Ночь в тоскливом октябре

Глава 46

— Она настоящая? — спросил я. — Реальная татуха?

— Разумеется, она настоящая.

Может и настоящая, но непрофессиональная. Из тех татуировок, что человек может сам себе набить при наличии иглы, чернил, трясущихся рук и при полном отсутствии художественного таланта.

— Блин, чувак, — произнес я. — Чем ты вообще думал, когда это делал?

— Это не я сделал ее себе, дорогой мой приятель. Меня вообще особо не спрашивали.

— То есть, кто-то сделал это с тобой?

— О да.

Я, должно быть, выпучил глаза, словно оглушенная рыба, и Киркус это заметил.

— Быть может, тебе понравится об этом услышать, — сказал он. — Ты, похоже, питаешь особое пристрастие к различным экстравагантным мерзостям и болезненным патологиям. Возможно, я даже придусь ко двору в одном из твоих рассказов.

Я помотал головой:

— Нет, не стоит. Правда, не надо. Давай-ка ты наденешь свой галстук обратно?

— Пусть он послужит тебе заменой тому, что похитили Кауард и Моэм, — сказал он, и швырнул мне аскот. На полпути между нами, шелковый платок развернулся в воздухе и плавно опустился на пол.

Я подошел туда, сел на корточки и поднял его. Подойдя к Киркусу, я сказал:

— Представления не имел раньше, что ты их носишь, чтобы скрывать татуировку.

— Ты так считаешь?

— А разве не для этого?

— Для этого, а также потому, что это стильно.

Тихо рассмеявшись, я протянул ему галстук. Он выдернул его из моих пальцев.

По пути обратно к дивану, я услышал, как он говорит:

— Не буду тебе рассказывать всю печальную историю. Только вкратце.

— Ты не обязан вообще ничего мне рассказывать, — сказал я, садясь на диван.

— О, но история может оказаться как раз «в твоем вкусе», если можно так выразиться. Все очень мрачно, извращенно, жестоко, грязно и банально.

— А, ну спасибо. В таком случае, я должен это услышать.

— Я знаю.

— Если история так хороша, может, тебе лучше приберечь ее для Айлин, а то она скоро придет.

— Это вряд ли было бы подобающе, — он обернул платок вокруг шеи и начал завязывать галстучный узел. — Данная история предназначена сугубо для твоих ушей.

— Ты уверен, что хочешь мне ее рассказать?

— Таким образом мы оба станем хранителями определенных тайн друг друга.

— Ты сказал, что я смогу об этом написать.

— Когда-нибудь.

Я бросил взгляд на часы. Без четверти пять.

— Может, лучше в другой раз.

— О нет. Я настаиваю, — он сделал еще глоток вина, затем продолжил: — Я уверен, что пролог истории покажется тебе довольно знакомым: слишком чувствительный мальчик, растущий без отца, с неугомонной гипер-опекающей матерью. К мальчику пристают неандертальцы-одноклассники в школе. Он находит убежище в безопасности книжных страниц. Все это ужасно банально и предсказуемо…

Я отхлебнул вина и пожелал оказаться где-то в другом месте.

Если мне хоть немного повезет, Айлин позвонит в дверь прямо сейчас.

— Другие ребята насмехались и обзывали меня по-всякому.

«Прямо как Рудольф, Красноносый Олень Санты» — подумал я, и испытал странный позыв засмеяться. Затем осознал, что Киркуса зовут Руди, что и есть сокращение от Рудольфа. Его имя теперь казалось мне причудливой, и не-особенно-то-смешной шуткой.

— Я не мог и шагу ступить по школьному коридору, — пояснил он. — Чтобы кто-то не толкнул меня, подставил подножку или выбил из рук учебники. На переменах и обеденном перерыве, любимым их развлечением было схватить меня и запихнуть в мусорный бак. Иногда, несколько хулиганов стягивали с меня штаны и убегали с ними. И разумеется, меня регулярно били. Короче говоря, я рос без друзей, никому не доверял, боялся и презирал моих мучителей. Что, в общем-то, не сильно отличается от детства многих других парней.

— Я знаю таких, — сказал я. Вообще говоря, в свои школьные годы, я и сам находился разве что на ступеньку-другую выше в социальной иерархии, а дружил с пацанами, которым приходилось и похуже меня. Но я не мог сказать об этом Киркусу. Нельзя вот так сказать: «подумаешь, да один из моих лучших друзей был ботаном… или геем… или чернокожим… или евреем…» Может, это и правда, но просто нельзя такое говорить. Есть много таких вещей, про которые нельзя сказать.

Поэтому я промолчал про веселую компашку отбросов школьного общества, с которыми в те дни тусовался.

После глубокого вздоха, Киркус продолжил:

— Иронично, что меня обзывали педиком, гомиком и пидором задолго до того, как я приобрел какой-либо сексуальный опыт с кем бы то ни было: мальчиком, девочкой или утконосом. Очевидно, моя внешность и манеры были вполне достаточным поводом.

— Что-то совсем жесть, — сказал я.

