О:кагами - Великое зерцало

ПРАВЫЙ МИНИСТР МОРОСУКЭ

Сей министр, так называемый господин Ку:дзё:, был вторым сыном министра Тадахира; его досточтимая матушка была дочерью Правого министра Минамото Ёсиари. Он был высшим сановником двадцать шесть лет, в ранге министра — четырнадцать лет. Весьма достойно сожаления, что он, скончавшись, оставил после себя внука, наследного принца, владельца Восточного павильона [монаха-императора Рэйдзэй], и еще Четвертого и Пятого принцев[365]. Поскольку годы его еще не достигли шестидесяти, перед ним было долгое будущее. Возраст его, несомненно, был таков, что надеялся он увидеть множество событий, — на этих словах [Ёцуги] понизил голос, насколько возможно, почти до шепота[366], хлопнул в ладоши и почтительно взглянул на небо.

— У сего господина было одиннадцать сыновей и пять или шесть дочерей. Старшая дочь [Анси] была высочайшей наложницей нё:го во времена прежде царствовавшего Мураками, она счастливо превосходила всех многочисленных высочайших наложниц нё:го и служительниц императорской опочивальни миясудокоро. И государь [Мураками] испытывал большую робость перед сей госпожой высочайшей наложницей нё:го [Анси], он не мог не исполнить того, о чем она просила, даже если просила она о вещах невозможных, о другом и упоминать не приходится. Люди мира говорили, что она была несколько жестокосердна и горяча, как с пылу с жару лепешка; она и государя постоянно [ревновала] и отказывала ему по любому поводу. Однажды ночью государь направлялся в покои высочайшей наложницы нё:го, постучал в решетку, ему не открыли, и он, обеспокоившись, все стучал и стучал и изволил сказать некоему отроку, который состоял пажом во дворце и сопровождал его:

— Спроси у нё:го, почему она не открывает?

И тогда паж попытался проникнуть внутрь, но все было заперто; ему показалось, что кто-то затаился у входа на галерею хосодоно [дворца Кокидэн] Когда он приблизился и осведомился, в чем дело, то вместо ответа раздался громкий смех. [Паж] вернулся и доложил, как было дело, и государь тоже рассмеялся: “Вот так она всегда поступает”, — изволил сказать и вернулся по галерее назад. Сей отрок — это дед Сукэю” ни, прежнего наместника дэндзи [провинции] Ига.[367]

Высочайшие покои, павильон Глициний Фудзицубо и дворец Кокидэн[368] находились в непосредственной близости Так совпало, что в павильоне Глициний Фудзицубо появилась высочайшая наложница нё:го Ко:итидзё [Хохи], а во дворце Кокидэн - сия государыня [Анси], и [государыня], конечно, взревновала. Трудно, наверное, было ей успокоить свои чувства, она, прорвав дырку в бумажной перегородке, принялась подглядывать. Оказалось, что высочайшая наложница нё:го [Хо:си] собою весьма хороша и привлекательна. [Анси сказала]: “Неудивительно, что так расцвела [любовь государя]”, — и, страшно разозлившись, изволила швыряться битой посудой. Как раз в это время прибыл государь, и он, решив, что более нельзя терпеть подобное, вознегодовал и изволил сказать:

— Придворная дама нё:бо: не осмелилась бы на такое. Ее подстрекают [братья] Корэмаса, Канэмити и Канэиэ.

В это время трое братьев служили в Зале приемов [во Дворце Чистоты и Прохлады Сэйрё:дэн], они получили порицание императора и были подвергнуты домашнему аресту. [Анси] страшно прогневалась и сказала [государю]:

— Извольте прийти!

А он решил: “Знаю, чего она хочет”, — и не пошел, но одно за другим поступали послания с увещеваниями, и он испугался, да и жаль ее стало: “Не пойду, так еще пуще рассердится”. Когда он появился, [Анси] сказала:

— Как вы могли так поступить! Даже если бы они были повинны в самом страшном грехе, вы, не колеблясь, обязаны были их простить. Уж не говорю, что здесь я замешана — особа высокородная и знатная. Это ранит мне сердце! Немедленно верните их!

[Государь] сказал:

— Как же я могу их вот так сразу простить? Ведь пойдут кривотолки. Она же укоряла:

— Невозможно все оставить, как есть!

— Ну-ну, — пробормотал он и собрался уходить, но она не отставала:

— Если вы вернетесь к себе, то уже не простите их. Извольте сделать это немедленно! — она ухватила его за одежду и не давала подняться.

“Ничего не поделаешь”, — подумал он, призвал чиновника сикидзи[369] и издал указ, коим разрешал [братьям] вернуться [во дворец]. Такое случалось не раз, и много было толков о подобных происшествиях.

Сердцем она всегда была щедра, заботилась о людях, благоволила к тем, кто ее окружал, и относилась к каждому соответственно его положению. К своим подругам — высочайшим наложницам нё:го — [государыня] относилась благосклонно, обменивалась с ними поэтическими посланиями, но что она чувствовала, когда сердце ее переполняла ревность?

Сия высочайшая наложница нё:го Коитидзё: [Хо:си] была собой весьма хороша, и время от времени случалось так, что [государыня] не умела стерпеть, и [сцены ревности] повторялись. Хороший нрав скудеет на пути [любви]. О подобном мне лучше не говорить, ибо недостоин.

Что бы ни происходило с важными господами высшими придворными, придворными дамами нё:бо: , вплоть до бесчисленных прислужниц — праздник или несчастье — все непременно становилось предметом заботы [государыни]: она не смотрела на них свысока и не отпускала их, не выслушав. И конечно, нечего и говорить, как она относилась к своим братьям; старших она почитала, как родителей, а младших пестовала, словно мать, с добротою необыкновенной. После ее кончины сожаление о ней передавалось из уст в уста и дошло до далеких провинций мира, и [всюду] о ней печалились и оплакивали ее.

Государь изволил советоваться с ней по поводу всех дел управления; она заступалась за тех, кому грозила беда, уговаривала делать то, что приносило радость, и, конечно, никогда из уст ее не выходили людские толки, не предназначенные для ушей государя. Столь необыкновенные свойства души вызывают чувство благоговения, и потому, видимо, ее молитвы принесут долгое благоденствие ее потомкам. Она была августейшей матерью-императрицей ко:го: монаха-императора Рэйдзэй, монаха-императора Энъю:, принца-главы ведомства церемоний сикибукё: Тамэхира и четырех принцесс[370], и не имела себе равных.

Большинство тех, кого называют государями, наследными принцами, владельцами Весеннего павильона, и еще многие из тех, кого называют потомственными канцлерами кампаку и регентами сэссё: произошли от одной линии — сего господина Кудзё: [Моросукэ]. О судьбах сыновей-принцев [говорилось в разделе] о государях в их преемственности на троне, и незачем снова возвращаться к ним. Из отпрысков сей императрицы [Анси] принц-глава ведомства церемоний сикибукё: [Тамэхира] должен был стать наследным принцем, владельцем Восточного павильона сразу вслед за монахом-императором Рэйдзэй, но — о, ужас! — его опередил младший брат[371], следующий принц [монах-император Энъю:], поскольку приходился зятем господину Ниси-но мия [Минамото Такаакира].

