежедневно поддерживать контакт с военным министром, с коалиционным правительством.

Берзин знал, что в Мадриде положение стабилизировалось, там остается надежный штаб обороны, остаются такие боевые товарищи, как Хосе Диас, Висенте Роха, Долорес Ибаррури, Педро Чэка, Антонио Миха, группа военных советников, интербригады и дружинники, они совместными усилиями с каждым днем крепят оборону Мадрида…

Но кто мог тогда, в начале ноября, подумать, что этот военный рубеж на два с половиной года станет границей между фалангистами и республиканцами, между фашизмом и народной революцией?

Хаджи у анархистов

Колонна анархистов, которой командовал Дуррути, прибыла из Каталонии после длительных переговоров с правительством, чтобы защищать или, как самоуверенно заявляли анархисты, «спасти» Мадрид. Анархисты потребовали: «Отведите нам самостоятельный участок, дайте точную боевую задачу. Мы всем покажем, чего сто́им». Бригада насчитывала три тысячи уже обстрелянных бойцов, они отлично вооружены, обмундированы.

Берзин был озабочен формированием и боевой подготовкой резервов в Альбасате, этот город стал учебным центром и для бойцов интербригад, и для анархистов, и для прочих. Берзин направил туда группу военных советников.

Советник А. И. Родимцев пытался приохотить к пулеметам «максим» даже самых упрямых анархиствующих лентяев. Посмотрев фильм «Мы из Кронштадта», они картинно наматывали на себя крест-накрест пулеметные ленты, но при этом хныкали, что «максим» слишком тяжел.

Когда Дуррути порекомендовали военного советника, он отказался. Но затем согласился: услышал отличные отзывы о Ксанти, о его военном таланте, недюжинной храбрости в разведке, его походах в тыл мятежников и о том, как он разгуливал там в крестьянском платье.

Дуррути поставил при этом условие, что Ксанти будет единственным коммунистом во всей бригаде, сражающейся под красно-черным знаменем. Берзин попросил срочно присвоить майору Ксанти звание подполковника, это должно импонировать Дуррути. А то еще какой-нибудь анархист усмотрит падение престижа командира: знаменитый Буэнавентура Дуррути советуется с майором!

Ксанти переехал из подвала, где теперь обосновался штаб обороны Мадрида, на командный пункт Дуррути. В эти дни шли ожесточенные бои в парке Каса дель Кампо и в Университетском городке.

Дуррути и подполковник быстро нашли общий язык. Спали под одной крышей, обедали вместе и, случалось, шли рядом в атаку.

Дуррути проникался все большим доверием к советнику — смуглолицему черноглазому статному человеку тридцати двух лет.

Дуррути был откровенен с Ксанти, который платил командиру той же монетой.

Иногда Дуррути и его советник жарко спорили. Дуррути любил подчеркивать неприязнь к централизованному руководству и уверял, что все генералы на свете враждебно относятся к своим народам.

Еще более острые споры вызвала путаная программа анархистов.

Да, неохотно, скрепя сердце, соглашался Ксанти, советские люди признают их заслуги в русском революционном движении.

И справедливо, что в бригаде Дуррути есть батальоны, носящие имя Кропоткина и Бакунина, что испанские анархисты чтут их имена.

Но назвать батальон именем Махно? С этим Ксанти никак не мог примириться.

Еще больше негодовал военный советник Петрович (Мерецков).

— Ведь Махно — бандит, — громогласно возмущался Петрович. — Когда я служил в конной армии Буденного, мне пришлось сражаться с махновцами. Эти разбойники грабили трудящихся и вредили народной власти. Не случайно в твоих колоннах, Дуррути, столько всяких недостойных людей. Разве можно допускать к революции нечистоплотных? Я уверен, что в колонны затесались и фашисты. Если их не изгнать, они подведут в первом же бою и принесут несчастье.

Через несколько дней Ксанти попросил у Дуррути разрешение отлучаться в свободные часы из штаба.

— Куда? — спросил Дуррути ревниво.

— Вы, анархисты, очень плохо стреляете из пулемета «максим». — Ксанти не собирался церемониться. — Хочу обучить их и сколотить пулеметные взводы.

— Обучи и меня…

Танки капитана Грейзе взаимодействовали с колонной Дуррути, капитан часто бывал у него на командном пункте. Грейзе всегда успевал поговорить с Ксанти, товарищем Альфреда Тылтыня по работе.

Дуррути занял пустующий особняк на окраине города, там с шиком расположился штаб его бригады.

«Особняк на тихой улице, обсаженный большими развесистыми деревьями, — вспоминал Роман Кармен в очерке „Дыхание Мадрида“. — По мраморной лестнице поднимаемся с Хаджи в бельэтаж… Массивная дверь из черного дуба охраняется четырьмя здоровенными парнями. У каждого по два маузера. Нас проводят в кабинет, где Дуррути диктует что-то машинистке. Он порывисто встает и, кинувшись навстречу Хаджи, долго жмет ему руку, словно боясь ее выпустить. Он очень нервен. В его черных глазах, всегда светящихся, сейчас — еле уловимая грусть и растерянность. Всего лишь несколько дней назад Хаджи прикомандирован к бригаде в качестве советника, а Дуррути уже не может прожить без него и часа. Он полюбил Хаджи за отчаянную храбрость, за железную волю и жесткую прямоту».

Хаджи взял его за руку, усадил на большой диван, обитый голубым атласом. Он покорно сел и опустил глаза.

— Это верно, Дуррути, что ты отводишь бригаду в тыл? — спросил Хаджи. — Ты знаешь, что резервов нет. Ты оголишь самый ответственный участок фронта.

— Да, я отвожу бригаду! — почти закричал Дуррути. — Люди устали! Устали от бомбежек и артиллерии! Люди не выдерживают!..

— Дуррути, бригада всего два дня на передовой. Ты знаешь, как хорошо расценил народ, что анархисты, наконец, из глубокого тыла пришли драться в Мадрид. И ты знаешь, какое нехорошее впечатление произведет уход бригады. Что тебя заставляет предпринять этот шаг?

Дуррути опустил голову и тихо сказал: «Знаю все, все знаю, но они требуют».

Он снова вскочил и зашагал по ковру. Стиснув кулаки, остановился и, сверкая глазами, сказал: «Поеду в бригаду. Сейчас же».

— Я с тобой, — предложил Хаджи.

— Нет, нет! — словно испугавшись, воскликнул Дуррути. — Нет, я один поеду, — и решительным шагом направился к себе в кабинет, кинув на ходу охране: «Машину. В бригаду».

Он быстро затянул на байковой куртке пояс с пистолетом, мы вышли на улицу. К дому подъехала машина с охраной… Он кинулся в машину, и она в сопровождении четырех мотоциклистов рванула с места. Мы с Хаджи поехали в штаб обороны Мадрида…

Через час, проходя по коридору штаба, я увидел Хаджи. Он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Я его окликнул. Он повернулся, и я увидел, что его глаза полны слез.

— Что случилось?

— Они убили Дуррути. Только что убили.

Предательский выстрел в спину оборвал жизнь Дуррути в момент самой напряженной борьбы его с самим собой и с «классическими» анархистами… Он был честным человеком, он уже готов был сделать правильные выводы из всего, что происходило на его родине, — и его убили.

«Дуррути обещал очистить колонны от враждебных революции лиц, — писал позже маршал К. А. Мерецков. — Но должного порядка так и не навел. Последствия не замедлили сказаться. Под Мадридом его отряды сражались неудачно, а Дуррути вскоре погиб от шальной пули… Я был уверен, что это кто-то из „своих“ отомстил ему за попытки наладить дисциплину. Мне очень жаль было этого отважного парня с невообразимой путаницей в голове, но лично честного и по-своему принципиального».

