Никому и никогда

Главы 51 — 60

51. Остров летающих собак

Идти стало легче. Дрон улетал вперед на разведку, общаясь с Йокой через имплант. Юля завидовала, но не сильно, ведь это был не ее робот, пускай и знакомый. Дрон летал по кругу, то на разведку, то к ним, часто зависая над Юлей, когда она не видела, слегка толкая потом в спину, приглашая в игру. Внезапно поумневшая машина понимала, что играть в полной темноте, при свете малых фонарей нельзя, подбадривая таким образом и Юлю, и Йоку, беззлобно ругавшуюся на него немыслимыми конструкциями. Такого отборного мата Юля не слышала даже в школе.

Они шли вверх по старому руслу шахты, где все было более-менее знакомым: развалившиеся ленточные и ковшовые транспортеры сменялись рельсами с брошенными вагонетками, на стенах висели гирлянды молчаливых фонарей, кое-где лежал инструмент, отдаленно похожий на отбойный молоток, каким каждое лето долбили асфальт возле дома. Казалось, что здесь не так давно были люди, толстый слой пыли из пустой породы не портил это ощущение, а, как искусная рука художника, придавал картине глубокий смысл, немного размывая, добавляя неожиданных оттенков, скрытых смыслов. Счетчик перестал трещать, Юля часто смотрела на него, боясь, что он сломался. В этом не было особого смысла, надо было выбираться скорее на свободу, да и что можно было сделать против радиации, но так было спокойнее, и сердце меньше болело. Вспоминая назойливые уроки по гражданской обороне после начала войны, которой официально нет, Юля отмечала признаки поражения радиационным излучением на себе и Йоке, но гнала все эти мысли от себя. Если так случилось, то нечего тратить время на стоны и посыпание лысеющей башки пеплом, успеют наверху поплакаться друг другу. Но что ждало их там, смогут ли они найти воду? Вода была больной темой, и по лихорадочному взгляду Йоки Юля понимала, что она тоже на пределе.

Как бы они не спешили, подъем занял больше двух дней или нет, девушки не знали. Можно было спросить у дрона, но зачем искать лишний повод для отчаянья, поводов и так хватало с лихвой.

— Дошли! — радостно воскликнула Йока, стукнув по ржавой лифтовой шахте, шахта одобрительно загудела.

Юля кивнула и устало села, прислонившись спиной к стене. Лифт не работал, и это был последний подъем, они уже слышали ветер снаружи, мощный, зовущий и пугающий. Ветер залетал через шахту к ним, обжигая холодом, наполняя легкие кислородом и морозной свежестью. Девушки мечтали о снеге, чтобы там, наверху было много-много снега, который можно было бы растопить и пить, пить не останавливаясь, пока из ушей не потечет.

— Но куда дальше? — Юля огляделась, кроме шахты был заваленный камнями вход на лестницу или ей хотелось в это верить.

— Придется долбить камни, — Йока достала топорик и постучала им по камням, они ответили ей недовольным звоном. Топор не оставил на них даже царапины. — Или нет.

— Или нет, — Юля с тоской посмотрела на лифтовую шахту, они не смогут по ней подняться, сил не хватит. — Что будем делать? И где наш дрон?

— Улетел на разведку, — Йока показала наверх.

Дрон долетел до начала лифтовой шахты и свободно вылетел наружу. Его встретил резкий порыв ветра, унося далеко от входа в шахту. Робот боролся, включив на полную мощность все двигатели, но не мог победить ветер, уносивший его все дальше и дальше. Пришлось спикировать на каменистую землю и вжаться в нее, здесь ветер был не так силен. Когда порывы стихали, дрон взлетал и короткими перелетами двигался обратно. Как он ни старался, прошло больше двух часов.

Покружив немного внутри входа в шахту, дрон нашел щель в нагромождении камней и полетел вниз. Лестница была полуразвалившаяся, дрон сканировал ее, чтобы потом передать отчет Йоке.

— Вернулся? — Юля очнулась от сна, почувствовав, что кто-то светит фонарем ей в лицо. Они задремали с Йокой, прижавшись друг к другу, так было теплее. — Да проснись, ты!

Она растолкала Йоку, та недовольно заворчала и долго зевала, озираясь. Дрон будил ее вызовами через имплант, но мозг не обращал внимания, назначив телу сон. Свет пробивался из-за заваленного входа в коридор или на лестницу. Юля с трудом поднялась и с тоской посмотрела на камни, потом на шахту. Сил подняться не было, вроде не очень высоко, но она точно сорвется и сломает себе что-нибудь.

— И что нам делать? — Юля забеспокоилась. Выход был перед ними, но выхода не было.

— Подожди, я с духом посоветуюсь, — Йока закрыла глаза и провалилась в транс. В первый раз, когда Юля увидела это, она подумала, что Йока умерла, настолько бледной и холодной она стала. — Так, дух сказал, что ты должна сжечь камни.

— Я?! Сжечь?! — Юля нервно рассмеялась.

— Да, ты же сама говорила, что тебя учила ведьма в тюрьме, как управлять своей силой.

— Но я слишком устала. Я ничего не могу! — Юля заплакала, не обращая внимания на оберег, который жег грудь и кололся, гневно возражая.

— Это просто, — Йока встала и, что есть силы, дала ей пощечину. Юля едва не ударила в ответ, она побледнела и разозлилась. — Вот, а теперь подумай о тех, кого закопали здесь заживо, чьими костями здесь все построено. Подумай, не хотят ли вас также утилизировать, а? Или ты думаешь, что вы там у себя кому-то нужны? Да вы такое же дерьмо, как и мы, а, может, и еще хуже. Да, вы никчемные и бесполезные! Вас можно только использовать, жрать и убивать, если вас станет слишком много!

— Заткнись! Я все поняла! — Юля оттолкнула ее и повернулась к камням. В ней зрела злость, переходящая в ненависть и жгучую ярость. Стало светло от того свечения, что пробивалось сквозь кожу, что брызгало из покрасневших глаз. — Скажи дрону, чтобы улетал, а то спалю к черту!

Дрон мигнул и улетел вверх, быстро обернувшись через шахту. Робот ни за что не хотел пропустить фейерверк, как пошутила с ним Йока. Они отошли назад, чувствуя, что могут попасть под удар. Юля стояла напротив заваленного входа с закрытыми глазами. Внутри нее все кипело, миллионы Кельвинов беспощадной плазмы, чистая солнечная энергия. Она видела, как убивают Илью, во что превратили жизнь людей, заперев всех под землей, как умирают люди в железных ящиках, как они перерождаются в жалких животных в лагере, думающих только о своей выгоде, забываясь. Она видела, как сотни тысяч людей долбят мерзлую землю в месте, где нельзя жить, как они умирают от голода, от истощения и усталости, как их забивают насмерть конвоиры, требуя выполнения нормы. Прошлое этого мира, прошлое ее мира входило в нее, разрывая сердце на части, опустошая ее, позволяя только ненавидеть, желать смерти тем, кто желал это, тем, кто снова сделает это, если они будут молчать.

Юля не смогла понять, как все произошло. Как и в первый раз, она упала на колени, и солнечная энергия ударила в упорные безмолвные камни, сжигая их дотла, сжигая пепел до полной аннигиляции. Очнулась она наверху. Йока вытащила ее на себе, не позволяя отдыхать, ослепшая на время от непосильной ноши. Они лежали у самого выхода из шахты, еще горячие от жара, не в силах пошевелиться. Ветер залетал к ним, резкий и порывистый, принося мимолетное облегчение.

— Я это уже видела во сне, — Юля села, оглядываясь. Они были внутри шахты, у самого выхода, больше походившего на трещину в скале, а вниз уходила опасная лестница, высеченная прямо в породе. Шахта была естественного происхождения, похожая на провал или расщелину после землетрясения. Справа высилась груда камней, за которой был основной вход в шахту, закрытый от кого-то, заваленный на совесть, только юркий дрон мог пролезть в незаметную щель наверху. — Я это все уже видела.

В подтверждении ее слов, ветер завыл снаружи, принеся хлопья снега. Девушки ловили снег языком и смеялись. Как ветер утих, Юля выбралась из расщелины, чтобы набрать снега в рюкзак канистру. Она работала быстро, чувствуя, что ветер близко, что он караулит ее. Рядом зашумело море, и задул ветер. Она нырнула под землю, посмотрела, что произойдет. Поднялся страшный буран, стало трудно дышать от снега, смотреть было больно. Закрыв лицо воротом куртки и шапкой, она видела сквозь узкие щелочки ткани шапки, что вместе с бураном пролетело какое-то тело, издавая душераздирающий визг.

— Там полный! — Юля замотала головой, Йока пожала плечами и стала трясти рюкзак с канистрой, чтобы снег быстрее растаял. — Надо поесть.

— Надо, — согласилась Йока, с трудом удерживаясь, чтобы не пить прямо из канистры.

Разложив горелку, они ерзали на месте, ожидая кипение супа. Первый котелок исчез за секунду, они и не поняли, что все съели. Второй был съеден не менее жадно, но уже с удовольствием. Организм радовался и серой каше, похожей сейчас по вкусу на густой картофельный суп с фрикадельками. Выбрав угол, где меньше дуло, они закутались и уснули одновременно, крепко обнимая друг друга.

Свет. Яркий и теплый солнечный свет, нагло пробравшийся в расщелину. Юля забыла, какой он, а Йока никогда не знала. Настало утро, стихла буря, и зимнее солнце улыбнулось, щекоча спящих, будя и, как нетерпеливый ребенок, возмущаясь, почему все еще спят. Видеть свет было больно и радостно до слез. Девушки смеялись и плакали, сжимая веки, сдерживая инстинктивное желание открыть глаза, наполнить себя теплой солнечной энергией.

— Ради этого стоит жить! — воскликнула Йока и встала, на ощупь подойдя к выходу. Солнце согрело ее, сквозь узкую щелку из-под ресниц она видела горящий снег, от которого темнело в глазах.

— Держи, надень, так легче, — Юля протянула дубовые очки с толстыми черными стеклами. Очки плотно облегали лицо, сделанные из темно-зеленой резины. Выглядели они смешно, но так можно было немного приоткрыть глаза и не ослепнуть.

— Они отобрали у нас солнце! Они отняли у нас нашу жизнь! — гневно воскликнула Йока.

Юля вылезла, Йока немного застряла, запутавшись в куртке. День начинался ясный и красивый, ветер разогнал облака, и на девушек смотрело безоблачное синее небо, точно такое же, как дома. Юля стала радостно прыгать и кричать, как ребенок. Йока запела песню, слов разобрать было невозможно, одни гортанные выкрики, больше походившие на рев довольного хищника.

— А что это за песня? Похоже на какое-то заклинание. У нас так шаманы камлают, — Юля с интересом следила за Йокой, как на глазах у нее разгладились морщины у глаз, как она жадно впитывала солнечную энергию, распрямляясь и молодея.

— Это мой дух спел. У вас так поют шаманы, которые имеют связь с духами, но в основном они врут. Там, — Йока неприятно улыбнулась и повторила, — там за эти песни утилизируют без суда. Они боятся, что люди вновь почувствуют правду, начнут открывать глаза, тогда все погибнут.

— Почему погибнут? — удивилась Юля. — Люди узнают правду и захотят вырваться на свободу.

— Дух говорит, что ты наивная и глупая. Правда никогда еще не помогала людям освободиться. Для кого-то правда, для кого-то выгода, а кончается все большой кровью.

— Ты хочешь сказать, что эти твари защищают людей, заботятся, да? — она побледнела от злости, из пальцев брызнули капельки плазмы. Упав на ледяную землю, они прожгли крохотные воронки, будто бы пролетел крохотный бомбардировщик, по квадратам уничтожавший местность.

— Нет, ты так ничего и не поняла — они защищают свой корм. Мы для них корм, и чем больше мы страдаем, радуемся, злимся, грустим и тому подобное, тем больше тратим на это первичной энергии, перерабатывая ее в психическую, энергию второго передела.

— Да помню я, что ты втирала, — фыркнула Юля и поморщилась. — Мне это в голову не лезет, чушь какая-то! У нас есть толпы сумасшедших, которые могут корректировать ауру или как-то так, что-то они с ней делают.

— Это лжецы — ничего скорректировать нельзя после рождения. Нас селектировали тысячи лет, и там внизу стабильное качество. Мы корм для них, а они для высших. Все так же, как ты рассказывала про животных вашего мира.

— Я уже и не помню, что там рассказывала. Могла ерунды наговорить, терпеть не могу биологию, — улыбнулась Юля. — Мне плевать, для кого я корм. Микробы меня тоже жрут, но я есть, остальное мне неинтересно. Я с детства поняла, что всем вокруг должна, поэтому делай то, что требуют, и живи спокойно.

— На этом правиле все и работает. Можно немного сдавить, совсем чуть-чуть, и никто не заметит. Потом еще и еще, но надо знать меру, а то корм сдохнет, — Йока состроила злую гримасу, став очень похожей на инспекторов, не то людей, не то киборгов.

Вдруг она застыла, как робот, которому дали внешнюю команду, или он выполнил все действия, но больше походило, что робота обесточили. Йока побледнела, за закрытыми веками лихорадочно вращались глаза.

— Эй, ты чего? — с тревогой спросила Юля, потрепав подругу по плечу, но Йока не реагировала, мышцы одеревенели, она действительно напоминала статую.

Прошло не менее десяти минут, и Йока очнулась, сев на землю от усталости. Над ними виновато кружился дрон, как бы извиняясь.

— Что с тобой? Тебе плохо? — Юля села перед ней и внимательно смотрела на нее. Счетчик молчал, радиация была верхнем уровне нормы.

— Этот в меня карты закачивал, — морщилась Йока, махнув на сконфуженного робота. — Он с кем-то связался, и ему карты открыли. Не бойся, со мной все нормально. Зато я теперь знаю, куда нам идти и где есть убежища.

— А куда мы должны идти? — только сейчас Юля подумала, что они не знают, где находятся, а главное, что дальше делать. Рядом было море, она отчетливо слышала его, но к морю точно идти незачем.

— На материк. Мы на острове. Знаешь, у него забавное название: «Остров летающих собак».

— Интересно почему, — улыбнулась Юля, но улыбка тут же спала. Она вскрикнула и стала отбиваться.

Черно-бурый пес впился ей в плечо и тащил по земле к дальним камням. Йока среагировала моментально, дух вышел вперед, отключив сознание, забившееся в страхе. Она бросилась на пса, с размаху кроша голову топором. Сейчас он был как раз, не сильно тяжелый, но и не слабый. Йока не останавливалась, работая как гидравлический молот, пока не раздробила голову пса в мерзкое месиво. Юля в ужасе отползла, держась за плечо. Зубы почти прокусили куртку, оставив боль и глубокие кровоподтеки. Левая рука онемела и повисла.

— Вот же тварь, — сплюнула Йока, осматривая обезглавленный труп на предмет годности к пище. Юля поняла, что она делает, зачем ворошит тело топором, и ее затошнило. — Одни кости, есть нечего.

— Я не буду это есть, — подавляя ком в горле, сказала Юля.

— Это пока не будешь. Здесь нет поблизости автоматов с нашим кормом. А ты не думала, из чего его делают? — она усмехнулась, видя, как Юлю передернуло. — Пошли пока в шахту.

— Но зачем? — Юля удивленно посмотрела на небо, все было спокойным.

— Сейчас набегут еще эти твари. Наша пташка предупреждает, — Йока махнула на черную точку в небе, дрон улетел на разведку и предупреждал, сразу приметив трех собак, бегущих на запах крови. — А еще скоро буран, я теперь могу прогноз видеть. Пошли, робот сам о себе позаботится.

Они ушли вовремя, Юля увидела, как проявились три бешеные морды вдали. Порода была странная, больше походившая на волкодава, но что-то было в ней чужое, или она забыла, как выглядят волкодавы. Собаки бросились к входу в шахту, но почему-то не решились пройти в щель. Девушки стояли с топорами наготове, левая рука не слушалась, и Юля чувствовала себя беззащитной.

Собаки рычали, брызгали слюной, в бессильной злобе разевая страшные пасти. Это были скелеты, настолько худые и злые, готовые рвать любого, грызть что угодно, но не в силах насытиться. Странно, что они не загрызли друг друга.

Прорычав положенное, собаки побежали к трупу. Девушки видели все, как яростно и жадно они разорвали своего товарища, как дрались за лучшие куски, не забывая поглядывать на них. Юля готова была поклясться, что на их мордах была зловещая уверенность, что эти два куска мяса с костями никуда от них не денутся.

И только она подумала о странном названии острова, как собаки встрепенулись и бросились бежать, не закончив еды, но было уже поздно. Их накрыл внезапный смерч, перешедший в буран. Ветер за секунду нагнал облаков, и снега было столько, что пропало небо, солнце, только были видны летевшие к морю три собаки, дико визжавшие от страха.

— А вот и летающие собаки, — довольно проговорила Йока.

— Как бы нам так не полететь, — поежилась Юля, разминая плечо.

— У меня есть план, — Йока постучала себя по лбу. — Нам уже просчитали маршрут с учетом прогноза, главное на этих тварей не нарваться, а то загрызут.

— Это точно, — Юля через боль массировала плечо, рука немного оживала. — А кто дал тебе этот план?

— Твой друг.

— Какой друг? — изумилась Юля.

— Тебе лучше знать. Робот его знает, он сам его нашел. Твой друг пока далеко, но он спешит к нам.

— Илья? — Юля облегченно выдохнула. — Илья, точно он!

— И да, и нет, — Йока покачала головой. — Надежда убивает, вера слабит, не забывай об этом.

52. Тундра

— И что будем делать? — Юля с раздражением посмотрела на застывших, словно статуи депрессивного ваятеля, темнеющие фигуры голодных псов. Звери терпеливо сидели у входа в одноэтажное здание, одно из многих сохранившихся на просторах бескрайней тундры. — Ты связывалась с киборгами, когда они за нами приедут?

— Я бы не стала радоваться их приходу, — Йока задумалась, оторвавшись от разделки тушки жирного лемминга. Юля старалась не смотреть на это, но охотилась на любопытных зверьков со спортивным азартом, метко кидая топорик. — Я не знаю, чего они от тебя хотят, но я знаю, что киборгам доверять нельзя.

— А разве здесь можно кому-нибудь доверять? — Юля фыркнула и отошла от бойницы в зарешеченном и забитом толстой фанерой окне. И думать не стоило попытаться прорваться, отбиться от преследователей. Сколько бы она не пыталась найти в себе силы, сжечь их так же, как сожгла камни в шахте, голодные звери все равно вызывали у нее жалость.

— Я тебе доверяю, — слишком спокойно ответила Йока, принимаясь за вторую тушку. Запасы давно кончились, и приходилось охотиться. Безжизненная на первый взгляд снежная пустыня оказалась живой, порой коварной и бесстрастной к чужой боли, а порой веселой и озорной, когда выходило солнце. — В каждом киборге высокого уровня сидит дух, иначе тело не выдержит, человек слишком слаб. Есть киборги рабочие или солдаты-рядовые, они попроще.

— А охранники, там в лагере, ну эти, оборотни? Они тоже заражены духом?

— Это не болезнь, а переход в другую стадию развития, — важно ответила Йока и усмехнулась. — Да, они тоже. Мой дух поболтал с ними, на мой взгляд, они слишком добрые.

— А, может, так и должно быть? В таком аду должен быть надзиратель с добрым сердцем.

— Возможно, я так до конца и не поняла про гармонию мира. Мне надо еще подумать, а дух молчит и посмеивается, не хочет объяснять.

— Да я тоже не особо поняла, просто чувствую, что так и должно быть.

— Вот и дух мне также говорит, что понимать это не надо, а надо чувствовать, — Йока сложила мясо в котелок и залила водой. Горелка послушно заворчала, по холодной комнате потекло слабое тепло.

Девушки сели у горелки, как у костра или очага, чувствуя себя древними людьми. Йока ничего не знала о далекой древности, в питомнике об этом не рассказывали, и она с интересом слушала рассказы Юли. Сначала короткие фразы и наблюдения, которые шаг за шагом соединялись в общую картину. Юля не ожидала от себя, что запомнила это, вот был бы рядом Максим или Илья, они бы больше рассказали. Но для Йока и это был новый удивительный мир, который она раскрашивала легендами и сказаниями, дошедшими в виде коротких аниме или комиксов. И чувствовали они себя пещерными людьми, пускай и шли по ровной бетонной дороге, изъеденной ветрами и временем, прятались в бетонных домах, бывших не то складами, не то еще чем-то, внутри ничего не было, все, что могло сгореть или сгнить аннигилировалось до зияющей каменной пустоты. Таких пунктов или сторожек было много, и девушкам всегда было где укрыться от бурана или погони вечно голодных псов, следовавших за ними по пятам. Буран отбрасывал их назад, но погоня возвращалась, подтягивались другие, и вот за ними уже шла целая стая.

Особенно Юлю поражало, что здесь не было полярной ночи, на что Йока долго смеялась. Она видела карту и знала, где они находятся, но вот нарисовать ее на бетонной плите ножом было сложно. Из всех разъяснений, слишком спутанных и часто бесполезных, Юля поняла, что они внутри материка, поэтому сутки шли привычным образом.

— Вроде ничего пахнет, — Йока помешала мясное варево и высыпала горсть концентрата, который они нашли на крыше одного из пристанищ, кто-то сделал там тайник. Концентрат напоминал гороховый суп, но главное было в том, что он был соленый.

— Да, эти пожирнее, — Юля с омерзением посмотрела на шкуру и требуху в ведре в углу. Йока опять поленилась отнести все это на крышу, придется самой. — Если не знать, что ешь, то нормально.

— Будто ты знаешь, что ешь, — пожала плечами Йока. — Я как-то видела исторический ролик про прошлое, там показывали бойню.

— Не хочу об этом думать, — Юля взяла ведро и полезла по шаткой лестнице наверх. Ржавые ступени трещали и отвратительно скрипели, готовые превратиться в труху в любой момент. Так уже было, и Юля двигалась очень осторожно.

