Николаевская Россия

ГЛАВА XIII

Я неотступно просил госпожу N показать мне коттедж императора и императрицы, небольшой дом, выстроенный ими в новом готическом стиле, модном ныне в Англии. «Нет ничего труднее, — отвечала она, — как попасть в коттедж во время пребывания там их величеств, и нет ничего легче этого, когда они отсутствуют. Все-таки я попытаюсь». Я нарочно остался в Петергофе, ожидая с большим нетерпением, но без особой надежды ответа госпожи N. Наконец однажды рано утром я получил от нее записку следующего содержания: «Приходите ко мне без четверти 11. Мне разрешили в виде исключительной милости показать вам коттедж во время прогулки государя и государыни, то есть ровно в одиннадцать часов; вы знаете, как они точны». Боясь опоздать, в половине одиннадцатого я был уже у госпожи N. В одиннадцать без четверти мы сели в экипаж, запряженный четверкой лошадей, и за несколько минут до назначенного срока подъехали к коттеджу^{77}. Это совсем английский дом, построенный по образцу самых красивых вилл в окрестностях Лондона на берегу Темзы и окруженный цветниками и тенистыми деревьями. Не успели мы пройти через вестибюль, задержавшись на несколько минут в гостиной, меблировка которой показалась мне слишком изысканной для общего стиля дома, как вошел лакей и шепнул несколько слов моей спутнице.

— Императрица возвратилась, — сказала она.

— Как грустно, — воскликнул я, — я ничего не успею осмотреть!

— Может быть. Спуститесь в сад через эту террасу и ожидайте меня у входа в коттедж.

Я не провел там и двух минут, как увидел императрицу, быстро сходившую с крыльца мне навстречу. Ее высокая и стройная фигура необычайно грациозна, походка быстрая, легкая и вместе с тем полная достоинства. Лицо, окаймленное белым капором, казалось спокойным и свежим. Глаза смотрели с грустью и добротой. Грациозно отброшенная с лица вуаль и накинутый на плечи прозрачный шарф дополняли чрезвычайно изящный белый утренний туалет. Императрица казалась мне точно воскресшей, и при виде ее все мрачные предчувствия, тревожившие меня на балу, рассеялись.

— Я сократила свою прогулку, — сказала она мне, — потому что узнала, что вы здесь.

— О, ваше величество, я не смел надеяться на столь высокую милость.

— Я ни словом не обмолвилась о своем намерении госпоже N. Она очень недовольна моим вторжением и говорит, что я вам помешаю. Вы, вероятно, пришли сюда с целью разгадать все наши секреты?

— Я бы ничего не имел против, ваше величество. Можно только выиграть, узнав тайны людей, умеющих с таким вкусом соединять роскошь и изящество.

— Жизнь в петергофском дворце для меня невыносима. Чтобы отдохнуть от его тяжеловесной позолоты, я выпросила у государя эту скромную обитель. Никогда я не была так счастлива, как здесь. Но коттедж уже становится слишком велик для нас: одна из моих дочерей вышла замуж, а сыновья учатся в Петербурге.

Я молча улыбнулся, очарованный. Эта женщина, столь непохожая на царицу нашего праздника, какой я ее видел накануне, разделяет, думалось мне, все мои впечатления. Так же, как и я, говорил я себе, она почувствовала всю пустоту, всю лживость показного великолепия. Я сравнивал цветники коттеджа с люстра ми дворца, сиянье утреннего солнца — с огнями иллюминации, тишину этого прекрасного уголка — с шумом и сумятицей бала, женщину — с императрицей и чувствовал, что поддаюсь обаянию вкуса и здравого смысла царицы, сумевшей уйти от скуки вечного «представительства» к радостям интимной жизни простых смертных.

— Я не хочу, чтобы госпожа N осталась права, — продолжала императрица. — Вы можете подробно осмотреть коттедж; мой сын вам его покажет. Тем временем я займусь моими цветами и еще увижу вас перед вашим уходом.

Таков был прием, оказанный мне государыней, которая слывет надменной не только в Европе, где ее совсем не знают, но и в России. В эту минуту к нам подошел великий князь Александр Николаевич в обществе госпожи N и ее старшей дочери, молоденькой девушки лет четырнадцати, свежей, как роза, и хорошенькой, как красотки Буше^{78}. Я ждал, что императрица меня отпустит, но она продолжала ходить взад и вперед перед крыльцом коттеджа, и мы следовали за ней. Ее величеству известно, что я живо интересуюсь всей семьею госпожи N, польки по происхождению. Она знает также, что один из братьев этой дамы уже несколько лет живет в Париже. Поэтому она принялась с явным участием расспрашивать меня о его образе жизни, о его чувствах, взглядах, характере. Это дало мне возможность высказать все, что внушила мне привязанность к молодому поляку. Императрица слушала меня очень внимательно.

— И такому выдающемуся человеку запрещают сюда вернуться только потому, что после польского восстания он уехал в Германию! — воскликнула госпожа N с присущей ей искренностью, от которой ее не могла отучить жизнь при дворе с раннего детства.

— Но что же он, собственно, сделал? — спросила императрица с непередаваемой интонацией нетерпения и доброты в голосе.

Столь прямо поставленный вопрос привел меня в замешательство, ибо приходилось затронуть опасную область политики с риском испортить все. Поняв мое смущение, великий князь выручил меня с замечательным тактом.

— Полноте, — воскликнул он с живостью, — разве можно спрашивать у пятнадцатилетнего мальчика, что он сделал в политике?

Эта реплика дала мне возможность оправиться от смущения, но положила конец нашей беседе. По знаку императрицы мы, то есть великий князь, госпожа N с дочерью и я, направились в коттедж.

