Нити Данталли (СИ)

Глава 6. Тихий город

Олсад, Везер

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Покинуть подвальное помещение, где содержался приговоренный к казни арестованный трактирщик, Бенедикт сумел только глубокой ночью, когда окончательно убедился, что заключенный доживет до утра.

Несмотря на предложенные жрецом Леоном услуги лекаря, Колер доверил обработать немногочисленные, но сильно кровоточащие раны Ганса Меррокеля, полученные при допросе, только Иммару Алистеру. К середине ночи Бенедикт начал испытывать по отношению к олсадским жрецам странную брезгливость и не готов был доверить им даже самое простое задание. Из головы никак не шла мысль, что люди, подслушивавшие за дверью весь допрос пособника данталли, будут искать возможность применить полученные поверхностные знания на первом же арестанте. А этим они лишний раз прославят Красный Культ не как избавителей от демонов-кукольников, а как непримиримых изуверов и мясников. Не такое наследие и не такие принципы работы Бенедикт хотел оставить после себя, хотя понимал, что, словно по воле бога-озорника Криппа, именно эта слава следует за ним по пятам.

Ренард держался подле своего командира молча, за что Бенедикт был ему искренне благодарен. Сейчас ему не хотелось ни с кем говорить, он чувствовал себя опустошенным, проигравшим, просчитавшимся. Казнь Ганса Меррокеля, что должна была состояться на рассвете, виделась Колеру со стороны жалкой попыткой «убить хоть кого-нибудь, если уж не вышло уничтожить данталли», и это угнетало, как никогда раньше.

Длинный коридор основного здания резиденции Красного Культа Олсада этой ночью был наполнен оживленным перешептыванием молодых жрецов — судя по всему, именно тех, кто подслушивал допрос под дверью. Завидев Бенедикта и Ренарда, группа говорящих резко умолкла, и коридор погрузился в тишину. До хоттмарских жрецов донеслись лишь прозвучавшие наперебой последние слова: «только они в живых и остались, а остальных эта тварь порешила» и «а сейчас отыгрывается на трактирщике».

Бенедикт почувствовал, как и без того слабый румянец отхлынул от его лица. Он не раз анализировал воспоминания об утренней бойне и понимал, как его поведение выглядело со стороны, однако услышать это от других, особенно от коллег, оказался не готов.

— Идем, Бенедикт, сплетни того не стоят, — настоятельно произнес Ренард в попытке увести своего командира подальше от судачащих желторотиков, однако Колер резко остановился напротив группы молодых жрецов, смерив всех ледяным презрительным взглядом.

— Смотрю, вам не спится, — качнул головой он.

— Бенедикт, — вновь обратился жрец Цирон, однако Колер перебил его.

— Погоди, мой друг, это рабочий момент, который стоит обсудить. Тем более что молодое поколение искренне проявляет интерес к нашему делу. Так ведь?

Юные последователи Культа не проронили в ответ ни слова, большинство пугливо опустило глаза в пол, молясь лишь о том, чтобы знаменитый жестокий палач поспешил удалиться восвояси.

— Что же вы все языки проглотили? Ну же, смелее! Обсуждать подслушанный допрос лучше с тем, кто его вел, — удивительно спокойным голосом, никоим образом не сочетавшимся с угрожающе горящими глазами произнес Бенедикт. — Так продолжайте, зря умолкли. С удовольствием послушаю, чему вы научились.

Группа из десяти жрецов по-прежнему молчала.

— Как, же вы будете выводить на чистую воду пособников данталли, если не можете поговорить со мной? — хмыкнул Колер. — Не можете сказать в лицо то, что секунду назад так рьяно обсуждали.

Наконец, один из жрецов — темноволосый молодой человек среднего роста, не отличающийся крепким телосложением — вызывающим взглядом заглянул в глаза Бенедикта и вскинул голову.

— Вы бы лучше отдохнули, жрец Колер, — с притворной заботливостью произнес он, сдержав кривую улыбку, просящуюся на тонкие губы. — Вам через несколько часов предстоит на помосте объяснять, почему на костре сгорит человек, а не демон. Речь будет непростая, надо подготовить ее на свежую голову, а уж расспросить мы вас успеем. Если, конечно, вы и отсюда не намереваетесь сбежать так же спешно, как бежали от данталли утром.

Ренард нахмурился, готовый, казалось, вовремя уберечь своего командира от необдуманных действий. Сейчас слепой жрец был уверен, что Колер вполне может кинуться в драку со своим молодым олсадским коллегой.

На лице Бенедикта растянулась кривая улыбка.

— Что ж, радует, что хоть кто-то в этой честной компании еще не забыл человеческую речь. Как тебя зовут? — чуть качнув головой, поинтересовался он.

— Киллиан Харт, — подобравшись, отозвался молодой человек. — Что, решили пожаловаться на меня жрецу Леону?

Бенедикт поморщился, одновременно усмехнувшись.

— К чему такие пошлости? Хотел лишь проверить свою мысль. Выговор у тебя знакомый, и имя не типичное для везерца. Западный Крон, если я не ошибаюсь?

Молодой человек вернул Колеру усмешку.

— Не ошибаетесь. Но не трудитесь зря: все равно вряд ли слышали о той дыре, откуда я родом. К тому же к делу это не имеет никакого отношения.

Старший жрец Кардении улыбнулся шире.

— Хорошо, жрец Харт, — нарочито дружественно кивнул он. — Что ж, если уж ты так хочешь, чтобы я держал ответ перед тобой, пойдем со мной.

— Предпочитаете драться без свидетелей? — усмехнулся молодой человек, указав на Ренарда. — Я так понимаю, ваш слепой помощник не в счет.

Жрец Цирон остался невозмутимым, и Бенедикт по достоинству оценил его усилия: подобные комментарии всегда выбивали этого человека из колеи.

— И здесь моя репутация бежит вперед меня, к сожалению, — усмехнулся Колер. — Она рисует перед слушателями непримиримого агрессора, бросающегося с кулаками на всякого, кто скажет хоть слово несогласия. Что ж, спешу тебя разочаровать, жрец Харт: я не собираюсь драться с тобой, а после наглядно на твоей собственной шкуре показывать, как правильно вести допрос. Проследовать за мной могут все желающие, — он со скептическим прищуром окинул притихшую группу молодых жрецов. — Если, конечно, все остальные не окончательно приросли к полу.

Не дожидаясь ответной реакции, Бенедикт повернулся спиной к Киллиану и направился обратно в сторону подвала. Молодой человек, бегло окинув свою компанию взглядом, прерывисто вздохнул и последовал за старшим жрецом Кардении, явно ожидая подвоха.

Напротив камеры, где содержался пленный трактирщик, Киллиан чуть замедлил шаг, остальные и вовсе замерли, ожидая, что именно в эту дверь их пригласит Колер для показательного выступления. Однако Бенедикт проследовал дальше по тускло освещенному светильниками коридору. С каждой секундой юные последователи Красного Культа чувствовали себя все более неуютно, и все они, включая Киллиана, мысленно жалели, что попались на глаза Колеру.

Дойдя до самой дальней комнаты коридора, Бенедикт вновь сделал пригласительный жест, обратившись к единственному жрецу, решившемуся заговорить с ним.

— Прошу, мой юный друг. Открывай.

Киллиан явно чувствовал подвох, однако отступиться уже не смог. Окинув Колера подозрительным хмурым взглядом, он неспешно, демонстрируя напускную уверенность, взялся за ручку и потянул на себя дверь, вмиг показавшуюся непомерно тяжелой. В комнате горело лишь два светильника. Просторное помещение было уставлено высокими столами, за двумя из которых с осунувшимися от усталости лицами, работали двое жрецов. Предметами их трудов были пятнадцать тел…

Киллиан сглотнул подступивший к горлу ком и с трудом сохранил невозмутимое лицо.

— Еще не всех заштопали? — холодно бросил Бенедикт, обращаясь к двум жрецам, трудящимся над телами погибших.

— Не успели, жрец Колер, — не скрывая усталости в голосе, отозвался один из них.

— Хорошо. Уходите и позовите кого-нибудь себе на смену. В олсадском отделении слишком редко приходилось работать в суматошном режиме, — Бенедикт кивнул и вновь указал на дверь. — Идите.

Уговаривать не пришлось: двое уставших жрецов с готовностью покинули свои места и направились прочь.

Колер прошел чуть вперед, вглубь помещения и поманил за собой остальных. Ренард вошел последним, прикрыв дверь и став у дальней стены.

— Думаю, все прекрасно знают, что это за место и кто здесь находится, — спокойно произнес Бенедикт. — Это очевидно, но я все же хочу услышать от вас ответ. Жрец Харт, будь так любезен, скажи, что ты видишь.

Губы Киллиана сжались в тонкую линию при виде пятнадцати голых тел товарищей, не всем из которых успели зашить жуткие раны, нанесенные их собственным оружием.

— Это… — Киллиан прочистил горло, когда голос предательски дрогнул. — Это комната, в которой готовят к погребению жрецов, погибших сегодня.

— Несколько минут назад вся ваша доблестная компания обсуждала вопрос моего бегства с этой бойни. И раз уж из всех лишь ты решился со мной заговорить, продолжу обучать остальных на твоем примере. Подойди ближе, жрец Харт, разыграем один сценарий, — Бенедикт жестом поманил Киллиана к себе, и тот нехотя приблизился. — Представь себе ситуацию. Все представьте! Вы оказываетесь невольными свидетелями того, как данталли управляет людьми и заставляет их убивать друг друга. Оговорюсь сразу: между вами и марионетками демона нет ровным счетом никакой разницы. Вы не обладаете никакой защитой от воздействия, никакой возможностью дистанционно уничтожить противника. Можете только наблюдать. Или вмешаться. Ваши действия? Твои действия, жрец Харт?

Киллиан покачал головой.

— Пытаетесь доказать, что бросать товарищей — нормально? Что «так было нужно», что таковы были обстоятельства? — он, не отрываясь, смотрел на грузное тело Дарбера Ваймса, неподвижно застывшее на столе с ужасной раной на горле. — Нет нужды, я все понимаю: вашу логику, ваш мотив. Просто факт остается фактом: великий Бенедикт Колер решил оставить своих олсадских товарищей на растерзание данталли, а сам, не подумав о том, как помочь, сбежал, прихватив лишь своего подчиненного. Это не изменится, что бы вы сейчас ни доказывали.

— Я ничего не доказываю, — невинно улыбнулся Колер. — И ты во всем прав, факты на твоей стороне. Я лишь задаю тебе вопрос о действиях. Как ты поступишь?

Киллиан сглотнул.

— Я вмешаюсь, — решительно заявил он. — Не знаю, чему учат жрецов Культа в Хоттмаре, но мы друзей не бросаем.

Бенедикт снес замечание молодого человека спокойно, на лице его не дрогнул ни один мускул.

— И кем же ты после этого станешь? — пожал плечами он. — Героем?

— По крайней мере, я не стану предателем, — прищурился Киллиан.

Бенедикт неспешно подошел ближе к молодому человеку, заложив руки за спину.

— Хорошо, жрец Харт, — добродушно кивнул он. — Хорошо. Похвальные принципы, похвальное рвение. И держишься ты уверенно. Однако на заданный вопрос ты так и не ответил, поэтому, надеюсь, не возражаешь, если я помогу?

Киллиан не успел даже набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы озвучить ответ: Бенедикт резко двинулся в сторону молодого человека, перехватив его руку, рефлекторно вылетевшую навстречу атаке, и выкрутил ее в суставе. Киллиан стиснул зубы, подавив стон, и невольно склонился, чтобы уменьшить боль в плече. Колер, не обратив внимания на волну вздохов и негромких вскриков, прокатившихся по группе молодых жрецов, повлек Харта за собой к столу с телом Дарбера Ваймса и, сильнее потянув кверху выкрученную за спиной руку Киллиана, заставил того склониться над перерезанным горлом погибшего.

— Смотри! — неожиданно громко выкрикнул Бенедикт, заставив всех присутствующих вздрогнуть. — Вот, кем ты будешь! Вот, кем станешь, если решишь вмешаться. Ты станешь трупом, жрец Харт, еще одним в послужном списке монстра! Да, помыслы твои будут чисты, а смерть — героической. Это напишут на твоем надгробии, если, конечно, найдутся свидетели, которые об этом расскажут!

Киллиан стиснул зубы, одновременно борясь с болью в плече и накатившей тошнотой от вида вспоротого горла погибшего.

— Что, тошнотворное зрелище? Смотри — еще не раз такое увидишь! Внимательно смотри, каждую деталь запоминай. Все смотрите! — Бенедикт окинул гневным взглядом молодых жрецов. — Может, хоть немного научитесь уму-разуму! Быть жрецом Красного Культа — это не просиживать задницу в отделении, кичась своими красными одеждами перед горожанами. Иногда приходится стискивать волю в кулак и приговаривать к казни целые семьи пособников данталли! Иногда — стращать людей показательными выступлениями, иногда — в попытке докопаться до правды избивать до полусмерти перепуганных трактирщиков, которые по собственной глупости или по неведению послужили причиной смерти множества человек! И это, — Колер сделал круговое движение головой, словно бы жестом обводя помещение, — ваша расплата! Почти такая же жестокая, как у данталли! При любой неосторожности вы можете оказаться в числе таких вот погибших. Я видел такое не раз и еще не раз увижу!

Киллиан шумно выдохнул сквозь плотно стиснутые зубы, отводя взгляд от ужасной раны Дарбера Ваймса. Бенедикт вновь потянул выше его руку, заставив поморщиться от боли и напрячься сильнее.

— Не отводить глаза! — скомандовал он. — Я не закончил. Вы все с восхищением подслушивали под дверью, как кричит от боли и страха Ганс Меррокель, и потирали руки, ожидая собственного такого триумфа, а после обсуждали мою трусость! Обсуждали, как «великий Бенедикт Колер» сбежал от данталли, поджав хвост, «а теперь отыгрывается на трактирщике». У меня нет даже желания тратить красноречие на объяснения, но я хочу, чтоб хотя бы ты, — старший жрец обратился к Киллиану, — понимал. Чтобы четко знал, зачем мы здесь и чем должны заниматься. Потому что среди всех присутствующих ты один хоть постарался не потерять лицо. Так ответь на вопрос, жрец Харт, чем бы я помог нашему общему делу, если бы вмешался и стал одним из этих трупов?

Киллиан судорожно выдохнул, заставляя себя собраться с силами.

— Отвечай, — скомандовал Бенедикт.

— Ничем… — выдавил молодой человек, скрипнув зубами от боли и злости.

— Именно! Помер бы героем, и после меня с моим именем на устах очередная группа фанатиков пошла бы с боем на это чудовище. И тоже бы полегла! Так может происходить еще много раз, пока не найдется кто-то, кого героизм заботит меньше практической пользы. И этот кто-то расскажет, наконец: мы столкнулись с монстром, которому красное нипочем, которому мы — не угроза! Этот кто-то развернет расследование, будет биться над способом справиться с таким существом, подготовит коллег и спасет от смерти, я уверен, не одну тысячу человек! Быть может, в будущем этим кем-то буду уже даже не я, а, к примеру, ты, жрец Харт. Во всяком случае, я на это надеюсь. И ты должен понимать, какая задача перед тобой стоит и чем тебе придется ради нее пожертвовать. Жертвы будут всегда! Да, быть может, я не спас никого из пятнадцати олсадских коллег, и боги предъявят мне это на моем суде — пусть так, за это я готов ответить. Иммара я оттуда вывел, потому что он был в поле моей досягаемости в отличие от остальных. И хотя он, подобно тебе, жрец Харт, горел желанием вмешаться, мне удалось его вразумить. Я оградил его от этого, как ограждаю сейчас вас, неопытных детей, вообразивших себя охотниками на данталли!

Бенедикт резко отпустил руку молодого человека, и тот, издав слабый стон, больше походивший на громкий выдох, едва не упал лицом на вспоротое горло Дарбера Ваймса. Киллиан резко выпрямился, ухватившись за больное плечо, и посмотрел в глаза Колера, не сумев разобраться в собственных чувствах, потерявшись в гремучей смеси злости, страха и оторопи.

— Надеюсь, сегодняшнее практическое занятие принесет вам пользу, — устало вздохнул Бенедикт, спокойно выдерживая взгляды молодых людей. — И, раз уж вам все равно не спится, полагаю, ваша помощь пригодится тем, кто строит помост. Вперед! Будет время поразмыслить над всем услышанным.

Колер жестом указал на дверь. Несколько секунд никто не двигался.

— Пошли вон! — выкрикнул старший жрец, заставив слушателей вздрогнуть и незамедлительно последовать приказу. Киллиан сделал шаг к выходу, однако Колер окликнул его.

— Харт!

Молодой человек замер и пристально посмотрел в пугающе спокойные глаза Бенедикта, на лице которого растянулась опасная заговорщицкая улыбка, не предвещавшая ничего хорошего.

— Для составления утренней речи требуется пытливый ум и ораторское искусство, а также отдых и свежая голова. Ты был прав: непросто будет объяснить толпе зрителей, почему на костре сгорает человек, а не данталли, причем объяснить так, чтобы люди поняли палачей и признали их правыми. Вряд ли я — трусливый старик — на это гожусь. Поэтому завтрашнюю речь на казни будешь произносить ты.

На этот раз Киллиану не удалось справиться с выражением своего лица: глаза округлились в настоящем ужасе.

— Иди, готовься, — добродушно закончил Колер, видя, как в тусклом свете светильников лицо молодого человека становится все бледнее. — Тебе предстоит важный день.

Не сумев вымолвить ни слова, Киллиан развернулся и направился прочь из злосчастной комнаты. Помещение погрузилось в почти звенящую тишину. Ренард нарушил молчание лишь полминуты спустя.

— И это, по-твоему, того стоило? — криво ухмыльнувшись, спросил он. Бенедикт улыбнулся, глядя в дверной проем так, словно Киллиан Харт все еще находился там.

— Стоило. Этому отделению не хватает встряски. А кто ее может устроить, если не я?

Слепой жрец хмыкнул.

— А вот речь этот желторотик может провалить, и толпа ополчится на Культ. Неоправданный риск. Ты ведь придешь к нему утром и изменишь свое решение, верно?

Бенедикт покачал головой.

— Напрасно ты, он способный малый. Чем-то похож на меня в молодости.

— Такая ностальгия — признак старости, — усмехнулся Ренард. Бенедикт вернул другу усмешку.

— Может, и так. Но сейчас мне попросту любопытно, как этот нервный клочок идеологии собирается выкручиваться. А он ведь, похоже, не отступится, не придет просить об отмене задания, он всю оставшуюся ночь просидит над этой речью и не сомкнет глаз. Будет бояться, но выступит. И, скорее всего, толпа его примет.

— Уже даже не спрашиваю, откуда такая уверенность. Твоя интуиция периодически просто поражает, — пожал плечами слепой жрец и, услышав шаги командира, проследовал за ним к выходу.

Вопреки словам, сказанным Ренарду после показательного выступления перед молодыми коллегами, Бенедикт, вернувшись в гостевой дом, зажег светильник и занялся составлением речи для казни. Сонливость предательски покинула старшего жреца, и теперь Колер, ведомый нездоровой бодростью, был уверен, что не сумеет сомкнуть глаза до самого рассвета.

Ренард и Иммар разбрелись по комнатам и отошли ко сну в течение получаса. Все это время Бенедикт, гоня от себя злость на братьев, не мучившихся бессонницей, безотрывно выводил и зачеркивал на листе бумаги те слова, которые придется сказать завтра на помосте. Ему было не впервой составлять подобные речи: после Ста Костров Анкорды он понимал, что может заставить любую толпу горожан не только не перечить его словам, но и искренне в них поверить, однако сегодня отработанный годами навык будто бы покинул своего обладателя. Каждое слово казалось лишь жалкой попыткой оправдать собственную неудачу, и предательская мысль, что на деле все так и обстояло, никак не шла из головы.

Когда в дверь гостевого дома постучали, старший жрец резко вздрогнул и поспешил открыть, подозревая, кто может стоять на пороге в предутренний час.

Темноволосый молодой человек, сосредоточенно глядевший перед собой, замер перед дверью. Он уже занес руку, чтобы постучать снова, когда Колер встретил его.

— Жрец Харт, — констатировал Бенедикт, с трудом удержав победную улыбку, просящуюся на лицо.

— Жрец Колер, — кивнул молодой человек в ответ. — Как знал, что пламя светильника горит именно в вашем окне. Пройдемся?

— Отчего же нет, — пожал плечами Бенедикт, осторожно притворяя за собою дверь и выходя во двор, с удовольствием вдыхая прохладный ночной воздух ранней осени. Колкость, что юный коллега, вероятно, «желает драться без свидетелей», так и просилась на язык, однако Колер унял в себе желание произнести ее и молча последовал за молодым человеком, который спешил удалиться от дома как можно скорее.

Несмотря на затянувшееся неловкое молчание, начинать разговор самостоятельно старший жрец Кардении не стал, считая, что Харт должен сделать это первым.

— Не говорите, что не ждали моего прихода, — с кривой усмешкой начал Киллиан, собравшись с мыслями.

Бенедикт вернул ему усмешку.

— Не скажу. Я ожидал тебя увидеть и понимаю, почему на этот раз ты без сопровождающих.

Киллиан неприятно покривился.

— Компания, с которой мы… — он помедлил, понимая, что нет смысла придумывать их занятию другое название, — подслушивали допрос — не мои сопровождающие. Я им не лидер, мы лишь коллеги, не более.

— В Хоттмаре, — со снисходительной улыбкой перебил Колер, — мы называем коллегбратьями. Это я так, к слову. А насчет твоей компании — ты сегодня так рьяно вещал, что олсадские жрецы не бросают друзей, говоря о погибших жрецах. Интересно было бы знать, учитывая твою терминологию, кого ты к ним причисляешь, раз не тех, с кем подслушивал допрос.

Харт вновь поморщился и качнул головой.

— Бросьте, жрец Колер. Вы меня прекрасно поняли. Повторюсь: я этим людям не лидер и в свите не нуждаюсь. Тем более что толку-то от такой свиты, как от безмолвной мебели. Перед вашим… гм… показательным практическим занятием я рьяно утверждал, что вмешаюсь и выступлю против данталли. Мои коллеги утверждали то же самое, обсуждая ваше бегство, однако…

— Однако, когда пришло время, никто из них не двинулся, чтобы выступить даже против меня. Никто, кроме тебя.

Киллиан ожег Бенедикта взглядом, с вызовом посмотрев в глаза старшего жреца. Обыкновенно собеседники избегали прямого зрительного контакта с ним, так было с самого его детства. Колер привык, что людей страшит и отталкивает любая странность, будь то причудливая форма носа, хромота, возможность сослепу ориентироваться в пространстве лучше зрячего или глаза разного цвета. Но этот юноша в устрашающие глаза смотреть не боялся, что невольно вызывало проблеск уважения и снисходительной симпатии к нему.

— Что ж, жрец Харт, — вздохнул Бенедикт, понимая, что сейчас разговор уйдет совсем не в то русло, — я понимаю, для чего ты пришел. Хочешь, чтобы я отменил задание с речью на помосте? Не переживай, я не заставлю тебя принимать на себя олсадскую толпу и позориться перед коллегами. Мне не впервой вещать с помостов, на моем счету костров куда больше, чем у тебя — годков за плечами. Я и речь-то могу не писать: по сути своей она каждый раз одинакова. Так что можешь быть свободен.

— Нет, — шумно выдохнув, возразил молодой человек, вновь сталкиваясь с Колером взглядом. Бенедикт вопросительно приподнял брови.

— Прости?

— Нет, говорить должен я, — отозвался Киллиан.

Бенедикт осклабился. Как ни странно, молодому жрецу удалось удивить его.

— Вот как. Пасовать перед трудностями ты не приучен, да? — спросил он, оценивающе глядя на молодого человека. — Олсад — тихий город. Не боишься, что он не примет твою речь? Что толпа закидает тебя камнями, что не позволит вершить правосудие? Справишься ты с этими людьми?

— Если уж пришел в Красный Культ, должен справиться. Иначе зачем это все было нужно? Ради ярких одежд? — Киллиан невесело усмехнулся. — Первый данталли был замечен в Олсаде лишь с вашим приходом. Кто знает, скольких мы на деле пропустили? Жрец Леон не уделяет должного внимания нашей подготовке. Мы больше похожи здесь на городскую стражу, при которой немного побаиваются учинять беспорядки. И то — только пока. Думаю, со временем народ осмелеет окончательно, если ни разу не припугнуть. За сегодняшнее практическое занятие я узнал больше, чем за полтора года службы в Культе. И если уж вы дали мне шанс проявить себя, я его не упущу, пусть вы и дали его, скорее… из вредности.

