Ночь длиною в жизнь

2

Фейтфул-плейс без посторонней помощи не отыщешь: район Либертис веками застраивался как попало, без всякого вмешательства со стороны градостроителей, а Фейтфул-плейс — тесный тупичок, зажатый в самой середке, словно ложный ход в лабиринте. Улица расположена в десяти минутах ходьбы от Тринити-колледжа и шикарных магазинов на Графтон-стрит, но в те дни в Тринити мы не совались, а типчики из Тринити не ходили по нашей улице: район считался не опасным, но обособленным — заводские рабочие, каменщики, пекари, бедняги на пособии да редкие счастливчики с гиннессовской пивоварни, с медицинской страховкой и вечерними курсами. Либертис — «Свободы» — получили свое имя сотни лет назад, поскольку тут существовала своя жизнь и действовали свои правила. Правила нашей улицы гласили: как бы ты ни страдал от безденежья, в пабе проставляешься в очередь; если приятель ввязался в потасовку, вытаскивай его, как только нос раскровавят, — тогда никто не уронит достоинства; героин только для совсем пропащих; по воскресеньям церковь не пропускай, будь ты хоть самый отчаянный анархист-панк-рокер; и ни в коем случае ни на кого не стучи.

Я припарковал машину подальше и пошел к дому пешком — незачем родне знать, на чем я езжу, и незачем им видеть детское сиденье. Ночной воздух в Либертис остался прежним, теплым и беспокойным, ветер играл пакетами от чипсов и автобусными билетами, из пабов доносился неясный гул. Наркоманы, околачивающиеся на перекрестках, теперь щеголяли цацками в дополнение к спортивным костюмам — новое слово в моде. Двое, заметив меня, взяли курс на сближение, но передумали, едва я одарил их акульей улыбкой.

Фейтфул-плейс — это два ряда по восемь кирпичных домов, у каждой входной двери — крыльцо. В восьмидесятые каждый дом населяло три-четыре семьи, а то и больше. Под «семьей» подразумевали и Психа Джонни Мэлоуна, который воевал еще в Первую мировую и при случае хвастал татуировкой из Ипра, и Салли Хирн, не то чтобы гулящую, но ведь многочисленный выводок надо как-то содержать… Доходягам на пособии доставался подвал и дефицит витамина D; регулярный заработок обеспечивал часть первого этажа; семьям, которые жили в доме несколько поколений, полагался верхний этаж, где над головами никто не топал.

Считается, что родные места после долгого отсутствия словно мельчают, однако моя улица по-прежнему осталась шизоидной. Парочку домов отремонтировали — вставили двойные оконные рамы, выкрасили стены в пастельный цвет «под старину», — к остальным даже не притрагивались. Номер шестнадцатый, похоже, дышал на ладан: продырявленная крыша, на ступеньках штабель кирпичей и разбитая тележка, на двери следы давнего поджога. В окне первого этажа дома номер восемь горел свет: золотой, уютный — и чертовски опасный.

В первые три года после того, как родители сыграли свадьбу, на свет с предсказуемой периодичностью появились Кармела, Шай и я — чего еще ожидать в стране контрабандных презервативов? Потом наступила пятилетняя передышка, которая закончилась рождением Кевина, а еще пять лет спустя родилась Джеки — видимо, в какой-то миг взаимная ненависть родителей приугасла. Мы занимали четыре комнаты на первом этаже дома номер восемь: комната девочек, комната мальчиков, кухня, гостиная — и туалет во дворе за домом. Мылись все в жестяной ванне на кухне. Сейчас родители живут в квартире вдвоем.

Мы с Джеки видимся примерно раз месяц, и она «держит меня в курсе», считая, что мне позарез нужны мельчайшие подробности жизни каждого, хотя для меня главное — вовремя узнавать о смертях в благородном семействе. Я знал, что у Кармелы четверо детей и задница как у автобуса, Шай живет этажом выше родителей и работает все в том же велосипедном магазине, из-за которого ушел из школы, Кевин продает телевизоры с плоским экраном и каждый месяц меняет подружку, па спину повредил, а ма — все та же ма. Ну и завершает эпическое полотно сама Джеки — парикмахер, живет со своим Гэвином, за которого собирается замуж. Если верить Джеки — что не слишком разумно, — мои родственнички ничегошеньки обо мне не знают.

Входную дверь и дверь в квартиру оставили открытой, хотя в наше время в Дублине двери запирают, и не на один замок. Джеки постаралась, устроила так, чтобы я сам смог пройти. Из гостиной доносились голоса: короткие фразы, длинные паузы.

— Приветики, — сказал я с порога.

Звон чашек стих, головы повернулись. На меня уставились мамины черные глаза и пять пар голубых — точно таких, как у меня.

— Прячьте героин, — сказал Шай. Он прислонился к подоконнику, засунув руки в карманы; смотрел, как я иду по улице. — Легавые пришли.

Домовладелец все-таки разорился на ковролин — зеленый, в розовый цветочек. Комната, как и прежде, пахла поджаренным хлебом, сыростью, политурой и еще чем-то неопределенно затхлым. На столе красовался устланный салфеточками поднос с дешевым печеньем. Па и Кевин сидели в креслах, ма — на диване, между Кармелой и Джеки, как военачальник, хвастающийся военнопленными.

