Ничья жизнь

Глава 4. I am (not) alien?[13]

Вобщем, вполне ожидаемо подполковник не стал нас лично провожать до места назначения, а перепоручил сию честь одному из своих сопровождающих и ушёл куда-то по своим подполковничьим делам.

Молодой боец проводил меня с Рей до одной из казарм, довёл до какого-то помещения, громко поименованного «актовым залом», после чего оставил нас. Сказал, что идёт искать тех, кто должен встретиться со мной и Рей, а мы пока что должны подождать…

Ну, сидим, ждём.

Как оказалось, за дверью с красивой табличкой «актовый зал» скрывалось помещение более чем скромных для таких претензий размеров. Комната, не больше школьного класса, уставленная дешёвыми пластиковыми столами и низкими стульями. На стене висит экран для проектора, повсюду развешаны плакаты на тему обращения с оружием, изображениями военной техники разных стран – похоже, что актовый зал использовался скорее как аналог комнаты отдыха. Хотя, вряд ли тут помещалось больше взвода солдат, но это уже не суть важно…

– Н-да… – протянул я, окидывая печальным взглядом всё это великолепие. – Негусто…

Хотя, чего я собственно ждал? Плазменных мониторов и мягкой мебели, что ли? Ага, щазз… Не было такого никогда и не будет – мы, русские, хорошо не живём и оттого не боимся падать и подниматься…

Рей скромно притулилась на стуле у самого входа, уставившись куда-то в окно. Ожидание затягивалось, а в такой обстановке, без уже ставшего привычным плеера, я быстро начинал скучать – тут и десять минут начинают казаться вечностью… В общем, устав от просиживания на своей пятой точке, я начал бесцельно слоняться по комнате, пялясь на всё подряд, хотя разглядывать, в принципе, было особенно и нечего – плакаты с порядком сборки-разборки пистолетов и автоматов, техника натягивания противогаза и оказания первой помощи… Ничего нового, ничего интересного…

Хм. А вот это уже занятнее…

В углу обнаружились старый аккордеон и гитара, с уже изрядно обшарпанным лаковым покрытием. Добыча!..

Недолго думая, я, воровато оглядевшись по сторонам, скомуниздил струнный музыкальный инструмент и пошёл с ним к Рей. Уселся прямо на стол и начал рассматривать гитару.

Старая, потёртая и поцарапанная. Лак местами потрескался, да и в самом дереве есть трещины. Струны серебристые, новенькие… Ну-ка, попробуем, их на жёсткость… Ага, в принципе, нормально… Эх, жалко только, что я за все годы учёбы в универе и житья вместе с неплохим гитаристом в одной комнате, так и не удосужился выучить немногим больше, чем три аккорда…

Стоп. А ведь на виолончели-то я тоже играть не умею! То есть не умел раньше.

А, ну-ка попробуем пустить в дело Младшего!..

Кстати, в последнее время ловлю себя на мысли, что уже не так чётко различаю его и своё сознание – раньше всё было проще. Лишние эмоции и беспокойство – он. Пофигизм и спокойствие – я, но теперь всё изменилось… Младший стал более уверенным, а я, кажется, чуточку более нервным, и теперь уже трудновато становилось различать, где его ощущения, а где мои. По-настоящему я начинал чувствовать Младшего отдельной от себя частью, только когда приходилось пускать в ход что-то из арсенала жизни Синдзи до приезда в «Тройку».

Пальцы независимо от моей воли пробежались по струнам.

Надо же, даже почти и не расстроена – только нижние струны нужно чуток подкрутить…

Я покрутил колодки на грифе – не велика премудрость, даже в той жизни умел это делать. Нет голоса, не умею играть, зато вроде бы есть неплохой слух…

– Рей, а ты на чём-нибудь играешь? – спросил я Первую, хотя и прекрасно знал ответ.

– Да, на скрипке.

– И как, хорошо получается?

Я с интересом наблюдал, как пальцы левой руки перебегают по грифу, ставя разные аккорды. Так, это вроде бы АМ, это ДМ, а этот я уже не знаю…

– Не знаю, – неловко пожала плечами Аянами. – Я всегда играю только для себя.

– Тебе это нравится?

– Да. Что-нибудь классическое.

– Классика – это круто. Обожаю Вивальди и его «Времена года», – сообщил я Первой. – И особенно – «Winter»…

На пробу ударил пальцами по струнам.

Хм, кажись, живём, хлопцы – играть я всё-таки хоть и неважно, но могу. «El Mariachi» или «Цыганочку» я, конечно, не выдам – силёнки не те, но что-нибудь простое можно и попробовать… Вон, кореш мой – Витька Сёмин умудрялся по десять раз на дню говорить «я ещё одну песню подобрал» и играть под одну и ту же музыку абсолютно разные тексты…

Ну, значит одному из правил попаданца я всё-таки смогу последовать… Если уж не вышло с изобретением промежуточного патрона и убийством Гудериана, то можно хотя бы перепеть песни Высоцкого…

Жаль только, что я не особо люблю и ни одной наизусть не помню – вот в чём проблема.

Хотя мало ли песен, что можно спеть на войне? Вот скажем…

Младший, пользуясь моей памятью, начал подбирать аккорды – вроде бы ничего сложного там не было… Так, так… Ага, в принципе, нормально… Ну-ка, давай проигрыш!..

Пальцы ударили по струнам. Я слегка прочистил горло и начал тихонько напевать:

Помню, что в первый раз целиком услышал «Звезду по имени Солнце» в каком-то фильме про Чеченскую войну, где её пели едущие в поезде солдаты. До этого я её как-то слышал отрывками, но особо не нравилась, а вот тогда чем-то зацепила…

Постепенно я даже перестал тихонько мурлыкать песню под нос и запел уже в голос, а голос у меня теперь был. Пусть и по-мальчишески звонкий и высокий, но зато хоть какой-то…

Рей повернулась ко мне и начала с интересом слушать.

Эх, жалко только, что я второй куплет почти не помню, так что перейду-ка я к последнему и самому сильному:

Чёрт, а ведь как будто бы про меня сказано! У меня свои законы и свои цели, мне плевать на величие сильных мира сего, ибо я верю, что смогу изменить этот мир к лучшему… Просто не допустив Конца света. В сериале всё зависело от Младшего и вряд ли сейчас что-то изменилось – время ещё есть, я должен успеть.

Теперь я не знаю слов «да» и «нет», ныне для меня есть только слово «надо».

