Ночные кошмары

Глава 1

Город представлялся ему галактикой, роем планет, вращающихся вокруг сверкающего солнца, комет и астероидов, взрезающих космическую тьму. В глазницах его порой безумно плясали цветные картинки, проносились трассирующие пули, во тьме, в которую он был погружен, взмывали ввысь стремительные ракеты. Он был слеп, но город этот знал.

В ноябре здесь нередко наступали холода. Он лично этот месяц не любил больше всего. В ноябре ему никогда не удавалось согреться. В ноябре даже пес дрожал от холода. Это был черный Лабрадор – собака-поводырь по кличке Стэнли. Думая о собаке, он с трудом удерживался от смеха – черный с черной собакой. Кто-то сегодня утром бросил в кружку монету, судя по звуку, четвертак, и спросил: «Эй, а собаку как зовут?» По голосу он легко узнал черного. Вообще, услышав человеческий голос, он без труда мог сказать, какого цвета и какой национальности его обладатель.

– Стэнли.

– Ну что ж, братишка Стэнли, держи хвост пистолетом, – сказал человек, отходя прочь.

Братишка Стэнли. Ну ясно, раз черный, значит братишка, Стэнли-то, наверное, принял этого типа за дурачка. «Эх, старина, – подумал он, – без тебя бы я пропал».

– Верно, Стэнли? – произнес он вслух и потрепал пса по голове. Пес никак не откликнулся, да и вообще был неразговорчив. Повезло ему с этой собакой. Когда он вернулся домой, оставив зрение на войне, соседи уговорили купить собаку. Стэнли не немецкая овчарка, но выдрессирован так же и водит его по всему городу, куда ему только заблагорассудится пойти. Он любит этот город. Любил его, когда с глазами было все в порядке, любит и сейчас. Сегодня вечером, по дороге домой, кто-то уступил ему место в метро. Судя по голосу, итальянец. «Эй, приятель, может, присядешь?» – и мягко взял под локоть. Наверное, ему приходилось сталкиваться со слепыми: другие, бывает, чуть не хватают за руку, и от неожиданности аж подпрыгиваешь от страха, а этот просто едва прикоснулся к локтю. «Эй, приятель, может, присядешь?» Что-то такое было в его голосе – нет, ему явно приходилось иметь дело со слепыми. Со старушкой или, положим, с калекой говорят совсем иначе. А здесь как мужчина с мужчиной, – мол, не желаете ли присесть? Он сел. В противном случае отказался бы, но тут никто не унижает жалостью, просто стараются немного помочь. Это нормально.

Слепой...

Даже если тебе всего двадцать лет, но ты слеп, тебя удивительным образом начинают воспринимать как старика. Он вернулся домой с войны десять лет назад с черной повязкой на глазах, мама и Крисси в три ручья рыдали, а он повторял: «Ну же, ну, ничего страшного, право, ничего страшного». Хорошенькое дело – ничего страшного. Ведь это он ослеп.

Но постепенно учишься снова видеть. Учишься обращаться со стариной Стэнли, который готов отвести тебя, куда угодно. Учишься читать и писать по Брейлю. Ну, таким вещам, как, например, завязывать шнурки, ты сразу научился – в конце концов большинство людей делает это, не глядя, так что тут слепота особенно и не мешает. И встряхивать монетки в кружке – непыльная работа. Достаточно повесить себе на грудь картонку, написать на ней несколько слов, и ты начинаешь зарабатывать себе на хлеб. Свободная инициатива. «Не проходите мимо, ради всего святого». Крисси написала эти слова на кусочке картона, сделала отверстия на каждом углу и продела нитку. Картонка, оловянная кружка, Стэнли – черный Лабрадор, и можно начинать зарабатывать деньги. Он навсегда останется благодарен войне. А как иначе он смог бы открыть собственное дело?

Это было десять лет назад.

Пенсия по полной нетрудоспособности. Оловянная кружка. Позванивай, позванивай монетами, прислушивайся к тому, как бросают еще и еще. Неси их домой, Изабел, добавляй к прежней добыче. Вот они сидят вдвоем на кухне, монеты разложены на клеенчатой скатерти, и они ощупывают их, раскладывают по достоинству, и снова ощупывают. С Изабел они познакомились шесть лет назад в каком-то баре. К тому времени он уже вполне освоился с ролью нищего: семенил себе, не отпуская поводка, за Стэнли, шел неторопливо по тротуару, позванивая монетами, на груди картонка, уже с новой надписью – ее придумал один приказчик из магазина на Двенадцатой. Тот день выдался удачным, и он пошел в бар пропустить рюмочку. Было, наверное, часа четыре. Рядом с ним сидела женщина. Запах духов и виски. В углу кто-то включил музыкальный автомат.