Ма — классическая дублинская мамаша: ровно пять футов высоты, волосы в бигудях, бочкообразная фигура фасона «лучше не лезь» и бесконечный запас неодобрения. Приветствие блудному сыну звучит так:

— Фрэнсис! — Ма откинулась на спинку дивана, сложив руки там, где должна быть талия, и оглядела меня с головы до ног. — Неужели трудно хотя бы надеть приличную рубашку?

— Привет, ма, — ответил я.

— Не «ма», а «мамочка». На кого ты похож? Соседи подумают, что я воспитала беспризорника.

Где-то на жизненном пути я сменил армейскую парку на кожаную куртку, но в остальном мои вкусы в одежде мало изменились с того дня, как я покинул дом. Надень я костюм, ма отчитала бы меня, что я много о себе воображаю. С моей ма надеяться на выигрыш бесполезно.

— Джеки говорила так, будто дело срочное, — сказал я. — Привет, па!

Па выглядел лучше, чем я ожидал. Когда-то я был похож на него больше, чем остальные — те же густые каштановые волосы, те же резкие черты лица, — но сходство с годами сошло на нет, чему я очень рад. Па постарел, поседел, штаны не достают до щиколоток, но мышцы по-прежнему в порядке, так что наезжать на него — себе дороже. С виду трезв как стеклышко, хотя с ним никогда не поймешь наверняка.

— Гляди-ка, кто оказал нам честь! Ух ты, наглая морда! — хрипло пробасил па; голосовые связки намертво просмолены «Кэмелом».

— Да, мне говорили. Привет, Кармела, Кевин, Шай.

Шай даже не потрудился ответить.

— Фрэнсис… — Кевин уставился на меня как на привидение. Надо же, совсем вырос парень — светловолосый симпатичный крепыш, еще и вымахал выше меня. — Блин, Господи!

— За языком следи, — рявкнула ма.

— Отлично выглядишь, — сообщила мне Кармела, как и следовало ожидать. Если Господь воскресший предстанет однажды утром перед Кармелой, она скажет, что он отлично выглядит. Необъятная задница впечатляла, благородный акцент «познакомьтесь с моим гайморитом» меня нисколько не удивил. В общем, все вполне предсказуемо.

— Большое спасибо, — ответил я. — И ты тоже.

— Иди-ка сюда, — позвала меня Джеки. Ее обесцвеченные волосы уложены в сложную прическу, а одевается сестра, будто застряла в семидесятых, — Том Уэйтс одобрил бы; в тот день она вырядилась в белые брюки капри и красную блузку в горошек, с оборками в самых неожиданных местах. — Садись и выпей чаю. И я с тобой чашечку выпью.

Она направилась в кухню, ободряюще подмигнув мне по дороге.

— Обойдусь, — остановил я ее. От мысли, что придется сесть рядом с ма, по коже побежали мурашки. — Давайте посмотрим на ваш знаменитый чемоданчик.

— Что за спешка? — рассердилась ма. — Сядь сюда.

— Сначала дело, потом развлечения. Где чемоданчик?

Шай кивком указал на пол у своих ног:

— К твоим услугам.

Под внимательными взглядами родственников я пролавировал между кофейным столиком, диваном и стульями.

Чемоданчик стоял у окна — синий, с закругленными углами, весь в пятнах черной плесени, смехотворные замочки были взломаны. Больше всего меня зацепило то, каким маленьким он оказался. Оливия, собираясь куда-то на выходные, паковала почти все наше имущество, включая электрический чайник. Рози отправлялась навсегда в новую жизнь — с тем, что могла унести в одной руке.

— Кто его трогал? — спросил я.

Шай засмеялся каким-то глухим горловым смехом.

— Господи, глядите, ребята: лейтенант Коломбо! Отпечатки пальцев брать будешь?

Шай темноволосый, подвижный и неугомонный, от носа к губам и между бровями залегли глубокие морщины. От него шибает нервной энергией, будто от электрокабеля.

— Только если вежливо попросишь, — ответил я ему. — Вы все его хватали?

— Да ни за что! — отозвалась Кармела, слегка пожав плечами. — Такая грязюка…

Я поймал взгляд Кевина. На секунду показалось, что я вообще никогда не уезжал.

— Мы с па хотели открыть, так заперто же… — сказала ма. — Я позвала Шая и велела захватить отвертку. А что такого? Непонятно ведь чей. — Ма бросила на меня воинственный взгляд.

— Верно, — ответил я.

— А как увидели, что внутри… Ох, меня в жизни так не трясло. Чуть сердце не выпрыгнуло; думала, инфаркт будет. Я так и сказала Кармеле: «Слава Богу, ты на машине, отвезешь меня в больницу, если что…» — Взгляд ма ясно говорил, что во всем буду виноват я, хотя она еще и не решила, как именно.

— Тревор за детьми присмотрит, ужином накормит, — пояснила Кармела. — Он просто молодец.

— Мы с Кевином приехали, заглянули внутрь, — сказала Джеки. — Что-то трогали, не помню, что именно.

— Привез порошок для дактилоскопии? — поинтересовался Шай. Он сгорбился у окна и наблюдал за мной, прищурившись.

— Привезу в другой раз, если будешь хорошим мальчиком. — Я достал из кармана куртки хирургические перчатки и надел их.

Па засмеялся глубоким, скрежещущим смехом; но смех превратился в беспомощный приступ кашля, сотрясающего папино кресло.