Суть в том, что если бы принц-глава ведомства церемоний сикибукё: [Тамэхира] сделался государем, власть в мире перешла бы к роду господина Ниси-но мия, и процветать бы стали Гэндзи [Минамото]. Так что дядья [нового наследного принца][372], люди ловкие, неправедно поддержали младшего брата и уговорили его обойти старшего. И в мире, и во дворце никто не знал, что задумали дядья. Все считали, что [речь идет] о принце-главе ведомства Церемоний сикибукё: [Тамэхира], и говорили: “Именно он — следующий”. Неожиданно дядья велели няньке причесать молодого принца [Энъю:]. Его Усадили в экипаж великого господина, Вступившего на Путь, дайню:до:-доно [Канэиэ], и он въехал во дворец через Северную караульню[373]; слышал я, так передавали.

Что же должны были думать сторонники законного [наследника]? В то время было множество принцев, и много было [других] дел, [которые принц Тамэхира мог бы выполнять во время возведения на престол Энъю:]. Но его принудили сопровождать [наследника], быть принцем-сопровождающим иги-но мико[374] во время торжества, и видевшие это сожалели о нем. Не знаю, какие чувства испытывали в то время господин Ниси-но мия [Такаакира] и другие, и что они думали, но произошли ужасные и печальные события[375]. Если и упоминать о сем деле, то не иначе, как со всевозможной краткостью. Не подобает особе низкого звания говорить среди людей о подобном деле, и я умолкаю[376]. Но сам не могу не помнить о вещах неприятных.

Что до принца-главы ведомства церемоний сикибукё: [Тамэхира], то сам он не сожалел о таком несчастливом повороте событий. В последние годы жизни государя-монаха Кадзана (сына монаха-императора Рэйдзэй и потому — племянника [Тамэхира]) дочь [Тамэхира — Энеи] стала его наложницей. Поэтому [Тамэхира] по собственной воле постоянно являлся во дворец, и люди мира говорили об этом с осуждением: “Так не должно!”. И все же, если бы родился наследник [внук Тамэхира, сын его дочери, наложницы государя], похоже, осуществился бы старый замысел [Тамэхира][377]. Но после того как государь [Кадзан] принял постриг, она стала госпожой Северных покоев нынешнего господина Коно-мия [Санэсукэ], Правого министра, и это было весьма удивительно. Люди говорили, что средний военачальник тю:дзё: Митинобу сей госпоже высочайшей наложнице нё:го-доно посылал письма, но она [на сию особу] совсем не обращала внимания и стала супругой министра, и потому средний военачальник тю:дзё: сказал:

“Горе пронзает сердце до самой глуби” — прекрасная песня, и сейчас еще люди передают ее из уст в уста. Поистине, принц-глава ведомства церемоний сикибукё: [Тамэхира] единственный раз имел случай порадоваться тому, что явился в сей мир, и случилось это в день крысы[379].

Принцы, его братья, были еще совсем детьми, а [Тамэхира] уже взрослым, потому и любовь мира к нему, и милостивое обхождение государя превосходили все мыслимые пределы. В тот день он наблюдал, как сопровождавшие его высшие сановники и придворные в охотничьих платьях каригину на оседланных конях въезжали во дворец[380] — ни о чем подобном никогда и не слыхивали. Даже во времена прославленного императора [Мураками] и помыслить было невозможно, чтобы на территорию дворца въезжал кто-то, кроме стражников-такигути[381], в платьях без узоров xo:u[382]! Воистину великолепное празднование дня [крысы]! Не знаю, осталось ли хоть чуточку свободного места в северной части улицы О:мия... Столь много там скопилось экипажей со зрителями. Такого в сем мире еще не случалось.

Некий господин, что присутствовал при этом, говорил: “Обычно процессии проходят по улице О:дзи. Здесь же около павильона Глициний Фудзицубо некуда было яблоку упасть. Даже и говорить об этом нечего. [Рукава и края платьев] невзначай выплескивались на улицу Прознав, что госпожа императрица кисаки-но мия [Анси] и господин из дворца [Мураками] и другие сидели внутри [экипажа] и наблюдали из-за бамбуковой занавески, мы чуть было чувств не лишились”.

Но и это еще не все. По проспекту двигались один за другим не менее десяти экипажей со свитой императрицы, из-под бамбуковых занавесок виднелись роскошные края рукавов и подолов, весь квартал был запружен народом, и люди, жившие поблизости, не могли пройти. Стражники такигути и слуги самураи, отобранные в передовые конники, следующие впереди процессии, были исключительно сыновьями знатных особ; для стороннего люда они представляли собой поистине великолепное зрелище, в особенности, когда, соперничая блеском и красотой, разгоняли народ и радовались от всей души, что сегодня мир принадлежит им, — так рассказывал [Ёцуги].

Поразительно, что говорил он даже о цвете дамских платьев, которые виднелись из-под бамбуковых занавесок в экипажах.

— Одна дочь-принцесса, [Сё:си], что родилась у [Анси], безвременно скончалась[383]. Другая принцесса [Сиси] называлась Принявшей постриг принцессой Первого ранга и проживала во дворце Сандзё: Кажется, прошло уже более десяти лет со дня ее смерти. Принцесса, после рождения которой опочила [Анси], [Сэнси], — это нынешняя жрица святилища Камо сай-ин[384]. Многие принцессы были великими жрицами, но сия особенно долго сохраняла [свое положение] в мире неизменным. Мне кажется, карма воздействует на процветание именно линии [Моросукэ]. Хотя в прежние времена верховные жрицы святилища Исэ сайгу: и верховные жрицы святилища Камо сай-ин не произносили слов “Будда”, “сутры” и прочих[385], сия принцесса [Сэнси] даже почитала Закон Будды и по утрам возносила молитвы. За примером недалеко ходить: в сегодняшнюю церемонию разъяснения в сем храме[386] она, конечно же, изволила внести лепту. Поскольку она долгие годы служила богам-ками[387] я задаюсь вопросом, почему она так поступала? Озадачила она меня, когда в день праздника Камо вместе с собравшимися во множестве людьми на проспекте Итидзё: дала обет, что станет бодхисаттвой, — “это уж слишком!” подумал я.

А еще не чуждалась она славы мирской. Церемония Трех дней, начиная с церемонии Очищения[388], и выездные экипажи, и важные господа и прочее — все это было необыкновенно изысканно и ярко. Нынешний господин канцлер кампаку, будучи помощником стражника дворцовой охраны хё:эфу-но дзикан, во время церемонии Очищения возглавлял процессию[389]. Он был совсем еще дитя. Обычно жрица после возвращения в свою резиденцию[390] одаривала людей, [участников процессии]. [Будущий канцлер] прямо с берега реки отправился домой, и потому она пришла в замешательство. Призвала императорского посланника, возглавлявшего процессию, и одарила его платьем коитики[391] со своего плеча. Господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Канэиэ], услыхав об этом, изволил сказать:

— Как прелестно! Не одарить его было бы неловко, а чтобы послать за подарком, требовалось время Она, конечно, старалась выказать свое расположение Обычный человек не смог бы придумать такое.

Когда ныне правящий государь [Го-Итидзё] и наследный принц, владелец Восточного павильона [Го-Судзаку] были еще просто принцами, [Митинага] устроил так, чтобы показать им праздник[392]. В то время, как [жрица] следовала мимо помоста[393], сей господин [Митинага] усадил обоих принцев к себе на колени и произнес:

— Извольте взглянуть на сих принцев.

И тогда она показала краешек красного веера из-за занавесок священного паланкина. Все, начиная с господина [Митинага], выразили свое восхищение:

— Как необычайно догадлива жрица! Если бы она не подала знака, как бы мы узнали, что она видела [принцев].