– Тебе чего, Джимми? – спросил бармен.

– Бурбон с содовой.

– Сейчас принесу.

– Мой отец любил бурбон с содовой, – сказала женщина.

Судя по голосу, белая. С Юга.

– Вот как?

– Да. У нас вообще любят бурбон с содовой. Я из Теннесси.

Он пробормотал что-то нечленораздельное.

– Вот твой бурбон, Джимми.

Бокал с легким стуком опустился на стойку бара. Он нащупал его.

– Ваше здоровье.

– Ваше. Меня зовут Изабел Картрайт.

– А я Джимми Харрис.

– Очень приятно.

– Вы белая?

– А вы что, не видите?

– Я слепой.

– И я тоже, – она негромко рассмеялась.

Через полгода они поженились. Оба слепые, как летучие мыши. Квартиру сняли на Седьмой, недалеко от Мейсон-авеню, от Даймондбека отказались, и вовсе не потому что Изабел была белой. Просто в Даймондбеке опасно жить – и черным и белым. На свадьбу приехал ее отец из Теннесси. К тому времени они уже полгода жили вместе, и если бы старику это не понравилось и он поднял шум, они мигом бы отправили его назад в Теннесси пить свой бурбон с содовой. Но старикан оказался славный. Уверен, мол, говорит, что за его дочерью будут хорошо присматривать. М-да. Она вышла за человека, который в двух сантиметрах от своей черной физиономии различить ничего не может, однако же в каком-то смысле за ней он действительно присмотрит.

Так оно и получилось.

Иногда они танцевали.

Включали радио и танцевали. До войны он был неплохим танцором. Тайная музыка, он всегда слушал звуки тайной музыки. Вроде как эти сполохи огня в глазницах. Раньше он думал, что слепота означает постоянную тьму. Выяснилось, что это не так. Сполохи. Электрические импульсы, которые посылает мозг, образы памяти, да много чего. В голове все время что-то происходит. Глазами он ничего не видит, но глазницами – кучу разных вещей. Он касается ее лица. Прекрасное лицо. Она говорит, у нее светлые волосы. Старина Джимми Харрис заимел классную женщину, любит ее до безумия. Это ради нее он позванивал монетками, поигрывал своей кружкой. А дома, в постели, поигрывал с ней.

По его расчетам, он находился сейчас в двух кварталах от своего дома на Седьмой. Он доехал на метро до Четвертой, а сейчас пересекал Хэннон-сквер, где над небольшой зеленой лужайкой, осаженной каштанами, нависала конная статуя какого-то военачальника времен первой мировой войны. На его-то проклятой войне никаких лошадей не было. Джунгли и болота – вот его война. Там и зрение оставил. «Отлично сработано, Джимми. Ты достал его». М-16, все еще находившийся в автоматическом режиме, поливал огнем пространство справа от дороги, откуда неожиданно начал стрелять пулемет. Теперь он замолчал. «Отличная работа, Джимми, – услышал он голос сержанта, – ты достал его».

Поверх хлопчатобумажной рубахи на нем был защитный жилет, полевые штаны, парусиновые башмаки на резиновой подошве со специально проделанными дырочками для стока воды, черные синтетические носки, подшлемник. К поясу прикреплен зеленый котелок, выкрашенный под цвет местности. В ранце находились марлевый тампон, солевые таблетки и порошок для ног, в патронташе – запасной магазин для автомата, в сумке на боку – шесть осколочных гранат М-26 и две дымовые шашки; и еще – штык, защитная маска и две фляги с водой. Он лежал в низком кустарнике, выжидая, прислушиваясь. Где-то по радио просили о помощи соседние подразделения.

Граната возникла откуда-то сзади и справа. Один из бойцов «Альфы» что-то запоздало крикнул. Он обернулся и увидел гранату, летевшую сквозь пятнистую листву, кувыркаясь и покачиваясь, как редкостная тропическая птица. Он уже готов был рвануться в сторону, рухнуть в кусты, вжаться в землю, но граната разорвалась футах в четырех над его головой. Хорошо еще, что голову начисто не снесла. Впрочем, лоб пробила, а глаза превратила в яичницу. Врач в госпитале сказал, что ему повезло – выжил. Это произошло уже после того, как подоспела помощь. С тех пор он ничего не видел. 14 декабря. За Ц дней до Рождества. Десять лет назад. Тогда он ослеп.