А что касается военного советника у анархиста Дуррути, дважды Герой Советского Союза генерал армии П. И. Батов вспоминал, что этот человек обладал «страстной целеустремленностью и неутомимой изобретательностью в борьбе с врагом… В Испании наш дорогой Ксанти (так его там величали) помогал защитникам республики организовать разведку. К сожалению, еще не настало время, чтобы в полный голос рассказать о деятельности этого человека, а когда настанет — люди будут читать и удивляться, и радоваться, что среди них живут такие натуры…»

Встреча на крыше

Маленький отряд перебрасывали с места на место девять раз на дню и каждый раз посылали туда, где трещала и рвалась линия обороны Мадрида. Капитан и его боевые товарищи, покрытые гарью и пылью, похудели так, что комбинезоны висели на них, как на вешалке. Покачивались от усталости, мучительно хотели спать, досыта поесть, утолить жажду. Капитан Грейзе уже стал легендарным «танкисто русо».

В обеденное время Арман приехал на ремонтную базу в Алкала де Энарес. Неподалеку от памятника Сервантесу, уроженцу этого местечка, Арман встретил огорченного полковника Кривошеина.

— Сегодня получен приказ, — сказал Кривошеин. — Наш отряд отзывается на Родину. Но нельзя уехать, не попрощавшись с товарищами из комитета обороны Мадрида.

В Центральном Комитете испанской компартии их приняли Хосе Диас, Долорес Ибаррури, Антонио Миха, их соратники.

— Солдатам от приказа деваться некуда, — горестно развел руками Кривошеин; через несколько дней он навсегда перестанет называться полковником Мелле. — Вот если бы вы попросили Москву, товарищ Диас, может, оставили бы…

— Кое-кого выпросили, а остальным придется уехать.

— Может, в «кое-кого» и мы угодили? — спросил Кривошеин.

— Угодили, да не все. Вам об этом скажет ваше начальство. Например, капитану Грейзе прощаться рано. А с вами, полковник Мелле, и с группой храбрых танкистов мы расстаемся с сожалением.

Теплые слова благодарности, дружеские объятия…

Из здания ЦК Арман на своем броневике заторопился в «Телефоника-сентраль», чтобы с высоты шестнадцатого этажа уточнить боевую обстановку на реке Мансанарес.

На макушке «Телефоники» он застал Берзина, который, утром приехал из Валенсии, еще одна — какая по счету? — ночь в куцых обрывках сна. Обязанности принуждали его как главного военного советника поддерживать постоянный контакт с удравшим из столицы коалиционным правительством, с военным министерством. Но как только появлялся просвет, Берзин мчался по уже наезженной им дороге «номер семь» в истекающий кровью Мадрид.

Шоссе постоянно забито беженцами со скарбом и скотом или сиятельными грандами с тяжеловесными обозами, вереницами телег и карет. Автомобили, повозки, двуколки, мотоциклы, велосипеды, детские коляски, навьюченные лошади, мулы, ослы. Уже много раз мчался навстречу громыхающему, скрипучему, голосистому потоку Берзин, чтобы через день-два снова в неотступной тревоге спешить в тыловую Валенсию, куда его снова властно звали обязанности.

Берзин стоял на крыше «Телефоники» во весь рост, слегка расставив крепкие ноги, в светло-сером костюме, в шляпе. Он изучал пригородную линию фронта, в руках бинокль, но не обычный артиллерийский, а двенадцатикратный, так называемый адмиральский.

Арман заговорил с ним о свежей новости. Рад, что его оставляют, — постарается и дальше быть полезным командованию.

Берзин вглядывался, не отнимая бинокля от глаз, и Арман не увидел снисходительной усмешки на его лице. И только когда Берзин с удовольствием рассмеялся, Арман понял, что никакой новости он сюда, на шестнадцатый этаж, не доставил. Берзин признался, что сам обратился к Хосе Диасу с просьбой оставить капитана Грейзе в Испании, и его включили в список незаменимых военных специалистов.

— Это мое предложение. Не возражаешь? Ну я так и знал…

С латаным-перелатанным танком и многострадальным экипажем капитан Грейзе расстанется в самые ближайшие дни. Ему надлежит провести в Арчене курс занятий не только с новобранцами-испанцами, но и поделиться опытом с вновь прибывающими танкистами комбрига Павлова.

И еще одно поручение Арману — срочно наладить изготовление оружия и боеприпасов на заводах под Барселоной, в Валенсии, в других городах и местечках Каталонии.

— Кто, если не мы, непосредственно с поля боя, — Берзин обвел панораму широким жестом левой руки, — укажем нашим конструкторам на слабые и сильные стороны наших танков?

Истребители наши не уступают немецким — пока не ступают! — а скоростной бомбардировщик СБ несомненно превосходит по всем статьям машины подобного назначения. Однако новые истребители «мессершмитт-109», «капрони-113» и некоторые другие модели таят в себе много скрытых угроз.

Куда бы ни забрасывала Берзина военная судьба — на Дальний Восток или в Испанию, — он всегда думал о завтрашнем дне Красной Армии, им владело святое творческое беспокойство.

Главного военного советника при правительстве Ларго Кабальеро генерала Гришина знали в штабах Центрального, Мадридского и других фронтов. Но можно не сомневаться, что его настоящее имя хорошо известно и контрразведке Франко, и итальянской ОВРА — тайной полицейско-шпионской и террористической организации, и абверу германского вермахта, и гестапо.

А в тихом московском переулке, в доме, который разведчики называли Центром, Берзина заглазно звали Стариком. Подпись «Старик» с глубоким уважением зашифровывали и расшифровывали радисты. Возглавляя пятнадцать лет военную разведку, Берзин оставался молодым, полным творческой энергии. Казалось, она накапливалась с годами напряженной, изнурительной работы, и все больше знаний хранилось в его памяти, и многое он не позволял себе забывать. У него прошли выучку немало талантливых учеников и преданных помощников, среди них — Рихард Зорге и Лев Маневич. Он учил их предугадывать, предусматривать, отгадывать головоломные загадки, добывать чужие секреты, зорко вглядываться в завтрашний день.

За месяцы напряженной работы в Испании Берзин не раз убеждался в том, что многое из нашего вооружения следует совершенствовать и обновлять.

Берзин поглядел на часы, пора ехать в штаб обороны, он ждал звонка из Москвы. Разговор продолжали по-латышски.

— Но тебя оставляют, — сказал Берзин, — не для того, чтобы ты со своей потрепанной ротой отбивался от Франко, Гитлера и Муссолини.

Участвовать в боях, во всяком случае в ближайшее время, Грейзе не будет. Нельзя рисковать опытом, накопленным за месяц боев.

Капитан Грейзе, можно сказать, на собственной бронированной шкуре, в специфических условиях сильно пересеченной гористой местности изучал тактику боев.

— Есть еще одна особенность в боях на испанской земле, — сказал Арман озабоченно, — старинные каменные строения, каменные заборы весьма удобны для засад. Противник умело использует эти маленькие крепости.

Берзин с нескрываемым интересом выслушал Армана, закивал в знак согласия, по привычке приглаживая подстриженные ежиком волосы, и добавил:

— Ты провел много огневых дуэлей с итальянскими «ансальдо». Твоей роте больше всех досталось от маленьких крепостей, от бутылок с бензином, от новых противотанковых пушек Круппа. Если говорить начистоту, твой опыт нужен не только испанцам. Он нужен и нашим танкистам, которые сменят отряд Кривошеина.

Берзин снова перешел на латышский и сообщил Арману, что ожидает пополнения.

— Об этом никому ни слова. Впрочем, тебя о таких вещах предупреждать излишне.

Много лет спустя в мемуарах «На службе народу» Мерецков рассказал о боевых встречах с Арманом в Испании:

«Я не боюсь не быть»

Уже две недели новоявленный оружейник Грейзе не залезал в люк танка, не усаживался на верткое маленькое креслице в башне у пушки, не трясся под огнем в бронированной коробке, не ловил целей в перекрестие. А вчера не вытерпел и на отремонтированном танке махнул в Мадрид — за 28 километров от ремонтной базы.