На крыше лежал ровный нетронутый снег, вызывавший у нее детский восторг. Она давно не видела такого чистого белого снега, ее удивляло и радовало все, даже самые простые вещи. После подземелья мир казался прекрасным и удивительным. Больше они не выбрасывали шкуру и потроха голодным псам, от этого звери приходили в дикую ярость, до хруста костей набрасывались на дверь, желая протаранить, разорвать когтями, разгрызть металл зубами. Опасности не было, но видеть и слышать все это было жутко. Лучше пусть подождут бурана, но снежная буря запаздывала, они сидели здесь уже третий день, хорошо, что запаслись дичью по дороге, три тушки лежали на крыше, как в леднике. Юля зарыла их как можно глубже, боясь сов или какой-нибудь другой птицы, но птиц пока не было, ни одной, даже не было слышно чаек, способных жить на любой помойке.

Она огляделась, псы внизу заволновались. Они не могли ее видеть, но она принесла запах, она принесла кровь. Перед ней лежала молчаливая тундра. Стало совсем темно, но почему-то не было холодно. Юля вглядывалась в горизонт, безотчетно смотря назад, откуда уже не доносился шум моря. Ее не отпускали слова Йоки, ее сомнения — что-то будет. Тундра зашевелилась, безмолвное поле умело двигаться, и она уже видела это, в первый раз приняв за жуткого монстра. Тьма сгущалась и двигалась, обретая любую форму, которую рисовала воспаленное усталостью и страхом воображение. Тундра разговаривала с ней, и если бы она, как и все там, далеко и близко, в ее мире не потеряли связь с природой, не заперлись внутри своего сознания, то смогли бы понять ее слова, смогли бы расшифровать предупреждение. Юля вдруг ощутила, что чувствует волны тревоги, проходящие насквозь, задерживаясь на долю секунды, чтобы она смогла их почувствовать. Она перестала понимать, где находится — там был ее дом, но это было где-то там, и почему-то она свой мир внутри себя называла обезличенным словом «там». Но ее не было и в этом чужом и враждебном мире.

Псы завыли, засуетились. Она услышала возню и шелест лап. Звери убегали, они бежали от нее. Юля засмеялась, не видя, не чувствуя, что горит, что от нее расходится во все стороны солнечная энергия — она слушала тундру, слушала этот мир, открывший ей будущее, ее будущее, которое она сможет изменить, если не испугается. Она видела смерть, много смертей, и она не видела себя среди них, но и не видела среди живых.

— Тихо-тихо, все хорошо, — Йока поймала ее, когда Юля ослабла и упала в снег. Ее била судорога, она хрипло кричала от боли, но не своей. — Все пройдет, пройдет. Ты услышала, мой дух оказался прав. Не бойся, ты же уже все знаешь, не надо бояться.

Йока потащила ее вниз, лестница скрипела, но держалась, ужасно раскачиваясь.

— Мне оставь, — Юля открыла один глаз, следя за Йокой, методично поглощавшей мясную кашу.

— Оставлю, я и трети не съела, — Йока сыто рыгнула, не слабее большой собаки, и улыбнулась. — Как себя чувствуешь?

— Отвратительно, — Юля села и стала массировать виски. До скрежета в зубах захотелось кофе, простого, без сахара и сливок, как варила Мэй. В глазах защипало, вата, которой набили ее голову, стала медленно растворяться в космическом хаосе, и по ушам ударил частый стук, раздававшийся отовсюду. — Это что стучит?

— Не знаю. С неба падают большие ледышки, — Йока показала подтаявшую градину размером с большой абрикос.

— А, град пошел, — зевнула Юля. — Оттепель, что ли?

— Вроде нет, — Йока закрыла глаза, подгружая метеопрогноз на две недели. — Наоборот, будет еще холоднее.

— Мы так замерзнем или от голода умрем, она поморщилась и стала пить воду.

— Умрем, — пожала плечами Йока, — но не от голода и не сейчас. Поешь, станет легче.

Юля с трудом съела одну тарелку. Ее мутило и хотелось спать, но как только она закрывала глаза, то снова видела бескрайнее выжженное поле с оплавившимися танками, больше похожими на сломанных железных великанов. От этого тянуло внутренности вниз, будто бы она летела вверх в кабине скоростного лифта, возомнившего себя ракетой, голова кружилась, стиснутая горячими оковами, а желудок и пищевод рвало так, что не было сил вздохнуть.

— Не могу больше, — Юля отставила от себя тарелку и легла на импровизированную постель из брезента, обрывков утеплителя и прочего мусора, из которого она бы ни за что не соорудила даже лежанку. Йока умела в убогости быта делать их временное пристанище немного уютнее, с мастерством бывалой хозяйки находя применение любой вещи. — Ты знаешь, почему она со мной разговаривала?

— Ты про тундру? — Юля кивнула с полузакрытыми глазами, сон опять подкрадывался тихим шелестом дождя, град внезапно кончился, и стало очень тихо. — Я не знаю, духи сами выбирают тех, с кем разговаривать. Со мной никогда свободные духи не разговаривали, мне мой дух потом рассказывал, что они хотели. Помнишь, я тебе рассказывала про уровни власти на земле и на небе?

— Помню, у нашей власти все то же самое, — зевнула Юля. — Раньше я об этом не думала, лучше об этом не знать.

— На это все и рассчитывают. Что ты поняла?

— Я поняла, что должна сохранить гармонию мира. Я это и сама понимаю и не боюсь. Дело даже не в моем обереге, он молчит в последнее время. Просто жаль, что больше не увижу друзей и родителей. А еще моих мальчишек, я им обещала, что подготовлю к сдаче на черный пояс, — Юля засмеялась, — хотя сама еще не сдала.

— Я за тебя уже попросила, — Йока погладила ее по голове. — Не переживай, если боги захотят, то все получится.

— Ага, у нас тоже так говорят. Моя мать постоянно участвовала в марафонах желания, там постоянно твердят, что если хочется, то все получится. По-моему, все это чушь и вранье.

— Не совсем так. У людей обычно слишком жалкие желания, поэтому богам они не интересны.

— А ты откуда знаешь? Это тебе дух рассказал?

— Неа, я сама поняла. Не забывай, я же немного ведьма, — Йока улыбнулась и вытянула перед собой руку. На ладони на пару секунд вспыхнул красивый темно-красный цветок. — Спи и не думай об этом — я за тебя попросила.

Юля заворожено смотрела, как тает в воздухе цветок. Вспыхнула мысль, что должна дать Йока взамен за свою просьбу, но сон властно взял вверх. Йока прочитала этот вопрос в последнем сонном взгляде, обращенном скорее в никуда, и покачала головой.

— Ты никогда это не узнаешь, — шепотом сказала Йока, — ведь за добро нельзя платить, иначе оно умрет. Спи, не думай о будущем, оно само думает за нас. Не бойся сделать неверный выбор, твоя судьба уже решена.

Йока замолчала и с тоской посмотрела в бетонную стену. Она могла бы многое рассказать Юле, предупредить, испугать или ввести в безумие, но зачем это делать, знание не принесет никому пользы. Йока знала, что не смогла бы сделать то, что уготовано Юле, но она была готова отдать жертву богам, чтобы ее просьба за нее была исполнена. Насколько ничтожна была е просьба для богов, настолько же огромна с обратным знаком была ее жертва для нее. Даже дух похвалил Йоку за это решение, обещав найти ее, когда ее душа переродится.

Йока накрыла котелок и убрала к стене. Она так и не сказала Юле, что за ними скоро придут.

53. Этапирование

Она пропала. И это было на самом деле, пускай тело на месте, она может до него дотронуться, она чувствует пространство, холод, жажду и голод, но не чувствует себя. После трагедии в мастерской Альфира перестала видеть и чувствовать себя, кто-то более сильный и сострадательный поставил ее на паузу, как и Айну. Девочка все время была рядом, к счастью, их не разделили. Но Айна была такая же целая снаружи и пустая внутри.

Они жили проще роботов, как самые простейшие организмы, исполняя положенные физиологические функции, экономя энергию. Иногда во сне Альфира вспоминала себя на короткое мгновение, резко просыпалась и вскрикивала. Айна вскрикивала по инерции, не в силах вырваться из тяжелого сна. В это мгновение Альфира ясно понимала, где находится, но крик ужаса тут же затихал, не успев родиться. Тьма вновь заполняла ее, выдавливая последние искры живых чувств, а оберег замораживал сердце и голову до следующего прозрения. Так было проще существовать в этом аду, так было проще выжить.

И они выжили. Даже дорога в железном ящике в жуткий мороз не сломила их. Казалось, что они ее и не заметили, лишь по прибытии ощутив замерзшие пальцы ног и, спина не разгибалась, но кто-то более сильный смог вытащить их и разжать, уложив на жесткую кровать. Здесь было тепло, и вместе с телом оттаивало и сердце. Альфира ненадолго видела Максима. Да, она его видела, хоть и не узнала. Понимание пришло позже, когда Айна сказала об этом. Девочка видела в темноте, но вот что она видела, рассказать не могла. Она рассказывала, что к ним спускалось что-то огромное и страшное, но в то же время смешное и наивное, по-своему доброе. Айна смеялась, а потом застывала на несколько минут, после чего начинала тихо плакать, звала деда. Альфира прижимала ее к себе и молчала, не зная как сказать, что деда больше нет в живых. Но Айна это знала и постоянно забывала, злясь на себя.

Максим жутко исхудал и двигался с трудом. По регламенту мужчинам полагалась меньшая пайка, система считала их опасными, склонными к побегу и диверсиям, но как это было возможно в каменном мешке, из которого был только один выход, недоступный даже подготовленному диверсанту. Они ждали этапа в пересылке, которая казалась раем, по сравнению с тюрьмой. Кормили лучше, немного, особенно Максима, чтобы не было проблем с ЖКТ. Опыт имелся обширный, когда голодающие набрасывались на еду и умирали в жутких мучениях от заворота кишок. Можно было выйти на прогулку в любое время, кроме отбоя на ночь. Женская и детская часть находилась рядом за высоким забором, треснувшим и покосившимся от времени. При желании можно было увидеть в щель, что происходит на другой половине пересылочного лагеря, но смотреть было особо не на что. Альфира с Айной целыми днями бродили вдоль забора, но Максим так и не появился. Он спал все дни и недели, может и месяцы, счет времени был утерян безвозвратно. В отличие от девчонок, Максим все помнил, хотел выйти, но после еды отрубался, организм требовал сна, отправляя по звонку в туалет и снова спать.

В лагере ждали пересылки сотни людей, которые смотрели на новеньких в основном настороженно, порой враждебно. Надзиратели передали, откуда прибыли новенькие, и в душе каждого лагерника, в первую очередь гражданина, вспыхивала заложенная подпрограмма осуждения и ненависти к врагам государства, а из той тюрьмы могли прибыть только самые страшные преступники. Но были и те, кто жалел и тайком помогал. Как ни странно, но это были надзиратели, первое время приносившие положенную пайку девчонкам и Максиму, которого навещал каждый день врач, делая нехитрые измерения и уточняя размер пайки. Надзиратели, все бывшие лагерники, так и не дождавшиеся пересылки и отмотавшие срок здесь в томительном ожидании, в конце концов поселили Альфиру и Айну в отдельную комнату, служившую складом, в котором ничего не было. В комнате было и чище, и теплее, не было гневных глаз и мерзкого перешептывания.

По старинной традиции все должно происходить внезапно и в самый неудобный час. Их разбудили посреди ночи, и повели в машину. Здесь они встретились. В кузове трясло, но было не холодно, железная коробка гремела и стонала, как живая, но они не замечали этого, обняв друг друга, не говоря ни слова. Айна вжималась между ними, желая обнять каждого, и никто не обращал внимания на нестерпимую вонь, на их звериный запах. Альфира впервые за всю жизнь забыла про проблемы с кожей, а ее АД благоразумно решил, что сейчас не до него, и очаги стихли сами собой. Робот вез их через безмолвную степь из бетона и песка, останавливаясь каждые шесть часов на станциях, где можно было сходить в туалет, попить теплой воды и жидкого супа, по вкусу напоминавшего жидкое картофельное пюре. Остановки постепенно редели, перегоны удлинялись до восьми, десяти часов, пока на последней остановке им не загрузили в кузов канистры с водой и коробки с сухпайком. Рабочие-киборги весело улыбались, один даже пожелала счастливого пути, скоро они будут дома. Но они так устали, так боялись расстаться, что ничего не поняли. Альфира заставляла всех есть, робот тяжело поднимался вверх по извилистому серпантину, останавливаясь только тогда, когда Айна тихо просилась в туалет. Максим не сразу понял, что это была какая-то шахта или сеть туннелей, не веря тому, что они едут вверх. Альфире и Айне было все равно, их сознание было заблокировано, они видели только друг друга, видели его и очень переживали, когда он уходил внутрь какой-нибудь черной ниши в туалет, хотя минуту назад были там же. Страх потерять, страх потеряться давил на них все сильнее, будто бы кто-то специально облучал их, подавлял сознание, действуя прямо на мозг, глуша все остальные сигналы мощным пучком заряженных частиц. Так действовала радиация, усиливавшаяся при подъеме из-за раскиданных в шахте складов с недораспавшимся топливом и оружием, поэтому робот старался не останавливаться, негласно договорившись с ними об этом. Робот получал от датчиков информацию, понимая всю опасность для человека, и выкручивал двигатель на полную мощность.

Раздался требовательный стук, кабина загремела. Айна проснулась первой, но нащупав Максима и Альфиру, легла обратно, решив, что ей приснилось. Стук повторился, теперь уже проснулись все. Машина стояла, но никто не просил остановки. Они не сразу поняли, что дверь открыта, а на полу лежат странного вида очки. Стук повторился, Максим ответил кое-как, и его услышали.

— Зачем это? — спросила Альфира, подняв очки. Они были с круглыми стеклами в плотно облегающей резиновой оправе, чем-то напоминая слишком большие очки для плавания.

— Надо надеть, — Максим не узнал своего голоса, ставшего чужим. — Мы приехали. Это чтобы не ослепнуть.

Айна надела очки и улыбнулась, щупая лицо. Она оживилась, вскочив на ноги. Едва Максим и Альфира надели очки, дверь открылась настежь, и в кабину ворвался солнечный свет — теплый, яркий, ослепляющий, долгожданный. Альфира и забыла, что давно уже потеряла свои очки, точнее ей их разбили, растерев в пыль, и чуть не свалилась, выбираясь из кузова. Тело не слушалось, но очень хотелось быстрее выбраться наружу, на свободу. Даже сквозь очки смотреть было больно, Максим щурился, Айна зажмурилась, не понимая, где находится, и почему этот свет так пронзительно входит в нее. Альфира смотрела то одним, то другим глазом, тихо смеясь и плача от радости.

Они не обращали внимания на военных, ждавших узников у вертолета. Они не заметили вертолета, не услышали его, исключая все плохое из своего мира. Робот давно уехал назад, загруженный ящиками и бочками. Военные не торопили их, куря электронные сигареты с разрешенными наркотиками. Некоторые морщились, ругаясь на червей, так они называли подземных жителей, что они опять прислали к ним бомжей, не могли отправить в баню перед этапом. Но в целом они были настроены благожелательно, кто-то улыбался Айне, качая головой и обмениваясь возмущенными взглядами. Говорить об этом не стоило, засекут, но все было понятно и без слов — опять прислали ребенка, за него коэффициент выше.

— Идемте, нам еще шесть часов лететь, — пожилой офицер в форме спецназа по-дружески похлопал Максима и Альфиру по плечу, улыбнувшись Айне. — Солнце никуда больше не пропадет, не бойтесь.

— Солнце, — Айна заморгала слепыми глазами, ощущая тепло сквозь очки, — я его видела во сне — оно мне всю жизнь снилось!

— И ты его рисовала, — Альфира обняла и поцеловала девочку. — Мы все видели его в твоих картинах.

— О, ты совсем плохой, — офицер кивнул солдату, и тот без промедления помог Максиму взобраться на борт, девчонки уже сидели там. — Отправляемся, а то киборги перехватят.

— Не хотелось бы, — сказал другой офицер, вглядываясь в бескрайние просторы мертвой степи.

— Не боись, договоримся. Волки тоже люди, — хмыкнул другой офицер, закрывая кривую дверь. — Сейчас тряхнет, старушка.

Вертолет весь затрясся, лопасти завыли, и стальная стрекоза тяжко взлетела, недовольно набирая высоту.

54. Предатель

Она проснулась с неприятным ощущением, будто бы кто-то на нее смотрит, оценивает. Этот взгляд она ощутила еще во сне, странном калейдоскопе картин из прошлого и пропагандистских лозунгов, которых она накопила на отработке пайки в лагере. Обычно так во время сна на нее смотрела мама, еще кипевшая от невысказанных угроз и назиданий, и другая, любившая и жалевшая дочь, неспособная взять вверх над доминирующей личностью, вечно опаздывающей, вечно недовольной и справедливой в перманентном гневе. Юля еще не отошла от сна, собирая в голове картину мира, маленькую зарисовку ее жизни, находя в материнской доминанте столько лживого и пустого, навязанного ей, вытеснившего, но не до конца, добрую и немного нервную маму, любящую своих детей. Здесь все виделось иначе, и она лучше стала понимать слова брата, что родители неплохие и нехорошие — в них слишком мало осталось своего.

Она села и стала тереть глаза. Дрон завис над ней, радостно мигая фонарем. Юля помахала роботу, как же долго он был в разведке, так долго, что она успела о нем забыть, больше думая о еде и голодных псах, идущих по следу. Она уперлась в этот взгляд, мучивший ее во сне. У стены нагло лежал огромный волк. Она сразу поняла, что это киборг, наподобие надзирателей в лагере, только гораздо больше и мощнее. Зверь был страшен и вполне симпатичен, особенно его глаза, смотревшие так знакомо. Юля поежилась, вспоминая этот взгляд: строгий и дерзкий, немного грустный, но без претензии к ней. Йока занималась гостем, выдирая из густой плотной шерсти что-то черное и липкое.

— А, ты проснулась, — Йока кивнула ей и пошла к котелку. — Я тебе разогрею суп. Кстати, вы знакомы. Не узнаешь?

Юля услышала в ее голосе насмешку и, как ей показалось, немного ревности, но незлой. Она удивленно посмотрела на Йоку, наливавшую суп в миску. Зверь довольно рыкнул и так посмотрел на Юлю, что у нее похолодело в груди. Оберег молчал, но ей стало невыносимо страшно.

— Ты чего? Не бойся, он нас не тронет, — Йока обняла ее и крепко прижала к себе, принимая подкатившие горьким острым комом рыдания. Юля заплакала, не в силах ничего сказать. Она пыталась, но захлебывалась, рыдая сильнее, переходя на вой. — Ничего, все правильно. Выпусти это из себя. Ты слишком долго держалась, теперь не надо.

Киборг поморщился, если морда волка могла морщиться. Выглядело это комично, и было видно, что ему неудобно. Юля увидела в морде зверя знакомые черты и замотала головой.

— Илья? — шепотом спросила она, утерев слезы. Волк молчал, не мигая, смотря ей в глаза. Потом что-то прорычал. — Я не понимаю, не понимаю!

Крик отразился от бетонного потолка, и ей стало страшно. Она закрыла лицо руками и затряслась всем телом, раскачиваясь вперед-назад, как в раннем детстве, когда ее отдали в детсад, и на нее кричала воспитательница, а она звала маму, звала Максима. Брат каким-то чудом слышал ее и прибегал успокаивать, однажды даже подрался с воспитательницей, любившей наказывать непослушную Юлю. А она была послушной, просто боялась и не понимала, что от нее хотят. Так продолжалось до тех пор, пока Юля не стала ходить в одну группу с братом, их невозможно было оторвать друг от друга. Это прошло, когда ей исполнилось три, Максим уже ушел в школу, а ее перевели к спокойной воспитательнице, не придиравшейся к детям.

Зверь подошел к ней и мягко, но сильно остановил ее. Лапа тяжелая, и от нее воняло холодом и смертью. И в то же время это был он, как всегда понимающий и добрый, готовый всегда прийти на помощь, всегда помогавший ей. И вот теперь его больше нет, пускай она и знала об этом, но не хотела пускать это подлое знание в сердце. Зверь тихо рычал, часто посматривая на Йоку.

— Он сказал, что тот, кого ты хочешь увидеть в нем, умер. От него осталась душа, теперь он дух и живет в нем. Он просит тебя не плакать о твоем друге, он бы не хотел этого, — Йока погладила ее по голове. — Он все верно говорит. Я его через имплант слышу, а еще они с моим духом о чем-то спорят. Мне нравится твой друг, он был умный и честный, я таких люблю.

— И очень добрый. Я его очень любила, — прошептала Юля.

— Ха, мой дух все понял! — Йока торжествующе посмотрела на волка, зверь угрожающе зарычал. — Он был влюблен в тебя, а ты видела в нем только друга. Но этого уже не мало! Я бы все отдала за настоящего друга.

— Я бы тоже, — Юля посмотрела в глаза волку. — Прости, что так и не смогла полюбить тебя, как ты этого заслуживал.

Волк раздраженно рыкнул и с размаху ударил лапами по стене. Раздался отвратительный скрежет, на стене остались глубокие царапины.

— Он злится. Ты говоришь неправду. Ты ничего ему не должна, и он это много раз говорил тебе.

— Я помню. Наверное, он прав, но я такая, какая есть.

— Ладно, надо собираться. Ешь и пойдем, а то не успеем до бурана, — Йока прислушалась, снаружи стихала метель, и ветер выл вполне миролюбиво.

Юля села есть, посматривая за тем, как Йока общается с волком. Свирепый на вид зверь слушался ее, иногда недовольно рыча, когда она слишком напоминала вредную жену. И это было смешно и очень мило. Она радовалась за бывшего друга, ставшего новым здесь, но оставшимся похожим на себя прежнего. Йока сама тянулась к нему, радостно смеясь и ласково трепля уши, без страха засовывая руку в страшную пасть, способную за секунду откусить ее по локоть. Как жаль, что он не успел встретить такую девушку дома, а уперся в нее. Юле стало очень грустно и одиноко, но она сдержалась, чтобы не разреветься опять.

