Новый Мир ( № 3 2008)

Периодика

“АПН”, “АПН — Нижний Новгород”, “Вести”, “Взгляд”, “Волга-ХХI век”,

“Двоеточие”, “Завтра”, “Интерпоэзия”, “Искусство кино”,

“Коммерсантъ/Weekend”, “Крещатик”, “Литературная газета”,

“Литературная Россия”, “Московские новости”, “НГ Ex libris”, “Нева”,

“Независимая газета”, “Новая газета”, “Новая Юность”, “Новый берег”, “Огонек”, “Органон”, “Политический журнал”, “Правая.ru”, “Русский Журнал”,

“Русский репортер”, “Спецназ России”, “Топос”, “TextOnly”,

“Toronto Slavic Quarterly”, “Эксперт”

Александр Агеев. Конвенция против энтропии. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2007, № 12 .

“Я не буду здесь устраивать пробежку по статьям этого тома [Сергея Чупринина „Жизнь по понятиям”] — какие-то мне нравятся, какие-то нет, какие-то кажутся лишними (ну очень много научной и ненаучной фантастики!). Странно как-то писать путеводитель по путеводителю. Я лучше вот про что скажу: сдается мне, что мы вступаем в новую эпоху упрощения всего (называется это энтропия — переработка сложной системы в простую, после чего система умирает). Готов или не готов я принять принципы конвенциональности или ту степень эстетической толерантности, которую предлагает Чупринин, я все равно чувствую: такие вот книжки реально противостоят энтропии. Они пишутся в защиту сложности системы. Тут простая штука: человеку всегда проще решить проблему по принципу „или — или”, но очень трудно по принципу „и — и””.

См. также: Максим Кронгауз, “Лексикографический невроз, или Словарь как способ поговорить” — “Новый мир”, 2007, № 6.

См. также: Алла Латынина, “Словарь как литературный жанр” — “Новый мир”, 2007, № 6.

Айвенго. “бывает...” и др. — “Волга-ХХI век”, Саратов, 2007, № 11-12 .

уснул петух

уснули куры

не спит лишь

деятель культуры

Игорь Алексеев. “Властитель дум — хлопотная должность…” Беседу вела Диляра Тасбулатова. — “Взгляд”, 2007, 23 декабря .

“Когда мы с одним из литературоведов попытались выявить основные элементы романа, неожиданно пришли к выводу, что в романе прослеживаются те же элементы, на которых построено стихотворение. Нам даже смешно стало”.

“Властителем дум будет тот, кто найдет героя, а не тот, кто просто глазеет по сторонам, потом записывает и страшно обижается, что это никому не интересно. Вообще „властитель дум” — слишком пафосная должность. Вы не находите?”

См. также: Игорь Алексеев, “Как умирают слоны. (Записки из бутылки)” — “Новый мир”, 2007, № 5.

См. также: Игорь Алексеев, “Страх, который меня убил” — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2007, № 12 .

Кирилл Анкудинов (Майкоп). Неправильные воспоминания. — “Литературная Россия”, 2007, № 50-51, 21 декабря .

“Я не знал, что сказать своему кумиру [Юрию Кузнецову], и тут ко мне явилась совершенно безумная идея…

— Юрий Поликарпович, я нашел интересные совпадения в ваших ранних стихах и в стихах Иосифа Бродского…

<…> Отреагировал поэт на мою выходку так, как и должен был отреагировать…

— Ничего общего. О Бродском я не знал. Его стихи прочел поздно. Они мне не нравятся…

И тут Кузнецов произнес фразу, которая украсит анналы его знаменитых „кузнецовских mots ” (впервые знакомлю широкую аудиторию с ней)…

— Бродский — поэт вторичный, а я — первичный”.

Среди прочего: “Он [Кузнецов] предсказал даже Путина — причем в 1985 году. Не верите? Перечитайте стихотворение „Воля”…”

См. также: Кирилл Анкудинов, “Напролом. Размышления о поэзии Юрия Кузнецова” — “Новый мир”, 2005, № 2.

Михаил Ардов. Падение Третьего Рима. — “Эксперт”, 2008, № 1 .

Среди прочего: “Повторим, никакого идеального устройства, где бы всем было хорошо, все были бы счастливы и здоровы, быть на земле не может. Земля — это юдоль плача. Мы здесь как бы на исправлении. Но люди в течение всей истории хотят превратить эту нашу „тюрьму” в своего рода „американскую тюрьму” — с бассейном и телевизором, с отпусками и спортивными площадками и т. д.”.

Ольга Балла. Письма академика Ухтомского: о текстах-переключателях. — “Двоеточие”, 2007, № 8 .

“Как известно, биография людей определенного склада состоит по преимуществу из прочитанных текстов. Более того, ими она в значительной степени и создается. Почему-то даже в большей степени, чем услышанным, увиденным, прочувствованным и пережитым. Поскольку тексты в биографиях такого типа заменяют собой едва ли не все вообще, они просто вынуждены, оставаясь текстами, выполнять большое разнообразие функций. <…> В отличие от текстов-событий, которые переживаются долго (хоть всю жизнь напролет!) сами по себе; от текстов-фонов, которые могут не замечаться вовсе, но неизменно сопутствуют повседневному поведению человека, поддерживая его, определяя его ритмы и интонации, — тексты-переключатели срабатывают подобно механизму. Они что-то — как правило, непостижимым образом и резко — меняют в нас — и после этого спокойно могут уходить на периферию памяти. Или даже забываться вовсе. Мне было почти пятнадцать <…>”.

Аркадий Бартов. Иной мир возможен? ( “Multitude” — поэзия антиглобализма). — “Новый берег”, 2007, № 18 .

“Среди российской интеллигенции существует расхожее мнение, что постмодернизм умер. Ведь если это так, то проблемы, которые ставит эта философия, сняты. Негативное отношение к постмодернизму объясняется тем, что постмодернизм противоречит сложившемуся устойчивому взгляду современного интеллигента на мир. Такой взгляд адекватен фрагментарному видению мира, априорному отторжению сложного системного, развивающегося, исторически заостренного знания. Современного интеллигента устраивает такой взгляд на мир, который дает ему уверенность, что он понимает этот мир в целом, понимает так, чтобы его обрывочные сведения об этом мире уложились в давно сформировавшуюся систему ценностей, дающую ему возможность почувствовать себя практически всезнающим, не утруждаясь сложной системой представления об этом мире, его противоречиях, открытости, развитии. Эта статья посвящена доказательству, что постмодернизм жив”.

Сергей Батчиков. Дыхание хаоса. — “АПН”, 2007, 5 декабря .

“Главный вывод из большого числа футурологических работ последних тридцати лет таков: переход к Новому мировому порядку проводится посредством разрушения всех главных структур Нового времени:

— рационального сознания и морали как мировоззренческой основы общества;

— социального порядка, основанного на признании основных прав человека и на „социальном контракте”;

— национального государства как способа организации жизни народов на их территории и в международных отношениях.

Речь идет о глобальной войне неолиберального Запада против остального человечества. Это война нового типа, с новым оружием. Сутью ее доктрины является создание у стран-противников (или целых цивилизаций) управляемого хаоса. Это парадоксальное понятие предполагает, что в хаос превращается вся жизнь стран — жертв этой агрессии. А сами агрессоры, которые сидят у пульта управления этим оружием, держат этот хаос в стане противника под контролем, для них он есть целенаправленно созданный особый порядок. <…> Приспособиться к такому хаосу могут только преступный мир и сплоченная криминализованная бюрократия. А люди, если хотят остаться людьми, а не рабочим скотом в загоне, должны организоваться для сопротивления этой орде кочевников. И тут уж каждый должен сделать личный выбор, дезертиры будут уничтожаться по обе линии фронта”.

Дмитрий Быков. Эпоха Скоттов. — “Огонек”, 2008, № 1 .

“Главные литературные и кинематографические события ближайшего десятилетия можно предсказать уже сейчас — даже писать и снимать все эти шедевры уже необязательно. Достаточно представить…”

“<…> у молодежи должны быть свои нехитрые развлечения; мы вступили в эру, которую философ К. Крылов точно обозначил в свое время как „время невротизации подростков”. Подростков надо невротизировать не только ради великой цели (например, грядущей большой войны), а просто ради того, чтобы их не перехватила вражеская пропаганда. Мы обязательно прочтем детские повести и молодежные романы — но уже не про любовь, не про счастье консьюмеризма, не про наше счастливое детство, а про мучительные и трагические конфликты в семье и школе, про муки совести, про идеологическую борьбу на дворовом уровне… Нужна новая „Судьба барабанщика”, новая „Четвертая высота”. У нас сейчас явный запрос на молодежную политику. И тот умный, кто сумеет хорошо (в смысле грамотно) написать историю о борьбе бедного, но честного мальчика с богатым и понтистым, вдобавок ориентированным на западные ценности, сорвет все фрукты с древа славы, потому что подобной литературы пока совсем нет, а потребность в ней очень велика. Тот же, кто сочинит детскую сказку с политическим акцентом, купит дом в центре: сама Джоан Роулинг, по ее признанию, работает сейчас именно над таким произведением — а Роулинг зря работать не будет”.

“Напоследок предупредим, что не будет иметь никакого успеха: в ближайшее время не нужно писать социально-критической фантастики, кафкианских гротесков, реалистической прозы и той отвязно-драконовской фэнтези, в которой нет актуального подтекста”.

Дмитрий Васильчиков. Безотцовщина. Крик новорожденной идеологии. — “Политический журнал”, 2007, № 34, 28 декабря .

“Мультипликация сегодня создает новый образный канон, вытесняя и заменяя такие виды искусства, как живопись и скульптура, и сильно воздействуя на кино. <...> То, что мы видим в аниматографе (anima — в переводе значит „душа”), — более убедительно, более реально, чем сама реальность”.

“<…> сегодня легко восстанавливают быт, краски и костюмы далеких эпох, благо для этого существует множество образцов, памятников и других источников, и не могут провести простейшую параллель между прошлым и настоящим так, чтобы это было правдоподобно и пробуждало в человеке чувство собственной историчности. Показательны в этом плане фильмы „Слуга государев” и „1612”. Здесь блистательный антураж начисто перечеркнут полным отсутствием исторической интуиции. <…> Притом ведь очевидно, что первый фильм должен был быть о „свободе в служении”, а второй — о преодолении Смуты и торжестве Русского порядка над оккупационным. Однако ничего этого не получилось — просто потому, что пока окончательно не решено, стоит ли служить нынешней власти и не является ли она сама вариантом (или преддверием) оккупации. В таких условиях, конечно, создание объединяющих мифов и символов попросту невозможно”.

Дмитрий Верхотуров, Илья Кирилловский. Как найти инопланетян? — “АПН”, 2007, 26 декабря .

“Современная уфология представляет собой хорошее поле для исследования человеческих предрассудков и в этом плане весьма интересна. Большой фактологический материал, накопленный уфологами, где абсолютно незнакомые между собой люди, не имея с этого выгоды, а имея проблемы, одними и теми же словами (зачастую описания совпадают даже в деталях) рассказывают о контактах с инопланетянами, на первый взгляд производят впечатление. Имеют ли место такие случаи? Имеют. Имеют ли контакты отношение к реальности? Имеют. Но выводы из фактов должны делаться совсем не те, какие делают уфологи”.

Дмитрий Воденников. Свой бог. Стихотворение недели. Ян Сатуновский. “И как от угля, в темноте горящего, мне глаз не отвести никак…” (1959). — “Взгляд”, 2007, 12 декабря .