За две недели, которые Арман не был на переднем крае, линия фронта осталась почти неизменной. В Университетском городке она, как и прежде, проходила между зданиями медицинского и философского факультетов; по-прежнему линию фронта пересекали трамвайные рельсы и по-прежнему в нелетную погоду было многолюдно на прилегающих улицах Мадрида, особенно на площади Пуэрто дель Соль. А жестокие, беспощадные бомбардировки продолжались, нашим истребителям «чатос» («курносые») не всегда удавалось отогнать «юнкерсы» и «хейнкели».

Очередная бомбовая гроза над Мадридом только что прошла, когда Арман сел в броневик и двинулся через задымленный город, подсвеченный заревами. С болью проехал Арман мимо свежих руин в рабочем квартале Тетуан, рядом с ареной для боя быков. Надо же самому осмотреть позиции противника! Там, под носом у мавров, он успел поругаться с командиром отряда анархистов, тот нагло обвинил танкистов в трусости и уверял Грейзе, что позиция марокканцев неприступна. Надо было этому горлопану, пьянствующему под знаменем «Смерть или победа!», показать, как воюют настоящие танкисты.

В засаде стоял с открытым люком старенький, закопченный танк, изредка постреливавший с места; экипаж из двух молоденьких испанцев.

Арман забрался в этот танк, механик-водитель и башнер его сразу узнали. Танк решительно атаковал позицию марокканцев.

А назавтра в Алькала-де-Энарес у отеля «Сервантес» появился связной на мотоцикле с коляской. Пакет от генерала Гришина: «…предлагаю срочно явиться…»

Предчувствие если не беды, то какой-то неприятности.

Арман невесело взглянул на памятник Сервантесу против отеля. Пожалуй, Санчо Панса прав, предпочитая, чтобы ему прежде загадки давали ее отгадку.

Чтобы не нарушить работу штаба Мадридского фронта, командование решило перебраться в здание министерства финансов. Там пустовали подземные подвалы-сейфы — бронированные казематы, где когда-то хранились золотой запас страны, валютный фонд, ценные бумаги. Подвалы, иные на глубине трех-четырех этажей, кое-где расширили, устроили вентиляцию, протянули туда кабель, обставили кое-какой малогабаритной мебелью. В этих комнатах с металлическими стенами обосновался генерал Миаха со своим штабом.

Арман застал в бронированном подземелье Хаджи Мамсурова. Тот сказал, что Берзин узнал о последнем бое Армана в Университетском городке и рассердился. Ждет Армана у себя в отеле «Палас». Там лазарет, но в левом крыле осталось несколько номеров с постояльцами.

Берзин хмуро поздоровался с Арманом и, не пригласив сесть, спросил:

— Для чего тебя оставили здесь, Пауль? Чтобы ты очертя голову играл в жмурки с новыми бронебойными снарядами «бофорс»? Решил показать этому анархисту безумство храбрых? Однако не славу нужно петь такой храбрости, а ругать за нее! Категорически запрещаю подобные променады под прямой наводкой противника! За каким дьяволом тебя понесло к зданию философского факультета? Самый опасный участок в Университетском городке! Несколько германских пушек в засаде. Окна первого этажа — как амбразуры…

— Дело в том, что я не успел сдать экзамен на отделении философии Рижского университета. И увез «хвост» за собой в Париж. Идеалистическая философия Канта. Вот я и решил сдать экзамен в Мадриде. Не все равно, где факультет? — Арман раскатисто, самоуверенно рассмеялся.

— Ты, кажется, считаешь себя очень остроумным? — Глаза Берзина стали жесткими, ледяной тон не предвещал ничего хорошего. — А мне, Пауль, почему-то не смешно. Вот не на шутку меня разозлить тебе удалось. Юморист-самоубийца… Если бы я принимал у тебя экзамен по философии Иммануила Канта, я бы влепил тебе двойку. Ничего ты, Пауль, не понял в его «Критике чистого разума», в его учении о целесообразности и красоте. Чем бесстрашнее человек, тем большей опасности он себя подвергает в момент, когда ему отказывают тормоза. В танке твоем тормоза в порядке, чего не могу сказать о его бывшем командире.

Арман готов был провалиться сквозь землю, румянец выступил на его впалых щеках.

— Ремонты, запасные части, занятия, — невнятно оправдывался он. — Затосковал по горячему делу, по танку. Защищать Мадрид в тот момент, на том участке было просто некому. Я ведь не демобилизовался!

— А я демобилизовался? Меня ты не считаешь защитником Мадрида? Я ни разу не стрелял из орудия. Не прострочил ни одной ленты из «максима». Только один раз палил из маузера в пилота, который вел «юнкерс» на бреющем полете. Если бы ты помчался в атаку со своим экипажем — полбеды. Ты же хвастался, что, когда идешь в бой со своими Лысенко и Мерсоном, у танка и броня толще. Но ты нырнул в башню и поскакал с зелеными сосунками. Может, и хорошие ребята эти испанцы-новобранцы. Но все же не экипаж капитана Грейзе! Не для того Хосе Диас просил тебя оставить, чтобы ты цирковые номера представлял между медицинским и философским корпусами! Знаю, ты давно интересовался театром. Но не цирком же! — Берзин говорил, не повышая голоса, спокойным тоном, но в нем слышались злые нотки. Приходилось говорить неприятные вещи человеку, которого он любит, кому доверяет. И больно утратить хотя бы крупицу этого доверия. — Чтобы это было в первый и последний раз!

— Не один, а два таких первых раза на моей совести. Не сердитесь. Обещаю, не повторится…

— Не повторится прежде всего потому, что я запрещаю тебе безрассудно себя вести. И ты не посмеешь меня ослушаться! Не забывай, что и смелость должна быть осторожной и риск — умным. Да, запрещаю. Но одновременно обещаю не жаловаться Альфреду на его младшего, не всегда разумного брата.

Арману было вдвойне стыдно, потому что ухарство на переднем крае — против его собственных взглядов и принципов. Сколько раз сам предостерегал на занятиях молодежь — и на тебе… Он покраснел и, пытаясь избавиться от неловкости, а может быть, желая прервать жестокое нравоучение, неожиданно для Берзина, с волнением прочел по-латышски Яна Райниса:

— Каждый из нас обязан делать все для того, чтобы остаться жить и жить, — сказал Берзин раздумчиво. — Как можно дольше обнимать людей добрым дыханием! Но будь созвучен зову бури, а не бурному азарту минуты! Перед каждым из нас закроет солнце черная дверь. Но пусть наше расставание с солнцем произойдет как можно позже. Я тоже не боюсь не быть. Но чтобы остаться жить и жить, как это удалось Райнису, нужно сделать как можно больше добра людям и не торопить свою разлуку с солнцем… Прошла только неделя, как ты стал Героем Советского Союза. Ты хорошо представляешь меру своей ответственности? И как будет счастлив Альфред, узнав об этом постановлении ЦИК СССР. «…Образцовое выполнение специальных и труднейших заданий правительства…» — Помолчав, он добавил: — Наверное, ты сегодня подумал… Ян Карлович не в духе и потому сделал такой строгий выговор. Я навсегда запрещаю тебе дешевое мальчишество! Подставлять под пули и осколки свой лоб, когда мы каждый день несем невосполнимые потери… Подумай об этом, Пауль!..

Берзин согласился с Арманом, что боевой дух, стойкость защитников Мадрида повысились. Но его возмущает, иногда пугает безграмотное и бесталанное военное командование. Никак не могут договориться между собой командующие, штабисты Мадридского и Центрального фронтов. Двоевластие, неразбериха, путаница, бестолковщина, разногласия, по-пустому спорят, не могут поделить между собой войска. Опаздывают с боевыми приказами, медлят с контрударами. И это потерянное время оплачивается кровью патриотов.