Конечно, было бы обидно умиреть молодым… Но если за великую цель и ради других, то я готов! Страшно, очень страшно, но если другого выхода не будет, то…

…Последнее четверостишие я повторил даже два раза, постепенно понижая голос и резко обрывая музыку…

Уф… Здорово…

От дверей кто-то громко зааплодировал, да так, что я от неожиданности чуть не уронил гитару.

– Привет, Синдзи! Сразу видно, что ты учил русский по правильным песням, – широко улыбнувшись, заявил Артём, заходя в актовый зал. Следом за ним вошли ещё с полдюжины человек – скорее всего, экипажи тех самых «крокодилов». Всем им было лет примерно по тридцать, не больше. Кстати, как-никак, а коллеги – тоже ведь пилоты…

– Здравия жераю, товарищи офицеры, – вежливо поздоровался я со всеми, откладывая гитару в сторону.

Вот на «товарищах офицерах» я бы как раз и прокололся, если бы попал в сорок первый год вместо реальности Евангелиона…

Хотя нет, не прокололся бы – слишком уж много я общался с людьми, изучающими такую тематику. Пускай и не вживую, а через интернет, но всё же…

– Вот, мужики, знакомьтесь, – указал в мою сторону Кондратенко. – Это Пилот того здорового робота – Синдзи Икари. Прошу любить и жаловать.

Лётчики посматривали на меня с изрядной долей любопытства и удивления. Всё-таки слышать о том, что такую здоровенную махину пилотирует какой-то пацан и убедиться в этом собственными глазами – очень разные вещи.

«Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Все восемь человек перездоровались со мной за руку, поочерёдно представляясь. Кроме Вадима и Артёма, ибо эта пара уже считалась за моих хороших знакомцев.

– Синдзи, – перешёл на английский старлей, поглядывая на Первую. – Я смотрю, сегодня ты не один… Может, представишь нам свою прекрасную спутницу?

– Ой, да, вы же не знакомы, – спохватился я. – Позвольте вам представить – младший лейтенант Аянами. Ещё один Пилот Евангелиона.

По рядам лётчиков прошёл удивленный шёпот, смысл которого сводился к «ладно ещё пацан, но девчонку-то куда…».

– Очень приятно познакомиться, мисс… э-э-э… мэм. Старший лейтенант Кондратенко, – наивозможно галантно представился Артём.

Рей естественно промолчала, окинув русского своим фирменным безразличным взглядом.

– Она не очень разговорчива, – пояснил я, видя, что Артём удивлённо поднял брови. – Издержки подготовки.

– Гадство… – мрачно уронил кто-то. – Уже детей заставляют воевать…

– Война, Саныч… Да и там же у них какие-то особенности связанные с возрастом. Нас бы с тобой не взяли.

– Хреново…

Я чётко видел, что вертолётчики чувствуют себя несколько скованно в нашем присутствии. Всё-таки знать, а теперь ещё и видеть, что совсем недавно твоим союзником в бою был самый настоящий ребёнок как-то тяжеловато…

Но постепенно интерес ко мне всё же брал вверх. Понемногу разговорились.

– …Икари… Знакомая фамилия…

– Так ведь у них в НЕРВе главный – тоже какой-то Икари. Синдзи, а ты случайно не его родственник?

– Сын, – вдаваться в подробности я уже не стал.

– Везёт нам, мужики, на детей больших начальников! У Кондрата дядя – генерал, у Синдзи – отец тоже, считай, генерал, а может даже и покруче…

– Ого! Артём, а твой дядя и правда генерал? – поинтересовался я.

– Угу, – невесело протянул старлей. – Только мне с этого всё равно никаких поблажек нет, хотя он и заместитель командующего нашей группировкой. Это ещё хорошо, что тут бати моего нет. Они же с дядей честные и правильные, так что дрючат меня больше всех остальных…

– Да ладно тебе прибедняться, старлей! А как ты к генералу в бригаду тогда попал?

– А как все попадают, блин! На общих основаниях, сразу же после училища…

– И уже старший лейтенант… Ну-ну…

– Мужики, хорош уже!.. Я бы посмотрел, как вы в пустыне жаритесь или по горам бегаете…

– Не дождёшься, Кондрат! Рождённый летать – ползать не может! Мы бы тоже посмотрели, как бы ты в Афгане под пулемётами «духов» полетал или от ракет поуворачивался… Помнишь, Саныч, как нас тогда, а?

– Да, было дело…

– Ладно вам заливать-то! Откуда у них «стингеры»? В Первую кампанию им пендосы игрушки привозили, а сейчас? Или скажешь «духи» их на коленке собирают?

– Почему на коленке? Они в Пакистане с уцелевших складов порастащили кучу всего. Кто-то даже трындел, что там пары атомных хлопушек не досчитались…

– Подожди… Так там же фонит, сильнее чем в Маньчжурии!

– Типа «духи» знают, что такое радиация…

Русские расселись вокруг нас. Начали что-то вспоминать, что-то рассказывать, что-то спрашивать у меня. Кто-то взял в руки оставленную мной гитару и начал потихоньку перебирать струны…

Лёд тронулся, господа присяжные-заседатели… Точнее, лёд сломан.

– Как я уже понял, ты оружие любишь, – хитро улыбнулся Артём.

– Уважаю, – ухмыльнулся я в ответ.

– Ну, тут мужики с моей помощью тебе тоже подарок сообразили, уже лично от себя… Вот, держи!

Словно бы из ниоткуда появился очередной нож в массивных ножнах и с очень странной рукояткой – никакой обмотки или эргономичного покрытия, только грубый и неудобный на вид металл. А ещё на вид она была какая-то… Сложная, что ли. Как будто в рукоятке скрывался какой-то механизм – вот шарнир, вот скоба… С полостью внутри, что ли? А чего тогда такой стрёмный и неудобный?..

Я взял протянутый клинок и невольно охнул – весила эта штуковина вместе с ножнами даже больше моего заряженного «глока». Кондратенко ухмыльнулся.

– Артём, это что за мачете ещё?

– А ты его достань, может и поймёшь, – ухмылка старлея стала ещё шире.

Ну ладно, достанем…

Так, достал. Теперь нужно почесать затылок, потому как всё равно ничего не понимаю…

Длинный толстый обоюдоострый клинок, с парой долов на каждой стороне. Даже пожалуй не долов, а самых настоящих канавок-выемок… Я пробежал глазами по ним от кончика ножа до широкой и массивной гарды и обнаружил в ней четыре отверстия… Та-а-ак…

– Ага! – победно воскликнул я. Всё встало на свои места – и странная неудобная рукоятка, и канавки, и отверстия…

– Что, неужели узнал? – удивился Артём.

