Новый Мир ( № 3 2008)

Китайский "велосипед". КНР. Парадоксы развития

Храмчихин Александр Анатольевич — заведующий отделом Института политического и военного анализа, публицист. Родился в 1967 году в селе Спас Красногорского района Московской области. Окончил физический факультет МГУ. Автор многочисленных публикаций на темы геополитики и военного строительства. В “Новом мире” печатается впервые.

Успехи КНР производят чрезвычайно сильное впечатление на остальное человечество, все чаще заставляя говорить о том, что наступивший век станет “веком Китая”. С начала реформ (1978) ВВП Китая вырос более чем в 12 раз. По размеру ВВП страна вышла на четвертое место в мире после США, Германии и Японии. Внешнеторговый оборот вырос за тот же период в 70 раз. За годы реформ в китайскую экономику привлечено более 600 млрд долларов прямых иностранных инвестиций. Золотовалютные резервы превысили 1 трлн долларов, по этому показателю страна вышла на первое место в мире. Выпуск различных видов продукции, в том числе машиностроения и сферы высоких технологий, увеличился даже не в разы, а на порядки.

Из “китайского чуда” делаются самые разные выводы. Китай начинают рассматривать как новую сверхдержаву, способную противостоять США, в чем одни видят угрозу, а другие — надежду. Для левых Китай становится живым доказательством того, что “социализм работает”, для либералов — того, что сокращение роли государства в экономике дает прекрасный эффект. При этом лишь немногие осознают характер стоящих перед КНР проблем.

Экономический рост Китая, который, как правило, превосходит плановые показатели, обычно принято рассматривать как “догоняющую модернизацию”. Цель ее — в короткий срок сократить отставание от наиболее развитых стран и даже обойти их. В Китае есть и другой взгляд: происходит лишь восстановление утраченных позиций, ведь всего двести лет назад Китай производил до трети мирового ВВП. Но у головокружительного роста есть третий аспект — это вынужденная мера. Китай — своего рода “велосипед”: если не ехать, он упадет.

Быстрый экономический рост Китаю необходим для того, чтобы избежать катастрофического ухудшения социальной ситуации. Политика сокращения роста населения не могла дать немедленного эффекта, поэтому на рынок труда продолжает выходить все больше людей, которые должны быть обеспечены работой. Сегодня 1 процент прироста ВВП дает менее 0,2 процента прироста занятости. По оценкам китайских экономистов, нынешний рост ВВП (8 — 9 процентов в год) создает до 10 млн рабочих мест в год, что как минимум вдвое ниже потребности.

На сегодняшний день безработица в городах достигла 30 млн человек, в деревне — 200 млн. У безработицы есть положительный эффект: высокая конкуренция на рынке труда обеспечивает Китаю одно из важнейших его преимуществ — низкие цены на китайские товары из-за крайней дешевизны рабочей силы. Но и отрицательный эффект очевиден — постепенное накапливание “горючего материала” социального недовольства.

Ситуация усугубляется тем, что в стране назрела необходимость реформы госпредприятий с целью повышения их эффективности. Это неизбежно приведет к высвобождению очень значительного количества рабочей силы. Кроме того, старые трудоемкие отрасли (включая кустарные предприятия), обеспечивающие сегодня большую часть занятости, объективно подошли к пределу спроса из-за невысокого качества продукции. Переток рабочей силы в сферу услуг, который мог бы исправить положение, сдерживается низким уровнем урбанизации и платежеспособного спроса.

При этом социальные проблемы Китая гораздо шире и глубже проблемы безработицы. Постоянные апелляции к “китайской модели социализма” многочисленных российских политиков и публицистов левой ориентации свидетельствуют о том, что для значительной части наших сограждан внешние символы (власть компартии, красное знамя, соответствующая риторика) гораздо важнее сути дела. Суть же в том, что сегодня ни одна страна мира не демонстрирует такого колоссального экономического расслоения и такого пренебрежения вопросами социальной защиты населения, как “социалистический” Китай.

Располагаемый доход населения в городах составляет около 12 тыс. юаней (около 1,5 тыс. долларов) в год, то есть немногим более 100 долларов в месяц. При этом доля городских жителей составляет лишь 42 процента населения КНР (и свыше 100 долларов в месяц зарабатывает не более 20 процентов населения страны). В деревнях, где соответственно проживает 58 процентов населения Китая (более 750 млн чел.), этот доход составляет около 3,6 тыс. юаней (450 долларов) в год. Следует напомнить, что уровень нищеты по методике ООН составляет 1 доллар в день, то есть 365 долларов в год. Таким образом, средний доход китайского крестьянина лишь немногим превышает этот уровень. В Китае пользуются другой статистикой. По ней численность бедных составила в 2005 году 23,65 млн человек, число лиц с низкими доходами — 40,67 млн человек. Эти цифры часто используются в качестве доказательства преимущества китайской модели (менее 70 млн бедных и нищих в стране с населением 1,3 млрд!). При этом, однако, не поясняется, что бедными в Китае считаются лица с годовым доходом менее 683 юаней (около 85 долларов), под низким доходом подразумевается доход 684 — 944 юаня (85 — 120 долларов). Хочется подчеркнуть еще раз, что это годовой, а не месячный доход. Человек, получающий более 10 долларов в месяц, не относится, по официальной китайской статистике, даже к категории лиц с низкими доходами.