Жрица [Сэнси] отправила Великой императрице тайго: [Дзё:то:мон-ин] послание:

[И получила в] ответ:

Поистине, [она] пользовалась благорасположением божества святилища Камо, и потому процветала на протяжении двух императорских правлений[396]. По сему поводу, [об истории с принцами], люди мира говорили:

— Это необыкновенно занимательно.

Однако бывший управитель соти Западных земель [Дадзайфу: — Такаиэ][397] сказал:

— Льстивая старая лисица! Как это гадко!

Правда и то, что младшая сестра [Тохи] сей императрицы кисаки-но мия [Анси] стала госпожой Северных покоев принца-главы ведомства церемоний сикибукё: Сигэакира. Сей принц [Сигэакира] приходился братом Му-раками[398]. Когда во дворце происходили [какие-нибудь празднества], императрица [Анси] приглашала на них супругу сего принца [То:си]. И та тайком пробиралась [во дворец]. Государь [Муратами] мельком изволил увидеть ее, — а была она необыкновенно красива, — и воспылал к ней страстью. Он не раз обращался с просьбами к императрице [Анси] и говорил, что постоянно думает о той. Она один-два раза разрешила [им свидеться], сделав вид, что ни о чем не знает. Но затем, по всей видимости, нежные чувства [государя] передались и [То:си] Часто [Анси] не знала, что и делать — не могла императрица притворяться спокойной в деле страсти. Тяжело переживать из-за чужих людей, а уж из-за [сестры]... [Государыня] хладнокровно скрыла свои переживания, щадя близких, которых всегда необыкновенно любила. Это было в высшей степени благородно и возвышенно еще и потому, что ее [младшая сестра] страдала из-за дурных слухов.

После того как императрица кисаки-номия скончалась, [То:си] была взята [во дворец] и благоденствовала, ее называли главной распорядительницей отделения дворцовых прислужниц найси-но кан дворца Дзё:гандэн[399]. [Государь] беспримерно любил ее, и, хотя это вызывало ревность у его высочайших наложниц нё:го и служительниц высочайшей опочивальни миясудокоро, они ничего не могли поделать. По этому поводу люди говорили:

— Это сказывается судьба господина Кудзё: [Моросукэ, ее отца].

А еще третья дочь [Моросукэ] стала госпожой Северных покоев господина Ниси-но мия [Такаакира]; когда, родив дитя, она скончалась, [Такааки-ра], решив, что детям плохо будет с чужой [женщиной], сочетался с той, что звалась Аи-мия и приходилась пятой дочерью министру. Четвертая дочь умерла молодой. Шестая дочь была супругой монаха-императора Рэйдзэй в бытность его наследным принцем, владельцем Восточного павильона.

Таковы были дочери [Моросукэ].

Что до сыновей, то из одиннадцати братьев пятеро стали Великими министрами дайдзё:дайдзинами[400]. Удивительно счастливая судьба! Кроме того, был Тадагими, начальник Правой дворцовой охраны ухё:э-но ками, а еще Китано-но самми, То:нори Третьего ранга, а еще То:кадзу, глава ведомства по делам казны о:куракё:, а еще [Такамицу], младший военачальник сё:сё:, который принял постриг [и стал зваться] То:номинэ, а еще те, кто сделались монахами: младший помощник епископа гон-со:дзу Иимуро и нынешний помощник епископа со:дзу Дзэнриндзи[401]. Они не имели себе равных в мире по действенности молитв и заклинаний, и не было человека при дворе или в народе, кто бы не надеялся на них и не почитал, как Будд,

А еще дети Китано самми Третьего ранга — это священнослужитель рисси Дзинку[402] и священнослужитель рисси Тё:гэн. А еще дочь Главы ведомства по делам казны о:куракё: [То:кадзу] — госпожа Северных покоев у господина Авата [Митиканэ], матушка нынешнего начальника стражи ворот Левой стороны саэмон-но ками [Канэтика]. Когда один из членов сей семьи младший военачальник сё:сё: Тономинэ принял постриг, сколько разных и бесконечно печальных и вместе с тем благих событий произошло! Среди прочего я с благоговением узнал, что государь [Мураками] изволил отправить послание, которое могло бы поколебать даже столь твердую решимость [принять постриг]:

Сначала он обитал в Ёкава, а затем жил в То:номинэ[405]. Удивительно, [что он принял постриг]. Это произошло после того, как скончались господин Кудзё: [Моросукэ] и государыня императрица кисаки-номия [Анси]. Странным и печальным кажется и то, что принял постриг господин главный конюший ума-но то: [Акинобу][406], отринув начавшееся было процветание своих родителей. Сколь вероятно, что он уже давно вынашивал сие намерение? Когда вместе с родными братьями посетил в ночь на двадцать седьмое первой луны[407] Главный храм[408], то отправился на покой, не прочитав никаких молитв, и братья на заре сказали ему:

— Что ты так заспался? Вставай, читай молитвы.

— Прочту уж все сразу, — ответил он.

Когда его братья потом вспоминали этот случай, они говорили:

— Мы не удивились этому. А он, наверное, уже давно намеревался [принять постриг].

Но он не грустил, настроение его оставалось неизменным. Даже казался живее и веселее прочих. А вот сей господин Кудзё: [Моросукэ] встретился [однажды] с ночной процессией ста демонов[409]! Не слыхал, в какую луну это было, но глухой ночью он выехал из дворца и по улице О:мия направился на юг, у перекрестка Авано [Нидзё: — О:мия] опустил занавески экипажа и принялся погонять [слуг]

— Распрягите быка, поскорее опустите оглобли!

Хотя [слугам] это показалось странным, они опустили оглобли. Челядь и передовые конники, что едут впереди, приблизились к экипажу, чтобы узнать, в чем дело. Они увидели, что внутренние занавески совсем опущены, а [господин] лежит ничком, сжимая в руке жезл сяку[410] в такой позе, будто в страхе склонился перед кем-то.

— Слуги! Не ставьте оглобли на подставку, приблизьтесь, сколь возможно ближе к ярму, встаньте слева и справа от оглоблей! Те, кто впереди, кричите громче! Прислужники[411], подайте и вы голос! Передовые всадники, поближе ко мне! — крикнул [господин] и принялся быстро читать Сонсё: дха:рани:[412]. Быка укрыли в тени экипажа. Всего через полчаса[413] занавески поднялись, и [господин] изволил приказать:

— Теперь запрягайте быка и вперед!

Сопровождавшие толком ничего не поняли. И только потом он по секрету рассказал близким людям, что так, мол, и так, случилось, но это было удивительное событие, слухи о нем сами собой распространились по свету.

В то время, когда внук главы налогового ведомства мимбукё: [Мотоката][414] еще был престолонаследником, государь [Мураками] праздновал ночь старшего брата металла и обезьяны[415], и, конечно же, на торжество пожаловал сей глава налогового ведомства мимбукё:. Был там и господин Кудзё: [Моросукэ] и множество людей; играли в кости. А в то время [императрица-супруга тю:гу: Анси] носила [будущего] монаха-императора Рэйдзэй, и — не знаю, так это или не так, — а только люди мира гадали, что будет, [если родится мальчик].