Отвертка Шая лежала на полу рядом с чемоданчиком. Я встал на колени и приподнял отверткой крышку. Два эксперта из Технического отдела мне кое-что должны, а пара очаровательных лаборанток ко мне неровно дышат, так что анализы сделают без шумихи, однако не обрадуются, если я буду без надобности лапать вещдоки.

Плотный комок ткани почернел от плесени и местами расползся от сырости. От него пахло, словно от сырой земли, — именно этот запах я уловил, как только вошел в комнату.

Я медленно, по одной, доставал вещи и выкладывал на крышку чемоданчика. Одна пара свободных джинсов с клетчатыми заплатками на коленках. Один зеленый шерстяной пуловер. Одна пара узких джинсов с молниями на лодыжках — Господь всемогущий, я узнал их; джинсы так обтягивали бедра Рози, что у меня перехватывало дыхание. Я продолжал работу не моргнув глазом. Одна мужская фланелевая рубашка без воротника — синие полоски на когда-то кремовом фоне. Шесть пар белых хлопковых трусиков. Длиннополая блузка в лиловых и синих «огурцах» почти насквозь прогнила; я подобрал ее, и из складок выпало свидетельство о рождении.

— Вот. — Джеки, перегнувшись через подлокотник дивана, озабоченно следила за мной. — Видишь? Сначала-то мы думали, ерунда: ребятишки дурака валяют, или кто-то слямзил чужое и решил спрятать, или какая бедолага, которую муж лупит, решила заранее приготовиться, чтобы в удобный момент сбежать, ну знаешь, как в журналах советуют? — Джеки снова набирала обороты.

Рози Бернадетта Дейли, дата рождения 30 июля 1966 года. Бумажка готова была рассыпаться.

— Детские шалости, говоришь? — сказал я. — Маловероятно…

Одна футболка с «Ю-2» — наверняка стоила бы сейчас несколько сотен, если бы не сгнила. Одна майка в бело-голубую полоску. Один черный мужской жилет — модно было одеваться, как Энни Холл. Один лиловый шерстяной пуловер. Одни бледно-голубые пластмассовые четки. Два белых хлопковых бюстгальтера. Один дешевенький портативный кассетник, паленый «Уокмен» — я несколько месяцев копил на него деньги, а последние пару фунтов достал за неделю до восемнадцатилетия Рози, помогая Бикеру Мюррею продавать пиратские видео. Баллончик дезодоранта «Шур». Десяток кассет с домашними записями; до сих пор можно разобрать названия на вставках, записанные круглым почерком Рози: «Ар-и-эм», «Ю-2», «Тин Лиззи», «Бумтаун рэтс», «Стрэнглерз», «Ник Кейв и Бэд сидз»… Рози бросила бы все на свете, но только не свою коллекцию записей.

На дне чемоданчика оказался коричневый конверт. Бумага внутри за два десятка лет слиплась от сырости; я тихонько потянул за край, и комок развалился, как промокший рулон туалетной бумаги. М-да, придется техотделу поработать… В пластиковом окошке конверта смутно виднелись обрывки печатного текста: «Лири — Холихед»… «отправление»… «30 мин».

Наши билеты на паром…

Все уставились на меня. Кевин выглядел совершенно расстроенным.

— Ну, по всему выходит, что это действительно чемоданчик Рози Дейли, — сказал я и начал осторожно укладывать вещи в чемоданчик. Бумаги положил на самый верх, чтобы лишний раз не трепать.

— Полицию вызывать будем? — спросила Кармела.

Па театрально закашлял, словно харкнуть собрался; ма кинула на него яростный взгляд.

— И что вы им скажете? — спросил я.

Ясно дело — об этом никто и не подумал.

— Двадцать с лишним лет назад кто-то запихнул чемоданчик в камин, — объяснил я. — Вряд ли это преступление века. Пусть Дейли сами в полицию звонят, но вряд ли копы серьезно приступят к расследованию «дела о забитой дымовой трубе».

— А Рози-то… — Джеки ухватила прядь волос и, по-кроличьи прикусив губу, озабоченно глядела на меня большими голубыми глазами. — Она ведь пропала. Чемоданчик этот — улика, или доказательство, или как его называют… Может, надо…

— Ее официально объявили пропавшей?

Все недоуменно переглянулись — точно не знал никто. Наверное, вряд ли. В Либертис к копам относятся, будто к медузам в «Пакмане»: они часть игры, лучше с ними не сталкиваться, а уж сам искать их точно не будешь.

— Потому что сейчас уже поздновато, — сказал я, кончиками пальцев опуская крышку чемодана.

— Послушай, а ведь похоже, что она… она вообще не уезжала ни в какую Англию, — не успокаивалась Джеки. — Вдруг кто-то ее…

— Джеки хочет сказать, — встрял Шай, — что кто-то вырубил Рози, запихнул в мусорный мешок, оттащил на ферму, вывалил там в корыто свиньям, а чемоданчик запихнул за камин, чтобы не мешался.

— Шимус Мэки, Бог тебя накажет за такие слова! — воскликнула ма.

Кармела перекрестилась.

О подобном сценарии я уже думал.

— Возможно. Или ее похитили пришельцы, а вернули по ошибке в Кентукки. Я склоняюсь к более простому объяснению: Рози сама спрятала чемоданчик в трубе, забрать его не смогла и отправилась в Англию в чем была. Впрочем, если вам не хватает острых ощущений, дело ваше.