Листья с каштанов на Хэннон-сквер уже облетели, и только ветер шевелил оголившиеся ветви. Он приближался к статуе – есть вещи, которые слепые ощущают: предметы, отражающие эхо или излучающие тепло; легкие движения, которые чувствуешь кожей. Где-то выше, на Калвер-авеню, автобус с натугой брал крутой подъем. В воздухе пахло снегом. Он надеялся, что снега все-таки не будет. Когда снег, труднее...

Стэнли внезапно остановился.

Он дернул за поводок. Собака не шелохнулась.

– Что случилось?

Собака зарычала.

– Стэнли, я тебя спрашиваю, в чем дело?

Собака продолжала глухо рычать.

– Кто тут?

Он почувствовал запах, который определил сразу же. Знакомый еще с того дня, когда его оперировали в военном госпитале. Хлороформ. Ноябрьский воздух резко пах хлороформом. Не выпуская из рук кожаный поводок, он чувствовал, как пес весь напрягся. Потом завыл, протяжно и жалобно. Запах хлороформа сделался нестерпимым. Стэнли стал медленно заваливаться на тротуар. Он пытался удержать его. Прилагал все усилия. Склонился направо, по ветру. Но собака уже лежала без движения. Где-то высоко скрипели на ветру ветки каштанов. Неожиданно он ощутил страшную пустоту. Ему не хотелось выпускать из рук поводок, потому что без собаки он и впрямь окажется слеп: его глазами был верный пес. Но Стэнли лежал без движения, и он разжал пальцы и отпустил поводок так, словно выпустил из рук нить жизни. Потом сделал шаг назад. В ушах гудел ноябрьский ветер. Ничего не было слышно.

– Кто тут?

Тишина. Ветер.

– Вы где? И что вам нужно?

Внезапно его шею обхватила чья-то рука. Голова откинулась назад, челюсть вздернулась. И затем – боль. Огненная вспышка в горле. Воротник рубашки мгновенно увлажнился чем-то теплым. Широко растопыренные пальцы левой руки судорожно хватали пустоту. Он закашлялся, задохнулся, отчаянно заглатывая воздух. И упал на асфальт рядом с собакой. Из рассеченного горла хлынула кровь, заливая подножие памятника и сбегая струйками в кусты барбариса.

Тело обнаружила пуэрториканка, не говорившая ни слова по-английски. Был вторник, без десяти восемь вечера. Пристально взглянув на мужчину и собаку, она подумала, что оба мертвы, но тут же заметила, что собака дышит. Сначала она решила было просто пройти мимо: к чему, в конце концов, ввязываться в чужие дела, особенно если на дороге валяется человек с распоротым горлом. За это не платят. Но тут женщина сообразила, что собака – поводырь, и ей стало жаль мертвого. Покачивая головой и прицокивая языком, она пошла в автомат на другой стороне улицы, бросила монетку и набрала номер 911. Она знала, что нужно набирать именно этот номер, потому что об этом напоминали на каждом шагу и по-английски и по-испански, и не зря – в этом районе совсем нелишне знать, как звонить в полицию в случае необходимости. Ответил полицейский, понимавший по-испански. Собственно, он сам по происхождению являлся испанцем, семья приехала в Америку из Маягуэса во время великого послевоенного переселения. Тогда ему было двенадцать лет. Теперь он говорил по-английски без малейшего акцента: скорее уж его испанский не отличался безупречной чистотой. Из возбужденной речи женщины он понял, что она обнаружила труп слепого неподалеку от конной статуи на Хэннон-сквер. Он собирался спросить, как ее зовут, но женщина уже повесила трубку.

Что ж, удивляться не приходится. Это город.

Когда на месте происшествия появились детективы Карелла и Мейер, у тротуара уже торчала радиофицированная патрульная машина. Рядом стоял черный седан, напоминавший катафалк. Карелла решил, что на нем приехали люди из отдела по расследованию убийств.

– Так, так, – произнес Моноган. – Кого мы видим?

– Так, так, – эхом откликнулся Монро.

Два детектива из отдела по расследованию убийств стояли, заложив руки в карманы, по обе стороны от мертвеца, который, скрючившись, лежал на асфальте. Одеты они были почти одинаково – темный плащ, серая шляпа с широкими полями и синий шерстяной шарф. Коренастые, крепко сложенные, широкоплечие, с мощной грудью и бедрами, с обветренными лицами и глазами привыкшими видеть мертвых. Монро и Моноган выглядели в точности как полицейские, которые разгоняют толпу.