Берзин заговорил по-латышски:

— Противник слишком хорошо осведомлен о наших замыслах. — Он ходил из угла в угол, потирал лоб или поглаживал свой начавший седеть ежик — признак сильного волнения. — Идет утечка информации. Я убежден, что где-то в штабе сидит офицер из «пятой колонны». А я бессилен. Нужна контрразведка, а ее нет. Если бы не Хосе Диас и Центральный Комитет компартии, вся оборона Мадрида давно бы развалилась…

Вынужденная посадка

Фашисты настойчиво наступали на Малагу. Надо было во что бы то ни стало остановить их натиск, и отряд Хосе Муньоса Гарсиа, находившийся под опекой Артура, подрывал дороги, мосты, ведущие в Малагу из Гранады. С 25 января по 4 февраля 1937 года было уничтожено пять мостов. Во всех операциях принимала деятельное участие невысокая, худенькая, но выносливая, сильная духом переводчица Хосефа — Елизавета Паршина.

Наверное, не только Артур, но и Хосефа, и Хосе Муньос Гарсиа, и легко раненный в грудь жизнерадостный подрывник, отказавшийся отправиться в лазарет, и молчаливый шофер Паскуаль надолго запомнили печальное расставание с Малагой.

Неистово цвел в садах и палисадниках миндаль, но его горьковатый аромат заглушали запахи горелой земли, резины, пороха.

Подрывники должны оставить Малагу последними, чтобы по приморскому шоссе успели уйти на восток толпы беженцев и группы безоружных парней, которые так и не дождались винтовок. Хосе со своими отпальщиками должен своевременно взорвать мост — не раньше и не позже самых критических минут… Чтобы взрыв не вызвал на шоссе панического бегства, которое испанцы называют «чакетео», когда бегут без оглядки, сбросив с себя даже жакеты…

Артур не собирался со своим отрядом принимать участие в «чакетео» после ухода из Малаги. Нужно сделать все, чтобы приморское шоссе стало непроезжим и непроходимым для франкистов.

Вскоре после того, как республиканцы сдали Малагу, случилась большая беда. Около полудня зенитным огнем был подбит и совершил вынужденную посадку наш скоростной бомбардировщик. Это произошло на берегу Средиземного моря, западнее Малаги, в районе Мотриля.

Поспешно отступая, милисианос помогли экипажу, пострадавшему при аварии. Два летчика — рослый и низенький — вытащили из кабины раненого товарища, донесли его до шоссе, уложили в машину. Фашисты были совсем близко, и по заверениям летчиков уже не было возможности разоружить СБ, снять пулеметы новейшей модели. Каждый из них — с металлической лентой, набитой патронами — весит больше пуда, а турельный пулемет в хвосте демонтировать еще сложнее. Два спаренных пулемета из кабины штурмана сумели утопить в канаве, а два других и ленты к ним милисианос унесли с собой, рассчитывая использовать в отступательных боях.

В послеобеденный час майора Артуро разыскал в штабе Малагского фронта мотоциклист. Связной только что примчался из Валенсии и, когда слез с сиденья и отряхнулся, его не стало видно в облаке пыли. Он достал из-за пазухи секретный пакет: боевое задание. Бумага подписана «Вецайс».

Спрогис улыбнулся: он узнал почерк Берзина, а «Вецайс» — по-латышски «старик».

Однако самолет уничтожить не успели. Советник вызвал к себе майора Артуро.

— Машина уникальная, за ее чертежами гоняются разведчики многих стран. Как только о самолете узнают в Севилье, где стоит немецкая эскадрилья «Кондор» и эскадрилья Физелера, они пришлют лазутчиков. Нельзя позволить его фотографировать, измерять, демонтировать. Вам надо во что бы то ни стало уничтожить машину. В казарме полка на окраине разыщите испанского майора. Он находился в колонне отступающих, знает, где именно СБ совершил посадку, и может указать это место.

Сложность задания усугублялась его срочностью. Ночью фашисты наступать не станут, а утром наступление возобновится. Поэтому дорог каждый час. Чем дальше фашисты успеют продвинуться вдоль берега на восток, тем глубже в тылу окажется самолет и тем удлинится маршрут подрывной группы. Придется пройти-проехать по тылам больше двадцати километров.

Испанского майора нашли быстро. Он был растерян предложением и неуверенно согласился принять участие в поисках.

Какая досада — отряд сержанта Хосе сейчас на боевом задании, и Артуру придется идти на операцию с теми, кого ему наскоро выделили в штабе: с незнакомыми и не обстрелянными еще парнями.

Артур быстро разработал план операции. Поедут в тыл к мятежникам на двух машинах — впереди четырехместный «форд», за ним шикарный лимузин — восьмиместная «испана-сюиза».

Заехали к летчикам, чтобы ознакомиться с характеристиками подбитого самолета. Скоростной бомбардировщик двухмоторный, моторы по 850 л. с., водяного охлаждения, аналогичные моторам фирмы «испана-сюиза». Конструкция цельнометаллическая. Трехлопастные металлические винты. Двухколесное шасси убирается назад. Четыре бензобака. У штурмана прозрачная полусфера, два спаренных пулемета. Пилот сидит чуть повыше штурмана, тоже в стеклянном фонаре.

— Вроде бы с самолетом я познакомился. Только неясным осталось, где расположены бензиновые баки. Вы не знаете? — спросил он Лизу Паршину.

От штаба отошли два автомобиля. Артур приказал снять и выбросить ветровое стекло на своей машине, сел рядом с водителем, пулемет в руках. Когда-то, еще будучи кремлевским курсантом, он с отличием окончил пулеметную школу. На заднем сиденье устроились майор-проводник и Лиза Паршина.

Хорошо были снаряжены эти «андалузские тачанки». Три ручных пулемета, несколько редких в ту пору американских автоматов «томпсон», да еще у всех гранаты.

Артур решил не брать с собой динамита. При сверхбыстрой езде по дороге-серпантину их может подстеречь и камень, упавший с крутого обрыва, и воронка. Динамит может взорваться от сильного удара, толчка. Недавно произошел такой случай: на мула погрузили коробки с динамитом. Погонщик стеганул его хворостиной — медлительный, ленивый мул круто повернулся и взбрыкнул, тщась ударить погонщика, слегка подпрыгнул, встряхнув коробки. Артур похолодел: сейчас взорвется и мул, и динамит в коробках, и погонщик со своей хворостиной. Но все обошлось.

«Брать с собой канистру с бензином? Пожалуй, нет смысла. Вряд ли СБ сел из-за нехватки горючего. Такое могло случиться, если бы он тянул к себе на аэродром и не дотянул. А он летел к Гибралтару».

Скорее всего горючее в СБ осталось, на него Артур и надеялся. На взрывчатку рассчитывать нельзя — не пойдет самолет на посадку, вынужденную, с бомбовым грузом.

Дорога петляла мимо виноградников, лавровых, апельсиновых, лимонных, померанцевых рощ, кукурузных полей, чайных плантаций.

На шоссе скорость уменьшилась. По дороге двигались беженцы на тележках и пешком. Та степень усталости, когда не «идут», а плетутся из последних сил.

Скрипучие двуколки на огромных колесах, перегруженные домашним скарбом. Коровы, козы, такие же замученные, страдающие от жажды, как и их поводыри. Лошади, мулы, ослы навьючены тюками. К седлам приторочены с обоих боков плетеные корзины, а в них — детишки. В больших решетах под обрывками сетей сидят куры, сонные на этом сумасшедшем качающемся насесте…

Попадались и здоровые молодые мужчины. Около пяти тысяч желающих вступить в ряды народной милиции так и не дождались винтовок, обещанных им болтунами-социалистами и анархистами, они ушли из Малаги безоружные. Беженцы опасливо поглядывали на небо, не покажутся ли воздушные пираты?