— Правильно, — хмыкнул Шай. Глупость среди его недостатков не числится. — А вся эта дрянь… — он ткнул в перчатки, которые я засовывал в карман, — понадобилась именно потому, что ты не видишь тут никакого преступления.

— Рефлекс, — пояснил я улыбаясь. — Коп всегда коп, без перерывов и выходных, улавливаешь?

Шай презрительно фыркнул.

— Тереза Дейли просто свихнется, — сказала ма тоном, в котором смешались ужас, зависть и жажда крови.

Итак, по целому ряду причин с родителями Рози я должен увидеться первым.

— Я поговорю с Дейли, узнаю, что они решат делать. Они когда обычно возвращаются?

— По-разному, — пожал плечами Шай. — Иногда к обеду, иногда рано утром, это уж как Нора привезет.

«М-да, некстати», — подумал я, представив, как ма обрушивается на них у самого порога. Если заночевать в машине, то успею перехватить ма по дороге, но поблизости парковаться негде. Шай злорадно разглядывал меня.

Ма, выпятив грудь, заявила:

— Фрэнсис, переночуешь у нас. Диван еще раздвигается.

Не сочтите это материнской лаской в честь возвращения блудного сына — ма так проявляет собственнические чувства. Принимать приглашение не хотелось, но другого выбора у меня не было.

— Если, конечно, не брезгуешь, — добавила она, уничтожая всякие сомнения в чистоте своих истинных намерений.

— Ну что ты, — ответил я, одарив Шая широченной улыбкой. — Отлично. Спасибо, ма!

— Мамочка, а не ма. Я так понимаю, что ты захочешь позавтракать и все такое.

— А можно, я тоже останусь? — неожиданно спросил Кевин.

Ма взглянула на него с подозрением. Кевин и сам удивился не меньше меня.

— А кто тебе запрещает? — в конце концов изрекла ма и принялась собирать чашки. — Белье не изгадьте мне!

Шай рассмеялся нехорошим смехом.

— Воссоединение счастливого семейства, — сказал он, ткнув чемоданчик мыском ботинка. — Как раз к Рождеству.

Ма не разрешает курить в доме. Шай, Джеки и я предавались вредной привычке на крыльце; Кевин и Кармела выскользнули вслед за нами. Мы уселись на верхних ступеньках — как садились в детстве, посасывая леденцы после ужина и надеясь, что случится что-нибудь интересное. Я поймал себя на мысли, что и сейчас жду какого-нибудь представления — мальчишек с футбольным мячом, ругающуюся парочку, женщину, спешащую к соседке обменять свежие сплетни на чайные пакетики… Напрасно надеялся: в номере одиннадцатом волосатые студенты готовили ужин под негромкую музыку «Кин», в номере седьмом Салли Хирн гладила, а кто-то смотрел телевизор. Видимо, сейчас на Фейтфул-плейс происшествий поубавилось.

Мы плюхнулись на наши старые места: Шай и Кармела — по краям верхней ступеньки, Кевин и я — под ними, а ниже, между нами, — Джеки. Ступеньки хранили отпечатки наших задниц.

— Господи, тепло-то как! — заметила Кармела. — Прямо и не декабрь вовсе, правда? Все неправильно.

— Глобальное потепление, — отозвался Кевин. — Дайте кто-нибудь сигаретку.

Джеки протянула пачку.

— Лучше не начинай. Отвратительная привычка.

— Я только по особым случаям.

Я щелкнул зажигалкой, Кевин наклонился ко мне, и тень его ресниц легла на щеку, делая его похожим на спящего ребенка, румяного и невинного. В детстве младший брат меня боготворил, повсюду за мной таскался, а я однажды расквасил нос Живчику Хирну за то, что он отнял у Кевина мармеладки. Теперь Кевин пах лосьоном после бритья.

Я кивнул на окошко седьмого дома:

— А у Салли сколько ж всего детей?

Джеки протянула руку через плечо, забрала у Кевина свою пачку.

— Четырнадцать… Как представлю, так выть хочется.

Я хмыкнул, поймал взгляд Кевина и улыбнулся.

Кармела, помолчав, сообщила:

— А у меня четверо. Даррен, Луиза, Донна и Эшли.

— Да, Джеки говорила. Ты молодец. На кого похожи?

— Луиза — на меня, помоги ей Господь. Даррен — в папу.

— Донна — вылитая Джеки, — встрял Кевин. — Зубы торчком и все остальное.

Джеки пихнула его:

— А ну, заткнись!

— Они, наверное, уже выросли, — сказал я.

— Да еще как. Даррен в этом году получает аттестат. Пойдет в университет — на инженера учиться.

Никто не спрашивал о Холли. Возможно, я недооценил Джеки; возможно, она действительно умела держать рот на замке.

— Вот, посмотри. — Кармела порылась в сумочке, нашла мобильник, пощелкала кнопками и протянула мне.

Я пролистал фотки: четыре заурядных конопатых ребенка; Тревор — такой же, как прежде, только волос поубавилось; домик застройки семидесятых, не помню в каком унылом пригороде… Похоже, все мечты Кармелы сбылись. Молодец, этим не многие могут похвастаться, хотя я от такой жизни глотку бы себе перерезал.

— Замечательные детишки, — похвалил я, возвращая телефон. — Поздравляю, Мелли.

Надо мной послышался легкий вздох.

— «Мелли»… Господи, сто лет этого не слышала.