– Один момент, сейчас только последнее проверю…

Немного повозившись, я нашёл стопор-фиксатор. Щелчок, и рукоятка переломлена наподобие охотничьего ружья. Относительно небольшая планка опустилась вниз, открывая самый настоящий казённик, в котором тускло поблёскивали золотистые донца гильз.

– Нож стреляющий – «Хамелеон»! – торжественно провозгласил я. – Четыре ствола, патроны пистолетные, калибром 5.45 миллиметра от ПСМ!

– Кузя, ты мне должен сотню – он его узнал! – расхохотался Артём, обращаясь к одному из лётчиков. – Владей, Синдзи – редкая штука, так просто не достать.

И то верно – такой в коллекции иметь не зазорно, действительно редкий нож – только в русских спецчастях здесь, наверное, и есть. В моём-то мире эти клинки ещё только испытания проходили…

– А… Вам за это ничего не будет? – осторожно спросил я, крутя в руках тяжёлый и громоздкий, но очень опасный на вид нож. – Это же табельное оружие – недостача и всё такое… Накажут ведь.

– Не волнуйся, Синдзи, ничего не будет. Нам по штату вообще НРС-2 положен, а тут в последней партии парочка таких монстров затесалась. Так что мы их быстренько списали в запланированные потери, всё равно «Хамелеонов» никто брать не хотел. Как нож – ерунда, как пистолет – тоже, и патроны сложно достать… Кстати, вот, держи, чуть не забыл.

Артём протянул мне две бумажные упаковки малокалиберных патронов.

– Больше не было, извини, – развёл рук старлей. – Всё, что удалось найти.

– Всё равно огромное спасибо! – с энтузиазмом воскликнул я, рассматривая свою новую игрушку. Вряд ли когда-нибудь воспользуюсь им по назначению, но штука очень и очень занятная – действительно понравился мне этот нож-трансформер… – Я такие штуки очень люблю! Очень, очень рад!

– Ну, вот и славно, – улыбнулся Артём.

Я начал лихорадочно рыться по карманам. Ага, нашёл!

– Во! А это уже тебе, – я протянул старлею две мелких монетки, почти невесомых из-за сверхлёгкого сплава.

– Ты смотри-ка, знаешь про монетки…

– Смотри, тут за оба подарка, – скупердяйски добавил я, широко улыбаясь.

…Посиделки продолжались.

Как я понял, всем этим солдатам по большому счёту хотелось даже не столько пообщаться со мной, сколько убедиться, что во мне нет ничего сверхъестественного. Просто ещё один солдат на этой чёртовой войне… Только ещё молодой, очень молодой…

– …Слушай, Синдзи… Можно тебя кое о чём спросить? – обратился ко мне один из вертолётчиков, белобрысый Олег.

– Да, конечно. Если ничего секретного нет, то отвечу, – слегка пожал я плечами.

– Вот просто нам стало интересно, хоть ты и в форме, и в звании, но уж очень какой-то гражданский, на кадета не слишком похож, хотя по ТВ тебя именно так преподносят… Просто я сам в военном училище вырос – знаю, о чём говорю…

– Так ведь я в казарме никогда и не жил, – на меня накатил очередной приступ вдохновенного вранья. Главное – самому в это враньё поверить, и тогда не проколешься на ошибках… – У меня была индивидуальная подготовка. Да и НЕРВ же всё-таки организация наполовину научная, то есть гражданская, так что и дисциплина будет пониже…

– А, ну тогда всё понятно… – сразу же успокоился русский.

– Ну, вот! Я же говорил, что это всё из-за ихней лавочки – больно много в НЕРВе гражданских умников…

– Да ничего ты и не говорил!..

– Мужики, а я на кадета похож?

– Неа.

– Но почему?!

– Потому что ты, Артём – язва желудка и недоразумение природы. Тебя даже армия исправить не смогла до конца – как был оболтусом, так и остался.

…Рей сидела рядом со мной, нацепив свою классическую маску безразличия, и флегматично переводя взгляд с одного лётчика на другого. Но я-то хорошо видел, что она с явным интересом прислушивается к нашим разговорам. Английский у Аянами, как я уже успел узнать, был очень хороший – гораздо лучше моего русско-немецкого варианта и особых проблем в понимании у неё не возникало. Русские-то из вежливости по большей части говорили на «языке международного общения».

– …А вот младший лейтенант Аянами… – начал было Артём.

– Рей.

Я с большим трудом остановил падающую челюсть.

– Простите?

– Можете звать меня просто Рей.

– О! Рей, так Рей. Интересное имя, да… Рей, а вот ты, получается, тоже управляешь Евангелионом?

– Да.

– Трудно, наверное…

– Иногда.

– А вот…

Внимание большинства присутствующих постепенно переключилось на Первую. Ну, как-никак единственная дама в нашем сугубо джентльменском обществе – правила приличия требуют уделить юной леди внимание… Тем более, мало кто мог сейчас догадаться, сколько ей на самом деле лет – девчонки всегда в этом возрасте развиваются быстрее пацанов, да и форма опять же накидывает лишние года. Так что, не зная Аянами, меньше пятнадцати-шестнадцати лет я бы ей никак не дал – вполне себе ничего девушка, только уж больно бледная, как будто постоянно болеет… А на самом-то деле она ведь младше меня…

И тут меня словно окатило ледяной водой.

А на сколько именно Рей младше меня, если принимать за базис её сериальное происхождение?! Юй погибла, когда мне, то есть Синдзи (блин, опять мозги крутит!) было года четыре, не больше, а Аянами была создана уже после её смерти, плюс время на клонирование…

Рей, тебе что, только девять лет?!

Я натуральным образом «завис». Сильно. Всерьёз.

Сведения, имеющиеся и вновь полученные, вступили в критический конфликт – начался тот самый легендарный когнитивный диссонанс, сиречь разрыв мозга. Серые клеточки буквально вскипели, не в силах разрешить эту загадку.

Рей – не клон?! Или применялись ускоряющие развитие организма препараты? Или что-то ещё?! Твою мать!!!

Пока я сидел погружённый в свои смутные мысли, вокруг начало происходить какое-то движение. Чудовищным усилием загнал их все на самое дно памяти, дабы потом серьёзно над этим поразмыслить, вернулся в реальный мир.