Бенедикт нервно хохотнул.

— С почтением к старшим у тебя туговато, Харт.

— Его во мне ровно столько, сколько необходимо, жрец Колер — нахмурился молодой человек.

— Зови меня Бенедикт. Не будем усложнять общение официальностью.

На несколько мгновений повисло молчание. Колер чуть прикрыл глаза, пытаясь представить себе, как Ренарду удается чувствовать, о чем думает собеседник, по одному лишь звуку дыхания.

— Так зачем же ты пришел? — спросил Бенедикт, окидывая молодого человека изучающим взглядом. — Ни за что не поверю, что просто поговорить по душам. У тебя есть какая-то цель, просто пока ты не нашел подходящего момента, чтобы ее озвучить. Положим, вот он — такой момент. Чего ты хочешь?

Харт усмехнулся.

— Ру̀бите с плеча, Бенедикт… — он чуть замялся, называя старшего жреца Культа Кардении по имени, однако продолжил. — Понимаю, что после сегодняшней вашей демонстрации вы, скорее всего, отправите меня куда подальше с моим предложением, но вдруг вашей команде требуется… пополнение?

— Ты хотел сказать, не требуется ли старикам молодая кровь? — усмехнулся Колер, заставив молодого человека напрячься. — Не беспокойся, я не из обидчивых.

Киллиан ждал ответа, с трудом борясь с волнением, однако с достоинством сохраняя лицо. Бенедикт невольно улыбнулся, качая головой.

— Молодая кровь — это хорошо, мой юный друг, но не для погони за этим данталли. Твои коллеги, которые погибли сегодня… то есть, вчера, доказали это наглядно. Лучше моей команды с этим демоном не справится никто, а посему…

— Я не такой, как остальные местные последователи Культа, — решительно заявил молодой человек.

Бенедикт глубоко вздохнул, вспоминая самого себя в возрасте этого юноши. Пожалуй, в столь молодые годы каждый полагает себя особенным, и Крипп, услышав такое, спешит наказать их за самонадеянность.

— Неужто? Скольких же данталли ты убил, жрец Харт, раз ты такой особенный? Ведь ничем другим ты качественно отличаться от погибших коллег не можешь. Так скольких?

— Двоих, — необычайно мрачно отозвался Киллиан, на этот раз по-настоящему удивив Колера и заставив его замереть. Харт прошел чуть дальше и обернулся. Старший жрец нахмурившись, внимательно изучил молодого человека, чьи желто-серые глаза буквально пылали огнем в предутренних сумерках.

— Двоих? — недоверчиво переспросил Бенедикт. — В Олсаде, насколько мне известно, никогда не казнили демонов…

— Это было не в Олсаде, — невесело усмехнувшись, качнул головой Киллиан. — Есть в западном Кроне деревенька под названием Талверт, и, как я уже говорил, это та еще дыра. Я оттуда родом.

Бенедикт заинтересованно сдвинул брови.

— Если бы там было отделение Культа, я бы знал это место. Стало быть, нашей резиденции там нет.

— Вы правы, нет. Мое столкновение с данталли произошло до вступления в Красный Культ. Чуть больше двух лет тому назад.

Бенедикт сделал шаг к Киллиану, воззрившись на него с искренним интересом, вконец прогнавшим призрак усталости.

— И кем же они были? Как ты их вычислил?

— Это было довольно несложно. Лучше бы мне было раньше догадаться. Сто̀ит отдать им должное, у них довольно долго получалось скрываться. Видите ли, жрец Колер, они были моими братьями.

Бенедикт постарался не подать виду, однако рука, дрогнув, невольно захотела потянуться к клинку. Несмотря на то, что молодой человек видел и носил красное, Колер после встречи с Мальстеном Ормонтом готов был поверить в любые исключения из правил касательно данталли.

Харт поморщился — чуть снисходительно — и покачал головой.

— Нет нужды тянуться за оружием, Бенедикт, я не иной. Могу доказать, порезав ладонь: именно так мне пришлось поступить в главном отделении Культа в Кроне, когда я рассказывал свою историю, — Киллиан склонил голову, хмыкнув. — Похоже, то, что я ношу и вижу красное, вас не убеждает. Предпочтете точную проверку?

— Предпочту, — холодно кивнул Колер, все же взявшись за оружие. Молодой человек остался невозмутимым. Он вытянул руку ладонью вверх и протянул ее старшему жрецу.

— Тогда действуйте. Боюсь, если я попытаюсь сделать это своим кинжалом, вы меня раньше прирежете перестраховки ради.

Колер, не отрываясь, смотрел в глаза Киллиана, бегло прочертив на мясистой части его ладони тонкую полосу. Даже в предрассветных сумерках стало ясно: кровь жреца Харта — человеческая. Бенедикт не сдержал облегченный вздох.

— Прости, — неожиданно для самого себя, произнес он. Киллиан пожал плечами.

— Ничего, я вас понимаю. При вашей репутации удивительно, что вы не решили сразу перерезать мне горло для надежности, — хмыкнул он, заставив Колера поморщиться.

— Так как же тогда эти данталли…

— … могли быть моими братьями? — с невеселой усмешкой закончил вопрос Харт, тут же снова пожав плечами. — Очень просто: они были мне не родными. Когда мне было чуть меньше года, моя мать нашла выброшенных близнецов на опушке леса и не смогла оставить их умирать. Сочла эту встречу волей богов и решила растить этих детей, как если бы они были ее собственными. Их звали Оливер и Марвин.

Харт неспешно двинулся вперед, и Бенедикт поравнялся с ним, с интересом готовый вслушиваться в каждое слово молодого жреца.

— Мои братья были эдакими образцами идеальной внешности. Рослые, крепкие, светловолосые, голубоглазые. Полная противоположность мне, — Киллиан криво улыбнулся. — Когда мы подросли, на них заглядывалась вся девичья половина нашей деревни, однако Оливер и Марвин никого своим вниманием не баловали. В подростковых играх, драках или забегах по Талверту они никогда не участвовали: всегда держались особняком, и матушка отчего-то поддерживала это их поведение. Делами по дому она их тоже не обременяла: когда я подрос, бо̀льшая часть домашних обязанностей после смерти моего отца (коего мне удалось застать лишь первые полгода своей жизни) пала на меня. Надо сказать, я особенно не возражал, хотя меня и злило, что Оливер и Марвин — более крепкие, чем я — сидят в сторонке и глядят на мои действия высокомерно, словно особы голубых кровей… — Киллиан вновь усмехнулся. — Если брать происхождение этого выражения, становится забавно, насколько я был прав.

Бенедикт вернул молодому человеку усмешку.

— Как ты вычислил их? — вновь спросил он. — В конце концов, ты был совсем юн и жил в деревне, мягко говоря, не среди просвещенных мужей. Ты мог всю жизнь мнить своих братьев лишь высокомерными выскочками…

— Долгое время так и было, — неприятно поморщившись, проговорил Харт. — Первое подозрение… точнее, даже не подозрение, а легкое чувство, что что-то не так, зародилось во мне, когда Оливер споткнулся и довольно сильно разбил колено. В тот момент я искренне хотел поглядеть на его лицо. Поймите меня правильно, Бенедикт, мне ни разу не доводилось видеть, чтобы кто-то из моих братьев получил хотя бы ссадину. Они были осторожны, как будто тела их состояли из хрусталя, при этом меня они не раз видели избитым, перевязанным или хромым после наших с друзьями игр. Интересно было поглядеть, как Оливер перенесет свою первую рану. Но что-то в тот момент заставило меня отвернуться: именно насильно заставило, я знал, что не хочу отворачиваться.

Колер понимающе кивнул.

— Кто-то из них взял тебя под контроль.

— Не только меня. В тот момент в другую сторону посмотрели все, кто находился рядом. И только подоспевшая матушка увидела ранку Оливера и спешно увела обоих братьев в дом. Лишь тогда я сумел вновь посмотреть в ту сторону. Пошел за матерью и братьями, но меня не пустили, попросили погулять.

— Твоя мать знала? — нахмурился Бенедикт.

— Видимо, знала, — тяжело вздохнул Киллиан, отводя глаза. — Узнать захотел и я. Арреда полнится мифами. Легенды о данталли достигали даже таких глухих мест, как Талверт, и я решил проверить свою догадку. В соседней деревне была библиотека, и я задался целью прочесть там все, что имелось на этих существ. Времени у меня на это ушло довольно много: пришлось работать на деревенского старосту, чтобы тот взамен в перерывах между делами и выпивкой со своими дружками научил меня читать. Без этого умения осуществить мой план было бы, мягко говоря, непросто.

Бенедикт чуть снисходительно улыбнулся.

— То есть, намерения правителей Арреды отрядить в каждое селение по учителю, который бы преподавал начальную грамоту детишкам за государственное жалованье, до Таверта так и не добрались?

— Да нет, учитель был когда-то, — пожал плечами молодой человек. — Только от унылой жизни в этом забытом богами месте он запил и вскоре умер. Вроде, староста даже прошение посылал о новом учителе, но ответа не последовало, а наши жители не очень-то и расстроились.

— А учитель из соседней деревни?

— Туда нужно было только добираться верхом два часа в одну сторону. Поэтому ездить туда на учебу я бы не сумел — матушке требовалась моя помощь. Да и наездник из меня был довольно никудышный. Пришлось все же обратиться к старосте, вычистить не одну конюшню и вообще переделать кучу грязной работы, чтобы книжные закорючки начали обретать для меня какой-то смысл.

— Сколько тебе тогда было? — прищурился Колер.

— Пятнадцать, — призадумавшись, отозвался Киллиан. Бенедикт кивнул, но не озвучил никаких выводов.

Харт, качнув головой, продолжил рассказ.

— В свои изыскания я погрузился всецело. Обучение шло довольно медленно. Деревенский староста и сам был не шибко грамотным, однако кое-чему я у него научился. Поначалу в библиотеке пришлось брать тексты попроще, но через некоторое время я сумел бегло читать и мифы о данталли. Информации было немного. Что-то я расспрашивал, что-то узнавал из книг. Оливер и Марвин тем временем продолжали осторожничать и вести себя тихо, и я рассудил так: если они впрямь данталли, эта их скрытность и отстраненность понятна и обоснована. Поймите меня правильно, Бенедикт, мы все же вместе росли, и ненависти я к ним не испытывал, — Киллиан печально усмехнулся. — Сейчас, наверное, произнесу то, за что сам могу оказаться на костре.

— Удиви меня, — хмыкнул Бенедикт.

— Веди они себя, как люди… я бы ни за что их не выдал, никому бы никогда не сказал. Они были моей семьей, Бенедикт, и я не желал им смерти. План казнить их зародился у меня даже не в первый год, когда я понял, кто они такие. Если б только они вели себя, как люди! Но… они не вели.

Лицо Киллиана подернулось тенью. Колер качнул головой.

— К счастью для нас обоих.

Молодой человек вопросительно приподнял бровь, и Бенедикт усмехнулся.

— Не хотелось бы казнить столь перспективного служителя Культа на костре за пособничество данталли. А ведь именно это я бы и сделал, веди твои братья себя, как люди.

— Для этого вам нужно было бы сначала приехать в Талверт, — осклабился Киллиан. Бенедикт махнул рукой.

— Вернемся к сути. Когда же зародился твой план о казни?

— Когда я услышал один разговор. Однажды, проходя мимо комнаты братьев, я услышал, как они шептались. Знаете, о чем они говорили? — Киллиан невольно сжал недавно порезанную руку в кулак. — Они смеялись над тем, как легко управлять нашей матушкой. Говорили, что марионетка вышла податливой и послушной. Упоминали они и обо мне, правда, я так понял, что ко мне применили свои силы лишь единожды — в тот самый день, когда Оливер разбил колено.

Бенедикт тяжело вздохнул, невольно припоминая свою историю встречи с первым данталли, и покачал головой.

— Тогда ты решил их уничтожить?

— Тогда я решил всегда иметь при себе красное. Уже на следующий день, когда я вышел на улицу в красной рубахе, Оливер и Марвин едва не оскалились от злости. Они щурились и морщились, пытаясь меня рассмотреть, но, похоже, не могли. Иногда я стоял прямо в дверном проеме их комнаты, и они не сразу замечали меня, — Киллиан помедлил, вспоминая явно один из самых тяжелых моментов в своей жизни. — Решиться на убийство было непросто, мы ведь двадцать лет прожили под одной крышей. Я не представлял себе, как осуществлю свое намерение, но знал, что должен это сделать: Оливер и Марвин были опасны. Я невольно начал замечать потерянный, беспомощный взгляд матушки. Искал возможности поговорить с нею, но братья бдели за этим денно и нощно. Между нами началась незримая война, и я понял, что отступать поздно: каждый из нас понимал, к чему все идет. Через неделю после своего двадцать первого дня рождения я решился и явился в дом с припрятанным кинжалом за спиной. Я не знал, насколько красный цвет лишает данталли зрения, поэтому идти с мечом тогда не рискнул. Хотел сделать все тихо, проскользнув незаметно в комнату братьев ночью, но не учел тот факт, что матушка красное видит, и она громко спросила, зачем мне оружие. А после — набросилась на меня, словно болотная ведьма, пытаясь выцарапать мне глаза. Оливер и Марвин управляли ею из дверного проема. Они даже не пытались совладать со мной сами: все делала за них… марионетка. В тот момент я понял, что данталли действительно порабощают человеческие души.

Бенедикт поморщился, вспоминая слова своей покойной жены на помосте. Ярость, с которой она смотрела на него, была настоящей, но не могла в действительности принадлежать Адланне.

— Как же тебе удалось с ними всеми сладить? — качнул головой Колер. — Прости за прямоту, но ты и сейчас не отличаешься крепким сложением, а ведь во всех отделениях Культа, даже тут, в Олсаде, присутствует какая-никакая физическая подготовка. Делаю вывод, что тогда, в Таверте, дела обстояли еще хуже, а против тебя была разъяренная марионетка и двое крепких данталли. Что же ты сделал, чтобы хотя бы уравнять шансы?

Харт поморщился, отводя глаза.

— Я устроил пожар. Не могу сказать, что это вышло намеренно, мысль мимолетно пришла мне в голову в пылу драки, и я даже толком не понял, как осуществил ее. Разбил светильник, а дальше… масло, огонь… и все так быстро занялось…

— А что же стало с твоей матерью? — прищурился Бенедикт, внимательно изучая лицо молодого человека, вмиг ставшее мрачнее тучи. Старший жрец сочувственно вздохнул и кивнул. — Убил, да?

— Скорее, не спас. В драке я ранил ее, и когда крови стало много, Марвин первым отпустил ее. Его тут же свалило то, что они называют расплатой. Оливер отпустил тоже, но продержался заметно дольше своего брата. Он сопротивлялся, пытался убить меня или даже взять под контроль, несмотря на то, что не видел меня толком. Завязалась драка — довольно долгая.

— В горящем доме, — уточнил Бенедикт.

— Пытаетесь поймать меня на деталях? Думаете, я вру?

Колер поморщился.

— С чего бы? Не вижу ни одной разумной причины для этого.

— А мне кажется, видите. Причиной могло бы быть желание впечатлить вас, чтобы вы взяли в команду. Разве нет?

— Я же сказал, разумной причины.

— Многие сочли бы таковой ту, что я назвал, — передернул плечами Киллиан. Колер развел руками.

— Что ж, в таком случае многие — идиоты, а я — доверчивый впечатлительный старик, развесивший уши и принимающий твои слова за чистую монету. Нет, жрец Харт, я не считаю, что ты врешь, так что заканчивай препираться и продолжай свою историю.

Молодой человек ухмыльнулся, однако лицо его быстро помрачнело, стоило ему вновь погрузиться в воспоминания.

— Я плохо помню детали, — он покачал головой. — Пламя как-то перекинулось на платье моей матери. Она начала гореть заживо, но вместо того, чтобы броситься вон из дома, попыталась разнять нас. Оливер сумел вырвать из моих рук кинжал и убить ее, похоже, она… мешала ему. Лишь после этого его настигла треклятая расплата. Впервые я услышал, как оба моих брата жалобно стонут от боли, хотя тогда тоже был готов орать от нее.

— Ты и сам ожегся?

— Слегка поджарился, — невесело усмехнулся Киллиан. В ответ на вопросительный взгляд Бенедикта, молодой человек кивнул. — Правая сторона тела: плечо, бок и бедро. Сильнее всего плечо. Думал, что после уже никогда не восстановлю правую руку, но, как видите, обошлось.

Колер сочувственно покривился.

— Что было дальше?

— Я оставил их умирать в доме, перерезав обоим сухожилия на ногах, чтобы не сумели уйти. Дыма наглотался знатно, и на улице долго не мог продышаться. Однако сумел остаться в сознании и убедиться, что в живых эти монстры не остались.

Бенедикт поджал губы.

— Сильно, — признал он. — Серьезное потрясение для двадцатиоднолетнего юноши. Кошмары не мучают?

— Нет, — слишком быстро отозвался Киллиан. Врал, разумеется, понял для себя Бенедикт, глядя в глаза молодого человека.

Харт глубоко вздохнул.

— Оправившись от ожогов, я прямиком отправился в головное отделение Культа, где также продемонстрировал свою «человечность», пролив кровь на стол старшего жреца. Можно сказать, что договор с Красным Культом у меня подписан кровью, — с усмешкой сказал Киллиан. — Так что скажете, Бенедикт? Подхожу я вам в качестве пополнения?

— Подходишь, — незамедлительно кивнул Колер, однако поспешил осадить радость молодого человека, приподняв руку в останавливающем жесте. — Но на этого данталли я тебя не выпущу — зелен еще, тебе нужно будет долго готовиться, чтобы набраться нужной сноровки.

Киллиан нахмурился — почти обиженно.

— Теперь и ты изволь понять меня правильно, — внушительно проговорил Бенедикт, подтверждая свои слова кивком. — Те двое демонов, что выступили против тебя, были такими же желторотиками, как ты. Самоучками, познававшими свои способности в осторожности и учении на ошибках. Мальстен Ормонт же своему искусству (не постесняюсь назвать это так) обучался.

— Постойте, — нахмурился Киллиан. — Мальстен Ормонт? Здесь, в Олсаде, наших людей убил Мальстен Ормонт?

Колер нехорошо улыбнулся. Он не мог даже самому себе объяснить, отчего решил раскрыть этому юноше правду и почему так доверился ему, однако теперь отступать было поздно.

— Все верно, — развел руками Бенедикт. — Это именно тот данталли, о котором ты думаешь. Командир Кровавой Сотни.

— Но ведь его поисками занимались вы. И, как гласит история, он был пойман и сожжен.

— Он не был пойман, — отрезал Бенедикт. — И сожжен, соответственно, тоже не был. На его месте оказался другой данталли. Не нужно так округлять глаза! На момент, когда обратились к моей команде, настоящий Мальстен Ормонт уже находился на земле, на которой Красный Культ не имеет власти, вдобавок этому демону покровительствовало другое существо, наделенное высоким положением. Слышал о Бэстифаре шиме Мала?

— Нынешний царь Малагории, вроде, — пожал плечами Киллиан.

— Он самый. Тогда он, правда, был наследным принцем, но неважно. В целом могу сказать лишь то, что Мальстен Ормонт нашел себе идеальное убежище, и мы ничего не могли сделать, чтобы выгнать его оттуда. Поэтому пришлось срочным образом находить ему замену. Мы убили имя этого данталли, но не его самого. Догадываешься, почему я принял такое решение?

Бенедикт испытующе уставился на молодого жреца. Харт нахмурился и помедлил с ответом, заговорив лишь через четверть минуты.

— Догадываюсь. Вы фактически подстегнули королевства закончить войну, когда разожгли Сто Костров Анкорды. Жестокая мера, но действенная. Мученическая смерть — особенно, если это смерть не одного человека, а многих — призывает людей задуматься о цене жизни. Кровавая Сотня стала именно такими мучениками. Вдобавок она заставила людей вспомнить Пророчество о Последнем Знамении и всерьез испугаться гнева богов, задуматься о более… гм… праведной деятельности. Этим решением вы фактически загасили пламя войны, возвели Вальсбургскую Конвенцию в ранг непреложных истин и настроили большинство жителей всей Арреды против данталли. А ценой была ложь и жизнь анкордского монарха, которая должна была оборваться. Я все верно понял?

— Не представляешь себе, насколько, — улыбнулся Колер, готовый аплодировать ходу мыслей своего юного собеседника, понимая, что ни в чем не ошибся на его счет.

— Для того, чтобы все прошло… скажем так, чисто, я должен был спасти доброе имя Рериха VII. Он должен был прослыть обманутой жертвой обстоятельств, не более. Эту цену я готов был заплатить за то, чтобы ситуация обернулась самым выгодным образом.

— И начнется декада лжи… — задумчиво процитировал молодой человек часть пророчества. — А ведь, если подумать, так и вышло. Получается, Рерих VII уже шесть лет обманывает всю Арреду…. Вот уже два знамения из пророчества сбылись.

— Полагаешь Рериха Лжемонархом? — насмешливо спросил Колер. — Вот уж не думаю, что дела обстоят именно так. К тому же остальные знамения пророчества больше похожи на бред, сочиненный в горячке. Здесь имеет место простое совпадение, притянутое за уши, не более.

— Народу этого хватило, чтобы задуматься.

— Для народа сбылось только одно знамение, не два. И я, если уж на то пошло, не дам второму знамению сбыться до конца: скоро о том, что анкордский кукловод жив, станет известно всему миру.

— А сейчас кто об этом знает? — внимательно вглядевшись в глаза Бенедикта, спросил Киллиан, вопрошающе кивнув. — Похоже, что сейчас вы раскрываете мне сведения особой секретности.

— До недавнего времени об этом плане знали лишь моя команда, старший жрец Крона и сам Рерих VII. А многие детали не были известны даже Иммару и Ренарду.

— Не много ли чести? — подозрительно осведомился молодой человек.

— В самый раз, — усмехнулся Бенедикт. — Я хочу, чтобы человек, который будет сопровождать меня в головное отделение Культа, был осведомлен о том, что происходит.

Харт вскинул брови.

— Вы собираетесь в Крон и хотите, чтобы я поехал с вами?

— Ты возражаешь? — осклабился Бенедикт.

Киллиан уверенно покачал головой.

— Нет.

— Вот и хорошо. Так как выезжаем мы сразу после казни Ганса Меррокеля, на сборы у тебя времени мало. Отправляйся сейчас и готовься к отъезду. Кстати, мой тебе совет: чтобы речь на помосте получилась проникновенной, не готовь ее. Нужные слова приходят сами, когда ты веришь в то, что делаешь.

— Я понял, — кивнул молодой человек.

— Молодец. Думаю, Тарт не отвернется от тебя.

Сонный лес, Везер.

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Богу Зарѐтту пришлось изрядно потрудиться этой ночью, чтобы погрузить Аэлин Дэвери в сон. Божество явно предпринимало все мыслимые и немыслимые попытки и, в конце концов, ему удалось ненадолго утянуть сознание охотницы в свой сумрачный мир.

Из полудремы женщину вырвал легкий шорох. Она резко открыла глаза и огляделась, готовая в любую минуту выхватить паранг, однако опасности поблизости обнаружено не было. Мальстен Ормонт, накидывая на плечи плащ, виновато посмотрел на свою спутницу, неловко передернув плечами.

— Ох… неужто я собирался слишком громко? — криво улыбнулся он, присаживаясь на край кровати. — Прости. Не хотел будить.

Аэлин качнула головой, потерев лицо ладонью и поднявшись. Она с удивлением обнаружила, что полулежит на кровати, в ее воспоминаниях не запечатлелся тот момент, когда она уронила голову на подушку.

— Боги! — с укором самой себе шепнула молодая женщина. — Я заснула? Как же я… почему ты не разбудил? Моей задачей ведь было… — охотница осеклась, внимательно окинув взглядом данталли. Темные круги под его глазами остались единственным отпечатком минувших мук расплаты. Аэлин качнула головой. — Как ты?

— Со мной все прекрасно, благодарю, — неловко улыбнулся он, кивая охотнице. — Посему предлагаю тебе немного отдохнуть. Ты мало спала прошлой ночью и этой почти не сомкнула глаз. Пара часов у нас вполне найдется, я сумею раздобыть что-нибудь поесть в дорогу, а ты сможешь восстановить силы.

— Ты ведь тоже не спал, — возразила охотница. — Но себе времени восстановить силы не даешь.

— Я прекрасно себя чувствую, — качнул головой данталли, — чего не скажешь о тебе: ты не поспала и двух часов и уже начинаешь засыпать на ходу. В последние минуты перед тем, как поддаться Заретту, ты трижды предупредила меня о том, что Теодор заперт в подполе.