Неяркий свет словно вернул нас в прежние времена, убрал морщинки и седые пряди, разгладил тяжелую челюсть Кевина и стер макияж с лица Джеки; и мы, пятеро, снова свежие, остроглазые и неугомонные, в темноте плетем мечты — каждый свои. Если бы Салли Хирн взглянула в окно, она бы увидела нас прежних: дети Мэки на крыльце. На какое-то безумное мгновение я даже порадовался, что оказался дома.

— Ох, — сказала Кармела, елозя; она никогда не умела наслаждаться тишиной. — Всю задницу отсидела. Ты уверен, Фрэнсис, что так и случилось, как ты сказал в доме? Что Рози собиралась вернуться за чемоданчиком?

Шай с пыхтением, которое могло сойти и за смех, выпустил дым сквозь зубы.

— Полнейшая хрень. Фрэнк знает это не хуже меня.

— За языком следи! — Кармела шлепнула Шая по коленке. — Что ты имеешь в виду? Почему полная хрень?

Шай пожал плечами.

— Ничего я не знаю, — сказал я. — Вполне вероятно, что Рози в Англии и счастлива.

— Без билетов и документов? — спросил Шай.

— Деньжата у нее были, билет она могла и новый купить, а документов в Англии в то время не спрашивали.

Мы и впрямь свидетельства о рождении решили захватить только на случай, если придется писать заявление на пособие, пока не найдем работу. Ну и пожениться хотели…

— Но все-таки, — тихо спросила Джеки, — правильно я сделала, что позвонила? Или нужно было просто…

В воздухе повисло напряжение.

— …оставить все как есть, — закончил Шай.

— Нет, — ответил я. — Ты поступила совершенно правильно, сестренка. У тебя первоклассное чутье.

Джеки вытянула ноги и рассматривала высокие каблуки. Я видел только ее затылок.

— Ага, — ответила она.

Мы еще посидели и покурили. Запах солода и горелого хмеля пропал; на «Гиннессе» в девяностые поставили что-то экологическое, так что в Либертис теперь пахло выхлопными газами и соляркой — безусловно, прогресс. Мотыльки кружились вокруг фонаря в конце улицы. Наши качели — канат, прицепленный к верхушке столба — исчезли.

Мне хотелось узнать еще кое-что.

— Па выглядит неплохо, — сказал я.

Молчание. Кевин пожал плечами.

— Спина не ахти, — произнесла Кармела. — Джеки…

— Да, я слышал, что со спиной проблемы, но выглядит он молодцом.

Кармела вздохнула:

— Когда как… Сегодня получше, так он и орел орлом; а вот если…

Шай затянулся, держа сигарету большим и указательным пальцами, на манер гангстеров в старых фильмах.

— Когда похуже, приходится его в сортир на руках таскать, — заметил он.

— Врачи хоть знают, в чем проблема? — спросил я.

— He-а. Может, из-за работы, может… Ничего не могут сказать. В любом случае ему все хуже.

— А пить он бросил?

— Тебе-то что за дело? — раздраженно спросил Шай.

— Па бросил пить? — повторил я.

Кармела шевельнулась.

— Да нормально все.

Шай отрывисто рассмеялся — словно гавкнул.

— С ма он нормально обращается?

— Не твое собачье дело! — отрезал Шай.

Остальные трое замерли, ожидая, бросимся ли мы друг на друга. Мне было двенадцать, когда Шай раскроил мне голову на этих самых ступеньках; до сих пор шрам остался. Впрочем, очень скоро я его перерос. У него тоже есть шрамы.

Я не спеша повернулся к Шаю:

— Я ведь вежливо спросил.

— Что-то двадцать лет ты не спрашивал.

— Спрашивал, — тихо сказала Джеки. — Много раз.

— И что? Ты сама здесь больше не живешь, знаешь ничуть не больше его.

— Вот поэтому я и спрашиваю, — сказал я. — Па нормально обращается с ма?

Мы с Шаем уставились друг на друга в сгустившихся сумерках. Я приготовился быстро отшвырнуть сигарету.

— А если я скажу «нет», — хмыкнул Шай, — ты бросишь свою холостяцкую берлогу и переедешь сюда — присматривать за ма?

— В квартиру под тобой? Ах, Шай. Ты так по мне скучаешь?

Над нашими головами с треском поднялось окно.

— Фрэнсис, Кевин! Вы идете, в конце концов? — крикнула ма.

— Сейчас! — проорали мы хором.

Джеки фыркнула:

— Ах, нас послушать…

Ма захлопнула окно. Через секунду Шай откинулся на ступеньку, плюнул через перила и перестал буравить меня взглядом. Все расслабились.

— Мне все-таки пора, — сказала Кармела. — Эшли любит, чтобы мамочка ее спать укладывала, Тревору она нарочно все нервы измотает.

— А как ты доберешься? — спросил Кевин.

— Я машину за углом оставила. У меня «киа», — пояснила Кармела мне. — Тревор ездит на «рейнджровере».

Чего и следовало ожидать: Тревор, тот еще засранец, нисколечко не изменился.

— Подбросишь? — спросила Джеки. — Я прямо с работы, а сегодня очередь Гэвина на машину.

Кармела выпятила подбородок и неодобрительно прищелкнула языком.

— Что, за тобой не заедет?

— Не получится. Машина уже дома, а Гэвин с приятелями в пабе.

Кармела встала, тяжело опираясь на перила, и аккуратно одернула юбку.