В дверях стоял тот самый солдат, что сопровождал нас сюда, а потом, судя по всему, привёл экипажи во главе с Артёмом.

– …там уже мероприятие начинается. Меня за вами и нервовцами прислали. Скоро и начальство подтянется, так что нечего рассиживаться.

– Ну, раз надо, значит – надо… – протянул Кондратенко-младший, вставая с места. – Рота, подъём! Шагом…

– Раскомандовался тут, спецназовец фигов!

– Ага, лучше махрой[14] командуй, а пилотов не трожь!

– Первым делом, первым делом – вертолёты… – пропел кто-то.

– А спецназовцы?

– Спецназовцы – потом!

– Злые вы, уйду я от вас… – ненатурально обиделся Артём.

– Добрые мы, возвращайся!

– Может уже хватит языками чесать? – не выдержал лейтенант-посыльный. – Пора бы уже и собираться.

– Синдзи, все куда-то идут. Нам идти с ними? – поинтересовалась Рей.

– Да.

– Тогда пошли, Синдзи.

– Хорошо, Рей, – всё ещё находясь где-то в астрале, ответил я.

Пришла неожиданная мысль, что сейчас в диалоге мы с Первой впервые (каламбур, однако) поменялись местами…

Упомянутое лейтенантом мероприятие проходило в здании местного Дома Офицеров или чего-то в этом духе. Очень и очень нехилое, нужно сказать, здание.

Миновали фойе перед входом в большой зал. Там уже толпилось изрядное количество военных, причём все исключительно в офицерских званиях. Мельком отметил стенды с фотовыставкой – здания-форты Токио-3 бьют ракетами и снарядами, двойки Ми-24 в воздухе, Самсиил во всей его проклятой красе, штурмовики Су-25 обрабатывающие вражину где-то ещё на подступах к городу… И естественно большое количество фотографий моей чёрно-серой Евы-01, в самых различных позах и с самым различным оружием. Эффектнее всего смотрелась одна большая фотография, где стоящий на коленях Евангелион мечом протыкает Ангела насквозь.

Рядом со стендами обнаружился здоровенный экран жутко дорогого в местных реалиях плазменного телевизора, по которому крутили видеозаписи моего побоища с Четвёртым Ангелом.

Прошли в зал. Ряды мягких кресел, сцена, занавес – типичный ДК… На заднике сцены красуется эмблема ООН, а чуть пониже – российский двуглавый орёл на щите и алый фиговый лист НЕРВа; ещё чуть ниже обнаружились и три соответствующих флага. С правой стороны сцены – ещё одна «плазма», по которой опять же крутили записи боя с Самсиилом, в центре – небольшая трибуна с парой микрофонов. Но всё самое интересное располагалось в левой части сцены – там, на широком мягком диване, около которого стоял журнальный столик с напитками, вольготно разместились мило беседующие майор Кацураги и генерал-майор Кондратенко. Рядом неслышной тенью присутствовал незнакомый мне переводчик, хотя пока что старшие офицеры обходились без его помощи, общаясь на международном английском.

Так, это что – места для поцелуев, тьфу, почётных гостей? О, нам определённо туда!..

– …десятый год, говорите? А мы ведь в то время тоже были в Синьцзяне, только не в Хотане, а на севере – в Урумчи, в составе русского миротворческого корпуса. А ваш сводный отряд, значит, был на севере – интересно, интересно…

– Мне вот тоже кое-что интересно. Отдельная бригада спецназа ГРУ – миротворцы? – усмехнулась девушка.

– Хочешь мира – готовься к войне, – невозмутимо ответил русский генерал. – Да и больно жаркое было дело… Восстания таких масштабов могут вполне конкурировать по размаху с какой-нибудь локальной войной. Тем более, что в тот раз ООН пришлось изрядно поднапрячься, чтобы не запылал тот регион.

– Да уж, действительно было жаркое дело… Там меня во второй раз ранили – три осколка в левом плече…

– Тоже было много мороки со смертниками? – понимающе спросил Кондратенко.

– Именно так. Фанатики-исламисты – что с них ещё взять?..

Рей и я прошли на сцену, подошли к «мягкому уголку».

– Майор Кацураги?.. – официально вытянулся я перед Мисато, являя собой эталон дисциплинированного солдата Империи.

– Садитесь, лейтенант, сейчас уже начнётся, – махнула мне рукой командир.

И правда, почти сразу после нашей с Рей «посадки» на диван, последние офицеры расселись по местам и зал погрузился в полумрак. К микрофонам вышли двое ведущих – молодой высокий русоволосый офицер и невысокая миловидная блондинка с короткой стрижкой.

Пошла официальная часть с приветствиями, казенным пафосом и разъяснениями, почему мы сегодня тут все собрались. Речь ведущих сопровождалась кадрами хроники на экране. Таких речей в моей жизни было уже немало, так что слушал я всё в пол-уха, ловя только отдельные моменты.

– …Сегодня, мы собрались в этом зале для чествования лучших военнослужащих, которые успешно проявили себя в ходе совместной операции войск ООН по защите Токио-3 от вторжения Ангела Самсиила…

– …Для начала зачитаем обращение Президента Российской Федерации к солдатам ограниченного контингента войск…

– …Товарищи офицеры! Прежде всего, я хотел бы поблагодарить вас за достойное исполнение воинского долга в ходе военной миссии. Работа была проведена эффективно и результативно, в интересах Объединённых наций, но ситуация в районе Токио-3 остается ещё очень сложной. В этой связи, по решению Совета Безопасности ООН, мы и впредь будем держать ограниченный контингент войск в состоянии постоянной готовности…

– …Хочется отметить, что для России эта операция имеет огромное значение не только по своей масштабности, но и по взаимодействию в военной области между членами Альянса. Ведомая союзническим долгом перед Объединёнными нациями…

– …В настоящее время для всех цивилизованных народов главную угрозу стало представлять вторжение внеземных сил. Тот день, что все мы когда-то с нетерпением ждали, желая обрести братьев по разуму, наступил. Но к нашей величайшей скорби народы Земли получили не мир, а ещё одну войну. И выиграть её можно только чёткой слаженностью в боевых действиях…

– …Стоит отметить, что ключевую роль в отражении атаки сыграл особый институт НЕРВ и его новейшее оружие, созданное силами многих государств мира. Боевой комплекс проекта Е, он же Евангелион. Это специальные биомеханические…