Что касается социального обеспечения, то в этом плане за годы реформ отчасти произошел даже откат по сравнению с периодом до 1978 года. Социальное страхование и пенсионное обеспечение распространяются почти исключительно на городских жителей и возложены на предприятия. В итоге получается, что социальное обеспечение не снижает, а усиливает расслоение: на успешных предприятиях персонал получает высокую зарплату и социальные льготы, на множестве мелких предприятий — низкие доходы и никаких льгот и пособий.

Медицинское обслуживание остается очень дорогим, причем если горожане оплачивают 60 процентов общей стоимости медицинских услуг, то крестьяне — 90 процентов. При этом уровень медицинского обслуживания в деревнях остается крайне низким.

Похожая ситуация и с образованием. Формально в Китае десятилетнее среднее образование является обязательным и бесплатным. Фактически в деревнях лишь с 2005 года в центральных и западных провинциях отменена плата за обучение. На 2005 год средней школой охвачено лишь 52,7 процента детей (в 1978 году — 51 процент, то есть за годы реформ ситуация в данной сфере практически не изменилась).

Число пенсионеров в городах достигло 50,88 млн. Средний размер пенсии — 600 юаней (75 долларов) в месяц. На селе — 3,02 млн пенсионеров со средней пенсией 50 юаней (чуть более 6 долларов) в месяц. Таким образом, можно сказать, что на селе пенсионная система отсутствует. Вся система социального обеспечения в Китае сейчас находится, по сути, на уровне концептуальной проработки, внедрение ее в жизнь потребует очень много времени и средств.

Общий разрыв между городом и деревней настолько велик, что применительно к нему некоторые китайские ученые стали использовать известную формулу “одна страна — две системы” (традиционно эта формула существовала для обозначения принципа объединения Китая с Гонконгом и Макао, а в будущем, возможно, с Тайванем). Если город стремится выйти на уровень Европы, то деревня остается на уровне Тропической Африки.

Вполне естественно, что крестьяне отправляются на поиски работы в города, жители слаборазвитых провинций — в высокоразвитые (приморские) регионы. В итоге в 2000 году внутренняя миграция (количество людей, проживающих не по месту прописки) достигла 144,4 млн, то есть более 10 процентов населения страны! Внутренние мигранты в Китае являются, по сути, аналогом гастарбайтеров из стран СНГ в крупных российских городах. Эти люди зарабатывают гораздо больше, чем у себя на малой родине, но гораздо меньше, чем коренные горожане. Именно они обеспечивают “строительный бум” и рост розничной торговли. При этом мигранты не имеют абсолютно никаких прав. Учет смертности, рождаемости, заболеваемости (в том числе ВИЧ), безработицы, преступности в этой среде чрезвычайно затруднен, если вообще возможен.

К добровольным мигрантам добавляются мигранты вынужденные. Промышленная, торговая и транспортная инфраструктура, городское жилье требуют все больше площадей. Это ведет к отъему сельскохозяйственных земель, прилегающих к городам. Отъем этот в подавляющем большинстве случаев бывает либо вообще бесплатным, либо за чисто символические деньги. В результате крестьяне лишаются единственного источника дохода — земельного участка, пополняя ряды безработных на городских окраинах.

Помочь в решении проблем села могла бы ускоренная урбанизация. Однако в этом случае понадобятся огромные средства на обучение новых горожан необходимым профессиям, их трудоустройство и адаптацию в городах. Пока такие проблемы в Китае никто даже не пытался решать. Более того, ускоренная урбанизация приведет к дальнейшему росту городов и дополнительному обезземеливанию крестьян. В итоге “лекарство будет хуже болезни”.

Кроме того, сельскохозяйственных земель в Китае и так слишком мало, причем с каждым годом становится все меньше. Сейчас площадь пашни в Китае составляет 106,7 млн га, или 0,077 га на человека (в России — 0,84 га на человека). По методике ООН 0,05 га на человека считается критическим пределом. Если пахотные земли будут и дальше сокращаться, под угрозой может оказаться продовольственная независимость Китая.

Ситуация в социальной сфере создает в стране огромные психологические проблемы. Китайцы воспитаны в духе конфуцианской скромности и добродетели и маоистской всеобщей уравниловки, причем последнюю значительная часть граждан КНР застала “живьем”. Более того, коммунистическая идеология до сих пор остается в Китае официальной. Однако и конфуцианство, и коммунизм находятся в разительном противоречии с сегодняшней действительностью. Дело усугубляется сильнейшей, причем продолжающей расти коррупцией. Еще десять лет назад партийное руководство обратило внимание на эту проблему, однако до сего дня ситуация лишь ухудшается. Совокупность указанных факторов ведет к тому, что доверие к власти в обществе подорвано. Все более массовыми становятся социальные протесты. Так, по официальным данным Министерства общественной безопасности КНР, в 1994 году в Китае было 10 тыс. акций протеста, в 2003-м — 58 тыс., в 2004-м — 74 тыс., в 2005-м — 87 тыс. Число участников выступлений приблизилось к 5 млн человек. Учитывая богатый исторический опыт крестьянских восстаний, которые несколько раз приводили к свержению императорских династий, это не может не тревожить руководство КНР. И “план по валу” становится важнейшим, если не единственным источником решения социальных проблем. При этом, увы, он порождает другие, не менее серьезные.

