Ночь на площади искусств

Неожиданность, которую ждали

Когда закрылись тяжелые двери концертного зала, директор и человек в русском национальном костюме оказались в просторном фойе. В первые мгновения они просто стояли и смотрели друг на друга, как бы привыкая к приятному мягкому свету и тишине. Из мира шума и сутолоки они попали в огражденный толстыми стенами уютный и безмятежный мирок. Они ощутили себя избранниками. Но нужно было начинать работу, и избранники пошли по лестнице вверх.

— Когда вас ожидать? — спросил человек в русском костюме.

— Думаю, через час-полтора. Вы успеете?

— Постараюсь.

— У нас еще останется время немного поспать, — улыбнулся Ткаллер.

— У меня вряд ли.

Они расстались на втором этаже. Человек в русском костюме поднялся выше, а Ткаллер остался — здесь были его кабинет и приемная. Директор включил свет, снял пиджак, достал из холодильника бутылку минеральной воды, сделал несколько освежающих глотков и опустился в кресло, чтобы немного передохнуть. С площади доносились музыка, аплодисменты, выкрики. От возбуждения побаливала голова. Ткаллер посмотрел на перламутровый компьютер «Кондзё», занявший угол кабинета. Он пока еще не был подключен, но от него веяло прохладой, словно сквозняком со сцены, когда сидишь в первом ряду. Пора приниматься за дело. Тем более что программа заложена заранее господином Кураноскэ.

Ткаллер подошел к компьютеру, включил и набрал код, который ему вручили перед входом. То и дело сверяясь с инструкцией, директор неловко оперировал «мышью». Внутри машины что-то завыло — жалобно, монотонно, как воют сельские старухи от неутешного горя и безысходности. Свет в кабинете начал тускнеть — медленно, как в кинотеатре перед началом киносеанса. Вскоре он исчез совсем. На площади на какое-то время наступила тишина, затем послышались свист и выкрики: «Свет! Дайте свет!» Но компьютер продолжал работать. Завывание перешло в мелодию как бы из случайно набранных нот.

На площади продолжали свистеть и требовать электричества. Ткаллеру хотелось посмотреть в окно, но окна (согласно условиям) были наглухо задрапированы тяжелыми шторами. Телефон тоже был отключен. Так что никакой связи с городом и миром до шести утра.

Ткаллер вспомнил: Кураноскэ по приезду неоднократно интересовался мощностью городской электростанции и выражал опасение, что компьютер во время работы может поглотить всю энергию центральной части города. Специалисты смеялись, недоумевали — быть не может в природе машины, поглощающей столько энергии.

Кураноскэ только прицокивал языком и тихо улыбался.

— На родине у меня не было возможности испытать компьютер.

— Отчего же?

— Дорогая энергия. Кто знает, сколько энергии потребляет человеческое сердце? А «Кондзё» — его несовершенная модель.

Ткаллер представлял, какое на улицах сейчас царит недоумение, может быть, снова паника. Полковник полиции разыскивает Кураноскэ, и японец пытается его успокоить: «Не волнуйтесь, скоро компьютер закончит подсчеты и город засверкает огнями!» — «Ну смотрите, — сверкает очами полковник, — А то мы вам устроим токийский фейерверк с парижским ондулянсионом!»

Ткаллер сидел в кресле своего темного кабинета и ожидал, чем завершится странная мелодия компьютера. Сколько людей сейчас ожидают, что машина точно и беспристрастно назовет два музыкальных произведения, без которых человечество просто не сможет существовать. Сейчас все просто помешаны на рекордах и лидерстве.

Вопрос первенства давно интересовал и Ткаллера. Когда он учился в школе, ему объяснили, что самая высокая гора — Джомолунгма, самая длинная и полноводная река — Нил, самая населенная страна — Китай… Книга рекордов Гиннесса развернула перед ним список рекордов и достижений. Кроме того, Ткаллер знал, что существует множество приборов для различных измерений: градусники, спидометры, омметры, барометры, простые весы — и так далее. В юные годы Ткаллер даже тетрадь завел, куда заносил всевозможные рекорды и достижения. И только когда он попробовал заполнить графу «искусство», юный Ткаллер впал в глубокое недоумение. Никто ему не мог объяснить и нигде он не мог прочесть, кто самый великий писатель, композитор, художник, какая самая знаменитая книга, опера, картина. И только один старичок эмигрант, находившийся в постоянном подпитии, пояснил однажды: «Все, что создано в области духа, не измерить и не вычислить. Люди никогда не сойдутся во мнениях, кто выше — Бах или Бетховен, Гете или Толстой. Приборов таких нет и, бог даст, никогда не будет».

