Новый Мир ( № 8 2010)

ТЕЛЕОБОЗРЕНИЕ ЕКАТЕРИНЫ САЛЬНИКОВОЙ

ТЕЛЕОБОЗРЕНИЕ ЕКАТЕРИНЫ САЛЬНИКОВОЙ

ТЕЛЕДАРВИНИЗМ

На советском телевидении существовала одна программа, посвященная жизни дикой природы, — «В мире животных». С ней выросли и даже успели состариться несколько поколений.

В постсоветский период присутствие животных в телеэфире не просто возросло, но сделалось символической приметой современного вещания. Наряду с «В мире животных», «Диалогами о животных», «Жизнью замечательных животных» появилось множество зарубежных и отечественных программ, документальных сериалов и целых телеканалов (американский «Animal Planet», отечественные «Домашние животные», «Охота и рыбалка», «Ocean-TV», «Zooпарк» и др.), посвященных фауне и флоре нашей планеты.

Похоже, лицезрение животного мира является для сегодняшнего индивида острой необходимостью — психологической, эстетической, социальной. Помимо извечной ностальгии по первозданной природе, образ животного несет в себе нечто такое, что особенно ценно и важно человеку рубежа второго и третьего тысячелетий, и особенно в России.

Существенно и то, что программы и документальные циклы новейшего типа, посвященные всевозможным зверям, отличаются от «В мире животных» так же, как публицистические ток-шоу вроде «Честного понедельника» или «Народ хочет знать» отличаются от «Спокойной ночи, малыши!». И дело не в формально-форматной специфике, а в смысловом наполнении.

Программа советского периода «В мире животных» родилась в 1968 году, в контексте телеэфира, служащего проводником официальной идеологии того времени. И поскольку официальная идеология тогда уже утратила свою энергию и силу воздействия на аудиторию, «В мире животных» импонировало даже тем, кто к животным был равнодушен. Главное, чтоб не про пятилетки и стройки коммунизма, не про ведущую роль компартии и трудовые будни. После основателя программы кинорежиссера Александра Згуриди ее стали вести Василий Песков и Николай Дроздов. Если журналист Василий Песков в качестве ведущего отличался минорностью тона, уравновешенностью и нейтральностью интонаций, то Николай Дроздов пронизывал свои программы ярким обаянием ученого, влюбленного в природу и готового ежеминутно присягать на верность ее законам.

В эпоху нарастающего разочарования Дроздов приобщал телезрителей к видению природы как абсолютно гармоничной системы. Эта природная система бывала объективно жестокой, зато всегда стихийной и не обремененной никакими ханжескими «надстройками». В природном мире ловят и хватают исключительно для того, чтобы съесть, а съесть — для того, чтобы быть сильным и не погибнуть среди прочих сильных хищников. Даже когда Дроздов комментировал, как змея заглатывает какого-нибудь несчастного грызуна или львы окружают отставшую от стада антилопу, он не менял благодушных интонаций увлеченного наблюдателя. То было не прекраснодушие, но мечта советского интеллигента и ученого о мире, где правят не умозрительные идеологические постулаты, спускаемые сверху, а происходит спонтанная саморегуляция изнутри, лишенная всяких умозрительных целей.

Этот взгляд ученого, признающего устройство природного целого как благо, нейтрализовывал объективно жестокие кадры. Сцены расправы одних особей над другими не выглядели дикостью и кошмаром, потому что между ними и зрителями находился голос Николая Дроздова. Ну и само количество таких сцен, как и степень откровенности в показе жизни животных в естественной среде, осторожно дозировалось. Официальная цензура и самоцензура выпускающих программу не могла корректировать жизнь животных, но управлять селекцией документальных кадров они вместе были способны.

Дело, конечно, не в коварном желании советского государства залакировать образ природы. Гармоничной ее видела вся закатная советская эпоха. И гармония природы противопоставлялась дисгармонии законов социума, пускай даже самого совершенного. От наивного благородного Ихтиандра (Владимир Коренев) в «Человеке-амфибии» (1961, режиссеры Геннадий Казанский, Владимир Чеботарев) и забавного дикаря Чудака (Сергей Юрский) в эксцентрической комедии «Человек ниоткуда» (1961, режиссер Эльдар Рязанов) до охотника Дерсу в «Дерсу Узала» (1975, режиссер Акира Куросава) природные, «естественные» люди становились центральными образами. Искусство разной степени сложности и разных эстетических свойств вело своих героев по одной дороге. Они были обречены выбывать из человеческого общества, для которого слишком чисты, целостны и простодушны.