Наверное, так и было в сказках. Юля вцепилась в Йоку, сидевшую на огромном волке, как опытная наездница. Хорошо, что они обе худые и недлинные, впрочем Максим тоже смог бы поскакать на киборге. Юля представила это и засмеялась, уткнувшись лицом в куртку Йоки. Ветер бил по лицу россыпью колкого снега, было и холодно, и безумно весело, пока за ними не увязалась стая голодных собак, не отстававших, но и не способных догнать неутомимого волка.

Казалось, что они летят так целый день, но прошло не больше четырех часов, и девушки устали. Они замерзли и хотели есть, хотели спрятаться в тепло, скрыться от ветра, но остановка была гораздо страшнее риска отморозить пальцы на ногах или часть бедра, которое бы с удовольствием сожрали бы вместе с костями дикие псы, готовые сразиться даже с киборгом, а пока он будет с ними разбираться, другие загрызут их, а потом утащат в безопасное место. Йока заметила это, следя за стаей из укрытия, пока Юля не распугала всех солнечным сиянием. Кто еще больше испугался, Юля до сих пор боялась себя, не веря в то, что способна на такое. Она чувствовала себя заурядной девушкой, менявшейся только на тренировке или выходя на татами.

Начинался буран. Погоня прекратилась, звери скрылись в известных только им убежищах, словно провалившись сквозь землю. Волк устал, спотыкался, но не сбавлял темп, следуя по невидимому маршруту сквозь нарастающую пургу. Ветер хлестал в лицо, бил то справа, то слева, издеваясь, подгоняя сзади, свистя и хохоча. Волка сносило в сторону, но сила бурана была еще слаба, чтобы оторвать биомашину и понести к морю, очистить остров от нежелательных организмов. Они провалились под землю. Стало тяжело дышать, снег душил, сила тяготения тянула вниз, а инстинкт требовал карабкаться наверх. Юля пыталась это сделать, пока кто-то не потянул ее за ногу вниз.

— Черт! Как больно, — она с трудом встала, слегка контуженная после падения. — Где мы?

Йока поморщилась, выглядела она не лучше, подволакивая левую ногу. Юля успела сгруппироваться, мышцы отработали сами, а Йока сильно подвернула ногу, еще и бок ушибла об острые куски льда. Несмотря на это, она достала фонарь из мешка и тревожно осматривалась, — они попали в туннель. Йока говорила о нем, что им надо в какой-то туннель, по которому можно перебраться на материк. Дальше карта обрывалась, больше информации ей не положено было знать. Туннель напоминал метро, те же рельсы, окаменевшие провода в кабель каналах на стенах, и сплошная тьма. Тихо не было, снаружи бушевал буран, а из туннеля доносились жуткими волнами не то стоны, не то скрипы и хруст костей.

Вернулся волк, бодрый и, пожалуй, веселый. Йока пошла за ним, Юля следом, никак не получалось нацепить фонарь, пальцы не слушались, как и все тело. Волк отвел их в тайную комнату, в которой еще остались аккуратно сложенные рельсы и катушки с проводами, съеденные наполовину временем и крысами. Юля занялась готовкой, пока Йока осматривала свою ногу, часто вскрикивая. Поставив котелок на огонь, мясо грызуна не хотело размораживаться, больше напоминая доисторические окаменелости, она села рядом и уверенно ощупала голеностоп Йоки. Йока закричала, но упираться не стала.

— Будет больно, — без вступления сказала Юля и дернула. Йока взвыла и заплакала, но стало гораздо легче. — Скоро пройдет, просто вывернула.

Йока с уважением посмотрела на нее, приложив к слегка опухшей ноге замерзшее мясо. Вскоре она уснула в неудобной позе, прислонившись к катушке. Волк лег рядом, грея разогретым телом. Юля с интересом потрогала острую шерсть, ставшую горячей со стороны Йоки, улегшейся на нем, как на воздушной перине. Юля расправила на ней куртку и пошла варить кашу. Спать не хотелось, наоборот внутри появилась непонятная сила и бодрость. Интересно было наблюдать за спящей Йокой и волком. Вместе они напоминали семейную пару, уже переросшую все стадии влюбленности и страсти, не боявшуюся ругаться и спорить, драться друг с другом и друг за друга. Наверное, такой и должна быть настоящая любовь, когда не ломаешь себя и принимаешь партнера таким, какой он на самом деле есть, не пытаясь перевоспитать или сломать, без лицемерных и инфантильных проявлений любви, перемешанных с тошнотворными маркерами нежной пошлости и косплеем на людях в пушистых зверьков. Она вздохнула и засмеялась. Зависти не было, скорее внутри все распрямилось, пропало чувство ответственности за безответную любовь к ней. Она сама себе его придумала, сама взрастила и холила, Илья ни разу не дал ей повода для этих глупых мыслей. Сидя у горелки и помешивая суп, медленно, но верно превращавшийся в нажористую кашу, она вспоминала всю дурь, которая до недавнего времени крутилась в ее голове. Вспоминала, высвечивала и бросала в огонь, с улыбкой смотря на вспыхивающее пламя. Может это ветер пробирался к ним и раздувал огонь, но в подрагивающих языках пламени она видела себя прежнюю, грустную и молчаливую девочку, слишком много требовавшую от себя и других, но в первую очередь от себя. Она повзрослела, ощутив, как что-то легкое и теплое покинуло ее. Так и проходит детство, покидает человека, не способного уже его удержать. Ей было жаль и не жаль, она не знала и решила об этом не думать. Когда она будет готова, то вспомнит, и эта легкость и тепло в сердце вернется, Юля увидела это в черноте туннеля, подмигнувшей ей любопытным оком. Все следило за ними, пускай, она уже привыкла, что здесь не может остаться одна, когда не думаешь об этом, становится гораздо проще.

— Вставай! Ну, вставай уже! — Йока раздраженно трясла ее за плечо. От ее голоса туннель звенел, и ей это нравилось, она довольно улыбалась.

— Нечего спать, нам пора.

— Ага, — она поднялась с катушек, ставших для нее сносной кроватью. — Как нога?

— Хорошо. А ты откуда знаешь, что надо было делать?

— Меня тренер научил. Он меня много чему учил, я думала, что все забыла.

— У нас такому не учат, чтобы никто сам не занимался врачеванием. Лечить может только государство, — она усмехнулась. — Так проще численность регулировать. Это мне он сейчас подсказал.

— Понятно, похоже на Илью, — хмыкнула Юля.

Волк бежал степенной рысью сквозь туннель. В теплой робе стало жарко, и это было скорее приятно. Йока и Юля проваливались в сон, машинально крепче сжимая ноги, чтобы не свалиться. Волк бежал и что-то напевал, воя и рыча. Какая-то знакомая песня, Юля все силилась вспомнить, но глубже проваливалась в сон.

Иногда она просыпалась и вглядывалась в стены туннеля. Фонарь она перестала включать, увидев, как навстречу из стен выходят мертвые люди, такие же, как в шахте. Мертвецы улыбались, незлые, без отвратительных признаков гниения и прочих атрибутов ходячих. И все равно было страшно, она боялась их, впуская в сердце всю боль и ужас от того, сколько людей было закопано здесь живьем ради этого проклятого туннеля. Сколько еще безжалостно, людоедски было израсходовано человеческих жизней ради великих строек, ради никому ненужных побед. Она будто бы слышала их голоса, призывавшие не смотреть, не знать, но она не могла, и сила внутри нее росла — Юля чувствовала и понимала, как ей управлять, как учила Лана, и теперь она стала сильнее и злее.

Волк остановился, дрожа всем телом. Сонные девушки сползли, путаясь в вещмешках и обрывках сна. Трудно понять, что оказалось перед ними: пути преграждала бетонная конструкция с массивными железными дверями по бокам, из бойниц смотрели дула пулеметов, ржавые и местами гнутые, будто бы кто-то бросался на них, желая сломать или перегрызть. Бетон, изъеденный и растрескавшийся, смотрел на них с холодным равнодушием, как и прожектор, горевший еле-еле, чтобы не ослепить. Юля посмотрела на волка и на Йоку, согнувшуюся пополам и стонавшую от боли. Она сжала руками голову и бешено терла виски, чтобы снова сжать, попытаться раздавить, как арбуз. Волк упал на передние лапы и рычал из последних сил. Юля ощутила тяжесть в сердце и жжение, также, как в шахте под излучением. Счетчик то трещал, то умолкал, не понимая, что ловит.

Из левой двери вышел офицер. Она узнала в нем киборга с погонами инспектора высшего уровня. Офицер подошел к ней и бросил смешливый взгляд на Йоку с волком. Она его не видела, но чувствовала, что они знакомы. В прошлый раз он был другой, без усов и этой наглой улыбки.

— Вот мы снова и встретились, Юлия. Думаю, что вас не смущает мое новое тело. В вашем мире это до сих пор называют аватаром, что слишком примитивно. Но для вас это не имеет значения. Не скажу, что рад вас видеть, но так повелели боги, а я не в силах их ослушаться, — он подождал ее реакции, но Юля молчала. Офицер махнул рукой, и Йока упала на остатки шпал, волк рухнул, будто бы его выключили. — Вижу, что вы их жалеете, а ведь они предатели. Вы так и не догадались, что или кто вас привел сюда? А ведь у вас был шанс спокойно умереть в лагере, я вам дал этот шанс. И вот она должна была помочь вам в этом. Йока предала нас, слишком сблизившись с вами. Что ж, она сделала выбор. Я пока не решил, как мы ее казним. Но интересней ваш друг, теперь он киборг, Вервольф, если по модели оценивать. Но внутри это ваш друг Илья. Так интересно, что он сам нашел вас и привел к нам — предал вас или нет, как вы думаете?

— У него не было выбора, — спокойно ответила Юля и поправила вещмешок, в котором лежал выключенный дрон. Что-то заставило ее спрятать робота, хотя Йока и возражала, ей нравились игры волка с дроном. — Он же в вашей власти, как и она. Никто меня не предавал.

— Люди сложные создания, слишком противоречивые и нелогичные, чтобы выжить. И все же вы до сих пор живы, — офицер неприятно улыбнулся. — Вы ошибаетесь, но ваши заблуждения способны придать вам сил и решимости. Я вижу, что вы готовились, мы засекли это, но вы даже не представляете себе, насколько ваши силы ничтожны. Впрочем, я не вправе нарушать ритуал. Вы прибыли на битву, вы пришли сюда по доброй воле, и теперь вы наш почетный гость, а потом вы умрете. Поверьте, я не буду вас жалеть. Умирать вы будете долго и мучительно, как и положено герою.

— Раз я ваш гость, то прошу освободить моих друзей, — Юля выдержала его взгляд, поймав одобрение.

— С вашими друзьями все будет хорошо. Мы их обменяем, заплатим другой стороне, чтобы портал был устойчивее. Но после битвы это все не будет иметь никакого значения. Белая ведьма и ее жалкий спутник скоро окажутся в вашем мире, даю слово. А что касается их, то тут законы гостеприимства не работают. Они предатели. Вы увидите ее казнь, она будет как раз перед битвой. Надеюсь, что доставлю вам наслаждение. Вы так и не поняли, что она должна была убить вас — это было ее задание. Мы хотели вас испытать, но дальше шахты вы не должны были пройти. Не знаю, как вы смогли очаровать эту жалкую ведьму, но я узнаю. Ее дух сопротивляется, но я его сломаю, и он все расскажет. А что до Вервольфа, не забывайте, что это не ваш друг. Не забывайте об этом — это всего лишь машина с примитивным мозгом, не одушевляйте его. Так вот с ним мы ничего делать не будем. Его задача патрулировать землю, тем более что Вервольфы не очень дружат с другими киборгами, вы скоро с ними познакомитесь.

— Он не предатель — я сама этого хотела.

— В вас говорят эмоции, и это красиво. Мне будет приятно убивать вас, — офицер поклонился ей, чувствуя достойного противника. Юля стиснула зубы, но ответила поклоном, тренер учил, что нарушать правила боя нельзя, и каждого соперника надо уважать, через не могу.

55. Как умирает день

— Ты все-таки решила ехать? — Сергей неодобрительно посмотрел на Мэй.

— Да, — она стояла у барной стойки, приветливо улыбаясь гостям. Вечер был в самом разгаре, все столики забронированы Работа отвлекала от тяжелых мыслей, и она была рада гостям, повара работали в две смены, получая хорошие премии. — Мы же уже все обсудили.

Она незаметно дотронулась до него, Сергей напрягся и спрятался в стакане с пивом. За себя он платил всегда сам, наотрез отказавшись пить и есть за счет хозяйки. Мэй бесплатно тоже ничего не ела, вычитая из своей зарплаты без скидок. Она так привыкла, понимая, что с халявы менеджера начинается воровство и разруха. Он допил пиво и кивнул барменше, чтобы повторили. Мэй покачала головой и выразительно посмотрела на девушку, та невольно прыснула и широко улыбнулась ему.

— Шеф считает, что вам уже хватит, — ласково пробасила барменша. Несмотря на кукольную внешность, точь-в-точь, как у героини блокбастера о величайшей кукле всех времен, она имела грудной выразительный бас, больше подходящий для певицы цыганских романсов под водочку. В прошлой жизни она бы уже лежала в его постели, но сейчас внутри него просто приятно покалывало, а девушка хитро улыбалась, посмеиваясь уголками больших синих глаз. — Я сварю вам прекрасный кофе по-турецки — вмиг взбодритесь.

— Ладно-ладно, — беззлобно прошипел Сергей, Мэй тихо засмеялась. — И, правда, надулся хуже некуда.

— Все хорошо. Мила, у тебя заказ на коктейли, кофе подождет.

— Ага, — девушка подошла к терминалу, в который раз удивляясь, как в этом гвалте гостей и музыке, доносившейся отовсюду, Мэй различает звуковые атрибуты заказов.

— Я скоро вернусь. Наверное, последняя волна на сегодня, — Мэй ушла в зал, помогая официанткам рассаживать гостей. Пускай все столики и были забронированы, она умела находить с первого взгляда свободные места, и чтобы компании сошлись настроением и характерами. Не раз в ее ресторане начинались новые отношения, завязывалась дружба. Сюда приходили и одиночки, зная из инста-сарафана, что сегодня они не будут одни.

Сергей наблюдал за этим волшебством, испытывая трепет и восторг перед ее талантом, но еще он чувствовал и страх. Мысль о том, что «старушка Мэй» ведьма и заколдовала его, едкая шутка Авроры, все чаще стучалась в виски. Он сказал об этом Мэй, и она долго смеялась до слез. Потом пожала плечами и сказала, что не знает, и это не нарочно. Подумав, добавила, что не будет на него злиться и проклинать, если он поймет, что колдовство кончилось. Она не молода, она стареет, а в старости колдовство любой женщины слабеет. Ему стало стыдно за свои мысли и сомнения, но она и это почувствовала, найдя нужные слова. Он их не помнил, просто знал, что они правильные, и что любит ее, а почему — не все ли равно?

— Ваш кофе, Сергей, — барменша давно уже справилась с коктейлями, заказ на которые официантки отправляли теперь с мини планшетов, заменивших меню и привычную записную книжку, небольшой вклад Сергея в работу ресторана. Она так проникновенно и чувственно посмотрела ему в глаза, вот эта точно колдунья.

— Спасибо, у вас замечательный кофе, Мила.

— Особенно он удается утром, — Мила подмигнула ему и невзначай поправила упругую грудь, словно предлагая легонько укусить. И почему Мэй разрешила ей носить тонкие блузки?

— Не работает, я заколдован.

— Знаю, но я подожду, — Мила сверкнула синими глазами, и они на мгновение стали черными.

Мэй вернулась и передала управление Миле, на ходу раздав указания официанткам, уже изрядно уставшим, но довольным, чаевые копились на счете, будто тесто на кухне у Камиля. Их делили между всеми, только Мэй не претендовала. Она увела его к себе и заперла дверь. Здесь она расслабилась, и они долго целовались на узком диване, чудом поместившемся в кабинете. Камиль нашел его на авито и забрал старые стулья, вычистив кабинет от коробок с документами и прочим бухгалтерским мусором, отправив его в хранилище. Мэй все откладывала это и совсем не злилась, как предполагали официанты, видя в Мэй справедливого, но слишком авторитарного хозяина, что было правдой.

— Может, ты пока в Казахстан уедешь? Настя сказала, что там мало черных, — Мэй с тревогой смотрела на него, Сергей покачал головой. — А если тебя поймают, что тогда делать? Я без тебя не смогу.

— Не поймают, Лана же наложила заклятие на твою квартиру, — усмехнулся Сергей, играя с ее волосами. Их совсем не портила седина, а молодые официантки думали, что она так красится, но боялись спросить аккаунт мастера.

— На квартиру, но не на улицу, — она улыбнулась, вспомнив, как видела двух черных, идущих по следу и застывших перед ее домом, а потом развернувшихся в противоположную сторону. Черных научились различать все, даже Игорь Николаевич, до конца не веривший во всю эту чертовщину. Но достаточно было одного взгляда в их глаза, чтобы поймать укол в сердце, ощутить тяжесть в животе и непонятное недомогание, переходящее в тихий ужас. — Ты же из дома будешь работать, опять в офис не поедешь?

— Больше не поеду, я все настроил. После той погони руководство соглашается на все мои просьбы, вот думаю зарплату втрое увеличить.

— Ты все шутишь, а я вот не могу, слишком все серьезно воспринимаю, — вздохнула Мэй.

Она включила чайник и села за стол. Работа требовала внимания, и пока закипала вода, Мэй пробежалась по отчетам, бесстрастно отмечая импульсивный рост цен. Сначала это сильно раздражало и приходилось постоянно пересчитывать модель, прикидывая, когда начать индексацию цен, но вскоре и это стало рутиной, а посетители относились с пониманием, возмущаясь для вида и тут же приводя собственные примеры устойчивости экономики. Сергей предлагал ей написать упрощенный алгоритм, создать малую биржу, рассчитывавшую индексы исходя из цен на основные десять продуктов и загруженность ресторана, но Мэй хотела думать сама, интуитивно понимая, что с таким помощником она отупеет, и бизнесу хана.

— Интересно, почему всемогущая Лана вынуждена пользоваться жалким творением рук людских? Зачем ей самолет, щелкнула бы пальцами и оказалась в нужном месте за одну миллисекунду, — Сергей состроил глупое лицо человека, уверенного в своей правоте.

— Она знала, что ты спросишь, — Мэй улыбалась, заваривая черный чай в потертом фарфоровом чайнике с синими птицами, летевшими в никуда. — Тогда бы ей пришлось искать на месте новый аватар. Им нужно тело живого человека, способного и пожелавшего принять их. Я мало что поняла, если хочешь, спросишь у нее, когда вернемся.

— Да и так понятно, что нужен аватар. Не знал, что они разрешения спрашивают. Я думал, что просто берут то, что хочется и все.

— Нет, точнее не совсем так. Конечно, так тоже бывает, но все зависит от человека, насколько он способен бороться.

— Бороться, честно говоря, просто смешно. Результат может быть только один: либо дух в тебя внедрился, либо ты сдох, — он потянулся и взял со стола простое печенье. Мэй нахмурилась, она не любила, когда мусорят в ее кабинете, но промолчала. Сергей так привык и делал это машинально, готовый убрать за собой, если скажут.

— Это тоже выбор, — она разлила чай и села рядом — Я хотела предложить поехать с нами родителям Альфиры или Юли, но Лана права — это очень плохая идея.

— Согласен, лучше их не трогать. Тебе Аврора звонила, она хотела заехать попрощаться.

— Да, звонила. Обещала Игоря Николаевича привезти. Ты знаешь, его повысили.

— Не повысили, а отстранили от дела методом возгонки. Так мой отец говорил, у них на предприятии так делали, когда хотели избавиться от ненужных людей. Слишком глубоко копнул, а наказать нельзя — значит надо повысить, дать орден и другой отдел, чтобы сдох от скуки.

— Наверное, ты прав. Мне Аврора что-то подобное говорила, но я плохо слушала, считала расходы, — Она усмехнулась. — Как ни крути, куда не рыпайся, а рентабельность выше шести процентов не поднимается.

— Это то, что тебе дозволено получать, — хмыкнул Сергей, она ущипнула его за руку. — Сама знаешь, что не тем занимаешься, так на яхту не заработаешь.

— Зачем мне яхта? В Пироговском плавать? — она взяла блюдце и аккуратно откусила печенье, не уронив ни одной крошки.

— Почему же, можно в море Лаптевых замерзнуть.

— Замерзнуть я и в Москве могу. Мне все время кажется, что время застыло, а уже зима. Как ты думаешь, они найдутся? Живые?

Руки задрожали, и Мэй поставила чашку и блюдце на стол, сложив на коленях, разглаживая и без того ровную ткань темно-синего платья.

— Я не знаю, да и никто не знает. Уверен, что Лана тоже, она же не Господь Бог. И все это как-то сводится в одну точку. Помнишь карту, все линии ведут туда.

— Помню и не понимаю. Там же одни ржавые танки, может ваша программа ошиблась?

— Нет, расчет верный. И я, и Леха с Настей перепроверяли много раз, программа даже точнее считает. С танками все понятно, — Мэй недоуменно посмотрела на него, ожидая продолжения, а он, как назло, медленно пил чай. — Даже самая ржавая пушка когда-нибудь выстрелит. Столько злобы и смерти вложили в этих монстров, трудно представить. Если мы уже знаем, что духи не вымысел, то попробуй представить, сколько черной энергии скопилось в них и ждет своего часа.

— Я боюсь об этом думать. Лана знает, но молчит.

— И правильно делает, что молчит.