— Ладно, подброшу тебя до дома. А если Гэвин не против, чтобы ты работала, мог бы и машину тебе купить. Ну, вы, чего ржете?

— А ты у нас феминистка, оказывается! — сказал я.

— Да ну вас, мне без лифчика никуда. А ты, красавица, кончай хиханьки и пошли, не то оставлю тебя с этими охламонами.

— Иду, иду, погоди… — Джеки убрала пачку в сумку, забросила ремешок на плечо. — Я завтра зайду. Фрэнсис, увидимся еще?

— Это как повезет.

Джеки потянулась и крепко сжала мою руку.

— Все-таки я рада, что позвонила, — сказала она негромко. — Здорово, что ты приехал. Ты — сокровище. Береги себя.

— Ты тоже хорошая девочка. Пока, Джеки.

Кармела сказала, нависая надо мной:

— Фрэнсис, мы… Ты еще появишься? Раз теперь…

— Давайте уже завязывать, — улыбнулся я в ответ. — Там посмотрим, ладно?

Кармела спустилась по ступенькам, и сестры пошли по Фейтфул-плейс. Мы смотрели им вслед, слушали, как отзывается эхом стук каблучков Джеки, как топает рядом Кармела, стараясь не отставать. Джеки намного выше Кармелы, даже если не считать каблуков и прически, но зато Кармела гораздо объемнее по окружности. Такое несоответствие превращает их в подобие дурацкой мульткоманды, готовой сталкиваться с неисчислимыми комическими катастрофами, чтобы в итоге поймать злодея и победить.

— Классные женщины, — тихо сказал я.

— Да, — ответил Кевин. — Точно.

— Сделай милость, не появляйся тут больше, — встрял Шай.

«Он, пожалуй, прав», — подумал я, игнорируя его замечание.

Ма снова проделала трюк с окном:

— Фрэнсис! Кевин! Я дверь запираю. Или вы сию секунду подниметесь, или ночуйте где сидите.

— Идите уже, — сказал Шай, — а то она всю улицу перебудит.

Кевин встал и потянулся, хрустнув шейными позвонками.

— А ты?

— Не, я еще покурю, — ответил Шай.

Дверь за нами захлопнулась, а он все еще сидел на ступеньке и щелкал зажигалкой, разглядывая пламя.

Ма свалила на диван пуховое одеяло, две подушки и стопку простыней, а сама отправилась спать, выразив таким образом свое мнение о наших посиделках снаружи. Теперь они с па жили в бывшей комнате мальчиков; спальню девочек переоборудовали в ванную — еще в восьмидесятые, судя по сантехнике цвета авокадо. Пока Кевин плескался там, я вышел на лестницу — слух у ма, как у летучей мыши — и позвонил Оливии.

Время было уже далеко за одиннадцать.

— Спит, — сказала Оливия. — И крайне разочарована.

— Я знаю. Только хотел еще раз поблагодарить — и еще раз извиниться. Я окончательно испортил твое свидание?

— Да. Ты думал, в «Котери» вынесут детский стул и Холли станет обсуждать с нами список номинантов на «Букера» за порцией семги по-французски?

— Слушай, у меня тут завтра еще дела, но я до обеда постараюсь вернуться, заберу ее. Может, вы с Дермотом переиграете?

Оливия вздохнула:

— Что там у тебя? Все нормально?

— Еще толком не знаю, — ответил я. — Надеюсь, утром прояснится.

Молчание. Я решил, что Лив в бешенстве от моих уклончивых ответов, но она вдруг сочувственно поинтересовалась:

— Сам-то ты как?

Вот только еще не хватало, чтобы именно сегодня вечером Оливия проявила понимание. Внутри меня прокатилась теплая волна, успокаивающая и предательская.

— Лучше всех, — откликнулся я. — Мне надо идти. Поцелуй Холли за меня. Позвоню завтра.

Мы с Кевином раздвинули диван и положили подушки валетом, чтобы чувствовать себя двумя тусовщиками, валящимися с ног после бурной ночи, а не двумя малышами, спящими на одном матраце. Мы лежали в причудливых пятнах света, сочившегося через тюлевые занавески, и слушали дыхание друг друга. В углу, на статуэтке Христа Спасителя, зловещим красным огнем сияло Пресвятое сердце. Я представил лицо Оливии, доведись ей увидеть эту статую.

— Хорошо, что ты приехал, — тихо сказал Кевин. — Правда?

Лицо его скрывала тень; все, что я видел, — руки на одеяле, Кевин рассеянно водил большим пальцем по костяшкам.

— И я рад тебя видеть, — ответил я. — Хорошо выглядишь. Вымахал выше меня, надо же!

Сдавленный смешок.

— Но против тебя я все равно не полезу.

— Разумно, — хмыкнул я. — Я теперь специалист по защите без оружия.

— Серьезно?

— Нет, конечно. Моя работа — бумажки писать и не попадать в неприятности.

Кевин повернулся на бок, лицом ко мне, и положил руку под голову.

— Слушай, а с чего ты в полицию подался?

Копов никогда не отправляют на службу в родных местах, и все из-за таких, как я. Строго говоря, все, с кем я рос, так или иначе нарушали закон — не от испорченности, по жизни. Обитатели Фейтфул-плейс, как правило, жили на пособие — и все тащили по мелочи, особенно накануне нового учебного года, когда ребятишкам требовались учебники и форма. Однажды зимой Кевин и Джеки слегли с бронхитом и нуждались в хорошем питании, так Кармела, которая тогда работала продавщицей в универсаме, принесла домой здоровый кусок вырезки — ясное дело, не купленной. К семи годам я самостоятельно подкручивал газовый счетчик, чтобы ма могла приготовить обед… Короче, о карьере полицейского я и не мечтал.