Программа «Спокойной ночи, малыши!» выражала в образах игрушечных зверюшек новое самоощущение взрослых — они уже не считали идеалом образ самоотверженного борца или труженика, они хотели быть просто думающими и чувствующими людьми. Кстати, именно человеком доброго ума и умного сердца всегда выглядел Дроздов, подкупая аудиторию самой манерой держаться.

В середине 1990-х на постсоветском ТВ по соседству с Николаем Дроздовым, этим идеальным ученым-интеллигентом, возник Иван Затевахин, ведущий «Диалогов о животных». Его мощная фигура сразу напомнила зрителям совсем не об университетском лектории и не о кабинете ученого, лишь иногда выезжающего в экспедиции. Затевахин смотрелся так, будто изучал животных, обитая прямо в первозданной природе. Не случайно и студия программы была оформлена так, что напоминала усовершенствованный домик лесника или ученого-практика, ученого-отшельника, выезжающего в мегаполис крайне редко.

В «Диалогах о животных» использовались зарубежные научно-популярные фильмы о жизни дикой природы. В них, как правило, природа была показана именно в своей конфликтной, драматической сущности. Английский, лицензионный вариант названия программы, который тоже могли прочитать телезрители, говорил сам за себя — «Survival», что переводилось как «естественный отбор». Хотя вне биологической науки то же самое слово часто фигурирует в более простом значении выживания в экстремальных ситуациях разного рода. Тема естественного отбора и стала доминирующей в передаче нового поколения.

Затевахин и его коллеги открывали российскому зрителю окно в другой мир животных — тот, где умиляться и радоваться не только нечему, но и некогда. Борьба за выживание перманентна, часто антиэстетична и всегда жестока. Как ни люби природу, а невозможно радоваться, когда новый глава львиного прайда уничтожает детенышей своего предшественника или когда стая обезьян расправляется с детенышем пришлой самки и вдобавок устраивает его коллективное пожирание.

А именно подобные эпизоды оказались кульминационными в документальных фильмах, пришедших на наше ТВ в постсоветское время.

Осталась в прошлом радость человека, вырвавшегося из вредного общества в добрую и полезную для всего живого природу. Сам Затевахин, конечно, не нагонял страха специально, а даже наоборот, вел программу весело и по-свойски. Но он разговаривал о природе языком более рациональным, лишенным лиризма, в отличие от стилистики Дроздова. А закадровые голоса и вовсе приобщали к подчеркнуто бесстрастному объективизму, которым так дорожат западные ученые в научно-популярных форматах.

Вместе с «Диалогами о животных» на нашем ТВ стартовала эпоха трезвого обсуждения жизни природного мира. В подавляющем большинстве зарубежных научно-популярных программ и сериалов, составивших основу вещания о животных, пристальным объектом внимания являются социальные реалии животного мира. Непременный ролевой расклад на вожаков, лидеров и подчиненных, рядовых, варианты образования брачных пар и семьи, поиски и устройство дома, принципы нападения, умерщвления добычи с последующим дележом ее частей в соответствии с внутренней социальной иерархией и так далее.

Аналогии с человеческим обществом периодически возникают как бы сами собой, как бы в силу их объективного наличия. Однако материал и организован таким образом, чтобы зритель не мог этих аналогий не заметить. В своем видении природы западные ученые продолжают оставаться верными последователями Чарлза Дарвина. В России трудно представить, сколь огромную роль сыграли его концепции человеческого происхождения и законов жизни природы для самовосприятия западного общества. А ведь оно в лице Чарлза Дарвина пережило в середине XIX века своего рода культурную катастрофу.

Дарвин поставил крест на божественном происхождении человека. Живущий в интерьерах, украшенных псевдоантичными архитектурными элементами и уставленных вещами в стиле барокко, рококо и классицизма, привыкший представлять себя наследником ренессансных художественных и естественно-научных достижений, западный человек был поставлен лицом к лицу с фактом своей долгой эволюции. Это было не менее революционным, нежели пересмотр концепции вселенной Коперником и Галилеем.

Несмотря на свое возмущение, гнев, страх и недоумение, западное общество постепенно адаптировалось к дарвиновским теориям. Собственно, пристальное внимание к проблемам физиологии и психофизики в трудах Зигмунда Фрейда, развитие обыденного атеизма, перевороты в моде и тенденция ко все большему публичному обнажению тела, пляжный бум и многое прочее не в последнюю очередь обязано своим появлением Дарвину.