Господин Кудзё: изволил сказать:

— Попробую-ка сегодня бросить кости. Если ребенок, что она носит во чреве, — мальчик, пусть выпадут две шестерки! — и бросил кости. И разве не выпали шестерки с первого же раза? Присутствующие переглянулись и принялись приветствовать и поздравлять [Кудзё:]. Такое предзнаменование всем показалось поразительным. Однако сей глава налогового ведомства мимбукё: [Мотоката] пришел в весьма мрачное настроение и совершенно побелел. Позже, сделавшись злым духом, он говорил:

— В ту ночь, [будто] крюк впился в мою грудь[416].

В общем сей господин Кудзё: [Моросукэ], видимо, не был обычным человеком. Он всегда в конце концов получал то, чего желал. Единственный досадный случай произошел, когда был он еще совсем молод, и как-то изволил рассказать. Он рассказывал:

— Во сне я увидел, что стою перед воротами Судзакумон, и ноги мои, левая и правая, указывают на улицы О:мия, западную и восточную, а [сам я], обратившись к северу, держу в руках императорский дворец[417].

Прислуживавшая ему [тогда] высочайшая наложница нё:го, весьма тонкая штучка, съязвила:

— Как же, верно, у вас поясница разболелась!

Из-за этих слов сон и не сбылся, и хотя потомки его весьма процветали, сам он не стал ни канцлером кампаку, ни регентом сэссё:. А еще несбывшийся сон отозвался непредвиденным несчастьем с господином управителем соти Западных земель [Дадзайфу: — Корэтика][418] и его потомками. С древних времен передают: “Даже самый вещий сон не сбудется, если над ним посмеяться”. Все, кто слушают меня, ни в коем случае не рассказывайте свои сны тем, кто опрометчиво судит и не понимает [законов вещей].

И нынешнее, и будущее потомство господина Кудзё: [Моросукэ], что бы там ни происходило, будет, видно, расширяться и процветать.

Однажды произошла весьма любопытная история: господин [Моросукэ], столь высоко вознесенный, посетил дом мастера поэзии Цураюки[419] (Тогда-то я и подумал, что японская песня еще жива). У него сломалась коробочка-гетай в форме рыбки[420], которую [Моросукэ] должен был надеть [на пояс] в первый день первой луны[421], и пока ее чинили, он отправился в дом [своего родителя] Тэйсинко: [Тадахира] и рассказал ему, что случилось и почему он опаздывает во дворец. Великий министр дайдзё:дайдзин встревожился, вынул коробочку, что хранилась у него с давних пор, и преподнес сыну на счастье, прикрепив к красивой сосновой ветке. Быть того не может, чтобы [Моросукэ] не смог выразить свои чувства в почтительной песне, но он решил попросить Цураюки и отправился к нему. Велика была честь, что оказали [поэту] сей просьбой:

Понятно, почему [Цураюки] включил эту песню в “Собрание”[422]. У господина [Моросукэ], которому с давних времен и поныне сопутствует беспредельное [счастье], положение [его внука], монаха-императора Рэйдзэй вызывает глубокое сердечное сожаление, — так сказал [Ёцуги]. Тогда слуга вступил в разговор:

— И все же, когда хотят привести пример, то, в первую очередь, говорят об этом правлении [Рэйдзэй].

— Как же могло быть иначе? Именно благодаря появлению [в мире] сего государя, господа Фудзивара сейчас процветают. Как говорил господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага]: “Если бы все сложилось по-другому, то мы сейчас были бы всего лишь какими-нибудь чиновниками сё:дайбу [Четвертого или Пятого ранга] и служили то здесь, то там сопровождающими конниками у [высоких особ] или попросту состояли бы на посылках”. На что, как я слышал, глава налогового ведомства мимбукё: Минамото [Тоси-ката] рассмеялся и сказал: “До чего неприглядно быть прислужниками с эдакими телесами!”[423]

Сие правление служило образцом и при дворе, и в народе. Злой дух упорно [владел государем], и люди беспокоились о нем, но во время обряда Очищения на церемонии Великого вкушения государем риса первого урожая дайдзё:э он очень красиво проехал [с процессией]. Люди говорили, что это [дух] господина Кудзё: [Моросукэ], недоступный взгляду, из-за спины государя прислуживал ему в императорском паланкине. Поистине, он и при жизни не был человеком заурядным, а уж после кончины непременно должен был стать духом-хранителем государя.

[Слуга спросил]:

— Если так, то почему бы ему не прогнать и [духов] главы ведомства кё: Мотоката и дворцового священника губу Кандзана?

[Ёцуги ответил]:

— Все это происходит по воздаянию из мира прежнего. По правде говоря, сердце у [государя Рэйдзэй] было прекрасное, и он мог бы мудро править миром. Люди говорили о нем с большим сожалением.

У покойного господина Кудзё: ныне — шестеро детей. [Анси] — матушка упомянутого монаха-императора Рэйдзэй и монаха-императора Энъю:; [То:си] — распорядительница отделения дворцовых прислужниц дворца Дзё:гандэн найси-но кан; Итидзё: [Корэмаса] — регент сэссё:; господин Хорикава [Канэмити]; [Канэиэ] — великий господин, Вступивший на Путь, дайню:до:-доно; Тадагими — начальник стражи хё:э-но ками — все они родились от дочери Цунэкуни, наместника Мусаси, особы младшего Пятого высшего ранга. Когда люди мира говорят: “...девочек”[424], имеют, верно, в виду именно [дочь Цунэкуни]. Из сыновей [Моросукэ], что родились от разных матерей, пятеро были Великими министрами дайдзё:дайдзинами, трое — регентами сэссё:[425].

ВЕЛИКИЙ МИНИСТР КОРЭМАСА [КЭНТОКУКО:]

Сего министра называли регентом сэссё: Итидзё:. Он был первым сыном господина Кудзё: [Моросукэ]. Под именем Тоёкагэ[426] создал замечательное собрание [песен]. Три года процветал, став министром, и скончался совсем молодым[427]. Люди говорили: это потому, что он нарушил завещание господина Кудзё:. Но как можно было не нарушить? Распоряжаясь о собственных похоронах, [Моросукэ] твердо повелел, чтобы устроены они были с нарушением установленного церемониала и со всевозможной скромностью, но устроили их в соответствии с обычаем. И это было правильно. Прекрасный собою и необычайно одаренный, [Корэмаса] настолько превосходил окружающих, что жизнь его не могла не оказаться столь краткой... Как чудесны были его японские песни на случай! На возвратном пути в столицу с праздника в Касуга[428], где он был императорским посланцем, [Корэмаса] послал даме:

[И получил в] ответ:

По случаю проводов младшего военачальника сё:сё: Сукэнобу[431] императорским посланником в Уса[432] [Корэмаса] сложил на банкете во дворце прощальную песню на тему “увядание хризантем”:

Он приходился дядей государям [Рэйдзэй, Энъю:], дедом наследному принцу, владельцу Восточного павильона, был канцлером кампаку, и потому ничто в мире не могло не подчиниться его воле. Он имел особенный вкус к роскоши: [однажды], затевая Большой прием, вдруг заметил, что доски потолка и стен в Главном павильоне дворца Синдэн немного потемнели, и повелел немедленно оклеить их бумагой Мити-но ку[434]. И тогда все сразу же стало белым и чистым! Как только он додумался до такого?

Его обиталище — это теперешний храм Сэсондзи[435]. Сэсондзи был основан как клановый храм дома, и испытываешь глубокую печаль и ощущение встречи со стариной [при виде] все еще сохранившейся бумаги, когда проходишь мимо по такому случаю[436], [как церемония в храме Урин-ин]. Люди мира сетовали: не менее достойно сожаления то, что он скончался, не дожив и до пятидесяти лет, и не увидел позднейшего расцвета [своего рода]. Это было не менее печально, чем [произошедшее] с его отцом-министром [Моросукэ].