Проехала длинная вереница повозок с тяжелоранеными. Тех, кому не хватило места, несли на одеялах.

Поездка к линии фронта навстречу потоку беженцев и раненых была далеко не безопасной. Милисианос с оружием в руках требовали, чтобы машины повернули обратно и эвакуировали раненых, которые нуждались в срочной помощи. Группы возбужденных беглецов то и дело останавливали машину. Не объяснишь же каждому, куда они мчатся сломя голову.

Вооруженная до зубов команда Артура одета кто во что горазд. Встречная толпа, принуждая головной «форд» к остановке, обращалась только к майору; на нем комбинезон с молнией, офицерская сумка. А майор отвечал невнятно, чаще оглядывался назад, чем смотрел вперед, и производил впечатление неумелого вруна.

Некоторые раненые недоверчиво косились на майора. В те дни немало офицеров перебегали к противнику, и вид пожилого, грузного, с поседевшими висками майора, едущего в сторону мятежников, вызывал подозрения. Майор, по мере того как приближались к линии фронта, становился растеряннее. Он был напуган, жалел, что согласился участвовать в этой поездке.

Быстро смеркалось, дорога становилась пустыннее. Воинственно настроенные милисианос пытались заставить Паскуаля и второго шофера повернуть назад, но с опаской поглядели на грозно вооруженных пассажиров и отстали. Артур понимал, что могут открыть огонь вдогонку, и приказал увеличить скорость.

Вскоре им встретился раненый, ковылявший по дороге.

— Меня все обогнали. Я самый последний. Дальше никого из наших нет. Я не имел права уйти раньше, чем убедился — от моей роты никого не осталось. Ехать нельзя. Дальше — фашисты.

— Вот мы и должны точно выяснить, где сейчас это «дальше».

Раненый понимающе кивнул.

А «дальше» Артур остановил машину, прислушался — не слышна ли канонада или перестрелка.

Где-то близко линия фронта, которую здесь точнее было бы назвать не линией, а пунктиром. Артур решил разведать дорогу. Три или четыре раза уходил вперед, издали светил Паскуалю карманным фонариком, показывая, что можно ехать. Артуру пришла идея: первая машина пойдет на третьей скорости с включенными фарами, а вторая последует за ней во тьме.

В чем достоинство Артура как военного разведчика? Берзин приучал Артура думать за врага, предугадывать ход его мысли, предусматривать его поступки.

«Мчится освещенная машина, я не прячусь, значит, свой, — решат фашисты. За красных нас не примут. Не психи же едут, в самом деле! Фашисты издали огня не откроют. Скорее всего, машину с фарами подпустят ближе, чтобы остановить».

Приказав Паскуалю поддать газу, он на полном ходу щедро прострочил из пулемета шоссе и домик, тут же погасил фары, и обе машины промчались в тыл к фашистам.

Проехали по шоссе километров семь-восемь. Испанский майор все больше нервничал и не очень уверенно сказал, что дальше ехать нельзя. Левее шоссе, у моря, скоро покажется деревенька, а за ней нужно искать плантацию сахарного тростника, куда спланировал подбитый самолет.

Водители зарулили в тень скалы, в небольшой грот обочь дороги, где за густой рощицей трудно заметить машину. Шоссе петляет здесь по узкой террасе, выдолбленной над крутым берегом моря; с севера над шоссе нависает горная гряда, отрог Сьерра Техада.

Замаскировались ко времени, с запада послышался шум моторов, — он приближался. Артур дал команду всем залечь в придорожной канаве. Огонь открывать только в случае, если группу обнаружат. Мимо медленно проехали машины с франкистами, ничего не заметив. Поднялись из канавы и не увидели Мануэля и Леона. После не долгих поисков Артур понял — сбежали. Проклятия на их головы! Но ручной пулемет и сумка с патронными дисками остались в канаве, поэтому их трудно заподозрить в измене; парни просто струсили. Артур протянул Лизе оставленный пулемет, диски и сказал: «Держи, будешь пулеметчиком».

Под тяжестью ноши Лиза невольно пригнулась. Увидев это, Артур молча отобрал у нее пулемет и передал Сальвадору, а сумку с двумя дисками все же оставил ей.

Перед тем как расстаться с водителями, он приказал Паскуалю развернуть машины на восток, потому что неизвестно, найдется ли потом время на разворот. А вдруг придется удирать без оглядки?

— Если мы к утру не вернемся — автомобили вывести из строя, — приказал Артур. — Сами с оружием уйдете в горы.

Группа свернула налево и, сторонясь проселочной дороги, двинулась к морю, по виноградникам, по садам, в юго-западном направлении.

Под ногами появились лужи, почва становилась все более болотистой, парило. Кто-то споткнулся — низенькая дамба, сложенная из камней. Рослые стебли, густо растущие, хорошо маскировали, но одновременно лишали всякого обзора и облегчали противнику возможность скрытно приблизиться.

«Похоже на кукурузу, но без початков, — подумала Лиза. — Наверно, сахарный тростник».

Пришлось елозить по мокрым кочкам, выдирать ноги из цепких корней, прикрытых жидкой грязью, перепрыгивать через канавы. В Средней Азии такие канавы называют арыками.

Ночь, слегка подсвеченная из-за облаков новорожденным месяцем, была союзником. А случается в разведке: луна шляется всю ночь и только мешает, демаскирует.

Как найти в зарослях самолет?

Плутая в темноте по жидкой грязи, измотались. Девушка ниже всех ростом, ей трудно пробираться в зарослях. Когда раздвигаешь острые листья тростника, недолго порезать руки. Корневища петляют в тине, хватают за ноги… Правда, если во рту пересыхает, можно отломить кусок стебля и пожевать сладкую мякоть.

Они уже дважды прошли, проползли по плантации, не приближаясь к крайним домам деревни, в радиусе километра — никаких следов самолета.

Артур тихо окликнул майора один раз, чуть погромче второй, еще громче — и тот наконец появился, жалуясь на слабость и на сердце. Ни идти, ни ползти дальше не в состоянии. Хочет вернуться к машинам и там подождать. В провожатые ему выделили Ретамеро.

Поиски продолжали четверо: Артур, Сальвадор, пулеметчик Володя и Лиза. Они тихо пересвистывались, окликали один другого, теряя в зарослях и находя друг друга.

А может, фашисты успели утащить самолет? Но тогда тростник полег бы широкой полосой в направлении к шоссе или проселочной дороге.

Месяц, запеленутый в рваные облака, выглянул на какие-то минуты и пришел на подмогу. В тростнике, неподалеку от крайнего дома деревни, забрезжил тусклый отблеск. Артур ускорил шаг — так и есть: металлическое тело самолета.

Пора прощаться

Берзин вызвал Армана к себе в небольшой двухэтажный дом № 8 на тихой улице Альборая и сообщил: ему надлежит срочно выехать в Москву, предстоит доложить о танковых боях за Мадрид. Надо рассказать о тактике боев, дать сравнительную характеристику машин разных марок, рассказать о новинках противотанковой обороны противника. Отъезд в конце недели. Попрощаются в Мадриде, куда Берзин выезжает сегодня ночью, а Арману следует быть там послезавтра.

Их последнее свиданье под испанским небом состоялось после того, как Арман уже попрощался со своим танковым экипажем, Толей Новаком, помпотехами, с Хаджи Мамсуровым, Михаилом Кольцовым, с военным атташе Горевым.