– Мы здесь уже десять минут, – сразу же заявил Моноган.

– Двенадцать, – Монро посмотрел на часы.

– Нас сегодня на части разрывают, – пожаловался Карелла.

– Труповозку мы уже вызвали, – продолжал Моноган.

– И медэксперт едет.

– Спасибо, ребята, – Карелла склонился над телом.

– Парень мертв, это уж точно, – сказал Моноган.

– Да, кто-то прилично обработал у него горло, – подхватил Монро.

– Нет, ты только посмотри, как его разворотило.

– Прямо тошнит.

В этом городе полицейские из отдела по расследованию убийств обязаны были появляться на месте преступления, пусть даже расследование вели детективы из участка, куда сообщили о преступлении. Иногда, правда, очень редко, детективы из отдела убийств помогали в ведении дела советом или информацией. А чаще всего – просто отстранялись. Моноган и Монро нарушили процедуру, вызвав «скорую» до появления медэксперта. Вечер был холодный, и плясать джигу на морозе никому не хотелось. Только ведь все равно ребята из госпиталя и пальцем не прикоснутся к телу, пока не появится медэксперт.

– Терпеть не могу, когда человека закалывают, – заметил Моноган.

– Это не колотая рана, – сказал Монро.

– Да, а что же это? Отравление? Человек лежит с разрезанным горлом, и что это по-твоему – повешение?

– Резаная рана, – объяснил Монро. – А это не одно и то же. Колотая рана – он внезапно вынул правую руку из кармана и, сжав воображаемый нож, сделал выпад. – Колотая это когда р-р-р-р, – Монро продолжал энергично колотить по воздуху. – А рваная – это когда з-з-з, – и он плавно провел все тем же воображаемым ножом.

– С моей точки зрения, – проворчал Моноган, – когда убивают ножом, то это и значит закалывают.

– С моей тоже, – согласился Монро.

– Тогда какого же...

– Да нет, я толкую о том, что скажут после вскрытия. На их языке это называется резаная рана.

– Ну я толкую о том, что скажу жене за завтраком, – и Моноган расхохотался.

Засмеялся и Монро. Изо рта у них вырывался пар. Подобное веселье казалось не слишком-то уместным рядом с трупом. Чуткий слух Кареллы различил нетерпеливые сигналы «скорой». Темные очки мертвого упали с его носа и теперь, разбитые, валялись рядом с телом. Карелла посмотрел в пустые глазницы. Футах в четырех от тела лежал черный лабрадор, над ним склонился Мейер. Кровь хозяина пропитала и черную шерсть на мощной груди собаки. Она все еще дышала. «А с псом-то что делать», – подумал Мейер. Ему еще не приходилось расследовать дела, в которых фигурировали бы полумертвые собаки.

– Что с псом будем делать? – спросил он Кареллу.

– Вот и я о том же подумал.

– Это собака-поводырь, – заметил Моноган. – Может, она видела убийц. Почему бы тебе не спросить ее?

Монро снова расхохотался. Моноган, как автор остроты, скромно потупил глаза, но вскоре не выдержал и присоединился к товарищу. Их смех оглушительно прозвучал в ночной тишине.

Теперь здесь было уже четыре полицейских машины, все с включенными мигалками. Место преступления огородили по всему периметру площади. Несмотря на холод, начали собираться любопытные, и патрульные стремились оттеснить толпу: «Нечего вам здесь торчать ребята, займитесь-ка лучше своим делом». Из подъехавшей машины «скорой помощи» вышел ординатор, повертел головой в поисках кого-нибудь с полицейским значком и направился к Карелле и Мейеру. Там же стояли и детективы из отдела по расследованию убийств.

– Можно забирать тело?

– Пока нет, – ответил Карелла. – Медэксперт еще не приехал.

– Ну так зачем вы нас вызвали? – спросил ординатор.

– Неужели нельзя немного подождать? – вмешался Моноган. – Ничего с вами не сделается.

Ординатор выразительно посмотрел на него.

– Да-да, то, что слышишь, – Моноган энергично тряхнул головой.

– Ты здесь главный? – спросил ординатор.

– Я вызвал «скорую».

– Ну так ты поторопился, – резко бросил ординатор и, повернувшись на каблуках, прошагал к тротуару, где была припаркована машина. Санитар уже открыл заднюю дверь, но ординатор велел закрыть ее.