У него было много сыновей и дочерей. Одна дочь была высочайшей наложницей нё:го во времена монаха-императора Кадзана, посмертно была удостоена сана императрицы-матери ко:тайго:. Следующие две дочери были госпожами Северных покоев у министра Хо:дзю:дзи [Кэнтокуко:], они скончались одна за другой. Девятая дочь была супругой сына-наследника [Тамэ-така] монаха-императора Рэйдзэй — его называли принцем-главой Палаты цензоров дандзё:гу:; после кончины сего принца она стала истово верующей монахиней. А четвертая дочь была госпожой Северных покоев у Тадагими, начальника стражи дворцовой охраны хё:э-но коми, позже была супругой [Мунэката], главного ревизора Правой ревизионной канцелярии удайбэн, сына господина Левого министра Рокудзё: [Сигэнобу]. А Первая принцесса, младшая сестра монаха-императора Кадзана скончалась.

Вторая принцесса была жрицей святилища Камо во времена монаха-императора Рэйдзэй. а во времена монаха-императора Энъю: вошла во дворец как высочайшая наложница нё:го, и вскоре дворец сгорел — потому люди мира называли ее Огненной принцессой. Так она раза два-три входила во дворец, а потом скончалась. Книга с картинками “Три Сокровища”[437] была составлена, чтобы [Вторая принцесса] могла ее рассматривать. От дочери принца Ёакира родились сыновья: прежний младший военачальник сё:сё: Такаката и следующий за ним младший военачальник сё:сё: Ёситака — их называли “господа, срывающие цветы”. А всего через три года после господина [Кэнтокуко:] во второй год Тэнъэн (947 г.), год старшего брата дерева и собаки разразилось поветрие — оспа. Прежний младший военачальник сё:сё: скончался утром, а следующий за ним младший военачальник сё:сё: — вечером. Можно только представить себе чувства матери, госпожи Северных покоев, у которой в течение дня умерли двое детей! Слышали мы, это было огромное горе! Следующего младшего военачальника сё:сё: называли Ёситака. Был он собою прекрасен. Долгие годы ревностно служил на Пути [Будды]. Тяжко заболел и, понимая, что ему не выжить, сказал матери:

— После моей смерти не обращайтесь [с моим телом], как полагается по обычаю. Выполните мою давно лелеемую мечту — почитайте подольше сутру Цветка Закона, я, непременно, к вам вернусь.

И, прочитав главу Хо:бэнбон[438], он скончался. Сие завещание мать не то чтобы забыла, но, по всей вероятности, она впала в беспамятство, и, видимо, кто-то другой занимался всеми приготовлениями: Поворачиванием изголовья[439] и прочим — все делалось, как положено по обычаю, и он не смог возвратиться. Позже он привиделся своей матери, госпоже Северных покоев, во сне и прочитал:

Как же она раскаивалась! Позже, когда прошло время, сии два господина явились во сне монаху адзари Гаэн[441]. Старший брат, прежний младший военачальник сё:сё: [Такаката], просто явился, а младший военачальник сё:сё: [Ёситака] пребывал в прекрасном расположении духа, и потому адзари спросил:

— Вы, господин, в прекрасном расположении духа, не так ли? А, ведь, ваша матушка горюет о вас больше, чем о господине старшем брате.

А тот в недоумении так прочитал:

Через некоторое время он явился во сне министру Оно-но мия Санэсукэ под сенью прекрасных цветов. При жизни они состояли в близкой дружбе, и [Санэсукэ] удивленно спросил:

В ответ [услышал]:

Он, должно быть, возродился в Раю. Если бы даже он не дал знать об этом в снах, не приходится сомневаться в возрождении сего господина [в Раю]. В отличие от обычных людей мира он не гулял по дворцу, не был, конечно же, накоротке с дамами и даже не вел пустых разговоров. Однажды он приблизился к галереям и — как странно! — стал вопреки обыкновению беседовать [с дамами]. Только они успели подумать, что уже середина ночи, как он покинул их. Любопытствуя, куда направился сей господин, они послали человека. А тот, как только миновал Северную караульню, принялся читать нараспев сутру Цветка Закона. По северной части улицы О:мия приблизился к Сэсондзи. [Посланный дамами человек] увидел: встал он под изобильно цветущим деревом алой сливы у края супротивных восточных покоев и молится: “Победить грехи, жить добродетельно, возродиться в Чистой Земле”[444] и кланяется много раз, обратившись к Западу[445]. Возвратившись, [посланный] поведал о сих обстоятельствах, и не было никого, кто не выслушал бы его с глубоким чувством печального очарования.

[Я], старец[446], в те времена проживал на сей улице О:мия, и, услыхав его громкий голос, был поражен. Когда я вышел, то увидел, что небо покрыто дымкой, луна ярко сияет; его платье но:си[447] совсем белое, густо-пурпурные шаровары сасинуки[448] подвернуты до нужной длины, а разноцветное многослойное нижнее платье потоком переливается через отверстие в рукаве “для стрельбы из лука”[449]. Чудесное зрелище! При ярком свете луны его лицо казалось совсем белым, и поистине с великолепной отчетливостью выделялась прядь волос! Его сопровождал слуга и пристально наблюдал за молитвой. Все было исполнено необыкновенно печального очарования! Видно, сопровождал его некий отрок.

А однажды придворные отправились на увеселительную прогулку, и, конечно же, облачились в прекрасные охотничьи платья каригину[450]. но сей господин [Ёситака] — его долго поджидали — появился в весьма непарадном наряде: белые нижние одеяния, желто-алое охотничье платье каригину, светло-пурпурные шаровары сасинуки. И все же смотрелся он много изысканнее тех, кто старался изо всех сил. По привычке он бормотал под нос сутру Цветка Закона. Как искусно и изящно доставал он и прятал четки из красного сандалового дерева, украшенные стеклянными шариками!

Весьма и весьма редко встречаются люди, положившие себе пожизненный запрет [на мясное]. Пусть я повторюсь, но хочется мне рассказывать еще и еще об удивительных событиях, о которых довелось услышать и коим был свидетелем. Сей господин [Ёситака] был на редкость красив. И в будущих поколениях вряд ли появится кто-нибудь, превосходящий его. Однажды во время сильного снегопада он посетил Левого министра Итидзё: [Ма-санобу] и с дерева сливы перед Главным домом сломал [ветку], отягченную снегом. Он махнул ею, и снег медленно посыпался хлопьями на платье. Изнанка его платья но:си была блекло-желтой, а [когда рукава завернулись] и снег лег на них белыми узорами — [Ёситака] показался еще прекраснее.

Старший брат, младший военачальник сё:сё: [Такатака] тоже был весьма пригож. Но в сравнении с бесконечной прелестью сего господина [Ёситака] казался грубым мужланом.

Что до сего младшего военачальника сё:сё: Ёситака, то у него был [сын], господин Юкинари. Родился он от дочери господина Минамото Ясумицу, среднего советника тю:нагона Момодзоно[451], который ныне — близкоприслуживающий дзидзю:, старший советник дайнагон, о нем в мире идет шумная слава как о мастере каллиграфии. Двое сыновей сего господина [Юкинари] — нынешний управитель ками провинции Тадзима, господин Санэцуна, и управитель ками провинции Овари, господин Ёсицунэ, — родились от дочери Ясукиё Самми Третьего ранга[452]. От главной супруги родился и господин младший военачальник сё:сё: Юкицунэ.