– …В ходе встречи представителей сторон-руководительниц операций – майором Мисато Кацураги со стороны института НЕРВ и генерал-майором Александром Кондратенко с российской стороны, было согласовано взаимодействие сил российского контингента, как несущего основную ответственность по защите Токио-3, и подразделений института НЕРВ в будущем…

– …А главное – был подчёркнут тот факт, что и России, и Японии есть чему поучиться друг у друга. Еще со времен Великой Отечественной мы знаем, в каких тяжелейших условиях куётся победа. В прошлом наши народы не раз сходились на поле боя, но угроза нового глобального катаклизма заставила позабыть все былые обиды…

– …Слово для приветственного и поощрительного приказа предоставляется заместителю командующего ограниченным контингентом войск Российской Федерации генерал-майору Александру Валерьевичу Кондратенко…

Русский поднялся с места, подошёл к трибуне и начал вещать, сверяясь с заранее заготовленной «шпаргалкой». Суть длинной и явно не генералом написанной речи сводилась к укреплению сотрудничества между войсками ООН и НЕРВ, отработке взаимодействия… Плюс, конечно же, была упомянута угроза Ангелов, значение возложенной на всех нас миссии, верность долгу и Родине, и так далее, и тому подобное… Вот как писали такие речи в советские времена, так, наверное, с тех пор ничего и не изменилось – только слова «Ленин», «партия», «комсомол» убрали и всё. И вместо американской военщины вписывают Ангелов / террористов / что-нибудь-ещё-на-выбор…

– …Нам противостоит враг сильный и безжалостный, – продолжал Кондратенко. – Только все вместе, объединив силы всех народов Земли, мы сможем противостоять Ангелам.

Вот же «завертели круг без точила», как любил говаривать один литературный персонаж…

– …Это война, товарищи. Война жестокая и тяжёлая, и без жертв мы обойтись не сможем. Многие погибли с началом этого противостояния, так почтим же память погибших минутой молчания.

А вот это правильно. Мёртвых нужно помнить. Всегда. Иначе будущее выставит счета ещё живым.

Встаём. Молчим. В колонках мрачный и тяжёлый звук стучащего метронома. Закрываю глаза, вспоминаю. Перед глазами словно наяву встают исчезающие во вспышках пламени вертолёты – «крокодил» в последнем бою и «кобры» при нападении Третьего Ангела. И те, чьи смерти я не видел – экипажи сожжённых Сакиилом танков и бронемашин. Люди, не побоявшиеся выйти на бой против чудовищных машин смерти. Без шансов, без надежды на победу. Просто следуя велению долга..

Губы шепчут короткое «спасибо».

Не знал вас и никогда уже не узнаю. Вы приняли на себя удар, что предназначался другим. Не хочу лицемерить – не скорблю по вам, но буду помнить. Кто-то может быть и забудет, но я – никогда. Мне продолжать ваше дело. До победы, до смерти. Последнего врага или моей. Но мне нужно выстоять, выдержать, победить.

Просто потому что больше некому. Перекладывать ответственность на плечи детей не в моих правилах – это мой крест. И я не хочу делиться его тяжестью – такой груз не становится легче оттого, что его несёшь с кем-то ещё. Он просто начинает давить уже не на тебя одного…

– Большое вам всем спасибо, товарищи, за службу, – серьёзно произнёс Кондратенко, глядя в зал. Не по бумажке, а уже от себя. – Знаю, что это было непросто, но мы справились. Все вместе справились. Это ещё только начало войны, большой войны. Но я верю, что мы сделаем всё возможное и невозможное для победы. Знаю, что мы исполним свой долг до конца, не убоявшись никаких преград. Ещё раз спасибо всем вам.

Аплодисменты.

– …А сейчас на сцену, для вручения наград приглашаются…

Откуда-то появился невысокий смуглолицый человек в простом сером костюме-тройке – посол Российской Федерации в Японии. Как официальный представитель страны именно он вручал награды отличившимся. Ордена, медали, но отнюдь не в чрезмерном количестве – общее число награждённых едва перевалило за три десятка, что на фоне огромной массы участвовавших войск было очень и очень мало, на мой взгляд. Зато все награды относились исключительно к рангу боевых – никаких там памятных висюлек. Кстати, ооновских стальных крестов я увидел не так уж и много, даже если считать те, которые без мечей. Видать Мисато несколько слукавила, когда сказала, что эти штуки раздавали направо и налево. Тем более, командир у меня особым пиететом перед орденами и церемониями не отличалась…

Уф, скучно… Хорошо, что у нас в Конторе особо официозом по этому поводу не заморачивались – быстро всех собрали, быстро всех наградили и тут же вернулись к работе, благо её было выше крыши… Нет, а почему было? Есть, ещё как есть – Ангела нужно исследовать, бой изучать, над Евой работать, оборону города крепить и восстанавливать…

– Лейтенант Икари, специальный институт НЕРВ, – эту фразу произнесли и по-русски и по-английски.

Не понял. Это что, мне уже сейчас будут вручать?..

– Синдзи, быстрее… – тихонько шепнула мне Мисато, видя, что я несколько замешкался.

Встаю, чеканя шаг иду к трибуне, где меня уже дожидается посол с небольшой коробочкой в руках. За метр до него замираю и вытягиваюсь по струнке.

– Лейтенант Икари, за смелые и решительные действия, совершенные при исполнении воинского долга в условиях, сопряженные с риском для жизни, от имени Российской Федерации вы награждаетесь Орденом Мужества. Поздравляю вас.

Так. А сейчас надо бы по идее что-нибудь уставное ответить, а не стоять бесмолвным чурбаном. Весь вопрос только что говорить-то? «Спасибо» – глупо и по-граждански, «рад стараться» – вдвойне глупо, «служу Земле» – выспренно и всё опять же глупо, «служу Отечеству» – а какому Отечеству-то? Российскому, японскому?.. Блин, и чего у нас в Конторе вообще не принято ничего говорить в таких случаях. А, была не была – ляпну-ка я что-нибудь из собственного арсенала, что-нибудь нейтральное…

Принять небольшую чёрную коробочку с орденом и наградными документами, пожать протянутую руку. Щёлкаю каблуками (хотя в берцах это выходит почти бесшумно), вскидываю руку к виску и чеканю:

– Служу человечеству!

По залу пробежал лёгкий шум удивления.

А вот ведь не знаете вы, товарищи, что у нас принято в НЕРВе говорить! Может так оно и надо, а?..

Чётко развернулся через левое плечо и, чеканя шаг, вернулся на своё место. Кацураги слегка толкнула меня в бок локтём и незаметно для всех показала большой палец. Я так же незаметно подмигнул ей в ответ, и открыл коробочку.