— Идея понравилась, — отшутился я. — Что ж за деньги не подраться?

— Ну и как? Все еще нравится?

— Иногда.

Кенни задумался, а потом сказал:

— Па просто конец света устроил, когда Джеки нам сообщила.

Па начинал штукатуром, но к моменту нашего появления на свет сменил профессию на пьянство, изредка подрабатывая где придется и подбирая где что плохо лежит. Наверное, он предпочел бы, чтобы я торговал собой на улице.

— Да уж, просто жуть, — согласился я. — Ты мне лучше расскажи, что происходило после того, как я сбежал.

Кевин улегся на спину и закинул руки за голову.

— А ты у Джеки не спрашивал?

— Так ей же девять было, сама не знает точно, что помнит, а что придумала. Говорит, миссис Дейли доктор в белом халате забрал…

— Не было докторов, — сказал брат, уставившись в потолок. — По крайней мере я не видел. — В свете уличного фонаря глаза Кевина поблескивали, как темные омуты. — Я помню Рози. Понятно, я совсем малец был, но… Помню вот как сейчас, представляешь? И волосы, и смех, и походку… Красавица!

— Это точно, — ответил я.

Дублин в те годы выглядел каким-то серо-буро-бежевым, а в Рози сочетался десяток ярких цветов: копна медных локонов до пояса, глаза — словно осколки зеленого стекла на солнце, алые губы, белая кожа, золотистые веснушки… Половина парней Либертис влюблялись в Рози Дейли, а самой ей было наплевать: она ни минуты не считала себя особенной. Ее фигура сводила мальчишек с ума, но Рози придавала этому не больше значения, чем заплаткам на джинсах.

В те времена монашки внушали всем девочкам, что женское тело — одновременно и выгребная яма, и банковский сейф, а мальчики — гадкие воришки. Как-то летним вечером я и Рози — мы, тогда двенадцатилетние, еще и не думали, что влюблены друг в друга — играли в «доктора». До того из обнаженной натуры я видел — да и то исподтишка — только черно-белые фотографии декольтированных кинозвезд; а тут, на расстоянии вытянутой руки, Рози, сбросив с себя одежду, как ненужный хлам, крутилась в тусклом сумраке номера шестнадцатого, подняв ладони, лучистая, смеющаяся — от этой мысли у меня и сейчас захватывает дух. По малолетству я даже не знал, чего хочу, однако ничто на свете не могло с ней сравниться — даже если б Джоконда шла по Большому Каньону со Святым Граалем в одной руке и с выигрышным лотерейным билетом — в другой.

Кевин тихо сказал, обращаясь к потолку:

— Поначалу мы и не подозревали ничего: проснулись, а тебя нет — ну, понятно, решили, что ты куда-нибудь пошел. Только сели завтракать, прибежала миссис Дейл и, подняла ор, тебя искала. Мы ей сказали, что тебя нет, а она давай вопить как припадочная, дескать, вещи Рози пропали, ты во всем виноват. Уж не знаю, что она себе навоображала — сбежали вы с Рози или дочку кто умыкнул. Па заорал на нее, ну тут и ма в крик, мол, заткнитесь оба, пока соседи не услышали…

— Представляю, — хмыкнул я. Миссис Дейли истерики закатывает не так, как моя мама, но с той же громкостью.

— А потом через дорогу начался ор, мы с Джеки пошли посмотреть, а там мистер Дейли швырял из окна Розины шмотки. В общем, вся улица наблюдала, что происходит… Честно тебе скажу, представление устроили хоть куда! — Кевин мечтательно улыбнулся.

Я не удержался от ответной улыбки.

— Эх, жаль, что я не видел!

— Ага. Чуть до мордобоя не дошло. Миссис Дейли объявила тебя подлым развратником, ма назвала Рози шалавой, мол, дочь в мать пошла, яблоко от яблоньки… Миссис Дейли взвилась аж до потолка.

— Ну, я бы поставил на ма. Весовая категория выше.

— Ш-ш-ш, услышит же!

— Да ей надо было сесть на миссис Дейли, та сразу бы и сдалась!

Мы прыснули со смеху, как дети.

— Миссис Дейли оборону держала будь здоров, — добавил Кевин. — Эти ее когти…

— Да чтоб тебя… Она до сих пор с ногтищами?

— Специально отращивает, чисто эти… Тьфу, забыл, как эти штуки называются!

— Секаторы?

— Не! У ниндзя такие… метательные звездочки, вот.

— И кто победил?

— Ма, конечно. Она выпихнула миссис Дейли на лужайку и захлопнула дверь. Миссис Дейли орала, колотила в дверь и все такое, а потом переключилась на мистера Дейли, закатила ему скандал из-за вещей Рози. Честное слово, впору было билеты продавать — цирк, да и только. Лучше любого сериала.

В нашей бывшей спальне па зашелся жутким кашлем, отчего кровать начала колотиться об стену. Мы затихли. Постепенно кашель прекратился и перешел в сиплое дыхание.