Дочь [Юкинари] была госпожой Северных покоев у одного из детей господина, Вступившего на Путь, ню:до:-доно, [Митинага] от [госпожи] Такамацу [Мэйси] — господина помощника среднего советника гон-тю:нагона [Нагаиэ]. Дочь скончалась. А другая была госпожой Северных покоев у нынешнего управителя ками провинции Тамба, господина Цунэёри. Кажется, есть еще и старшая дочь.

Сей господин близкоприслуживающий дзидзю: и старший советник дайнагон [Юкинари] в бытность свою помощником управителя сукэ провинции Бинго был всего лишь придворным низкого ранга дзигэ[453], и в это время сделался главой архивариусов куро:до-но то: — и это поистине удивительно! В то время господин Минамото [Тосиката], глава налогового ведомства мимбукё:, занимал должность и претендовал стать высшим сановником. Когда же монах-император Итидзё: изволил спросить:

— Кто должен быть следующим? — ему ответили:

— Очередь Юкинари. Государь удивился:

— Но он же придворный низкого ранга дзигэ?!

— Обойти его очень трудно. Не стоит беспокоиться, что он придворный низкого ранга дзигэ. В будущем сделается тем человеком при императорском дворе, коего можно использовать для исполнения самых разных дел. Пренебрежение такими людьми принесет миру вред. Когда [государь] изволит различать добро и зло, люди служат ему всем сердцем. Если ныне не назначите его, думаю, придется об этом весьма пожалеть — так сказали, и потому [государь] со словами, что “сие разумно”, так и поступил.

В старину бывало так. что новый глава [архивариусов] то: назначался по предложению прежнего главы то:. Случилось так, что среди придворных оказался один, решивший: “Меня должны [назначить]”, — и услыхав, что в ближайшую ночь [состоится назначение], явился во дворец и, столкнувшись там с [Юкинари], назвал себя и сказал:

— Я прибыл, чтобы сделаться главой [архивариусов] то:.

Все застыли в изумлении. Поистине, это было неожиданно, но и... разумно! Все в семье стали врагами в борьбе за [должность] главы [архивариусов] то:, так что, боюсь, и [Юкинари] не остался в стороне. Всем известна история о среднем советнике тю:нагоне Асахира и регенте сэссё: Итидзё: [Корэмаса], оба они в одно время состояли придворными. Асахира, не будучи ровней Итидзё:, славился выдающимся умом и ученостью, да и люди ему доверяли; потому вышел ему случай стать главой [архивариусов] то:. Не стоит и говорить, что сей господин Итидзё: подходил на должность как нельзя лучше, однако господин Асахира сказал:

— Даже если господин не будет назначен, люди не станут плохо думать и говорить о нем. Позже он сможет занять [сию должность], коли возникнет у него такое желание. А если я на этот раз поскромничаю и упущу случай, это будет ужасным несчастьем, и потому не просите меня уступить.

— Я того же мнения. Подам прошение, [чтобы меня не назначали], — обещал [Корэмаса], и [Асахира] бесконечно обрадовался. Но [Корэмаса] почему-то изменил свое решение, никого не предупредив, и стал главой [архивариусов] то:. [Асахира] очень был раздосадован и сказал:

— Не думал я, что меня так обманут, — и дружбе их тогда же пришел конец. Он нанес оскорбление человеку из свиты сего господина Итидзё: [Корэмаса], и тот в гневе воскликнул, так что [Асахара] услышал:

— Даже если он не намеревался [стать главой то:], не следовало ему наносить нам оскорбления.

[Асахара] знал, что у него не было намерения кого-нибудь оскорбить. Он приехал к [Корэмаса] (такой человек, прибыв в дом сановника более высокого, чем он, ранга не входил наверх, а ожидал внизу, пока не позовут); дело было в шестую или седьмую луну, и жара стояла невыносимая. Послав сообщить о своем приходе, он с нетерпением ожидал у средних ворот. Солнце, клонившееся к западу, нависало, нечего и говорить — жара была невыносимая, и он чуть не упал без чувств. “Сей равный мне господин задумал погубить меня, изжарив на солнце. Зря я пришел”, — подумал он. Ясное дело, его переполняла злоба. С наступлением ночи стало понятно, что ждать нечего, и потому он с такой силой сжал жезл сяку, что тот с треском сломался. Надо ли говорить, как сильно взволновалось его сердце! И вот, вернувшись домой, он произнес: “Я буду вечно преследовать сей дом, и никто из них — ни сыновья, ни дочери — не будут благоденствовать. Если же кто-нибудь пожалеет их, то и он навлечет на себя мой гнев”, — и вскоре скончался. Он-то и превратился в злого духа, что преследовал [Корэхира] из поколения в поколение.

Не стоит и говорить, что сей господин [Юкинари] состоял в близком родстве с [Корэхира] и потому сильно испугался. Господину [Митинага] привиделось во сне: за дворцом Синдэн, там, где непременно проходят [направляющиеся] во дворец люди, стоял человек, чье лицо скрывала верхняя часть двери. Невозможно было разглядеть, кто там, и это внушало подозрения. [Митинага] много раз вопросил: “Кто это?” — и услышал в ответ: “Асахира”. Хоть и сон то был, а все равно страшно. Подавив [страх], он спросил:

— Зачем ты там стоишь?

— Поджидаю, когда придет глава [архивариусов] и ревизор то: бэн [Юкинари], — сказал [Асахира] и взглянул на него. Тут [Митинага] проснулся со словами:

— Сегодня при дворе церемониальный день, и потому, сдается мне, [Юкинари] придет рано. Что же делать?!

Он написал: “Мне привиделся сон. Скажитесь сегодня больным, строго соблюдайте день удаления от скверны и ни за что не являйтесь во дворец. Подробности при встрече”. И спешно отправил послание, но [Юкинари] разминулся с посланцем и спозаранку прибыл во дворец. Знать, сильны оказались его боги-защитники и Будда — он поехал во дворец не обычной дорогой, а мимо Северной караульни между покоями Фудзицубо и дворцом Корё:дэн.

[Митинага удивился]:

— Разве вы не получили послания, что я отправил вам? Мне привиделся некий сон!

[Юкинари] всплеснул руками и, не расспрашивая ни о каких подробностях, без лишних слов, удалился. Вознеся молитвы, он некоторое время не появлялся во дворце.

Жилище, где обитал сей дух[454], находилось к северу от улицы Сандзё: и к западу от проспекта Ниси-но То:ин. Ныне члены дома Итидзё: [Тэйтокуко:] никогда не входят туда. Сей господин старший советник дайнагон [Юкинари] преуспел в разных искусствах, но в сочинении японских песен был не силен. Во дворце проводилось состязание на знание песен утаро:ги[455], и люди пути [поэзии] ни о чем другом не думали, как о науке поэзии и о том, о чем следует спрашивать и как отвечать. Сей же господин старший советник дайнагон [Юкинари] [в ответ на все вопросы] хранил молчание, и некто, не понимая, что происходит, спросил:

— Что вы думаете о стихах: “Цветы на деревьях, что расцвели в Нанивадзу, // Зимою прятались...”[456].

А он немного помолчал и в глубокой задумчивости ответил:

— Ничего.

Все рассмеялись и потеряли интерес к игре. Хоть [поэзия] и не была его коньком, но ум его был обширен, и от природы он был искусен в изготовлении безделушек. Император [Го-Итидзё:] был дитя[457], он изволил приказывать придворным:

— Подать сюда игрушки!