“Даже не тем восхищает [это стихотворение], что Сатуновский один из первых угадал (понял кончиком языка, потому что Бродский, сильно младший его современник, еще старательно эти искусственные рифмы подбирал), что рифмы теперь — это только смыслово необходимые слова (но только эти слова и только тут). А не полные школярские совпадения звучания. И уж тем более не специально сконструированные. И уж точно не тем, что с той поры прошло по крайней мере 45 лет (стихотворение написано в 1959 году), а критика (с которой все началось) до сих пор слабоумно твердит о неточных рифмах у лучших теперешних поэтов. А тем, что, несмотря на то что там ничего нет: никакого совпадения, никакой рифмы, — когда ты читаешь, тебе кажется, что это классическое стихотворение…”

Федор Гиренок. Почему интеллектуалом быть неприлично. — “Русский Журнал”, 2007, 21 декабря .

“Но интеллектуал не безумец, не авантюрист, чтобы заниматься философствованием. Ведь философия — это интеллектуальное юродство. А интеллектуал не хочет быть юродивым. Он не желает терять свою солидность. Поэтому ни один интеллектуал не является философом. И ни один философ не является интеллектуалом. Сегодня в мире мало философов и много интеллектуалов, тех, кто не хочет делать первый шаг, кто желает начинать движение сразу со второго шага. Поэтому любой интеллектуал, как и спортсмен, — это, безусловно, разумное, но не мыслящее существо”.

Александр Горянин. Когда на Руси было жить хорошо. — “Эксперт”, 2008, № 1.

“Тот факт, что китайская кухня признала съедобным практически все, вплоть до личинок насекомых, говорит очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить найти что-то привлекательное в лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго, чтобы свыкнуться. Черную икру в России веками скармливали свиньям, пока французы не открыли нам глаза”.

Наталья Гранцева. Единство в траве забвения. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2007, № 12.

“В нынешнем [2007] году исполнилось 200 лет с момента смерти М. М. Хераскова. Но этого почти никто не заметил — стоит ли вспоминать одного из тех гигантов, на плечах которых стоит вся русская литература XIX века? <…> Поэтому, не надеясь, что кто-нибудь из наших читателей бросится изучать наследие М. Хераскова, возьмем на себя труд пересказать содержание трагедии „Освобожденная Москва”. Оно удивительно…”

Лев Данилкин. “О Проханове можно писать бесконечно...” Беседу вел Владимир Бондаренко. — “Завтра”, 2007, № 52, 26 декабря .

“<…> меня трудно назвать прохановским апологетом. Наши отношения... знаете, у русских или английских офицеров в девятнадцатом веке частенько на столах стоял бюстик Наполеона: несомненно, противника, но при этом в каком-то смысле образца для подражания, задающего не идеологию, но стиль, нормы поведения. Я не разделяю его убеждений, но я уважаю его, я признаю ту правду, которая стоит за ним, и не хочу, чтобы над ней издевались”.

“Я не „государственник”, вот что важно. <...> Я вообще крайне скептически отношусь к любым коллективам”.

“Я не являюсь неудачником-писателем. Я не тот человек, у которого не вышло с прозой или поэзией, и он, как в отстойник, ушел в критику. Это не мой путь. Я сознательно выбрал критику — потому что общепринятое представление о том, что происходит в литературе, не соответствует подлинному положению дел. Это ведь может быть исправлено”.

“Пелевин стал моим любимым писателем с тех пор, как я прочел его первый рассказ; вот чью биографию я хотел бы написать”.

Яна Завацкая (Германия). Чистовик. Фантастика кончилась. — “АПН”, 2007, 4 декабря .

“„Черновик” [Сергея Лукьяненко] оставил в свое время впечатление не только незавершенности, но и падения авторского уровня — между тем дальнейшее раскрытие сюжетных линий в „Чистовике” впечатлило и еще раз подтвердило тот несомненный для меня факт, что Лукьяненко — мастер, причем мастер, творящий в общем русле русской, а не голливудской культуры”.

“Вообще-то одна книга об этом — то есть о сверхлюдях, служащих ничтожествам, — уже была написана, и писал ее тоже выдающийся фантаст. Ее автор — Борис Стругацкий, и называется она „Бессильные мира сего”. Где люди со сверхспособностями служат самым обычным бандитам, политиканам, спецслужбистам. Которые, поплевывая через губу, отдают приказы. И сверхлюди слушаются, потому что „а что еще поделать”. Так устроен мир. Но Стругацкий писал о своем сословии, об интеллигенции и ее заблуждениях. И обращался он в первую очередь к остаткам интеллигенции. Лукьяненко написал то же, но для масс. Для общества в целом”.

Дмитрий Замятин. Усадьба плачущего сердца. Образная геоморфология одного стихотворения Александра Блока. — “Новая Юность”, 2007, № 5 .

“Для анализа образно-географического содержания стихотворения [“В густой траве пропадешь с головой…” используются по аналогии идеи и образы классической геоморфологии, переосмысленные в контексте гуманитарно-географического исследования. Уже первые строки стихотворения создают образ разделения пространства на обжитое и необжитое, освоенное и неосвоенное <…>”.

Рюрик Ивнев. Юность. Роман. — “Крещатик”, 2007, № 4 .

“Этот роман был написан 95 лет назад 21-летним студентом и до сих пор не был издан. Рукопись хранилась в архиве писателя никому не ведомая, и только теперь, случайно обнаружив ее, я, его наследник и душеприказчик, решил представить ее на суд читателей. Ее автор — Михаил Александрович Ковалев (это подлинное имя Рюрика Ивнева) — „Юности” никогда не рассказывал. <…> Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что „Юность” — первый, пожалуй, в русской литературе роман о геях. И написан он, по-моему, превосходно…” (Николай Леонтьев).

Александр Иличевский. “Учиться у музыки…” Беседу вел Дмитрий Бавильский. — “Взгляд”, 2007, 5 декабря .

“Я писал долго стихи — и писал до тех пор, пока они не стали отчетливой метафорой прозы, а затем и — в физическом плане — просто прозаическим планом. В то же время мне очевидно, что стихи для меня не закончатся никогда. Так или иначе, на больших периодах я все время стараюсь до них докоснуться — и они мне в романе необходимы, как толчок ноги астронавту, полулетящему скачками над лунной поверхностью”.

Александр Иличевский. “Время — самая красивая и опасная из муз...” Беседу вел Афанасий Мамедов. — “Русский Журнал”, 2007, 14 декабря .

“Писать я начал исподволь, сам не заметил как. Началось все с Бродского, каждое его новое стихотворение, каждое новое эссе становилось событием жизни, и только сейчас я начинаю понимать, насколько нашему поколению повезло, что был над ним в зените этот великий поэт. Затем взор научился перемещаться по небосводу, и обнаружились иные светила: я из последних пятнадцати лет не помню почти ничего, кроме литературы. Читали мы много, все не упомнишь, в основном, конечно, то, что упоминал в своем арсенале Бродский, — и вот сейчас понимаю только, насколько бедняцкое в целом было положение, что и посоветовать было некому и не о чем. Это только ближе к 1995 году, уже вполне освоившись с английским, было возможно самостоятельно расширять стратегии кругозора. Много читал филологии самой разнообразной, штудировался Лотман, Иванов, Топоров, Жолковский, Ямпольский. Это было увлекательнейшее занятие — учиться анализу текста и собственно текстом заниматься, понимая, что ни одна аналитика не способна сделать художественное произведение вычислимым. Но как писала, кажется, Лидия Гинзбург, „я отношусь к людям, у которых эстетическое наслаждение от текста многократно увеличивается от понимания структуры его смысла” (не уверен в точности цитаты)”.

Александр Иличевский. Обогащение нищетой. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2007, № 69, 21 декабря .

“Сюжеты обездоленности будут всегда, покуда цивилизация не откажется от идеи всеобщего эквивалента — денег. Менее популярны такие сюжеты только в зажиточных странах (где, впрочем, нищих хватает) или совершенно неимущих, обессиленных и не способных к самосознанию. То, что в русской литературе все чаще героями становятся бедные люди, говорит о том, что язык взял их в фокус своего внимания, и это прибавляет смысла эпохе”.

Александр Иличевский. Сдать Москву Родине. Эссе о городе. — “TextOnly”, 2007, № 24 .

“„Завоевать Афганистан невозможно. Как можно разбомбить пустыню?!”— воскликнул 7 октября 2001 года один мой знакомый ученый-оружейник, всю жизнь изобретавший одушевленное оружие, обладавшее феерической логикой и чудовищной мощью. Печаль и радость парадоксально смешиваются в том, что в Москве есть что бомбить. Физически едва ли не каждый день отмирают пласты эпидермиса городского времени, шелуха кирпича и штукатурки, лиц и словечек уходит в культурный осадочный слой — в конце концов из этого множества и слагается пласт эпохи. И хоть писал Бродский, что Корбюзье отрихтовал Европу не хуже любого Люфтваффе, но конструктивизм в Москве — радость глаза и важная составная часть образа города. Для таких, казалось бы, обыденных вещей, как жилые дома 1920 — 30-х годов застройки, давно пришла пора перейти в охранный статус музейных экспонатов со своей каталогизацией и т. д. Необходима глобальная энциклопедия конструктивизма Москвы и хотя бы Подмосковья. А не то все эти прямые углы, разлетные балконы и пирамидальное величие кубизма канет, как когда-то канули барачные застройки Измайлова и Останкина. Город на наших глазах за пятнадцать последних лет был разрушен — и обновлен настолько, что осмысление его, выведение его в артикулированный культурный смысл представляется первейшей задачей московского краеведения. И важность таковой задачи возводится в степень скоростью нового строительства. Хотя бы один только еще не возведенный Сити, лишь в храмовый котлован которого можно было бы захоронить половину Парижа, говорит сознанию, что на столицу, как мегатонная бомба, была сброшена новая городская парадигма, и она взорвалась господством — вспышка уже ослепила, но ударная волна еще не дошла” (“Бомба времени”).

Сергей Кара-Мурза. Русская политическая культура. Взгляд из антиутопии. — “Русский Журнал”, 2007, 4 января .

“Для меня истекший год — пороговый момент в исчерпании советской культуры в той ее части, которая служит непосредственным ресурсом для политической системы. При этом никаких ресурсов альтернативной культуры (например, „западной”) не появилось. До сих пор даже и антисоветская политическая мысль в РФ питалась советской культурой и была ее порождением, а теперь и она — как рыба, глотающая воздух на песке (в числе прочих рыб)”.

Владимир Карпец. Искушение Тарковским. — “Политический журнал”, 2007, № 34, 28 декабря.

“<…> мой отец, убежденный до мозга костей государственник, тоже посмотревший „Зеркало”, сказал: „Это омерзительно”. А на мой вопрос — почему — ответил примерно так: „Тарковский хуже Сахарова. Сахаров борется с внешними формами, а Тарковский разлагает сознание”. Я помню, что с юношеской горячностью тогда хлопнул дверью и ушел невесть куда. С этого момента у меня началась многолетняя — фактически утихшая только за несколько лет до его смерти — распря с отцом, в которой Тарковский был не концом, а только началом и в которой, как я только сейчас понимаю, прав был он, мой отец. И еще, посмотрев „Зеркало”, я внезапно (хотя „внезапное” — это всегда лишь подспудно зревшее) понял, что никогда не смогу стать „советским служащим”, даже высокого ранга, к какому нас готовили в МГИМО…”

“Совершенно очевидно, что Андрей Арсеньевич Тарковский, как и его отец Арсений Александрович Тарковский, не принадлежали к той глубинно почвенной, „нутряной” русской культуре, представителями которой в послереволюционную эпоху ХХ в. можно назвать о. Павла Флоренского, А. Лосева, М. Пришвина, Леонида Леонова, писателей-„деревенщиков”, а из „недеревенщиков” только сегодня открывающегося и открываемого Владимира Микушевича. Попытки Николая Бурляева привязать обоих Тарковских к „почвенной” культуре вполне объяснимы с учетом их личных отношений, но, в сущности, несколько натужны. Автор этих строк говорит об этом при всем том, что сам очень любит и ценит стихи Арсения Тарковского, считая его, пожалуй, лучшим из советских поэтов. Разумеется, ни намека на сионизм и русофобию в фильмах Андрея Тарковского нет. На самом деле наоборот. Тем не менее в них очевидно присутствует некая загадка. Здесь нам придется кратко коснуться родословной Тарковских…”

“Тарковский, конечно же, „гибеллин” (если отбросить брошенный им как кость „современному миру” „Солярис” — отсюда у него и мотивы Леонардо да Винчи и Боттичелли), а не „гвельф”, то есть не демократ и в конечном счете не христианин. И в отличие от стихов отца, по крайней мере на внешнем, публичном их плане, фильмы сына — кроме, кстати, последних двух, снятых за границей, — принципиально не библейские по духу. Как это ни странно и ни парадоксально, Андрей Тарковский скорее „язычник” — не в смысле примитивного современного „новоязычества”, но именно в онтологическом — точнее, преонтологическом — смысле. Именно так и надо понимать его „главный” фильм под условным названием „Андрей Рублев”. Условным потому, что к преподобному Андрею Рублеву, иконописцу московскому, фильм не имеет никакого отношения. Как, впрочем, и к „язычеству” Тарковского — знаменитая сцена побиения празднующих Купалу исторических язычников <…>”.