Что ж такое-то… Опять крест… Блин, совсем уже из памяти вылетело как выглядит российский Ордена Мужества, а он оказался равноконечным серебряным крестом с закруглёнными краями и двуглавым орлом. Всё это крепилось на стандартной пятиугольной колодке алого цвета; также в коробочке обнаружилась маленькая алая планка с белыми полосами по краям и наградные документы. Н-да… Хорошо, что мне парадный мундир надевать не часто, а то я теперь очень хорошо понимаю смысл выражения «грудь в крестах». Какой-то крестоносец японческий получаюсь, блин…

Мдя… Ладно, будем показательно радоваться всей этой атрибутике – как раз будет ещё один кирпичик в стену любви ко всему немецкому…

Так, награждение вроде бы закончилось – всё что ли?

– А теперь прослушайте концерт подготовленный силами художественной самодеятельности бойцов ограниченного контингента…

Угу, щазз, кончилось всё, как же. Хотя, концерт – это довольно неплохо…

– Товарищ майор, а разве нам ответная речь не положена? – тихо поинтересовался я у Кацураги. Зря что ли учил эти три строчки…

– Сейчас концерт будет. По регламенту – всё после него. Речь не забыл?

– Никак нет.

– Вот и хорошо.

И начался концерт.

Поначалу я отнесся к нему несколько скептически – всё-таки самодеятельность, как-никак… Но уже после пары первых песен весь налёт сомнения с меня слетел, словно пепел. Как оказалось подобрать в многотысячном коллективе нескольких людей, умеющих хорошо играть и петь – это совсем не проблема. Особенно, если подкреплять данный неестественный отбор железным армейским «шоб к вечеру усё было!» Вот даже у меня было двое друзей, очень и очень прилично игравших на гитарах, причём в местных рок-группах, и получалось весьма неплохо…

Репертуар оказался вполне ожидаем – никакого металла, но и никакой попсы. Исключительно военные или бардовские песни, правда львиная доля мне была просто неизвестна – сугубо армейское творчество о службе в Афгане, Чечне и современных горячих точках. А вот песни, посвящённые временам Великой Отечественной я знал вполне сносно – тут тебе и «Тёмная ночь», и «Землянка», и «Смуглянка»… Но самое неожиданное – марши танкистов и артиллеристов времён Войны, с вполне спокойным упоминанием имени Сталина.

«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!..»

Никак реабилитировали Иосифа Виссарионовича? Неудивительно, учитывая текущую ситуацию в стране – не до либерастии и прав общечеловека нынче… Тут не об этой дерьмократической фигне стоит вспоминать, а лучше о тех, кто правил страной в таких же чудовищно сложных условиях. Вот, скажем, тот же Сталин…

Зато теперь можно спокойно петь по-настоящему мощные песни:

Больших усилий мне стоило подвывать любимым песням не столь явно и не столь отчётливо. Пришлось по большей части обходиться отбиванием такта пальцами по ноге, что было явно недостаточно для моего нынешнего настроения.

Мисато, сидевшая рядом, слушала все песни с благожелательным интересом – судя по всему её они нравились… Но ведь она не понимала, о чём в них поётся, а это почти что приговор…

Лично для меня это не просто песни – а сама история, столь причудливым образом сохранившаяся в народе.

Наша история, моя история.

Что бы ни случилось, я никогда не перестану быть тем, кем родился. Это выше меня. Какая разница, что меня окружает? Я могу пилотировать самый настоящий Евангелион-01, драться на магической дуэли с эльфом или лететь через гиперпространство на имперском штурмовике, и всё равно останусь самим собой. Не больше, но и не меньше. Мир, тело, жизнь – всё это может поменяться, я – нет. Могу стать сильнее и добрее, могу стать слабее и злее, но это всё равно буду я и только я. Мои ценности и принципы уже не изменятся – это однозначно. А ведь именно это и отличает меня от других людей, делая индивидуальным, не так ли?..

Другие люди…

Чёрт, чёрт, чёрт… Меня ведь сейчас окружают не просто люди, а самые настоящие мои соотечественники. Такие близкие, такие понятные… И теперь такие далёкие. Родная речь, родная атмосфера – всё это для меня было словно… Словно глоток чистой воды или свежего лесного воздуха, что ли…

Был ли я рад? Наверное. Но горькой была эта радость, очень горькой… Песни… Ещё один привет с Родины, что есть и в этом мире, и в другом… Ещё один привет и ещё одна ниточка…

Но её не ухватить и за неё нельзя удержаться – можно лишь разрезать пальцы до кости. Словно ещё одно напоминание – «ты теперь для всех чужой!» Я могу сколь угодно рвать жилы и лезть вон из шкуры Синдзи, но своим мне уже никогда не стать – знаю совершенно точно. И в Японии своим тоже никогда не стану, да и стану ли вообще своим хотя для кого-нибудь в этом мире? Я ведь не просто чужд этой стране или этому времени, я чужд всему этому МИРУ, целому миру… Осколок чужой реальности, волею высших сил заброшенный в тело теперь уже несостоявшегося Бога…

Простой российский студент Виктор Северов тоскует по Родине – плакать над этим или смеяться? Такие мысли подошли бы больше офицерам Белой Армии, бегущим из павшего Крыма куда-то на чужбину, но не мне… Ничего не успевший сделать в том мире, и вряд ли что-либо значительное сделавший бы в будущем. Не герой, не предатель – просто ещё один человек, каких миллионы. Которому Россия не дала ровным счётом ничего, кроме места рождения…

Но ведь и это немало.

Матерей и Родину – не выбирают, их принимают или отрекаются. Я – не отрёкся, я – принял. Принял все радости и горести, все победы и поражения, смех и слёзы, пот и кровь. Где-то в глубине души, но принял. Когда я это понял? Не знаю. Возможно, когда умер, и мою душу вывернуло наизнанку. А может быть, я знал это всегда…

Моей руки коснулись тонкие прохладные пальцы.

– Синдзи, почему у тебя дрожат руки? Тебе холодно? – спросила меня Рей.

А действительно, Виктор, почему? И почему так холодно и пусто в груди? И почему откуда-то рвётся желание заплакать? Просто заплакать – постыдно и совершенно не по-геройски, не от боли или потери, а от банальной обиды и жалости к самому себе…

Хорошо, что я разучился плакать.