Прошли годы. Появились компьютеры. Распространились всевозможные рейтинги, в том числе и в области искусства: самый популярный певец, песня года, «горячая двадцатка». Наступило время, когда все стало возможно подсчитать. Поэтому, когда заканчивали реставрацию концертного зала, Мэр без долгих размышлений объявил, что на открытии должны звучать самые знаменитые произведения. Реклама должна быть супер! Иначе в провинциальный город публику не собрать, а средств на реставрацию зала муниципалитет затратил немало…

Пока Ткаллер размышлял, заказать ли какой-либо знаменитости ораторию специально на открытие зала или воскресить нечто совершенно забытое, погребенное в глубине веков, жена его Клара засобиралась в Швейнфурт на выставку пекинесов. Она была страстной поклонницей этой очаровательной породы, и дома у Ткаллеров, разумеется, жил чудный пекинес по кличке Жень. Ткаллер вызвался сопровождать жену.

На выставке внимание Александра привлек один человек, которого он поначалу принял за китайца. Этот человек с необычайным усердием регистрировал в своем блокноте всех прибывших собак. Разговориться с ним оказалось несложно, ибо у любителей собак беседа завязывается моментально. Вначале заговорили, естественно, о самой выставке. Она проходила в небольшом городе без привлечения лишней публики. В рекламном проспекте было указано: «Выставка преследует, прежде всего, теоретическую задачу: выработку единого квалифицированного и компетентного суждения о первоначальном облике собак этой породы». Всем известно, что пекинесы были выведены для украшения двора китайских императоров. Собачки должны были льстить беспредельному богдыханскому самолюбию владык Срединной империи. Из всех миниатюрных собак только пекинесы неколебимо спокойны, лишены истерической злобности. Даже проказничают они с весьма достойным видом. А если свинячат, то с неколебимым величием.

Ткаллер узнал, что восточный человек был не китайцем, а японцем по фамилии Кураноскэ. Этот прелюбопытнейший человек прибыл в Швейнфурт с компьютером, который решил опробовать, как водится, на собаках. Японец задал себе задачу: смоделировать эмоции так, чтобы решение компьютера как можно более совпадало с мнением человеческого жюри. Для решения этой задачи Кураноскэ заложил в машину наряду с данными собачек модель беспредельного имперского самодовольства. В результате оказалось, что вывод компьютера и решение жюри совпадали в очень большой степени. Успех Кураноскэ озадачил многих.

Улучив момент, когда они были один на один, Ткаллер спросил, можно ли применить компьютер в области музыки. Он должен вычислить два самых популярных, часто исполняемых и, конечно же, великих музыкальных произведения. То есть таких, без которых человечество уже не мыслит своего существования. И чтобы результат был бесспорный.

— Почему именно два, а не одно и не три?

— Во-первых, концерт должен быть в двух отделениях, а во-вторых, мне кажется, что машина выберет музыку разных жанров. Это было бы неплохо.

— Об этом вы объявите заранее?

— Конечно. Это и привлечет публику.

— Вы хотите, чтобы компьютер и работу сделал заранее?

— Ни в коем случае! Должна быть интрига. Все нужно сделать в ночь перед концертом. Необходима какая-то тайна — это заинтересует людей, даже загипнотизирует, и они съедутся со всех сторон.

Здесь смуглый Кураноскэ, как помнилось Ткаллеру, вдруг побледнел и как-то загадочно, хитроглазо посмотрел на директора.

И вот компьютер работал. Ткаллер поймал себя на мысли, что абсолютно не верит в то, что полученный результат будет достойным и справедливым ответом на заложенную накануне программу. А заложена была, ни много ни мало, вся классическая музыка.

«Что же это будет? — не без иронии думал Ткаллер, — Месса Баха, „Маленькая ночная серенада“ Моцарта или „Танец маленьких лебедей“? Может быть, они и исполняются чаще всего, но публика собралась не для этого. Ей интересно, какая же музыка настолько необходима, что без нее невозможно даже жизнь представить. Вот! „Танец маленьких лебедей“, конечно, хорош, но прожить без него вполне можно. Нет, бесспорного результата компьютер дать не может. Да и нет его. А тем не менее интересно. Любопытно».

Ткаллер встал, прошелся по кабинету, закурил, посмотрел на часы — до утра было еще далеко.