Аврора шла под руку с Игорем Николаевичем по Сретенскому бульвару. Под ногами приятно скрипел снег, неубранный до конца, а скорее выровненный. Город погрузился в зимнюю сказку, горя яркими огнями, будоража воображение в предвкушении праздника. Так было бы, если бы были люди. Бульвар был пуст, не считая заблудших автомобилей и пустых электробусов. Вся эта праздничная иллюминация горела в пустоте, продолжая борьбу с побеждающей ночью. День умирал, как считали древние, и если не задобрить богов, не принести жертву, то ночь победит.

Они молчали. Разговаривать не хотелось, все было много раз переговорено, разложено и выжато до сухого остатка. Их работа кончилась, успешно, с точки зрения высшего руководства, и безутешно с их стороны. Опера и следователи нашли всех, изувеченных, разорванных, уничтоженных, погибших в диких муках. Ни у кого не было сомнений, что речь идет о древнем и очень жестоком культе, но на этом все. Слишком явно нити вели к движению «Правая воля», слишком много запросов отправлял Игорь Николаевич всеми возможными способами, используя связи, агентуру. Слишком явно ему указывали на то, что надо заморозить производство, запереть в сейф. Погибших не вернуть, больше эпизодов не было, можно и забыть.

У него забрали даже карту, где каждый город с пропавшими был отмечен, где постепенно появлялись фотографии найденных девушек и парней, но не изувеченных, а живых, красивых, может и глупых, но еще живых. Аврора успела снять ее, специально притащила зеркалку, чтобы поймать все детали. И это было единственное, что у них осталось. Было и обидно, и спокойно, если бы не совесть, не дававшая покоя. А еще вступал разум, с полуслова доказывающий, что рыпаться бесполезно.

— Пусто и холодно, — заметил Игорь Николаевич. До боли в челюсти захотелось курить, а еще выпить, чтобы забыться хотя бы до утра.

— Мертвый город, — Аврора поправила толстую шапку и стряхнула снег с пуховика. Если не смотреть в глаза, то из-за худобы она выглядела слишком молодо для своих лет. — Может, и мы умираем?

— И настанет вечная тьма, — загробным голосом сказал Игорь Николаевич. — Не знаю, я вот настроен хорошо поесть в ресторане Мэй.

— Теперь я плачу.

— Тогда выпивка за мой счет.

— Пойдет, но мне много нельзя — меня Егорушка ждет. Волнуется, наверное, опять мне в кроссы нассал, — она засмеялась, представив, как тискает большого рыжего проходимца, которого она забрала у Егора. Клички кота она не знала, а кот сразу стал откликаться на Егора, но не на Егорчика. Кот начинал шипеть и царапаться.

— Я тоже постоянно думаю о Егоре. Он пошел вверх, но это уже не он и он. Я не знаю, чем они занимаются, но что-то будет.

— Он уже мертв, поэтому ему бояться нечего, — с грустью сказала Аврора, упрекая себя за необузданность чувств, она стала чаще себе позволять плакать, чаще думать о себе и других. — У этих скоро главный митинг, он что-то точно сделает.

— Возможно. Митинг прямо перед сочельником, а потом главная битва дня и ночи. Символично, как думаешь?

— Ужасно. И не мы одни это чувствуем. Людей нет, все попрятались, только черные ходят.

— Да, я заметил. Странно, что они нас не трогают, — Игорь Николаевич потрогал куртку, амулет, подарок Ланы, холодил грудь, но с ним было гораздо спокойнее и не так страшно.

— Колдовство, как в сказке. А в сказке кто-то должен умереть, чтобы жили другие.

— Это в жизни так — должны умереть многие, чтобы жили оставшиеся, — заметил он. — У тебя опять сережки горят.

— А, черные идут, — равнодушно пожала плечами Аврора.

Они всегда появлялись неожиданно, как чертик из табакерки, но это была не детская игрушка. Красивая шкатулка, стоявшая в шкафу в кабинете отца, долгое время притягивала маленькую Аврору, а злые родители все не давали посмотреть, ничего не объясняя. Когда она сообразила, как дотащить табуретку и сколько книг надо поставить, ей было больше четырех лет. Она запомнила это очень хорошо, до мельчайших подробностей. Родители ругались на кухне, а девочка лезла к цели. Шкатулка не открывалась и завораживала красочными и непонятными узорами. Детские пальчики быстрее толстых взрослых находят нужную кнопку, и пружина распрямилась. Аврора рухнула вниз, сильно ударившись головой о косяк, а от вылетевшего навстречу злобного черта она заикалась еще долгих шесть лет. Мама таскала ее по врачам, ее кололи, поили, пичкали таблетками, но заикание прошло само, тогда же и закончились сказки. В десять лет она была слишком серьезной и научилась не доверять взрослым. Патрули черных выскакивали из ниоткуда, по всему городу, в метро, да где угодно установили пружины, и патрули ждали своего часа.

Черными их назвала Настя. Она первая слишком близко столкнулась с ними, попав на незаконный допрос, когда патруль выхватил ее на улице и потащил в ближайший опорный пункт движения «Правая воля». На каждой улице был как минимум один такой опорный пункт, именовавшийся филиалом или отделением по работе с гражданами. Настя оказалась крепкой, сумела пересилить страх и притвориться полной дурой, поэтому ее отпустили. Но она сумела рассмотреть их, точно определить признаки: черный блеск в глазах, искривленная в затаенной ненависти ко всем лицо, широкая, слегка услужливая улыбка и поток лестных и пустых речей, просьб и увещеваний, за которыми тут же начинались побои и «разрешенные» пытки, которые приравнивали к домашнему насилию, и никто этим не занимался. Сергей после этого купил ей билет и буквально силой усадил в самолет. Настя спорила, не хотела бросать дело, считая себя предательницей. И это была неправда, дело двигалось, и она сделала все, что могла, что от нее требовалось. После этого случая к Авроре и Игорю Николаевичу пришла Лана, заставив надеть амулеты, ей достались сережки с агатом, самые простые гвоздики, но камень был большой, и Авроре они шли. Игорь Николаевич долго сопротивлялся, пока жена не пожаловалась, что к ней пристают патрули, выспрашивают про него. Странно, но после того, как он стал носить простенький амулет, от его семьи отстали.

Патруль проявился из тени. Их было обычно трое, разницы не было два парня и девушка или наоборот. Девушки казались приветливыми на вид, но при внимательном взгляде оказывались некрасивыми, с плохо скрываемой порочностью и ненавистью в лице. Парни в основном походили на начинающих быков, такие же перекаченные, с зачатками ожирения и жирной тупостью во взгляде. Патруль остановился перед ними, вглядываясь в лицо Авроры, Игоря Николаевича они будто бы вовсе не видели. Две девушки, очень похожие между собой, не то, ни се, как называла их Аврора, буравили ее взглядом, но натыкались на невидимую стену, не решаясь подойти ближе и схватить за руку. Парень сально смотрел на нее, она видела, как подрагивают его ноздри от возбуждения, как он пялится на ее раскрасневшиеся губы, дыша чаще, когда она нарочно приоткрывает рот. В пальцах заныло, появилось приятное жжение. Она нахмурилась, опять перчатки прожгла, но как же хочется вдарить по этим мордам, выжечь их тупые мозги.

Проехала полицейская машина, и патруль исчез, как исчезли и все другие звуки. Они почти подошли к скверу, рукой подать до Пушкинской, а на улице ни души и жуткая тишина, а ведь нет еще и десяти вечера.

— Черт, опять перчатки испортила, — Она показала прожженные на пальцах перчатки. Из-под ногтей еще вырывалось красно-желтое пламя. Она достала из сумочки тонкую сигарету и прикурила от левого указательного пальца. — Буду так ходить, а то всю зарплату на перчатки спущу.

— Если бы я этого сам не видел, то отправил тебя в психушку. А так надо бы самому сходить, — покачал он головой. — Чтобы это ни было, но тебе не стоит светиться.

— Знаю. Я и так стараюсь, перчатки ерунда. Я недавно дома психовала, так чуть кота не сожгла, попал под удар. Теперь он меня уважает, по имени отчеству называет.

— Это как это?

— А вот так: «Мяу Мяумовна», — она точно передала интонации кота, громко расхохотавшись. Бульвар зазвенел, и стало совсем жутко. — И вот куда люди делись? Попрятались, трусы. Они же тоже их видят и боятся, но думать не хотят, что так черные все и захватят, как тогда они жить будут?

— Так и будут. А ты думаешь, что такие черные первый раз приходят? — он грустно усмехнулся. — Имеется опыт, родовой или, если хочешь, генетический код терпилы.

— Игорь Николаевич, вот от вас не ожидала, что скатитесь на такой жаргон. Ай-яй-яй.

— Так дочка нас всех называет. Что ж, она права, вот только никому еще эта правота счастья не принесла.

— Да черт с ним со счастьем, — Аврора докурила и выбросила окурок в урну. Слепив снежок, она в одно мгновение растопила его в воздухе солнечным лучом, вырвавшимся из пальцев левой руки. Снежок упал на землю горячими брызгами, искрящимися в свете уличных фонарей и одиноких гирлянд. — Тошно так жить. Вот и праздник уже не праздник, а сплошное мучение. Не нужно это счастье, человеком бы остаться, не опуститься. К нам сегодня еще партию привезли, уже не знаю, куда всех класть, а все везут и везут. И ведь сумасшедшие, а не совсем, правильно все говорят, но от знания своего прячутся, сами себе болезнь создают. Творцы безумия, почти боги.

Она вздохнула и спрятала руки в карманы. Игорь Николаевич взял ее под руку и повел на площадь. Яркая, празднично украшенная, ледяными статуями, каруселями и большими качелями для четырех-пяти взрослых, пустые киоски, глупо мерцающий поздравительными роликами огромный экран и одинокие гирлянды, мигающие невпопад, словно желая сгореть, исчезнуть в этой пустоте. Тверская без машин, без людей, если бы еще и не было домов, то она подумала бы, что точно двинулась. Схему лечения для себя она уже составила, написав в виде завещания и передав коллеге. Интересно, как ему сейчас одному в ночной смене, она сбежала, бросив все на него. Аврора вдруг ощутила теплые чувства к высокому и немного полноватому очкарику, имевшему уже степень и больше опыта, но не в личной жизни. В его шутках и неназойливых ухаживаниях, простых подарках, которые копились у нее дома, не рождалось ничего большего, хотя она позволяла себе играть с ним, пытаться разозлить, проявить силу, а он только качал головой и смеялся, говоря, что она еще не наигралась. Глядя на пустынную улицу, Аврора поняла, что наигралась и хочет большего от жизни, и меньше глупой суеты.

— Они так победят, если мы им позволим, — она раздраженно пнула сугроб.

— Ты забываешь о том, что они — это и есть мы. Ничего само собой не возникает, ничего из ничего родиться не может, — он аккуратно высморкался, в животе заурчало. — Видишь, мой живот верно говорит — жизнь продолжается. За самой долгой и темной ночью приходит рассвет, наступает день.

— А потом наступает ночь, — глухо сказала Аврора и выпрямилась, вглядываясь вправо. — Люди, живые! Господи, я никогда не думала, что так буду радоваться другим людям!

К площади из метро шли две семьи с детьми. Дети так радовались, наперебой крича, что хотят на качели, а родители боязливо озирались, не понимая, почему одна из главных праздничных улиц столицы пуста. Все здесь кричало, звенело главным зимним праздником, и даже щиты с призывом прийти на митинг «Правой воли» терялись в зимней красоте города.

— Пошли с нами! — к Авроре подбежала девочка семи лет и потянула ее к качелям, на которые уже взгромоздились ее братья и подружка, мал мала меньше.

— Аврора, не приставай к людям! — строго сказала бледная мама. — Вы ее простите, она у нас экстраверт и очень любит Новый год.

— А меня тоже зовут Аврора, — она села перед девочкой и крепко обняла ее. — Спасибо тебе.

— За что? — с недоумением и интересом спросила девочка, смело смотря прямо в глаза.

— За надежду и веру в лучшее. Знаешь, как было страшно без тебя, а? А теперь весело и не так темно, — Аврора вытерла набежавшие слезы, девочка недоуменно посмотрела на маму и папу.

— Мама, почему ты плачешь?

— Просто глаза слезятся, — соврала женщина. — Давайте все вместе покачаемся и домой, уже поздно.

Женщины и дети уселись на качели, а мужчины стали их качать, бережно и весело. Качели скрипели на морозе, дети визжали от восторга.

— А ты, правда, Аврора, да? — девочка сжала пальцы и удивлено посмотрела на сожженные перчатки. — Ой, ты в костре лазила?

— Ага, в костре, хотела каштаны украсть, — засмеялась Аврора. — Меня, правда, зовут Аврора, могу паспорт показать.

— Вот здорово, а то я думала, что одна Аврора на всей земле.

— Во всей Вселенной, — поддержал ее папа.

— А мою подругу зовут Вика, брата Сережа, а второго Леша. Маму Лена, папу Артем. А маму Вики зовут Ольга, а папы у нее нет, он их бросил, — выпалила маленькая Аврора.

— Все рассказала, всех выдала, — без злости проворчала ее мама, вторая женщина засмеялась.

— Мы и без папы можем, — уверено сказала Вика, поправляя красивую шапочку. — Я о маме сама позабочусь.

— Вика, перестань, — мама щелкнула ее по носу.

— А мой папа говорит, что сейчас день умирает, — звонким тонким голосом сказал старший мальчик Сережа.

— Не умирает, а убывает, — поправил его отец.

— Убивает? — переспросил мальчик, с трудом выговаривая сложное для него слово. — Никто никого не убивает, и никто не умрет, — Аврора подмигнула детям, мужчины раскачали выше, и все охнули. — Свет всегда побеждает тьму. Запомните и никогда не забывайте об этом!

То ли она сказала слишком громко, то ли ветер усилил ее голос, но площадь зазвенела, и слова застыли в воздухе, незримо, неслышно, но каждый взрослый, тем более ребенок, почувствовали это. Огни разгорелись ярче, гирлянды ожили, а из метро вышла компания студентов, шумная и подвыпившая. Они застыли на месте, очарованные волшебством.

К Мэй Аврора и Игорь Николаевич попали ровно в полночь, пока накачались, наигрались с детьми и молодыми парнями и девушками, в глазах и душах которых не было ни капли черной гнили, заполнившей страну. Аврора успела даже потанцевать, заставив Игоря Николаевича выдать несколько танцевальных па. Но больше всего она танцевала и играла с детьми, обменявшись контактами с мамой Авроры, девочка не отлипала от новой подруги, Вика тоже тянулась к ней, и старшей Авроре давно не было так легко и свободно — она была счастлива.

56. Полигон

Самолет мягко приземлился, замигали лампы, но скоро освещение вернулось. Мэй и Лана сидели в самом конце в левом ряду, встречая и провожая страждущих в туалет. Лана сидела по центру, на свободном месте у прохода они сложили шубы. Мэй долго сомневалась, хотела поехать в куртке, но Лана строго наказала взять шубу, причем самую длинную и толстую. Это была мамина шуба, все эти годы мирно спавшая в чехле внутри шкафа, постепенно сливаясь со стенкой. Лана приехала в аэропорт в не менее старой шубе и высоких меховых сапогах, а шапка, больше походившая на шапку шамана, притягивала внимание. Лане очень шла эта одежда, особенно ярко горели черные глаза, гипнотизируя мужчин и женщин, а дети часто подбегали, чтобы потрогать шубу, погладить мертвого зверя. Как Мэй ни напрягала память, но вспомнить, где она видела такой мех, не смогла. В памяти всплывали разные картины, перемешанные, странные и иногда пугающие, что разобраться, где ее воспоминания, ее жизнь, а где чужая, осевшая после рассказов, ставшая частью ее прошлой непрожитой жизни, у нее не получалось. Она находилась в полусне, привычном состоянии при ночных перелетах, когда прилетаешь в будущее, из ночи в день.

В Емельяново их встретили на выходе из терминала прибытия. Вещей у них не было, смена белья и косметика с таблетками уместились в небольшой дорожной сумке, Лана шла с небольшим рюкзаком, обшитым мехом, больше походившим на мешок ведьмы, не хватало еще украшенного лентами и бубенцами шеста. Мэй с первого взгляда поняла, что пришли за ними. Пускай мужчины были в штатском, профессиональная деформация навечно отпечаталась в их лицах. Они представились, сославшись на Игоря Николаевича. Мэй не запомнила их имен, как не запомнила и лиц, до сих пор погруженная в полусонное состояние. Лана вела себя спокойно, не сказав ни одного слова. Было видно, что мужчины побаиваются ее, и когда они сели в черный праворульный микроавтобус, Лана закрыла глаза и уснула, превратившись в древнюю статую. Мэй первые полчаса следила за дорогой, не находя в заснеженных полях и малых гостевых домах и придорожных кафешках ничего интересного. Играло бизнес-радио, она слушала сводки и медленно засыпала.

Когда женщины уснули, опера и следователи облегченно выдохнули. Они напрягались не меньше Мэй, до конца не понимая, что сейчас делают, и что за ведьмы к ним прилетели. Раньше на метлах и ступах прилетали, теперь в экономе на боинге, чем не ступа. В полголоса они обсуждали маршрут, молодой сержант проверял автомат и магазины, часто хмурясь и тайком засматриваясь на Лану и Мэй, сидевших на заднем ряду. Старшие слегка посмеивались над ним, концентрируясь на деле. Следователь вызванивал медчасть, выясняя, будет ли у них свободная машина ближе к ночи или под утро. Он беспрекословно доверял московскому начальнику и готовился к худшему. Они точно найдут, но вот кого или что, а труповозка лишней не будет.

Более сложной задачей было получить пропуск на полигон. Координаты дала Лана в последний момент перед вылетом, а за ночь получить доступ в военную часть, особенно сейчас, когда идет необъявленная война, оказалось настоящим искусством. На уши подняли всех, Главк шумел с самого утра, пока самолет был еще над Уралом, и доступ дали. На самом деле ничего секретного на полигоне не было, если не считать секретными гниющие танки, выпущенные советской военной промышленностью на случай новой мировой войны и брошенные сразу же после смерти империи. Сколько еще по всей стране подобных кладбищ, схронов и захоронений труда человека? Сколько жизней и бессмысленных трудочасов было брошено в ненасытную топку государства, не знавшего ничего лучшего, кроме войны? Об этом никому не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать, строя идеальный образ мертвого государства на достойных и правильных достижениях и свершениях, отбрасывая назад другую сторону, боясь, что она перекроет идеальный светлый образ покойного.

— Надо бы наших шаманок пообедать отвезти, — заметил младший следователь, у всех синхронно заурчал живот.

— Отвезем, вот город проедем и на тракт встанем, тогда и остановимся. В Крае нечего тормозить, а то скоро запрут все, — старший опер потер лысую голову. — Там есть хорошая корчма, плов ничего, лагман хороший.

— Тоже мне корчма, скорее чайхана, — рассмеялся следователь. — Хотя сейчас уже и не разберешь.

— А вы верите в шаманов? — осторожно спросил сержант.

— Верю или не верю — это не важно, а важны люди. Мы уже нашли столько всего, что хрен объяснишь, поэтому нечего тут верить — работать надо, — строго сказал следователь и, смягчившись, добавил. — Мы не в первый раз прибегаем к помощи так называемых экстрасенсов.

— И как, получалось? — оживился сержант.

— В основном зря время тратили, но когда находишься в полном тупике, стоит попробовать. И дело тут даже не в том, есть ли у кого-то шестое чувство или какие-то способности. Нет, дело в другом. Мозг странная штука, когда надо молчит, а пройдет время, переключишься на другое, и мысль вдруг вспыхнет — и побежишь, найдешь или упрешься в другой тупик, но это то же движение. И вот так шаг за шагом распутаешь, если не сдашься.

— Ты, Ефим Андреевич, верно все говоришь, да вот что толку-то? — старый опер раздраженно надел шапку, будто бы лысина замерзла, потом сорвал. — Вот мы все видели, во что эти нелюди превратили девчонок, а что дальше-то? Дело у нас забрали, премию выписали, а чувствую, что уволят скоро за дело. Так на кого работаем?

— Не начинай, Султан Каримович, никто тебя из твоего дворца не выкинет, — старший следователь похлопал его по плечу, водитель долго и профессионально выругался, не забыв никого. — Коля, с нами красивые женщины.

— Они спят, да и разве они сами этого не понимают? — водитель бросил взгляд на зеркало заднего вида, поймав улыбку на лице неподвижной Ланы, глаза ее были открыты, но больше ничего не выдавало в ней живого человека. — Сам же нам рассказывал, что Игоря Николаевича пнули выше, разве не так?

— Пнули, не спорю. И нас пнут, тоже не буду спорить, — старший следователь вздохнул. — Надо работать, на кону жизни людей, а с бюрократами разберемся, не в первый раз.

— Вот так всегда, как начнешь, как сделаешь дело, так тебя еще и накажут. Вроде государство поменялось, а ничего не изменилось, только хуже стало, — проворчал старый опер.

— Не хуже и не лучше, — Лана по-доброму улыбнулась, сержант покраснел, спрятав глаза. — Ваша жизнь слишком коротка, чтобы оценить те малые шаги, что делает человек.

— Интересно, и куда же мы шагаем? Вот мне кажется, что назад, — старый опер не выдержал и улыбнулся ей в ответ. — Мы вас разбудили, простите нас, мы слишком заболтались.

— Не надо извиняться и не надо думать, что вы что-то делаете плохо или неправильно. Каждый человек способен сделать малое, но это малое способно объединиться и вырасти в нечто большое и хорошее.

— Или в нечто огромное и ужасное, — парировал водитель.

— Это наш старший сержант Николай Нигматулин. Он не верит в человечество, — представил его второй опер, все это время молча слушавший и крутивший длинный ус. — Я его понимаю, но мне больше нравится ваш путь.

— Это не мой путь, а ваш. В мире всегда будет много плохого и немного хорошего, такова и есть гармония жизни, но хорошее способно на время победить. Если исчезнет плохое, то жизнь остановится, так как ей больше некуда будет стремиться, — Лана потянулась и сняла шапку, распустив волосы по меху. Сейчас она напоминала хищное животное, сытое, но готовое к прыжку.