Берзин по-прежнему был встревожен тем, что противник слишком хорошо осведомлен о нас и наших планах на мадридском участке фронта. Он ходил из угла в угол номера в отеле «Палас», потирая лоб и поглаживая седой ежик, — признак сильного волнения. Продолжается утечка информации из штаба. Он убежден, что там сидит осведомленный офицер из «пятой колонны». А генерал Гришин бессилен! Нужна контрразведка, а ее нет. Если бы не Хосе Диас и компартия, оборона Мадрида давно бы развалилась…

— Я сегодня богачом стал, — неожиданно сказал Берзин, и Арман по тону его понял — хочет переменить тему разговора.

Берзин показал телеграмму из Парижа от Международной комиссии по оказанию помощи республиканской Испании. Согласно квитанции секретаря комиссии, из Риги поступило еще 4710 франков в фонд «Красной помощи». Зашла речь о подпольной солидарности латышей. Берзин достал папку и показал Арману воззвание ЦК и рижского комитета «Красной помощи» ко всем трудящимся. Сбор средств для поддержки борцов за свободу Испании начали еще в сентябре. Берзина взволновало письмо от политзаключенных рижской центральной тюрьмы, тоже пересланное ему на днях. «…Пусть со всех концов земли протянутся руки помощи жертвам фашизма! Народ Латвии должен помочь своим братьям и сестрам в далекой Испании. Это обязан сделать каждый честный человек.

Политзаключенные рижской центральной тюрьмы сообщают, что они отказываются получать поддержку от „Красной помощи“, чтобы со своей стороны помочь героической борьбе с международным фашизмом. Пусть пример политзаключенных побудит всех находящихся на свободе оказывать братскую помощь жертвам фашизма в Испании, обильно политой кровью ее народа.

Нет борьбы без победы! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Думаю, Пауль, — сказал Берзин, закрывая папку, — если б мы с тобой сидели сейчас в рижской тюрьме, тоже отказались бы от «Красной помощи» в пользу испанских антифашистов.

Арман полез в планшет, насквозь пропахший гарью, достал томик стихов Яна Райниса и подарил Берзину — Старик любит его стихи.

— А мне вчера один латыш из интербригады, — сказал Берзин, — подарил приказание министра внутренних дел Латвии. — Он показал Арману бумагу: — Надеюсь, переводчика тебе не требуется.

— Должен огорчить господ Гулбиса и Аншмита, — улыбнулся наконец Старик, пряча циркуляр. — Латыши все чаще нарушают это постановление номер 50638. — Берзин заговорил по-латышски: — Ты уезжаешь, но я не разучусь говорить на родном языке. Добровольцы из Латвии едут и едут. Все торопятся в интербригады. Плюют на запрет Ульманиса. И никто не нанялся в иностранный легион к Франко, ни один латыш! Я получаю точные сведения…

Три месяца не снимал Арман кожаной куртки или комбинезона, чаще ходил в шлеме, чем в берете. А когда подымался по лесенке французского самолета с эмигрантским паспортом в кармане, на нем был синий костюм, синий берет, новые ботинки.

Под крылом самолета расстилался пепельно-серый пейзаж с голыми плато, с садами и рощами в котловинах, с змеистыми ущельями, с заплатами серого снега в предгорьях Гвадаррамы и с голубым снегом на вершинах Иберийских гор.

На коленях у Армана лежал раскрытый том Сервантеса. А когда он посматривал время от времени в окошко кабины, ему мерещился то городок Алькала де Энарес, то деревня Эль Тобосо, где жила Дульсинея Тобосская, обожаемая Рыцарем печального образа, то селение Ламанча и ветряная мельница — молино дель вьенто, — с которой сражался Дон Кихот и которая больше трех веков машет человечеству своими ветхими, но бессмертными крыльями.

Три месяца назад ступил он на каменные плиты картахенского порта. Почему же так сроднился с испанской землей? Да потому, что тут пролили кровь товарищи по оружию, тут он оставил прекрасных людей, которых никогда не забудет.

Пришлось Арману в ожидании документов прожить в Париже несколько дней.

В советском посольстве его много расспрашивали об Испании, встретился с группой наших военных советников, специалистов, едущих туда. Среди этих «штатских» был и Родион Яковлевич Малиновский: ему предстояло стать знаменитым полковником Малино.

В воспоминаниях маршала Р. Я. Малиновского можно прочесть:

Зарево за спиной

Все четверо обошли самолет вокруг — ни души. Караульные давно бы услышали их хлюпающие шаги (только Артур умел ступать бесшумно), жесткий шорох тростника.

Шасси сломано, брюхо самолета смято.

Из стеклянной полусферы, из фонаря, где сиденья пилота и штурмана, исходило тусклое мерцание.

Артур вынул маузер и подошел к кабине вплотную — никого. Что же это за таинственный полусвет за стеклом? Он осторожно поднялся на крыло и заглянул в кабину. Мерцание исходило от подсвеченной доски приборов: фосфоресцировали цифры, стрелки. Еще несколько быстрых движений, и Артур шагнул в раскрытый настежь фонарь. Осмотрелся при светлячках приборов. Нет на месте штурманских спаренных пулеметов. Пробрался в хвост самолета, не обнаружил турельного пулемета и пулемета кинжального действия, бьющего по низко идущим целям.

Артур неплохо ориентировался в самолете, был в свое время инструктором парашютного спорта; за его сильными плечами, не забывшими тугих лямок парашюта, более ста прыжков. Как поджечь, как взорвать эту металлическую махину? Прежде всего надо выяснить, осталось ли горючее. «Где баки? Подскажите, пожалуйста, товарищи Архангельский, Туполев или кто-нибудь другой, кто колдовал над этой моделью».

Баки могут прятаться и в плоскостях, и в центроплане. Между мерцающими приборами он увидел бензочасы. Они показывают расход горючего, но сейчас мертвы. Перерезал одну тонкую трубку — никаких признаков жизни. Из второй трубки закапало масло. Перерезал третью — струйкой полился бензин. Парашют пилота лежал сложенный, а парашют штурмана раздернут. Видимо, фашисты из любопытства выдернули чеку, ранец раскрылся, виднеется макушка купола.

Артур вытянул парашют метра на четыре и подложил шелк под струйку. Теперь надо набраться терпения и подождать, пока парашют пропитается бензином.

Время будто остановилось. А только что минуты бежали наперегонки.

По приказу Артуро собрали все гранаты, и Сальвадор связал их крепким парашютным шнуром в гремучую гроздь. На предохранителе граната или нет — сейчас не играет роли, лишь бы капсюль-воспламенитель был на месте. От огня он сработает и без ударника, без пружины. Гранаты осколочные, типа наших «лимонок».

Сперва Артур хотел подложить связку гранат под шасси, но какой в этом смысл? Шасси и так сломано, утонуло в тине, а металлическая обшивка фюзеляжа не позволит огню быстро набрать силу.

Бензин неслышно впитывался шелком, струйка текла тихо, Артур услышал тиканье часов. Он обернулся и увидел вмонтированные в панель приборной доски часы. Циферблат, обмазанный фосфором, светился и был вправлен в ободок. Ободок не что иное, как большая рифленая гайка: когда ее повертываешь, часы заводятся.

Кончиком ножа он осторожно выковырнул из панели светящийся ободок. Часы размером с компактный удлиненный будильник спрятал в карман. Зачем? Скорее всего из профессионального тщеславия и в доказательство того, что забрался в эту кабину! А то вдруг отыщется какой-нибудь Фома неверующий из тех, кто плохо или совсем не знает характера и сноровки Артура Спрогиса…

В каких приборах, в каких стрелках СБ таятся секреты, из-за которых сегодня у командования авиации столько волнений и тревог? Почему так нервничает главный советник по авиации?

Тем временем в кабину натекло масло. На полу — изрядная лужа бензина, пары его все сильней бьют в носоглотку. Поджигать парашют в застекленной кабине — сразу вспыхнет, сам сгоришь ни за понюшку табака. Он вытянул намокший купол на крыло, благо парашют семиметровой длины. Уложил связку гранат между приборной доской и сиденьем пилота. Когда зажег спичку и поднес к намокшему парашюту, заметил, что пальцы у него дрожат; никогда он за собой такого не замечал. Даже неловко стало перед Лизой, он передал ей коробок спичек. Как только на крыле занялось пламя, он увидел розовые, пунцовые, алые отсветы на низких облаках.