По большинству природных ресурсов в расчете на душу населения Китай существенно отстает от среднемировых показателей. Обеспеченность пахотными площадями составляет менее 40 процентов среднемирового уровня, лесами — менее 14 процентов, минеральными ресурсами — 58 процентов. За исключением угля Китай испытывает серьезный недостаток практически всех видов полезных ископаемых, а примерно половина из них близка к исчерпанию. Низкая обеспеченность природными ресурсами усугубляется крайней расточительностью действующей модели экономического роста. Китай производит пока лишь 4 процента мирового ВВП, но на его долю приходится 7,4 процента мирового потребления нефти, 31 процент угля, 30 процентов железной руды, 37 процентов стального проката, 25 процентов алюминиевого сырья и 40 процентов цемента.

Конечно, не один Китай нуждается в сырье и не он один расходует его неэкономно. Но он один неэкономно расходует его в таких гигантских количествах. Китай с согласия остального мира превратился во “всемирный сборочный цех”. Он развивает в первую очередь именно физическую экономику, поэтому проблема нехватки ресурсов становится в высшей степени серьезной. Начальник Госуправления геологической разведки КНР Мэн Сяньлай заявил, что “дефицит ископаемых ресурсов уже стал одним из ключевых факторов, тормозящих процесс экономического и социального развития страны”.

Объем производства сырой нефти с 1980 по 2005 год вырос с 105 до 181,4 млн т. Однако с 1995 года Китай стал чистым импортером нефти. В 2000 году он импортировал 97,5 млн т, в 2005-м — 126,8 млн т. Возможности наращивания собственной добычи, видимо, исчерпаны, а потребности будут неизбежно расти. В 2003 году китайские ученые разработали три сценария развития энергетики страны до 2020 года. К этому сроку, в соответствии с данными сценариями, потребности страны в нефти могут составить от 450 до 610 млн т при том, что, как уже было сказано, собственная добыча вряд ли достигнет даже 200 млн т. Таким образом, Китай попадает в критическую зависимость от нефтяного импорта. Причем действительность превосходит самые худшие ожидания. Указанные сценарии прогнозировали потребление нефти в 2005 году не более 290 млн т, в реальности оно достигло 310 млн т (по этому показателю Китай вышел на второе место в мире после США). При этом, однако, в 21 из 31 региона Китая имеет место дефицит энергомощностей и введены ограничения на потребление электроэнергии. Данная ситуация особенно неприятна в условиях быстрого роста цен на нефть на мировом рынке и серьезного обострения военно-политической обстановки на Ближнем и Среднем Востоке. Чтобы закупать нефть, Китаю нужно все больше денег, то есть все больше нефти. Порочный круг замыкается.

Заменителем нефти в энергетике мог бы стать уголь — единственный природный энергоноситель, с коим Китай пока не испытывает проблем. Однако руководство страны вынуждено, наоборот, снижать размеры угольной энергетики, поскольку сталкивается с еще одной проблемой, пожалуй, более серьезной, чем даже проблема ресурсов, — экологической.

На совещании в апреле 2006 года премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао заявил, что “охрана окружающей среды уже стала слабым звеном в социально-экономическом развитии нашей страны”. Треть территории страны находится под воздействием кислотных дождей. Главная причина — продукты сгорания угля. Китай потребляет 8 — 9 процентов мировой энергии, но дает 13,5 процента выбросов углекислого газа и 15,1 процента (25,49 млн т) — двуокиси серы (по этому показателю Китай занимает первое место в мире). Несмотря на нехватку электроэнергии, в 2005 году по экологическим соображениям прекращено строительство 32 электростанций, которые должны были вырабатывать 17,11 млн кВт и в строительство которых было вложено около 20 млрд юаней.

Урбанизация может еще больше обострить проблемы из-за автомобилизации (которая к тому же ведет к росту потребления нефти). Уже к концу 2002 года в Китае было 20 млн автомобилей. Они загрязняют атмосферу гораздо сильнее, чем в развитых странах, поскольку качество топлива намного ниже мирового уровня. 2/3 китайских городов по качеству воздуха не отвечают стандартам, при этом половину выбросов дает транспорт. Из 20 самых загрязненных городов мира 16 находятся в Китае.

Деградируют более 90 процентов естественных степей. Сегодня опустынено 20 процентов территории страны, ежегодно площадь пустынь увеличивается на 3,4 тыс. кв. км. Отравлено 80 процентов всех водоемов. Бассейны трех рек, где проживает более половины населения страны, утратили способность к естественной регенерации. Общий объем жидких стоков достиг 52,5 млрд т в 2005 году (промышленных — 24,3, бытовых — 28,1).

В сентябре 2005 года был обнародован официальный китайский “Доклад о расчете „зеленого ВВП” Китая за 2004 г.”. По нему потери от загрязнения окружающей среды составили 511,8 млрд юаней, или 3,05 процента ВВП. Однако большинство независимых наблюдателей считает, что реальная ситуация намного хуже.

Руководство страны уже много лет бьет тревогу по поводу экологической ситуации. Планы снижения выбросов вредных веществ носят прямой директивный характер. Однако выполнить их не удается, ситуация лишь ухудшается. Так, на 10-ю пятилетку (она закончилась в 2005 году) была поставлена задача снизить объем выбросов в атмосферу на 10 процентов. На деле же произошел рост этого объема на 27 процентов.