— Во всяком случае, — сказал Кевин, понизив голос, — на этом вроде и кончилось. Недели две все только об этом и талдычили, а потом постепенно забыли. Ма и миссис Дейли не разговаривали несколько лет; па с мистером Дейли и до того не разговаривали, так что разницы никто не заметил. Ма желчью исходила каждое Рождество, не получив от тебя открытки, но…

В восьмидесятые эмиграция была одним из трех главных способов сделать карьеру; а еще два — пойти в папочкину фирму или подать на пособие. Ма наверняка понимала, что хоть один из нас возьмет билет в один конец.

— А она не думала, что я сдох в канаве?

Кевин хрюкнул.

— He-а. Говорила, мол, с нашим Фрэнсисом ничего не случится. Копов мы не звали, в розыск тебя не объявили вовсе не потому, что… Нет, мы беспокоились, конечно, но подумали… — Кевин пожал плечами.

— Подумали, что мы с Рози сбежали вместе?

— Ага. Все же знали, что вы без ума друг от друга — и что про это думает мистер Дейли. Вполне понятная ситуация, понимаешь?

— Да, — ответил я. — Яснее ясного.

— А тут еще эта записка. От нее миссис Дейли крышу и снесло, когда в номере шестнадцатом листочек нашли, вроде как от Рози. Не знаю, говорила тебе Джеки или нет…

— Я читал, — сказал я.

Кевин повернул ко мне голову:

— Да ну?

— Вот тебе и ну.

Кевин ждал, но я не спешил с подробностями.

— А когда же… Значит, Рози тебе записку показала?

— Нет. Я листочек ночью нашел.

— Так Рози тебе записку оставила, не родителям?

— Не знаю. Мы договорились встретиться, а Рози не пришла. Потом я нашел записку, вот и решил, что она для меня.

Когда мне окончательно стало ясно, что Рози на самом деле не придет, потому что уже уехала, я надел на плечи рюкзак и пошел. Понедельник, утро, дело к рассвету; замерзший город вымер — только я, дворник и усталые рабочие, которые в стылом сумраке возвращались с ночной смены. Часы на Тринити сказали мне, что из Дан-Лири отправляется первый пароход.

На Баггот-стрит я нашел себе нору, в которой обитали вонючие обкуренные не то панки, не то рокеры и дворняга с разноцветными глазами по имени Кит Мун. Рокеры смутно помнили меня по каким-то общим тусовкам и подумали, что сами же и пригласили меня пожить у них. У одного типа была невонючая сестра с квартирой в Ранела, которая разрешала симпатичным ей парням указывать свой адрес в заявлении на пособие. Как выяснилось, я ей больше чем нравился, так что, когда я решил подать заявление в школу полиции, то место жительства указал честно. Подруга уже начала дудеть насчет женитьбы, но меня очень вовремя приняли и отправили учиться в Темплмор.

Но что за сука эта Рози; я верил ей, верил каждому слову. Рози никогда не юлила, выкладывала все без обиняков, не обращая внимания на чувства — за что я ее и любил. Ну и не только за это, конечно. Что поделать, воспитание сказывается: для меня тот, кто не плетет интриг, — самый интригующий человек. «Обещаю, что когда-нибудь вернусь», — написала Рози, и я верил ей двадцать два года. Все время — и пока спал с сестрой вонючего рокера, и пока гулял со вздорными, симпатичными, временными девицами, достойными лучшего, и пока был женат на Оливии и притворялся, что мне уютно в Долки, — я ждал, что Рози Дейли вот-вот войдет в дверь.

— А после сегодняшнего? — спросил Кевин. — Ты что решил?

— Не спрашивай, — сказал я. — Вот теперь, честное слово, не имею ни малейшего понятия, что творилось в голове Рози.

Кевин тихо сказал:

— Знаешь, Шай считает, что она умерла. И Джеки так думает.

— Ну да, — отозвался я. — Понятное дело.

Мой братец тяжело вздохнул.

— Ну, говори, — сказал я.

Он помотал головой.

— Что, Кев?

— Ничего.

Я подождал.

— Просто… нет, не знаю… — Кев снова заворочался. — Шай очень переживал, что ты уехал.

— Ну конечно, нежная братская любовь и все такое.

— Нет, кто ж спорит, вы грызлись как собаки, а вот внутри… Вы же братья, понимаешь?

Кевин фантазировал, понятное дело — прекрасно помню, как я проснулся оттого, что Шай ковырял у меня в ухе карандашом, с явным намерением продырявить барабанную перепонку, — но эту чушь младший братец выдумал на ходу, лишь бы не проговориться. Я из него правду бы выудил; до сих пор интересно, как бы тогда все повернулось… Впрочем, сказать я ничего не успел. Еле слышно щелкнул замок входной двери — Шай вернулся с крыльца.

Кевин и я лежали молча, прислушиваясь. Мягкие шаги, остановка на лестничной площадке за дверью, шаги по следующему пролету, поворот ключа в дверном замке — и над головой заскрипели половицы.

— Кев… — окликнул я.

Кевин старательно делал вид, что спит. Потом его рот приоткрылся, и братец засопел взаправду.

Шай еще долго расхаживал по квартире. Наконец звуки стихли. Я выждал еще четверть часа, осторожно сел — Иисус, сияющий в углу, смотрел так, будто все обо мне знает — и выглянул в окно. Начался дождь. Все огни на Фейтфул-плейс погасли, кроме одного, бросающего мокрый желтый свет на булыжник откуда-то сверху — из комнаты над моей головой.