— Совсем этого не помню, — сдвинула брови охотница. — Надеюсь, ты понимаешь, что я была вынуждена…

— Не объясняй, я знаю, к кому в дом мы явились и прекрасно понимаю, как Тео мог себя повести, почувствовав, что ты хочешь не позволить Жнецу Душ забрать чью-то жизнь. Сейчас Теодора можно выпустить. Зла он держать не станет.

— Ты в этом уверен?

— Я не первый год знаю его. Во время сражений он сам просил связывать его и приглушать его крик, посвященный чужим смертям. Поэтому можешь не переживать — Тео все понимает. К тому же, рисковать навлечь на себя силы данталли он не будет. Опасности нет, ты можешь отдохнуть. Тебе это нужно.

Аэлин поджала губы. Спорить с Мальстеном было бессмысленно: каждое его слово о ее самочувствии было верным. Усталость тяжело давила на виски, делала веки чугунными, а тело совершенно неподъемным. Охотница глубоко вздохнула, бессильно опускаясь на подушку.

— Пожалуй, глупо будет хорохориться, — невесело усмехнулась она.

— Слава богам, что ты это признаешь, — Мальстен вернул ей усмешку. — Отдыхай. Хотя бы еще пару часов. На улице едва рассвело, мы можем отправиться во Фрэнлин чуть позже.

Данталли кивнул, подтверждая свои слова, и направился к двери. Аэлин проводила его глазами и окликнула, стоило ему взяться за ручку.

— Мальстен?

Кукольник повернулся к охотнице, вопрошающе кивнув. Аэлин нахмурилась.

— Ты помнишь, что я говорила сегодняшней ночью? Тебе не обязательно отправляться со мной за отцом. Это лишь моя задача, и я…

— Я все еще не передумал, если ты об этом, — отрезал он. — Отдохни. Предстоит около трех дней пути. Там успеем все обсудить, идет?

Не дожидаясь ответа спутницы, Мальстен вышел из комнаты. Аэлин не сказала ничего ему вслед: Заретт вновь завладел ее сознанием, стоило ей прикрыть глаза.

Олсад, Везер.

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Солнце лениво выползало из-за горизонта, освещая выстроенный помост с заготовленными дровами, политыми маслом, под установленным накрепко позорным столбом. Приговоренного еще не привели, однако жрецы Красного Культа — все, как один, мрачные и сосредоточенные — уже дежурили на главной площади Олсада, указывая подтягивающимся зевакам, на каком расстоянии от помоста те могут находиться. Люди выполняли указания без вопросов, слушаясь последователей Культа, как ученики слушаются своих опытных наставников. Казалось, жители и сами не понимали, на что собираются смотреть, не до конца сознавали, зачем пришли на главную площадь на рассвете.

Молодые жрецы в отличие от обывателей полностью отдавали себе отчет, какое событие ознаменует этот день, вписав сегодняшнюю дату в историю города, и оттого выглядели мрачными и напряженными. Если приглядеться, в глазах каждого из них можно было увидеть страх неизвестности. Никогда прежде в Олсаде не устраивали сожжения, особенно сожжения пособника данталли, что само по себе считалось спорным мероприятием. Далеко не все разделяли позицию Бенедикта Колера о том, что человек, связавшийся с демоном-кукольником, заслуживает такой казни.

Каждый последователь местного Красного Культа сейчас думал лишь об одном: народ не примет такого действа, взбунтуется, начнется бойня, и никто не сумеет ее утихомирить. Особенно при учете, что Колер — из принципа ли, в угоду собственному капризу ли — отказался произносить речь на помосте самостоятельно и поручил это Киллиану Харту, совершенно не имеющему опыта в подобных делах. Фанатичному выходцу из Хоттмара это, возможно, казалось неплохим экспериментом — даже если толпа взбунтуется, старший жрец Кардении рано или поздно покинет Олсад и забудет о такой неудаче, как о страшном сне. А вот местному отделению Культа от этой неудачи так легко не отделаться. Невозможно было предугадать, как повернется дальнейшая судьба жрецов, если город выступит против казни.

В свете этого каждый из молодых последователей внутренне проклинал тот день, когда Бенедикт Колер появился в городе.

Толпа тем временем все росла. Внутри нее понемногу поднимался гомон голосов: люди, ежась от утреннего осеннего холода, осторожно, пока еще тихо, но с неподдельным интересом обсуждали предстоящее событие. Открыто свое неприятие никто еще не выражал, но молодые жрецы были уверены: то ли еще будет.

Спустя примерно четверть часа Бенедикт Колер в компании Ренарда Цирона, Иммара Алистера, Киллиана Харта и Урбена Леона появился на площади. В их окружении, закованный в цепи, медленно шел Ганс Меррокель, с трудом переставляя ноги. Каждый шаг отражался на его лице мучительной гримасой. Осунувшееся лицо со следами вчерашних побоев покрылось липким потом, на одежде виднелись кровоподтеки.

Молодые жрецы, дежурившие у помоста, невольно поморщились, одновременно подумав, что учредителю всего этого зверства даже не пришло в голову привести приговоренного в надлежащий вид. В итоге толпа увидит казнь мученика, а не пособника данталли, и будущее олсадского Красного Культа можно будет считать решенным.

В отличие от своих молодых коллег Бенедикт Колер не был уверен в провале. Несмотря на темные круги под глазами и помутившийся взгляд, что являлось отпечатком нескольких бессонных ночей, старший жрец Кардении держался решительно и настроен был на некое торжественное событие. Примерно так же выглядел и Урбен Леон, за исключением следов бессонницы на лице. Старик шагал уверенно, распрямив спину и подняв с вызовом голову.

По непроницаемым лицам Ренарда Цирона и Иммара Алистера и вовсе нельзя было ничего понять: для них событие, которое должно было сегодня состояться, похоже, представлялось чем-то обыденным, не выходящим за рамки их привычной деятельности. Молодые жрецы многое бы сейчас отдали, чтобы поменяться местами с этими оплотами спокойствия.

Киллиан Харт был серьезен и сосредоточен. Он глядел прямо перед собой, шагая вровень с Бенедиктом Колером. При первом взгляде на него могло показаться, что молодой человек столь же решителен и уверен в правильности происходящего, сколь и учредивший все это фанатичный хоттмарец, а волнуется попросту потому, что это первая казнь, где ему предстоит быть палачом.

В нескольких шагах от помоста Иммар и Ренард остановились. Жрец Леон продолжил шествие к позорному столбу с Бенедиктом Колером и Киллианом Хартом, ведя за собой приговоренного.

Толпа ахнула, увидев Ганса Меррокеля на помосте. Как и предполагали молодые жрецы Культа, по рядам людей прошелся возмущенный шепот при одном лишь виде заключенного. Казалось, стоит трактирщику сейчас взмолиться о помощи, как олсадская толпа забудет о любом опасении перед Красным Культом и бросится выручать своего товарища. Но, хвала великой Тарт, Ганс Меррокель молчал. Глаза его были мокрыми от слез, и на лице отражалась переживаемая каждую минуту физическая боль, однако о пощаде или о помощи он не просил. Казалось, он смиренно принял уготованную ему участь. Молодые жрецы в свете этого невольно вспоминали слухи о допросах Колера вкупе с тем, что сами слышали под дверью в подвале. По окончании этих допросов заключенные, судя по наводняющим Арреду рассказам, готовы сознаться в чем угодно и принять любую казнь, лишь бы не угодить вновь в руки этого человека.

Бенедикт неспешно снял один из браслетов с рук трактирщика и, обвязав цепь вокруг столба, вновь закрепил кандалы. Затем то же самое сделал с ногами. Приговоренный не шелохнулся, не попытался сбежать. Он лишь опустил голову, громко всхлипнув. По рядам людей прошелся взволнованный гул. Колер выждал пару мгновений, выступил к краю помоста и приподнял руку в останавливающем жесте.

— Жители Олсада! Прошу тишины! — воскликнул он, вновь сделав необходимую паузу и, к удивлению молодых жрецов, толпа, заполнившая главную площадь к этому моменту, и впрямь затихла. Было в голосе Колера нечто такое, что заставляло подчиняться ему безоговорочно.

— Я прибыл в ваш город недавно, однако многие из вас уже успели узнать, кто я такой. Для тех, кто не в курсе, я обязан назвать себя: мое имя Бенедикт Колер, я представляю Красный Культ земли Хоттмар, Кардения, — знаменитый палач подождал, пока по рядам жителей Олсада пройдутся изумленные восклицания о Ста Кострах Анкорды, и, смиренно кивнув, продолжил, соединив подушечки пальцев:

— Обыкновенно это является вступительным словом для речи, которую принято произносить перед исполнением приговора. Однако сегодня я не стану произносить речь. Так как в Олсаде я чужак, было принято решение, что часть расследования, а также приведение в исполнение приговора должен взять на себя жрец местного Красного Культа. Человек, во мнении которого вы не усомнитесь так, как в моем (ввиду моей небезызвестной репутации), — Бенедикт едва заметно улыбнулся уголком губ. — Засим предоставляю слово жрецу Харту.

Не говоря больше ни слова и оставляя толпу в напряженном молчании, Бенедикт сошел с помоста, увлекая за собой Урбена Леона.

Киллиан Харт стал рядом с привязанным к столбу трактирщиком и окинул его беглым взглядом. Ганс Меррокель мокрыми от слез глазами посмотрел на своего палача. Молодой человек стойко выдержал его взгляд и шагнул к краю помоста, уповая на то, что голос не предаст его и не сорвется.

— Жители Олсада! — невольно копируя манеру Бенедикта, заговорил он и указал на приговоренного. — Вы все знаете этого человека, но по правилам я обязан назвать его имя. Это Ганс Меррокель, хозяин трактира «Серое Ухо». Я не стану придумывать ужасы, являющиеся деянием его рук. Скажу больше: Ганс Меррокель ничего не сделал, и в этом заключается его преступление. Он укрыл в своем трактире данталли, о природе которого знал, и не счел нужным сообщить об этом Красному Культу, в результате чего на следующее утро демон-кукольник убил пятнадцать жрецов. Ганс Меррокель и тогда не явился в Культ с повинной, а предпринял попытку к бегству из города, сознавая весь ужас своего бездействия. Было потрачено время на поимку Ганса Меррокеля, его допрос и выяснение всех обстоятельств дела. Во время допроса заключенный продолжал скрывать тайны данталли, которые могли бы помочь в его поимке. Из-за молчания этого человека мы упустили опаснейшего преступника, а сѐмьи погибших жрецов лишились кормильцев. По окончании допроса Ганс Меррокель был приговорен к смертной казни через сожжение как пособник данталли, и приговор нынче будет приведен в исполнение.

Молодой человек мельком бросил взгляд на Колера, стоявшего у помоста. Бенедикт едва заметно одобряюще кивнул. Жрец Харт прерывисто выдохнул, чувствуя, что ему вот-вот придется поднести приготовленный Иммаром Алистером факел к дровам и исполнить приговор.

«Толпа ведет себя тихо», — успокаивал себя молодой человек. — «Никто не пытается кинуться на помощь трактирщику. Никто не оспаривает приговор, все понимают, что Меррокель — преступник и заслуживает казни».

— Киллиан, — прозвучало за спиной жреца Харта, и тот почувствовал, как тело прошибает холодный пот. С трудом сохранив невозмутимое лицо, молодой человек повернулся к приговоренному, встретив умоляющий взгляд.

Толпа притихла. Казалось, все на площади обратились в слух.

— Ты ведь знаешь меня, — Ганс с трудом повышал голос, обращаясь не только к своему палачу, но и к зрителям. — Ты не раз захаживал в мой трактир. Ты знаешь, что я за человек, и знаешь, что я никогда не имел подобных помыслов…

— Твоя вина доказана, Ганс, — качнул головой Киллиан, в ту же секунду понимая, что совершает ошибку: не стоило вступать в спор с заключенным при толпе, это вселяет сомнение, являет собою невольный признак неуверенности обвинителей.

Киллиан с огромным трудом удержался и не посмотрел на Бенедикта Колера в поисках поддержки. Сейчас искать эту поддержку — непозволительно. Это будет означать фактический провал задания.

— Только не говори, что действительно веришь в этот заученный бред! — устало выкрикнул заключенный. — Я понимаю, что верит он, — Ганс кивком указал в сторону Бенедикта, и по первым рядам зрителей, отчетливо слышавших его речь, прошла волна беспокойного шепота, — я понимаю, что он старший жрец, и вы обязаны подчиняться его решениям. Я понимаю, что ваш старик Леон поддерживает этот фарс, потому что ему нужны показательные казни для отчета перед вашим высшим начальством! Сам бы он и ухом не повел…

Жрец Леон, стоявший по правую руку от Колера, побагровел и решительно шагнул вперед, однако Бенедикт удержал его.

— Не надо, — тихо шепнул он.

— Это, в конце концов, недопустимо! — прошипел старик, однако внушительный взгляд старшего жреца Кардении остудил его пыл, и он послушно умолк.

— Я знаю, что меня не пощадят, — обреченно произнес Ганс, подняв глаза к небу. — И единственное, о чем я прошу перед смертью, это справедливость своего палача, которым избрали тебя, Киллиан. Тебя! Ты ведь знаешь меня, знаешь, что я не преступник. Ты исполнишь приказ и разожжешь этот костер, но хотя бы не лги! Скажи, как есть! Скажи, что ты просто обязан привести в исполнение приговор, который вынес этот фанатичный убийца! Что ему один костер — он за раз сжег сотню человек!..

Харт с трудом заставил себя не прислушиваться к словам, долетавшим из толпы. Люди сомневались. Люди волновались. Еще немного, и они готовы будут взбунтоваться против этой казни.

«Хитрый ублюдок», — процедил про себя Киллиан, пытаясь сообразить, как себя вести. Ганс говорил все не просто так: он демонстрировал смирение, но в душе надеялся, что толпа все же встанет на его сторону. И он сумел завладеть вниманием людей, сумел поселить в них раздумья. Нужно было увести эти раздумья в нужное русло, пока еще не поздно, пока задание не провалено…

— Сделайте что-нибудь, Колер, — вновь прошипел Урбен Леон. — Заткните его, наконец!

— Терпение, — с легкой полуулыбкой произнес Бенедикт, внимательно следя за Хартом, лицо которого сейчас больше напоминало непроницаемую фарфоровую маску.

— Я что-то не помню, — достаточно громко процедил сквозь зубы Киллиан, окидывая приговоренного строгим взглядом, — чтобы тебе давали слово, Ганс.

Толпа, уже начавшая было спрашивать, справедлив ли приговор, вдруг притихла.

Харт сделал шаг к трактирщику и окинул презрительным взглядом зрителей.

— Верю ли я в то, что говорю? — насмешливо переспросил он. — Хочешь правдивой прощальной речи? Получи же ее: я верю. Каждому. Сказанному. Слову. Знаешь, почему?

Молодой человек нашел в толпе глазами заранее примеченную семью одного из погибших жрецов и указал в ее сторону.

— Потому что я труп Дарбера Ваймса вот так видел, — Киллиан занес руку и остановил ее в нескольких дюймах от своего лица. — Вот на таком расстоянии, Ганс. Знаешь, зачем мне его так показали? Знаешь, зачем заставили смотреть? Чтобы я не оказался когда-нибудь на его месте. А я ведь могу — из-за таких, как ты! Мои коллеги, мои братья, у многих из которых была семья, погибли вчера, потому что ты — промолчал. Из страха ли, из лени ли, неважно! Факт остается фактом: ты промолчал. Укрыл монстра. А после попытался сбежать, потому что осознавал, что виновен. Невиновные не убегают, Ганс. Хочешь сказать об отсутствии у себя умысла? Вот им это скажи! — Киллиан резко указал в сторону светловолосой женщины с раскрасневшимся от слез лицом, держащей на руках маленького ребенка. — Скажи это семье Дарбера Ваймса, смелее! Скажи им, что дочь не увидит своего отца, потому что ты промолчал без умысла.

— Чудовище! — отчаянно выкрикнула женщина, и ребенок на ее руках заплакал, — это не данталли, а ты убил моего мужа! Ты должен был сказать!!! Его бы спасли!

— Без умысла ты укрыл в своем трактире монстра, — продолжил Харт почти нараспев, ловя волну злости и одновременно сочувственно кивая жене Ваймса, — раненого, между прочим, к которому можно было без труда подступиться в день, когда он пришел. Ты без умысла позволил ему восстановить силы и устроить эту бойню.

— Я… я не знал, — тихо отозвался Ганс, шмыгнув носом.

— Трус!

— Преступник!

— Ненавижу тебя! — донеслись другие женские выкрики из толпы, принадлежавшие женам погибших жрецов.

— Он не знал! — с усмешкой повторил Харт, поворачиваясь к зрителям. — Не знал, что его молчание так обернется. Он понадеялся остаться в стороне. Но это невозможно, — Киллиан вновь посмотрел на трактирщика. — Когда оказываешься в такой ситуации, необходимо выбрать сторону. Это неминуемо. И ты, Ганс, ее выбрал. Выбрал помощь данталли, а за это в нынешние времена казнят. Казнят так показательно, чтобы каждый, — Харт обвел рукой площадь, — десять раз подумал, впускать ли в свой дом монстра. И, если впустил, готов был расплатиться за это решение сполна. Несите факел!

Толпа ахнула, однако никто не произнес ни слова против. На этот раз Киллиан позволил себе посмотреть на Бенедикта Колера и получил в свой адрес одобрительный кивок.

Иммар поднялся на помост, передав молодому человеку зажженный факел. После он несколько раз плеснул из небольшой бутылки с маслом на одежду приговоренного. Площадь погрузилась в тишину. Казалось, слышно было лишь бешеное сердцебиение Киллиана Харта.

«Вот оно. Вот сейчас…» — в ужасе подумал молодой человек, представляя, что произойдет. Всю ночь он готовился к этому движению, и сейчас не мог поджечь поленья. Правые плечо, бок и бедро будто бы отозвались несуществующей, давно забытой болью от ожогов.

— Киллиан, — на этот раз совсем тихо произнес Ганс, умоляюще глядя на своего медлящего палача. — Подожди. Позволишь последнюю просьбу?

— Сожгите его! — нетерпеливо выкрикнул кто-то из толпы.

— Из-за него погиб мой муж!

— Смерть преступнику!

— Убейте пособника!

«Удивительно, как быстро толпа может переменить настроение», — подумал Киллиан, окидывая трактирщика взглядом. Тот смиренно опустил голову, слезы текли по щекам — уже не в надежде на помощь горожан. Искренние. Отчаянные. Он боялся своей участи, но на деле не мог даже представить себе, что его ждет.

— Говори, — холодно отозвался Харт, с трудом унимая дрожь в руках.

Киллиан ожидал чего угодно, кроме того, что услышал. Подняв глаза, приговоренный заглянул своему палачу в самую душу.

— Не бросай меня здесь одного. Не уходи далеко, умоляю… — Ганс жалобно всхлипнул, качнув головой. — Я знаю, что мне это ничем не поможет, но… пожалуйста…

Страх, перемешиваясь с острыми болезненными воспоминаниями двухгодичной давности, ледяными плетьми прошелся по спине молодого жреца. Остаться здесь, совсем рядом, во время казни?.. Немыслимо, невозможно. Но уйти…

— Харт, — строго обратился Иммар, изучая стремительно бледнеющее лицо юного коллеги. — Ты не обязан.

— Я знаю, — выдавил Киллиан, кивнув. — Но я останусь.

Иммар пожал плечами и неспешно сошел с помоста. Харт молча проводил его глазами, с трудом удержавшись от желания все же попросить жреца Алистера исполнить приговор вместо него.

В толпе вновь поднялся нетерпеливый гул. Ждать было больше нельзя. Сделав шаг к столбу, Киллиан чуть опустил факел. Движения молодого человека словно удерживала вязкая трясина, в которую обратился воздух. Сердце неистово заколотилось о ребра, каждый удар отдавался в висках…

…облитые маслом дрова вспыхнули и занялись огнем быстрее, чем Киллиан ожидал. Пламя почти сразу перекинулось на одежду приговоренного. Харт громко выдохнул и отпрянул, с силой стиснув в руках факел.

Ганс до крови впился зубами в нижнюю губу и жалобно замычал, невольно стараясь отодвинуться. Дернулся, пытаясь рвануть цепи, но попытки успехом не увенчались. Настоящей боли еще не было — это Киллиан знал не понаслышке. Боль придет через несколько секунд, когда хищные языки огня коснутся кожи, когда одежда перестанет служить преградой. Тогда придет настоящая агония, принеся с собой страх перед предстоящей му̀кой — нарастающей, жгучей и неумолимой.

Правое плечо вновь заныло, и Харт огромным усилием удержал левую руку от того, чтобы не схватиться за больное место. Невыносимо трудно было убедить себя, что этой боли нет, она давно угасла. Давно…

Дрова были сухими, дыма рождалось немного, и оттого, понимал Киллиан, Гансу придется страдать дольше. Если верить рассказам, приговоренные, которых сжигали на сырых дровах, умирали быстрее и в чуть меньших (если это сравнение уместно) мучениях — они задыхались от дыма. Дальше догорало безжизненное тело в течение нескольких часов. Это тело тоже будет гореть несколько часов, но умирать Ганс Меррокель будет дольше.

Время, казалось, превратилось в тягучую субстанцию, никак не желавшую сдвигаться с места. Первые несколько секунд, когда пламя занималось и перекидывалось на одежду, показались необычайно долгими. Криков еще не было: Ганс лишь жалобно мычал, кусая губу, и пытался безуспешно сбить с себя огонь. Тело его дергалось и извивалось, предчувствуя страшную смерть, и каждое движение пробуждало жуткие образы горящего дома в Талверте в памяти Киллиана.

Вонь сгорающих ниток пропитанной грязью и по̀том одежды начала витать в воздухе, и лишь тогда приговоренный впервые закричал. Уже через мгновение крик перерос в нечеловеческий вопль. Поднявшийся ветер начал разносить повсюду запах горелой плоти. Казалось, поблизости жарят свинину, зачем-то завернутую в грязную тряпку. Кто-то из людей на площади, со стоном начал оседать, теряя сознание. Зрители, еще недавно требовавшие сжечь преступника, были не способны выдержать это зрелище.

Киллиан и сам боялся, что вот-вот впадет в беспамятство и потеряет равновесие. На деле же он превратился в соляной столб и не мог пошевелиться. Треклятая память продолжала упорно воскрешать образы двухгодичной давности. Охваченная пламенем мать вопила так же, пытаясь при этом остановить схватку сына и данталли, притом неизвестно, кого из них она пыталась защитить…

Одежда трактирщика за несколько мгновений превратилась в пылающий факел. Ганс выл и извивался, то широко раскрывая обезумевшие от боли и ужаса глаза, то закрывая их, словно в попытке защитить от дыма и жара. Страшнейшая казнь… а ведь говорят, некоторые данталли сгорали молча — огонь для них был не сильнее расплаты…

Вновь подул ветер, и воздух наполнился отвратительной вонью: пламя хищно набросилось на брови, ресницы и редкие волосы Ганса. Тот забился сильнее, закричав еще громче, хотя, казалось, это было попросту невозможно.

При следующем вдохе крик сорвался на хриплый кашель, а затем и вовсе смолк: жар опалил голосовые связки, практически начисто лишив свою жертву возможности кричать. Сколько прошло? Минута? Две? Киллиан потерял счет времени.

Рот Ганса Меррокеля раскрылся, исторгнув жуткий, едва слышный хрип. Глаза налились кровью, и на это его палач уже не мог смотреть, предчувствуя, что сейчас этих глаз попросту не станет. Харт отвел взгляд, устремив его на разгоревшиеся дрова. Он всем телом ощущал жар. Снова. Как тогда, два года назад, когда демон-кукольник, не обращая внимания на пламя, перекинувшееся и на его собственную руку, пытался задушить своего врага. Расплата для него, похоже, и впрямь была сильнее огня, он мог практически не замечать боли от хищных языков пламени, в то время как Киллиан едва давил в себе крик, не в силах орудовать кинжалом. Данталли выхватил оружие, с силой всадив его в горло матери…

«Боги, я не могу!.. Нет, нет, не могу…» — стучало в голове Харта.

Сколько прошло? Минут пять? Может, больше? Или меньше?

Криков уже не было, хотя Ганс Меррокель был еще жив. Некоторое время он проживет — лишенный кожи, ослепший, дергающийся в муках кусок обожженного мяса, способный лишь едва слышно выть опаленными связками. Ветер будет продолжать разносить по городу вонь еще несколько часов. Сейчас огонь уже уничтожил почти весь поверхностный слой кожи приговоренного, лишил его зрения, и теперь вгрызался глубже. Теперь уже нет той чудовищной боли, которая могла бы вызвать смертельный болевой шок — серьезные ожоги, как это ни странно, приносят ее меньше.