В целом партийно-политическое руководство Китая в последние годы признало порочность прежней концепции, в соответствии с которой фактически единственным критерием развития страны был процент роста ВВП. Более того, признано, что “рост” и “развитие” отнюдь не обязательно являются синонимами. Теперь ставятся задачи строительства гармоничного общества под лозунгом “человек — основа всего”, преодоления основных противоречий и диспропорций (между городом и деревней, между приморскими и внутренними регионами, между промышленным развитием и экологической обстановкой). Для этого предполагается больше внимания уделять социальной защите населения, природоохранным мероприятиям. Производство должно стать более наукоемким, должна быть на основе научных достижений существенно повышена производительность труда.

Однако эти меры сами по себе требуют очень высоких расходов — на образование, НИОКР (Научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы), очистные сооружения, социальную систему, то есть для их обеспечения нужны большие доходы (не очень понятно, откуда их взять, кроме прежнего “плана по валу” прежними методами). Кроме того, они займут достаточно много времени (например, по самым оптимистичным оценкам выйти на нулевое загрязнение окружающей среды удастся не раньше 2030 года). Неизвестно, есть ли это время в распоряжении руководства КНР. Главное же в том, что интенсификация производства, рост производительности труда автоматически приведут к существенному росту безработицы. А рост заработной платы отнимет важнейшее конкурентное преимущество китайской экономики — низкие цены на продукцию. Очередной порочный круг замыкается.

Внутри указанных порочных кругов находятся и другие круги, “поменьше”. Например, обезвоживание и опустынивание, характерное для большинства регионов Китая, заставляет крестьян бежать в города. Чтобы обеспечить их работой, нужно развивать промышленность, которая требует все больше воды. Что ведет к дальнейшему обезвоживанию и опустыниванию.

В основе всех китайских проблем лежит, видимо, главная проблема страны — демографическая. Люди традиционно считались главным ресурсом Китая. Установку на максимальную рождаемость дал и Мао Цзэдун. В итоге население КНР в 1949 году составляло примерно 550 млн, а в 1982 году оно достигло 1015,9 млн, в 2004 году — 1,3 млрд. Это при том, что, по мнению китайских ученых, оптимальная численность населения Китая должна составлять 700 — 800 млн человек.

Лишь после смерти Мао руководство КНР осознало, что дальнейший рост населения ведет к катастрофе из-за нарастающей нехватки ресурсов. В итоге сначала на декларативном, а затем и на законодательном уровне была выработана установка “одна семья — один ребенок”, которая проводится в жизнь уже три десятилетия (в крестьянских семьях, впрочем, разрешено иметь второго ребенка в том случае, если первый — девочка). По оценкам китайских ученых, если бы не эта политика, население страны уже достигло бы 1,6 млрд человек. Сейчас коэффициент рождаемости в Китае один из самых низких в мире — 1,22 рождения на 1 женщину (некоторые эксперты считают, что он достигает 1,8, что, однако, также ниже уровня простого воспроизводства, составляющего 2,1). Тем не менее из-за огромных абсолютных значений и снижения смертности рост населения, пусть и значительно более низкими темпами, чем раньше, не прекращается. На трудовой рынок продолжает поступать рабочая сила, значительная часть которой является избыточной. При этом новая демографическая политика уже породила новые, беспрецедентные проблемы.

Одной из них является быстрое старение населения Китая. В 2003 году численность людей старше 60 лет достигла 134 млн человек (10 процентов населения). Численность старших возрастных групп растет вдвое быстрее, чем население в целом. Это в основном повторяет тенденции, характерные для стран Запада, однако там процесс старения населения был гораздо более медленным и начался, когда ВВП на душу населения составлял 5 — 10 тыс. долларов (в Китае он менее 2 тыс. долларов). Поэтому в Китае старость и бедность стали синонимами. При этом обязанность заботы о пожилых людях в КНР официально возложена на семью. Пенсия является источником доходов лишь для 15,6 процента пожилых людей, причем в деревне социальная поддержка пожилых полностью отсутствует. Уменьшение числа детей в перспективе приведет к тому, что значительная часть пожилых людей останется вообще без средств к существованию. Если же развивать систему социального страхования и пенсионного обеспечения, как это вроде бы намерено делать руководство страны, то через 20 — 30 лет возникнет огромная нагрузка на работающих. Все меньшее число трудоспособных должно будет содержать все большее число пенсионеров. После 2030 года число лиц старше 60 лет будет составлять от 21,3 процента от 27,4 процента населения, причем изменить эту ситуацию уже невозможно.

Пока же обеспечение родителей и официально, и в соответствии с традицией возлагается на сыновей, которые являются продолжателями рода и наследниками. Поскольку ребенок теперь должен быть один, а пол ребенка можно определить до его рождения ультразвуковым методом, это привело к совершенно неожиданному эффекту — очень сильному перекосу в половой структуре в младших возрастных группах. При норме 102 — 107:100 в Китае соотношение новорожденных мальчиков и девочек достигает как минимум 117:100, в отдельных провинциях составляет 130:100, а в деревне местами доходит до 152:100.