Я предпочел бы найти в нем поменьше роскоши в убранстве и побольше предметов искусства. Нижний этаж как две капли воды похож на любое жилище богатого и светского англичанина, но нет ни одной первоклассной картины, ни одного обломка античного мрамора, ни одной терракоты, которые указывали бы на явно выраженную склонность хозяев к шедеврам живописи и скульптуры. Отсутствие любви к искусству у тех, кому было бы так легко ее удовлетворить, всегда вызывает во мне сожаление. Пусть не говорят, что дорогие статуи или картины были бы не в стиле коттеджа. Ведь этот дом — любимый уголок его обитателей, и если кто устраивает себе жилище по своему вкусу и имеет склонность к художествам, то эта склонность обязательно проявится, хотя бы даже в ущерб гармоничности целого. Больше всего мне не понравилось в расположении и обстановке этого изящного убежища слишком рабское подражание английской моде.

Нижний этаж мы осмотрели очень бегло из опасения наскучить нашему проводнику. Вообще присутствие августейшего чичероне меня сильно стесняло. Я знаю, что высочайшим особам очень не нравится наша застенчивость: они предпочитают, чтобы с ними держали себя непринужденно. От этого сознания я чувствую себя еще хуже, рискуя произвести на них совсем невыгодное впечатление. Будучи в обществе пожилого, серьезного принца крови, я могу еще спастись беседой, но с молодым, веселым и беззаботным наследником я теряюсь окончательно.

По очень узкой, но украшенной английскими коврами лестнице мы поднялись во второй этаж, в комнаты великих княжон Марии и Ольги, обставленные с прелестной простотой.

Остановившись на верхней площадке лестницы, великий князь сказал нам с изысканной вежливостью: «Я уверен, что вы предпочитаете осмотр без меня, а я, с другой стороны, видел все это столько раз, что с удовольствием оставлю вас вдвоем с госпожой N. Я сойду к матери и подожду вас в парке». С этими словами он грациозно поклонился нам и исчез.

В верхнем этаже коттеджа находится рабочий кабинет императора, представляющий собой довольно большую комнату, библиотеку, очень просто обставленную и кончающуюся балконом, выходящим на море. Император может отдавать приказы своему флоту, не выходя из кабинета. Для этой цели имеется зрительная труба, рупор и небольшой телеграф, приводимый в действие императором собственноручно^{79}.

Мне бы очень хотелось осмотреть эту комнату во всех подробностях и задать целый ряд вопросов, но я опасался, как бы мое любопытство не показалось нескромным. Кроме того, меня больше интересует общая картина, а не отдельные детали. Я путешествую для того, чтобы наблюдать и составить себе суждение о вещах в целом, а не для того, чтобы их измерить и перенумеровать. Наконец, мне оказали особую честь, разрешив осмотреть коттедж в присутствии, так сказать, его обитателей, и я хотел показать себя достойным такого доверия, избегая чрезмерно подробного осмотра. Поделившись своими мыслями с госпожой N, которая вполне меня поняла, я поспешил к императрице и наследнику, чтобы откланяться.

Выйдя из коттеджа, я сел в экипаж и отправился в Ораниенбаум, знаменитую резиденцию Екатерины II, выстроенную Меншиковым. Несчастный, как известно, был выслан в Сибирь, не успев закончить отделку дворца, который был признан слишком царственным для министра^{80}. Теперь он принадлежит великой княгине Елене, невестке нынешнего императора. Расположенный в двух или трех милях от Петергофа, на продолжении того же кряжа, на котором стоит петергофский дворец, неподалеку от моря, ораниенбаумский дворец имеет внушительный вид, хотя он и выстроен из дерева. Несмотря на безрассудную роскошь своего строителя и пышность великих людей, обитавших в нем впоследствии, дворец не поражает своими размерами. Террасы, лестницы и пологие спуски, утопающие в цветах, соединяют дворец с парком и чрезвычайно его украшают. Архитектура его сама по себе довольно скромная. Великая княжна Елена со свойственным ей вкусом превратила Ораниенбаум в прелестный уголок наперекор унылой местности и воспоминаниям о происшедшей здесь трагедии.

Осмотрев дворец, я попросил показать мне остатки крепостцы, откуда Петра III перевезли в Ропшу, где он был задушен. Меня повели в уединенную рощу со следами какого-то жилья. Высохшие рвы, полуисчезнувшие валы и груды камней — современные руины, обязанные своим происхождением не столько времени, сколько политическим событиям. Но жуткая тишина и безлюдье, окружающие эти проклятые развалины, красноречивей всяких слов говорят о том, что хотели бы скрыть от нашего взора. Здесь, как и везде, официальная ложь опровергается фактами. Люди исчезают, но их дела оставляют неизгладимый след в зеркале истории. Если бы я и не знал, что замок Петра III был разрушен, я бы догадался об этом^{81}. При виде усилий, с какими здесь стараются уничтожить память о прошлом, я удивляюсь тому, что еще сохраняют кое-что. Нужно было не только разрушить крепостцу, но и срыть до основания дворец, расположенный неподалеку отсюда. Ибо каждый приезжающий в Ораниенбаум видит следы тюрьмы, где Петра III заставили подписать отречение от престола, превратившееся для него в смертный приговор.

В ораниенбаумском парке, большом и тенистом, я посетил несколько павильонов, в которых Екатерина II принимала своих возлюбленных. Некоторые из них великолепны, иные очень безвкусны. В общем, их архитектура лишена стиля, хотя они достаточно хороши для своего назначения.

Возвратившись в Петергоф, я провел третью ночь в театре и утром уехал в Петербург.