Через десять минут появился помощник судмедэксперта. За это время ординатор четырежды грозил уехать, но Карелле удавалось его удержать. И каждый раз ординатор говорил: «Слушайте, люди же умирают». Помощника звали Майкл Хортон. На нем был костюм с галстуком и наброшенное сверху темное пальто. Шляпы он не носил. Стянув с правой руки перчатку, Хортон обменялся рукопожатием с Кареллой. Затем склонился над трупом. Лаборант из фотоотдела принялся снимать собаку.

– Чистая работа, – прищелкнул языком Хортон. – Повреждены трахея, сонная артерия и яремная вена. Вот вам и причина смерти. Никаких других следов на теле нет. Посмотрите на его руки. Ни синяков, ни царапин, ничего. Чистая работа. Не иначе, орудовали большим ножом. Один удар, но мощный, такой ножиком для разрезания бумаги не нанесешь, это уж точно. Да, чистая работа, доложу я вам, рука не дрогнула, по краям никаких надрезов. А ну-ка, помогите мне перевернуть его...

Карелла опустился на колени, и вдвоем они перевернули труп. Хортон снова внимательно посмотрел на него.

– Так, здесь ничего, все чисто. – Оттянув на убитом воротник пальто, он принялся рассматривать шею спереди. – Так, проникающая рана, почти до позвоночника. Ладно, давай назад, – и они вернули труп в первоначальное положение. – Мне бы надо резиновые перчатки ему на руки натянуть, может, там чего под ногтями найдется. Вы здесь будете снимать отпечатки пальцев?

– Мы даже не знаем еще, кто это такой, – сказал Карелла.

– Ладно, тогда я подожду, пока вы пошарите у него в карманах. Конечно, надо дождаться результатов вскрытия, но я уже сейчас могу сказать, смерть наступила в результате резаной раны на шее.

– Ну, что я тебе говорил? – встрепенулся Монро.

– Что-что? – не понял помощник.

– Да нет, все в порядке, – Моноган подмигнул приятелю.

– А как насчет собаки? – спросил Карелла.

– Что насчет собаки?

– Да вон валяется. Вы ведь посмотрите ее?

– Собак не осматриваю.

– Я думал...

– Я не ветеринар и не осматриваю собак.

– Ну хорошо, а кто этим занимается?

– Понятия не имею. За все время работы в медэкспертизе мне не приходилось давать заключения по дохлым псам.

– А он еще не сдох, дышит.

– Тогда вообще непонятно, чего вы от меня хотите.

– Чтобы посмотрел, что с ним случилось.

– А я откуда знаю? Я ведь не ветеринар.

– Вон собака. Она без движения. И я думал, что вы посмотрите, что там с ней, и скажете нам...

– Нет, это не входит в мои обязанности. Так, у меня все готово, что там нужно подписать?

– Надо взглянуть, может, снимки еще не все сделаны.

– Ну так и посмотрите.

Появился ординатор, потирая замерзшие руки.

– Все? Можно забирать?

– Так, может, не будем гнать лошадей? – разозлился Карелла.

– Я жду уде...

– А мне наплевать. Это убийство, и все надо делать как положено.

– Но ведь люди же умирают в городе.

Карелла не ответил. Он подошел к фотографу, снимавшему бездыханную собаку.

– С убитым покончили?

– Почти.

– Не торопитесь, делайте все, что надо. Нервные все какие-то стали.

– Да я еще не снял отпечатки пальцев.

– Давайте, а то эксперт хочет на него резиновые перчатки натянуть.

Техник из лаборатории уже обводил мелом на асфальте контуры тела. Фотограф подождал, пока он закончит, и стал делать дополнительные снимки. Ярко вспыхнул блиц. Помощник медэксперта заморгал. Санитар снова открыл заднюю дверь «скорой». Мейер отвел Кареллу в сторону. Когда в участок поступил сигнал, они собирались ехать на склад, за которым наблюдала полиция, поэтому они были облачены в макинтоши и шерстяные шапочки.

– С собакой-то что будем делать? – спросил Мейер.

– Не знаю, – ответил Карела.

– Нельзя ведь ее просто так бросить.

– Нельзя.

– Так что же делать?

– Пожалуй, стоит вызвать ветеринара. А впрочем, не знаю. – Карелла помолчал. – У тебя есть собака?

– Нет. А у тебя?

– А если все-таки вызвать ветеринара, прямо сюда? Может, собаку отравили или что там еще.