Киллиан с огромным трудом поднял глаза на жуткое обгоревшее лицо человека, несколько минут назад с вызовом говорившего с толпой, и ощутил тяжелый ком тошноты, подкативший к горлу. Тело Ганса все еще дергалось, словно пыталось уклониться от вездесущего пламени. Когда же он умрет от удушья? Когда можно будет сбежать отсюда? Киллиан был уверен, что вскоре сознание покинет его, не позволив выполнить обещание, данное приговоренному.

«Стой. Не смей падать. Не думай даже!» — твердил себе Харт, все дальше уносясь в собственные воспоминания.

У помоста, на который пламя еще не перекинулось, Иммар легко тронул своего командира за предплечье.

— Бенедикт, — тихо обратился он, кивнув в сторону жреца Харта. — Он сейчас упадет. Надо уводить его оттуда.

Колер поджал губы, внимательно глядя на молодого жреца.

— Ты прав, уводить — надо, — отозвался он.

— Мальчишка нервами слабоват, — усмехнулся Иммар в ответ. Бенедикт посмотрел на него уничтожающим взглядом.

— Знаешь, брат, — ледяным голосом проговорил он, — закрой рот.

— Что? — не поверив собственным ушам, переспросил жрец Алистер. Бенедикт лишь строже нахмурился.

— Ты слышал, — отчеканил он, оставив шокированного Иммара наедине с его мыслями, и шагнул ближе к помосту. — Жрец Харт!

Молодой человек не отреагировал. Он был полностью прикован вниманием к горящему телу. Он не заметил, когда его левая рука успела предательски замереть на правом плече. За факелом Киллиан уже не следил и мог вот-вот ненароком поджечь и себя самого. Бенедикт заговорил громче.

— Жрец Харт! — молодой человек обратил на Колера рассеянный взгляд, лицо его было бледным, как полотно. Казалось, Киллиан действительно вот-вот потеряет сознание. Бенедикт нахмурился. — Сойдите с помоста! Это приказ.

Молодой человек беспомощно оглянулся на подергивающееся охваченное пламенем тело. Колер качнул головой.

— Я жду, Харт. Спускайтесь.

Бенедикт опасался лишь того, что Киллиан упадет, не сумев сойти с помоста, однако опасения не оправдались. Забрав у молодого жреца факел, Колер кивнул Иммару, и тот послушно подошел ближе, увлекая за собой Ренарда. Своего командира Алистер изучал недоверчивым подозрительным взглядом, пытаясь понять, что могло его так разозлить.

— Забери, — небрежно бросил Бенедикт, протянув Иммару факел.

— Как юнец? — не сильно стараясь скрыть злорадство за напускным участием, прошелестел слепой жрец. Бенедикт шумно выдохнул и предпочел оставить этот вопрос без ответа.

— Ренард, Иммар, проследите здесь за всем, — сказал он и, чуть подтолкнув Киллиана в спину, стремительно направил его прочь от главной площади.

Несколько минут они шли молча. Молодой человек ничего не говорил. Казалось, за это время он даже ни разу не моргнул. Бенедикт, всерьез обеспокоившись, решился, наконец, окликнуть его, впервые обратившись по имени.

— Киллиан.

Рука Харта продолжала придерживать правое плечо. Казалось, он даже начал немного прихрамывать на правую ногу.

Бенедикт обогнал молодого человека и остановился напротив него. Харт посмотрел на старшего жреца Кардении невидящим рассеянным взглядом.

— Киллиан, — обратился Колер мягким голосом. — Слушай меня внимательно. Это не твой костер. Не твое пламя, ты понимаешь? Вдохни глубоко, пожалуйста.

Молодой человек по-прежнему дышал коротко и редко, то ли не слушая слов собеседника, то ли не слыша их. Взгляд его был направлен в неопределенную точку пространства, но не в глаза Колера. Бенедикт качнул головой.

— Не погружайся в это, Киллиан, слышишь? Посмотри на меня!

Харт, наконец, сумел посмотреть на старшего жреца более осмысленным взглядом. Бенедикт облегченно вздохнул.

— Вот, так уже лучше. Теперь отпусти плечо, — мягко произнес он. Наткнувшись на непонимающий взгляд молодого человека, он сам осторожно отнял руку Харта от обожженной части правой, которая, к слову, действительно словно пылала жаром под одеждой. Бегло занеся руку над его левым плечом, Бенедикт убедился в своей догадке: вторая рука молодого человека повышенной температурой не отличалась.

— Вот так. Опусти руку. Продолжай смотреть на меня. Твое плечо в порядке, слышишь? Оно не болит.

Киллиан моргнул, непонимающе переведя взгляд на свою правую руку. Здоровый румянец пока и не думал возвращаться на его щеки.

Бенедикт вновь нашел его взгляд.

— Нет, нет, смотри на меня, Киллиан. Слушай внимательно. Пожалуйста, сделай медленный глубокий вдох. Это нужно. Давай.

Молодой человек едва заметно кивнул и послушался. Лицо его при этом приняло предупреждающе зеленоватый оттенок. Бенедикт был уверен, что желудок юноши вот-вот вывернется наизнанку, однако ошибся. Киллиан, чуть покачнувшись, остался стоять ровно.

— Молодец, — одобряюще кивнул Колер. — Ты молодец. Все хорошо. Теперь… знаю, тебе не хочется, но ты должен поговорить со мной. Не о казни, не о воспоминаниях. Просто скажи что-нибудь. Что угодно. Хоть бы и о погоде. Просто произнеси. Возвращайся.

Киллиан прерывисто вздохнул, вновь покачнувшись.

— Я… — с трудом выдавил он после недолгой паузы. — Я… кажется, на ногах не держусь.

Стоило ему произнести эти слова, как ноги и впрямь предательски подкосились. Бенедикт среагировал мгновенно и поддержал молодого человека под руки.

— Ничего, — улыбнулся старший жрец. — Это ничего. Я держу. Главное, ты вырвался. В какой-то момент мне показалось, что ты больше не заговоришь.

— Простите, — чуть качнул головой Киллиан, восстанавливая равновесие. — Не думал, что придется со мной нянчиться. Я… не справился, верно?

— Ты идиот, — рассмеялся Колер. — После того, что тебе пришлось пережить, ты держался на удивление стойко. Не думаю, что кто-то на твоем месте сумел бы так же. Я бы, к примеру, не сумел.

— Вы?

— Я тоже человек, — усмехнулся Бенедикт, осторожно хлопнув молодого человека по левому плечу. — Если серьезно, я не ожидал, что ты согласишься стоять там. Ты не обязан был этого делать.

— Знаю, — качнул головой Киллиан. — И все же…

— И все же… — задумчиво повторил Бенедикт, хмыкнув. Доводить мысль до конца он не стал, лишь качнул головой и указал в конец улицы. — Ладно, не будем об этом. Ты как? Уже чуть лучше? Смотрю, уже не такой бледный. Идти сможешь? Тебе нужно проветрить голову.

— Думаю, смогу, — тихо отозвался Киллиан.

— Вот и отлично. Пройдемся. Потом начнем собираться в Крон. Нужно найти тебе нормальное дорожное одеяние, в этой рясе ты далеко не уедешь.

Сонный лес, Везер.

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Мальстен отодвинул кресло, прикрывающее люк подпола, и, склонив голову, заглянул внутрь. Аггрефьер, сощурившись от хлынувшего во мрак утреннего света, несколько раз моргнул.

— С добрым утром, Тео, — неловко усмехнулся данталли, отходя и позволяя вестнику беды выбраться наружу.

— В следующий раз, когда пущу тебя в свой дом, буду знать, что это сопряжено с некоторыми неудобствами, — проворчал тот, отряхивая пыль с поношенной одежды.

— Прости, — развел руками Мальстен. — В следующий раз я не побеспокою тебя по такому поводу.

— Ладно уж, бесы с тобой, — аггрефьер махнул неестественно длинной трехпалой рукой, которую тут же поджал. В следующую секунду, бегло изучив лицо данталли, Теодор качнул головой. — Да не волнуйся ты так, не собираюсь я мстить твоей охотнице. Вообще-то она могла устроить мне встречу с Рорх этой ночью, но не сделала этого, а от таких, как Аэлин Дэвери это следует оценивать по достоинству. Жизнь за жизнь — уместная плата. Я позволил ей сохранить твою жизнь, а охотница сохранила мне мою. Мы квиты.

Мальстен недоверчиво прищурился, и аггрефьер предупредил его вопрос.

— Да, ты можешь мне доверять, успокойся. Говорю же, я не трону глашатая Рорх собственными руками, как не тронул бы и тебя. Но, будь моя воля, я бы не стал вмешиваться в работу Жнеца Душ, Мальстен. Сегодня ты должен был ускользнуть, расплата должна была забрать тебя на ту сторону, мы оба это знаем. Я говорил, что однажды это произойдет. Пусть сегодняшней ночью Рорх не удалось добраться до тебя через расплату, в следующий раз это случится. Помни об этом.

Данталли невесело усмехнулся.

— Я не забываю об этом, — кивнул он. — Ты напоминаешь мне при каждой нашей встрече.

— То, что они весьма редки, подогревает твое легкомыслие, — недовольно проворчал Теодор.

Мальстен глубоко вздохнул.

— Я все силюсь понять, желаешь ты мне смерти, или хочешь уберечь от нее.

— И то, и другое, — пожал плечами вестник беды. — Когда ты далеко от Рорх, как сейчас, я чувствую себя твоим другом и спешу лишний раз предостеречь. Ты поступаешь необдуманно и рискуешь зазря слишком часто. Но когда ты в лапах своей расплаты… не обессудь, Мальстен, я ничего не могу сделать с природой, которая жаждет возвестить о твоей смерти. Это даст колоссальную энергию перехода жизни в смерть… впрочем, вряд ли я объясню так, чтобы ты понял, не забивай голову. Тебе нужно лишь не забывать: после того, что сделал с тобой Бэстифар, самостоятельно ты долго не проживешь.

Данталли покачал головой.

— Не будем об этом снова.

— Ты слишком не любишь глядеть правде в глаза мой друг, — удрученно прищурился аггрефьер. — Всячески избегаешь говорить обо всем, что связано с Обителью Солнца. Даже когда речь заходит о торговле малагорской сталью, воротишь нос. Однако сейчас страстно желаешь туда вернуться.

— Чтобы помочь другу, — данталли нахмурился, передернув плечами.

Теодор осклабился.

— Какому из?

Ощутив желание Мальстена заставить собеседника замолчать с помощью нитей, аггрефьер отступил на шаг и приподнял длинные руки, показывая, что сдается.

— Ладно, хорошо, не надо угрожать. У тебя всегда были свои способы убеждения. В этом вы с Бэсом похожи, только ты — куда больший моралист, нежели он. Применяя свои силы, Бэстифар никогда не испытывает угрызений совести, а ты — постоянно. Даже сейчас. Поэтому ты все ищешь способ, как спросить у меня разрешения посетить мое святилище Рорх и помолиться за убитых.

Мальстен глубоко вздохнул. Непросто было вести разговор с собеседником, улавливающим чужие мысли. Данталли и впрямь задумывался о том, чтобы воспользоваться небольшим храмом, посвященным богине смерти. Аггрефьеры всегда создавали такие святилища близ своих жилищ. Рорх была единственной среди пантеона Арреды, у кого помимо секции в общих храмах богов имелись свои отдельные места поклонения за счет вестников беды.

— Никакого уважения к Смерти, — гортанным голосом протянул Теодор тоном наставника, качая головой. — Не «воспользоваться», Мальстен. «Воспользоваться» Храмом Рорх нельзя, его можно только посетить.

Данталли громко выдохнул и улыбнулся.

— Прости, ты прав, — согласился он. — В свое оправдание могу сказать лишь, что…

— … что не произносил этого вслух, я понимаю. Но для меня это оправдание не работает, сам знаешь, — усмехнулся аггрефьер. — Я ведь слышу то, что ты думаешь, а не то, что говоришь.

Мальстен скептически приподнял бровь, и Теодор снисходительно махнул длинной трехпалой рукой.

— Ладно, положим, это я уже занудствую. Ночь в подполе превратила меня в угрюмого старика, — хмыкнул он. — Разумеется, ты можешь войти в святилище. Мог и не спрашивать. Сегодня ты был довольно близок к Рорх, и, думаю, вам есть, о чем пообщаться.

— Я должен был спросить, сам знаешь, — пожал плечами данталли. — Иначе бы ты меня замучил своими нотациями о моей неуважительности к Рорх.

— Я и так тебя ими замучаю, — осклабился аггрефьер. — Так что иди, пока я не приступил к этому процессу со всем присущим мне энтузиазмом. И хватит подозревать меня в мстительности. Пусть твоя охотница спокойно спит, я не побеспокою ее. Из страха перед тобой, если хочешь. Меня вовсе не прельщает перспектива навлекать на себя нити данталли, которые могут заставить меня перехватить себе горло в случае, если я наврежу Аэлин Дэвери, а ведь ты применишь свои силы, невзирая на расплату, если хоть волос упадет с ее головы. Можешь ничего не говорить, я сам вижу, что это так. Ваша забота друг о друге…

— Тео, перестань.

— Какие же вы странные! — нервно хохотнул аггрефьер. — Ваши мысли кричат об этом так громко, их слышно на всю Арреду. Но озвучить боитесь. Что ты, что она. Видел бы ты, с каким рвением твоя спутница бросилась помогать тебе…

Вновь почувствовав угрозу, Теодор замолчал.

— Все, все, я умолкаю, убедил. Иди в святилище, Мальстен. Вознеси свои молитвы Рорх, это действительно важно, — кивнул он.

Данталли кивнул и направился к выходу из дома, обернувшись уже у самой двери.

— Тео, — окликнул он и выждал несколько секунд, прежде чем аггрефьер обратит на него внимание. — Спасибо тебе. За все.

— Пожалуйста, — вестник беды отозвался долгим кивком. — Сам удивляюсь тому, как веду себя в твоем обществе. Возможно, я слишком долго чувствовал себя обязанным тебе за Нельн.

— Теперь ты ничем мне не обязан, — улыбнулся Мальстен.

— Я запомню, — кивнул Теодор. — Ступай, мой друг. Я попробую выдумать вам со спутницей что-нибудь из человеческой еды в дорогу.

— Спасибо, — вновь поблагодарив друга, данталли, наконец, вышел на улицу и направился к небольшой пристройке неподалеку от хижины.

Самодельное святилище Рорх с виду напоминало небольшую башню-мельницу без лопастей. Внутри было темно и прохладно, небольшой полуподвальный круглый зал освещался тусклым светом немногочисленных свечей. Прямо против входа располагалась вырезанная из дерева высокая фигура, изображающая Рорх в длинном черном одеянии. Из-под опущенного на лицо капюшона наружу смотрел длинный массивный костяной птичий клюв.

Мальстен невольно передернул плечами, подходя к расположенному у ног фигуры алтарю. Сбоку находился глубокий грот, больше напоминавший одиночную тюремную камеру, закрытый решеткой. В чаше у самой решетки горела свеча, предназначенная Жнецу Душ.

Мальстен некоторое время изучал грот, в который раз силясь понять истинное предназначение этого места. У аггрефьеров имелось свое неповторимое вѝдение смерти, они относились к ней, пожалуй, с тем же незыблемым почтением, какое аркалы питали к боли. Мальстен, сколько ни пытался, так и не смог понять тонкостей отношения этих существ к своим стихиям.

Бросив раздумья, данталли вдохнул холодный, пропитанный терпкими благовониями воздух святилища и осторожно опустил руку в глубокую вазу, стоявшую на алтаре богини смерти. Темный фарфоровый сосуд был почти доверху наполнен высушенными розовыми лепестками. Взяв один из них, Мальстен принялся растирать его пальцами и крошить над подрагивающим пламенем светильника на алтаре.

— Я не знаю твоего имени, — прошептал данталли, прикрывая глаза. — Но молюсь, чтобы Рорх выступила в твою защиту на Суде Богов и позволила тебе переродиться.

Выждав около четверти минуты, Мальстен повторил незамысловатый ритуал, затем еще несколько раз, произнеся те же самые слова. Во время каждой молитвы, беря новый лепесток и кроша его над огнем светильника, он воскрешал в памяти лица, навсегда отпечатавшиеся в сознании. Он был уверен, что не забудет их и в глубокой старости, если, конечно, суждено будет дожить до этого времени.

Через некоторое время осторожные неспешные шаги, нарушившие тишину, заставили Мальстена оглянуться. У входа в святилище стояла Аэлин, обняв себя за плечи.

— Никогда не видела отдельных храмов смерти, — задумчиво пробормотала она, приближаясь к данталли.

— Ты так и не поспала?

— Не смогла, — качнула головой женщина, не решаясь приблизиться.

Мальстен поджал губы, кивнул и вновь раскрошил над пламенем лепесток розы.

— Я не знаю твоего имени, но молюсь, чтобы Рорх выступила в твою защиту на Суде Богов и позволила тебе переродиться, — почти прошептал он.

Аэлин, наконец, приблизилась к алтарю и внимательно посмотрела на своего спутника.

— О ком ты молишься? — тихо спросила она, точно боясь потревожить кого-то в этом святилище.

Данталли качнул головой и прикрыл глаза, вспоминая, сколько лепестков уже сжег.

— Это был седьмой, — сказал он самому себе. Охотница сочувственно сдвинула брови.

— Их должно быть пятнадцать, верно? — печально осведомилась она. — За каждого из пятнадцати жрецов Красного Культа?

Мальстен не ответил. Он лишь склонил голову и отвел взгляд, сосредоточившись на дрожащем пламени светильника.

— На деле молитв должно быть куда больше. Больше сотни, однозначно… но, боюсь, Тео не одобрит такого потребительского отношения к местному инвентарю, — невесело усмехнулся данталли, поднимая глаза на охотницу. — Поэтому сегодня только пятнадцать.

Аэлин качнула головой, удерживая порыв положить руку на плечо спутника.

— Мальстен, ты ведь…

— Знаю, что ты скажешь, — улыбнулся он, — то же самое говорил мне Теодор, и… Бэстифар в свое время. Только вот отделаться от мысли об ответственности за все эти смерти — непросто. Да и ведь есть она на мне — эта ответственность, так что пытаться оправдаться просто глупо. По крайней мере, пытаться оправдать убийство жрецов. Ты ведь была права: я мог поступить иначе. Мог попросту взять тех людей под контроль и заставить уйти из города. Мог… попытаться проникнуть в сознание и заставить их забыть о цели этого утреннего сборища, хотя не уверен, что сумел бы это сделать, с проникновением в сознание у меня тяжело. Однако факт остается фактом: я мог просто попытаться выиграть нам время для побега, но я предпочел убить. Во мне говорила ненависть к Красному Культу, я хотел поступить с этими людьми так же, как они поступили бы со мной, как уже поступили с моей семьей. Я не отрицал этого тогда, не отрицаю и сейчас: эти люди для меня жертвы войны между данталли и людьми, но именно этих жертв можно было избежать. Или, по крайней мере, принести их на алтарь войны не так. Тот принцип, которым я всегда руководствовался — не делать из людей безвольных кукол, наталкивающихся на собственные мечи — я нарушил, хотя на этот раз мог этого не делать. Во время… расплаты у меня было много шансов крепко задуматься над твоими словами, которые ты произнесла тогда, в трактире.

Охотница поджала губы. Из ее памяти все не шла эта страшная ночь. Аэлин всерьез боялась, что Мальстен не выдержит расплаты. Муки, которых она в какой-то момент сама желала ему после расправы над жрецами Культа, сейчас отчего-то казались ей непомерно жестокими.

— Если бы ты просто увел их или завладел на время их сознанием, за нами была бы погоня, рано или поздно пришлось бы столкнуться с преследователями. Сейчас нас оставили в покое, потому что Колер увидел, на что ты способен и понял, что угрожать тебе ничем не может, — нахмурилась охотница. — Возможно, я действительно была права в чем-то, но и ты был прав: это война. Иногда приходится действовать радикально. У меня тоже было время, чтобы понять это.

— Я не отрекаюсь от своих слов, — покачал головой Мальстен. — Но ведь ничто не мешает мне при этом помолиться Рорх за справедливое отношение к душам моих… жертв. Колер — тоже умелый кукловод, и эти пятнадцать человек были его марионетками. Опасными для нас, но марионетками. Почти подневольными. Они слепо выполняли его приказ, и мне пришлось бы защищаться от них в любом случае. Способ я выбрал сам. Уверен, Колер не станет молиться об их душах, они ему безразличны, но кто-то ведь должен это сделать.

Аэлин тяжело вздохнула.

— Говорят, что каждой такой молитвой ты отдаешь частичку своей души за успокоение чужой.

— Я отдал бы ее всю, если б мог, — усмехнулся Мальстен. — К тому же Культ верит, что у таких, как я, ее в принципе нет.

Охотница скептически нахмурилась. Данталли вновь посмотрел на алтарь и повторил ритуал. Каждый раз он произносил одни и те же слова, но каждый раз они звучали по-разному. Аэлин чувствовала: Мальстен и впрямь воскрешает в памяти образ каждого убитого жреца. Управляя ими вчерашним утром, он отчасти был каждым из них и пережил вместе с ними пятнадцать маленьких смертей.

— Я не знаю твоего имени… — голос данталли чуть дрогнул, — но молюсь, чтобы Рорх выступила в твою защиту на Суде Богов и позволила тебе переродиться.

Подождав несколько секунд, Мальстен прерывисто вздохнул, сжимая кулак.

— У него были дети. Двое. Последней его мыслью была мысль о них, — с горечью произнес он. Аэлин сочувственно сдвинула брови. Еще вчера днем она бы после этих слов сочла бы своего спутника чудовищем, но сейчас, — не могла. Как молодая женщина ни старалась, у нее не получалось посмотреть на него по-прежнему после того, что она видела этой ночью. Никогда прежде Аэлин Дэвери не испытывала такого искреннего сочувствия к палачу. К убийце. К демону. После того, что данталли сделали с Филиппом, охотница не верила, что когда-либо сумеет испытать к этим существам что-то кроме ненависти и презрения…

— Я не знаю твоего имени, но молюсь, чтобы Рорх выступила в твою защиту на Суде Богов и позволила тебе переродиться, — успел уже несколько раз произнести кукловод. Голос его предательски подрагивал, словно незамысловатый ритуал действительно по кусочку вытягивал из него душу.

— Мальстен…

— Проклятье, — выдохнул данталли, опуская сжатую в кулак руку на алтарь.

В памяти воскресали лица солдат Кровавой Сотни. Лица родителей и учѝтеля. Лицо Эленор Крейт. Петера Адони.

Женщина поджала губы, накрыв сжатый кулак данталли своей ладонью.

— Мальстен, — мягко обратилась она и дождалась, пока он посмотрит ей в глаза, — я не могу сказать, что ты ни в чем не виноват, не могу убедить тебя, что все эти смерти не на твоей совести, это будет ложью.

— Да. Будет, — с невеселой улыбкой подтвердил Мальстен.

— Хочу лишь оговориться, что убийство пятнадцати жрецов изначально было моей идеей. Это ведь я сказала, что нужно избавиться от них. Ты предложил вариант, и я его приняла, так что, если уж говорить о монстрах, то сейчас их здесь двое.

Данталли удивленно посмотрел в глаза спутницы. Она кивнула в подтверждение своих слов и продолжила.

— Поэтому я не могу спокойно смотреть, как ты коришь себя за эти смерти, ведь я и сама к ним причастна.

— Аэлин…

— Самобичевание заразно, да, — усмехнулась она. — Поэтому я хочу хоть как-то помочь тебе, так что… возможно, это не боги весть какая помощь, но имя последнего жреца я тебе назову. Ты ведь не вознес еще только одну молитву из пятнадцати?

Ответом ей было молчание и напряженный взгляд, трактовать который женщина не смогла. Она лишь кивнула и договорила:

— Дарбер Ваймс. Он погиб последним.

Данталли внимательно вгляделся в глаза охотницы и долго не отводил взгляда.

Молчание продлилось почти минуту.

— Спасибо, — наконец, произнес Мальстен, и Аэлин поняла, что все это время не дышала. Она встрепенулась, убирая руку с ладони данталли. Он прикрыл глаза, взял один из засушенных лепестков и несколько секунд всматривался в него, словно видел на нем портрет убитого человека. Затем повторил простой ритуал, произнеся едва слышным голосом:

— Я обращаюсь к Рорх с молитвой за душу Дарбера Ваймса. Великая богиня смерти, прошу тебя, стань на сторону этого человека на Суде Богов и помоги ему переродиться.

Аэлин ощутила дуновение прохладного ветра, залетевшего в помещение, и по спине ее побежал холодок. Пламя алтарной свечи жалобно задрожало и погасло, когда Мальстен раскрошил над ним остатки лепестка.