Усвоить на сознательном или подсознательном уровне его концепции, а не закрыть на них глаза западное общество смогло по одной простой причине. Сам Дарвин со своими научными изысканиями и воззрениями явился следствием развития этого самого капиталистического общества. Это в капиталистическом обществе развернулась бурная борьба за выживание, которое может состояться, а может и не состояться у отдельных особей, несмотря на их стартовые позиции. Это капитализм развил в человеке спонтанность реакций на постоянно меняющееся соотношение сил в окружающем социальном мире. Это капитализм обнажил жестокость законов, вновь устанавливаемых людьми после общественных революций, а не формирующихся шаг за шагом, долго, со ссылками на многовековые традиции, как было прежде.

Наконец, это при капитализме люди стали доводить себе подобных до полуживотного состояния с помощью непосильной и примитивной работы — и при капитализме научились замечать ужас повседневного недоедания, физического и интеллектуального недоразвития. Стоит вчитаться в Диккенса и поверить в его картину мира как в достоверную реальность XIX века, как сами собой разрешатся вопросы о том, откуда возник научный подход Чарлза Дарвина. Он стал реакцией на объективное общественное несовершенство того времени. Это несовершенство требовало новых аргументов, оно взывало к переписыванию истории человечества с чистого листа.

Капиталистические отношения обнажили жестокие инстинкты человека и отчаянно небожественное устройство человеческого социума. Тогда-то Чарлз Дарвин и увидел жизнь природы в новом свете.

Поэтому не только символично, но и весьма закономерно то, что наследие дарвинизма, пускай и в очень популярных форматах, пришло на российское ТВ именно в эпоху формирования капиталистических отношений у нас в стране. Западные программы и сериалы о животном мире стали популярны в период разрушения иллюзий патернализма государства в отношении своих граждан, отмены лозунга о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, — при быстром и диком внедрении рыночной экономики, возникновении беспощадной конкуренции, при активизации культа грубой силы.

В документальных сериалах о живой природе находят подтверждение многие законы капиталистической борьбы, которая предстает в таком контексте как универсальная модель бытия живых существ. Происходит это параллельно с утверждением в нашем обществе капиталистических ценностей во всей их непреложности, подобной инстинктам. Для российской ментальности такой подход, в свою очередь, несет в себе потрясение и катастрофизм. Ведь в России, казалось бы, такой стихийной, иррациональной, на самом деле давно привыкли не идти за инстинктами, но рефлексировать и рационально выбирать свое духовное «происхождение» и родство. А все потому, что именно культурные основы, опоры, корни мыслились в России той изначальной данностью, которая важнее любой вещности и материальности, физики и физиологии. И легенда о «выборе» Рюрика на княжение, и история заимствования государственной религии у Византии, и приобщение к светской западной культуре в XVII — XVIII столетиях, и, наконец, практическое следование теориям зарубежных мыслителей Маркса и Энгельса, — всё образует традицию свободного культурного поиска и выбора обществом своих духовных опор. Насколько удачно или неудачно они выбираются и насколько едино бывает общество в своих радикальных решениях — это уже другой вопрос.

В 1990-х и самом начале 2000-х засилье картин жестокости и суровой социальности животных в телеэфире являлось своего рода визитной карточкой времени. Сегодня в мире людей намечаются перемены и в самовосприятии, и во взгляде на мир животных. Об этом говорит и «естественный отбор» документальных фильмов и программ для российской аудитории. К мотиву неизбежной жестокости, который ранее был центральным, прибавляется мотив нашего, неизбежно человеческого отношения ко всему, что имело и имеет место на планете.

Помимо стихийной жизни природы наше ТВ все больше интересуется взаимоотношением животного и человека. Большую часть эфирного времени канала «Animal Planet» занимают программы, посвященные работе служб по охране животных и спасению животных людьми в экстремальных ситуациях. Аудитории показывают крупными планами, как выглядит запущенное или больное животное, как его обследуют, лечат, выкармливают, выхаживают. Через телевидение общество как будто дает отчет о своей заботе, направленной на нуждающихся. Полысевший котенок или пес с перебитой лапкой — их собирательные образы. Возможно, зрители подобных программ воспринимают несчастных четвероногих, замученных недобрыми хозяевами или тяготами бездомной жизни, как alter ego — и испытывают единение со всеми теми, кто не самостоятелен и не силен в нынешнем социуме.