“„Зеркало” еще более „языческий” (в смысле некреационистский) фильм, весь пронизанный „кругами мироздания” (древнеарийская rta, древнерусская рота, клятву которой царские Судебники XV—XVI вв. приравнивали к уголовному преступлению). Времени — основной категории августиновской философии — в „Зеркале” вообще нет: все происходит во едино мгновение вечности, эонически. Даже стихи Арсения Тарковского в фильме выбраны самые „небиблейские” — опять-таки тантрические „Первые свидания”, принципиально „антилинейные во времени”, „Жизнь, жизнь…”, сугубо гностическая „Эвридика”…”

“Замечательно, что действительно христианские мотивы — причем скорее в западнохристианском ключе (в „Ностальгии” впервые появляется линейное время, и в этом смысле она — антипод „Зеркала”) — можно обнаружить у Тарковского после того, как он, отрекшись от былого себя, решается „переменить отечество” <…>. Заметим, что по сравнению со снятым на родине оба последних фильма, хотя и прекрасно, „по-тарковски” сделаны, по мысли значительно слабее”.

“И я все-таки дописываю эти строки с тайной, грешной любовью к „Зеркалу””.

Владислав Крейнин. Отец русского Холмса. — “Русский репортер”, 2007, № 28, 13 декабря .

Беседа с режиссером Игорем Масленниковым: “Современная русская литература вызывает у вас интерес? — Я не могу сказать, что хорошо ее знаю. Несколько раз совался в Пелевина — неинтересно. Мой старый товарищ, с которым мы в молодости даже вместе работали, Василий Аксенов тоже как-то не увлекает. Прочитал я знаменитую книгу Алексея Иванова „Золото бунта”, тоже не смог ее дочитать. Сложно. Зато появилось очень много замечательной переводной литературы, которой мы до этого не знали. Например, Чарльз Буковски. По-моему, это настоящая живая литература очень высокого класса. Именно живая, а не высосанная из пальца. Мне на него указали мои студенты во ВГИКе”.

Виталий Куренной. Гроб, Единорог и черный пудель. Ключевые символы русского кино-2007. — “Политический журнал”, 2007, № 34, 28 декабря.

“Социальный консенсус по поводу базовых символов конституирует политическое единство нации, на основе которого уже становится возможным разнообразие конфликтующих политических, идеологических и прочих позиций, не угрожающее жизнеспособности общества как такового. Если такое базовое согласие отсутствует, то любой конфликт вызывает страх фатальной для страны дезинтеграции. Возникает дефицит исторической идентичности, что влечет за собой переживание полной онтологической незащищенности. <…> Символическая интеграция является многоуровневым феноменом — она простирается от государственных символов и атрибутов до мира образов детских сказок. Но, безусловно, важнейшим элементом этого комплекса на протяжении последних 100 лет было и остается кино <…>”.

См. здесь же: Сергей Земляной, “Печаль об утраченном объекте. Кинематографические мечты народной психеи”.

Елена Кутловская. Продавец грез. Павел Пепперштейн хочет построить новую столицу. — “Независимая газета”, 2007, № 263, 7 декабря .

Среди прочего Павел Пепперштейн говорит: “Вы выражаете достаточно распространенную сегодня идею, что рефлексия, подсознание и так далее являются источниками страдания. Я хочу вам сказать, что физическое существование настолько кошмарно, что мы даже не знаем этого. Наша память, наше сознание — это колоссальная анестезия, которая прикрывает нас от ужасов физического мира. Все наслаждение кроется в сознании. И в памяти!”

Игорь Манцов. Презрение. — “Взгляд”, 2007, 19 декабря .

“Задолго до Платонова, задолго до жестокой индустриализации и ГУЛАГа было же написано великим чутким Некрасовым:

Не разогнул свою спину горбатую

Он и теперь еще: тупо молчит

И механически ржавой лопатою

Мерзлую землю долбит!

<…> Исключительная литература, перечитывайте Некрасова. Что же вы привязались исключительно к Платонову с Шаламовым?! Глядите, вся мифология нашего страшного XX столетия уже в наличии. Некрасов не выдумывал, а брал из воздуха. Попробуй такое выдумай! Русский язык прорабатывал будущие кошмары, предупреждал, предсказывал:

Ты уснешь, окружен попечением

Дорогой и любимой семьи

(Ждущей смерти твоей с нетерпением);

Привезут к нам останки твои,

Чтоб почтить похоронною тризною,

И сойдешь ты в могилу… герой,

Втихомолку проклятый отчизною,

Возвеличенный громкой хвалой!..

Тоже узнаваемо, не правда ли?..”

“Эти инопланетяне холодно презирают нас, по-прежнему крепостных. Мы в свою очередь холодно презираем их, хозяев положения, но не хозяев наших душ и сердец. Посмотрим, чье презрение холоднее”.

Александр Марков. С. С. Аверинцев о символе и современности. К 70-летию со дня рождения (10.12.1937 — 21.02.2004). — “Русский Журнал”, 2007, 12 декабря .

“С. С. Аверинцев — один из немногих отечественных ученых-гуманитариев, обсуждавших проблемы современного общества и современного искусства. Более того, С. С. Аверинцев показал готовность обсуждать любую проблему современности, которая может возникнуть в ходе ученого разговора. <…> Наша гуманитарная наука до недавнего времени неизменно воспроизводила модель возрастающей специализации знания. Такая модель была выработана в XIX веке в связи с тогдашними потребностями научного развития, но она совершенно не отвечала ситуации ХХ века — смены и критической оценки самих научных парадигм. Советская культура допускала только культуру „специалистов” и „популяризаторов” по той же причине, по которой она искусственно поддерживала норму литературного языка. Ради собственной стабильности советская культура хотела полностью осуществить большие замыслы XIX века — национальной культуры и национального языка. Но мыслящие люди понимали, что гуманитарий не может работать с готовыми данностями культуры, потому что если в XIX веке опора на готовое знание была оправдана реальной работой по „очищению культуры”, специализации и профессионализации культурного языка, то в ХХ веке сами культурные задачи меняются. На первый план выходит добыча и строгая разработка знания, сколь бы сильна ни была инерция, искушающая превратить добытое знание в готовые решения”.

Татьяна Милова. Nabokov. Verses. (Набоков. Версия). — “Двоеточие”, 2007, № 8 .

“Словосочетание „проза поэта” все еще очень популярно (даже книжная серия такая выходит); менее очевидно, что звучит оно уничижительно — проза с оговоркой, со скидкой. Противовесом могла бы служить поэзия прозаика — но ее типологически не существует. Дело не столько в иерархии жанров (уже твердо знаемой языком), сколько в том, что история не знает примеров, когда уже состоявшийся прозаик неожиданно — и успешно — начинает писать стихи. Между тем с них начинало большинство пишущих, что не помешало им впоследствии разделиться на тех и других со строевой четкостью. Паритета добился разве что Бунин (хоть и считал, что его поэзия недооценена). Сологуб, Пастернак, Вагинов, Мережковский, Гиппиус — на каждом отчетливые ярлычки. Что позволяет перейти границу? — загадка. Низкое качество поэзии или большое количество прозы? Традиционность первой или новаторство второй? „Распад атома” Георгия Иванова так шокировал рецензентов, что им ничего не оставалось, как назвать это поэмой в прозе (так теперь и кочует по библиографическим справкам); ничего не изменил и „Третий Рим”…”

Вадим Муратханов. Анна Русс: победа над слэмом? — “Интерпоэзия”, 2007, № 4 .

“Книгу стихов Анны Русс „Марежь” <…> берешь в руки, как сборник текстов популярной рок-группы. Очень уж прочно связан со стихами „сценический образ” королевы слэма. <…> Сама Анна Русс на страницах исследования Анатолия Ульянова „ SLAM!: Теория и практика поэтической революции” определяет слэм как особый жанр, называя его „сочетанием исполнения и интересного текста”. Выделяя „форматных” и „неформатных” для слэма поэтов, она делает акцент на умении или неумении читать свои стихи (оговариваясь, правда, что для этого жанра не подойдут тексты, „в которых эмоции — не главное”). <…> Первую книгу Анны Русс можно представить в виде двух пересекающихся плоскостей, на одной из которых ее слэмерские стихи, на другой — поэзия в собственном смысле слова. Линия пересечения плоскостей — это на данный момент линия ее успеха. Отдельные стихи Русс, не вписывающиеся в слэм-формат, лежат ниже этой линии, другие — выше. Но мне кажется, именно в этой, вертикальной, плоскости лежат главные будущие открытия поэта. По мнению Анны Русс, слэм — единственная форма, в которой „молодежная аудитория воспримет поэзию”. Надеюсь, это не так. И в словосочетание „победительница слэма” применительно к этому поэту вкладываю иной, чем принято, смысл”.

См. также: Анна Русс, “Которая никому” — “Новый мир”, 2007, № 7.

Олег Неменский. Национал-консервативный синтез. — “АПН”, 2007, 17 декабря .

“К концу ХХ века русские оказались единственным народом европейской части света, не имеющим своей национальной государственности и даже институтов культурного самоуправления. Между тем к началу XXI века в России полностью уничтожена традиционная культура. И относится это ко всем слоям общества: от разоренной деревни до выбитой аристократии. Последние удары были нанесены в 1990-е гг., и современный русский консерватизм становится уже как реакция на события этой эпохи. Консервативное течение мысли в таких условиях приобретает характер, в чем-то схожий с новым популярным литературным жанром „фэнтези”. Если трактовать „Православие” в уваровской триаде как обозначение культурно-религиозной традиции народа, то приходится признать, что уже трудно говорить о ее сохранении, но лишь о воссоздании. Консерватизм призван к сохранению идентичности, внутрикультурной тождественности членов общества, к трансляции основ его цельности. Но у современного русского населения нет цельной идентичности, а значит, нет и не может быть цельного консерватизма. <…> Русская история не раз разрывалась, рвалась традиция, происходили огромные культурные мутации. Дискретность русской истории обусловливает дискретность консервативных идей в России. Задача сохранения культурной самобытности у нас предстает как задача ее воссоздания. А вариантов здесь много, и все несовершенны”.

Сергей Нефедов (Институт истории и археологии УрО РАН). Предопределенность судьбы. — “Эксперт”, 2008, № 1.