По переписи 2000 года общее превышение мужчин над женщинами составляет 38 млн человек (640,3 — 602,3 млн). Однако 47,1 процента этого превышения (17,9 млн) приходится на возрастную группу до 15 лет (151,2 млн мальчиков, 133,2 млн девочек), хотя общая доля этой группы в населении — 22,89 процента. В возрастной группе до 5 лет мальчиков на 20 процентов больше, чем девочек (в некоторых глухих деревнях мальчиков младше 10 лет в 4 раза больше, чем девочек соответствующего возраста!). Таким образом, в ближайшие годы в брачный возраст начнет вступать поколение, в котором до 20 млн молодых людей не будут “обеспечены” невестами. Социальные последствия такого явления предсказать очень сложно. Китайское руководство уже несколько лет назад ввело запрет на определение пола ребенка до рождения, но практически никакого эффекта он не возымел, разрыв в половой структуре продолжает расти.

Об отмене политики “одна семья — один ребенок” в настоящее время и в обозримом будущем не может быть и речи, стране не хватит ресурсов для того, чтобы “переварить” всплеск рождаемости. Однако такой всплеск (особенно на селе) может произойти стихийно из-за неприемлемости нынешней ситуации для очень значительной части населения. При этом существует и противоположный вариант — коренная смена репродуктивного поведения. Однодетная или даже бездетная семья станет уже не результатом административного принуждения, а сознательным выбором, как это сегодня имеет место во многих западных странах и в России. В крупных городах Китая это наблюдается уже сегодня. Развод или даже полный отказ от создания семьи перестали подвергаться моральному осуждению. Более того, в крупных городах высокоразвитых восточных провинций у молодежи зафиксирован феномен, который психологи и социологи назвали “брачной фобией”. Для молодых людей, выросших в однодетных семьях, все более характерны эгоцентризм, нарциссизм, инфантилизм, нежелание брать на себя серьезные семейные обязательства. До 17 млн супружеских пар в современном Китае не желают иметь даже единственного “разрешенного” ребенка. Во многом это определяется тем, что в материальном плане, в том числе и для обеспечения жизни в старости, выгоднее делать непрерывную карьеру, при этом не обременяя себя детьми. Если такое репродуктивное поведение станет доминирующим, то через два-три десятилетия начнется быстрое падение численности населения страны, причем при сохранении половых диспропорций оно будет особенно быстрым. В итоге от избытка рабочей силы страна перейдет к ее нехватке, а старение населения сделает нагрузку на работающих непомерной. Самым тяжелым, видимо, будет смешанный вариант: всплеск рождаемости в деревне (ведущий к полной нищете) при суженном воспроизводстве населения в городе. Тогда формула “одна страна — две системы” применительно к городу и деревне утратит всякий элемент метафоричности. Неясно только, смогут ли “две системы” сосуществовать в рамках “одной страны”.

По-видимому, любая проблема Китая по отдельности вполне решаема. Беда в том, что решение одной проблемы усугубляет одну или несколько других. Именно это сочетание “разнонаправленных” проблем с их масштабом делает сам Китай огромной проблемой и вызовом для всего человечества. Сегодня мировая финансовая система фактически держится на Китае, который владеет колоссальным объемом американских долговых обязательств. Очень значительная, причем увеличивающаяся, часть самых разнообразных потребительских товаров производится в Китае по низким ценам, так радующим западных обывателей. Исчезновение или резкое подорожание этих товаров стало бы сильным шоком для очень многих. Экологическая обстановка в Китае начинает всерьез влиять уже не только на окружающие страны, но и на всю планету (пыльные бури иногда уже добираются до Северной Америки). В случае возникновения в Китае серьезных проблем гуманитарного характера человечество просто не сможет ему помочь из-за колоссальной численности населения страны.

Нынешняя градуалистская политика китайского руководства (медленное, постепенное, эволюционное движение) большинству отечественных и западных наблюдателей представляется не просто правильной, но единственно возможной. Вполне вероятно, что это так, но неясно, есть ли у руководства КНР временной ресурс для продолжения такой политики, учитывая, что многие проблемы имеют тенденцию усугубляться (например, всего 15 лет назад Китай был экспортером нефти, а сегодня стал вторым после США импортером). С другой стороны, совершенно непонятно, какую политику можно предложить в качестве альтернативы.

Разумеется, психологически проще всего предположить, что Китай и дальше будет “выворачиваться” из всех проблем благодаря стратегическому видению руководства страны и долготерпению ее народа. При этом страна продолжит проводить разумную и сбалансированную внешнюю политику.

Тем не менее количественные изменения различных параметров системы “Китай” могут перейти в качественные, что приведет к коренному изменению ситуации.

Например, в новое качество перейдет китайская экономика, которая обеспечит возможность того самого гармоничного развития, которое планирует руководство страны, без снижения темпов роста (а может быть, и с дальнейшим наращиванием этих темпов). Китайская цивилизация докажет, что она недаром является единственной древней цивилизацией, дожившей до наших дней. XXI век действительно станет веком Китая, причем эта страна окажется не второй сверхдержавой, а единственной, сменив в этом качестве США. Как поведет себя Китай в такой ситуации — предмет очередной серии гаданий.

В новое качество могут, однако, перейти все вышеописанные проблемы, в результате чего после ряда потрясений система “Китай” стабилизируется на гораздо более низких уровнях по показателям “экономика”, “население”, а возможно, и “территория”. Сработает еще одна проблема — региональный разрыв между востоком, получившим почти все выгоды от реформ, и остальным Китаем.

ВРП приморской юго-восточной провинции Гуандун в 90 раз больше, чем ВРП Тибетского автономного района. Если бы регионы Китая рассматривались как отдельные страны, Гуандун по размерам экономики входил бы в первую тридцатку, обходя, например, Аргентину. Тибет же находился бы в районе 130 — 140-х мест в компании Нигера, Малави и Таджикистана.