Данталли замер, беззащитно глядя на тонкую струйку дыма, поднимающуюся от фитиля. Охотница напряженно огляделась, словно почувствовав в этом небольшом храме чье-то незримое присутствие.

— Твоя молитва… услышана? — спросила она.

— Хочется верить, что хотя бы одна, — печально отозвался Мальстен с тяжелым вздохом, затем попятился от алтаря и неспешно направился к выходу. Аэлин последовала за ним.

Некоторое время спутники провели в молчании и задумчивости. Первой тишину, разбавляемую лишь звуками леса, нарушила Аэлин.

— Мальстен, — обратилась она.

— Да?

— Я должна попросить прощения. У меня ведь тоже было время подумать обо всем, что случилось. После смерти жрецов некоторое время я желала, чтобы ты расплатился. Но твоя расплата… она…

— Я сам ее таковой сделал, — невесело усмехнулся данталли. — Уверен, Тео достаточно рассказал тебе о Бэстифаре и о моей работе с ним во время войны. Помощь аркала тоже имеет свою цену.

Аэлин кивнула.

— Да, знаю. Если воспользоваться помощью аркала, в следующий раз боль, пришедшая из того же источника, будет сильнее. Теодор убежден, что именно поэтому данталли для пожирателей боли — это кладезь силы. Опасные существа…

— И очень хрупкие, — пожал плечами Мальстен. Охотница приподняла бровь, и данталли пояснил, — аркалы ведь не чувствуют боли. Вообще никакой, никогда. На первый взгляд это может показаться заманчивой перспективой, но на деле это совсем не так. Для любого живого существа боль является сигналом об опасности. Аркалы не чувствуют этой опасности. Они могут не заметить серьезного ранения и продержаться долго на поле боя, но в итоге точно так же могут умереть от заражения крови, потому что вовремя не обработали рану. Могут не заметить воспаления, не почувствовать боли от яда, проникшего в тело, а ведь действие яда на органы это не отменяет. Убить аркала — проще простого, достаточно лишь отвлечь его внимание от опасности. Им приходится всегда быть бдительными и с крайним трепетом относиться к себе. А Бэс в силу характера к этому не привык, поэтому…

Мальстен не договорил, лишь пожал плечами и махнул рукой. Аэлин внимательно посмотрела на него.

— Ты ведь и из-за него тоже хочешь отправиться в Малагорию, верно? — невесело улыбнулась охотница. — Мне трудно представить, каково тебе было устраивать эти цирковые представления, после которых следовала расплата, а рядом всегда находился аркал, который мог эти мучения прекратить. Но каждый раз поддаваться соблазну избежать расплаты значило приумножить ее в будущем. Я так понимаю, поэтому ты и покинул Малагорию?

— Дело не в том, — Мальстен отвел глаза. — Не в соблазне избавиться от расплаты. Мой учитель еще в детстве научил меня терпеть, я мог справиться с нею самостоятельно. Но Бэстифар… умел убеждать принять свою помощь. Он ведь аркал, Аэлин, мастер пытки. Эта суть его проявлялась во всем, что он делал. В частности в попытках избавить от боли.

— В смысле? — непонимающе качнула головой охотница.

— Он ее попросту придерживал, — криво ухмыльнулся данталли. — На время. Давал передышку, а в какой-то момент отпускал, и расплата начиналась с новой силой. Боль ведь проще терпеть, когда она постоянна. С короткими передышками намного труднее. Я много раз пытался объяснить это Бэстифару, но он просто не видел схожести между своей помощью и пыткой. С теми, кто попадал в его руки… — Мальстен запнулся, невольно вспомнив, как сам привел к аркалу Грэга Дэвери, — с теми, кто попадал в его руки, он действовал по тому же принципу.

Аэлин непонимающе качнула головой.

— Боги, Мальстен, но ведь это ужасно! И при этом это существо тебе дорого?

— Бэс был моим другом, — пожал плечами данталли. — В момент, когда мне грозила казнь от рук анкордского короля после моего разоблачения, Бэстифар помог мне. Об избавлении от боли у него были свои представления, однако наплевать на меня ему не было.

Данталли тяжело вздохнул и махнул рукой.

— Впрочем, это долгая история, а нам нужно собираться в путь.

Охотница кивнула, понимая, что разговаривать о своем прошлом под покровительством Бэстифара шима Мала Мальстен не настроен.

— Ты прав, — с трудом давя в себе любопытство, согласилась она.

Дэверский лес, Лария

Тринадцатый день Фертѐма, год 1483 с.д.п.

— У тебя есть лопата? — отдышавшись после продолжительной быстрой ходьбы, спросил Бэстифар, привалившись спиной к дереву. На лице его играла самодовольная, пусть и чуть усталая улыбка.

Мальстен непонимающе приподнял бровь, изумленно уставившись на аркала. Буквально несколько часов назад малагорский принц заставил целую армию пасть на колени от боли, и сделал он это, чтобы увести данталли с поля боя после разоблачения. Уходили в спешке, ничего с собой не захватив, кроме оружия, которое и так было при них. И тут вдруг — лопата…

— Разумеется. Всегда ношу с собой, — нервно усмехнулся Мальстен, тут же всплеснув руками. — О чем ты, Бэс? Какая еще лопата?

— А, забудь, — отмахнулся аркал. — Я просто так спросил. Откуда у тебя взяться лопате!

Для существа, которое своей силой, скорее всего, изменило ход войны несколько часов назад, он держался на удивление непринужденно.

— Я тоже думал, что окажусь здесь без лопаты, поэтому закопал неглубоко.

Мальстен недоуменно склонил голову набок.

— Бэс, — обеспокоенно протянул он. — Что. Ты. Несешь?

Малагорский принц не ответил, принявшись внимательно изучать растущее рядом дерево. Он сделал несколько приставных шагов в сторону и, прикинув расстояние до засохшего пня, торчащего из земли неподалеку, кивнул, указав на точку под своими ногами.

— Да, это здесь.

Мальстен посмотрел на указанное аркалом место и заметил, что на траву упало несколько капель крови. Данталли нахмурился.

— Бэс, ты ранен?

— С чего ты взял? — искренне удивился малагорец, бегло окинув себя взглядом. — Вроде бы нет.

— Кровь течет, — покачал головой Мальстен, делая несколько шагов к другу. — Спиной повернись.

Аркал пожал плечами и выполнил указание. При ближайшем рассмотрении стало видно, что красная рубаха Бэстифара и вправду намокла от крови: по пояснице проходил грубый длинный порез. А ведь аркал, похоже, даже не обратил на него внимания. Мальстен нахмурился.

— Ничего себе…

— Что там? — Бэстифар безуспешно попытался рассмотреть повреждение, повертев головой из стороны в сторону.

— Ты ранен, Бэс, и глубоко.

— Вот ведь! Достал-таки… — нервно усмехнулся малагорский принц. — Он, кстати, душевно так замахнулся. Даже представляю, когда это случилось…

— Хочешь сказать, все это время ты не чувствовал, что ранен? — прищурившись, перебил данталли.

Аркал повернулся к другу лицом и приподнял руки, словно демонстрируя свою безоружность. Мальстен подозрительно прищурился.

— Ты не чувствуешь, — на этот раз он утверждал, а не вопрошал. Бэстифар растянул на лице безобидную улыбку.

— Да, об этой своей особенности такие, как я, стараются не кричать на каждом углу. Ты прав, — смиренно кивнул аркал, — я не чувствую боли. Никакой. Никогда. Могу безошибочно оценить ее степень у других, могу забрать, могу управлять ею, но почувствовать — нет. А говорить тебе об этом с самого начала я счел не лучшим способом расположить к доверию. Ты и без того не желал моей помощи…

— Молчать было глупо, — данталли сложил руки на груди. — Ты не раз мог быть ранен и не заметить ни самого ранения, ни, например, воспаления. Ты часто говорил, что приглядываешь за мной на поле боя, а ведь это за тобой нужен был глаз да глаз! Ты столько раз мог погибнуть по глупости! Даже сейчас — ты уже много крови потерял, и скоро ослабнешь…

— Но я жив. И пока в полном порядке, — возразил Бэстифар, выставляя руку вперед в останавливающем жесте. Глаза его хитро прищурились. — К тому же, не тебе порицать меня за тайны: ты ведь и сам кое-чего не рассказал о себе. Впервые вижу данталли, способного прорываться сквозь красное. Нет, я мог бы, конечно, догадаться: в конце концов, видеть красное ты способен. Но прорываться через него и управлять! Такое на моей памяти происходит в первый раз.

Бэстифар также скрестил руки на груди, оценивающе окинув взглядом Мальстена.

— Так что, полагаю, ты с помощью нитей сумеешь меня довести до ближайшего трактира, даже если я начну падать от потери крови.

Данталли отвел взгляд и покачал головой.

— Я… я не знаю, как сумел прорваться, — честно ответил он. — Не понимаю, как это произошло. То есть… я понял технику. Понял, что чувствовал и как заставил себя это сделать: вышло немногим тяжелее, чем просто привязать человека нитями. Но не знаю, как на это решился. Мой учитель всегда говорил, что это невозможно, и я свято верил, что так и есть.

— То есть, ты просто никогда не пробовал, — хмыкнул Бэстифар. Лицо его стало чуть бледнее, аркал нахмурился, покачнувшись. Удержаться на ногах ему удалось, однако малагорский принц убедился в правоте друга: уже скоро накатит слабость от потери крови. — Ладно, об этом позже. Если поможешь мне и начнешь копать вместе со мной, через пару часов мы окажемся в уютном трактире и сможем привести себя в порядок. Тебе, к слову, тоже нужно зашить рану. Я снял боль вместе с расплатой, но кровь ты все еще теряешь.

Мальстен поджал губы, опустив взгляд на раненое плечо: если бы не оно, никто бы, возможно, так и не догадался о том, что командир Кровавой Сони — иное существо. Поразительно, как один порез сумел сыграть такую важную роль не только в судьбе Мальстена Ормонта, но и в войне в целом. Незамеченным факт отдачи целой сотни человек под командование данталли не останется, это было ясно, как день. Другие королевства ополчатся на Анкорду за нарушение Вальсбургской Конвенции. Нужно будет найти виновного, и не надо быть предсказателем, чтобы понять, кто им окажется. Каждая победа Кровавой Сотни станет теперь мрачным пятном на совести Рериха VII, вывернется наизнанку и будет забыта. А что ждет тех солдат, которые, не зная того, находились под влиянием данталли? Наказание? Позор? Допросы у Красного Культа? А ведь эти люди были героями своей страны…

Кукольник тяжело вздохнул, отгоняя от себя эти мысли.

— Не будем терять времени, — поторопил аркал, понимая, что пауза затянулась. Мальстен нахмурился.

— Я все никак в толк не возьму: ты, что, зарыл здесь клад?

— Вроде того, — самодовольно ответствовал Бэстифар. Мальстен приподнял бровь, и малагорский принц махнул рукой. — Брось, мой друг! Рерих — двуличный гад, каких поискать. Неужели ты думал, я не подготовил себе никаких путей отхода?

Не дождавшись ответа, Бэстифар опустился на колени и, помедлив секунду, принялся руками раскапывать свой тайник. Данталли вздохнул и последовал его примеру. Уже через несколько минут в руках малагорца оказался довольно увесистый плотно набитый бархатный мешочек.

Распрямившись, аркал вновь покачнулся и вынужден был ухватиться за руку друга, чтобы не потерять равновесие. Голова закружилась, лесной пейзаж поплыл перед глазами.

— Вот оно, значит, как, — усмехнулся Бэстифар. — Рановато.

— Не смеши, ты и так долго продержался. Не будем медлить, пока ты еще держишься на ногах, — нахмурился Мальстен. — Где, ты говоришь, находится трактир?

— В Кальтце. Это в Гавенбуре в паре часов ходьбы к востоку отсюда. Тут неподалеку можно незаметно перебраться через границу, я так переходил, когда направлялся в дэ’Вер. Удивительно даже, что такой удобный участок почти никто не патрулирует. Впрочем, гавенбурцы испокон веков были достаточно ленивы и рассеяны, это у них в крови.

Бэстифар нетерпеливо потер руки.

— В том трактире я хотел остановиться по дороге в дэ’Вер, но передумал в последний момент. Самое время наверстать.

Мальстен кивнул, и беглецы направились к упомянутой деревне.

Кальтц, Гавенбур

Тринадцатый день Фертема, год 1483 с.д.п.

Данталли был уверен, что придется все же прибегнуть к нитям снова и прорваться сквозь красное, однако аркалу помощь не потребовалась.

По дороге Бэстифар несколько раз сам начинал отвлеченный разговор и сам же обрывал его, концентрируясь на том, чтобы твердо держаться на ногах. Мальстен изучал малагорца с интересом, пытаясь представить себе, каково это: не ощущать боли. «Никакой. Никогда». В какой-то момент он подумал, что отдал бы все за подобную способность. Тогда не было бы расплаты…

Однако несколько минут спустя, глядя на Бэстифара, Мальстен лишь посочувствовал другу, представив, насколько бдительным в отношении собственного состояния ему приходится быть. На поверку аркалы оказались опасными, но очень хрупкими созданиями. Словно Крипп лично приложил руку к их сотворению, даровав им огромную силу и столь же жестокую расплату за нее. Трудно было сказать наверняка, не является ли такая цена более высокой, чем та, которую приходится платить демонам-кукольникам за свои способности. На это требовался совершенно другой уровень восприятия, иное отношение к жизни, иное отношение ко всему. Ни один данталли по природе своей не сумел бы так жить.

Мальстен пришел к выводу, что все же не хотел бы оказаться на месте Бэстифара…

До трактира путники и впрямь добрались за пару часов. Из конюшни при приближении данталли донеслось беспокойное ржание лошадей. Мальстен поморщился, вспоминая, что в лагере анкорды это было одной из самых больших проблем — держаться подальше от животных или сразу брать их под контроль, чтобы не выдать себя их страхом.

— А постояльцев, судя по всему, немного, — с усталой усмешкой выдавил Бэстифар, переводя дыхание. Лицо его сильно побледнело за время дороги, под глазами пролегли темные круги, а тело чуть пошатывалось из стороны в сторону.

— С чего ты взял? — нахмурился Мальстен, обеспокоенно окидывая друга взглядом.

— Лошади ведут себя беспокойно при твоем приближении. Но в конюшне всего пара. Прибавляем некоторое количество пеших путников, вроде нас с тобой, и получаем полупустой трактир. День складывается удачно.

— Он сложится удачно, если ты не рухнешь сейчас от потери крови, — напомнил данталли.

— Какой ты зануда! — Бэстифар закатил глаза и демонстративно ускорил шаг.

Распахнув двери трактира и прошагав по залу прямиком к юной девушке, со скучающим видом метущей пол, аркал требовательно вскинул голову.

— Позови мне хозяина, красавица, и поживее.

Мальстен поравнялся с другом, когда пожилой седой крепко сбитый трактирщик уже уверенно направлялся в сторону новых постояльцев.

— Как звать? — вопрошающе кивнув, спросил малагорский принц вместо приветствия.

— Ээ… Вальтер, — растерянно ответствовал хозяин заведения, с подозрением окинув посетителей.

— Отлично, Вальтер. Скажи-ка мне, много ли нынче постояльцев?

Мужчина помялся, переводя взгляд с Бэстифара на Мальстена и обратно, затем кивнул.

— Немного, вообще-то. Пара комнат на втором этаже свободна, третий вообще пустует, господа хорошие. Времена сейчас неспокойные, и…

— Знаю, знаю про времена, — лениво отмахнулся аркал, решительно протягивая трактирщику мешочек, набитый монетами. — Вот. Мы остановимся здесь на пару дней, и твой третий этаж, пожалуй, нам подойдет. Никого туда не сели, если явятся. И поручения наши исполняй по первому требованию. Плата достойная, сам видишь, так что не поленись.

Взвесив на ладони тяжелый мешочек, Вальтер буквально лишился дара речи, уставившись на Бэстифара округленными от изумления глазами. Примерно таким же взглядом одарил аркала и Мальстен.

— Б-будет исполнено в лучшем виде, — замявшись, ответствовал трактирщик. — Чего желаете?

— Для начала нужны нитки и игла. Чистая вода, бинты и что-нибудь, чтобы обеззаразить рану. Есть у тебя такое?

Вальтер неуверенно кивнул.

— Хорошо. Неси на третий этаж. Мы выберем комнаты и устроимся пока.

— Постояльцев нет, двери все открыты, — тихо сказал хозяин заведения.

— Вот и прекрасно. Все перечисленное передашь тому из нас, кого найдешь первым.

Когда трактирщик спешно ретировался, Мальстен нагнал направившегося на третий этаж аркала и процедил сквозь зубы:

— Бэс, что ты творишь? Ты отдал все деньги…

— Друг мой, будь любезен, не держи меня за недальновидного идиота, — скорбно отозвался малагорский принц. — Этот тайник был далеко не последним из тех, что я устроил себе по дороге в анкордский лагерь. Пока средства имелись, я оставлял себе запас на каждом привале. Так что нам лишь остается добраться до следующего места.

— Сколько же ты с собой взял? — округлил глаза Мальстен.

— Сколько сумел унести, — невинно улыбнулся Бэстифар, продолжив подъем по лестнице. — Не переживай, моя родина от этого не обеднеет.

Данталли вновь заговорил со спутником уже на втором этаже.

— Ты все равно заплатил намного больше, чем могут стоить любые местные услуги, — с недовольным видом покачал головой он.

— Зато Вальтер теперь в лепешку расшибется, чтобы все эти услуги оказать в лучшем виде. Поверь, у нас будет самая вкусная еда, самое внимательное обслуживание, исполняться все будет по первому требованию, а это немаловажно. За это я готов переплатить.

Путники добрались до третьего этажа, и Бэстифар со скучающим видом принялся изучать комнаты. Интерьер во всех был практически одинаков и различался лишь незначительными деталями. На одной из них аркал остановился, заявив, что здесь ему пришлась по духу картина на стене, которая на вкус Мальстена являла собой неясные цветные кляксы: из живописи кукольник ценил лишь качественно выполненные портреты. Однако убеждать принца в неверности его выбора данталли не стал и сам разместился в комнате напротив.

Усталость лишь теперь тяжело надавила на плечи. В памяти всплыли последние минуты пребывания в анкордском лагере, лица солдат Кровавой Сотни, немного сочувствующая мина генерала Томпса, а вместе с тем — испуганное и одновременно непримиримое выражение глаз Рериха VII.

Мальстен старался не думать сейчас о том, куда теперь подастся, что будет делать, как намеревается строить свою дальнейшую жизнь, однако эти мысли прорывались сквозь все выставленные заслоны. Слишком многое переменилось в одночасье, слишком многим самонадеянный данталли рискнул, считая, что не будет раскрыт, слишком многое проиграл и тем самым подписал себе смертный приговор.

«Рерих не оставит этого так. Ему необходимо будет держать ответ перед правительствами других королевств, подписавших Вальсбургскую Конвенцию, он не позволит мне безнаказанно уйти», — с тоской подумал Мальстен, прикрывая глаза. — «Бэстифар помог, но это лишь отсрочка. Дальше меня найдут и казнят, это ведь ясно, и без Культа вряд ли обойдется…»

Данталли опустил рукав рубахи, пытаясь осмотреть порез на плече. Пропитавшаяся кровью ткань с трудом отошла от раны, однако боли после воздействия аркала не было. Сам порез был немного воспален и уже всерьез требовал обработки. Чем скорее, тем лучше.

Дверь в комнату открылась без стука, и на пороге появился осунувшийся и бледный от долгой кровопотери Бэстифар.

— Прости, если помешал, — улыбнулся он, — Вальтер принес нитки, какую-то жижу для обеззараживания и воду, они у меня в комнате. Зайдешь? Вынужден просить тебя о помощи: зашить самому себе рану на спине оказалось не так просто, как мне думалось. Я хотел принести все сюда, да вот руки трясутся, как после трехдневного гуляния. Чуть было все не расплескал.

— Да, разумеется. Иду, — кивнул данталли, поправив рукав.

— Чу̀дно, — расплылся в улыбке Бэстифар и, чуть пошатываясь, направился в свою комнату. Мальстен последовал за ним.

Взявшись за нить, данталли ловко вдел ее в ушко грубой кривой иглы. Малагорский принц оценивающе кивнул.

— Во дает! — хмыкнул он. — А я раз десять пытался, нитка не желала слушаться.

— Нити — это у меня, скажем так… профессиональное, — криво ухмыльнулся Мальстен. Бэстифар осклабился.

— Действительно.

Пока данталли дезинфицировал иглу, аркал бегло стащил пропитавшуюся кровью и по̀том рубаху, тут же откинув ее в сторону — почти брезгливо.

— Это уже только сжигать, — буркнул он. — Все-таки, лагерная жизнь — не мое. А я-то думал, воспитание в семье малагоркого царя на мне никак не отразилось. Ошибся, выходит.

Мальстен повернулся к аркалу и на миг замер, вглядевшись в его лицо. Сейчас из красного на малагорце была лишь кровь, текущая из раны на спине, и она практически не размывала его черт. И, казалось бы, эти самые черты остались прежними, но впервые стали детальнее, яснее.

— В чем дело? — Бэстифар приподнял смолисто-черную бровь и нервно усмехнулся. — Я не заметил еще какую-то царапину?

— Нет, — качнув головой, данталли отвел взгляд. — Просто впервые не приходится напрягать зрение, чтобы понять, как ты выглядишь.

Аркал развел руками.

— Красный — наш национальный цвет, в нем расхаживает почти вся Малагория…

Не договорив, Бэстифар покачнулся, прикрыв глаза, и дождался, пока уймется головокружение. Чтобы сохранить равновесие, ему пришлось опереться на стол. Мальстен нахмурился.

— Сядь, — кивнул он на табурет. Аркал выполнил указание устало потер глаза.

— Все-таки это чудно̀, — хмыкнул он. — Каждый раз думаю об этом, когда случается какая-нибудь такая досадная промашка. Люди и иные существа лелеют свои раны. Чувствуют их, уделяют им все свое внимание. А когда боль уходит, это приносит им истинное счастье. Я же могу ощутить лишь побочные последствия: слабость, головокружение… неудобство, одним словом. Каково это?

Мальстен отвлекся от третьего по счету стежка и непонимающе кивнул.

— Что именно?

— Чувствовать боль. Каково это? — улыбнулся аркал. — Что в этот момент происходит?

Данталли задумчиво поджал губы.

— Трудно объяснить, — буркнул он в ответ.

— А ты попытайся. Знаю, ты не очень словоохотлив, но все же. У кого еще мне это спрашивать, как не у данталли? Я видел, что ты чувствуешь, оценивал степень. Знаешь, примерно то же испытывают люди, которых пытают каленым железом. Правда, они при этом зачастую кричат, а ты молчишь. Почему так?

— Почему я молчу? Или почему от боли кричат? — нервно усмехнулся Мальстен.

— И то, и другое. Объясни, в чем состоит этот… гм… ритуал. Никогда не понимал, как связаны звуки, вырывающиеся из горла, с физическим ощущением боли. Просто знал, что одно неизменно следует за другим, но отчего так происходит, не задумывался. А теперь это не дает мне покоя.

Данталли задумчиво поджал губы.

— Это приносит облегчение. На какой-то миг. Обманчивое, но облегчение: когда ты отвлекаешься на крик, ты на секунду забываешь о боли, но потом все возвращается.

— Вот оно, значит, как… — хмыкнул аркал. — То есть ты не позволяешь себе этого облегчения?

Мальстен поморщился, вновь вспомнив уроки своего детства.

Нечего кричать, это не помогает. Ты только привлекаешь внимание к себе, и в этом никакой практической пользы нет. Единственная польза может быть в твоем терпении. Учись терпеть молча.

— Я же говорю, это ощущение обманчиво, — качнул головой он. — Практической пользы в нем нет, это лишь привлекает внимание. Так к чему тогда?

Бэстифар оценивающе хмыкнул.

— Удивительная ты личность, Мальстен. Ну и муштра была у тебя в детстве! Никаких послаблений, голая выдержка. Даже не представляю, сколько всего ты можешь перенести, раз уж тебе удается молча справляться с расплатой. Расскажи, какая она. Каково это — ощущать ее?

Мальстен повел плечами.

— Мне не приходит на ум ни одного слова, кроме «больно», — усмехнулся он, — но тебе это вряд ли хоть что-то объяснит.

Данталли замолчал, вновь сосредоточившись на ране малагорца. Бэстифар закатил глаза.

— Да уж, Мальстен, ты тот еще рассказчик! Ума не приложу, как меня угораздило завести дружбу с таким непроходимым занудой.

Данталли криво ухмыльнулся.