— Я об этом читал, давно, правда, но вот вы сказали, и я вспомнил. А ваша подруга тоже шаманка? — старый опер посмотрел на проснувшуюся Мэй, закрывавшую ладонью рот, она часто зевала и не могла остановиться.

— Нет, вы ошиблись — это она шаманка, а я, — Лана оскалила зубы, больше похожие на звериные и замолчала.

— Ух, аж мороз по коже! Коля, смотри на дорогу, — старший следователь засмеялся. — Не сочтите за грубость, но я достаточно повидал людей, и я вас боюсь.

— Пока можете не бояться, — засмеялась Лана леденящим кровь смехом.

— А скоро будет остановка? — тихо спросила Мэй. В лыжных штанах она запарилась, и в туалет очень хотелось. Хорошо, что она сняла шубу, и как Лана не зажарилась в своей.

— Скоро выйдем из города, а там и до тракта недалеко, — водитель сверился с навигатором. — Полчаса потерпите.

— Да, спасибо, — Мэй посмотрела на мужчин и улыбнулась каждому. — А куда мы едем?

— На полигон, про кладбище танков слышали? — спросил следователь.

— Что-то читала, вроде, — Мэй задумалась. — Помню, что где-то в Сибири.

— Вот туда и едем. Прекрасное место, чтобы что-нибудь спрятать, — старый опер повел мощными плечами. — От этих зеленых чего угодно можно ожидать.

— Расскажите лучше о городе, я здесь никогда не была, — попросила Мэй.

Мужчины улыбнулись и толкнули сержанта, покрасневшего до уровня спелого помидора. Он стал рассказывать, заикаясь, поддерживаемый старшими коллегами, пока разговор не перешел в оживленный и одушевленный рассказ, напоминавший мини-спектакль. Мэй посмотрела на Лану, ей тоже было интересно, но она явно не слушала, а видела что-то свое, возможно, заглядывала в души этих совершенно разных мужчин. Шесть, всего шесть человек, объединенных общей целью, готовых биться, идти вперед, искать обходные пути и прочие эпитеты, такие бесполезные и слишком малые, чтобы описать борьбу человека за право быть человеком, борьбу за других, борьбу за себя. Мэй они все нравились, оживленные, грустные и смешные, уставшие и добрые, но способные на жестокость, оправданную для них и не понятую теми, кто смотрит на жизнь из теплых домов и любит судить. И все же ей становилось очень грустно от понимания, что они одни в этом микроавтобусе, а вокруг снежная степь и пустыня людского безразличия и трусости.

— Мне кажется, я понял, что вы говорили про малое, — вдруг сказал сержант и побледнел, спрятав глаза.

— Скажи, не бойся ошибиться, бойся ничего не сделать, — приободрила его Лана.

— Я читал, ну, еще в школе перед армией. Короче, там по физике было, что когда система доходит до критической точки, после которой начинается необратимая фаза, ну там взрыв или распад. Я точно не помню, но как-то так. И вот даже бесконечно малая частица может остановить переход в точку невозврата или наоборот ввести всю систему туда. Я плохо объясняю.

— Мы на границе этого перехода, — подумав, сказала Мэй. Все молчали, с уважением смотря на пунцового сержанта, нервно сжимавшего сумку с магазинами.

— Шаманка Мэй открыла вам настоящее, которое вы и сами знаете. Человек всегда сам способен все понять, но он боится и прячется, придумывая себе свой собственный мир. Поэтому вы до сих пор не переубивали друг друга, — Лана посмотрела на всех хитрым взглядом. Ее глаза стали полностью черными. — Осознание часто рождает бездействие от понимания собственного бессилия, а надежда рождает действие — на этом и держится гармония мира.

— И никуда мы от этой границы не уйдем, иначе мир перестанет существовать. Верно, да? Как химическая реакция: пока она идет, выделяется тепло и углекислота, а как закончилась, так все и умерло, — водитель съехал с трассы к двухэтажному дому, стилизованному под трактир, но со спутниковыми антеннами на крыше и оббитый сайдингом вместо расписных досок.

— Верно. Знание вокруг вас — вы и есть это знание. Жизнь — это борьба. Но сейчас важнее обед, — Лана засмеялась. — Ночь будет темная.

Армейская буханка вела микроавтобус секретными козьими тропами сначала через лес, потом поперек поля, пока не уперлись в полуразвалившийся бетонный забор с проржавевшей насквозь колючей проволокой. Видимо это и был пропуск третьего уровня, который удалось выбить Главку. Вокруг необъятные поля, сзади и справа дремучий лес и нетронутый снег. Солнце садилось, освещая землю недоверчивым красным светом, от которого становилось холодно и тревожно. Все здесь выглядело бы совсем иначе и даже красиво, если бы не громады черных от грязи ржавчины танков, вбиравших в себя остатки солнечного света до последней капли. Странно, но снег на танках не лежал, словно они грелись изнутри, и снег тут же таял, стекая черной лужей на землю, не способную впитать в себя эту грязь.

Как же не хотелось выбираться из теплой машины, а лучше вернуться в придорожное кафе, именовавшее себя трактиром. Мэй с трудом заставила себя не анализировать работу кафе, не пытаться в уме просчитать доходность, поймать хозяев на небольшом обмане, не было особого труда понять, на чем они экономят и где мухлюют. И это оказалось приятно, просто быть посетителем с хорошим аппетитом и без претензий, давно забытое ощущение. Стоя на ветру у незащищенного входа на полигон с танками, она чувствовала, как догорает внутри обед, как холод медленно пробирается к рукам, от пальцев к плечам и дальше, сковывая грудь ледяным корсетом.

— Ты справишься, — Лана сжала ее руки и улыбнулась. — Ты правильно боишься, но ты справишься, переживать будешь потом.

Мэй кивнула, язык присох к гортани, голова закружилась. Внезапно она что-то почувствовала, что-то очень жгучее у самого сердца. Ей больше не было холодно, Лана разогрела ее, или это она сама, Мэй не понимала и не думала об этом. Мужчины напряжено следили за ними, два молоденьких солдата вылезли из буханки, улыбаясь во весь рот красивым женщинам, не понимая, почему все такие напряженные. Возможно, они приняли их за туристов, солдаты привыкли не задавать лишних вопросов.

— Это скоро случится, да? — Мэй посмотрела на танки, черные глаза смотрели в ответ, еще немного, и черные дула наведут на нее. — Это здесь, совсем рядом.

Мэй показала за забор, Лана кивнула. Не сговариваясь, они пошли прямо по снегу, проваливаясь по колено, не замечая этого, выкарабкиваясь и упорно идя вперед.

— Эй, вы так провалитесь! — окрикнул их солдат и побежал со снегоступами. — Вот, давайте прилажу. Так легче будет.

Он сел на снег и ловко надел снегоступы, покраснев от удовольствия. Опера и следователи не с первого раза надели спецснаряжение, с трудом догоняя Мэй и Лану с солдатом. Парень шел рядом с Мэй, подсказывая, где лучше пройти и куда не стоит ступать. Под грязным снегом таились коварные приямки и просто ямы. Они шли вглубь полигона, оставляя позади десятки, сотни танков, которые неодобрительно скрипели на ветру, будто бы кто-то пытался оживить, разбудить железных чудовищ. Не было ни конца, ни края танковой армаде, затаившейся до поры, ждавшей импульса, силы, что разбудит их, поведет в бой, а с кем, неважно — битва ради битвы, смерть ради смерти.

Пробираясь по глубокому снегу, порой слишком рыхлому, и ноги даже в снегоступах проваливались по щиколотку, Мэй чувствовала под сердцем черную энергию, запертую внутри мертвых танков, но гораздо сильнее она чувствовала совсем другое. Ее кто-то звал, но не голос, а свет, невидимый глазу луч, входящий прямо в сердце. Как машина движется по маршруту, рассчитанному навигатором, так и Мэй уверенно шла на этот зов, не думая и не сомневаясь в том, куда и зачем идет. Вот уже они зашли так далеко, что найти обратную дорогу можно было бы только по следам — вокруг были одни мертвые танки, следившими покореженными дулами за ними. Мэй чувствовала кожей, что за ними следят, что их видят и ждут.

Стало совсем темно, как назло небеса выключили все звезды, и пошел густой колкий снег. Мощные фонари разрезали тьму на конусы, дрожащие в уставших руках. Наконец, все увидели то место, куда так упорно шла Мэй и Лана. Свет фонарей искрился, влетал в подвижную черную сферу, пропадая в ней. Чем ближе они подходили, тем сильнее черная сфера вбирала в себя свет от фонарей, тем темнее становилось. Сфера росла медленно, как воздушный шар поднимаясь все выше и выше. Мужчины следили за странным объектом, потеряв из виду женщин, бросившихся прямо под сферу.

— Сюда! Быстрее! — голос Мэй сломался, она охрипла в одно мгновение, сильно закашлявшись. Дышать было тяжело, что-то давило на сердце и стискивало легкие. Лана и Мэй сняли шубы и закутали в них Альфиру и Айну. Мэй полностью завернула окоченевшую девочку в свою шубу. Тонкая роба из грубой ткани промерзла до состояния ломкого картона, неспособная согреть, способная лишь травмировать обмороженную кожу. Первым добежал старый опер, не смотря на тьму и жуткую сферу над головой, быстро сориентировавшийся. Он снял пуховик и укутал в него Максима, с трудом разжимая его руки, чтобы вдеть в рукава. Сфера следила за ними, как люди копошатся внизу, тщетно борясь с силой природы. Если бы у нее был рот и глотка, она бы хохотала.

— Я скорую вызвал, она будет через полчаса на трассе, сюда не доедет, — доложил следователь и покачал головой. — Ну, товарищ начальник, как это понимать? Получается, что надо военных колоть? Откуда здесь гражданские, что здесь за эксперименты проводятся?

— И что это за хрень над нами висит? — старый опер внимательно смотрел на сферу, а она звала его к себе, и что-то в нем отвечало этому зову, что-то злое и отвратительное, что он всю жизнь прятал глубоко, не в силах выдавить, уничтожить.

— Потом будем разбираться. Так, вынести пострадавших, женщинам выдать куртки, — скомандовал старший следователь.

— Не надо, нам не холодно, — Ответила Мэй. Она подняла Айну и понесла. Солдаты бережно несли Альфиру, сержант и опер пыхтели, но аккуратно несли Максима.

— А куда вторая ведьма делась? — вдруг спросил следователь и хмыкнул. — По-моему, она там.

Он показал на сферу, висевшую на том же месте, но что-то внутри нее происходило, вращалось и расширялось, чтобы свернуться, стать ничтожным и расшириться до гигантских размеров, но незримое поле сдерживало это нечто, запирая в черную сферу.

— Так, все проверить. Остальные к машинам, — скомандовал старший следователь. Он остался вместе с подчиненным, освещая пространство жалким светом фонарика смартфона.

— Не ищите ее, она ушла, — Мэй обернулась к ним. — Ее здесь больше нет.

— А где же она? — старший следователь подошел к Мэй.

— Я не знаю, но ее здесь нет, — она прижала девочку сильнее, Айна пошевелилась, и сердце Мэй радостно забилось. Как ни тяжело ей было, она ни за что не отпустит ее.

— Давайте я понесу, — предложил следователь, не желавший оставаться один в этом жутком месте, тем более что сфера никуда уходить не собиралась, также надменно смотря на всех с высоты трех десятков метров.

— У нас будет много вопросов к вам, но потом, — старший следователь одобрительно кивнул Мэй. — Вы очень сильная. Вы нашли всех, кого искали?

— Нет, но она тоже вернется. Я знаю это. Не спрашивайте, откуда, просто знаю, — Мэй счастливо улыбнулась и посмотрела на небо, снег кончился, ветер быстро разгонял тучи, и появилась луна.

— Думаю, что ничего мы и не узнаем от нее, — заметил следователь, — также, товарищ начальник?

— Так ли это важно, — он посмотрел в след Мэй и остальных, спешно идущих по снегу с ценной ношей. — Вспомни, что мы находили. То-то, а они целые, живые. Господи, если ты где-то есть, спасибо.

— Нет здесь никакого Бога. Он давно умер в нас, поэтому и нет его больше нигде, — следователь прикурил дрожащей рукой. — Меня больше волнует вон та хрень. Я бы район эвакуировал.

— А основание? Нас же слушать никто не будет.

— Пусть вояки думают — это на их территории. Хорошо еще, что салаг к нам приставили, а то всех бы под конвой и к себе в подвалы.

Уже на выходе с полигона старший следователь со смешком кивнул назад, для наглядности показав рукой на проступавшую сквозь темноту огромную сферу. Ее было видно невооруженным глазом, и отсюда она казалась еще страшнее.

— А ведь это нарушение: покинули место преступления, не сообщили об обнаружении свидетелей и пострадавших и так далее по списку. Не видать нам премии, как бы звание не понизили.

— Если понизят, то сразу уволюсь, — следователь, морщась, курил, следя за неумелыми движениями солдат, грузивших окоченелое тело парня в буханку. — Нам нечего переживать, у нас же эти дело забрали. А докладные у меня готовы, осталось только дату и время поставить. Я еще с прошлых разов все подготовил, вернемся, побегу к тебе на подпись.

Они радостно засмеялись, старший следователь хлопнул подчиненного по плечу, и они пошли помогать растерявшимся солдатам, не знавшим, как уложить, чтобы по дороге не добить пострадавшего.

57. Первая кровь

В этот раз ее никто не сажал в железный ящик и не волок, как мороженую тушку. Она ехала до военного городка в машине с личным водителем, вполне милым молодым киборгом, еще не потерявшим интерес к жизни и девушкам, пускай трансформация лишила его либидо и полового обоняния. Юля в основном молчала, слушая байки и смешные рассказы о питомнике и жизни в казарме на поверхности. Первое, что она вывела для себя в этом потоке слов, стало понимание разницы между подземными городами и поверхностью земли. Жители подземного города считали поверхность чужой и враждебной, считая истинным домом именно подземелье. Наверное, так и правильно, ведь они родились там, их родители и прародители родились и умерли под землей, а другой жизни они не знали и не могли знать. И все же это никак не укладывалось у нее в голове, и Юля чувствовала постоянную тянущую боль в сердце за подземных жителей, особенно детей, которых она не видела. Теперь было понятно почему — после рождения и года вскармливания, если у матери было молоко достаточной жирности, детей забирало государство в питомник. Примеряя эту жизнь на себя, видя запертых детей, своих мальчишек из секции, себя и Альфу, неспособных даже на самую малую личную жизнь, которая необязательно должна была быть связана с отношениями или ранним сексом, как навязывали в школе и дома, предупреждая, остерегая, но в основном угрожая и запугивая, ей становилось страшно. Она теряла разницу между ее миром и этим жутким подземным, находя слишком много общего, находя в подземном мире даже положительные стороны, особенно в отношении простых служителей власти к вынужденным заключенным, и от этого к ней медленно подбиралась паническая атака или как ее там, она вспоминала обрывки из спецкурса по биологии, который проводил школьный психолог.

Больше всего сейчас она хотела пойти в баню, и ей было все равно в какую, она была готова даже в мужскую. В машине она согрелась, почувствовав, как колет от боли все тело, как размораживаются мышцы и кости, как от нее нестерпимо воняет, хорошо, что этот страшный на вид киборг не замечает или делает вид. И зачем он выбрал этот путь, зачем отдал свою жизнь государству, лишив себя собственной жизни? Она не решалась задать этот вопрос, скорее боясь, что поймет его выбор. Если бы она жила в подземелье, то с удовольствием бы стала малым киборгом-оборотнем, а что будет дальше, она не думала. С думаньем было совсем плохо, пока организм не удовлетворит все физиологические и социальные потребности. Она старалась не думать о Йоке, ее увели первой, утащили под руки два жутких злобных киборга. И почему они такие уроды, почему трансформация настолько уродует тело и внешность, что человек почти полностью теряет человеческие черты, становясь похожим на карикатурного монстра с огромными ручищами и мерзкой рожей. Скорее всего, так действовали препараты, которыми кололи будущих киборгов, водитель рассказывал, как от них плохо, и как он менялся, то раздуваясь, то сдуваясь, становясь на одно лицо с другими. Так их готовили к операции, чтобы тело не отторгло новый скелет, не стало бороться с инородными биомодулями. Дальше она не поняла, поплыв через несколько минут от обилия длинных и смутно знакомых терминов. О чем-то таком часто рассуждал Илья и Максим, но это был детский лепет, по сравнению с подземными технологиями.

На остановке посреди ледяной пустыни, которая началась сразу после выезда из туннеля, она выпустила дрон на свободу, шепотом дав команду найти Йоку и Альфиру с Максимом. Робот все понял и успел спрятаться за ледяной горкой из набросанных как попало камней. Киборг сделал вид, что ничего не заметил, но по озорной улыбке мальчишки, проступившей на уродливом жутком лице, она поняла, что он все знает. Команды ловить дрона не было, и киборг не спешил выслужиться, искренне радуясь новой игре. Какой же он был еще мальчишка, молодой и наивный, прямо как она, когда только-только попала в подземный мир. Юля чувствовала себя взрослой, немного уставшей от жизни. Горячий суп из автомата, напоминавший гороховый с говядиной и сухариками, придал сил, туалет был страшен, как и все здесь, но холод прятал все запахи, а видеть грязь и уродство она уже привыкла. Как же быстро она ко всему привыкла, как же легко адаптировалась, и оберег здесь ни при чем, она и забыла о нем, поняв, что большую часть этой гадкой работы сделала сама. Мутные намеки инспектора высшего уровня, она так толком и не поняла, что готовится, что это еще за битва, причем здесь древний ритуал? Все было также, как в школе, когда начинали новую тему или закрепляли прошлые уроки: все что-то знают, понимают, уверенно кивая, и только она и Альфа сидят и тупят.

Этот черный дух, наверно, из высших, взявший новое тело, дал ей возможность выдохнуть, побыть наедине с собой и подумать. Если это законы гостеприимства или часть ритуала, то пусть будет так — в его присутствии она не могла ни о чем думать, ее переполняла жгучая ненависть и страх, перемешанный с невыносимой усталостью и готовностью сдаться. А она не хотела сдаваться, не теперь, после всего пережитого. Юля вглядывалась в ледяную пустыню, на острове тундра была живее, а эта казалась абсолютно мертвой. Пустыня молчала, и она молчала в ответ, пытаясь представить, что раньше здесь были леса и поля, природа и люди существовали вместе, а теперь ничего, кроме ровных пустых дорог, редких воронок от бомб и снарядов и мертвенного ледяного воздуха. Не было даже ветра, и солнце висело неподвижно на безоблачном небе, не грея, слепя глаза, разжигая злой снег до плазмы, желавшей сжечь ей сетчатку. Интересно, как она выглядит в кондовых очках, наверное, похожа на статиста из постапокалиптического шутера-бродилки. Так она и находится в постапокалиптическом мире, можно и так жить, как черви. Битва так битва, она не готова, но точно знает, что не отступится. Страх, наверное, опять подослали мелкого духа, заставлял вздрагивать и всхлипывать — она совсем не хотела умирать, но и выпустить эту дрянь в ее мир, пускай и нелюбимый, подлый, несовершенный и теплый, живой и родной, она не хотела. И это было даже не желание, а нарастающая внутри решимость, отступавшая назад после одной мысли — она же не сможет никого убить, какими бы навыками и приемами она не обладала, она не сможет убить. И ледяная пустыня усмехалась ей в ответ, но не пыталась подавить волю, бескрайней мертвой земле было наплевать.

Военный городок представлял собой сотни двух- и трехэтажных зданий, соединенных широкими переходами. С первого взгляда он напомнил Юле подземный город, хотя она и не видела его план, как-то мозг сам достроил его. Военным назвала его она, решив, что другого назначения здесь и быть не могло. Киборг рассказал, что таких городов много, они иногда даже конфликтуют друг с другом, но главные их враги Вервульфы, контролировавшие большую часть земли, жившие на самообеспечении, если не считать вооружения. Она никак не могла понять, почему тогда Илья подчиняется им? Про себя она не могла называть его киборгом-оборотнем, слишком много схожих черт в поведении и выражении морды она видела в нем. Киборг шепотом сказал, что им не разрешается об этом спрашивать и думать, имплант все фиксирует, и их разговор уже записан и будет отправлен при следующем сканировании. Он захихикал и добавил, что не допустит этого, его товарищи притащили из дома две канистры водки, и на днях они почистят память. Старшие рассказывали, что это противостояние заложено в программе, чтобы не расслаблялись, а подземным жителям рассказывают сказки, что наверху живут другие, вражеские армии, готовящиеся захватить подземные города и поработить людей. Он даже подавал заявление на вступление в армию, чтобы вместе с Вервольфами бороться с врагами, защищать входы в подземные города, но его переманили в боевые киборги, а с подземной армией они играют, тренируются перед решающей битвой. Когда она будет и с кем, он не знал, как не знали и его товарищи и старшие офицеры, их готовили к битве, к войне постоянно, многие так и умирали в казармах, не дождавшись наступления, а чтобы не было скучно и не терялась боевая хватка, боролись с Вервольфами и пограничниками подземных городов, которых изредка отправляли на наземные миссии. Вервольфы не подчинялись никому, кроме инспекторов высшего уровня, и могли напасть и на отряд подземных пограничников, если там были офицеры из киборгов начального уровня. У Вервольфов была вшита лютая ненависть к офицерам-киборгам.

Он сдал Юлю роботу и уехал в казарму. Робот-тележка отвез ее в дальний корпус. По дороге она увидела почти весь военный городок, действительно напоминавший подземный город. Встречные шеренги солдат улыбались ей, и она переставала видеть уродства в их лицах, несколько офицеров отдали честь, а один, видимо вспомнив прошлую жизнь, отправил воздушный поцелуй, щелкнув каблуками не хуже актера из старого фильма. Внутри было ужасно жарко, и она сняла куртку и ватные штаны, оставшись в тонкой робе. Ей было стыдно за себя, за то, что она грязная, и робот, словно понимая ее, нигде не останавливался. Встречные потоки пропускали их, и она догадалась, что ее встречают, как почетную гостью. И это было приятно, столько мужчин, пускай и киборгов, и она всем нравится.