Вдруг компьютер застонал, словно уставший человек, сделавший непосильное дело, и протяжно вздохнул. С принтера поползли листы нотной бумаги. Ткаллер поднял несколько листов — это была оркестровая партитура. Один за другим вылетали нотные листы. Ноты печатались с потрясающей быстротой.

Кабинет преобразился и стал похож на мастерскую алхимика, как изображал их на своих гравюрах Дюрер. Ткаллеру показалось, что место монитора занял горн, на котором в ретортах кипела ртуть, в тиглях плавились свинец и сурьма, а ядовитые испарения уносились ввысь под своды готического потолка, где смутно просматривались чучела сов и изображения летучих мышей. Очарованный и слегка испуганный Ткаллер подумал: «А не происходит ли здесь своеобразной трансмутации духа — возвышения его от обыденности и рутины к чему-то вечному, нетленному и прекрасному? Не так ли железо и свинец должны были превращаться в золото с помощью тщетно искомого философского камня?»

В это время «Кондзё» опять застонал, как старая блудница, отдавшаяся в последний раз: «Всё-о-о…» Тут же с площади послышались одобрительные возгласы, и в кабинете Ткаллера появился свет. Монитор погас. Похоже было, что сгорел, так как на входе панелей клеммы оплавились и появился едкий дымок.

Две ровные стопки нотных записей лежали на столике. Ткаллер подошел, посмотрел титульные листы, задумался. Любопытный подход. Убедительно, и бьет в самую суть… Ткаллер ощутил волнение, скорее всего, радостное волнение, поскольку подбор был явно интересный. Компьютер выполнил программу: композиторы великие. Произведения исполняются даже более чем часто. Необходимость и незаменимость этих двух произведений бесспорна. Люди действительно не мыслят своего существования без них. То есть попадание в самую точку… Боже, да это сенсация! А как все до примитива просто!.. Ткаллер принялся ходить по кабинету, потирая руки, прикидывая, как бы все это преподнести публике, чтоб повкуснее было. Грандиозный шум может подняться. Нет, нельзя упустить такой момент. Ведь эта музыка вмещает всю жизнь каждого из нас.

Ткаллер выпил рюмку коньяку, снова взял исписанные листы. Нотный стан был несколько шире обычного, а ноты крупнее. Как же эти произведения пооригинальнее подать? Это надо продумать, иначе испортишь дело. Подумать, подумать…

Ткаллер вспомнил, что подобные мучительные раздумья сопровождали выбор названия для концертного зала. «Элизиум!» — озарило тогда директора. Место тихих нег, возвышенных размышлений, блаженный остров, куда не долетает бессмысленный шум будничной суеты, убежище муз. То, что «Элизиум» — еще и посмертный приют скорбных теней, тогда, в момент озарения, как-то отошло на второй план. Но теперь в имени любимого детища чудилась сардоническая усмешка судьбы, такая же, как и в выборе, сделанном компьютером, — в этих двух произведениях.

Как Ткаллер ни ставил их рядом, как ни тасовал, никак не мог в одном торжественном концерте их представить, услышать. И не становились они рядом прежде всего потому, что концерт-то затевался ради открытия зала. Сыграть в одном варианте: будет знамением дальнейшей судьбы зала — шуму после исполнения будет столько, что потом ни одна живая душа сюда не явится. Сыграть наоборот: получится какая-то глупая буффонада, фарс, откровенная пошлость, композиционный кич — смеяться будут. Как ни тасуй, все плохо. А результат все-таки замечательный. Компьютер пожертвовал собой не зря. Но задачу он поставил из задач. Тут может быть или грандиозный скандал, или неслыханный успех.

Ткаллер ощущал, как скверное чувство растерянности овладевало им. Растерянности и смятения. Ведь если скандальный провал, то все надежды рушатся, все планы, весь труд пойдет насмарку. Хотелось с кем-то посоветоваться. С Кларой. Но телефон был отключен, окна наглухо зашторены.

Вспомнил Ткаллер Кураноскэ, вспомнил его поучение: первое благо в мире — наше спокойствие. Ткаллер тогда уже уловил хитрый оттенок в его словах. Неужели знал?.. Как скверно все-таки одному.

Ткаллер взял со стола партитуры, внимательно просмотрел, мельком глянул на мертвый компьютер и вышел из кабинета. Медленно, будто надеясь на какое-то озарение или подсказку, начал подниматься на третий этаж.