“Чтобы понять и объяснить судьбу Российской империи, нужно прежде всего обратиться к „фундаментальным реальностям” — экономическим законам, описывающим динамику населения, потребления, цен и ренты. Тогда как судьбы отдельных людей сложны и непредсказуемы, движение основных экономических параметров выражается простыми закономерностями, открытыми некогда Мальтусом и Рикардо. Впрочем, сразу надо оговориться, что эти закономерности описывают в основном динамику традиционных аграрных обществ — закономерности современного мира намного сложнее. Императорская же Россия была аграрным обществом, и поэтому ее история может быть проанализирована в рамках мальтузианских закономерностей”.

Степан Орлов. Разговор с “варваром”. — “Правая.ru”, 2007, 27 декабря .

“Русский реванш, если он состоится, будет социальным реваншем научно-технической интеллигенции. Но чтобы это произошло, единственный, быть может, стопроцентно имперский класс (по своему происхождению и базовым интересам) должен обрести свое собственное самосознание, свою идеологию, не надиктованную Стругацкими, Окуджавой и Жванецким. Речь не идет о том, хороши или плохи данные авторы, но новое позиционирование класса по отношению к обществу и государству должно породить новую эстетику и новую субкультуру”.

Юрий Павлов. О спорном и бесспорном в наследии Вадима Кожинова. — “Литературная Россия”, 2007, № 49, 7 декабря .

“В статьях и интервью Вадим Валерианович [Кожинов] справедливо и методично развенчивал миф о „Новом мире” как лучшем и оппозиционном журнале 60-х годов. <…> Одновременно Вадим Валерианович неоднократно пытался противопоставить главного редактора „Нового мира” его сотрудникам. По сути, повторялась, варьировалась давняя версия о Твардовском как о „свадебном” редакторе, которым умело руководило его окружение. <…> Данная точка зрения легко опровергается дневниковыми записями и самого Твардовского, и его ближайшего окружения: В. Лакшина и А. Кондратовича. Из этих записей следует, что главный редактор „Нового мира” читал все в своем журнале и основные материалы в изданиях оппонентов. И в борьбе с „Молодой гвардией” он занимал такую же позицию, как и Александр Дементьев, чья статья „О традициях и народности” („Новый мир”, 1969, № 4) стала поводом для очередной полемики. <…> По столь важным, определяющим вопросам, как вера в Бога, национальный вопрос, отношение к дореволюционной и советской истории, восприятие славянофильской и революционно-демократической традиций, роли Ленина, Сталина в судьбе страны и многим другим, А. Твардовский и сотрудники „Нового мира” были единомышленниками и идейными противниками „Молодой гвардии”…”

Вадим Перельмутер. О двух сценариях одного мифа. — “Toronto Slavic Quarterly”, 2007, № 22 .

“<…> В девяносто втором, в ИМЛИ, на конференции к столетию Цветаевой, американская славистка-феминистка (из Норвича? Стенфорда? — не помню) говорила, что в символизме не было предусмотрено места для женщины, потому женщины вынуждены были даже брать мужские псевдонимы, как Зинаида Гиппиус — Антон Крайний, Поликсена Соловьева — Allegro (хотя Гиппиус сим псевдонимом подписывала лишь критические свои выступления, не хотела, чтобы в полемике с ней, а писала она резко и жестко, „по-мужски”, делали скидку на „женскость”, а „мужской род” Allegro — изобретение докладчицы), и что главная заслуга Цветаевой в том и состоит, что она это место отвоевала. Меня тогда поразило не выступление, а реакция аудитории на него: все кивали и аплодировали. Хотя большинство присутствовавших не могло не знать, что все обстояло ровно наоборот”.

В этом выпуске “Toronto Slavic Quarterly” также много материалов, связанных с Сигизмундом Кржижановским.

Писатель бьет наотмашь. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2007, № 46, 13 декабря .

Говорит Захар Прилепин: “Я по образованию филолог, весьма сомнительных успехов в учебе добивавшийся, но все-таки. Так вот, я как филолог могу не без некоторого успеха доказать никчемность формы и содержания любого текста; особенно если о современниках речь идет. Все это последовательность весьма несложных, а порой и подлых манипуляций. <…> Это все признаки нормального литературного процесса, нечего жаловаться. Но в итоге надо признать, что нет никаких точных измерительных приборов, доказывающих безупречность того или иного текста. Зато есть некие общественные, литературные договоренности об иерархиях, не всегда внятные”.

После Распутина уже никто не страшен. Варламов-биограф состоялся благодаря Варламову-прозаику. Беседу вела Ольга Рычкова. — “НГ Ex libris”, 2007, № 47, 20 декабря.

Говорит лауреат премии “Большая книга” Алексей Варламов: “Я бы сказал так: в стремлении писателей создавать биографии, а читателей — эти книги покупать сказывается тоска по большому стилю. Это понятие, которым была жива наша литература на протяжении десятилетий как до революции, так и после, ныне в художественной прозе практически утрачено. Романов много, много вообще интересной, яркой прозы, но она, за редким исключением, апеллирует в большей степени к частностям, мелочам, подробностям. А в биографии есть судьба. Некий код судьбы. Если автору удается его извлечь и разгадать, книга состоялась. С высокой долей уверенности можно предположить, что вслед за тем, как будет восстановлено понятие большого стиля в той области прозы, которую принято называть привычным словом „нон-фикшн”, большой стиль вернется и в „фикшн”. И это будет не фикция, а подлинная русская литература, способная ответить тем вызовам, которые бросает нам время”.

Станислав Рассадин. Невидимый боец, или Культ вычитания. В. В. Путин как эстетическая проблема. — “Новая газета”, 2007, № 97, 20 декабря .

Cреди прочего: “Путин — деятель эпохи Сорокина, Пригова, Пелевина, Акунина, совершенно безотносительно к тому, как он к ним персонально относится”.

Андрей Рудалев. Вхождение в храм: Анна Ахматова. — “Органон”, 2007, 12 декабря .

“Стихотворение молодой Ахматовой „Молюсь оконному лучу” — одно из доказательств того, что для художника вера не воспринималась как что-то далекое, экзотическое…”

Анатолий Рясов. Экстравертивная и интровертивная стратегии в художественной прозе. — “Топос”, 2007, 18 декабря .

“Сразу надо оговориться, что приведенная ниже схема разграничения литературных текстов (а если шире — то любых произведений искусства) довольно условна, спорна и при серьезном анализе может не выдержать аргументированной критики. <…> И конечно же в большинстве текстов антиномия экстравертивный/интровертивный может не проявиться столь уж явно, ведь у многих авторов обе стратегии совмещаются и в равной степени используются в художественных целях. Но, возможно, именно интровертивные тексты сохраняют одно из главных отличий литературы от других форм искусства: отсутствие привязки к визуальному объекту, дающее возможность передачи внутреннего переживания через слово, а не через визуальный ряд (как музыка делает это через звук — также без обязательной привязки к объекту)…”

Александр Самоваров. Лев Толстой как зеркало русского национализма. — “АПН”, 2007, 14 декабря .

“„Война и мир” является националистическим произведением, которое написано гением. Это главное. <…> Но скажем честно: это совершенно не характерно для мировых гениев — писать националистические романы. Что послужило причиной появления такого романа? Все довольно просто…”

Константин Симонов (генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности). Война не за горами. — “Политический журнал”, 2007, № 34, 28 декабря .

“В борьбе за ресурсы союзников нет и быть не может. Война за ресурсы в условиях ресурсного голода может идти только по принципу игры с нулевой суммой. Россия вынуждена строить свою геополитическую стратегию исходя из необходимости обороны своих богатств. Сильные игроки, которым не будет хватать ресурсов, начнут отбирать их у стран, обладающих лишними запасами, обосновывая это различными политическими и философскими теориями. Территории, богатые ресурсами, могут стать ареной боевых действий между США, Китаем и Европой, которые не имеют другого пути, кроме как расталкивать друг друга в схватке за ресурсы. Это вполне может спровоцировать новую мировую войну”.

Сергей Слепухин. Пути и перепутья. — “Волга-ХХI век”, Саратов, 2007, № 11-12.

“Нет никакого соблазна противопоставить входящей в моду поэзии „новой искренности” стихи К. Рупасова, И. Караулова, М. Квадратова и Г. Каневского. Можно было бы назвать написанное ими поэзией „новой существенности”, подразумевая под этим верность поэтическому ремеслу: поиски новых форм и смысла без разрыва с традицией. Но пустое это занятие — клеить ярлыки <…>”.

Максим Соколов. Обвал русской истории. — “Эксперт”, 2008, № 1.

“Ни разинщина, ни пугачевщина, ни эпоха стрелецких мятежей и стрелецких казней не в состоянии сравниться со смутами начала XVII и начала XX века хотя бы уже в силу своей локальности. То были тяжкие беды, но никак не охватывающие всю землю. Модное ныне сравнение 1917 года с 1991-м уместно еще менее, поскольку объем страданий и разрушений здесь в принципе несопоставим. В результате 1991 года не вымерзали крупнейшие города, моровые поветрия не выкашивали людей, картофельные очистки не были лакомством, массовая гибель людей не стала повсеместным бытовым явлением. Кризис 90-х был тяжел, но уровень промышленного производства не падал, как в 1921 году, до 3% от уровня 1913 года, в стране не было голода вплоть до людоедства, в ней не выбивались целые сословия и не случалось в ней такого, чтобы затем спрашивать в изгнании: „Зачем меня девочкой глупой / От страшной родимой земли, / От голода, тюрем и трупов / В двадцатом году увезли?” Повторимся: такого голода и стольких трупов горькая русская земля не знала триста лет. Что есть вполне достаточное основание для употребления термина „катастрофа Семнадцатого года”…”

Александр Солженицын: я мечтал о другой России. Беседу вел Андрей Кондрашов. — “Вести”. Информационный канал. 2007, 9 декабря .

Из интервью Александра Солженицына программе “Вести недели” (РТР) 9 декабря 2007 года: “Очень интересный вопрос: насколько она [РФ] близка к той России, о которой я мечтал... Весьма и весьма далека. И по государственному устройству, и по общественному состоянию, и по экономическому состоянию весьма далека от того, о чем я мечтал. А нынешний строй заметно отличается от того, который был. Совершенно зря его смешивают — это совсем не то. Это нечто другое, заметно другое. Конечно, к сожалению, со своими недостатками и со своими обязанностями к развитию. <…> Главное в международном отношении достигнуто — возвращено влияние России и место России в мире. Но на внутреннем плане мы далеки по нравственному состоянию от того, как хотелось бы, как нам органически нужно. Органического родства с тем, что нужно, еще нет. Это трудное духовное развитие, которого одними государственными приемами, стандартными приемами парламентаризма не выполнишь, — перешагнуть их нельзя. Это очень сложный духовный процесс”.

Валерий Соловей. “Мы” и “Они”. — “Литературная газета”, 2007, № 52, 26 декабря .

“Пора понять, что отношения между „ними” и „нами” не объясняются только материальным неравенством, для их объяснения явно недостаточны классические теоретические модели вроде социального отчуждения, классовой вражды и культурного разрыва. Это все присутствует, но вместе с тем есть нечто гораздо более глубокое и основательное — антропологический разрыв”.

“Взять, например, интенсивные исследования в области обретения физического бессмертия (или кардинального увеличения продолжительности человеческой жизни), финансируемые двумя видными, знаковыми представителями российской элиты (фамилии не называю, но, поверьте, они не сходят с газетных страниц). Цель эта, по оценкам ряда американских исследовательских центров, вполне достижима на современном этапе научно-технического развития. <…> В этой перспективе отношения между элитой и „остальными” превратятся в отношения имеющих общий антропоморфный облик, но фактически двух различных видов живых существ наподобие уэллсовских элоев и морлоков. Тем, кто посчитает эту зловещую перспективу авторской „страшилкой”, напомню, что в человеческой истории упадок и регресс занимают ничуть не меньше места, чем прогресс и развитие. <…> Давайте посмотрим правде в глаза: великий Третий Рим пал, и на его руинах строится новый, поистине варварский мир”.