Робот остановился у серой двери без указательных знаков. В отличие от подземного города, она не увидела по пути ни одного щита-стукачка, наверное, за киборгами такая слежка и не нужна была, щит был встроен им в голову. Дверь открылась, и вышла высокая старая женщина, очень худая, с длинными тонкими пальцами. Волосы коротко стрижены, как у зека, но Юля ее сразу же узнала.

— Здравствуйте! А я думала, что с вами случилась беда, — повинуясь первому чувству, Юля соскочила и обняла ее. Так здорово было встретить знакомого человека.

— Нет, беда случилась давно, а сейчас меня особо нечем пугать, — женщина погладила Юлю по голове, со стороны они напоминали бабушку с внучкой или престарелую тетку с племянницей, не хватало еще старых платьев тургеневских барышень, садового домика и террасы с накрытым чаем столом, и чтобы над вазочками с вареньем жужжали наглые осы, а солнце клонилось к закату, расцвечивая августовскую природу нежно-красным светом. Юля отчетливо ощутила запах и вкус лета, от этого защипало в глазах, и она заплакала. Лето поглотило все, и она перестала чувствовать вонь, видеть серый бетон и понимать где находится. — Поплачь, теперь можно. Они разрешили мне проводить тебя в путь. Знай, я верю, что ты победишь.

— А что будет с вами? — Юля отошла, с тревогой смотря ей в глаза. Женщина покачала головой.

— Не думай об этом. Я слишком долго вижу это все, поверь, любой исход будет для меня избавлением.

Юля закусила губу, но решила больше ничего не спрашивать. То, что ее утилизируют, она понимала, а как и когда — разве это имело значение? Она пошла за женщиной в комнату. Это оказалась сносное жилище уровня санатория три звезды лет двадцать назад, истрепавшегося до одной с половинкой. По сравнению с прошлыми камерами и шахтой все было просто шикарно. Особенно ванная, не жуткий серый кафель в бане, не потемневшие от сырости и старости лавки из пластика, а простая и чистая комната с небольшой чугунной ванной, облупившейся снаружи, раковины и зеркала. Вода горячая с пеной пахла дегтем и немного хвоей, совсем чуть-чуть. Юля быстро разделась и, сложив грязную одежду в мешок, с головой погрузилась под воду. Когда она вынырнула, женщина уже ушла, оставив на полке чистую одежду и белье. Опять серая тонкая роба и грубое белье, не такое белое, как снег, но белое и чистое. Юля зажмурилась от удовольствия, ощутив дикий голод. Смывая с себя грязь, уничтожая въевшийся в кожу запах подземелья, сырость и затхлость чужой жизни, она будто бы рождалась заново. Пришлось два раза поменять воду, вылив полбутылки пены и сточив мыло до крохотного обмылка, чтобы отмыться.

В третьей ванной она просто лежала и дремала, думая о себе, думая о Йоке, надеясь, что с ней будет все хорошо, что ее не бросят, как скотину в яму. Она знала, что ничего не сможет сделать, что никак не сможет помочь, и Йока это знала и не ждала этого от нее. Юля почувствовала, что готова. Смыв грязь и затхлость, она смыла и страх. Вспоминая ухмылку и слова черного духа, видя перед собой лицо усатого инспектора высшего уровня, первого или второго, не все ли равно, она догадалась, что что-то для нее приготовили, какое-то новое испытание, которое знакомо и Йоке. Никто не сказал прямо или сказал, но Юля не поняла, впрочем, как обычно. И почему она должна понимать все с первого раза?

Подумав об этом, она вспомнила родителей, строгую и часто несправедливую в своей безумной тревоге маму. Она думала о ней, об отце и Максиме, и хотела, чтобы они гордились ей. Она повзрослела, она стала ровно такой, какой хотела видеть ее мама: уверенной, но в меру, строгой к себе и умной. Юля засмеялась от мысли, что она стала умной. Вот Альфа удивится, а если она перестанет с ней после этого дружить, зачем ей умная подруга, когда сама дура-дурой? Они так шутили над собой, не замечая явной несправедливости по отношению к себе. Она смотрела на пену сквозь узкие щелочки, все глубже погружаясь в легкий сон, видя всех, по кому соскучилась, кого любила, кого потеряла. Они были рядом с ней, они всегда были и останутся внутри нее, и ради них она будет жить и бороться. Она победит, иначе и быть не может. Она уже победила, что добралась и не сломалась, и ее боятся. Пусть боятся, Юля улыбнулась и уснула.

— Отдых определенно пошел вам на пользу. Вы стали лучше выглядеть, мне нравится ваш решительный вид, — инспектор покрутил усы, без тени смущения или подобия такта рассматривая Юлю.

Она нахмурилась и туже завязала косу. Бежевая роба немного колола, ткань слишком грубая и жесткая, но это было лучше, чем предыдущая. В этот раз ей выдали ботинки почти ее размера, они слегка болтались, затянутые до предела. Инспектор прошелся по ее комнате, отмечая про себя идеальный порядок, кровать застелена без единой морщинки, посуда вымыта и аккуратно сложена на столе.

— Давайте без комплиментов, — сухо сказала она, выдерживая взгляд насмешливых глаз. — И перестаньте присылать ко мне ваших духов страха и ужаса. Не мучайте их.

— Вам их жалко? А ведь они хотят вас ввести в ступор, и вы их жалеете. Странно, имея вашу силу, я бы испепелил их на атомы.

— Я не вы. У нас нет ничего общего.

— И да, и нет. Во многом, пожалуй, в основном мы противоположности друг друга, но в одном мы сходимся в одной жирной точке, — насмешка исчезла с его лица, на Юлю пристально смотрел черный дух, почти зримо выйдя из тела аватара.

— И в чем же? — удивилась она.

— Мы не умеем прощать. Посмотрите глубже внутрь себя — оно там, я вижу это, а вы пока не готовы это принять. Люди все время стараются стать лучше, чем они есть на самом деле.

— Разве это плохо? По-моему, у многих получается.

— А вот в этом вы ошибаетесь. Ваша наивность просто чудовищна, но она же и восхитительна. Я искренне очарован и восхищен вами, но не вашим телом или смазливой мордашкой.

— Вы первый, кто назвал меня смазливой, — в свою очередь усмехнулась она, — не красавица, но и не уродина, но уж точно не смазливая мордашка, слишком резкие черты достались ей от отцовского рода.

— О, вы еще способны шутить. Право, вы прелестны. Жаль, что вы погибнете, но, как я вам уже говорил, убить вас честь для меня. Кстати, я много раз и долго был в вашем мире в разные времена. Людей я изучил, но так и не смог понять. Многие ваши поступки впрямую уничтожают вас, но, зная это, вы все равно их совершаете. И так век за веком, тысячелетие за тысячелетием. И в вас живет неистребимая тяга быть лучше, что в принципе невозможно: вы либо сумеете проявить себя, либо страх перед обществом и лень не дадут вам этого сделать.

— Давайте к делу. Вы же пришли сюда не для того, чтобы вести со мной философские беседы, — Юля улыбнулась, как легко ей удалась эта фраза, раньше бы она точно запнулась, да и не стала бы ничего говорить.

— Верно, я здесь не для того, чтобы вас грузить своей болтовней. Так, наверное, правильнее, вы же это хотели сказать? — он усмехнулся левым краем губ, она кивнула, ожидая продолжения. — Это интересно наблюдать, особенно у женщин, как быстро вы умеете адаптироваться к лексикону собеседника, подхватывая его нарратив и речевые конструкции. Если говорить проще, то вы отлично мимикрируете.

— Вот и говорите проще, чтобы я вас верно поняла.

— Хорошо, все па я уже станцевал. Итак, я обещал вам, что с вашими друзьями все будет хорошо. Так вот, они уже дома, в вашем мире. Что будет с ними дальше, я не знаю и не отвечаю за это. Уверен, что их встретят, и они не замерзнут в поле.

— Спасибо, — Юля облегченно выдохнула и смахнула набежавшие слезы.

— Не стоит благодарности. Я использовал их, как собственно всех вас, для поддержания потенциала портала. После битвы я смогу выйти в ваш мир и, наконец-то, объединить миры. Вы не представляете, как долго я ждал этого часа, и вот скоро все произойдет.

— Вы слишком самоуверенны. Вам придется еще подождать, — она дерзко посмотрела ему в глаза.

— Возможно, но маловероятно. При всей симпатии к вам, прошлые герои были гораздо сильнее.

— И вы ни разу не выиграли.

Инспектор почернел лицом от злости, но сдержался. Черный дух клокотал внутри, готовый прямо сейчас наброситься на нее. Юля вспомнила самый первый бой с духом в парке. Но это был не он, а Лана. Она готовила ее, проверяла, жестоко, в лоб, но так было правильнее. Юля сейчас понимала, что весь тот ужас, через который она прошла, который закончился для Альфы и Максима — все это и был путь, который она должна была пройти, чтобы стать собой, вырасти, отбросив все лишнее. Так всегда говорил тренер перед учебным или аттестационным боем: «Отбрось все от себя — есть только ты и татами».

— Зачем вам объединять миры? Тогда будет нарушена гармония.

— И мирам настанет конец. Вы знаете это, но не понимаете смысл. Ваш мир забыл мудрость древних, отчетливо понимавших истину устройства мира. Вам попробую сказать проще: гармония удерживает миры от разрушения, но после разрушения она не исчезнет, а изменится. И тот, кто победит, пока все вновь обретет гармонию, или как вы теперь говорите смысл, тот станет над всеми.

— То есть, — Юля задумалась, нервно теребя косу, — вы хотите свергнуть богов и самому стать богом.

— Бинго! Так же у вас сейчас говорят?

— Неа, вы ошиблись временем. Это что-то из старых американских фильмов.

— А как сейчас говорят?

— Никак, ну или я не знаю. Это никому неинтересно, все и так есть в сети. Слишком много всего, чтобы чему-то радоваться.

— Что ж, такую скучную жизнь не жалко и поломать, как вы думаете? Вы можете встать на мою сторону, и вам будет даровано бессмертие.

— Нет, спасибо не надо, — замотала головой Юля. — Вы же сами знаете, что меня это не интересует.

— Знаю, хотел посмотреть на вашу реакцию. Не очень интересно. Нам пора, скоро время казни.

— Какой еще казни? — побледнела Юля.

— Вы забыли? Мы должны казнить предателя, а вы почетный гость. Между прочим, вы имеете право решить, каким образом будет казнен предатель.

— Йока? — она закрыла лицо руками, увидев ответ в его насмешливых глазах. — Я могу попросить о помиловании?

— Нет, но вы сможете выбрать казнь. Не отказывайтесь заранее. В этом я иду вам навстречу, потому что вы мне нравитесь. К тому же я вижу вашу проблему, и для честной битвы помогу ее решить. Вы должны пролить кровь, тогда ваши руки, ваше сердце будет свободным, а я смогу победить достойного соперника. Всем выгодно, как в хорошем бизнесе. Согласны на сделку?

— Разве у меня есть выбор? — Юля насухо вытерла глаза.

— Спросите у вашего камня. Милая вещица, кстати, его хозяйка уже здесь, но вы с ней встретитесь на битве. Я бы ее не пускал, но правила есть правила, и я не властен их изменить. Пока не властен.

Он вышел в коридор, встав у двери. Юля помедлила и пошла следом. Серый мундир без знаков отличия напоминал мышиную шкуру, не хватало хвоста. Она нагнала его, не желая идти сзади, как под конвоем. Инспектор довольно улыбнулся, поймав ее настроение. Он был не против, чтобы они были на равных. Следуя традициям и правилам гостеприимства, он не кривил душой, отдавая честь противнику. Что-то в ней было особенное, непохожее на уверенность или силу, с которой он раньше сталкивался. Впервые против него должна была выступить девушка, совсем юная, не знавшая ни страсти, ни любви, ни отверженности. Она была чиста, и в чистоте ее заключалась великая сила, природу которой он не мог понять. Иногда он жалел, что лишен души, дарованной богами людям в качестве награды и наказания, и человек вправе сам решать, чего больше будет в его короткой жизни. Он мог бы ее получить, слиться с покоренным телом и получить душу, но тогда уйдет его сила.

Юля не догадывалась, о чем думает это чудовище. Как мужчина он был вполне ничего, красивый и в меру подкаченный. Она просто шла, ожидая выхода наружу. За короткие два дня она успела обойти весь корпус, дальше ее не пускали автоматические двери, как и под землей, но здесь был выход наружу, и она несколько раз в день выходила, чтобы размяться и подышать морозной свежестью перед едой. В раздевалке в личном шкафу с табличкой «Юлия» висела выстиранная роба и высокие валенки.

У входа пыхтели сизым дымом две машины. Молодой киборг приветливо помахал Юле, она села к нему, инспектор точно в такой же автомобиль с киборгом устрашающих размеров, и как он смог уместиться в кабине. Машины казались ей знакомыми, она видела такие в музее, но вот в каком не помнила. Странно, что в этом цифровом лагере оставалось место для допотопных автомобилей. Пока они ехали, она пыталась думать как Максим, и решила, что такие машины дают новую степень свободы, так как они не подвластны всевидящему цифровому оку и могут двигаться в любом направлении, пока полон бак. В этот раз киборг молчал, с тревогой и восхищением посматривая на Юлю. Они неслись на бешеной скорости через ледяную пустыню в никуда, как ей казалось. Глазу не за что было зацепиться, и как этот молчаливый балагур ориентировался, она не увидела ни карт, ни навигатора. Но потом вспомнила про имплант и сама себе пожала плечами.

Цель проявилась также резко, как и больно ударила по глазам — это была плаха, напоминающая крест, но тело не висело на брусьях, а было растянуто воздухе, удерживаемое кронштейнами в пяти точках. Юля невольно вскрикнула, а киборг вжал голову в плечи. Все же зря он выбрал этот путь, в очередной раз промелькнуло в ее голове, но уже поздно.

Йока смотрела в небо. Она была спокойна и даже выглядела немного счастливой. Раздетая догола, подвешенная на жутком морозе, она, казалось, не замечает окружающий мир, полностью погруженная в себя, будто бы разговаривая с кем-то. Юля в ужасе смотрела на нее, а Йока улыбалась всем, не опуская взгляда от ясного неба, показавшегося Юле бесконечно злым и жестоким.

— Раньше ведьм и предателей сжигали на кострах, — инспектор встал рядом и начал рассказ, не смотря на Юлю. Она вдруг поняла, что это был знак уважения, противник не хотел видеть ее слабость. — Потом перешли на четвертование и колесование. Много было еще интересного, но все не то. Заметьте, что все это придумали сами люди для себя же. Человек гораздо опытнее и изобретательнее в пытках других людей, чем самый злой дух. На самом деле нет ни злых, ни добрых духов, а есть задача, цель для духа. По достижении цели дух перерождается, получая новую задачу, миссию, если так проще понять. У человека же нет ни цели, ни задачи, кроме обязанности стать собой, что удается довольно редко. И вот к чему пришли сейчас, вы же видите эту странную конструкцию? Она отдаленно похожа на крест, телу придают такую форму, но тело свободно. Посмотрите на робота справа. Его разработали для разных полезных работ: лазерная резка, сгибание и формование и прочее. Хороший работник, пусть и устаревший. И вот решили, что теперь он палач. Казнь в высшей степени примитивна и идеальна, так как приговоренный очень долго испытывает адские муки, особенно это важно для ведьм и одержимых, чтобы находящийся в них дух в полной мере прочувствовал жуткую боль. Духа убить нельзя, но можно заставить его чувствовать боль умирающего тела человека. И в этом участвует ваша душа, ведь боль эта не физическая. Подробнее объяснить вам не смогу, вы не поймете. Прошу не обижаться на мои слова, но это вне человеческого сознания.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — в сердцах крикнула Юля и заплакала, закрыв лицо руками. Йока посмотрела на нее и прошептала что-то. Юля не видела этого.

— А затем, чтобы вы выбрали метод казни. Ваше право решить ее судьбу иначе, но итог будет всегда один — Йока умрет, а вот как, решаете вы. Чтобы вы действительно поняли, расскажу про метод казни, назначенный этой жалкой ведьме. Итак, робот будет снимать с нее кожу. Она будет еще долго жить без кожи, тут и мороз поможет, и немного медицины. Видите тонкие трубочки, идущие из ее левой ноги? По ним будет поступать раствор, который немного поддержит в ней жизнь и не даст провалиться в обморок или отключиться раньше срока. Действительно идеальная казнь, когда тело, лишенное кожи, еще живо, еще все чувствует, как дрожат на ветру оголенные мышцы, а кровь капает на ледяную землю. И живой мертвец все видит, все чувствует, и длиться это будет до полуночи, а сейчас утро.

— Хватит! Пожалуйста, хватит! Что я должна сделать? Что? — она повернулась к нему, ища в лице самодовольство победителя, но инспектор был серьезен, не выражая ни одной эмоции.

— Вам дадут пистолет. Таким пользовались несколько веков назад. Вы можете решить ее участь в одно мгновение, не бойтесь промахнуться, пистолет с самонаведением. Но поторопитесь, через пять минут робот начнет свою работу, — он протянул ей тяжелый пистолет.

Юля взяла оружие, рука не дрогнула, пальцы крепко сжали рукоятку. Можно было бы попробовать перестрелять всех, но в этом не было никакого смысла. Она и не думала об этом, а подошла к Йоке.

— Прости меня, но я должна убить тебя, — дрожащим голосом проговорила Юля.

— Это ты меня прости, что тебе придется это сделать. Ты можешь отказаться, я все вытерплю.

— Нет, нет, нет! — закричала Юля. — Если это единственное, что я могу для тебя сделать, то я это сделаю. Что говорит твой дух, что он говорит?

— Он желает тебе удачи и верит в тебя, как и я. Прощай, Юля, ты была моим единственным другом. Пора, убей меня, — Йока закрыла глаза, чтобы ей было легче.

Юля отошла назад и зажмурилась. В голове все кружилось: и прошлое, и настоящее, и будущее, из ее кошмаров. Ее тошнило, но звук просыпающегося робота заставил взять себя в руки. Она открыла глаза и подняла пистолет. Оружие тут же наметило цель, лазерный прицел уперся точно в лоб Йоке. «Раз, два, три», — вслух посчитала Юля и выстрелила. Ничего будто бы не произошло, только руку дернуло от отдачи, а по ушам ударил звук выстрела. И больше ничего, но как это возможно, почему нет ничего, и куда все делось, почему она больше не видит Йоки, не чувствует мороза и жгучей боли в горле и пищеводе от сдерживаемой рвоты?

Юля открыла глаза. Она снова в кровати, но не дома, а в этой комнате. Ее переодели, рука все еще дрожит, она чувствует тяжесть оружия. Память молчит, так лучше, пусть молчит и никогда не возвращается. И она больше не боится, кровь пролита, она знает это. Юля села и посмотрела на себя в зеркало напротив, оставшееся от шкафа, переделанного в обувные полки. Юля в зеркале смотрела на свои руки, потом на себя на кровати и шептала: «Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я убийца. Я убийца, убийца, убийца!»

Сердце не болело, как не болело что-то другое в груди. Оберег горел, не обжигая, разогреваясь сильнее с каждым словом. Смерть внутри нее, и она не боится смерти.

58. Накануне конца

Город потерял свое лицо. Увешанный флагами, растяжками, утыканный интерактивными билбордами и кричащими плакатами, преграждающими путь, отбирающими половину тротуара, он напоминал плохо снятый фильм про тоталитарное общество будущего, стремившегося глубоко в прошлое. Серьезные и уверенные лица решительных молодых людей смотрели на каждого, кто решился выйти из дома. Плакаты стояли даже во дворах и на детских площадках, попирая нормы положения законов об агитации и рекламе. Законы больше не важны, жалкие бумажки, мешающие Великой Трансформации. Любой, кто высказывался против, любой, кто сомневался или задавал слишком много вопросов считался предателем, которого карали не правоохранительные органы, способные лишь действовать в рамках отживших свое законов, а летучие отряды, дружины «Правды и справедливости». В лучшем случае виновный, а значит предатель, отделывался унижением и избиением под камеры. Наступал Новый год, праздник, неокрашенный политикой настолько, чтобы застревать в зубах, но город был мертв. Городские артерии вяло пропускали редкие партии коммерческого транспорта, ходили пустые автобусы, в метро было ужасно тихо, и никакого ежегодного наплыва гостей и закупщиков из регионов, никакого праздника и веселья, яркий наряд города сник и спрятался за всепоглощающими лозунгами движения «Правая воля». Жизнь замерла, ожидая разрешения жить.

Егор объезжал город день за днем, когда не надо было сидеть на партсобраниях. Он умело входил в дискуссию, выражаясь не хуже заправского комиссара из фильмов прошлого века, но это был не он. То, что он забрал у Авроры, работало на него. Он подавил это в себе, переборол своей внутренней тьмой, перед которой трепетал даже этот черный дух. Аврора бы не смогла с ним жить, как не смогла бы его принять и подчиниться — она бы умерла, желая уничтожить то зло, что в нее втолкнули, изнасиловав душу. И в этом не было никакого смысла. В дороге Егор был один, его машину не смели пичкать жучками и скрытыми камерами, его уровень был близок к Пророку, и главный дух, заключивший себя в тело женщины, принимал его за своего.

Сам того не осознавая, он ездил по маршруту будущего победного митинга, который должен был завершиться полной победой. Нет, речь о выборах совершенно не шла. На собраниях все только и говорили о решающей битве в верхнем мире, после которой они должны будут взять власть в свои руки, обеспечить надежный фундамент и тыл нового мира. И еще много подобных слов и конструкций, не меняющихся вот уже несколько веков, но суть оставалась одна и та же — получить власть, абсолютную, безвременную. На Лубянке уже строили помосты, по периметру расставляли походные кухни и наливайки с большими бочками, стилизованными под старину, которой никто никогда не видел. Такие пункты питания или пищеблоки с сортирами будут на всем пути следования. Улицы зачищались от снега и лишних рекламных конструкций, срывались вывески с магазинов, к ним кидали кабель, прокладывали трубы водоснабжения, никого не спрашивая, просто взламывая двери, если кто-то сопротивлялся. Ничего не должно было больше напоминать о старом гнилом мире, и только чистые душой и телом смогут войти в него, и новый мир примет их. Об этом знал каждый житель страны, с утра до вечера ему вбивали это в голову через все медиаисточники, для надежности обходя квартиры, агитируя и угрожая одновременно.