СБ воспламенился, и языки пламени вырвались из разбитой кабины. Со стороны деревни раздались крики, свистки, выстрелы. Судя по ним, фашисты в двухстах метрах от самолета, не больше. Как пригодились бы сейчас и Ретамеро, и молодые парни с пулеметом, и майор.

Но выстрелы не приближаются, значит, не решаются подойти, боятся получить пулю в лоб из засады в тростниках.

Фашисты стреляли беспорядочно. Артур приказал уходить, низко пригнувшись или ползком. На огонь не отвечать, себя не обнаруживать. Шальные пули жужжали, как разбуженные среди ночи шмели, соблазнившиеся сладким соком тростника.

Время снова стало на вес золота. Как можно скорее отбежать от самолета, где ты ярко освещен, маячишь мишенью. Собраться всем на восточном краю плантации!

Сколько им предстоит пройти? По подсчетам Артуро, километра четыре-пять, чтобы выйти к шоссе, где в укромном гроте их ждут автомобили. Дай бог, поспеть к предрассветному часу…

Отряд продвигался вдоль берега, когда за их спинами раздался взрыв. Он прозвучал раскатисто; видимо, гранаты взрывались в связке не одновременно. Затем возле самолета будто бы началась горячая перестрелка. Артур объяснил Лизе — рвутся патроны в пулеметных лентах.

Взрывчатка придала зареву новую силу. Все четверо увидели море, подсвеченное темным пурпуром. Вода светилась безбрежным рябым зеркалом, отражавшим зарево.

Восточный склон одной из вершин Сьерра Техада освещен робкими лучами еще не показавшегося солнца, а кактусы, мимо которых быстро шли подрывники по каменистому плато, отбрасывали первые причудливые, почти фантастические тени.

Когда добрались до знакомого шоссе, услышали два глухих взрыва, — это взорвались баки с остатками горючего.

В сером предрассветье показались силуэты двух автомобилей.

Как всегда в сложных обстоятельствах, Артур поставил себя на место противника. Если мятежники, проехавшие по шоссе, обнаружили наскоро замаскированные автомобили — они перебили шоферов и устроили засаду. Пассажиры наверняка вернутся! Не в ночную же таверну Мотриля они отправились. Жаль, не условились о звуковом сигнале, чтобы Паскуаль знал: идут свои.

Сальвадор подобрался к беззвучным машинам с гранатой. Одна-единственная граната — все, что осталось в арсенале отряда. Он заглянул в машины: Паскуаль, второй шофер, юные Леон и Мануэль спали на мягких сиденьях и видели сладкие сны. Не слышали ни винтовочной стрельбы, ни взрывов. Майор и Ретамеро бодрствовали. Только сейчас, продрав глаза, Мануэль и Леон увидели зарево, майор же смущенно отвернулся. Ретамеро с ненавистью глядел на майора, из-за которого он лишился возможности участвовать в боевой операции вместе с товарищами.

Паршина начала было переводить сбивчивые оправдания майора, но Артур не стал слушать. «Хорошо хоть только трус, а не предатель». Но в «форд» майора уже не посадил.

С наслаждением сел Артур на свое месте в передней машине без ветрового стекла. Положив на колени пулемет, который за эту ночь только однажды согрелся длинной очередью, проверил, все ли на местах, и подал команду «Трогай!»

Теперь, когда прошел главный страх — за успех дела — и спало нервное напряжение, он почувствовал озноб. Это в Андалузии-то! Наверное, потому, что полночи проходил по жидкой грязи и ноги промокли до колен.

В машине Артур пожалел вслух, что не взяли с собой еды. При отъезде из Малаги каждая минута была на учете, но все же кто-то сунул в карман банку с сардинами, горсть маслин, лепешку. Да, он обязан был позаботиться обо всех. Хорошо бы обойти сейчас оба автомобиля с фляжкой коньяка, угостить всех, кто того заслужил; в крайнем случае сгодилось бы местное вино — малага.

Проехали с десяток километров, Артур обессиленно склонил голову на плечо. И уже в полусне счастливо улыбнулся: «Вот операция! Все время держали в руках оружие, а ни одного выстрела, кроме очереди по сторожевому домику, не сделали!..» А еще он успел подумать, что группа его не понесла никаких потерь. Ни единой царапины ни у одного человека. Берзин его за это обязательно похвалит…

На обратном пути они подобрали семь раненых, их довезут до Альмерии…

Когда майор Артуро докладывал генералу Гришину об операции, тот, видимо, торопился. И все посматривал на свои ручные часы. Артур вспомнил: «Да у меня же есть подарок для Старика!» Он достал из оттопыренного кармана брюк часы, которые вывинтил в кабине СБ, и протянул Берзину, сказав что-то по-латышски.

— Идут? — Берзин приложил часы к уху.

— С гарантией!

Берзин положил часы на стол, — просторный, чистый, не захламленный бумагами.

— Неплохая вещественная улика! — засмеялся он. — Похоже, ты и в самом деле выполнил поручение «вецайса».

«После отступления из Малаги, — читаем мы в воспоминаниях Елизаветы Паршиной и Артура Спрогиса, — отряд был выведен из подчинения фронту и начал выполнять задания, которые получал непосредственно от генштаба, где советником в то время был тов. Берзин, — в зависимости от ситуации, сложившейся на том или ином фронте».

Не раз приезжал майор Артуро и в предместье Барселоны, в Каса роха. Ждал здесь возвращения Берзина из Мадрида, готовился к операциям, обучал молодых подрывников, минеров, разведчиков работе в тылу.

Майор Артуро в Испании участвовал в подрыве семнадцати поездов. Особо ответственные задания он выполнял в дни генерального наступления фашистов на Мадрид, когда дорога из Севильи на Толедо была забита воинскими эшелонами, а позже — итальянским экспедиционным корпусом, который перебрасывался к Гвадалахаре.

— Действуй, как сумеешь и как будет удобней, — сказал тогда Берзин при прощании. — Но чтобы расписание железнодорожных поездов, идущих к Мадриду, полетело ко всем чертям.

В мае 1937 года Берзин срочно вызвал к себе Спрогиса и приказал провести операцию по захвату «языка» на участке Мадридского фронта, где проходит железная дорога на Гвадалахару. В генеральный штаб поступили сведения о том, что фашисты снова накапливают войска, готовят наступление. Уже неделю разведчики с Мадридского фронта безуспешно пытаются захватить «языка». Вот и решили привлечь к этой операции разведгруппу Артуро.

Это было последнее личное поручение, данное Берзиным майору Артуро незадолго до своего отъезда из Испании.

Прошли, сменяя друг друга, все четыре времени фронтового года. Генерал Гришин навсегда покинул предместье Барселоны Пинс дель Вальес, оказался далеко от берегов Испании. Только старожилы Каса роха помнили это имя. Многими боевыми операциями в «малой войне» стал руководить Хаджи Мамсуров — Ксанти.

Глядя в будущее

Арбатский переулок, промерянный чеканными, медленными в минуты глубокого раздумья, шагами Берзина. Старый дом, не знающий лифта. Знакомый кабинет за плотно обитой дверью, куда проходишь мимо секретаря Наташи Звонаревой.

Громоздкий несгораемый шкаф в углу. Поблекшая с годами голубая штора во всю стену задернута; за ней географическая карта. Письменный стол с массивным чернильным прибором, два потертых кожаных кресла. На столе никаких бумаг, папок.