— Тебе недолго осталось меня терпеть.

— И пессимистом, — кивнул Бэстифар, чуть поворачивая голову к данталли. Тот нахмурился.

— Не дергайся, пожалуйста, — попросил он.

— Извини. Не буду. Так с чего такие мрачные мысли? «Недолго осталось» — почему это? Считаешь, что Рерих уже отправил за нами погоню? Умоляю, Мальстен, ты считаешь, что мы не дадим отпор? Показательное преклонение колен в исполнении целой армии тебя нисколько не впечатлило?

— Дело не в том, — качнул головой данталли, делая последний стежок. — Я имею в виду, что вскоре наши с тобой пути разойдутся. Твоя дорога ясна: ты направляешься домой. Я же… не знаю, видимо, в какую-нибудь глушь, еще не решил. Но, если уж хочу выжить, придется теперь скрываться. Рерих не оставит попыток до меня добраться — теперь это уже политически важно.

— Серьезно? — приподнял брови аркал. — То есть, ты считаешь, что я увел тебя с поля боя, чтобы вот так бросить на произвол судьбы? Ты уж извини, Мальстен, но я взял на себя ответственность за твою жизнь и не намерен отправлять тебя на все четыре стороны.

Данталли тяжело вздохнул, оставив замечание Бэстифара без внимания.

— Рану я тебе зашил. Нужно наложить повязку и следить, чтобы не возобновилось кровотечение.

— Подождет, — отмахнулся аркал. — Для начала я отмоюсь от этой лагерной грязи, а уж потом буду перевязываться. А еще я хочу все же прояснить момент с твоим самоотверженным желанием скрываться в забытых богами уголках Арреды. В Малагории до тебя Рерих не доберется. Не сможет — это не в его праве. В моей стране нет и Красного Культа, там ты сможешь жить спокойно. И на твоем месте я бы не артачился — в конце концов, податься тебе некуда.

Мальстен хмуро сдвинул брови.

— Что ж, за предложение спасибо, но вынужден отказаться.

— Что? — непонимающе покачал головой Бэстифар. — Ты сумасшедший? Почему? Держишь зло на Малагорию, потому что когда-то мой соотечественник наступил тебе на ногу?

Данталли невесело усмехнулся.

— Не держу я никакого зла на Малагорию, — отмахнулся он. — Тут дело в другом. Я не привык… так. Не привык быть прихлебателем.

Аркал изумленно вскинул брови.

— О, боги, так вопрос еще и в названии? — всплеснул руками он. — Нет, Мальстен, серьезно, ты меня убиваешь. Это же несусветная чушь! Поменяй «прихлебателя» на «гостя», и моментально получишь совсем другое отношение к этому вопросу. Со всех сторон, между прочим. Скажешь, я неправ?

Мальстен поджал губы и опустил глаза в пол. Бэстифар резко поднялся и сложил руки на груди.

— К тому же, — не дав данталли привести свои аргументы, продолжил аркал, — прихлебателем ты в любом случае не будешь. На деле я хочу предложить тебе не только убежище, но и работу. На постоянной основе.

Мальстен скептически приподнял бровь.

— Это какую же?

— Уже лучше. Хоть скептический, но интерес в глазах проснулся, — Бэстифар вновь присел на табурет, глаза его заблестели азартом. — В Грате, куда меня любезно сплавил мой достопочтенный папочка, у меня есть некоторое… гм… увлечение. Я держу свой цирк.

Мальстен удивленно посмотрел на аркала. Не раз он слышал от него, что сама жизнь напоминает ему цирк. Однако отчего-то данталли никогда не думал, что это выражение пришло к другу неспроста.

— Так вот, откуда все эти твои сравнения, — хмыкнул кукольник.

— О, да, — осклабился аркал. — Это осознание пришло ко мне довольно давно. Еще, пожалуй, в детстве. Жизнь похожа на цирк. Не на театр, нет. В театре от актеров все-таки требуется определенная эстетика, определенная приверженность жанру. Да, то же лицемерие, та же верность роли, но все же в театре актер — картинка, напускного образа там куда больше, чем настоящей души. Роль никогда не раскрывает артиста полностью, он в ней растворяется, забывается, становится кем-то другим. В жизни мы до конца не можем стать кем-то другим, наше естество прорывается сквозь маску, то так, то эдак. Цирк же — иное дело. Цирк принимает тебя и твой талант такими, как есть. Цирк сложнее, жестче, агрессивнее и тем самым — живее театра. Когда отдаешься роли настолько гротескно, а иногда даже отвратительно, что маска срывается сама, остается лишь естество и талант. И это определяет тебя. Цирк вызывает трепет и страх одновременно с восторгом и восхищением. Чем опаснее номера, тем больше оваций в зале. Если в цирке есть номер с уродствами, он воспринимается сильнее, чем все другие. Люди ненавидят правду жизни, и все же тянутся к ней.

Мальстен не разделял позиций аркала. По крайней мере, разделял не полностью. Однако малагорец говорил с таким жаром, что спорить у данталли не возникало никакого желания. Он мог лишь кивать, отчего-то ощущая, как нечто темное и потаенное поднимается в душе и заставляет оба сердца стучать быстрее при упоминании особенной природы цирка.

— На моей арене выступают талантливейшие артисты, Мальстен, — продолжил Бэстифар, самодовольно улыбаясь. — Но под твоим руководством они сумеют исполнять то, о чем и помыслить не могли.

— Я никогда не устраивал представлений… — пробормотал данталли.

— Чушь! — с жаром отозвался аркал. — Каждое твое сражение — представление. Ты этим живешь и наслаждаешься. Думаешь, я не видел твоего лица? Не пытайся отмахнуться от своей природы. Ты художник, Мальстен. И твое место в среде артистов. Ты не игрок арены, нет. Ты намного важнее. Кукловод за кулисами.

— Бэс, я не…

— Замолчи, Мальстен, — нахмурился аркал. — Ты из той породы, которую постоянно нужно убеждать. Мечешься в сомнениях. Что ж, хорошо, я готов убеждать, если требуется. Просто я знаю, что оно того стоит. И ты знаешь. Я ведь вижу, как загорелись твои глаза, когда ты услышал о цирке. Убежище от Рериха и Культа, постоянная работа и жалование — разве это не манит? Плюс возможность развивать свой талант безнаказанно, не страшась какой-нибудь Вальсбургской Конвенции или народных гонений.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — хмыкнул данталли. — И один момент ты все же упустил.

— Расплата, — кивнул аркал. — Я о ней не забыл, если ты об этом. Просто считаю, что нет смысла говорить и беспокоиться о ней. Ты ведь отправляешься в мой цирк, стало быть, наше сотрудничество, как было при Рерихе, никуда не денется. С расплатой я разберусь.

Мальстен тяжело вздохнул.

— Твоя помощь тоже имеет цену.

— Только в том случае, если ты собираешься от нее отвыкать. К тому же, если тебе это так важно, я могу забирать твою расплату, когда без этого нельзя будет обойтись. Как сегодня на поле боя. Если пожелаешь справляться с нею самостоятельно, это твое право. Не вижу в этом смысла, если честно, но оспаривать не буду. Предпочитаю с подобным разбираться на месте.

Данталли усмехнулся.

— Предложение заманчивое.

— Так соглашайся, — всплеснул руками Бэстифар. — Хотя бы попробуй. В заложниках я тебя держать не собираюсь. Говорю же: ты будешь моим гостем.

Мальстен поджал губы и на некоторое время погрузился в раздумья. Аркал, качнув головой, протянул другу руку.

— Ну, что скажешь? По рукам?

Данталли недоверчиво покосился на пожирателя боли, однако, помедлив всего пару мгновений, пожал его руку, кивнув.

— Не обещаю тебе грандиозных представлений. Если не получится, обременять своим присутствием не стану.

— У тебя получится, — заговорщицки улыбнулся Бэстифар…

…В трапезный зал пришлось спуститься все в той же грязной рубахе, и своего кипящего недовольства по этому поводу аркал не скрывал.

Трактирщик при виде своих особых постояльцев, вытянулся во весь рост и с готовностью кивнул, показывая всем видом, что любую просьбу выполнит в лучшем виде, как и предрекал малагорец.

— Вальтер, — окликнул Бэстифар, — у нас будет еще несколько пожеланий. Простых, но срочных. Справишься?

— Все, что смогу, господа, — спешно кивнул хозяин трактира.

— Во-первых, нужно подыскать нам чистую одежду. В этом тряпье совершенно невозможно ходить, его только сжигать.

— Это мы легко. Анника! — строго прикрикнул Вальтер, и молодая девушка, лицо которой при ближайшем рассмотрении оказалось усеяно веснушками, поспешила к трактирщику. — Сейчас же беги в лавку Берты и подбери нашим гостям новую одежду.

— Удобную для долгих походов. Желательно, — осклабился Бэстифар, оценивающе окинув девушку взглядом, и та смущенно зарделась.

— Да, батюшка, — скромно кивнула Анника, поспешив ретироваться.

— Что-то еще, господа? — спросил Вальтер. Аркал кивнул.

— Да. Ванна с горячей водой. Как можно скорее. Не терпится смыть с себя эту вросшую грязь.

Мальстен скептически прищурился.

— Серьезно? — переспросил он, намекая на то, что для швов сие мероприятие было бы крайне нежелательным. Аркал, похоже, об этом совершенно не задумался. Он вопросительно покосился на данталли, вскинув брови.

— Хочешь сказать, это терпит? Мой друг, ты меня пугаешь! Ты ведь благородных кровей. Неужто лагерная жизнь вытравила из тебя чистоплотность?

Данталли изумленно округлил глаза, потеряв дар речи от такого предположения. Тем временем Бэстифар вновь повернулся к трактирщику и решительно кивнул.

— Так, значит, просьба остается прежней. Мне нужна ванна в кратчайшие сроки. И не мешало бы поесть после, а то я уже не помню, когда последний раз видел еду. Что до него… — аркал скорбно сдвинул брови, поглядев на данталли, — ему согрей таз. Да, хотя бы таз. Он привык к лагерной жизни, отучать будем постепенно. В таком деле резко нельзя.

Вальтер рассеянно окинул Мальстена взглядом. Данталли уже набрал в грудь воздуха, чтобы ответить, однако лишь громко выдохнул и махнул рукой. Сейчас любые его замечания сделали бы сложившуюся ситуацию еще более нелепой.

— Все понятно? — вопрошающе кивнул аркал.

— Все сделаем, — бегло пообещал трактирщик. — Пожелания в еде какие-нибудь будут?

— На твое усмотрение, — небрежно отмахнулся Бэстифар. — Позови, главное, когда все будет готово.

Засим аркал развернулся и вновь зашагал к лестнице.

— Господин… — Вальтер обратился к данталли, подождав, пока тот представится, однако Мальстен называть свое имя не спешил. Он лишь вопросительно посмотрел на трактирщика в ожидании вопроса. Седовласый мужчина замялся. — Так вам… тоже ванну подготовить, или и впрямь… таз?

Данталли закатил глаза и качнул головой.

— Можешь не утруждаться с ванной. Была бы вода, а мыться — не проблема, — хмыкнул он, понимая, что и в самом деле привык к лагерной жизни ровно настолько, что совершенно забыл о комфорте. Осознание этого, как ни странно, не вызвало в нем ничего, кроме усмешки.

Пожалуй, Бэстифар во многом прав. Возможно, Малагория окажется подходящим местом и надежным убежищем. Хотя бы временно, а дальше — как боги рассудят.

Уходя из трапезного зала, Мальстен твердо решил, что сделает все возможное, чтобы и впрямь справиться с работой постановщика представлений в гратском цирке.

Вальсбургский лес, Гинтара

Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.

Бенедикт, оставив своим братьям все необходимые инструкции, поспешил тотчас же покинуть Олсад и направиться в Крон. Пока агенты Красного Культа, сообщения которым были разосланы через эревальн, собирали необходимую жрецу Колеру информацию по всем уголкам Арреды, у Бенедикта было время продумать дальнейший план действий и лично встретиться со старшим жрецом головного отделения. Слишком много вопросов нужно было прояснить. Старший жрец Кардении был готов нещадно гнать коня, чтобы приблизить момент получения ответов, однако не делал этого. Призрачных надежд на то, что сегодня удастся проехать большое расстояние, он не питал: после нескольких бессонных ночей внимание предательски рассеивалось, окружающий пейзаж периодически расплывался перед глазами, и на то, чтобы править конем — медленнее, чем хотелось бы — уходила вся концентрация.

Скачущий рядом Киллиан Харт был молчалив и, казалось, тоже мог сосредотачиваться только на дороге. И без того острые черты лица осунулись, взгляд серо-желтых глаз смотрел прямо перед собой, темные короткие волосы неопрятно торчали в разные стороны. На фоне ярко-красной накидки и дорожного одеяния лицо молодого человека терялось, буквально расплываясь.

Изредка поглядывая на своего молчаливого спутника, Бенедикт пытался понять, неужто казнь Ганса Меррокеля и впрямь так сильно травмировала жреца Харта, или всему виной исключительно усталость.

Ответов на свои вопросы Колер так и не нашел, и, в конце концов, предпочел отложить выяснение до привала, который, он был уверен, настанет очень скоро.

Как только солнце начало понемногу клониться к закату, Бенедикт свернул с тракта глубже в лес.

— Останавливаемся? — спросил Киллиан, поравнявшись со своим попутчиком. Колер вздохнул с облегчением. Опасений, что, покинув Олсад, молодой человек больше никогда не заговорит, у него не было, однако первое пророненное Хартом слово послужило настоящим успокоением.

— Твой стареющий попутчик уже не различает ничего вокруг, — усмехнулся Бенедикт, когда конь почти перешел на шаг. — Нужно останавливаться. Тебе тоже отдых не помешает.

Киллиан безразлично пожал плечами, хотя темные круги под его глазами подтверждали слова старшего жреца.

Вскоре оба путника спешились. Бенедикт занялся животными, понимая, что если сейчас разложит настил, то не удержится на ногах и погрузится в сон раньше, чем тело окончательно коснется земли.

Мысли Колера беспорядочно витали вокруг Мальстена Ормонта и его новых выявленных способностей, с которыми жрец Культа совершенно не представлял себе, как совладать. Оставалось лишь надеяться, что в головном отделении хранятся хоть какие-то инструкции на такой случай. Правда, Колер сильно сомневался, что за последние несколько столетий встречался хоть один данталли, способный с такой легкостью прорываться сквозь красное. А если таковой существовал, но высшее руководство предпочло держать это в секрете даже от своих старших жрецов, возникало множество вопросов о политике Культа.

Впрочем, Бенедикт старался не нагнетать обстановку, пока ничего не было известно: сейчас он без устали гадал, отчего Мальстен, обладая подобными силами, не попытался отомстить за Хоттмар еще тогда, в Малагории, несколько лет назад, когда убийца его семьи в красках рассказывал о смерти герцога и герцогини Ормонт. С досадой Колер осознал, что не в силах понять своего противника. Что не способен по-настоящему раскрыть, что движет этим существом. Каковы его цели? С Бэстифаром шимом Мала все ясно, с охотницей — будь она неладна — тоже. Даже в отношении пропавшего без вести Грэга Дэвери возникало меньше вопросов, чем в отношении этого данталли.

— Бенедикт, — обратился Киллиан, нарушив тишину и вырвав старшего жреца из раздумий. — Я покараулю первым. Вы ва̀литесь с ног, это видно. А мне сон сейчас никак не идет, так что…

Он не договорил, а лишь пожал плечами. Колер недоверчиво прищурился.

— Уверен?

— Абсолютно, — спокойно отозвался молодой человек.

Бенедикт тяжело вздохнул.

— Что ж, тогда спорить не стану. Я действительно уже слишком стар, видимо, для таких «подвигов».

— Двое суток без сна свалят кого угодно, — ободряюще произнес Харт, посмотрев в небо. Солнце уже почти закатилось, окрасив облака в огненно-рыжие краски.

Колер склонил голову, изучая своего попутчика и пытаясь понять, о чем тот сейчас думает. Бенедикт невольно чувствовал свою вину за то, что произошло сегодня во время казни. Он никак не мог ожидать, что Ганс Меррокель попросит своего палача остаться рядом. Такого в практике старшего жреца Кардении при всем его огромном опыте никогда не случалось. И надо же было подобному инциденту произойти именно тогда, когда палачом оказался юноша, побывавший в пожаре! Не иначе, сам Крипп приложил руку к этому действу…

— Только один вопрос, — нахмурился Бенедикт. — И, поверь, спрашиваю я не из праздного любопытства. С костром справишься?

Колер внимательно изучал лицо молодого человека, с которого предательски сползли остатки румянца. Киллиан сглотнул, отведя взгляд.

— Справлюсь, — коротко отозвался он. Бенедикт поджал губы и с трудом удержался от того, чтобы переспросить.

— Что ж, — вздохнул он, — тогда разбуди меня часа через четыре, и я тебя сменю.

Молодой человек коротко кивнул и принялся устраивать место для костра.

Бенедикт лег на настил, глаза тут же закрылись, однако сон, как ни странно, не пришел. Колер прислушивался к каждому звуку вокруг, отсчитывал, на какое время Киллиан замирает, выкладывая дрова. Бенедикт знал, что не сумеет уснуть, пока его спутник не разожжет этот треклятый костер, а подняться и помочь было недопустимо: если сейчас проявить излишнее сочувствие, это может развить у Харта страх, справиться с которым будет весьма и весьма непросто. Он должен распечатать его самостоятельно.

Колер не знал, сколько времени пролежал с закрытыми глазами, вслепую наблюдая за Киллианом. Однако когда послышалось характерное потрескивание дров в костре, повелитель сна Заретт, наконец, смилостивился над смертельно уставшим жрецом и увлек его в свой мир.

Проснулся Бенедикт самостоятельно, проспав чуть больше трех часов. Чувствовал он себя так, словно только что провел жестокий допрос и оставил в допросной комнате значительную часть собственного здоровья. Общее состояние было еще более плачевным, чем перед отходом ко сну. По-хорошему, не мешало бы хоть одну целую ночь — от заката до рассвета — провести в удобной постели и восстановить силы, как того требовал организм, но такой роскоши Бенедикт себе позволить не мог.

Зашевелившись на настиле, старший жрец заставил себя открыть, наконец, глаза, и, болезненно поморщившись от ломоты в пояснице и шее, потянулся.

Киллиан Харт сидел чуть поодаль от костра и зачарованно глядел на пламя. С досадой Бенедикт понял, что румянец на лицо юного жреца так и не вернулся, а во взгляде все еще мелькает затравленное выражение.

— Смена караула, — проскрипел Колер, с наслаждением размяв затекшую шею.

Киллиан вздрогнул, лишь теперь посмотрев на спутника. Бенедикт хмыкнул.

— Хороший же из тебя сторож, — саркастически заметил он, — раз ты даже моего шуршания на настиле не услышал.

— Просто задумался, — покачал головой молодой человек, поспешив перевести тему разговора. — А вам не рано просыпаться? Может, попробуете еще немного поспать?

— Поздно, — отмахнулся Колер. — Если уж поднялся, больше не усну, такая уж у меня натура. Так что давай меняться. Тебе, в конце концов, тоже нужен отдых, а то ты уже с открытыми глазами спишь.

Киллиан покачал головой, взгляд его остался рассеянным.

— Вовсе нет. На самом деле мне спать совсем не хочется.

— Чушь, — не согласился Колер, поднимаясь. — Давай-ка, отдыхай. Если хочешь, расценивай это как приказ старшего жреца.

Харт поднял на спутника хмурый взгляд. Бенедикт снисходительно улыбнулся.

— Серьезно, Киллиан, ложись спать. Поверь, это совершенно необходимо.

Молодой человек нехотя поднялся и, ссутулившись, прошагал к настилу с таким видом, словно готовился не ко сну, а к наказанию.

— И все же напрасно вы не урвали лишнюю пару часов, — буркнул он. — Я бы ведь действительно мог провести в карауле еще какое-то время. Хоть бы и до утра.

Молодой человек прилег на настил, подложив руку под голову, и прикрыл глаза.

— Если передумаете, просто скажите. Тут же поменяемся, — проговорил он. Бенедикт снисходительно улыбнулся: язык у Харта ворочался уже с трудом. Договорив, молодой человек глубоко вздохнул, и черты его лица начали расслабляться. Похоже, он погрузился в сон, стоило только принять горизонтальное положение.

Колер лишь покачал головой и придвинулся ближе к костру.

Ночная прохлада и тепло огня смешивались, странным образом принося с собой долгожданную бодрость. Бенедикт с наслаждением вдохнул ночной воздух, в котором витал запах прогорающих дров, и подивился собственному восприятию: казалось бы, еще после Ста Костров Анкорды один лишь намек на запах горящих дров должен был вызывать ужас, а он вызывал трепет. Колер невольно задумался, так ли мало правды в том, что о нем говорят по всей Арреде? Фанатик, убийца, палач — жестокий и неумолимый. Бенедикт никогда не считал себя таковым. Но ведь фактически таков он и есть…

А поначалу хоттмарский жрец тоже внутренне содрогался при виде каждой казни, бледнел, с трудом мог совладать с тошнотой, однако всегда заставлял себя смотреть.

Сто Костров потом еще долго посещали Колера в кошмарах. Крики, проклятья, предречения жестокой смерти — каждое из этих слов намертво отпечаталось в памяти Бенедикта. Он знал, что, если не все, то хотя бы часть этих выкриков воплотятся в жизнь. Палач и мучитель — пусть иногда и вынужденно — Колер не лелеял надежду дожить до глубокой старости и встретить смерть в теплой постели. Как говорят аггрефьеры, человек, который так близко общался со смертью, либо и сам скоропостижно уходит к Рорх, либо становится ее глашатаем. Пока Бенедикт был глашатаем богини смерти, однако когда он будет не в силах исполнять свое предназначение, Жнец Душ явится за ним и заберет для последнего отчета перед богами. И суд, подозревал Колер, будет справедливо жестоким.

О возможности переродиться для своей души старший жрец не думал: его мало волновало то, что находится за гранью этого мира. Где-то глубоко в сознании он был убежден, что после смерти ему обеспечено лишь забвение, не более. Он сам избрал такую судьбу, решив возложить на себя миссию по истреблению демонов-кукольников, и ни о чем не жалел — то был осознанный выбор.

«Интересно, а о чем думал Харт, когда поступал на службу?» — задался вопросом Бенедикт, невольно посмотрев на напрягшееся во сне лицо молодого человека, чья рука, сжатая в кулак, ухватилась за настил. На лбу блестела испарина.

Не отрывая взгляда от спутника, Бенедикт принялся рассуждать, каково пришлось Киллиану — обожженному, лишившемуся разом всей своей семьи и дома, столкнувшемуся лицом к лицу с двумя иными — отправиться в головное отделение Культа, где старший жрец с пристрастием расспрашивал его о случившемся, требуя выдать все подробности.

Колер помнил собственную беседу со старшим жрецом Крона. Помнил, как старался сохранить голос ровным, а лицо невозмутимым, говоря о порабощении Адланны. Слушатели в составе старшего жреца и его двух приближенных тогда полагали, что пришедшего к ним новичка переполняет ненависть, но на деле это было совсем не так. На деле Бенедикта не переполняло ничего. Было лишь опустошение и необходимость снова и снова переживать в памяти тот вечер, когда Адланна ушла с данталли. Не было боли потери, не было сожаления, не было злости — лишь выжигающее само естество осознание, что за существо завладело душой супруги. А еще был вопрос: сколько людей оказалось в том же положении, сколько людей потеряло близких, потому что какой-нибудь данталли решил развлечься? Некоторые разделили судьбу Бенедикта, отправившись в Культ, но ведь это сделали не все. Не у каждого хватало на это сил, и именно таких людей нужно было оградить от напасти. Защитить, чтобы никому больше не пришлось переживать нечто подобное…

В Культ идут не только мстить. Некоторые идут туда в поисках хорошего положения, которое организация нынче может дать. Другие стремятся защитить простых людей от демонов. Третьи действительно ищут возмездия. Четвертые попросту разделяют верования Красного Культа и хотят вырвать Арреду из рук ее нынешних хозяев. Пятые пытаются стать жрецами, потому что больше им податься некуда. Разумеется, вступительные испытания проходят не все, кого-то организация не принимает, однако среди ее последователей в ряде стран Арреды встречаются обладатели каждого из мотивов. Какой был у Харта? Ведь, если задуматься, каждый из них мог иметь место…

Прервав размышления Бенедикта, Киллиан издал тихий мучительный стон, беспокойно заворочавшись на настиле. Колер замер, напряженно глядя на молодого жреца. Тот продолжал метаться во сне, капли пота стекали по вискам.

— Бедняга… — прошептал Бенедикт, сочувственно качая головой.