– Пожалуй, – Мейер кивнул. – Позвоню-ка я в участок, авось Мерчисон кого отыщет.

– Может, даже в центре кто-нибудь окажется... Знаешь, в полиции есть спецотряд с собаками, которые вынюхивают кокаин.

– Ну да?

– Точно. И у них должен быть ветеринар, как ты думаешь?

– Вполне вероятно. Ладно, пойду позвоню, глядишь, чего и получится.

– Валяй. Так, вроде фотограф закончил, надо отпустить его.

Мейер прошел к ближайшей полицейской машине, перекинулся парой слов с патрулем, залез внутрь и потянулся к телефону. А Карелла вернулся к памятнику, где фотограф вставлял в аппарат новую пленку.

– Можно пошарить у него в карманах?

– Пожалуйста, он в вашем распоряжении, – ответил фотограф.

В карманах пальто убитого Карелла обнаружил только коробку спичек и жетон на метро. В правом кармане брюк оказался еще один жетон, связка из двух ключей, двенадцать долларов и четыре цента – четвертаками, даймами, никелями и пенни. Еще семнадцать долларов лежали в левом кармане, причем все однодолларовыми купюрами. Там же он нашел запечатанную в целлофан карточку из собачьей школы на Сант-Перри, 821. Текст на карточке гласил: «Настоящая выдана Джеймсу Р. Харрису, проживающему по адресу Седьмая улица, 3415. Айсола, и его собаке-поводырю Стэнли – лабрадору черной масти». Карточка была подписана директором школы Израэлем Шварцем и заверена в правом нижнем углу школьной печатью. На оборотной стороне – фотография Харриса с собакой на поводке и запись: «Выдана для использования на транспорте. Передача другим лицам не допускается».

Джеймса Харриса убили всего в двух кварталах от дома. В бумажнике Карелла обнаружил медальон, на вид католический. На левом запястье у Харриса были специальные часы для слепых. На среднем пальце левой руки – обручальное кольцо. А на правой – кольцо, свидетельствующее об окончании средней школы. Школы Эмори в Даймондбеке. И больше ничего.

Подошел лаборант, опустился рядом с Кареллой на колени и принялся собирать вещи убитого в коричневые бумажные конверты.

– Как думаешь, что это? – спросил у него Карелла, показывая медальон.

– Да я не больно-то верующий.

– Похоже на изображение святого, тебе не кажется?

– Но если бы я и был верующим, в моей религии святых нет.

– Все взяли, что нужно? – спросил Хортон.

– Все, – ответил Карелла.

– Ладно, тогда надеваю на него перчатки, – предупредил Хортон лаборанта.

– Валяйте.

– Как вернусь, сразу пошлю своего человека в морг, – пообещал Карелла.

Хортон кивнул, и, попрощавшись, пошел к своей машине.

А Карелла направился к фотографу, усердно снимающему каждый квадратный дюйм площади.

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь из ваших снял у него отпечатки пальцев, – сказал он. – А я пошлю человека, пусть отправит их на проверку.

– Когда?

– Часов в восемь утра.

– Да ну? А может, раньше?

– Ну что я могу поделать? – Карелла беспомощно пожал плечами и почему-то махнул рукой в сторону лаборанта, который уже прикреплял бирку к правой руке убитого.

Подошел Мейер.

– Ну, кто это? – спросил он.

– Зовут Джеймс Харрис. Живет на Седьмой. А что с собакой?

– Мерчисон посылает ветеринара.

– Хорошо. Побудешь здесь, пока я проверю адрес?

– Схему сделал?

– Нет еще.

Подошел ординатор из «скорой».

– Слушайте, – возмутился он, услышав последний вопрос Мейера. – Если вы думаете, что мы будем здесь околачиваться, пока вы рисуете эту чертову схему...

– Да ладно, это всего пять минут, – сказал Мейер.

– Следующий раз вызывайте, когда будете готовы, – огрызнулся ординатор. Так, а собака...

– А что собака?

– Да там полицейские говорят, что мы и собаку должны прихватить. Черта с два я возьму ее в машину. Так что...

– А кто говорит, что ты должен ее брать?

– Да вон тот здоровый парень. В темном пальто.

– Моноган, что ли?

– Не знаю я его имени.

– О собаке можешь забыть. Но тело я тебе не отдам, пока не сделаю схему местности. Это займет всего пять минут.

Но Карелла-то знал, что тут и получасом не обойдешься.

– Мейер, – сказал он, – я пошел.