Последний раз после одиннадцати лет напряженной работы корпусной комиссар Ян Карлович Берзин сидел за этим столом в апреле 1935 года. Его внезапно назначили тогда заместителем командующего Особой Краснознаменной Дальневосточной армией: японские самураи все чаще нарушали нашу границу. В связи с назначением нарком обороны К. Е. Ворошилов издал приказ, в котором говорилось: «Преданный большевик-боец, на редкость скромный, глубоко уважаемый, любимый всеми, кто с ним соприкасался по работе, тов. Берзин все свое время, все свои силы и весь свой опыт отдавал труднейшему и ответственному делу, ему порученному. Уверен, что и в будущей своей работе товарищ Берзин вполне оправдает свой заслуженный авторитет одного из лучших людей Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Когда Франко начал мятеж против республики, Берзина с Дальнего Востока срочно командировали в Испанию, и он пробыл там без малого год. Ему пришлось стать Главным военным советником испанской республиканской армии, и руководить советскими добровольцами, и самому принимать участие в боях. «За проявленное мужество и умелое руководство боевыми действиями в республиканской Испании» его наградили орденом Ленина, он получил звание армейского комиссара 2-го ранга. 9 июня 1937 года его вновь назначили начальником Разведывательного управления РККА.

Уйма хлопот и забот обрушилась на вновь занявшего свой пост Берзина. Прибой информации бился о клеенчатую дверь его кабинета. Но из всей корреспонденции, и зашифрованной, и открытой, которая поступала сюда из разных стран, самыми неожиданными были донесения, доходившие сверхсложнейшим лабиринтом из итальянской тюрьмы Кастельфранко дель Эмилия. Там сидел осужденный на двенадцать лет австрийский подданный Конрад Кертнер. Он, попав в фашистский застенок, изыскал возможность снабжать Центр ценными сведениями. Узнику № 2722, — под этим номером числился в тюрьме Кертнер — Маневич, — удалось с помощью соседей по камере, по прогулкам на тюремном дворе вызнать и передать на волю схему нового прицела для точного бомбометания на большой скорости и с большой высоты, передал и технические пояснения. За этим прицелом охотились разведчики нескольких стран. Для конспирации прицелы поступали на завод Капрони в коробках с яркими наклейками шведской фирмы «Примус». Но домашняя хозяйка немного настряпала бы на таком примусе. На самом же деле в коробках скрывали прицел, который изготовили на засекреченном заводе «Карл Цейс» в Тюрингии.

Маневичу помогли тюремные товарищи, оружейники. Они устанавливали эти хитроумные приборы на новых двухместных истребителях «капрони-113», а в тюрьму угодили за саботаж, поломки и дефекты в оборудовании — как могли вредили фашистам.

Молодой рабочий Ренато на свидании со своей невестой с горячим прощальным поцелуем ухитрился передать комочек папиросной бумаги, завернутой в пергамент, загодя приклеенной жевательной резинкой к десне…

Пришло время представлять полковника Маневича к очередному званию, срок выслуги давно истек. Тюремная одежда не могла изменить о нем представления Берзина. Маневич воевал на самом переднем крае, находился к противнику ближе, чем любой пограничник с заставы Гродеково или Негорелое. Следовало быстрее прислать ему замену, нужно было вывести его из-под удара еще до фашистского переворота — пронунсиаменто — в Испании. И Берзин сам написал аттестацию на А. Е. Маневича, которого представил к званию комбрига. Он аттестовался как способный, широко образованный и культурный командир. Волевые качества хорошо развиты, характер твердый. На работе проявил большую инициативу, знания и понимание дела. Попав в тяжелые условия, вел себя геройски, показал исключительную выдержку и мужество. Так же мужественно продолжает вести себя и по сие время, одолевая всякие трудности и лишения. Примерный командир-большевик, достоин представления к награде после возвращения…

Берзин не раз вспоминал день, когда он решил вопрос о многолетней работе за рубежом Маневича — Этьена-Кертнера…

Течет взъерошенная весенним ветром Москва-река…

Плывут одинокие льдины. Дворник в тулупе, треухе и валенках скалывает лед на тротуаре. Звонкая капель. По набережной идут Этьен и Старик. Оба в форме двадцатых годов — остроконечные шлемы со звездами, шинели с «разговорами». У Старика на петлицах три ромба. Старик отстает на несколько шагов от Этьена, критически приглядывается к его походке.

— А тебе пора отвыкать от строевой выправки, — говорит Старик строго.

— Стараюсь, Павел Иванович. Не получается.

— Отвыкнешь. И фрак научишься носить. И цилиндр. — Старик остановился. — А вот притворяться в чувствах потруднее.

— Ну и дела, — ухмыльнулся Этьен. — Позавчера — комиссар бронепоезда. Вчера — слушатель академии. Сегодня — летчик. А завтра — коммерсант? — Этьен попробовал сменить походку на более свободную. — Ну как?

— Чуть-чуть лучше, — подбодрил Старик и продолжал серьезно. — Ты и завтра останешься летчиком. Летчиком свободного полета! Ты только будешь видеть дальше всех и немножко раньше, чем увидят другие. И коммерсантом ты станешь не простым. — Старик рассмеялся и хлопнул Этьена по спине. — Бальзаковский банкир Нюсинжен — щенок по сравнению с твоим коммерсантом!.. — Старик помолчал и спросил потеплевшим голосом: — Сколько дочке?

— Два года.

— А Наде сказал? Командировка длительная.

— Она согласна.

— Длительная и опасная… Обдумай еще раз.

— Я обдумал в восемнадцатом. Когда вступил в партию…

В конце июня 1937 года перед отъездом в Белорусский военный округ к Берзину зашел попрощаться майор Поль Арман. Он получил назначение в бригаду, где служил до Испании.

— Счастливого пути в Бобруйск. Успешной службы, бывший капитан Грейзе! — напутствовал гостя армейский комиссар 2-го ранга и проводил его до глухой двери…

Вспоминаются проникновенные слова дважды Героя Советского Союза маршала А. М. Василевского; в 1975 году он написал о человеке, «которого мы, люди старшего поколения, глубоко уважали, чьей доблестью, мудростью и революционным кипением восхищались. Я говорю о замечательном коммунисте и командире Яне Карловиче Берзине, долгие годы возглавлявшем нашу военную разведку…

Став в марте 1924 года начальником Разведупра РККА, Берзин требовал от себя и от всех, кто трудился с ним вместе, умения по-ленински, руководствуясь ленинскими заветами, нести каждодневную службу на острейшем участке обороны страны. Сохранились записки-раздумья Берзина о задачах разведчиков, о правилах их поведения. Разведке требуются не просто отчаянные смельчаки, а люди незаурядные, выдающегося ума, с фантазией и воображением, умеющие самостоятельно и быстро ориентироваться в самой сложной обстановке, мгновенно принимать точные и единственно верные решения в самом тяжелом поединке, в безвыходном, казалось бы, положении».

Война с фашизмом и последующие годы унесли жизни многих учеников и помощников Берзина, о которых рассказано выше.

Старший лейтенант Василий Цветков был смертельно ранен летом 1937 года, похоронен в Испании, на берегу реки Тахо.

Армейский комиссар 2-го ранга Ян Карлович Берзин погиб 29 июля 1938 года.

Полковник Герой Советского Союза Поль Арман, командир 122-й танковой бригады, убит в боях под Ленинградом 7 августа 1943 года, похоронен в г. Волхове.

Полковник, Герой Советского Союза Лев Маневич был освобожден из фашистского концлагеря 5 мая 1945 года, умер в День Победы 9 мая, похоронен в Линце (Австрия).

Генерал-полковник, Герой Советского Союза Хаджи Мамсуров скончался в 1968 году.

Полковник в отставке, кавалер восьми орденов Артур Спрогис умер 3 октября 1980 года; прах перевезен на кладбище в Ригу.

И хотя могилы этих антифашистов далеки одна от другой, в благодарной памяти народа Герои покоятся рядом, они навечно однополчане.