И потому придумывали самые разные игрушки, золотые и серебряные, и всякие диковинки и приносили [государю]. А сей господин [Юкинари] преподнес государю волчок, прицепив к нему шнуры, раскрашенные в разные оттенки пурпурного цвета. [Государь] изволил спросить:

— Что за странная вещица? Он объяснил:

— Покрутите и увидите — это любопытно.

[Государь] отправился во дворец Синдэн и закрутил [волчок], и тот пошел кругами по всему огромному дворцу, и [государю] он так приглянулся, что стал его постоянной забавой, а все другие игрушки были спрятаны.

А еще придворные делали разные веера и преподносили [государю]. Многие делали планки вееров из золотого и серебряного лака, некоторые планки инкрустировали вставками из золота, серебра и ароматического дерева дзин , пурпурного сандала, наносили резьбу, писали на[458] несказанно красивой бумаге неведомые японские песни и китайские стихи, перерисовывали картинки с изображением знаменитых мест из книг, где собраны были “песни-изголовья” более шестидесяти земель[459], и подносили [государю].

Господин [Юкинари] по своему обыкновению только тщательно отлакировал планки и на лицевой стороне желтой китайской бумаги (на которой всего лишь слабо проступал водяной знак ситаэ[460]) красиво написал уставным письмом китайское стихотворение в жанре юэфу[461], а на оборотной стороне, “сдерживая кисть”, сделал изумительную надпись “травяным письмом”[462]. И государь все переворачивал и переворачивал [веер], любуясь им, и вложил в свою ручную шкатулку, сочтя удивительным сокровищем. На другие веера он только мельком взглянул и отвернулся. Что бы там ни говорили, ничто не победит благорасположенности государя [к Юкинари].

А еще он мастерски придумывал каламбуры. В день конных ристалищ во дворце Кая-ин[463] в барабан бил управитель провинции Сануки ками Акимаса[464]. Хоть и объявляли, кто первый, кто второй, — имен не помню[465]. Тот, кто должен был победить, оказался проигравшим, потому что [Акимаса] неправильно ударил в барабан. И сопровождающий верховой, не сходя с коня, в страшном гневе обернулся и обронил:

— Какой позор! Даже такое простое дело не мог сделать! И ведь подумать только, “Акимаса и Юкинари” поминают как одно целое, а ведь один — первый среди старших советников дайнагон, пользующийся влиянием, а другой — ни на что не годный бывший управитель ками провинции Сануки, старый чиновник дзюрё:[466]. Даже в барабан толком ударить не умеет!

Услыхав это, господин старший советник дайнагон [Юкинари] произнес:

— Промах Акимаса — поминают Юкинари. Позор мне! Не стоило поминать Юкинари, [говоря] о промахе Акимаса. Уж и натерпелся я позора!

И тогда люди воскликнули:

— Отлично сказано!

Людям это пришлось по вкусу, и тогда эти слова часто повторяли.

А еще сын господина регента сэссё: Итидзё: [Тэйтокуш:], он же — и дядя государя (его называли средним советником тю:нагон Ёситика, и родился он от той же матушки, что и младшие военачальники сё:сё: [Агэкатаи Ёситака]), во времена правления монаха-императора Кадзана пользовался большим влиянием. И когда император [Кадзан] принял постриг, тот со словами: “Я не должен отставать”, — прибыл в храм Кадзандзи[467] и через день постригся в монахи. В месте, под названием Иимуро[468], жил благочинно и так же скончался. Сей средний советник тю:нагон [Ёситика], человек небольшой учености, но мудрой души, был выдающимся сановником, персоной огромной важности, он во времена монаха-императора Кадзана управлял государством с цензором бэн Корэсигэ. Люди мира говорили о государе [Кадзане]: “Плох внутри, хорош снаружи”[469]. Он отдал указ: “Зимний Чрезвычайный праздник[470] проводить до наступления темноты. Пусть люди являются в час дракона[471]”. Но [люди] подумали: “Хоть и говорят так, а начнут, видно, в час змеи или лошади[472]”. Но когда господа-танцоры прибыли получать парадные костюмы, государь уже стоял в полном облачении. Поскольку сей господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], тоже был танцором, я слышал, что он говорил по сему поводу.

Они хотели пересечь проспекты засветло. Но поскольку [государь] страстно любил коней, он повелел, чтобы коней танцоров провели по конной тропе к северу от дворца Ко:рё:дэн и подвели ко двору утренней трапезной, где он намеревался полюбоваться, как придворные садятся на коней. Но людям показалось, что государю это не подобает. Да к тому же [государь] еще и вознамерился вскочить на коня, и — вот так незадача! — некому было прислужить ему. А в это время по счастливой случайности появился средний советник тю:нагон, Вступивший на Путь, ню:до: [Ёситика], [попечитель юного государя].

Государь покраснел и пришел в полное замешательство. Средний советник тю:нагон тоже изрядно смутился, но люди смотрели на них, и потому он не мог перечить [государю]. Напустив на себя восторженный и заинтересованный вид, он, подоткнув шлейф нижнего платья ситагасанэ[473], сел на коня и принялся кружить по тесному двору, демонстрируя искусство верховой езды; тут и [государь] повеселел. Он понял, что неприятностей не будет, и стал с удовольствием наблюдать за [всадником]. Средний советник тю:нагон не показывал, как он опечален и недоволен и что настроение у него —не в пример [государеву].

Благородные господа не имели повода негодовать, все понимали его чувства, и история эта передавалась из уст в уста. Но всё же нашлись такие, кто говорил: “Самому сесть на коня — это уж слишком”. Этот случай не был единственным: смута, царившая в душе [государя], вовсе не была очевидна для людей, при том, что в глубине его естества ход вещей отличался от обычного — и весьма серьезно. Так, глава налогового ведомства мимбукё: Минамото [Тосиката] сказал:

— Нельзя не признать, что монах-император Кадзан болен душевно, его болезнь хуже, нежели у монаха-императора Рэйдзэй.

Тогда господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], изволил заметить:

— Что за нелепость! — и рассмеялся.

Пострижение в монахи среднего советника тю:нагона Ёситика произошло стараниями ревизора бэн Корэсигэ. Будучи человеком весьма рассудительным, он посоветовал:

— Продолжать сношения с двором вам, чужаку, значит навлечь на себя неприятности.

Тот подумал, что это, может быть, и справедливо, и принял решение постричься в монахи. Но поскольку его сердце изначально не лежало к сей стезе, то люди сомневались, выйдет ли из этого толк, но он, от рождения отличавшийся силой духа, безупречно следовал [принятому обету] до самой смерти.

Его дети — это нынешний помощник епископа со:дзу Иимуро [Сэнъэн], а еще святой наставник э-адзари, художник [Энъэн][474], и господин, Вступивший на Путь, средний военачальник тю:дзё: Нарифуса. Все трое родились от дочери Тамэмаса, управителя ками провинции Битю:. Кажется, дочь сего среднего военачальника тю:дзё: — супруга господина Садацунэ. Потомки господина Итидзё: по какой-то причине жили недолго.

Монах-император Кадзан имел искреннее намерение принять постриг, он ревностно творил [молитвы], и не было [святого] места, коего он не посетил бы в своем подвижничестве. Однажды по дороге в Кумано[475], возле местечка под названием Берег тысячи деревень, Тисато-но хама, он заболел. Положив в изголовье камень, лежавший на берегу, прилег отдохнуть и увидел, как неподалеку поднимается дымок над рыбацкой солеварней[476], и почувствовал себя одиноким. Какой же печалью преисполнились его думы!