Людям все сложнее в открытую жалеть самих себя. Жалость к себе означает невысокую оценку собственной личности и собственных достижений во внешнем мире. Кто же захочет признать себя неудачником, когда это определение мыслится чем-то худшим, нежели преступник, к примеру? Звери же — это святое. Звери — братья наши меньшие. Жалость к ним не табуирована, а потому в ней человек может свободно пережить то, что не позволяет пережить напрямую, при взгляде на самого себя.

Один из наиболее распространенных приемов документального повествования — длительное наблюдение за какой-то одной особью или семейством животных, наделение «главного героя» именем. Его борьба с природными условиями, соперниками по выживанию, взаимоотношения во время брачных периодов и забота о потомстве подаются по законам романа, в центре которого — всякий человек , заурядный индивид в животном обличии. В подобной эстетике любой зверь предстает как подвид homo sapiens’а. Получается, что человек отличается от диких животных прежде всего наличием средств для фиксации реальности, будь то кинокамера или фотоаппарат.

Сращивание научного подхода с требованиями все большей популяризации отвечает, как мне кажется, искренней душевной потребности современного человека — видеть в каждом существе, взятом крупным планом, нечто родственное, близкое себе по духу, по эмоциональному строю. Поэтому поведение не только шакала или рыси, но даже динозавра (визуально убедительного благодаря компьютерным технологиям) в научно-популярных телеопусах интерпретируется по законам человеческой психологии. Теперь запросто можно услышать, что «молодая гиена завидует…» или «динозавр празднует очередную победу».

Вообще в последние десятилетия намечается тотальная визуализация всего, что невозможно запечатлеть камерой в современном мире животных.

От вербальных пассажей с черепами вымерших животных в руках участники программ переходят к закадровым комментариям, сопровождающим эффектные зрелищные реконструкции мира животных, который остался в далеком прошлом.

В текущий период человека все сильнее начинают интересовать переходные стадии в жизни животного мира. Происхождение, эволюция, взаимодействие видов, скрытые возможности организмов. В этом году Александр Невзоров выступил на Первом канале с проектом «Манежное лошадиное чтение» ( Lectio Equaria Palaestra ), в котором стремился доказать превосходство лошади над человеком. В сценах исторических реконструкций ренессансные ученые взвешивали и изучали мозг лошади, а сам Невзоров занимался с лошадьми чтением. При всей курьезности отдельных деталей, при всей эксцентричности концепции Невзорова, считающего, что человек незаконно единолично узурпировал звание разумного существа, надо признать наличие логичной авторской позиции. Чем меньше вера в человека, тем больше вера в лошадей — и тем горше от сознания недооцененности этих четвероногих копытных. Если фильм Невзорова вызывает много вопросов как повествование о животных, то как личная оценка людей этот фильм предельно прозрачен.

Франко-канадский многосерийный проект «У истоков человечества» Жака Малатерра, показанный по каналу «Россия-К» почти параллельно с «Манежным лошадиным чтением», продемонстрировал шаг за шагом процесс медленного и мучительного превращения обезьян в людей. Этот мини-сериал можно считать беспрецедентным по желанию его создателей преодолеть гигантские толщи времени и ощутить всю нашу близость к самым древним предкам не только кроманьонца, но и неандертальца.

Если раньше происхождение человека во многом оставалось умозрительной теорией, то сегодняшняя визуальная культура позволяет увидеть, «как это было» — как менялась форма морды, превращаясь постепенно в лицо, как видоизменялись походка, жестикуляция, принципы общения. Собственно, этот проект берет крупным планом тот многомиллионный временной пласт, когда человек еще не вышел из мира животных, но уже стал человеком. Люди науки и телевидения словно ищут и пытаются нащупать нечто такое, что позволит смириться с сегодняшним человеческим несовершенством.

Если сериалы о современном состоянии природного мира часто побуждают к печальным выводам, то фильмы о далеком прошлом природы рождают опосредованные надежды. Раз эволюция имела место, быть может, у человечества многое еще впереди. Быть может, сегодняшняя цивилизация не абсолютная бесконечная данность, не итог нашего развития, но лишь небольшая ступенька далеко не пройденной лестницы. Телевидение все активнее берет на себя функции виртуальной машины времени, потому что машины виртуальных пространственных перемещений уже недостаточно. Выезды на современную природу, в мир современных животных увлекательны, но таят в себе признание нашей общей с животными безнадежности. Требуются выезды в отдаленное прошлое, чтобы рядом с другими животными лицезреть и других людей. Тогда появится возможность уповать на то, что в очень далеком будущем люди и звери тоже будут совершенно не такими, как сегодня.