Средний годовой доход жителя Тяньцзиня (один из четырех городов центрального подчинения) на конец 2004 года составлял 21 тыс. юаней. Средний годовой доход крестьянина из южной провинции Гуйчжоу на конец 2004 года составлял 1721 юань, то есть в 12 раз меньше.

Про тибетский и синьцзянский этнический сепаратизм известно хорошо. Однако ни тот, ни другой в растущем Китае шансов не имеют. Во-первых, руководство КНР умело сочетает политику кнута (жесткое, без оглядки на мнение “цивилизованного мира”, подавление сепаратизма) и пряника (значительные вложения в развитие Тибетского и Синьцзян-Уйгурского автономных районов). Во-вторых, оно успешно проводит политику китаизации обоих регионов, целенаправленно переселяя туда ханьцев. Которых постепенно становится больше, чем “аборигенов”. Поэтому угроза целостности Китая в случае обострения внутреннего кризиса может прийти с прямо противоположной стороны — с востока.

Пояс приморских городов и провинций (Пекин, Тяньцзинь, Шанхай, Хэбэй, Шаньдун, Цзянсу, Чжэцзян, Фуцзянь и Гуандун) и так называемый “Центр” (Шаньси, Хэнань, Аньхой, Цзянси, Хубэй, Хунань; в Китае, как и в России, “Центром” называется окраина страны, только не западная, а восточная) в совокупности занимают чуть более 20 процентов территории Китая. В них проживает примерно 62 процента его населения. При этом они дают не менее 75 процентов ВВП, на них приходится более 90 процентов иностранных инвестиций, практически все высокотехнологичные предприятия, построенные за годы реформ. Уровень жизни в этой группе регионов существенно выше, чем в остальном Китае. Поэтому здесь уже сейчас оформляется отношение к остальному Китаю как к досадной обузе.

Ситуация усугубляется тем, что с исторической точки зрения Восток и Центр — это более или менее и есть “собственно Китай”. Большую часть своей истории он находился именно в этих границах, а расширяясь за них, неизменно достаточно быстро терял завоеванное. До нынешних границ (местами и дальше их) Китай расширила маньчжурская династия Цин (1644 — 1911). Оккупировав сначала сам Китай, маньчжуры продолжили внешнюю экспансию, захватив Монголию, Джунгарию, Приамурье (уже вошедшее к концу XVII века в состав России), Урянхайский край (нынешнюю Тыву), Тибет. То есть все те территории, экономическая целесообразность содержания которых в составе КНР неочевидна. Соответственно экономический сепаратизм развитого востока имеет не меньше исторических оснований, чем этнический сепаратизм нищего запада. Пока Китай растет и крепнет, никакого сепаратизма, разумеется, быть не может. Но в случае серьезного внутреннего кризиса он практически неизбежен. Руководство страны это прекрасно понимает. И создает в стране новую идеологию, которая постепенно вытесняет коммунистическую, входящую во все более разительное противоречие с реальностью. Это националистическая идеология, оправдывающая необходимость существования, а возможно, и расширение нынешнего Китая.

На предыдущем, XVI съезде КПК была выдвинута установка “неуклонно возвышать и внедрять национальный дух”, что было названо стратегической задачей и, более того, условием, необходимым для самого выживания китайской нации, а следовательно, и китайского государства. При этом официальный статус получает концепция “чжунхуа миньцзу” — единой китайской нации. Она подразумевает формирование у граждан страны надэтнической государственной идентичности.

Казалось бы, в такой доктрине нет ничего плохого. Скажем, для России сейчас в высшей степени актуальна проблема формирования надэтнической государственной идентичности, единой российской гражданской нации. Однако в китайской концепции присутствуют моменты в высшей степени специфические.

К истории Китая причисляется не только история ханьского этноса и народов, покоренных цинами хотя бы на короткий период (например, тувинцев, казахов, киргизов), но и история тех народов, которые захватывали Китай (чжурчжэней, монголов, маньчжуров). Соответственно в качестве территориальных приобретений Китая современные китайские историки представляют результаты завоеваний неханьских государств (например, монгольского и маньчжурского). Национальным героем Китая признается Чингисхан, который в реальности выступал по отношению к Китаю в качестве жестокого поработителя. Реальность отходит на второй план на фоне того, что монгольская империя, простиравшаяся в XIII — XV веках на значительную часть Евразии, сегодня объявляется китайским государством (тем более что формально монголы действительно основали в Китае свою династию Юань, свергнутую китайцами в 1368 году).

На Россию это, к сожалению, влияет в наибольшей степени. По Нерчинскому договору 1689 года, который Цины навязали нам силой, она потеряла Приамурье (причем к тому моменту русские жили не только на левом, но и на части правого берега Амура), которое Китай не пытался осваивать ни до, ни после этого договора. По Айгуньскому договору 1858 года и Пекинскому договору 1860 года Россия вернула себе часть утраченных земель, установив нынешнюю границу по Амуру и Уссури. Однако в Китае даже Нерчинский договор рассматривается как уступка с китайской стороны, а Айгуньский и Пекинский договоры однозначно называются “несправедливыми” и “неравноправными”. Уже в 1926 году Китай предложил СССР восстановить границу по Нерчинскому договору (по вершинам Станового хребта).