Киллиан вновь застонал, с силой впившись рукой в настил, резко повернулся в сторону, точно стараясь увернуться от чего-то.

— Нет… — отчетливо расслышал Колер. Он с трудом подавил в себе желание разбудить спутника и по-отечески заботливо уверить его, что все это лишь плохой сон, что все будет хорошо.

Бенедикт удивлялся собственным внезапно проснувшимся теплым родительским чувствам к этому юноше, метавшемуся в кошмаре на настиле. Не составляло труда угадать, что именно ему пригрезилось…

Харт вскрикнул. Звук собственного голоса, похоже, вырвал его из страшного видения, заставив резко сесть и оглядеться по сторонам испуганным, затравленным взглядом. Лишь столкнувшись глазами с Бенедиктом, Киллиан попытался взять себя в руки, хотя сбившееся судорожное дыхание все еще выдавало пережитый страх. Левая рука безотчетно легла на правое плечо.

— Надо признать, отдыхающий из тебя столько же скверный, сколь и караульный, — осторожно заметил Колер.

Несколько секунд молодой человек не отвечал. Взгляд его то и дело метался в сторону горящего костра, и левая рука чуть сильнее сжимала обожженную правую. Бенедикт сочувственно поджал губы.

— А говорил, кошмары не мучают…

— Да, — переводя дыхание, отозвался Харт севшим голосом, — говорил.

При следующем вздохе молодой человек поморщился, сильнее прижимая ладонь к правому плечу. Это движение было неконтролируемым, спонтанным. Поняв, как выглядит со стороны, Киллиан поспешил отнять левую руку от старого ожога, вновь затравленно взглянув на спутника. Бенедикт сочувственно покачал головой.

— Я о таких болях только слышал, — задумчиво произнес он. — Слышал, что вернувшийся изувеченным с войны солдат может вскакивать среди ночи от боли в ноге, которую пришлось отрезать еще военному лекарю. Но воочию мне такое видеть не доводилось ни разу.

Киллиан нервно усмехнулся, вновь притрагиваясь к старому ожогу и мучительно глядя на пламя костра.

— А ведь умом я понимаю, что оно не может болеть… не может гореть, как горело в тот день… но что же это тогда?..

Колер оставил вопрос спутника без ответа: он попросту не знал, что ему на это сказать.

— Часто с тобой так? — участливо справился старший жрец, кивнув на правое плечо молодого человека, и тот, прерывисто вздохнув, опустил взгляд.

— Нет, — ответил он. — Можно сказать, такого со мной вообще не бывает. Точнее, было пару раз, когда только приехал в Олсад. Меня просили разжечь камин, и вблизи от огня плечо начинало болеть — весьма ощутимо. Но тогда я думал, что виной всему небольшое время, прошедшее со дня пожара. Ожоги зажили, но, возможно, недостаточно, чтобы совсем не напоминать о себе. Укрепился я в своей мысли, когда даже вблизи огня эти боли прошли и не давали о себе знать… — Харт замялся и помедлил, — до сих пор. Сейчас это… слишком реально, чтобы не замечать, слишком…. Проклятье, что это значит? Я схожу с ума?

Бенедикт, поразмыслив, поднялся со своего места и присел на корточки возле Киллиана.

— Ты позволишь? — осторожно спросил он, протягивая руку к плечу Харта. Киллиан неуверенно повел плечами, не в силах смотреть в глаза старшему жрецу. Собственный жалкий вид был ему невыносим.

— Я знаю, что ничего нет, — качнул головой он. — Знаю, вы скажете то же самое, лишний раз убедив меня, что я, похоже, все же тронулся умом в тот день. Если считаете, что это необходимо…

Колер не стал дожидаться окончания этой тирады. Он осторожно положил руку на тот участок плеча, за который Киллиан держался секунду назад, невольно отметив, что молодого человека трясет мелкой дрожью, и тут же ощутил сильный жар под своей ладонью. Харт прикрыл глаза, губы сжались в тонкую линию.

Бенедикт качнул головой.

— Не почудилось… — прошептал он, отняв руку от плеча молодого человека.

Харт непонимающе посмотрел в глаза старшего жреца и вопрошающе кивнул.

— О чем вы?

— После казни… — Колер помедлил, — отнимая твою руку от старого ожога, я почувствовал, что твое плечо и вправду горит. Я допустил, что одежда попросту нагрелась, потому что ты стоял слишком близко к огню. Но оно горит и сейчас, значит, тогда мне все же не показалось. Похоже, эта боль, чем бы она ни была вызвана, реальна. Киллиан, ты не сходишь с ума.

Бенедикт поднялся и принялся рыться в дорожной сумке. Он извлек оттуда тряпицу и смочил ее водой из бурдюка. Харт, не отрываясь, наблюдал за его действиями.

— Что вы делаете? — нахмурился он.

— Пытаюсь помочь, — усмехнулся Бенедикт, — по мере сил. Вот, возьми.

Колер протянул смоченную тряпицу Киллиану.

— Остуди плечо. Я не уверен, что это поможет, но тебе нужно научиться справляться с этим. Поверь, казнь, что ты провел — она самая сложная, потому что первая, но она не последняя, уверяю тебя. Человек, объятый пламенем, привязанный к позорному столбу — зрелище не для слабонервных. А у тебя и без того напряженные отношения с огнем. Каждая такая казнь будет возвращать ночные кошмары, а с ними может приходить и боль. Так будет, пока ты не научишься справляться.

Харт неуверенно принял тряпицу из рук старшего жреца. Затем развязал узел на вороте рубахи походного костюма, расстегнул несколько заклепок кожаного жилета и потянул правый рукав вниз. Бенедикт невольно поморщился, глядя на неровные покрасневшие провалы, пересекаемые грубыми толстыми кусками кожи, словно организм попросту не знал, как залатать поврежденный участок, и сделал это на скорую руку.

Киллиан приложил мокрую тряпицу к старому ожогу, прикрывая глаза.

— Все это глупо, да? — нервно усмехнулся молодой человек.

— Нисколько, — снисходительно покачал головой Бенедикт. — Это важно и нужно, стыдиться тут нечего. Ты пытаешься с собой совладать, это уже немало. Хуже было бы, если б ты впал в ступор или бился в истерике.

Харт тяжело вздохнул и криво усмехнулся.

— Вот уж не дождетесь.

— И это радует.

Выждав несколько секунд, Бенедикт снова обратился к собеседнику:

— Ну, как ты? Отпускает?

Киллиан недоверчиво нахмурился, отняв тряпицу от ожога, затем подозрительно посмотрев на огонь.

— Кажется… прошло, — молодой человек снова благодарно кивнул. — Спасибо.

Колер улыбнулся и поднялся, протянув Харту руку.

— Ладно, вставай. Уснуть все равно уже не получится, давай извлекать из бессонницы пользу. Не медли, поднимайся.

Киллиан поднялся, поправив рукав рубахи, и недоверчиво посмотрел на старшего жреца. Он не успел задать вопрос, когда Бенедикт протянул ему короткий меч. В правой руке он держал второй клинок.

— Поединок? Сейчас? — скептически прищурился Харт. — Сомневаюсь, что от меня будет много проку.

— В том-то и дело, — кивнул Колер. — Сейчас самое время тренироваться. Представь, что на нас бы в этот самый момент напали. Разве кто-то из противников посмотрел бы на то, что у тебя кошмары? Что ты не сосредоточен или не выспался? По правде говоря, я уже и без того дал тебе слишком много времени.

Не говоря больше ни слова, Бенедикт замахнулся и нанес первый пробный удар. Киллиан едва успел правильно перехватить меч и отбить атаку предательски подрагивающей правой рукой.

— Неплохо, — улыбнулся Колер. — Я ожидал худшего.

Харт стал в более выгодную позицию и попытался ударить сбоку. Бенедикт легко ушел от этого приема, даже не потрудившись отражать его. Он был старше своего противника почти вдвое, однако при этом не уступал молодому человеку ни в скорости, ни в реакции. Отскочив в сторону, Колер вновь нанес удар — на этот раз метя в правый бок противника. Киллиан невольно вскрикнул, отскакивая в сторону. Меч вывалился из его руки, и он едва успел бегло схватить его.

— А вот это плохо, — цокнул языком Бенедикт. — Другой противник уже убил бы тебя.

Харт подхватил меч, постаравшись напасть, однако Колер уклонился вновь, резко опустившись и, перенеся вес на одну левую ногу, правой с силой ударил противнику под колени. Киллиан не удержался на ногах и рухнул на спину. Клинок снова вывалился у него из рук.

— Проклятье! — процедил он, хватаясь за оружие.

Бенедикт размахнулся мечом и начал атаку. Клинок его замер в дюйме от правого плеча Харта, тот невольно закрыл глаза, крепко стиснув зубы.

— Глаза открой, — хмыкнул Колер, оценивающе глядя на поверженного соперника.

Киллиан последовал указаниям, скрипнув зубами от злости и на себя, и на Бенедикта.

— Слишком лелеешь свои травмы, — качнул головой старший жрец. — Забудь о них.

— Это…

— …непросто, знаю. И сейчас я даже не жду, что у тебя получится. Но мне необходимо, чтобы ты попытался. Ты боишься, а со страхом нужно уметь справляться. Если сегодня ты не начнешь это делать, потом будет труднее. Поднимайся.

Харт прерывисто вздохнул и вскочил на ноги, крепче сжимая эфес меча.

— Нападай, — заговорщицки улыбнулся Колер, показательно разведя руки и бросив клинок на землю.

— На безоружного? — непонимающе приподнял брови Харт.

— Данталли чаще всего безоружны. От твоей быстроты зависит то, успеют ли они взять тебя под контроль, или ты убьешь их раньше.

— Мы ведь сжигаем их…

— Не всех, — качнул головой Бенедикт. — Нападай, хотя фактически, ты уже марионетка. И как тебе только удалось одолеть двоих?

В глазах Киллиана мелькнула злость. Он замахнулся сильнее и агрессивно бросился на противника. Бенедикт легко, не применяя оружия, ушел от серии ударов, интуитивно понимая, откуда они будут нанесены. В какой-то момент Харт начал двигаться заметно медленнее, стараясь успеть перевести сбившееся дыхание. Бенедикт успел перехватить его руку и вывернуть ее так, что Киллиан невольно выронил клинок. Следующим ударом коленом в живот Колер выбил из противника дыхание и, сделав затем быструю подсечку, вновь опрокинул его на землю.

— Хорошо. Когда злишься, действуешь лучше, — заметил старший жрец, протягивая поверженному сопернику руку. — Но выдыхаешься быстро. Ты стараешься вложить в свои движения больше агрессии, но слишком много думаешь. У тебя есть глупый страх облажаться. Ты считаешь, что я тебя оцениваю.

— А это не так? — усмехнулся Киллиан, поднимаясь на ноги.

— Так, — криво ухмыльнулся Колер, — но тебе на это должно быть плевать. Много ли пользы в том, что противник оценит твои навыки по достоинству, если сам ты при этом все равно погибнешь?

— Никакой пользы, — кивнул Харт, поднимая клинок. — Попробуем еще раз?

Бенедикт тоже взял клинок и на этот раз начал атаковать первым. Отбивался Киллиан весьма неплохо. Похоже, он довольно быстро применял полученные рекомендации на практике: о том, что противник его оценивает, он уже почти не думал. Однако перейти в атаку ему так и не удалось. Бендикт вновь дождался, пока у противника собьется дыхание, и повалил его пинком на землю.

— Проклятье! — прокашлявшись, буркнул Харт.

Колер снисходительно улыбнулся.

— Уже лучше.

— Не издевайтесь, — хмыкнул Киллиан. — Вы ведь меня разгромили в два счета!

— У меня опыта куда больше. И практики.

— Так учат жрецов в Хоттмаре? — потерев ушибленный живот, спросил Харт. Бенедикт покачал головой, хитро прищурившись.

— Лично меня учил мой слепой помощник.

Киллиан опустил голову, нервно усмехнувшись.

— Зараза… — выдохнул он. — Теперь вы меня добили, Бенедикт. Ренард Цирон — ваш учитель? Слепой?

— Сойдись ты с ним в поединке, у тебя бы скептицизма поубавилось, — заверил Колер, подтвердив свои слова кивком.

— Если попаду в вашу команду, он ведь будет меня ненавидеть, — невесело усмехнулся молодой человек.

— Первое время, возможно, — пожал плечами Бенедикт. — Но, может, у меня получится хотя бы научить тебя дать достойный отпор за время, пока мы с тобой путешествуем. Надежда, во всяком случае, есть. Отдохнул? Давай заново?

— Никак не возьму в толк, почему вы со мной возитесь. Я ведь ходячая проблема с того самого момента, как мы с вами пересеклись…

— Ты меня не поймешь в силу возраста, — отмахнулся Колер. — Поэтому не забивай голову. Лучше стань наизготовку и атакуй. Будем учиться медленно, я покажу тебе, где ошибки.

Киллиан согласился и перехватил меч поудобнее. Бенедикт улыбнулся, видя, что теперь его спутник явно не думает о своих ожогах и кошмарах — его удалось отвлечь. В сознании старшего жреца Кардении стучала лишь одна назойливая мысль, являвшаяся ответом на только что заданный вопрос Харта: Колер знал, что, если бы у него был сын, он был бы с этим молодым человеком примерно одного возраста.

Фрэнлин, Везер

Двадцать второй день Матира, год 1489 с.д.п.

В момент прощания с Теодором Глассом Аэлин держалась молчаливо и лишь кивала, подтверждая некоторые слова благодарности, которые произносил старому другу Мальстен. Женщина невольно думала о том, что ее спутник имеет склонность выбирать себе весьма странных друзей, и размышляла о том, насколько необычным со стороны может выглядеть и ее союз с данталли. От аггрефьера эти мысли охотницы не укрылись, однако он — за что Аэлин была ему искренне благодарна — предпочел оставить всевозможные замечания при себе, ограничившись лишь многозначительным взглядом в сторону своей гостьи. Протянув ей для прощания трехпалую руку, Теодор кивнул, дружественно сказал, что вовсе не держит зла за заточение в подполе хижины, и попросил отринуть подозрения в мстительности. Аэлин приняла слова вестника беды к сведению, однако доверия они у нее не вызвали.

Позже в пути Мальстен не раз объяснял своей спутнице, что Теодор Гласс ночью оказался во власти собственной природы, не позволяющей ему перечить воле Рорх. С точки зрения аггрефьера, вмешавшись, Аэлин совершила преступление против богини, и теперь только сама Смерть будет взымать с нее плату за это. К этому предположению сам Мальстен относился весьма скептически. Он называл Теодора надежным другом, несмотря на его суеверие, утверждал, что аггрефьер безопасен, и, несмотря ни на что, ему можно доверять.

По дороге Аэлин еще несколько раз возвращалась к этому разговору, однако ее спутник продолжал всячески защищать вестника беды, и женщина предпочла более не вести с ним споров. В конце концов, Теодор Гласс, похоже, был единственным другом, оставшимся у Мальстена со времен Войны Королевств. Поразмыслив, Аэлин решила, что данталли имеет куда больше оснований доверять аггрефьеру, чем она — опасаться его. Если бы Теодор хотел причинить Мальстену вред, он использовал бы один из множества шансов сделать это, когда его друг бежал из Малагории. Данталли рассказал, что покинув Обитель Солнца, первое время он скрывался в доме Теодора. То, что столько времени вестник беды не осмелился отправить Мальстена на встречу с Рорх, стало окончательным аргументом для охотницы, чтобы отринуть свои подозрения на счет аггрефьера и продолжить путь, не возвращаясь к этому разговору.

Несколько раз Аэлин пыталась расспросить спутника подробнее о Бэстифаре шиме Мала, однако эту тему данталли поддерживал явно без особенной охоты, и вскоре женщина прекратила попытки разговорить его, сосредоточившись лишь на дороге.

Путешествие до Фрэнлина выдалось на удивление спокойным. Все три дня пути никто из возможных преследователей так и не вышел на беглецов. Поначалу Аэлин и Мальстен готовы были схватиться за оружие при каждом лесном шорохе, однако вскоре пришли к выводу, что после Олсада погони за ними не было.

Данталли был искренне удивлен, что Бенедикт Колер после стольких лет охоты все же оказался достаточно опаслив, чтобы не отправить за беглым анкордским кукловодом целую толпу жрецов в надежде выиграть количеством. Аэлин же убеждала спутника, что слава фанатичного убийцы, преследующая старшего жреца Культа Кардении, несколько преувеличена, и тем опаснее на деле их противник. Женщина была уверена, что теперь, узнав, на что способен Мальстен, Бенедикт тщательнейшим образом будет изучать, как подобраться к своему врагу, минуя его опасные способности. Это, по мнению охотницы, лишь увеличивало исходящую от Колера угрозу, но при этом давало и некоторую передышку от его преследования. Аэлин уповала лишь на то, что добраться до Малагории, куда Красному Культу нет доступа, они успеют раньше, чем Бенедикт найдет способ справиться с Мальстеном и передаст необходимые сведения своим коллегам.

На двадцать второй день Матира, когда едва заметное похолодание возвестило о приближении второго осеннего месяца, перед путниками, наконец, показались ворота Фрэнлина.

— Повезло, — заметил Мальстен. — Нет очереди на входе в город. Когда начинается сезонный карнавал, здесь бывает не протолкнуться.

— Может, оно и к худшему, — пожала плечами Аэлин. — В толпе было бы проще остаться незамеченными.

Данталли пожал плечами.

— Зато найти место для ночлега было бы проблематично.

— Тут ты прав, — криво улыбнулась охотница. — Особенно по приемлемой цене. Роскошных комнат и лучшей еды мы сейчас не потянем. Если только у тебя и в этом городе нет друзей-иных, которые бы нас приютили.

Мальстен прищурился, качнув головой.

— Боюсь, нет, в этом городе у меня знакомых не наличествует.

— Что ж, тогда нам придется попытаться здесь заработать, — повела плечами Аэлин, решительно двинувшись к городским воротам.

— Заработать? — непонимающе качнул головой данталли, поравнявшись с попутчицей. — Что ты имеешь в виду? Охоту?

— Только не прими на свой счет, но мой опыт подсказывает, что в любом городе за редким исключением обнаруживаются проблемы с иными существами. Охотники востребованы, пока есть чудовища, Мальстен. И на этом вполне можно сыграть. На твоем месте, я бы помолилась Тарт, чтобы монстры здесь были.

«Как бы нас вместо Тарт Крипп не услышал», — хмуро подумал данталли, молча проследовав за спутницей к городским воротам.

Стражники на посту со скучающим видом окинули странников взглядом и вопрошающе кивнули.

— Кто такие? С какой целью в городе?

Аэлин уже набрала в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, однако Мальстен, уловив подозрительный взгляд стражников на оружии молодой женщины, предпочел опередить ее.

— Грегор и Беата Шосс, господа, — театрально поклонился он. — Циркачи. Хотим выступить на грядущем карнавале. Беата жонглирует ножами, а я… мастер иллюзий. Возможно, вы даже слышали обо мне? Прежде я выступал в малагорском цирке.

Стражники переглянулись. Мальстен уловил на своем затылке прожигающий взгляд охотницы, однако оставил его без внимания.

— О малагорском цирке слышали. Кажется, и о вас что-то… — уже приготовившийся хвалиться своей мнимой просвещенностью крупный мужчина прочистил горло и нахмурился, вновь с подозрением изучая путников. — Только вот рано еще для карнавала.

— Хорош тот артист, который все просчитывает заранее. Иллюзиям нужна подготовка. Знаете ли, мы хотели присмотреться к городу, изучить местную публику и найти себе подходящее место, пока не начался наплыв народа, — Аэлин с трудом подавила в себе удивление, заметив, как поменялись интонации данталли, как только он принял на себя этот странный образ. На лице его заиграла заговорщицкая улыбка, в голосе послышались вкрадчивые интонации, а слова зазвучали почти нараспев. Казалось, вот-вот от него можно будет услышать нечто, вроде: «Не проходите мимо, господа! Только сегодня и только у нас — великие артисты малагорского цирка покажут свои знаменитые номера! Не пропустите зрелище, о котором будете рассказывать внукам!»

Охотница невольно подумала, что этот образ, как ни странно, удивительным образом сочетается с данталли. Былая мрачность испарилась с его лица, оставив место лишь артисту, искренне любящему свое искусство. Встреть Аэлин Мальстена впервые именно таким, она поверила бы ему безоговорочно.

Стражники вновь переглянулись. Один из них кивнул и махнул рукой.

— Проходите.

— И удачи! Придем на вас посмотреть, — добавил второй. — Особенно на тебя, красавица.

Аэлин, поддерживая игру своего спутника, одарила стражников обворожительной улыбкой и присела в изящном и при этом удивительно гротескном подобии реверанса, умело изобразив из себя провинциальную артистку, стремящуюся показаться благородной леди.

Мальстен не мог не отметить лицедейский талант своей спутницы. Теперь он был совершенно не удивлен, что ей удалось обвести Бенедикта Колера и его приспешников вокруг пальца, остаться гостьей в обители Красного Культа и ничем не выдать своей связи с данталли.

Однако одновременно с восхищением в душе кукольника шевельнулось странное, колкое, неприятное чувство при виде этой улыбки, адресованной стражникам у ворот. Только что примеренный образ мгновенно испарился, как будто и не появлялся вовсе.

— Ты помрачнел, — заметила Аэлин, когда с момента пересечения городской стены миновало несколько минут молчания.

— Просто задумался, — бегло отозвался данталли.

— Тебе претит идея с охотой, да? — понимающе кивнула молодая женщина.

— Я прекрасно понимаю, что ты делаешь и для чего. В том, что ты убиваешь не каждого монстра, я убедился на собственном примере, — усмехнулся он, посмотрев, наконец, в глаза охотнице. — Просто не хочу, чтобы ты рисковала понапрасну. Во Фрэнлине тоже есть отделение Красного Культа. Если ты начнешь охотиться, тебя могут узнать. Уверен, Колер разослал по всей Арреде наше описание. Лучше будет, если я попытаюсь взять под контроль сознание трактирщика и убедить его в том, что мы за все уже заплатили. Будет… трудно, но я могу попытаться.

Аэлин снисходительно улыбнулась.

— Чтобы потом вновь свалиться с расплатой? — качнула головой она. — Брось, Мальстен. Вот это уж точно лишнее. Слишком высокая цена за ночь в трактире.

— Эта расплата не будет долгой, — невесело усмехнулся данталли.

— Категорически нет, — нахмурилась охотница, смерив спутника уничтожающим взглядом. — Долгая или нет, но я видела, какая она. И у меня вовсе нет желания видеть это снова. Давай договоримся, что свои… гм… навыки ты без крайней необходимости применять не будешь? Здесь я справлюсь сама.

— Аэлин…

— Послушай, — молодая женщина глубоко вздохнула, останавливаясь. Данталли также замер напротив нее, и охотница положила руки на плечи спутнику, — я ценю твое беспокойство обо мне, но, право, оно не нужно. Я занимаюсь охотой довольно давно и постоять за себя в силах. К тому же мы еще даже не выяснили, есть ли в городе работа для охотника, и, стало быть, переживать пока не о чем. Для начала нам нужно найти трактир с приемлемыми ценами для путников, а потом думать обо всем остальном. Согласен?

Мальстен вздохнул.

— Ладно, твоя взяла. Давай сначала отыщем трактир.

Некоторое время путники продолжали молча идти по главной улице Фрэнлина. Город казался на удивление опрятным и спокойным. Стены двух- и трехэтажных домов каменными памятниками нависали над лучом главной улицы, странным образом не создавая гнетущего ощущения у горожан или охотницы. У одного лишь Мальстена, казалось, этот городок вызывал неприятные чувства: данталли будто бы ждал от этого места чего-то недоброго, предательского, злого.

«Кажется, Фрэнлин просто слишком напоминает Хоттмар», — мрачно заметил про себя кукольник.

Примерно через четверть часа, не встретив по пути ни одного трактира, Аэлин остановила первого попавшегося прохожего. Им оказался мужчина лет сорока. При виде молодой женщины с парангом наперевес, незнакомец чуть напрягся.

— Доброго дня, господин, — поздоровалась охотница. — Не могли бы вы подсказать путникам дорогу до ближайшего трактира с не очень жадным хозяином?

— Ох… это самое… доброго дня, да, — мужчина несколько раз растерянно кивнул, переводя взгляд с Аэлин на Мальстена. — Трактир? Дешевый, да? Это самое… знаю такой. «Старый серп» называется, ага.

— Совсем клоповник, или жить можно? — с добродушной улыбкой уточнил данталли.