“Как показывает мировой опыт, радикальная самотрансформация элиты вообще возможна лишь перед лицом серьезных внешних и внутренних вызовов и угроз. Другими словами, чтобы измениться в нечто более справедливое и эффективное, наше правящее сословие должно быть поставлено перед выбором: уничтожение или изменение”.

Там, внутри. Юлия Кокошко отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского. — “Топос”, 2007, 10, 11 и 12 декабря .

“Мне не хватает, например, новых текстов Борхеса, новых стихов Бродского, новых романов Пола Остера — и всегда не хватает книг М. Ямпольского, сколько бы у меня ни было. Я обожаю поэзию — или, например, тонкие литературоведческие труды, и мне никогда так не то что не написать, но даже и не помыслить, посему я сочиняю скорее — обратное своим читательским предпочтениям, нечто частное, на малых любителей, и вообще исторгшееся из себя опасно приближено — к области очищения организма, по крайней мере — это не то, в чем хочется копаться”.

“А вообще — всегда захватывают писатели, интересно работающие с языком. И те, у кого я черпала уроки, это традиционные — Мандельштам, и поэт, и прозаик: „Шум времени”, „Египетская марка”, „Путешествие в Армению” и т. д. Проза Цветаевой. Бабель. Заболоцкий времен „Столбцов” и чуть дальше. Олеша. Вообще обэриуты. Фолкнер — „Шум и ярость”, а после „Авессалом”. Наконец — Э.-Т.-А. Гофман и не поток сознания, а просто — романтическое, экзальтированное многословие. Из современных рассказчиков мне остро интересен, например, Асар Эппель. И я обожаю переведенного им Бруно Шульца”.

“У меня — никаких отношений с религией, кроме озноба от высочайшей поэзии библейских текстов, восхищения в сферах живописи и архитектуры, головокружения у подножья готических соборов и тихой убежденности, что земному человеку такое — не по силам. Я — пустой агностик и не догадываюсь, откуда все есть, и не похвалюсь, что мне важно в такой-то день и час — объявить, отчеканить, зачитать манифест, вскочить на общественную платформу и так далее. Тишина — волшебнее”.

Марина Токарева. С бабуином к Харону. — “Московские новости”, 2007, № 48, 7 декабря .

Говорит Максим Кантор: “Однажды стало нестерпимо стыдно за трусость, в частности за привилегии, полученные за критику социализма, привилегии, от которых не смел отказаться. Я понимал, что за картины платят буржуи, те, которые получали от меня доказательство своей правоты и неправоты моей родины. Однако я ведь искренне ругал советскую власть, утешал я себя. Так что деньги и почет заслужил. Небольшие ежедневные уступки — к ним привыкаешь. Однажды я заметил, что мне неловко читать хорошие книги, которые любил в детстве: „По ком звонит колокол”, „Чуму”, „Сирано”. Это великие истории про людей, которые защищали других людей, не боялись идти наперекор обстоятельствам. И вот не получается их читать, зато легко читаю Довлатова. Знаете, я помню день, когда лежал на диване и читал Довлатова, умиляясь потешным ситуациям. И вдруг я словно со стороны увидел себя и книгу, которую держу в руках. В книге молодой, полный сил, здоровенный бугай двухметрового роста описывал, как он прячется от действительности. А на диване умилялся его шуткам другой молодой и здоровый человек, тоже именующий себя мужчиной. Дикость ситуации поразила меня. Вот этот набор из комфортабельной трусости, круговой поруки интеллигенции, признания богачей и социальной лени я и называл искусством. Словно надо было согласиться, что героизм и честность я оставляю героям великих книг, а сам живу в угодливости. Требуется это однажды понять, и Довлатова уже открывать не хочется, а на выставки современного искусства ходить стыдно”.

“Заработать репутацию моралиста легко: надо назвать некоторые вещи своими (правда, давно забытыми) именами. В нашем обществе достаточно не воровать, чтобы прослыть святым”.

“Капиталистического искусства не бывает — бывает только антикапиталистическое искусство, спросите у Диккенса и Бальзака”.

В связи с выходом сборника пьес Максима Кантора “Ужин с бабуином” (М., “ОГИ”, 2007).

Антон Уткин. В России “иосифляне” восторжествовали над “нестяжателями”. Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2007, 3 декабря .

“Фукидид, Тацит, „Анабасис” Ксенофонта, „Деяния” Аммиана Марцеллина, наш Филипп Филиппович Вигель, или Владимир Печерин, или „Воспоминания кавказского офицера” барона Торнау — это тоже литература, причем куда более художественная, чем многое из того, что понимают под этим определением. В последние годы перечитал огромное количество воспоминаний участников Белого движения. Там иногда простой артиллерийский офицер пишет так ясно и полно, таким слогом, таким русским языком, который, увы, недоступен уже большинству из тех, кто сегодня занят писательским трудом. Вот хоть „Походы и кони” Сергея Мамонтова, Иван Сагацкий, Каратеев Михаил, Николай Волков-Муромцев, „Ледяной поход” Романа Гуля, „Плен” Ивана Саволайнена, Николай Алексеев. Это можно бесконечно читать, бесконечно перечислять”.

Егор Холмогоров. Русизм. Выбирая Путина. — “Спецназ России”, 2007, № 11, ноябрь .

“В чем сущность русизма? В трех предельно простых и ясных тезисах: Россия — превыше всего. Россия — это государство русских. С Россией и русскими — Бог”.

Алексей Шорохов. Лучше умереть под стенами Рима, чем жить на его развалинах… Беседовал Захар Прилепин. — “АПН — Нижний Новгород”, 2007, 20 декабря .

“Я — монархист. Правда, в отличие от Платона и множества других неглупых людей, я — православный монархист. То есть далеко не любую форму единовластия признаю лучшей. В том или ином виде, выкристаллизовываясь все в более и более совершенные формы, православная монархия тысячу лет была единственным способом организации русской жизни. Все, что мы имеем: великую историю, великую культуру, великую и (!) богатейшую землю, — мы имеем благодаря именно такой организации русской жизни. В ХХ веке был вариант безбожной монархии — Сталин, — и все лучшее в минувшем веке мы связываем с ним. Хотя слово „тиран” (то есть незаконно узурпировавший власть) к Сталину приложимо со всеми отрицательными смыслами этого слова. Что ж, не захотели своего и милостивого Царя, получили чужого и беспощадного Тирана”.

Михаил Эпштейн. Таня, Пушкин и деньги. Жизнь как нарратив и тезаурус. — “НГ Ex libris”, 2007, № 47, 20 декабря.

“Но действительно ли жизнь есть нарратив, то есть способ рассказывания о ней во временной последовательности? Прежде всего сама интенция „рассказывания о жизни” предполагает не просто наличие конкретного случая (события, эпизода), но осознание любого случая как составляющей частицы жизненного целого. Такое осознание может строиться нарративно, в виде цепочки событий и объясняющих переходов между ними (характеристика обстоятельств, причин, участников действия). Но сознание не сводится к воспоминанию о событиях. Сознание — это более или менее связная система моих знаний и представлений о себе и о мире, о том, чем была и что есть моя жизнь. Сознание имеет свой словарь, свой тезаурус, который охватывает все содержание жизни не во временной последовательности, а как предстоящее мне здесь и сейчас, во всем объеме памятного мне бытия. <…> Если нарратив — это временной срез жизни в последовательности ее событий, то тезаурус — это континуум событий, одновременно предстоящих сознанию, где содержание жизни развернуто в виде всеобъемлющего „каталога” людей, мест, книг, чувств и мыслей...”

“И все-таки представляется, что тезаурусность — это не удел меньшинства, а тот слой личного самосознания, который пока еще меньше выговорен, культурно проработан и поддержан. По мере рефлексивного роста человечества он начинает выходить на первый план. Нон-фикшн начинает вытеснять фикшн из круга повседневного чтения, хотя и в нон-фикшн преобладают пока еще нарративы (биографии, истории войн и других исторических эпизодов). Но заметим, что в исторической науке тезаурусный подход уже составил сильную конкуренцию нарративному благодаря французской школе „Анналов” (с 1926 года), которая оказала широчайшее воздействие на историков во всем мире. В центре исследований оказываются не событийная канва истории и не биографии великих людей, а языковая картина мира, привычки, традиции, мифологемы, социальные, возрастные, гендерные ментальности и структуры жизненного опыта. <…> Огромная часть человеческого опыта, как личного, так и социального, остается нам неизвестной из-за преобладания нарративных приемов и неразработанности тезаурусных полей”.

Дмитрий Юрьев. Музыка вместо сумбура. — “Искусство кино”, 2007, № 5 .

“Секрет „бесчувственности” зрителя, наслаждающегося кровавыми кунштюками трогательной биллоубийцы Умы Турман и от души хохочущего над жуткими садистскими экзерсисами монстров из балабановских „Жмурок”, прост. Он — в абсолютной недостоверности изображаемого. Это эстетика и логика сказок и мифов, детской игры в невозможное. Потому что бессознательный здравый смысл зрителя держит его на незримом крючке: такого быть не может! <…> Лидер экспертных симпатий и обладатель множества призов, легкий и веселый по исполнению, стёбный, избавленный от крови и сцен насилия фильм Кирилла Серебренникова „Изображая жертву” — одно из самых жестоких, мучительных, невыносимых киновпечатлений за всю историю российского кино. „Изображая жертву” — картина по большому счету позднеобэриутская, вызывающая в памяти фатальные образы предсмертных текстов Хармса и Введенского и строки садистских бытовых стишков Олега Григорьева („нашли труп в системе отопительных труб” и „я спросил электрика Петрова”). Здесь — в отличие от тарантиновских ужастиков — поражает бьющая в глаза невозможность, абсурдность происходящего. Такие сюжеты, такие повороты, такие лица и души мыслимы, казалось бы, только в сказке, придуманной очень злым сказочником. Но чувство реальности не обманешь — и ошарашенный зритель содрогается от фантастического ощущения правды жизни, воплощенной в неправдоподобном абсурде вымысла”.

Составитель Андрей Василевский.

“Арион”, “Архив еврейской истории”, “Вестник Европы”, “Вопросы истории”,

“Голос надежды: Новое о Булате”, “Грани”, “Дружба народов”,

“Иерусалимский журнал”, “Информпространство”, “Искусство войны”, “История”, “Компьютерра”, “Литература”, “Миры Булата Окуджавы”, “Нескучный сад”, “Посев”, “Родина”, “Рубеж”, “Русский репортер”, “Сибирские огни”, “Фома”

Кирилл Александров. Современная Россия и опыт национальной катастрофы. К 90-летию октябрьского переворота 1917 года. — “Посев”, 2007, № 11 .

“Главный результат октябрьского переворота заключается не в миллионных жертвах русского и других народов России и не в косвенных демографических потерях. А в том, что этим потерям люди сегодня не поражаются и не ужасаются, даже если соглашаются с тем, что озвученные цифры верны, а произведенные расчеты справедливы. За три четверти века большевики сделали ложь и лицемерие частью естественного, бытового существования и общества, и человека”.

Кирилл Анкудинов. С золотым тавром Вадима… (К истории одного литературного проекта). — “Рубеж”, Владивосток, 2007, № 7 (869).

Автор “проекта” — Вадим Кожинов. Суть его — внедрение в “советскую литературную ситуацию” ряда поэтических имен — от Юрия Кузнецова и Николая Рубцова до Владимира Соколова и Анатолия Передреева. Анкудинов же тут, как я вижу, — и историк литературы, и неравнодушный читатель, и вполне по-кожиновски — пропагандист.

Анатолий Берштейн. Вспомнить всё! — “История”. Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения (Издательский дом “Первое сентября”), № 23 (2007) .