На консультациях в Пекине по поводу уточнения прохождения линии границы в 1964 году Китай официально заявил, что 1540 тыс. кв. км отторгнуто Россией по неравноправным договорам, в том числе по Айгуньскому — более 600 тыс., по Пекинскому — более 400 тыс. И подобная трактовка истории не изменилась в Китае до сего дня, хотя официально руководители КНР заявляют, что территориальных претензий к России не имеют.

К этому добавляется проблема китайской миграции в Россию. Она волнует значительную часть населения нашей страны, хотя подавляющее его большинство ничего не слышало о “чжунхуа миньцзу” и не имеет ни малейшего понятия о том, чем Нерчинский договор отличается от Пекинского. При этом нельзя не видеть связь проблемы миграции с внутренними проблемами Китая (особенно с перенаселенностью и безработицей), а также с вышеупомянутыми историческими концепциями.

Спор о количестве мигрантов принял уже в значительной степени схоластический характер, так как сколько-нибудь точной статистики не имеют ни ученые, ни государственные органы. В различных работах на эту тему приводится множество цифр, являющихся, однако, лишь личными оценками авторов. Практически все они сходятся на том, что на данный момент говорить о “демографической экспансии” Китая в Россию неправомерно. Однако многие из них признают, что в будущем этот вариант отнюдь не исключен.

В. Гельбрас провел наиболее подробное исследование данной проблемы, включая социологические опросы китайских мигрантов в России. Вот ряд выводов, которые он делает в своей книге “Китайская реальность России” (М., ИД “Муравей”, 2001).

“Приходится констатировать явления, способные действительно создать угрозу государственно-национальной безопасности страны, — во-первых, самоорганизация китайцев в землячества, которые развиваются быстрыми темпами на всей территории страны (в т. ч. и на криминальной почве), во-вторых, „теневой” характер их хозяйственной деятельности. Они достигли в своем саморазвитии уровня самодостаточности, способности принимать и обеспечивать укоренение в России значительного числа мигрантов”.

“Миграционный поток из КНР в Россию, со всеми присущими китайской миграции особенностями, в т. ч. с применением самых различных методов легального и нелегального проникновения и укоренения на чужой территории, набирает силу”. “Китайцы станут второй по численности национальной группой населения России со всеми вытекающими из этого последствиями”.

“Большинство российских китаеведов убеждены, что, будучи с детства воспитанными в духе незаконного отчуждения Россией большой части территории Китая, проникнутыми идеями борьбы с последствиями былого унижения захватчиками китайской нации, многие китайцы едут в Россию с мыслями о том, что они селятся на исконно китайской земле”.

“Чем бы ни занимались китайцы в России, особенно в ее дальневосточных областях, они преисполнены сознания, что они лишь временно мирятся с „исторической несправедливостью”, выражающейся в принадлежности Приморья и Приамурья России”.

“Есть немало оснований для существования в России настроений недоверия и подозрительности относительно истинных целей китайской политики”.

В этой связи нельзя не обратить внимания на статью 50 конституции КНР: “КНР охраняет надлежащие права и интересы китайцев, проживающих за границей, законные права и интересы китайцев, вернувшихся на родину, и проживающих в Китае членов семей как тех, так и других”. В этой статье говорится не о “гражданах КНР”, а о “китайцах”, именно она стала предлогом для агрессии против Вьетнама в 1979 году. Более того, новое руководство КНР специально объявило о защите интересов всех китайцев, независимо от страны проживания.

Сопоставление фактов позволяет сделать предположения о том, каковы реальные цели китайского руководства применительно к России (и некоторым другим соседним с Китаем странам).

Как уже говорилось, концепция единой китайской нации и культивирование восприятия своей страны как “всеми обиженной” имеет в Китае вполне прагматические внутренние цели — идейное сплочение населения, противодействие этническому и экономическому сепаратизму. Территориальные претензии к соседям также имеют узкую утилитарную сиюминутную цель — добиться “рационального”, то есть выгодного китайской стороне, решения пограничных и иных политических и экономических вопросов. И кстати, Китай неизменно добивается в этом успеха, получая от всех своих соседей территории, коими ранее не владел (хотя и не очень большие по размеру). Наиболее ярким примером этого является, конечно, получение КНР острова Тарабаров и части Большого Уссурийского острова на Амуре напротив Хабаровска в октябре 2004 года. И с географической, и с международно-правовой точки зрения эти острова однозначно принадлежали России. Сдача немалой и имеющей существенное стратегическое значение территории в мирное время страной, являющейся ядерной сверхдержавой, причем без всяких уступок с другой стороны, не имеет аналогов в современной истории.

Наконец, экспорт рабочей силы также имеет очевидное утилитарное значение — сброс социальной напряженности и получение валютных поступлений.

Совокупностью этих мер Китай выигрывает время, оттягивает наступление кризиса и пытается предотвратить его вообще, не выходя за рамки нынешней градуалистской политики. Может быть, ему это удастся, тогда все наши опасения окажутся необоснованными. Однако нельзя не учитывать возможности реализации другого сценария.