Потоки на митинг должны будут идти от всех главных магистралей от третьего кольца. По плану реконструкции столицы Москва должна была закончиться третьим кольцом, остальная часть должна быть расселена, жилые здания снесены. Вряд ли кто-то всерьез смотрел на план реконструкции страны, а ведь движение «Правая воля» ничего не скрывала, как никто и никогда ничего не скрывал, было бы желание разобраться и понять. Большинству хватало лозунгов о Величии и Возрождении, просто и доступно, без понимания, что за величие надо заплатить своей жизнью. На собраниях Егор улыбался, когда лидер движения или высшие члены говорили о победе над чужеродным светом, мешавшим все эти тысячелетия истинному пути. Его смешило, что они искренне верили, что тьма может победить свет, и никто не замечал в его улыбке насмешку, его молчаливое согласие очень ценили. Но он знал точно, что тьму, их тьму, способна победить только другая тьма. Подобное пожирает подобное, чтобы выжить. Он чувствовал себя шахидом, увешанным взрывчаткой, но даже если его раздеть, разрезать кожу и разорвать плоть, то никто не сможет найти взрывчатки, скрытой внутри сердца. Его черная ненависть к ним была гораздо сильнее их желания власти, сильнее их жалких побед над послушными овцами, готовыми любой власти подставить бок — стриги, режь, жри. И он перестал спать, боясь, что даст слабину, и отобранный у Авроры черный дух выберется, даст им понять, кто на самом деле притаился среди них. Странно, но отсутствие сна вовсе не мешало жить, тело работало отлично, но все же он чувствовал, что давно мертв, просто смерть его отсрочена на короткое время

Иногда он возвращался в прошлое, проезжая по улицам любимого города, принесшего столько радости и горя, он включал The Doors и следовал за солнцем. Под любимую группу он заново переживал всю свою жизнь, на недолгое время вырываясь из плена. Он безумно скучал по ненавистной работе, сколько раз он увольнялся, сколько раз забирал заявление обратно, чувствуя себя жалким трусом, что бросил дело. Права была жена, считавшая, что он никого не любит, кроме своей работы. Теперь его дела ведут другие, если им это позволили. Аврора каждый день выкладывала фотографии кота в запрещенной соцсети, она делала это для него, и когда в кадре появлялась и она, еще больше похудевшая, но улыбающаяся ему, он был счастлив. Хотелось написать в ответ, но так он подставит ее, Аврора была в разработке, за каждым шагом следили агенты, но подобраться не могли. Что-то говорили о защите и смеялись, что после битвы она больше никому не поможет, и каждый ответит. Для него было главным, что она жива и видит его, пускай и в агитационных роликах. Специально для нее он ездил в приют для животных и на камеру гладил тощего рыжего кота, большего он передать ей не мог, и не стоило этого делать, даже думать не стоило.

И как же люди не понимают, как же они не видят, во что их в очередной раз превращают, как собираются переработать, перемолоть и сожрать? А, может, тогда и не надо за них бороться, если они сами этого не хотят? Зачем пытаться сделать добро тому, кто первый же тебя обвинит, осудит и растопчет, почувствовав призрачную власть? Егор постоянно задавался этими вопросами, отбрасывая от себя все сомнения. Он знал, что черный дух внутри него только и ждет, когда он сдастся. И это он сеет внутри него сомнения, это он подтачивает его опору, желая опрокинуть и впиться в горло. Егор знал, что делает это для себя и только для себя, не желая другой, черной и подлой жизни тем, кто был ему дорог, тем, кого он не знал, но точно знал, что они не могут выступить против, что им есть, кого терять. Что может принести победа, если все, за кого ты бился, погибнут, а ты остался? Поэтому борются единицы, одиночки, борются за себя, за лучшую жизнь тех, кого любят. Так было всегда, и этого слишком мало, чтобы победить, но достаточно, чтобы остановить. Победа невозможна по законам природы, по законам мироздания, которые невозможно отменить даже самым грозным указом, положенным на курицу. Гармония мира в постоянной борьбе, в постоянном переходе точки невозврата и обратно, зависании на границе, чтобы с новой силой начать колебаться. И в этом колебании слышна будет только чистая нота, так устроен наш мозг, так устроена наша душа, и волей-неволей все мы стремимся достичь чистого звука, вот только пути у всех разные.

Егор остановился на площади у памятника космонавту, взлетавшему в небо, покорителю космоса, творцу нового чистого стремления к познанию мира. Памятник окружили десятиметровыми стендами, где президент страны пожимает руку лидеру движения «Правая воля». И сразу видно, кто теперь хозяин, кто не слеп, тот поймет, что передача власти произошла навсегда. Егор засмеялся, разогреваясь от хохота. Машин не было, пешеходов тоже, а камеры не смогут распознать, как разгорается внутри него черный огонь, как чернеют глаза, превращаясь в антрацит, уничтожая грань между зрачком и белком, как из пальцев начинает струиться пламя. Еще не время, но запал уже взведен. Все будет так же, как у древних: три дня и три ночи, и будет битва между светом и тьмой, но не здесь. В столице тьма уничтожит другую тьму, страха нет, но душу рвет нетерпение. Надо дотерпеть.

День тянулся невыносимо долго. В отделении царило непонятное затишье, больные что-то чувствовали, слишком смирные и покорные. Молчали и местные собаки, любившие порычать после обеда на редких пациентов отделения неврозов, тщетно пытавшихся скрыться от себя в прогулочной зоне. Лежал чистый пушистый снег, красивыми барханами приглашая к игре, но даже «большие дети» попрятались по палатам, ни в какую не соглашаясь идти на прогулку.

Медперсонал тоже молчал, с подозрением посматривая друг на друга. Атмосфера сгущалась, вытесняя кислород, замещая его подозрительностью и беспокойством. Аврора задыхалась, часто выходя в сквер, куря в неположенном месте, никто не останавливал, не грозил наложить штраф, как обычно. Карты заполнены, отчеты составлены еще на прошлой неделе, осталось добить цифры за декабрь, и она свободна на праздники, в этом году не ее очередь дежурить. И все же, как и больные, она не хотела идти домой, и только кот заставлял каждый день возвращаться вовремя. Она всерьез думала принести кота на работу и переждать бурю здесь за бетонным забором, в дурку никто не полезет.

— Не берет? — высокий полноватый врач протянул ей стаканчик с кофе. Он смешно поправил очки, по-доброму, даже как-то по-детски улыбнувшись. Это сразу подкупало и пациентов, и частые проверки. Поэтому отдувался за всех обычно он.

— Спасибо, Денис, — Аврора выразительно посмотрела ему в глаза, заметив, что он перестал так открыто смущаться от ее взглядов. — Телефон выключен, в сети ее не было вот уже сутки. Я звонила Игорю Николаевичу, но он был занят.

— Не переживай, все хорошо, — он поправил на ее плечах наброшенную куртку, она по студенческой привычке в любую погоду выходила курить в наброшенной на халат куртке. От сигарет становилось еще хуже, она затянулась и закашляла, частыми глотками запивая горькую мерзость во рту. Кофе оказался очень сладким и без сливок, пожалуй, слишком крепкий для нее, но отлично прочищавший мозги.

— Хватит давиться, — он забрал у нее сигарету и затушил об урну. — Чтобы больше не курила, отдай пачку.

— Держи, — она улыбнулась и отдала только начатую пачку тонких ментоловых. Сразу стало легче, и она улыбнулась. — Знаешь, я тут подумала, но нет, ты решишь, что свихнулась.

— Второй раз не получится, — улыбнулся он. — Давно мы с тобой в наш кабачок не заглядывали, но я сегодня в ночную.

— Жаль, а то я хотела позвать тебя к себе домой. Вот только обломаю, я хочу есть и спать, извини, — она широко улыбнулась, столько наивной грусти было в ее глазах, что он засмеялся.

— Спасибо, я очень польщен и буду ждать, когда наши графики совпадут.

— А как твоя Машенька? У вас все хорошо? — она ехидно посмотрела на него.

— А, решила кольнуть в любимое место. У меня нормально, у нее, наверное, тоже. Такие, как она, никогда не пропадут.

— Ладно, извини. У меня с весны никого не было, просто хочу, чтобы ты знал. Так что мое предложение очень даже серьезно, цени, Денис Давыдыч.

— Ценю и трепещу в нетерпении, — он галантно поцеловал ее руки, Аврора хотела скривиться, как обычно, но сейчас ей было очень приятно. — Пойдем, уже дрожишь вся.

— Это нервное, вот никак не выберу себе таблетки, все не нравится. Может, ты мне выпишешь?

— Тебе поспать надо. Я думаю, что тебе стоит поехать в Красноярск к Мэй. Я тебя прикрою, не переживай.

— Спасибо, но как же я брошу кота?

— Ничего, я могу его навещать.

Они подошли к входу, встав под козырьком. Это было самое безопасное место, странным образом камеры повесили так, что входа видно не было. Аврора обхватила его лицо ледяными ладонями и поцеловала. Он прижал ее к себе, она уткнулась в его широкую грудь и глухо зарыдала. С ним было тепло и спокойно, а сердце, наконец, выпустило накопленную тревогу, сразу стало легче дышать, захотелось есть, а ведь она не ела со вчерашнего дня.

— Аврора, вот вы где. Ой, простите-простите, — В двери стояла пожилая медсестра, видевшая еще живого Хрущева по телевизору. — Аврора, вас там ищут. Приехали полицейские или прокурорские, я не разобрала. Я сказала, что вы пока заняты. Я помариную их полчасика, но потом приходите, а то попадутся на глаза зам замычу.

— Я скоро приду. Спасибо, Татьяна Игоревна, — Аврора вытерла слезы, улыбнувшись ей.

— Да ладно тебе, не торопись. Все, меня нет, — медсестра скрылась.

— А ведь она нас давно поженила, — Аврора тихо рассмеялась. — Все время мне твердила, что я побегаю-побегаю, а все равно выйду замуж за Дениса Викторовича.

— Знаю, она меня тоже пушила постоянно. Я могу с тобой сходить, мои все спокойные, лежат и потолок на миллиметры делят.

— Мои тоже. Пойдем, а то мне страшно. Раньше я не была такой трусливой, что-то во мне сломалось.

— В нас всех что-то сломалось, раз мы докатились до такого, — он не договорил, выругавшись про себя.

В фойе, как называла первый этаж Аврора, ее ждал Игорь Николаевич и два офицера с погонами попроще. Она сразу поняла, что они тут главные, а Денис, почти не шевеля губами, еле слышно сказал, что это сб-шники. Игорь Николаевич одобрительно кивнул, а офицеры заметно встревожились, не снимая с лица сияющих улыбок.

— Добрый день, Игорь Николаевич. Чем могу помочь? Это мой коллега, Денис Викторович Давыдов, он хороший специалист и будет очень полезен, — она говорила это с каменным лицом, отыгрывая положенные нормы этикета, обращаясь к старшему по званию.

— Очень хорошо, рад знакомству, — Игорь Николаевич пожал широкую ладонь Дениса. — Тем более что Дениса Викторовича наш разговор также касается. Мои коллеги представятся сами.

В его голосе было столько вежливого презрения, что Аврора с трудом сдержала ехидную улыбку. Денис стоял с непроницаемым в своей защитной вежливости лицом, внимательно читая развернутые удостоверения. Красных ксив он видел немало, а эти ребята были непростые, опасные. Аврора растерялась, и он повел всех в бывший кабинет завхоза, который переехал на чердак, чтобы его не донимали. Из кабинета сделали небольшую переговорную, в которой кроме овального стола и стульев ничего не было, чтобы не засиживались. Аврору он посадил к окну, сам сел слева. Игорь Николаевич сел справа от нее, а два офицера напротив, трое против двух.

— Вы узнаете этих людей? — сидевший слева офицер пододвинул к Авроре планшет.

— Да, узнаю, — Аврора листала фотографии Альфиры и Максима. Как же они исхудали, совсем не похожи на себя прошлых, оставшихся на фотоснимках в облачном хранилище. Альфира улыбалась, усталая, счастливая и немного грустная. Максим сдержанный, видно, что ему больно, что он терпит и молчит. — Это Альфира и Максим. Они пропали летом вместе с Юлей и Ильей. Альфира выглядит вполне здоровой, но у Максима серьезные проблемы. По фотографиям видно, что он испытывает постоянную боль. Денис Викторович, как вы думаете?

— Согласен с коллегой. У молодого человека мышечные боли. По фотографии сложно сказать, но скорее всего это результат травмы или побоев. Он стремится согнуться в неестественной позе, скорее всего на его теле обширные гематомы, особенно на спине и бедрах.

— Мы не просили вас ставить диагноз, — сказал офицер слева, лучезарная улыбка сошла с лица, обнажив холодное презрение. Второй офицер все так же улыбался, с вызовом смотря на Аврору. — Знакома ли вам эта девочка?

Офицер открыл другую папку. На фотографиях была Айна. Девочка потерялась в безликой палате, одетая в простую пижаму. Черные волосы убраны в аккуратный пучок, украшенный нитями красных ягод и палочками шоколадного цвета, чувствовалась рука Мэй. Айна не знала, куда себя деть, и очень волновалась, ища слепыми глазами кого-то. Было видно, что она боится фотографа. На одной фотографии она встрепенулась, расцвела, широко улыбнувшись, смотря вправо от фотографа. Аврора готова была поклясться, что увидела в отражении белых глаз девочки Мэй. Глаза пугали, но глядя на лицо девочки, быстро забывались. Затянутые белой пеленой, скрывавшей зрачок, делавшей глаз сплошным белым белком, они все равно были живые, как и лицо девочки, на десяти простых фотографиях проявившее сотню эмоций. И как же девочка была похожа на Мэй, если бы Аврора не знала, то назвала бы ее дочерью, но у Мэй не было детей.

— Я не знаю эту девочку, — наконец сказала Аврора, улыбаясь. — Очень хорошо, что она среди друзей. Что у нее с глазами.

— Врожденный дефект. Есть заключение офтальмолога, вы его получите позже, — второй офицер перестал пялиться на нее и стал серьезным. — Вы пытались связаться с Мэй?

— Конечно, но у нее номер постоянно выключен.

— Ей пришлось поменять номер, так как ее атаковали религиозные фанатики. Как только стало известно об обнаружении пропавших, ее стали атаковать, угрожать, проклинать и так далее. Думаю, не мне вам объяснять, на что способны подогретые религиозные фанатики, Но скажите, вы знали, зачем Мэй и некая Лана Ким едут в Красноярск?

— Да, знала. Точнее знала, что едут. Мэй говорила, что есть шанс найти ребят. Она не знала, как и почему, я тоже этого не знаю, но это сработало.

— А как вы думаете, почему это сработало? — офицер слева внимательно смотрел на нее.

— Я не знаю. И честно говоря, не хочу знать. Ребята нашлись — это главное. Вот бы еще Юля нашлась, может, она где-то рядом.

— Откуда у вас информация, что она может быть рядом? — офицер слева снисходительно улыбнулся.

— Ниоткуда, просто надежда, что она тоже скоро найдется.

— Скажите, какую роль в обнаружении пропавших сыграла Лана Ким? — спросил второй офицер, переглянувшись с коллегой. Определенно они забавлялись.

— Не знаю, вам стоит задать эти вопросы Лане Ким, — Аврора спокойно выдержала их взгляд. — Думаю, что Мэй также ничего не знает.

— Почему вы так думаете? — спросил офицер слева.

— Потому, что с самого начала этого дела нас ведут, но кто и куда мы не знаем.

— Вот вы и узнаете. Вы завтра отправляетесь вместе с моим коллегой в Красноярск. Ваша задача разговорить Альфиру и Максима. Все допросы вы будете проводить вместе с моим коллегой, вам стоит подружиться, — офицер слева сально улыбнулся.

— Валерий, — второй офицер было протянул ей руку, но быстро поняв, что она не пожмет, приложил ее к сердцу. — Уверен, что мы подружимся.

— Уверена, что нет. Я не могу уехать. У меня отделение, мне надо согласовать командировку с руководством.

— Об этом не беспокойтесь, с вашим руководством все улажено. Вы направляетесь в командировку, суточные и другое получите как положено, — офицер слева демонстративно посмотрел на часы. — Вылет рано утром, вам стоит подготовиться.

— Я могу за вами заехать, — сказал второй офицер.

— Пришлите билеты, я доеду сама. Не бойтесь, я не опоздаю, — она бесстрастно посмотрела на улыбающегося офицера. От понимания того, что вот с этим она должна будет пытаться разговорить ребят, которые и так пострадали, ей становилось тошно. Если бы не Денис, сжавший ее колено, она бы точно что-нибудь высказала. — До завтра, Валерий.

— Увидимся, Аврора. Смотрите, не пальните еще раз, страна второй революции не выдержит.

Ох, сколько раз она слышала эту тупую шутку. Сколько человек считали своим долгом поупражняться в остроумии над ее именем, и скольким она затыкала рот, унижая до уровня пыльного плинтуса. Но сейчас она промолчала, потому что она их презирала и с трудом скрывала это на лице. Желая спастись, она посмотрела на Игоря Николаевича, сидевшего все это время молча.

— Ты права, главное, что ребята нашлись. И Юлю найдем, я тоже в это верю. Плохо то, что Альфира и Максим ничего не помнят. Здесь какой-то блок в памяти, они не замалчивают, а просто тупик, как в стену упираешься. Может, тебе удастся подобрать ключик, как ты подобрала к Алисе.

— Не знаю. У Алисы был страх, а ни Альфира, ни Максим ничего не боятся. Тут другое, поэтому не буду прогнозировать результат, — она открыла на планшете фотографии Альфиры и Максима, потом снова Айны. — Девочка травмирована и очень сильно. Ее нельзя трогать. Если она установила контакт с Мэй, то это будет пока лучшей терапией для нее. Она как будто из другого мира, она совсем другая.

— Ты права, с Мэй они очень подружились. Мэй несла ее с танкового полигона. Мы тебе не сказали, где их нашли. Так вот они оказались на территории военной части, на танковом полигоне, где хранят старые танки.

— Танковое кладбище? — удивилась Аврора. — Так на карте все сходилось в этом месте, помните?

— Стоп! А вот теперь вам стоит помолчать. Если кто-нибудь из вас передаст эту информацию в СМИ или расскажет кому-нибудь, то вы будете отвечать по всей строгости закона. Эта информация строго секретна, а в отношении тех программистов, которые создали эту карту, мы еще разберемся, — офицер слева сощурил глаза. — Не забывайте, Аврора, мы проверим и вашу причастность к этому делу. Пока же мы привлекаем вас как специалиста. Ваши коллеги на месте ни на что не способны, но не думайте, что это дает вам иммунитет. В нашей стране иммунитета не может быть ни у кого, запомните это.

59. Tomorrow never come

В палате стало непривычно тихо. Исчезли звуки из коридора, сквозь приоткрытую дверь доносился постоянный гул телевизора, смешки медсестер и звяканье подносов на тележках. Неслышно было даже неистребимого бурчания и комментирования телевизора завсегдатаями ЛПУ, сбегавшими в эти белые безжизненные стены, надеясь обмануть судьбу. Коридор был пуст, телевизор выключен, пациенты по палатам с плотно закрытыми дверьми, медсестры в своем закутке, лишь принудительная вентиляция шелестит чуть заедающими лопастями.

Айна рисовала карандашами. Цвета ей были неважны, она рисовала в негативной форме, рисунок проступал в виде белых силуэтов на черном, красном или синем фоне из отрывистых и очень точных штрихов. Как могла так рисовать слепая девочка, не понимали врачи и профессора, мучившие девочку осмотрами по два-три часа в день. Айна не сопротивлялась, доверяя Мэй, всегда сидевшей рядом, мягко сжимавшей руку в особо тревожные моменты. Никто не понимал, кроме Мэй и Авроры, единственной, кто не задавал девочке никаких вопросов, откуда она, кто ее родители, где и как она жила и тому подобное. От этих вопросов Айна впадала в ступор, не в силах ничего ответить, а потом долго плакала и звала кого-то, разобрать речь было сложно. Айна разговаривала с интересным акцентом, напоминавшим сразу несколько диалектов. Как и девушки с Урала, она завышала тон на последнем слоге в конце предложения, но в то же время говорила немного распевно, словно пела длинную песню о снеге, о бескрайней ледяной пустыне и редком, но теплом и добром солнце, способном оживить даже самый мертвый лед.

Альфира и Максим молчали, но не потому, что что-то скрывали, а потому, что не могли ответить. Их допрашивали каждый день, по шесть-восемь часов, пока не вмешивался лечащий врач, выгонявший озлобленных чекистов из палаты. Максим лежал в реанимации под капельницами, Альфиру к нему не пускали, только Мэй, носившей записки влюбленных, чувствуя себя при этом немного молодой. Аврора никого не допрашивала, она просто разговаривала, выводя на воспоминания из прошлого, когда еще не было этого кошмара, шаг за шагом выходя к незримой стене, защищавшей сознание спасенных от перенесенного ужаса. Она поставила выборочную амнезию, написав не одну стопку бумаг, чтобы от ребят отстали хотя бы на время. Препараты и витамины были полезны и здоровому человеку, лучшее, что можно было сейчас сделать, так это не трогать. И это очень раздражало приставленного к ней сотрудника, требовавшего ускорить дознание, натыкаясь каждый раз на стену доводов и подкрепленных анализами и выводами противопоказаний. В конце концов надсмотрщик стал пропадать, появляясь в больнице под вечер с пачкой дежурных вопросов, став Авроре еще противнее. От бравого офицера несло дешевым виски и шлюхами, как быстро опускается человек от безделья.