С усилием сжал руки в кулаки – крепко, до боли, чтобы ногти вонзились к ладони. Жаль, нельзя залепить самому себе пару крепких оплеух или сунуть голову под струю холодной воды – помогло бы…

– Ничего, Рей, – ровным голосом ответил я, загоняя свои эмоции куда-то на самое дно души. – Со мной всё нормально.

– Правда?

– Да, правда…

Я просто продолжал сидеть и слушать песни. Но чем дальше, тем больше мне хотелось заткнуть уши и бежать прочь отсюда. С песнями, времён Войны всё было очень просто – они дарили надежду, звали и поднимали в бой. Но вот с теми, что оказались написаны уже после, была совсем иная история… Они больше никуда не звали и никуда не поднимали, и в них больше не было надежды. Они были полны тоски и печали, которые пришли после – когда появилось время всё осознать и переосмыслить…

Тоска, блин. Самое то, что мне сейчас нужно…

…Из певших на этом концерте мне особенно понравились два офицера. Совсем ещё молодой лейтенант, кажется выходец с Кавказа, с неожиданно чистым и высоким голосом, спевший «Офицеров» Газманова и ещё один – не такой уж и молодой полковник-десантник в голубом берете, при выходе которого на сцену в зале раздались бурные и ненаигранные аплодисменты. Я не мог определить его возраст точнее из-за совершенно жуткого шрама от давнего ожога, обезобразившего всю правую половину лица. Он очень неплохо играл на гитаре, но главное у него был настоящий ГОЛОС. Не особо сильный, не особо красивый, но такой, чёрт возьми, что любая песня в устах этого десантника становилась по-настоящему ЖИВОЙ…

Но он не знал добрых песен. Только те, что рвут и корёжат.

Незнакомая мне «Давай сыграем в ту войну…», затем «Баллада о парашютистах» Анчарова, которую я уже слышал. Раньше «Баллада» мне не слишком нравилась, но сейчас, стоило лишь на секунду прикрыть глаза, и словно наяву можно было увидеть то, что я видеть не мог никогда – схватку немецких горнострелков и русских десантников где-то в Альпах…

Теперь, когда я сам стал солдатом, все это стали мне гораздо ближе – слова стали восприниматься совершенно по-другому. Отражение философии людей, всё время идущих по лезвию бритвы, где шаг вправо, шаг влево означает смерть… И в их жизни нет места героике, бахвальству или романтике. Смерть может в любой момент забрать тебя, твоего лучшего друга, твоего боевого товарища… Остается только принять ее как часть жизни и без страха встречать каждый следующий день.

…Добил нас всех полковник совсем уж запрещённым оружием – «Чёрным тюльпаном», чёрным реквиемом Афганской войне. То поколение уже ушло, на его смену пришло новое – выкованное в горниле непрерывной тринадцатилетней войны. Та война, и те потери растворились в огне и крови новых конфликтов, десятками полыхнувших после Второго Удара, но вот слова до сих пор не потеряли своего смысла…

«Опять нести на Родину героев, которым в двадцать лет могилы роют…»

«Чёрные тюльпаны» – военно-транспортные самолёты Ан-12, несущие из Афганистана страшный «груз 200» – солдат, погибших при выполнении интернационального долга… Они ведь всё ещё летают, эти чёрные вестники войны – Россия ведь всё ещё воюет. Сдерживает угрозу из Афганистана, поддерживает порядок в Синьцзяне и Китае, воюет в Азербайджане и Курдистане…

Скрипнули стиснутые зубы, а горло сжал спазм.

Мельком отметил брошенный на меня недоумённый взгляд генерала. Смотрит? Удивляется такому странному поведению? Плевать. Не хочу больше играть. Не хочу! Хочу быть собой, а не жить по чужим правилам! Устал! Устал…

На сжатую до белизны правую руку, ложится рука Аянами, с тревогой смотрящей на меня. Её прикосновение дарит покой – хорошо… Рей одна может разобрать, какие чувства сейчас полыхают во мне. Не понять, но хотя бы разобрать. Я с ней действительно очень похож, моя сестра могла бы быть именно такой – Первую я чувствую как часть себя. Плохо, но чувствую – она тревожится, беспокоится, не понимает… Не нужно, Рей, не грузи себя надуманными проблемами, с которыми я так люблю возиться… Вот он весь я – придумаю себе что-то, унесусь в дебри пафоса и высокопарности, да так там и останусь…

Спокойно, Виктор, спокойно…

Десантник закончил песню, как будто что-то оборвал и быстрым шагом ушёл прочь под громовые аплодисменты всех находящихся в зале, в едином порыве поднявшихся со своих мест. Пересилив ставшие отчего-то непослушными руки, я тоже захлопал, но вот сил встать с места не было. Сбоку послышался быстрый обмен репликами между Кацураги и Кондратенко:

– Он хорошо пел, этот офицер – мне очень понравилось, хоть я и не понимаю вашего языка. Как его имя?

– Полковник Ярыгин, командир 83-й воздушно-десантной бригады.

– Бригадный генерал вот так просто выступает перед офицерами? – переведя для себя звание десантника, поражённо спросила Мисато.

– Он человек простой, – пожал плечами Кондратенко. – Его такие вещи волнуют мало. Железный человек… Возможно вы разбирали один случай там у себя в Академии – 2002 год, российско-афганская граница, высота 666…

– «Холм Дьявола», кажется? Извините, подробнее не вспомню – давно уже было…

– Две роты против трёх тысяч боевиков. Выжило только двадцать шесть десантников, хотя их поддерживала и артиллерия, и авиация… Ярыгин тогда командовал взводом.

– Вот как…

– …А теперь ответное слово предоставляется представителю института НЕРВ – майору Кацураги.

Наш выход.

Встали, подошли вместе с Мисато к трибуне. Хорошо, что на ней сразу два микрофона и плохо, что они так высоко – не по моему нынешнему росту. Ладно, я не гордый – могу и на цыпочки слегка привстать, чтобы средство донесения моего гласа в лоб не упиралось.

Товарищ Нагато и наш пиар-отдел не стали особо извращаться и выпендриваться, так что заученная Мисато речь опять была на тему уже набившего оскомину сотрудничества и взаимодействия различных подразделений ООН. Вновь долг, вновь призыв сплотить ряды перед лицом внешнего врага и забыть все былые обиды… Ля-ля, тополя… Хорошо ещё, что особо долго это не тянулось, потому как через переводчика Кацураги вещать было не так уж и комфортно…

А между тем у меня в мозгу засвербила одна изрядно безумная мысль… Мне просто-таки было как-то сбросить накопившееся нервное напряжение… И если рядом нет ни фехтовального манекена, ни тира, то…

Мило улыбнувшись, Мисато закончила свою речь, сорвав достаточно бурные аплодисменты. Предполагаю, что большая часть офицеров хлопала не представителю союзников, а просто красивой и молодой женщине, коей являлась мой командир.