Как писал замдиректора китайского Института Восточной Европы, России и Средней Азии профессор Ли Цзинцзе, “если бы у Китая были экспансионистские поползновения и территориальные претензии в отношении России, то почему бы ему не переждать 20 — 30 лет, чтобы, став экономической и военной сверхдержавой (как предсказывают многие в России) и далеко превзойдя Россию по совокупной мощи, вновь не начать с ней переговоры по пограничной проблеме”. Употребление в этой фразе слова “вновь” может означать, что именно таким образом Китай и будет действовать в том случае, если “далеко превзойдет Россию по совокупной мощи”, а ныне действующие соглашения будет выполнять до тех пор, пока (и если) не достигнет такого превосходства. В этом случае очень пригодится и вышеописанная историография (как идейное обоснование), и мигранты на территории России (как “пятая колонна”).

Видимо, подобный сценарий может быть применен и в том случае, если китайское руководство увидит, что серьезный внутренний кризис становится неизбежным. И решит, что единственным способом избежать его является внешняя экспансия, обеспечивающая захват территорий и ресурсов и отвлекающая население от внутренних проблем. Другими словами, экспансия будет рассматриваться как “меньшее зло”. И здесь не может не напрашиваться вопрос о возможности военной формы экспансии.

Вооруженные силы Китая строятся в соответствии с концепцией “стратегических границ и жизненного пространства”, которая разработана для обоснования и правомочности ведения ВС Китая наступательных боевых действий. Концепция основана на той точке зрения, что рост населения и ограниченность ресурсов вызывает естественные потребности в расширении пространства для обеспечения дальнейшей экономической деятельности государства и увеличения его “естественной сферы существования”. Предполагается, что территориальные и пространственные рубежи обозначают лишь пределы, в которых государство с помощью реальной силы может “эффективно защищать свои интересы”. “Стратегические границы жизненного пространства” должны перемещаться по мере роста “комплексной мощи государства”. Концепция подразумевает перенесение боевых действий из приграничных районов в зоны “стратегических границ” или даже за их пределы, при том что причинами военных конфликтов могут стать сложности на пути “обеспечения законных прав и интересов Китая в АТР” (Азиатско-Тихоокеанском регионе).

Долговременная программа строительства вооруженных сил Китая состоит из трех этапов. По окончании первого (2000 год) ВС достигли способности защитить жизненные интересы Китая, в том числе путем успешного ведения локальных войн низкой и средней интенсивности по всему периметру границы, а также “эффективно сдерживать и устрашать потенциальных противников”. На втором этапе (2010 год) ВС должны превратиться в силу, “гарантирующую расширение стратегических границ и жизненного пространства”. На третьем этапе (2050 год) должны быть созданы ВС, способные “одержать победу в войне любого масштаба и продолжительности с использованием всех средств и способов ведения вооруженной борьбы”.

В сентябре 2006 года Китай провел беспрецедентные по масштабам десятидневные учения Шэньянского и Пекинского военных округов Народно-освободительной армии Китая (НОАК, официальное название ВС Китая), двух самых мощных по своему потенциалу из 7 китайских военных округов. Именно эти округа прилегают к границе с Россией, Шэньянский противостоит Дальневосточному, а Пекинский — Сибирскому военному округу ВС РФ. В ходе учений части Шэньянского ВО совершили бросок на расстояние 1000 км на территорию Пекинского ВО, где провели учебное сражение с частями этого округа. Передислокация проводилась как своим ходом, так и по железной дороге. Целями учений стали отработка навыков маневрирования армейскими соединениями на большом удалении от мест базирования и повышение уровня управления тыловым обеспечением войск.

Подобный сценарий учений трудно рассматривать иначе как подготовку к войне с Россией, причем отрабатывается наступление, а не оборона. Применительно к Тайваню (а также, например, к Юго-Восточной Азии) указанный сценарий не имеет смысла из-за несравненно меньшей глубины театра военных действий и других природно-климатических условий (кроме того, на эти направления ориентированы другие военные округа НОАК). Отрабатывались глубокие наступательные операции на суше, в горно-степной местности, их объектами для Китая могут быть лишь Россия и Казахстан. Рельеф той местности, где проходили учения, аналогичен забайкальскому, а 1000 км — это расстояние от российско-китайской границы по р. Аргунь до Байкала. Против Казахстана расположен Ланьчжоуский военный округ НОАК, он в указанных учениях участия не принимал и своих не проводил. Учения проводили именно Шэньянский и Пекинский округа. К сожалению, факт проведения данных учений не нашел практически никакого отражения в российской научной литературе, очень краткие сведения о них дала лишь газета Минобороны РФ “Красная звезда”.

Надо учитывать очень высокую роль ВС в политической жизни Китая (главным руководящим постом в китайской властной иерархии считается не пост генсека ЦК КПК и тем более не пост председателя КНР, а пост председателя Центрального военного совета), а также практическую безграничность людских ресурсов. Очень высокая безработица среди молодежи и “дефицит невест” делают высокие собственные потери в ходе боевых действий не просто допустимыми, но, возможно, даже желательными для военно-политического руководства страны. Наличие у России ядерного арсенала не может считаться панацеей, поскольку Китай также имеет ядерный арсенал. Превосходство России в средствах доставки ракет межконтинентальной дальности (которая в данном случае является избыточной) у КНР во многом нивелируется значительным числом ракет средней дальности, которые при наличии между странами общей границы играют роль стратегических. Россия не имеет таких ракет, поскольку связана положениями советско-американского договора о РСМД.

В связи с этим можно сделать вывод, что изучение перспектив развития Китая и его влияния на российско-китайские отношения требует большего внимания, более комплексного подхода и меньшей политико-идеологической табуированности. Это не тот случай, когда можно позволить себе ошибиться.