— Ну чего же сразу клоповник-то? Это самое, нормальный трактир. И хозяин хороший. Кто там у них сейчас? Лестер, вроде. Недавно там заправляет, но к путникам также благосклонен, как и бывший. Как Берг. И как Салин до него, ага, — сбивчиво проговорил мужчина.

Аэлин переглянулась с Мальстеном.

— Постойте, это всё хозяева трактира? — изумленно спросила охотница. — Так часто меняются?

— Ага. У нас, это самое, с городской стражей так же. Тоже — пару-тройку лет послужат, потом уходят. Кто куда.

— Отчего ж так? — прищурившись, поинтересовался Мальстен.

— Так, это самое, у всех ведь по-разному. Кому другое место приглянулось, кому к семье поближе надо, кто от тихой жизни устает быстро. А Фрэнлин, он манит таких, кому передохнуть надо. Путники тоже, ага, остаются часто. В «Старом серпе» по несколько лет работают. Тоже потом уходят, дальше странствуют. А некоторые, вон, это самое, как Лестер, в хозяева выбиваются. И тоже потом, как пить дать, уйдут.

— Именно уйдут? — качнула головой Аэлин. — Не пропадут, не… погибнут? Ничего странного?

— Нет-нет, боги с вами! — замотал руками прохожий. — Уходят все. Даже прощаются. Так Салин ушел, даже зашел ко мне. Говорил, тянет его в Вальсбург. Город, где, это самое, история творилась. Наутро рукой махнул и ушел. А за него остался Берг. Недолго, правда, пробыл. Полгода всего. Потом бросил все, сказал, что не его это — трактир держать. Там оставшийся странник подсуетился и из помощника в хозяева выбился. Лестер как раз, ага. Там все часто меняются. Место такое переменчивое. А порядки старые блюдутся. Путникам там всегда рады и берут недорого. По фесо за комнату, кажется.

— «Старый серп», говорите? — задумчиво протянула Аэлин. — Что ж, пожалуй, нам вполне подходит. Как его найти?

Прохожий почесал в затылке.

— Это самое, значит, пойдете прямо, на третьем повороте направо. Там улочка уютная, неприметная такая — Роддлинн. Там и стоит трактир, ага.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарила охотница. Распрощавшись со случайным прохожим, она погрузилась в свои мысли. Мальстен осторожно коснулся ее плеча.

— Аэлин, — обратился он. Молодая женщина встрепенулась и посмотрела в глаза спутнику. — Ты, это самое, что думаешь насчет этого трактира, ага?

Охотница криво улыбнулась и легко ткнула данталли в плечо.

— И как вам не стыдно, ваша светлость? — манерно произнесла она.

— Виноват, ваша милость, — прижав руку к груди, склонил голову данталли. — Сие вышло против моей воли. А если серьезно, что ты об этом думаешь? Тебе тоже это «переменчивое место» показалось странным?

Охотница пожала плечами.

— Не узна̀ю, пока не проверю. На данный момент могу лишь сказать, что такая частая смена сотрудников и особенно хозяев — странная, по меньшей мере. Хотя, конечно, всякое бывает. Видишь, никто ведь не умирал: все уходили. Горожане это видели. Склоняюсь к мысли, что это и вправду просто такое место. Мне… — Аэлин замялась и продолжила, лишь собравшись с силами. — Мне так же хотелось надолго задержаться у Ганса. Знаешь, я себя чувствовала… дома, в этом его трактире. И иногда странника нечто подобное так манит, что он попросту не может заставить себя двигаться дальше. Меня гнали в путь лишь поиски отца.

Женщина глубоко вздохнула и закончила свою мысль:

— Я лишь хочу сказать, что понимаю этих людей, потому что испытывала нечто схожее.

— У меня так было с Притом, — кивнул данталли.

— Стало быть, пока ничего необычного мы не услышали.

— Разберемся на месте, — кивнул Мальстен.

С виду ничего примечательного трактир «Старый серп» собою не представлял. Потрепанная временем вывеска не сразу бросилась путникам в глаза, и Мальстен мог поклясться, что, скорее всего, не заметил бы ее, не ищи они с Аэлин именно это место.

В зале было почти пусто: всего несколько столов у дальней стены занимали постояльцы. Наплыв путников во Фрэнлине будет через две недели, когда начнется подготовка к карнавалу.

Аэлин бегло оценивающе оглядела собравшуюся публику, так же удостоившись заинтересованных взглядов от мужчин, сидящих в конце зала.

Хозяин трактира появился совершенно бесшумно, возникнув справа от путников. Звонкий приятный голос заставил данталли вздрогнуть от неожиданности.

— Доброго дня!

Охотница приветливо кивнула молодому русоволосому мужчине и одарила его дружественной улыбкой. Мальстен невольно прищурился, изучая грубоватые черты лица трактирщика: похоже, по дороге в глаза попала пыль и теперь мешала сосредоточиться на собеседнике.

— И вам, господин… — Аэлин помедлила, давая хозяину возможность представиться.

— Лестер, госпожа. Лестер Драм. Приятно видеть в наших краях такую прекрасную леди, — он улыбнулся и учтиво поклонился обоим посетителям. — Рад приветствовать вас в моем трактире. Во Фрэнлине недавно?

— Проездом, — небрежно бросил Мальстен, не удержавшись и все же потерев назойливо зудящие глаза.

«Треклятая пыль!» — подумал он, стараясь не выказать внезапно вспыхнувшего раздражения.

— Горожане хвалят ваше заведение, господин Драм, — улыбнулась охотница.

— Прошу, зовите меня просто Лестер. «Господин Драм» — слишком официально, на мой вкус. Чувствую себя стариком. А как я могу обращаться к вам?

— Мое имя Беата, — вспомнив легенду спутника, кивнула Аэлин. — А это… Грегор.

— Что ж, весьма рад знакомству, — Лестер расплылся в белозубой улыбке. — Желаете остановиться у нас?

— Надеялись на это, — продолжила вести беседу охотница. — Горожане рекомендовали ваше заведение как самое подходящее для путешественников ввиду невысоких цен на комнаты. Видите ли, мы немного стеснены в средствах.

Лестер понимающе кивнул.

— Горожане вас не обманули, госпожа Беата. Дешевле «Старого серпа» вы действительно трактира не найдете. У нас с первого хозяина так принято.

— К слову, почему так часто меняются хозяева, Лестер? — присоединился, наконец, к разговору Мальстен. — Нам рассказали об этом, и мы слегка… гм… удивились.

— Понимаю, — чуть снисходительно улыбнулся трактирщик, бросив очередной заинтересованный взгляд на Аэлин. Мальстен нахмурился: было во взгляде этого Лестера нечто хищное. Данталли не мог объяснить, что именно, но мог однозначно сказать, что ему это не нравилось. Тем временем трактирщик продолжал, — хозяев и впрямь сменилось много. Я даже не знаю, какой я по счету. И понимаю, что в связи с этим возникают вопросы, не кроется ли в том какая-нибудь зловещая тайна.

Лестер продолжал невинно улыбаться, однако серьезные взгляды собеседников вскоре стерли улыбку с его лица, чему Мальстен был искренне рад. В очередной раз потерев начавшие слезиться глаза, данталли кивнул.

— Возникают, если быть честными…

Трактирщик развел руками.

— Друзья мои, это не про̀клятое место, если вы об этом. Мрачных и темных легенд про «Старый серп» не ходит, а иначе горожане поспешили бы рассказать об этом — люди любят такие истории, особенно тогда, когда их нужно рассказать чужеземцам, — Лестер безразлично пожал плечами. — В любом случае, я не стану принуждать вас оставаться, если мое заведение вас чем-то не устраивает…

Аэлин окинула Мальстена предупреждающим взглядом и качнула головой.

— Простите Грегора, Лестер. Мы устали с дороги. А в минуты усталости мой спутник становится раздражительным и подозрительным. Мы нисколько не хотели вас обидеть. Простите, если мы были невежливы.

Трактирщик махнул рукой.

— Пустое, леди Беата. Я ведь говорю, что понимаю, — он снисходительно посмотрел на данталли и тут же вновь переключил все свое внимание на Аэлин. — Просто это дух самого города. И этого места, понимаете? Сюда приходят… ненадолго, только для того, чтобы перевести дыхание. Фрэнлин — тихий город, он излечивает, но после, когда лечение более не нужно, начинает выталкивать во внешний мир.

— Есть такие города, — улыбнулась охотница.

— Да. Есть, — мрачно подтвердил Мальстен, опустив глаза в пол.

Лестер вновь расплылся в довольной улыбке.

— Что ж, если мое заведение больше вас не пугает своими мнимыми мрачными легендами, можем поговорить о комнатах. За комнату на двоих я возьму всего фесо. Цена вполне приемлемая, дешевле вы не найдете, это я гарантирую.

Аэлин понимающе кивнула, удержавшись от того, чтобы бросить на Мальстена воодушевленный взгляд: по такой цене трудно было найти более-менее приличную комнату практически в любом городе Арреды. Воистину, Лестер просил смешные деньги.

— В стоимость входит только одна бесплатная кормежка. А вот если захотите еще, придется доплатить.

— Нас условия вполне устраивают, — улыбнулась охотница.

Данталли вновь нахмурился, уже не понимая, что раздражает его больше: это треклятое жжение в глазах, или манера, которую Аэлин выбрала для общения с трактирщиком.

— Можем оплатить вперед, — она уже потянулась к мешочку с деньгами, но Лестер остановил ее руку, легко прикоснувшись к запястью, и одарил гостью многозначительным взглядом.

— Не торопитесь так, леди Беата. Позвольте сначала показать вам комнату. Думаю, господину Грегору такая последовательность будет больше по душе.

Мальстен пропустил замечание Лестера мимо ушей: на то, оплачивать комнату сразу или позже, ему было откровенно наплевать. Не выдержав и потерев глаза снова, данталли, с трудом сфокусировав взгляд на трактирщике, кивнул.

— Лестер, не будете ли так любезны показать, где здесь умывальник?

— Он есть в комнате, — учтиво кивнул трактирщик. — Прошу за мной. Я провожу вас.

Комната оказалась светлой и просторной. Лестер оставил постояльцам ключ от входной двери и, снисходительно посмотрев на Мальстена, поспешил покинуть помещение и отправиться обратно в трапезный зал.

Данталли первым делом проследовал к умывальнику и принялся промывать раздраженные жжением глаза. Вода помогла с первого прикосновения, вымыв надоедливую дорожную пыль.

— Что с тобой? — дождавшись, пока спутник вытрет лицо, поинтересовалась Аэлин, сложив руки на груди.

— О чем ты?

— Да хоть бы и о твоих глазах.

— Похоже, попала дорожная пыль. Ничего серьезного, уже все в порядке.

— Ты поэтому был такой мрачный? — хмыкнула охотница. — Мне показалось, ты готов был уничтожить Лестера на месте. Тебе что-то в нем не понравилось?

Мальстен сжал губы в тонкую линю, невольно ощутив раздражение от одного того, как Аэлин произнесла имя трактирщика.

— Думаю, все дело в глазах. Данталли очень зависимы от зрения, знаешь ли. И когда с ним возникают проблемы — даже небольшие — мы становимся раздражительны. Но уже все хорошо, так что не бери в голову.

Охотница еще несколько секунд испытующе смотрела на своего спутника, затем кивнула.

— Что ж. Тогда ты располагайся, а я схожу в трапезный зал, заплачу за комнату и поговорю с Лестером на предмет работы во Фрэнлине. Трактирщики обычно лучше всего знают о проблемах в городе. Если есть, на кого поохотиться, Лестер будет об этом знать.

Мальстен отвел взгляд, но спорить с женщиной не стал.

— Да… хорошо, иди.

Охотница кивнула и направилась вниз.

Мальстен проводил спутницу взглядом и с тяжелым вздохом опустился на кровать, закрыв руками лицо. Внутреннее раздражение все нарастало, не оставляя места ничему больше. При одной лишь мысли о том, что Аэлин сейчас вновь будет лучезарно улыбаться молодому трактирщику, данталли скрипел зубами от злости.

«А ведь говорят, что ревность жжет глаза», — усмехнулся он про себя. — «Неужто эти слова стоит воспринимать буквально?»

Ответа Мальстен не знал. Он надеялся лишь поскорее покинуть этот злосчастный трактир и мысленно взывал к Тарт, чтобы богиня удачи не послала охотнице никакой работы во Фрэнлине.

Лестер растянул на лице радостную улыбку при виде гостьи.

— Леди Беата, — кивнул он. — Рад увидеть вас так скоро. Желаете отужинать?

— Пока нет, — кивнула Аэлин, вернув молодому трактирщику улыбку. — Хотела оплатить комнату.

— Я ведь говорил, что вы можете не торопиться. Чаще всего я беру с путников деньги, когда они выселяются. Но, если вам угодно…

— Мне угодно, — кивнула охотница, положив фесо на стойку и придвинув монету хозяину трактира. Лестер кивнул, поджав губы.

— Что ж, тогда я буду ждать от вас распоряжений, когда должна быть готова еда.

Аэлин благодарно кивнула трактирщику, многозначительно заглянув ему в глаза.

— На самом деле у меня есть еще один вопрос, который хотелось бы прояснить. Видите ли, как я уже говорила, мы со спутником довольно стеснены в средствах, поэтому не прочь подзаработать во Фрэнлине. Расскажите мне о проблемах в городе, Лестер. Никто из горожан не рассказывал вам о… каких-либо странностях?

Несколько секунд трактирщик непонимающе глядел на свою собеседницу. Затем нахмурился и качнул головой.

— Минуту, — буркнул он, — хотите сказать, что вы — охотники на иных?

Разубеждать собеседника в том, что Мальстен — ее напарник, Аэлин не стала. Пусть лучше видит в них обоих охотников на иных, чем охотницу и данталли, ориентировки на которых уже могли быть разосланы Красным Культом по всей Арреде с помощью эревальн.

— Схватываете налету. Так как? Есть во Фрэнлине проблемы по нашему профилю?

Лестер помрачнел и смотреть на Аэлин стал заметно холоднее.

— Боюсь, порадовать мне вас нечем, сударыня, — отозвался он. — Фрэнлин — тихий город. И никакие иные тут незаметно бы не прижились. Впрочем, я подобному факту только рад. Людям… вашей профессии лучше поискать себе работу либо в отдаленных деревнях, либо в больших городах. Там есть, чем разжиться на чужих бедах.

Охотница понимающе кивнула. Трактирщик только что продемонстрировал одну из граней отношения к людям ее ремесла: он входил в число тех, кто полагал охотников на иных живодерами, убивающими ради наживы, и стервятниками, греющими руки на чужих бедах. Переубеждать Лестера Аэлин было незачем.

— Что ж, — вздохнула она. — В таком случае мы со спутником отправимся в дальнейший путь завтра же. Поедим перед самым отъездом, поутру.

— Хорошо, — кивнул трактирщик, более не скрывая прохлады в голосе. Охотница криво ухмыльнулась и, не прощаясь, направилась обратно в комнату.

Мальстена Аэлин застала на кровати: данталли изволил улечься, не снимая ни обуви, ни верхней одежды. Правая рука, согнутая в локте, легла на лицо, казалось, в попытке заслониться от света закатного солнца, щедро расползающегося по комнате, проникая из большого окна.

Охотница хмыкнула.

— С глазами все так же плохо? — поинтересовалась она, глядя на стремительно закатывающееся солнце за окном.

Мальстен лениво убрал руку с лица и сел на кровати.

— Нет, все хорошо. Просто решил вздремнуть, пока тебя нет. Думал, вы с Лестером собрались довольно долго общаться…

Аэлин невольно усмехнулась, вспомнив, как быстро род ее деятельности отбил у молодого трактирщика всякое желание поддерживать беседу.

Присев на соседней кровати от Мальстена, охотница пожала плечами.

— Долгого разговора не сложилось. И работы во Фрэнлине для меня нет. А если и есть, Лестер о ней говорить не собирается. Можно, конечно, отправиться с расспросами по другим трактирам или даже по жилым домам, но что-то мне эта затея энтузиазма не внушает.

Мальстен вздохнул, стараясь не выдать своего облегчения.

— Тогда каков план? Можем попробовать ограбить этот трактир, — с усмешкой отозвался он. — Проблем быть не должно.

— Не валяй дурака, — отмахнулась охотница. — Просто сегодня у нас, наконец, появилась возможность с чистой душой выспаться в нормальных кроватях, а завтра поутру отправиться в путь. Будем спрашивать по лежащим на пути деревням, нет ли где проблем по моей части. Если подвернется что-то — сумеем заработать. А не сумеем, тогда и будем думать.

Мальстен развел руками.

— Стало быть, по этому плану и будем действовать. На рассвете покинем этот несчастный трактир и наведаемся к Тѝссе.

— Тисса — это и есть та самая тринтелл? — приподняла брови Аэлин. — Ты никогда прежде не называл ее имени.

— Просто не помнил его, — усмехнулся данталли. — Мне Тео сказал перед нашим уходом. Жаль, сам Теодор не может сказать нам, жив ли сейчас твой отец.

— Жаль, — согласилась охотница, отводя взгляд. — Но радует, что хоть кто-то может. Уже совсем скоро мы узнаем… — она запнулась. Казалось, лишь теперь Аэлин поняла, что на деле Грэга Дэвери может уже несколько лет не быть в живых.

— Я не думаю, что Бэстифар стал бы убивать твоего отца, — заметив растерянность спутницы, сказал данталли. — Особенно, если учесть то представление, что он устроил, чтобы ты получила дневник. Я уверен, Бэстифар держит Грэга в плену до сих пор, но… проверить это сто̀ит. В конце концов, Бэс ведь отдал тебе дневник, а потом почти сразу начал посылать кхалагари по твою душу. Зачем ему это делать?..

Охотница нахмурилась.

— Знаешь, сейчас я прихожу к выводу, что таким образом Бэстифар подгонял меня. Дело в том, что группы кхалагари появлялись, стоило мне на несколько дней задержаться на одном месте. Они, похоже, скорее, следили за мной, чем охотились. У нас было несколько столкновений, но сейчас, вспоминая эти встречи, я понимаю, что убить меня кхалагари не пытались. Они очень быстро сходили со следа, стоило мне сбежать. Бэстифар запугивал меня, но не хотел убивать.

В глазах Аэлин загорелась надежда, которую молодая женщина не могла позволить себе раньше.

— Мальстен… — прошептала она, поднимая глаза на данталли. — Ведь, скорее всего, мой отец и вправду жив!

— Скорее всего, так, — подтвердил кукольник. — Но все же проверить нужно. В конце концов, даже если нам предстоит дорога в Малагорию, лучше всего добираться до нее по морю. А кратчайший путь до ближайшего порта будет как раз проходить через дом Тиссы. Так что зайти туда и лишний раз убедиться, что Грэг жив, не помешает.

Аэлин тяжело вздохнула.

— Да, ты прав, — задумчиво произнесла она.

Несколько минут прошло в молчании. Охотница погрузилась в свои мысли, наблюдая за медленно затухающим закатом. Трудно было поверить, что после долгих поисков, наконец, возможно будет встретиться с отцом. Что из призрака, витавшего над молодой охотницей столько времени, он превратится в реального человека.

— Попытайся заснуть, — тоном наставника произнес Мальстен, вырвав молодую женщину из раздумий и заставив ее вздрогнуть. — Тебе нужно отдохнуть по-человечески. А иначе ты начнешь спать на ходу.

— Кто бы говорил, — усмехнулась охотница.

— Я собственному совету тоже последую, — заверил данталли, искренне улыбнувшись своей спутнице впервые за вечер.

Фрэнлин, Везер

Двадцать третий день Матира, год 1489 с.д.п.

На Фрэнлин стремительно опустилась ночь. Аэлин Дэвери, нежно обняв подушку и свесив ноги, все еще обутые в дорожные сапоги, с кровати, крепко спала. Заретт забрал ее в свой мир практически сразу, как закатилось солнце, но о спутнике ее, похоже, позабыл.

Мальстен никак не мог уснуть. Казалось, сонливость и усталость буквально сдуло резким порывом ветра, ворвавшимся в раскрытое окно после захода солнца.

Боясь потревожить сон охотницы, данталли не решался подняться с кровати. Ворочался с боку на бок, не оставляя тщетных попыток уснуть. Через пару часов он все же сдался бессоннице и тихо поднялся на ноги. Половицы предательски скрипнули, и Аэлин резко открыла глаза.

— Мальстен? — окликнула она шепотом, разглядев очертания его фигуры в темной комнате.

— Прости, не хотел будить, — виновато прошептал в ответ данталли. — Мне не спится. Думаю пойти проветрить голову. Скоро вернусь, хорошо?

Аэлин чуть приподнялась на локтях.

— Не нравится мне эта затея, — сонно буркнула она.

— Я буду недалеко, — улыбнулся Мальстен, подходя к охотнице. Молодая женщина с трудом пыталась разглядеть его черты в темноте. Данталли приблизился, улыбнулся и положил руку на плечо спутницы. — Обещаю быстро вернуться. Отдыхай, хорошо?

Все еще сонная, Аэлин не стала спорить. После нескольких ночей, когда ей удавалось урвать всего пару часов сна, организм требовал отдыха.

— Будь осторожен, — шепнула она.

— Буду, — заверил данталли и направился к выходу из комнаты.

Тускло освещенный настенными светильниками коридор трактира был совершенно пуст, как и трапезный зал первого этажа. Лестера нигде не было видно, и Мальстен быстро покинул «Старый серп», оказавшись вскоре на пустынной узенькой улочке Роддлинн, на которой также не было ни души.

Ночной воздух был пропитан влагой и прохладой. Данталли поднял голову к темному небу и с наслаждением глубоко вздохнул, расправив плечи.

Что-то едва слышно скрипнуло позади у входа в трактир, заставив Мальстена резко обернуться.

Никого. Показалось.

Улица все еще пустовала. Лишь птица, слетевшая с ветки растущего неподалеку дерева, громко захлопала крыльями и перелетела на крышу «Старого серпа». Мальстен усмехнулся собственной подозрительности.

«А ведь жизнь в Прите практически отучила меня оборачиваться на каждый шорох. Пожалуй, местные жители правы: есть места, в которых хочется задержаться…»

Трактир «Старый серп», как и сам город Фрэнлин, данталли к таким местам, разумеется, не относил, однако вполне допускал, что у каждого свои предпочтения.

Неспешно двинувшись вдоль улицы, Мальстен вскоре вышел на небольшую площадь, от которой лучами тянулись другие узкие улочки Фрэнлина — одинаково неуютные, на вкус данталли. Кукольник не мог избавиться от ощущения, что что-то в этом городе неправильно. И, казалось, внешнее сходство с Хоттмаром было здесь ни при чем. Неужто такое впечатление сложилось из-за жжения в глазах, так некстати напавшего на данталли по прибытии в трактир? Об этом самом жжении Мальстен задумывался несколько раз за прошедший вечер. Слишком странное было ощущение, на деле вовсе не похожее на забившуюся дорожную пыль. Когда оно появилось? Похоже, только в «Старом Серпе». Но от чего? На этот вопрос у Мальстена ответа не было. Нечто похожее, только в разы легче, испытывают глаза данталли при виде человека в красном. Однако на Лестере Драме красного не было.

Снова тень, промелькнувшая где-то недалеко, заставила Мальстена вздрогнуть, и на этот раз кукольник точно знал, что ему не показалось: в темноте у самых стен близстоящих домов на площади действительно секунду назад было какое-то движение.

Оба сердца данталли застучали ощутимо чаще. Он осторожно потянулся к висевшей на поясе сабле, безуспешно пытаясь разглядеть движущийся сгусток темноты.

Ничего. На первый взгляд, площадь была пуста.

«Проклятье!» — прошипел про себя Мальстен, в момент искренне пожалев, что оставил Аэлин в комнате одну. Если ему не померещилось, и за ними действительно кто-то или что-то следит, нужно было как можно скорее вернуться в трактир, предупредить спутницу об опасности и унести ноги из этого треклятого города.

«А ведь Фрэнлин сразу не понравился мне!» — подумал кукольник, мысленно ругая себя за то, что не прислушался к интуиции.

С дерева донеслось резкое воронье карканье, заставившее Мальстена невольно вздрогнуть и резко выхватить саблю. На миг погруженную в тишину пустынную площадь наполнил едва слышный металлический лязг оружия. И впрямь тихий город. Слишком тихий.

«Чтоб тебя!» — отругал себя данталли за пугливость. Теперь его соглядатай, если таковой наличествовал, знал, что Мальстен ждет нападения.

Громко прохлопав крыльями, ворона, похоже, следовавшая за кукольником от самого трактира, как мрачный спутник Рорх, вспорхнула с крыши стоящего поблизости дома, простучав когтями по черепице, и переместилась на ветку растущего рядом дерева. Данталли глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. И в этот самый момент будто чья-то тяжелая черная тень с силой сбила его с ног.