— Ты можешь не верить, Эд, но я был добрым и мягким юношей. У меня тогда еще не сформировался ни этот равнодушно-циничный характер, ни самодовольная напыщенность, что тебя, по-видимому, столь раздражает.

— Без них тебя трудно представить.

— О, я был просто лапушкой.

Я тихо засмеялся.

— Однако, меня все равно ненавидели. Моим главным тираном был парень по имени Деннис Грант, довольно типичный школьный хулиган: сильный, толстый, уродливый и тупой. Он издевался надо мной постоянно и неустанно — обычно перед своими друзьями, разумеется, чтобы продемонстрировать, какой он крутой. И вот, однажды днем, я остался после уроков, чтобы помочь кому-то из учителей с каким-то делом. Когда я освободился, в коридоре никого уже не было. Кроме Денниса. Он поджидал меня там с ножом. Затащил меня в один из туалетов и заставил встать на колени. Потом он расстегнул ширинку и вытащил своего «Джорджа». Почему он называл его Джорджем, я понятия не имею.

Киркус попытался улыбнуться, но не смог. Его глаза вдруг влажно заблестели.

— Я сказал Деннису: «И что ты предлагаешь мне с этим делать?». Он сказал: «Ты знаешь, что с этим делать, пидор ебаный!» Я сказал: «А ты сам-то кто? От пидора слышу!» Это, как оказалось, была колоссальная ошибка… — пара слезинок скатилась по щекам Киркуса. Он вытер их тыльной стороной ладони. — Короче говоря, закончив избивать меня до полусмерти, Деннис все-таки познакомил меня со своим «Джорджем», прямо там, на вонючем полу школьного туалета. И таким образом, я впервые познал прелести гомосексуального образа жизни.

— Госссподи… — все, что я смог произнести.

— Немного не хватало романтики и заботы, — он вытащил платок, высморкался и со вздохом убрал его в карман. — Но мы, тем не менее, вместе покурили после акта.

— Это он сделал тебе наколку?

Киркус пожал плечами:

— Я так и не узнал, был ли автором этого шедевра Деннис, или его приятель Брэд.

— Этот Брэд тоже там был?

— О нет. Вовсе нет. Мы с Деннисом были вполне наедине в тот день в школьной уборной… И вполне наедине во все последующие наши встречи. По крайней мере, нам так казалось, до поры до времени.

— Было больше одного раза?

— Ох, мой дорогой Эдуардо! Деннис уединялся со мной после этого почти ежедневно.

— Ты не мог как-то помешать ему?

— Я не видел смысла пытаться. Дело было сделано, и он уже вошел во вкус. Как и я. Поначалу, это казалось мне чем-то чудовищным. Но прошло не так много времени, прежде чем я начал с нетерпением ждать наших встреч. Деннис был в некотором смысле великолепен, осмелюсь заметить.

Я постарался не выдавать своего ужаса. Киркус продолжил:

— К сожалению, его друг Брэд застукал нас с поличным одним прекрасным вечером в гараже у Денниса. Доблестно стараясь сохранить свою честь, Деннис изобразил из себя жертву моих нежеланных домогательств, после чего они вдвоем избили меня до потери сознания, — слегка погладив спереди свой аскот, он сказал: — Я пришел в себя на следующее утро, голым в мусорном контейнере за супермаркетом… С татуировкой из единственного, пожалуй, столь длинного слова, которое Деннис и Брэд могли грамотно написать.

— Боже мой, — пробормотал я.

— И тут и сказочке конец. Ну что, достаточно грязно и жестоко для твоего вкуса?

— Это ужасно, Руди. Гос-споди…

— Не худшее, что со мной случалось в жизни, но это и есть подлинная история моей татуировки.

— А что стало с Деннисом и Брэдом?

— Представления не имею, — сказал Киркус. — Я оставил все это в прошлом, когда приехал в Уилмингтон и поступил в университет. Не принес с собой оттуда ничего, кроме воспоминаний, шрамов и этой наколки.

— Ты бы мог, наверное, ее свести.

— О, безусловно, — вновь, он погладил свой шейный платок. — К сожалению, я к ней довольно сильно привязался.

— Если она так тебе дорога, то зачем ты ее прячешь?

— Это личное. Я делюсь этим лишь с определенными особо близкими друзьями. Такими как ты.

— Ааа…

— Ты же мой друг, не правда ли?

— Наверное, — сказал я, чувствуя легкую тошноту внутри. — В некотором смысле. То есть, ты нормальный парень, когда не ведешь себя как напыщенный самодовольный засранец.

— Ты тоже очень милый, — сказал он.

— Я был бы рад, если бы ты меня так не называл. И чтоб без всяких гейских штучек со мной, понял?

— А ты когда-нибудь пробовал?

— Нет, и не намереваюсь.

— Как говорил мудрец: «Не отвергай, пока не попробуешь».

— Не мудрец, а мудак какой-то это сказал.

— Ах, Логан! Ты не перестаешь меня изумлять. Есть ли на свете больший плебей, чем ты? — хмыкнув, он взял со столика свой бокал. Осушил его до дна, затем протянул в мою сторону. — Еще налей, будь любезен?