Отличная рецензия на учебник А. В. Филиппова. Касаясь темы репрессий и разного рода филипповских “умолчаний”, автор рецензии замечает, что произведений Солженицына “нет в списке учебной, справочной и даже дополнительной литературы, используемой автором. Сам А. В. Филиппов, вероятнее всего, читал „Архипелаг ГУЛАГ”, почему же он лишает такой возможности молодое поколение? Наверное, он считает такое чтение „непозитивным”, способным понизить высокий балл нашей истории, который он ей выставляет в своем пособии”. В финале статьи приводится объемная цитата из выступления Путина на Бутовском полигоне, где он в октябре минувшего года побывал вместе с главой Православной церкви.

С. Д. Бестужев. Бенедиктов и Белинский. — “Литература”. Научно-методическая газета для учителей словесности (Издательский дом “Первое сентября”), № 22 (2007) .

“Бенедиктова можно и нужно читать всегда. Будь в нашей газете место, его стихотворения как установка на жизнь открывали бы каждый номер. Но пока что — бессмертный бенедиктовский „Вальс””.

А на первой полосе — портрет свежей нобелиатки, англичанки Дорис Мей Лессинг, и заметка о ней с таким вот игривым выводом: “Так что теперь словесникам предстоит не только перечитывать Лессинга, но и прочитать Лессинг”.

“Вы — художник, а не ремесленник”. Переписка Корнея Ивановича Чуковского и Мирры Гинзбург. Публикация, вступительная статья и комментарии Т. Чеботаревой. — “Архив еврейской истории”, 2007, т. 4.

Переводчица Мирра Гинзбург (1909 — 2000) жила в Америке и переводила, в частности, русскую литературу на английский язык. Их с Чуковским “роман в письмах” длился четыре года — до смерти К. И. Именно Гинзбург “свела” Чуковского с И. Б. Зингером (которого Корней Иванович страстно пропагандировал). В одно из писем 1965 года вложено и машинописное послание будущего нобелевского лауреата — Чуковскому: “<…> Я — один из Ваших почитателей. Для многих американцев Вы — символ всего благородного и непоколебимого в далекой России. Мы все надеемся, что Вы скоро поправитесь, продолжите свою деятельность и останетесь духовным лидером этого скучного и равнодушного поколения (курсив мой. — П. К. ). Мы все еще не теряем надежду увидеться с Вами в нашей стране. <…>”

Захваченность Мирры Гинзбург Исааком Башевисом Зингером восхищала Чуковского, тем примечательнее его последнее письмо переводчице, которая резко остыла к своему “подопечному” и не преминула пожаловаться на свою прежнюю “слепоту” обожаемому советскому корреспонденту. Восьмидесятисемилетний Чуковский писал ей в сентябре 1969 года, менее чем за 40 дней до собственной кончины: “<…> Первые строки Вашего письма (в высшей степени сумасшедшие), за которые я крепко целую Вашу талантливую руку (Мирра писала, что „так же, как Сингер вышел и забрел сюда из чего-то черного, так Вы вышли из чего-то светлого. Ему нужно притворяться, что он человек, а Вам ничего не нужно притворяться…”. — П. К. ), — огорчили меня Вашим отношением к Сингеру, — несправедливым и жестоким. Дитя мое, я всю жизнь провел среди знаменитых людей и знаю, что у каждого есть свое черное: тот скаред, тот эротоман, тот завистлив, тот мелочен — но все это испепелялось их талантом. Сингер талантлив, а это значит: гуманен, простодушен и благостен, если не в биографии, то в книгах, что в тысячу раз дороже, чем если бы было наоборот. Нет, прилетайте в СССР, пока я еще не стал рамоли и гага, покуда свежа моя память и я могу рассказать Вам очень много поучительного и интересного (ей-богу!), не хвастаю”.

В этом же номере “Архива…” публикуются и подготовленные Евгенией Ивановой письма одесского журналиста Лазаря Кармена (1876 — 1920; отца знаменитого кинооператора) совсем молодому тогда Чуковскому, в основном из Одессы в Лондон. Отличный памятник наивной молодости и трогательно-провинциальному простодушию обоих.

Лидия Головкова. Зона смерти — Коммунарка. — “Грани”, № 227 (2008).

Об одном из самых массовых мест уничтожения (и захоронения расстрелянных) в годы сталинского террора. Сотрудник отдела новейшей истории Свято-Тихоновского Богословского института, главный редактор многотомной книги памяти “Бутовский полигон” подготовила мощное исследование, которое может и должно стать отдельной книгой. В отличие от Бутова, где убивали по резолюциям “троек” и “двоек”, в “Коммунарке” (24-й километр Старо-Калужского шоссе) уничтожали и закапывали по осуждению Военной коллегией Верховного Суда. Большинство проходило по спискам, просмотренным лично Сталиным (“Например, против некоторых фамилий имеется помета „обождать”, против одной — „бить, бить!””).

Подробно здесь — и о палачах-исполнителях: сверхжестоком Петре Магго, Эрнсте Маче, братьях Шигалевых… “Отвечал за исполнение приговоров, захоронение и кремацию расстрелянных полковник, затем генерал госбезопасности Блохин. По званию и должности своей он не обязан был принимать участие в расстрелах, тем не менее он не только собственноручно расстреливал заведомо невиновных людей, но делал это с особым усердием, предварительно облачившись в длинный резиновый фартук, краги и резиновые сапоги. <…> А впрочем, по рассказам знавших его людей, то был милейший человек, отзывчивый на всевозможные просьбы сослуживцев”.

В “коммунарской” земле лежат останки Сергея Эфрона, писателей Артема Веселого и Бориса Пильняка. Кстати, мне кажется, что Л. Головкова напрасно связывает стихи Ахматовой на смерть Пильняка “Все это разгадаешь ты один…” с ее, ахматовской, художественной интуицией — в описании места тайного захоронения (хвойный лес, камыши в пруду, овраг, ландышевый клин). Это скорее не “Коммунарка”, а, как считал, например, покойный Лев Шилов (и даже водил нас, музейщиков, показывать ландышевые заросли), — пильняковский дачный участок под соснами в Переделкине (где Пильняка и арестовали), неподалеку от самаринского пруда. Ахматова сюда приезжала и перед войной, и после.

Андрей Грицман. Поэтический меридиан Пауля Целана. “Услышать ось земную…” — “Вестник Европы”, № 21 (2007) .

Отличное эссе о Целане (включающее рассказ о встречах с другом поэта Ниной Кассиан), продолженное переводами Грицмана из этого выдающегося поэта.

Пейзаж с существами-урнами.

Разговоры из дымящегося рта в дымящийся рот.

Они едят:

трюфеля сумасшедшего дома, кусок

непохороненной поэзии,

нашли вот язык и зуб.

Слеза катится обратно в свой глаз.

(“Пейзаж”)

Владимир Губайловский. Наноалхимия. — “Компьютерра”, 2007, № 42 (710) .

Используя интервью главного идеолога российского нанопроекта Михаила Ковальчука, данное им летом прошлого года журналу “Итоги”, В. Г. убедительно аттестует его выкладки как типичные проявления “алхимического” мышления. Вот лишь один фрагмент анализа:

“М. К. Одной из целей развития науки и техники индустриального общества, того, в котором мы жили до сих пор, было изучение „устройства” человека и его возможностей. Создавая какие-то технические системы, мы постоянно копировали себя, пытались усовершенствовать то, что дано нам природой. Например, подъемный кран — это фактическая имитация руки. В оптических приборах мы имитируем человеческое зрение, в акустических — слух. Когда началось создание интегральных схем полупроводниковой микроэлектроники, создатели компьютеров принимали за образец человеческий мозг.

[Владимир Губайловский:] Трудно копировать то, чего ты не понимаешь и даже не видишь. Точнее, это возможно только в одном случае: если ты изначально уверен в том, что все подобно всему. Макрокосм — микрокосму, природа — человеку, человек — Богу. Это всеобщее подобие и есть главный принцип алхимии.

И подъемный кран, и компьютер, и оптические и акустические приборы создавались вовсе не для того, чтобы копировать человека. При создании каждого прибора или механизма решалась совершенно определенная задача — нужно было реализовать определенную функцию, с которой люди справляются неудовлетворительно (как правило, одну и очень простую): поднять тяжесть, рассмотреть удаленный предмет, сохранить звук. Такие четко отграниченные (специализированные) задачи решать удавалось, но и Галилей, увидевший спутники Юпитера в телескоп, и Эдисон, создавший первый фонограф, и фон Нейман, предложивший архитектуру компьютера, были слишком плохо осведомлены, как соответствующие функции реализуются организмом человека”.

“Заказ” на историю и ресурс покаяния. Диалог главного редактора газеты “История” Алексея Савельева и ее обозревателя Анатолия Берштейна. — “История”. Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения (Издательский дом “Первое сентября”), № 22 (2007).

“А. Б. <…> Многие учителя отмечают, что в пособии для учителей Филиппова и учебниках Чубарьяна-Данилова недостаточно говорится о негативных сторонах нашей истории, которые, на мой взгляд, не менее важны, чем позитивные, потому что из этого извлекаются уроки. Как вы относитесь к такой черно-белой трактовке подхода к истории при том, что белый цвет должен превалировать?

А. С. Я вообще-то к черно-белой трактовке отношусь плохо, потому что историю нельзя загонять в схемы, мы это прекрасно знаем. В этой связи я хотел бы процитировать высказывание методиста Андрея Иоффе, которое он сделал недавно на региональной учительской конференции в Подмосковье: „К государству нужно относиться как к семье. Детям не нужно знать о некоторых проблемах, которые существуют в семье. Ведь мы хотим ее сохранить, а есть силы, которые хотят ее разрушить”. <…>

Дети все равно узнают о сложных и негативных сюжетах, но в другой, скажем так, недружественной трактовке, и это травмирующее впечатление останется у них на всю жизнь.

Возвращаюсь к Карамзину…”

И далее — о том, что наши историки не обходили “острых углов”, потому что “понимали, что наша история освещается неким высшим светом, в данном случае, чтобы всем было понятно, будем говорить о свете нравственности”. “И когда историк (а вместе с ним читатель) постигает это, входит в это поле, то ему не страшно рассказывать о чем-нибудь негативном.

А вот если этого поля нет, как в современном российском обществе, где нравственность на нуле, когда выкорчевана была самая первооснова нравственности, когда надо объяснять элементарные вещи, тогда, конечно, любая негативная информация может причинить вред или, как говорили в советские времена, „вызвать неконтролируемые ассоциации”. Вот в чем проблема. Поэтому уроки истории должны воссоздавать это нравственное поле”.

Юлия Идлис, Анна Немзер, Михаил Калужский. 10 героев русской литературы. — “Русский репортер”, 2007, № 30 (030) .

Номер полон рейтингов, схем, итоговых обзоров. “10 героев” — это Илья Муромец, протопоп Аввакум, Тарас Бульба, Степан Парамонович Калашников (лермонтовский купец), Данко, полковник Исаев (Штирлиц), Николай Степанович Гумилев (выведенный Лазарчуком и Успенским в романе “Посмотри в глаза чудовищ”), Василий Теркин, Анастасия Каменская и Эраст Фандорин.

Бедные, бедные Иванушка-дурачок, Незнайка и Чебурашка! Плачьте, Ярославна, Несмеяна и Снегурочка, плачьте! Мир вашему праху, незабвенные Василь Иваныч и Петька!

Из номера можно узнать также, годом чего, кроме как Семьи, объявлен 2008-й. Скажем, про “Год санитарии” и “Год картофеля” вы знали, товарищи? Книги рассказов и эссе Иличевского входят в шестерку самых ожидаемых изданий, а весенний концерт Земфиры — в восьмерку самых важных событий.

Задевает фотография Юрия Козырева под названием “Пронумерованные”. На ней интеллигентный американский солдат в очочках, каске и полном обмундировании ставит жителю иракской деревни специальным фломастером на шее сзади особый номер (к слову, женщинам номера наносят на руки).