Аврору больше всех интересовала Айна. Девочка в первый день знакомства не испугалась ее, долго и бережно ощупав лицо и голову. Потом Айна взяла листок и нарисовала цветок синим карандашом. В отличие от остальных рисунков, она рисовала именно карандашом, а не штриховала пустоту. Цветок получился колючий и грустный, но сквозь иголки проступала еле заметная улыбка. Ее первой заметила Мэй, сказав, что это точно она. Аврора разглядела не сразу, уже после трех ночи, сидя на полу в номере, она увидела рисунок глазами Айны и Мэй. Денис тоже сразу ее узнал, что еще сильнее разозлило Аврору, получается, что она одна себя не знает? Какой удар по профессиональной чести! Айна и Мэй были удивительно похожи. Внешнее сходство сразу бросалось в глаза, но гораздо сильнее Аврору поразила их связь, образовавшаяся моментально, будто бы каждая прятала внутри конец оборванной цепи, в надежде найти вторую часть и воссоединиться. При всех Айна называла Мэй по имени, но, оставаясь наедине с Авророй, изредка называла ее мамой, тут же прося Аврору ничего не говорить Мэй. Девочка боялась стать навязчивой, потерять близкого друга, неуверенная в себе, неуверенная в своей нужности другому. Аврора не переубеждала ее, мягко подводя к тому, что Айна слишком критична к себе, а Мэй никогда и никого не бросает. Девочка это понимала, но страх был сильнее. Аврора видела, сколько в ней страха, сильного и уверенного, сколько еще предстоит работать, чтобы малыми шагами выдавить его до капли. Айна напоминала детей, выживших после многих лет домашнего насилия или тюрьмы детдома, но в то же время девочка была сильная, и у нее был человек, очень близкий, который заботился о ней, который был ее опорой, и которого больше нет. Айна могла это точно сказать, никакого блока не было. Она знала, что дед умер. Плакать о нем она не могла, истощив колодец слез до капли. Вспоминая о деде, Айна искала Мэй или Альфиру, она очень пугалась, что осталась одна, пока не привыкла к Авроре. Они подружились, Аврора в основном говорила, а Айна рисовала ответы. И все невыплаканное, подобно сломавшемуся психотерапевту, Аврора принимала на себя, полночи сидя в углу кровати и плача. Не помогали таблетки, от алкоголя ее тошнило, и если бы не Мэй, она бы перестала есть. Мэй, как всегда, знала лучше других, что им нужно, но никогда не могла понять этого для себя, за нее это делала Айна.

— Камиль прислал сегодня, — Мэй показала фотографии на планшете. Почтовая программа чуть тормозила, и кадры менялись со странной задумчивостью.

— О, заколотили окна. Правильно, могут разнести, — Аврора кивнула сама себе, глядя на безликие фанерные щиты, которыми Камиль закрыл ресторан, вывеску он тоже снял. Также выглядела вся улица, будто бы город готовился к бомбардировке. — Хорошо, что вы закрылись.

— Да, но от нас требовали, чтобы мы работали в праздники. Я задним числом издала приказ о ремонте зала и дезинфекции. Придется пройти внеплановую проверку, но когда это еще будет. Знаешь, у меня такое чувство, что завтра не наступит никогда. Мы застряли здесь, и ничего больше не существует.

— Это ты еще в городе не была. Там чувствуется, что завтра уже умерло, а прошлое пожирает пространство квартал за кварталом. Мертвый город с мертвыми гражданами.

Айна подняла голову от рисунка и улыбнулась. Сделав последние штрихи, она удовлетворенно дотронулась до рисунка, осторожно, чтобы не смазать грифель.

— Посмотрите лучше сюда, — распевно попросила девочка. — Вы слишком много думаете, а завтра все равно наступит и на земле, и под землей.

Мэй и Аврора склонились над рисунком. Из-под черных штрихов, напоминавших при первом взгляде бесформенные фигуры, проступал свет, яркий и неожиданно теплый. Глаза не сразу видели его, но восход солнца, разрезающего непроглядную тьму, становился все яснее и четче, пока не оставалось только оно — солнце, слепившее глаза, заставлявшее улыбнуться и выбросить из сердца тревогу.

— Битва будет здесь? — Юля с тревогой осмотрелась, не находя в идеально ровном ледяном поле ничего, что хоть на малую долю отличалось от бесконечного поля. Даже небо и тучи были одинаковыми, будто бы отрисованными ленивым художником, решившим все локации закрыть одним шаблоном.

— Здесь и не здесь. Битва будет везде, — Лана туже затянула шарф, пряча лицо от ветра. Юля замоталась с ног до головы, остались одни глаза. — Ты боишься?

— Да, очень. Но они же этого и хотят, чтобы я испугалась и сдалась.

— Конечно, но в твоем страхе нет ничего позорного

— А если я проиграю, что тогда будет?

— Никто не знает, даже я. Хуже страха лишь твои сомнения.

— Нет, я все решила и буду биться, — Юля закрыла глаза и кипящая внутри ненависть разгорелась с новой силой. Она зажглась, засветилась, мощным лучом проткнув серое небо.

— Не торопись, не расходуй силу зря, она тебе понадобится. Помнишь наши тренировки? — Лана сжала ее плечо, Юля успокоилась и погасла.

— Помню. Вот бы мне силу всех этих мастеров! — Юля засмеялась. — Пока вы не пришли, я думала, что все забыла.

— Ты ничего не забыла. Придет час, и ты ощутишь их силу. Они бились здесь до тебя, их сила навсегда осталась здесь, она тебе поможет. Не думай о других — думай о себе, тогда сможешь победить. Чужие мысли, чужие чувства делают тебя слабее, только твои желания и чувства помогут тебе.

— Да, я понимаю, о чем вы. Я этого и хочу. Я поняла это на крыше в тундре, вы же знаете, что она со мной разговаривала, да?

— С тобой говорил Бог. Ты смогла до него достучаться, — Лана улыбнулась, это было видно даже сквозь толстый шарф. — Твоему противнику никогда не подняться до твоего уровня, и оно это знает.

— Оно? Я думала, что это он.

— Тебя не должно смущать выбранное им тело. Можешь называть его злом, но это людской термин. Вы любите все упрощать, а во Вселенной нет ни зла, ни добра.

— Знаю, вы говорили. И Йока мне это объясняла. Я не хотела ее убивать.

— Ты знаешь, что должна была это сделать. Посмотри налево, узнаешь?

Юля повернулась, вращать головой в замотанном состоянии было трудно, проще поворачиваться, как играет с солдатиками ребенок. Она чувствовала себя таким же оловянным солдатиком, но со своей программой. К ним летел дрон, а за ним несся на бешенной скорости волк-киборг. Юля сразу поняла, что это Илья. Она видела его на могиле Йоки, волк лежал рядом и протяжно скулил, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на Юлю и не разорвать на части. Оно, этот холеный офицер, всегда был рядом смеялся, подначивая и ее, и волка к схватке.

Волк встал в двух прыжках от нее и смотрел, не мигая в глаза. Юля не отворачивалась, выдерживая тяжелый взгляд. Вдруг что-то внутри волка дрогнуло, глаза изменились, став знакомыми, немного грустными, но заботливыми, слишком серьезными. Илья справился со своей ненавистью, он не вернулся, он никуда и не уходил. В той ярости, которую волк сдерживал в себе, Юля видела Илью, узнавала его настоящего, не того смущенного парня, влюбленного по уши в нее, а твердого и упрямого. Здесь он был свободен, вот только опять один — она убила ее. Такова судьба, и Юля могла причинить ему только боль, совершенно не желая этого.

— Он присягает тебе. Поверь, он многое сломал в себе, чтобы сделать это. Они придут на битву и встанут рядом с тобой. Ты будешь не одна — Это их выбор, — передала сообщение Лана, волк рыкнул и с чудовищной силой разломил заледеневшую землю.

— Кто они? — опешила Юля.

— Они, посмотри за спину, — Лана засмеялась.

Юля обернулась и увидела, что к ним бежит черная лавина волков самых разных модификаций. Она еще никогда не видела столько киборгов сразу, стая закрыла собой горизонт. Волки рычали, выли, дрожа от нетерпения и силы.

— Это что, мое войско? — всхлипнула от радости Юля.

— Да, вот только не плачь, а то они тебя загрызут, — засмеялась Лана. — Они сами организуются, твоя битва будет в центре, не смотри и не думай, что с ними — они будут думать за тебя, они будут защищать тебя.

Юля выдохнула и посмотрела на серое небо, еще сохранившее ожог от ее огня. Солнце осветило Юлю, она почувствовала, как сила входит в нее, и испугалась, что сейчас лопнет. Лана сжала ее плечи, стало гораздо легче, успокоилось сердце, ставшее бездонным, наполненное кипящей плазмой.

— Я готова. Да, я боюсь, но я готова, — уверенно сказала Юля.

60. Пирамида

Стало вдруг темно. Нет, зимнее солнце еще занимало место на небе, но его время прошло. Ровное и безоблачное небо покрылось серо-черной коростой от десятков тысяч факелов и тысяч костров, разведенных прямо посреди проезжей части из десятков сваленных друг на друга машин, еще недавно блестевших заманчивой привилегией.

На марш вышли миллионы, каждую полусотню вели командиры, в руках которых горел и безжалостно чадил огромный факел из грубо сваренного железа, наполненный чистой нефтью. Густой липкий дым наполнял легкие и ума людей, не оставляя места даже самой малой части души. Они становились глиняными, пустыми внутри, принимающими уродливую форму злого и безрукого мастера, и малая часть света билась внутри, желая вырваться на свободу, покинуть навсегда это тело, этот город, этот мир. Если взлететь и взглянуть вниз с высоты полета самого храброго стрижа, то видна будет расплющенная пирамида, высеченная из живого тела города, с кривыми гранями, далекая от совершенства природной гармонии, как и многое, созданное человеком в попытке повторить.

Люди шли, и город пропал, спрятался в тени смога, став безмолвным руслом мертвой реки, по которой текла всепоглощающая лава. Но она текла не от вулкана, а к нему, стремилась в вершине расплющенной пирамиды, к горящему черным пламенем Соловецкому камню. И только старый детский магазин и Политехнический музей со страхом и вызовом смотрели на лаву, на вершину вулкана, не боясь, что она поглотит их, коля глаза тех немногих, кто осмеливался обернуться и взглянуть им в лицо.

На Лубянской площади пылала от прожекторов огромная платформа. Колонки ждали первых слов победителей, безмолвно стоявших над толпой, смотревших на них благосклонно, заглядывая в душу каждого. По всему пути следования колонн, на всех мертвых артериях древнего города высились экраны, в деталях показывающие вершину пирамиды, куда не каждому суждено взобраться, но каждый сможет стать ее фундаментом, надежной опорой.

Егор стоял справа от лидера движения «Правая воля» и чувствовал, что они хозяева этих людей, хозяева этой земли, а будущем и всей планеты. Планы никто не скрывал, и позади стояли все те, кто до недавнего времени олицетворял власть в этой стране, теперь покорные, покоренные и жалкие слуги, наполненные черной энергией, бьющей фонтаном из всех, кто был на сцене, кто подбирался к ней, кто шел с факелом в руках, управляя жалкой волей големов, идущих на смерть, идущих на жизнь, не видя никакой разницы. Когда начался митинг, Егор потерял себя, стоя в стороне, смотря на свое тело, на страшно вздымающиеся в небо руки, слушая громкий, режущий внутреннюю часть черепной коробки голос, удивляясь, как это он так может. А внутри все кипело и взрывалось, амулет Авроры сдерживал его, не давая взорваться, не давая сжать шею этой твари, стоявшей слева от него. Он был готов уничтожить каждого, кто стоял на сцене, кто пришел сюда и смотрит пустым восторженным взглядом, ловя каждое слово, правильно реагируя, но не понимая ни одного слова.

Марш остановился, артерии были полны. Все смотрели на экраны, лишь немногие могли быть рядом с живыми богами, заходясь от экстаза, перемешанного с пульсирующим оргазмом. Лидер движения говорила, но ее никто не слушал, отвечая телом и гортанными выкриками на повторенные сотни тысяч раз слова. Они больше не имели значения, а над площадью, как в огромном экране, отражался другой мир, в котором шла жестокая битва. Огромные волки бились с человекообразными роботами или это были люди, слишком большие и уродливые, чтобы оставаться человеком. Плоть рвала плоть, металл рвал металл, устилая кусками тел землю, строя свою пирамиду из еще живых, трепыхающихся полутрупов, пораженных агонией битвы, готовых сражаться до последнего нервного импульса. Люди видели это на экранах, люди видели это в черно-сером небе, распадающимся на части, открывая огромное поле, уставленное танками. Над полем взорвалась огромная сфера, покрыв танки склизкой черной массой. И танки стали оживать, наполняясь новой страшной силой, обретая мощь и ярость.

«Это наша сила! Это наша мощь! Это наши жилы! Это наша кровь!» — вторили за лидером миллионы глоток. Город дрожал, асфальт покрывался трещинами от топота миллионов ног, фасады старых домов, переживших не одну войну, трескались и рассыпались, обнажая мольбу и ужас. И амулет замолчал. Егор вздрогнул от накатившей свободы, от жгучей ненависти, переходящей в кипящую плазму. Не все увидели, как правая рука, как герой-офицер, роль, которую ему прописали идеологи, перестал быть серо-черным, а вспыхнул, как миллионы свечей.

Он стиснул голову главного духа, заключенного в теле безликой женщины. Они боролись стоя, Егор был гораздо сильнее, дух шипел, плевался, призывая на помощь своих клонов, застывших в паническом ступоре. Егор закрыл глаза и вжал дикие очи пальцами вглубь черной души. Дух заревел, но они оба перестали существовать. Вместо их тел стал расти огромный солнечный смерч, перевернутый, уходя хвостом в беспокойное небо. Конец смерча пронзил небо другого мира, огненным столбом ударив в вершину пирамиды из трупов.

Смерч рос, воронка ширилась, засасывая в себя черную материю. Больше не существовало сцены, прожекторы и колонки расплавились, все белковые тела превратились в шлак, как и многие, стоявшие прямо у сцены. Люди упали на колени, изрыгая из себя черную материю, выворачивая нутро с кровью и бессмысленностью бытия, извергая чужеродное, так легко принятое ими, так легко понятое ими. Черная материя текла в воронку, исчезая в солнечном вихре навсегда. Черные реки ненависти обжигали, убивали всех, кто попадался на пути, подобно азотной кислоте растворяя белковую плоть на грязное ничто, стекавшее в ливневую канализацию, уходящее в покорную землю, готовую в очередной раз спасти этот глупый и жестокий мир. Мертвые артерии города шевелились обожженными, дикие крики людей, у которых слезала кожа, наполнили ночное небо, и не было от них спасения. Люди кричали, бились в агонии, не понимая, что за потерянной кожей, за сгоревшими мышцами тут же вырастала новая плоть, чистая и живая. И от этого становилось еще страшнее, от понимания, что с ними было, кем они стали. Черная материя выжигала душу и сердце, оставив слишком малую часть, чтобы забыть, успокоиться, но бесконечно огромную, чтобы снова стать человеком, возродиться через боль, через страдание, как возрождается природа. Смерч поднимался все выше и выше, втягивая в себя черные потоки со всех городов, дрожа от напряжения, готовый взорваться в любую секунду.

И он взорвался, накрыв город огненным вихрем, ослепив на долгое время всех. Стало тихо и темно. На небе проявилась луна, зажглись звезды. Потом задул ледяной ветер, нагнав огромные тучи, и пошел снег, перешедший очень быстро в лютую метель. Люди стояли, не двигаясь, находя в ветре, в жестком колком снеге истинную отраду, начиная чувствовать заново.

Юля ждала, как сказала Лана. Она ждала знака, чувства внутри себя, что настало ее время. Битва началась без нее, и ей там не было места. Подобно черным лавинам, оборотни схлестнулись с киборгами, в ярости и силе не уступая друг другу. Она с ужасом смотрела на эту мясорубку, не сразу заметив, как растет на поле боя жуткая пирамида. Ей никто не говорил, но Юля чувствовала, что эта битва, эта пирамида, ужасная мясорубка тоже часть ритуала, дань традициям, нужное количество движений в жутком танце. В битве не было и не могло быть победителя, и она застыла после того, как с неба ударил столб пламени. Юля поняла, что это знак. Странно, но стоя в одном кимоно с босыми ногами она не чувствовала холода, как не чувствовала и страха. Она просила небо, даже не пытаясь вспомнить имен богов, отправляя свою просьбу к ним, честную и бескорыстную. Она просила за всех, кто сейчас погиб в этой бессмысленной жуткой мясорубке, она просила за своих друзей, просила для них счастья, просила сохранить им жизнь, вернуть к жизни.

Ее противник был уже на вершине пирамиды. Она напоминала татами из солнечного света, скрывающего под собой еще теплые трупы. Юля нахмурилась, представив, как ей придется карабкаться вверх, но ноги сами прыгнули, и она полетела вверх, как в красивых китайских фильмах, не хватало вытянутого вперед блестящего меча.

Татами был твердый и горячий. Она чувствовала, как сила входит в нее. Противник, одетый в черное кимоно, спокойно разминал шею. Он, нет, оно было уверено в победе и смотрело с уважением на нее. Лана обещала, что сила всех предыдущих бойцов будет с ней, и вдруг она поняла, что так и есть. В голове открылась потайная дверь, и она увидела всех рядом с ней, готовых к бою, весело кивающих ей, подбадривая. Враг врал ей, там были и женщины, сильные и добрые, но знавшие, что такое смерть, умевшие убивать. Она теперь тоже могла убивать, она умела это делать.

— Перед тем, как ты умрешь, я хочу, чтобы ты увидела нашу победу, — противник взмахнул рукой, и слева открылся портал, в котором ожившие танки строились в шеренги, жуткие, напоминающие насекомых из стали, готовые убивать. — А вот твой город. Не думай, что этот жалкий предатель сможет нас остановить, но, может, это придаст тебе сил, и ты будешь биться достойно.

Теперь она увидела Москву, сожженную смерчем, и людей, стоявших на месте и смотрящих в небо, несмотря на жуткую метель. Она ничего не поняла, спрашивать не хотелось, пора было заканчивать. Страх внезапно сковал все тело, она не хотела умирать, но тут же отпустил, встав рядом, как и сила прошлых победителей, готовый подсказать, уберечь от необдуманной атаки.

Поединок начался. Без судей, без сигнала, без времени. Противник был очень силен, и в первой же атаке свалил ее ударом в живот. Правила были другие, он тут же бросился добивать ее ударами пятки в голову, она каталась, ловко уворачиваясь, пока не подсекла его и не дала левой пяткой в грудь, обрушив ногу, как гильотина.

Юля встала и подождала, пока он не поднимется. Оно злилось, но он, его аватар, был спокоен и вежливо поклонился. Бой продолжился, теперь она начинала предугадывать его ходы, стремительные броски и комбинации, получив серию ударов по ногам и в тело, но ни одного в голову. Зато сумела залепить правой пяткой в голову, опрокинув соперника навзничь.

Она поняла, как с ним бороться. Как и учил Виктор и Лана, как всегда указывал тренер, не надо было торопиться, бросаться в открытое окно, немного подождать и контратаковать, уходя в защитную позицию. Она не торопилась, с каждой атакой пробивая его слабые стороны. Противник злился и делал больше ошибок. Но и она чувствовала, что слабеет, такие долгие поединки вытягивали все силы.

Татами рос, превращаясь в бесконечное горячее поле. Оно вдруг застыло и стало двоиться, потом троиться, еще и еще. Их становилось так много, что она испугалась. Против Юли стояли десятки разных воинов, пришедших из древних времен. Кто-то был в кимоно, кто-то в доспехах с мечами и копьями, кто-то держал лук. Она не сразу поняла, что не одна, что рядом с ней стоят ее защитники, воины прошлых битв, и каждый знал, с кем должен сразиться.

Оно бросилось на Юлю, метя ногой по дуге в голову, и битва продолжилась. Звенела сталь, свистели стрелы, улетавшие в никуда, но застывающие над татами черными полосами. Юля решилась и начала атаку. Комбинация, продуманная еще во время тренировки с Виктором и Ланой, оказалась неожиданной. Обманный удар, она будто провалилась, и противник бросился добивать, получая невидимую подсечку и удар в голову. Потом еще один, и еще, еще. Юля знала, что так добивать нельзя, что так можно убить, тренер рассказывал, до какого предела можно бить, как замечать, что противник поплыл и скоро сломается. Но она должна была убить, и она била, удар за ударом, выбивая полные серии по дуге, в прыжке, с разворотом. Голова противника страшно болталась, будто бы висевшая на резиновом шланге. Еще удар, и оно упало.

Десятки голосов ее друзей, бойцов, десятки голосов ее противников, прошлых врагов, говорили одно и то же: «Ты должна убить. Добей его, добей его, иначе ты проиграешь». В руках у нее возник черный меч, совсем не катана из фильмов или аниме, а тяжелый, черный от времени и крови меч без украшений, без каких-либо знаков. Меч дрожал в ее руках, она чувствовала, куда и как должна ударить. В голове пронеслось все, что было с ней, но без подробностей, а вихрем боли и злости. Она ударила прямо в сердце, противник дернулся и закричал так жутко, что она оглохла. Сквозь густую вату она услышала, как оно проклинало ее, обещая смерть и для нее. Черные стрелы ожили и вонзились в Юлю, бешеной силой потащив вперед. Она летела неизвестно куда и понимала, что умирает. Каждая часть ее тела исчезала, оставляя бесконечно глубокую дикую боль.

Ее пригвоздили к огромной каменной стене, оставшейся после бомбежки города. Юля плакала, глухо, не в силах вздохнуть в последний раз. Она смотрела на черное небо и ждала солнце. Неужели она так и умрет, как ей не хотелось умирать, как же она боялась смерти. И тело сжалилось над ней, мозг выключился навсегда, успокоив раны и душу.