Незаметная отмашка майора – ход переходит ко мне.

– …Лейтенант Икари, Пилот боевого комплекса Е.

– Здравствуйте, товарищи, – плюнув на переводчика, начал я. – Хочу выразить вам всем огромную благодарность за сотрудничество и помощь. Для меня большая честь сражаться с противником, зная, что в бою меня поддерживают столь сильный союзник, как вы. Убеждён, что и в будущем наше боевое братство будет только крепнуть.

А вот тут мне полагалось закончить наскоро вызубренную мини-речь фразой «Спасибо вам» и откланяться… Но я пошёл вразнос.

– Спасибо за проведённый концерт – он нам очень понравился, – продолжил я. – Я очень люблю русские песни и вообще интересуюсь вашей страной… И в качестве ответного хода от нашего института я бы хотел тоже что-нибудь спеть… Товарищ генерал-майор, можно?..

Семь бед – один ответ!..

– Не вижу никаких затруднений, – спокойно ответил Кондратенко. – С удовольствием послушаем вас, лейтенант.

– Точно, Синдзи! – послышался из зала голос Артёма. – Давай!

Пока из-за кулис для меня тащили стул и гитару, ко мне мелкими шажками подобралась Мисато. Её глаза слегка сузились от гнева и буквально пылали яростным огнём.

– Что ты творишь, паршивец? – с самой милой улыбкой тихо прошипела майор, слегка косясь в мою сторону. – Совсем с ума сошёл?

– Спокойно, командир. Всё нормально – просто ответный жест вежливости…

– Какой ещё в задницу…

Договаривать она не стала, потому как меня наконец-то снарядили всем необходимым. Помимо стула и полуакустической гитары, притащили унесённые было стойки с микрофонами – один собственно для меня, другой – для музыкального инструмента.

Уселся, перехватил поудобнее тяжёлую полуаккустику, пробежался по струнам, отдавая эту часть полностью на откуп Младшему.

– Заранее прошу меня простить за мой русский и за то, что я не слишком хорошо играю… – предупредил всех, приноравливаясь к инструменту.

– Ерунда, Синдзи! – вновь поддержал меня Артём. Какой-то мой новый знакомый временами невыдержанный… Прямо как я. – У тебя всё нормально получится! Верно говорю, мужики?

И тут пришёл вопрос от Младшего – а чего играть-то будем, что на ходу подбирать-то? Нам же ещё нужно за время начального боя приноровиться к игре…

Я на секунду задумался, а потом просто отдался во власть своих ощущений и эмоций.

Нужна какая-нибудь песня о войне или солдатах, что я знаю. С чего я там сегодня начинал – с Цоя? Вот и продолжим…

Пальцы уже привычно ударили по струнам – никакого дискомфорта оттого, что это делаю по сути не я, уже не было. Короткий проигрыш, и мелодия подобрана, благо у моего тёзки музыка простая и незамысловатая. И это не упрёк, а только большой плюс: три аккорда – больше в дальнем походе и не нужно… В песнях, что поют простые люди нет сложных соло и невероятного вокала…

Я прикрыл глаза. Слова летели из меня словно бы сами по себе – не самая сильная песня, что мне приходилось слышать, но сейчас именно она играла в такт моей душе, если так можно выразиться. Потому как про меня и других солдат – пускай с нами будет удача, и мы не останемся в этой траве…

Пальцы с силой ударили по струнам: игра боем – это не так сложно, как игра перебором, а эмоций можно выплеснуть гораздо больше…

Именно то, что мне сейчас нужно.

Из меня сейчас выходили все скопившиеся эмоции, тревоги, усталость, напряжение. Или так, или было бы только хуже – в этом мире и в этой жизни подавлять всё в себе уже не получалось. Масштаб нынешних переживаний был просто несопоставим с масштабами моей прошлой жизни… Стоило мне получить всего лишь пару дней передышки, а потом подвергнуться тяжелейшему стрессу в виде встречи с соотечественниками, как у меня тут же начало рвать башню…

Но хорошо быть линкором – башню снесло, ещё минимум две осталось.

Пускай уж лучше я сорвусь здесь и сейчас, чем позже во время боевой тренировки… Выплеснуть всё накопившееся за эти недели в песне – не самый плохой исход, сейчас я чувствовал почти что искреннее наслаждение и спокойствие…

А какая-то часть разума, всегда сохраняющая спокойствие и рациональность – мой собственный автопилот – отмечал всё, происходящее вокруг. Удивлённый взгляд генерал-майора Кондратенко, нахмуренные брови Мисато, и потихоньку начинающих подпевать слушателей в зале – эту песню вполне ожидаемо знали…

Ещё раз спеть припев, аккуратно закончив песню, остановиться и осторожно подняться, стараясь не выходить резко из состояния какого-то транса…

Я просто стоял на сцене, глядя в зрительный зал, хотя и мало что мог различить в этой темноте.

Меня на мгновенье окружила вязкая тишина.

А в следующий миг она взорвалась аплодисментами. Но мне вообще было на них глубоко по фигу – я пел не для кого-то и не играя на публику, а для себя, только для себя… Просто использовал подвернувшийся случай и чуточку облегчил себе душу. Просто чуточку облегчил…

Кто-то в зале залихватски свистнул – почему-то вновь подумал на молодого старлея.

Я вновь наклонился к микрофону.

– Спасибо, товарищи.

И правда. Спасибо что вы есть, просто есть.

Кажется, сейчас я что-то понял для себя.

Вы есть, и, значит, я всегда смогу вернуться домой. Пусть это будет немного не совсем не мой дом, но люди в нём будут всё теми же. Разные жизни, разные миры, но люди остаются прежними, а к чужим стенам я всегда смогу привыкнуть.

Я всегда смогу вернуться и попробовать начать жизнь с нуля, но теперь у меня есть ещё один дом, в котором мне жить и который мне защищать.

Все рефлексии потом, Виктор. После того, как победим и получим возможность разобраться в себе. Должны победить, обязаны. А сейчас нужно просто жить сегодняшним днём, потому как вчера уже истаяло без следа, а завтра может никогда не наступить.

Будем жить здесь и сейчас.