…Вставшего на колено иракца обступили его дети, одной рукой он обнимает взрослую напуганную дочь, а маленький сын с тревожным любопытством силится разглядеть, что это там военный дядя пишет на шее нашему папе. Неподалеку с мучительно наморщенным лбом — жена пронумерованного. “Такая система, — пишут здесь, — в сочетании с расчерченной на карте деревни сеткой позволяет американцам определять, кто именно передвигается по населенному пункту, несмотря на введенный запрет”. Вот интересно, тому звездно-полосатому кретину, который это придумал, никто не напомнил, что номера на живой человеческой коже первыми наловчились ставить господа Гиммлер, Эйхман и иже с ними?

Вечеслав Казакевич. Праздник осенней луны. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2007, № 7 (869).

Публикации предпослано интереснейшее предисловие Юрия Кабанкова с рассказом о судьбе и поэзии таинственного и легендарного белорусского поэта, проживающего ныне в японском городе Тояма, где он профессорствует в местном университете. Подборку, очевидно, новых (весьма грустных) текстов открывает стихотворение под названием “Как в сказке”:

Под вечер в поселке включают метель,

разводят русалок в алмазных окошках.

Забыв про учебники, бросив портфель,

сидишь на печи с громогласною кошкой.

Сдвигаются с места равнины, луна,

солдаты атьдвакают, голуби бредят,

раскинулись девки и море вина,

совсем ни к селу Фудзияма видна!

А печка все едет, и едет, и едет…

Виктор Козодой. Движение сибирских “неформалов” в 1986 — 1990 гг. — “Вопросы истории”, 2007, № 12.

“Оппозиция стала реальной силой лишь тогда, когда она получила поддержку со стороны нарождавшегося предпринимательского класса”. …Который, как напоминают здесь, во многом состоял из бывших номенклатурщиков (комсомольских работников, представителей директорского корпуса etc.), переставших доверять КПСС. А началось-то все с экономических требований почти голодающих шахтеров, которых довольно быстро подвели к политике.

Михаил Коробко. Известен только специалистам. — “История”. Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения (Издательский дом “Первое сентября”), № 24 (2007).

О незаслуженно забытом архитекторе Родионе Казакове, ученике своего великого однофамильца, главе Московской архитектурной школы, вложившем свой труд и в Лефортовский дворец, и в комплекс зданий в Кузьминках, в ряд церквей и вообще много поработавшем на образ Москвы во второй половине XVIII века.

Алексей Кретинин. Мост, храм и Фанни Каплан. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2007, № 12 .

Живо написанные очерки по истории Новосибирска.

“2 марта 1897 г., как известно, на ст. Обь (будущая — Ново-Николаевск, сейчас — Новосибирск-Главный) пил чай по пути в ссылку Владимир Ульянов-Ленин. Ровно через 20 лет, в конце марта 1917 года, на ст. Ново-Николаевск (бывшая — Обь) отведала чая амнистированная политкаторжанка Фанни Каплан. Та самая, которая, по официальной версии, 30 августа 1918 г. стреляла в вождя пролетариата. Господин Ульянов ехал в ссылку за казенный счет. Средства на помощь в поездке Фанни Каплан призывал горожан сдавать Ново-Николаевский Совет рабочих депутатов.

9 марта 1917 г. в газете ново-николаевских социал-демократов Голос Сибири (неофициальном органе тогдашнего городского Совдепа) было опубликовано первый раз сообщение под заголовком „Дорогие граждане свободной России!”. Местные эсдеки тогда были едины, не делились на меньшевиков и большевиков и даже специально сообщали через свою общую газету, что „партии большевиков в Ново-Николаевске не существует”. Так что заявление о помощи Каплан было общим, единодушным”.

И еще фрагмент: “Казалось бы, историю со сбитым советскими ракетчиками над Свердловском 1 мая 1960 года американским самолетом-шпионом „У-2”, пилотировавшимся Френсисом Пауэрсом, знают все. Однако сегодня историки „воздушных боев ‘холодной войны’” все чаще склоняются к другой версии. Похоже, что первый „пинок” самолет-шпион получил в тот день все-таки от сверхсекретного высотного перехватчика „Т-3”. Который всего за несколько дней до событий покинул стены „альма матер” — Новосибирского авиазавода им. Чкалова”.

Виктор Куллэ. “Мальчишеская дружба неразменна…” (Штрихи к портрету Дениса Новикова). — “Арион”, 2007, № 4 .

“<…> Он, как всякий подлинный стихотворец, обладал даром влезать в шкуру чужой боли. Позже до меня дошло, что влезал он в эту шкуру отнюдь не с целью сопереживания — чужая боль была попросту необходимой пищей для писания стихов. Как, впрочем, и своя собственная”.

Елена Марасинова. О политическом сознании русского общества во второй половине XVIII века. — “Вопросы истории”, 2007, № 12.

Об образе подданных в восприятии престола и той терминологии, с помощью которой выстраивались и функционировали отношения власти и личности.

Как, например, “Вашего Величества нижайший раб” (“где понятие „раб” было практически лишено уничижительного значения”) при Петре превратилось в “верного подданного” при Екатерине.

К сему имеются и любопытные приключения термина “гражданин”.

Молитва не останется без ответа. На вопросы читателей отвечает иеромонах Евфимий (Моисеев), преподаватель Московской духовной академии. — “Фома”, 2007, № 12 .

“Подавать ли милостыню, если есть подозрения, что человек не нуждается, а зарабатывает деньги для „мафии нищих”?

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут (Мф. 5: 7) — гласит одна из евангельских заповедей, именуемых также заповедями блаженств, поскольку в них указывается, кому Господь уготовляет блаженную вечность. Каждый христианин в глубине своего сердца стремится к этой вечности, и на первый взгляд может показаться, что ответ на Ваш вопрос вполне однозначен. Но если вспомнить, что мы живем в эпоху расцвета преступности, то нелишним будет вспомнить и совет одного мудрого пастыря, который говорил, что „настоящая милостыня должна попотеть в руке”, то есть подавать ее нужно с рассуждением.

Рассуждение в данном случае может быть достаточно простым: подавайте милостыню тем людям, в отношении которых у Вас нет подозрений, — и никогда не ошибетесь. Это могут быть и родственники, и друзья, и соседи, и дети из детдомов, и больные — словом, все те люди, о которых Вы знаете точно, что они действительно нуждаются в Вашей помощи.

Впрочем, ни в коем случае не нужно считать мошенниками и всех тех нищих, которых Вы встречаете у храма или в переходах. Поскольку даром прозорливости большинство из нас не обладает, а чувства могут нас легко обмануть — ведь по внешним признакам отличить настоящего нищего от мошенника практически невозможно, — то полагайтесь на свое сердце. Иногда, например после молитвы или если у Вас просто хорошее настроение, сердце само так и хочет кому-то помочь, оказать кому-то милость, и эта сердечная потребность бывает порой гораздо сильнее, чем желание просящего получить от нас помощь. Нужно ли в этом случае „наступать на горло собственной песне”? Ответ очевиден: спокойно подавайте и не сомневайтесь в том, что Господь, давший обетование блаженной жизни милующим, примет Вашу жертву, даже если человек, которому Вы подали милостыню, и окажется мошенником. Помните, что, подавая милостыню, Вы не согрешите, а все остальное предоставьте на суд Божий”.

Молодежь читает “Ивана Денисовича”. — “Посев”, 2007, № 11.

Обзор впечатлений от рассказа А. С., состоящий из отзывов старших школьников и студентов первых курсов вузов. В опросах участвовали молодые люди из разных городов — Москвы, Самары, Жуковского, Симферополя и других. Надеюсь, эта публикация будет со временем включена в тот или иной книжный сборник — умные, самостоятельные, живые отклики.

Рената Муха. И я говорю это прямо в глаза. — “Иерусалимский журнал”, № 24-25 (2007) .

— Преувеличивать всё глупо, —

сказала Микроскопу Лупа.

(“Без преувеличения”)

— Мне очень обидно, — сказала Слеза, —

И я говорю это прямо в глаза.

(“Никто слезам не верит”)

В этом же толстенном номере я с интересом прочитал разговор Юрия Ряшенцева и Дмитрия Сухарева о Юлии Киме (Сухарев тут замечательно и очень смешно говорит о сомнительном качестве преподавания литературы в МГПИ 60-х) и — с недоумением — насыщенную матерщиной поэмку Игоря Губермана “Разговор ангела-хранителя с лирическим героем в день семидесятилетия автора”. Впрочем, Д. Быков пишет об авторе знаменитых “гариков” как о классическом, “большом русском поэте”, о народном писателе. Оказывается, его поэзия — “в огромной степени благодарственная молитва”. Такая, видно, молитва: шутливая, чуть скабрезная, с матерком, с полуспущенными штанами.

Наталья Потоцкая. Страстной бульвар, дом № 5. Страницы из жизни старой Москвы (1912 — 1917). Предисловие Алексея Кулешова. — “Родина”, 2008, № 1 .

Этот “рахманиновский” дом, бывшая гимназия В. В. Потоцкой (ныне — Агентство печати), — бок о бок с тем, в котором располагается наша редакция. Теперь я знаю, что мы сидим в здании монастырского доходного дома. А воспоминания, светлые и печальные, начинаются с музыки Рахманинова, заканчиваются же революцией — обысками, арестами, ссылками.

Про “уродов” и людей. Парадоксы академика Воробьева. Беседовал Леонид Виноградов. — “Нескучный сад”, 2007, № 9, ноябрь — декабрь .

Из интервью одного из авторов “письма 10-ти” президенту России, выдающегося ученого-гематолога, ученого-атеиста, отводящего Церкви, как тут сообщают еще в начале беседы, важное место в жизни общества:

“<…> Когда Церковь лезет в аборты, это ошибка. Это тяжелый медицинский вопрос, сюда без образования носа нельзя совать. А лезут с этическими проблемами. Женщина пришла к врачу — оставьте их наедине. Представьте, я приду на службу… А я, хоть и атеист, люблю в церкви бывать, правда, последнее время чаще бываю там по грустным поводам. Так вот, приду, а там дьячок так за упокой читает, что хочется пинка ему дать. Но если я вылезу учить его, как читать заупокойную молитву, мне скажут: у тебя больница, там и работай. Чего лезть в чужие дела?

— Верующие с этим никогда не согласятся. Но что бы ни думали врачи об абортах, биоэтика сегодня в медицинских вузах — обязательный предмет. И в некоторых вузах ее преподают православные люди, иногда даже священнослужители. Как вы к этому относитесь?

— Преподавать медицинскую этику может только очень крупный врач. В том, что ее не может преподавать священник, у меня сомнений нет. Нужны профессиональные знания.

Я со священниками не обсуждаю ни вопросы жизни и смерти, ни оказание мной помощи больному, ни характер помощи. Им нет места в моей работе. Мы говорим на разных языках.

Поднимитесь ко мне в отделение, почти на всех столиках найдете иконки. Моего авторитета хватит, чтобы перекрыть эти иконки. Но всегда найдется человек, который верит в Промысел Божий. А, извините, верить надо в противоопухолевые препараты.

— Среди ваших пациентов наверняка есть верующие. Если кто-то захочет, чтобы к нему пришел священник…

— В рясе, в шапке, в верхней одежде вход в стационар запрещен. Не пущу. Об этом все предупреждены, и ко мне не ходят. Иди домой и приглашай кого хочешь.

— Но у вас же тяжелые больные. Если человек допускает, что может не вернуться домой, и хочет исповедоваться?..

— Зачем здесь нужен священник, если тут больные лежат? Вы не знаете, что встреча с попом в народе считается несчастьем? Не буду я, ублажая одного больного, приносить неприятности целому отделению. Если священник умен, он может прийти к больному в приемные часы как посетитель. Не в рясе, без креста. И исповедуй, сколько тебе вздумается.

— Андрей Иванович, наверное, для вас как материалиста суеверие не менее странная вещь, чем вера в Бога. Почему же вы не считаетесь с одной странностью пациентов, но считаетесь с другой?

— Ну зачем насиловать людей? Сам я не считаю встречу со священником плохой приметой. У меня к ним очень хорошее отношение. Я в основном встречал хороших священнослужителей. Но здесь больница, здесь им делать нечего”.

Протоиерей Димитрий Смирнов в своем интереснейшем комментарии-интервью к беседе журналиста “Фомы” с академиком Воробьевым мягко напомнил помимо прочего, что у РПЦ есть соответствующее соглашение о сотрудничестве с департаментом здравоохранения Москвы.

“ — В больнице, значит, тоже можно вступать в конфликт с главврачом, требуя священника?

— Конечно. Просто сказать: „А вам неприятности нужны? Сейчас я в департамент здравоохранения звоню”. Просто не имеют права отказать, по закону.

— Отношение к больному после этого у врача может измениться?

— Никогда. Вот этого, слава Богу, у нас нет. Даже если больной устраивает скандал, от этого к нему хуже не относятся и хуже не лечат. Можно быть спокойным, что тебя не угробят. Все-таки у нас врачи профессиональные и, как правило, нормальные, хорошие люди”.

Впрочем, чуть выше, когда шла речь о смерти, о. Димитрий говорил о медиках куда жестче:

“ — Как вы считаете, почему достаточно часто именно медики отказывают человеку в потребности разобраться в вопросах жизни и смерти? Вот, например, скрывают смертельный диагноз?

— Потому что медики в отношении смерти — самая циничная часть общества. Медиков сейчас обучают методам ремесла и совершенно не дают никакого гуманитарного образования. Ни душевного, ни исторического, ни культурного. Они человека изучают как машину, причем состоящую из отдельных частей, а не в комплексе. На каждую часть — своя специальность. Они на человека смотрят как на объект, как на кусок мяса, у них нет благоговения перед личностью. Это начинается уже с медицинского училища: если послушать разговоры студентов в курилке — у вас волосы на голове зашевелятся. Я понимаю, что многих возмутит то, что я сказал, но это факт.

Есть, конечно, некоторые врачи, которые сами по себе культурные люди. Но то, что у них целостное представление о человеке, — это уж их собственная заслуга, а никак не медицинского образования”.

Владимир Радзишевский. Из жизни надгробий. — “Информпространство”, 2008, № 2 .

Очередной отрывок из объемистой рукописи о Новодевичьем пантеоне.

“Жгучее желание запечатлеть покойников за их привычными занятиями, к счастью, еще не коснулось проктологов. Но легендарный диктор Юрий Борисович Левитан и на кладбище обзавелся микрофоном. Клоун и дрессировщик Владимир Леонидович Дуров окружен цирковым зверьем. Самуил Яковлевич Маршак что-то сосредоточенно записывает. Юрий Никулин присел на барьер манежа. Лирический тенор Александр Алексеев замер в одеянии и позе Владимира Ленского. А маршал войск связи Иван Терентьевич Пересыпкин, прижав трубку к уху, разговаривает по телефону. Но откуда и с кем? В этом ряду странно воспринимается надгробие Антона Павловича Чехова. Единственное изображение здесь — это традиционное распятие. И если подойти к скромной могиле начала XX века от помпезных могил наших профессионально озабоченных современников, то можно подумать, что распят сам Антон Павлович”.

Ирина Роднянская. “Никакое лекарство не отменяет болезни” (явление Бориса Херсонского). — “Арион”, 2007, № 4.

“Да, способы письма Херсонского многообразны и притом всегда обращены к нутру создаваемого им мира. А в то же время он на редкость однообразный поэт. Исключительный случай, когда это не изъян, а достоинство: сертификат предельной серьезности и сосредоточенности. Он погружен в историю болезни человечества. А это всеобщая, всегдашняя, однообразная история”.

Тихонов Вячеслав Александрович. А было ли это?.. — “Искусство войны”, 2007, № 2 (3) .

“Я по жизни очень чистоплотный человек. <…> Мне тошно, когда я вижу сбитую собаку на дороге. А ведь когда-то я вытирал с „комка” мозги ротного и не испытывал никаких чувств, кроме „Слава богу, не меня. Я еще жив…””. В рамке, где должна быть — по традиции — фотография автора, надпись “нет фото”, с черной ленточкой, перечеркивающей правый нижний угол. В чеченской войне автор участвовал с самого начала, но в биографической справке сказано — без комментариев, — что “был убит в 2004-м году в Москве”. Кем? За что?

Вообще брать бывший журнал “Art of War” (“Творчество ветеранов последних войн”) для какого бы то ни было обзора как-то дико и неловко. Он действительно пропах порохом и смертью. В содержании ббольшая часть фамилий авторов — в траурных рамках.

В следующем номере — № 3 (4) — много материалов из уникального американского сборника “Операция „Возвращение””, словно бы специально написанных для альманаха “Искусство войны”, и знаковая беседа Аркадия Бабченко с нашим человеком, воевавшим в Афганистане, затем — в спецназе, позднее служившим в израильской армии и четырежды воевавшим в Ираке в составе… армии США.

Из предисловия к беседе: “Недавно вернулся на Родину. У него все хорошо. Есть семья, двое сыновей, свой дом в Подмосковье, в котором вместе с ним живут и его друзья-сослуживцы. Что-то типа пункта постоянной дислокации”. В тексте боец прикрыт псевдонимом “Михаил”, но его военные фотографии размещены тут свободно. В том числе — и в американской форме. По-моему, это поразительный психологический тип человека, осознающего себя профессиональным испытателем войны, что-то вроде того. Скупой рассказ “Михаила” о том, как именно он попал в корпус морской пехоты американской армии (не к миротворцам!), стоит мессы. “<…> С нашей стороны всем до балды было, что происходит. Россия вся под управлением была: что оттуда скажут, то и делалось. Вербовочные центры были не только в Москве — и в Саратове, и в Смоленске. Об этом все знали (поначалу-то американцы искали в третьих странах и в России солдат для своей афганской кампании. — П. К. ). Моих товарищей, например, собирали в Италии, в Римини, под табло на вокзале. Сажали в грузовик и отправляли на военную базу. В итоге все равно все попадали в Бахрейн, там основной вербовочный лагерь и учебный центр подготовки. Оттуда потом в Калифорнию. Но я не думал, что из этого что-то получится. Это на несколько лет все растянулось…”.

Сегодня воевать “Михаилу” (оказывается, всегда осознающему Россию как свою единственную родину и, кстати, “не понявшему” чеченской кампании, почему он туда и не отправился) вроде бы и не особенно хочется. У него налажен и бизнес, и семейная жизнь. Но… вот фрагмент последнего вопроса Аркадия Бабченко и полный ответ на него:

“ — <…> А если Россия введет войска, ну, скажем, в какую-то третью страну, совсем чужую, типа Бангладеш?

— Да поеду, ептить. Если большая страна себя позиционирует как Большая Страна, у нее должна быть геополитика. Должны быть свои интересы и в Латинской Америке, и в Африке, и уж тем более на Ближнем Востоке. Потенциал-то есть. И многие люди готовы эти интересы обеспечивать”.

Так что поедет, с американским своим, как я понимаю гражданством и подмосковным надежным тылом.

Лариса Торопчина. “Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб…”. — “Литература”. Научно-методическая газета для учителей словесности (Издательский дом “Первое сентября”), № 23 (2007).

Выделение в отдельную тему для уроков — “тему угасания помещичьих гнезд как одну из интересных и глубоких”. И — удобную для обращения к произведениям XIX — XX веков.

Александр Ткаченко. Сон крымчака, или Оторванная земля. — “Рубеж”, Владивосток, 2007, № 7 (869).

Свое предисловие к этому отрывку из чудесной, поэтичной книги А. Т. о земляках-крымчаках, “исчезающем народе”, философ и публицист Георгий Гачев завершил так: “<…> писатель-художник принялся за труд воскрешения. Он симметричен и встречен работе Природы по порождению народа в ходе эволюции и труду Творца по сотворению космо-исторической личности данного народа в его культуре. Только у тех в запасе была вечность, не поджимали сроки, а ему — уж поспешать надо, ибо не ровен час… на перепутьях истории”.

Так вышло, что Александр Петрович Ткаченко скоропостижно скончался менее чем через год после выхода этого номера альманаха.

“Убили моего отца…” Из материалов расстрельного дела. — Альманах “Голос надежды: Новое о Булате” (сост. А. Е. Крылов), 2007, вып. 4.

Ниже — один из эпиграфов к публикации архивного “Дела” Ш. С. Окуджавы — отца поэта, партийного деятеля, расстрелянного в августе 1937-го.

“<…> Вот мне Микоян говорил: „Ты знаешь, какой Окуджава (это о Булате Шалвовиче. — П. К. )? Это сын старого большевика”. А старый большевик тоже был дерьмом, он был уклонистом, национал-уклонистом. Так что, конечно, дерьмо. <…> Что Окуджава был расстрелян, — это дело Сталина. Разные периоды времени: одно время, когда Окуджава совершил политическую ошибку, а другое время, когда он голову потерял. Это глупо. Видимо, это отложило отпечаток на сына. Так мы же не должны поддерживать в этом сына и укреплять его. А ты (обращаясь к Микояну) готов поддерживать с этой бандурой, с гитарой. Так?..” (Н. С. Хрущев. Из стенограммы заседания Президиума ЦК КПСС от 25 апреля 1963 г.).

В этом выпуске альманаха, как всегда, много мемуаров и исследований, из которых отмечу блок материалов о малоизвестной окуджавской прозе “Фотограф Жора” (публикация в НТСовских “Гранях”, в 1969 году) и почти энциклопедическое исследование Дмитрия Быкова “Прощание с Новогодней елкой (1966)”, стержень которого — “соблазнительный” ахматовский мотив этой песни (А. А. умерла в том самом 1966 году).

Pendant “Голосу надежды” стоит упомянуть и вышедший прошлым летом третий выпуск “Миров Булата Окуджавы” (это материалы Международной конференции, проходившей весной 2005 года), где меня особенно заинтересовали статья Раисы Абельской “Окуджава и Киплинг” и, судя по всему, расшифровка выступления Юрия Карякина “Поэзия как молитва” — с таким “мини-автопортретом”: “Я нашел, что у меня есть одна профессия — читатель. Я к ней отношусь серьезно. Но меня в том, что я читаю (в том числе я говорю и о Достоевском), больше всего интересует в конце концов и в начале начал не герои (скажем, если это романы) — нет, меня интересует прежде всего автор как личность”.

Илья Фаликов. Фактор фонаря, или Прогулка по Арбату. — “Арион”, 2007, № 4.

Критический “мастер-класс” — разбор многих современных поэтических книг, заключенный в почти художественную читательскую форму, с точными образными выводами.

Олег Хлебников. …такая русская привычка. Стихи. — “Дружба народов”, 2007, № 12 .

Недозабывшая душа

смешного юноши-еврея…

Его забыли бы, спеша

на век забыться поскорее,

и на полвека удалось —

мельчали, предавали, врали, —

но зренье узкозвучных ос

в похмелье тяжком проморгали.

И в эту щелочку проник

луч света

вместе с птичьим гамом…

И, вырвав грешный свой язык,

аукаемся с Мандельштамом.

Составитель Павел Крючков.

ИЗ ЛЕТОПИСИ “НОВОГО МИРА”

Март

35 лет назад — в № 3, 4, 5 за 1973 год напечатан роман Юрия Трифонова “Нетерпение”.

80 лет назад — в № 3 за 1928 год напечатана пьеса Леонида Леонова “Унтиловск”.