С течением времени его подвижничество [на Пути Будды] безмерно возросло. [Однажды] ночью, когда он поднялся к Главному храму[477], монахи стали меряться чудотворной силой, и [государь] тоже возжелал и стал молиться про себя. Тогда монахов, одержимых духом защиты Закона го:хо:[478], отшвырнуло на стоявшую там императорскую складную ширму, и они обездвижили. Лежали они так очень долго, и когда [государь] отпустил их со словами, что, мол, довольно, монахи, что одержимы были духом защиты Закона го:хо:, поднялись и убежали. А люди с восхищением взирали на [государя]: “И в самом деле монах-император вызвал августейшего духа защиты го:хо:”.

Этого следовало ожидать. Чудотворная сила зависит от происхождения человека, кто же может мериться силой с подвижником? Соблюдение заповедей в прежнем рождении, вместе с заслугой пострига и отречения от престола, видно, безгранично [увеличили его чудотворную силу]. Неужели в будущем рождении подобная исключительная набожность не будет вознаграждена? Набожность набожностью, но душевная смута, столь явная на фоне обычного хода вещей, возможно, проистекала от происков злого духа... Однажды монах-император [Кадзан] пребывал во дворце Синдэн в ночь пожара[479]. Непостижен уму был вид его, когда он явился навестить [своего отца императора Рэйдзэй]. Его родитель, монах-император [Рэйдзэй] изволил находиться в своем экипаже, что стоял на перекрестке Нидзё: — Мадзири. Сей государь [Кадзан] в соломенной шапке “просветленная голова”[480] со вставленным в тулью зеркальцем, восседая на коне, самолично спрашивал людей: “Где он?”, и в ответ ему сообщили, что он там-то и там-то и что верхом недалеко до того места. И вскоре он, зажав плеть под мышкой и расправив рукава, неловко преклонил колени перед экипажем государя, как пристало челядинцам. А из экипажа монаха-императора Рэйдзэй доносилась громкая песня кагура-ута[481], и [люди] подумали, сколь много разного удивительного доводится им увидеть и услышать! Господин Акинобу[482] закричал: “Огни в саду!”, и тут уж никто не мог удержаться от смеха[483]. Так еще в какой-то год каждый мог лицезреть фигуру монаха-императора Кадзана, любующегося возвращением с праздника. Накануне произошел некий случай[484], так что сегодня ему не следовало бы появляться на людях, а он все-таки прибыл со множеством своих приближенных, что толпой шли за его экипажем под предводительством Райсэй, Высокой Шапки[485]. Это было так глупо, что и говорить не стоит. Но более всего меня заинтересовали его четки. Вместо обычных бусин [на шнуры] нанизаны были мандаринчики[486], а большими бусинами на концах служили мандарины покрупнее, и были эти четки отменно длинными. Концы их, как и складки его шаровар сасинуки, свешивались из экипажа. Видали ли вы что-нибудь подобное?

В Мурасакино[487], когда люди глазели на экипаж, прибыли охранники, чтобы взять под стражу юнцов[488], что участвовали во вчерашнем деле, — вот что получилось. В те времена господин помощник старшего советника гон-тю:нагона [Юкинари] был еще молод, и дабы предупредить [государя], выпалил: “Сейчас что-то произойдет. Скорей уезжайте”. И тотчас вся государева свита разбежалась кто куда, словно пауки на ветру. Осталась только прислуга при экипаже, и [государь] возвращался во дворец в хвосте длинной процессии экипажей. Думаю, не приходится сомневаться в том, что [государю] то было тяжело и унизительно!

Охранники призвали [государя] к ответу, с него строго взыскали, и имя его как великого государя оказалось запятнанным. А раз так, значит, слова, произнесенные господином главой налогового ведомства мимбукё: [Тосиката], сдается мне, соответствовали истине. И в самом деле: из сложенных им японских песен, не было таких, которые не передавались бы из уст в уста и не почитались непревзойденными. “Вот бы взглянуть на луну // Не из родного окошка...”[489] — не думаю, что кто-нибудь другой в сходном с ним состоянии духа сочинил бы такое. Нельзя не сожалеть о нем. Однажды он послал [отцу] монаху-императору Рэйдзэй, привязав к побегам бамбука, [такие строки]:

[И получил в] ответ:

В “Собрании старинных и новых песен Японии” он с грустью записал: “Изволил благосклонно ответить”. Было какое-то особенное чувство в отцовском пожелании долгой жизни.

Сей монах-император Кадзан слыл человеком утонченным. Взять хотя бы строительные затеи в его дворце. Пол в дальнем углу каретного сарая был слегка приподнят, а к выезду плавно понижался. Каретник снабжен был скользящими двустворчатыми воротами. Полностью готовый в дорогу экипаж мог в случае нужды сам, грохоча колесами под уклон, без помощи человека выехать из сарая, достаточно было только раздвинуть ворота - не правда ли, любопытная выдумка! Великолепие государевой утвари не поддается описанию. Я удостоился видеть его тушечницу, которую он изволил пожертвовать на чтение сутр, когда Шестой принц[492] потерял сознание. Ее украшали писаные золотым лаком гора Хо:рай[493] на морском побережье и [волшебные существа] — длинноруки и длинноноги[494]. Удивительно, как положен был лак, как прорисована картина, как отделаны края.

А когда он разбивал сад, то сказал: “Цветы сакуры несравненны, но ветви у нее какие-то жесткие, и форма ствола безобразна. Смотреть приятно лишь на крону”, — и велел посадить деревья сакуры с внешней стороны Средних ворот[495]. Люди пришли в восторг и говорили, что лучше и придумать нельзя.

А еще он повелел посеять семена пышной гвоздики по верху глинобитной стены, цветы неожиданно разрослись во все четыре стороны, словно кто-то развесил парчовые одеяния. Увидав сие цветение, все восхитились, так это было прекрасно.

Однажды господин, Вступивший на Путь, ню:до:-боно [Митинага], устраивал конное ристалище, и [монах-император Кадзан] был приглашен. Его парадное платье соответствовало дню августейшего присутствия и, конечно ясе, не могло быть обыкновенным. К тому же экипаж его поистине выглядел так, что ничто в мире не могло с ним сравниться. Все, вплоть до обуви, было достойно того, чтобы люди любовались; позже, слышал я, [его обувь] выносили на всеобщее обозрение.

Он также писал картины, и это было необыкновенно. Он накладывал блеклую тушь мазками, изображая колеса катящегося экипажа, намечал их величину и рисовал спицы, незаметно переходя от светлого к темному — поистине, именно так и следует рисовать. Как иначе разглядеть черноту колес быстро мчащегося экипажа? А еще он написал картину, на которой изображен был человек, что надел на пальцы коленца бамбука, оттянул веки и пугает детей, а у тех лица покраснели, и вид перепуганный. А еще картины, на которых он изобразил обычаи, принятые в домах людей богатых и бедных, и все они были совершенно такие, как должно. Среди вас, наверное, кто-то видел [картины государя].

ВЕЛИКИЙ МИНИСТР КАНЭМИТИ [ТЮ:ГИКО:]

Сей министр был вторым сыном господина Кудзё: [Моросукэ], его называли канцлером кампаку Хорикава[496]. Канцлером он был шесть лет. О его матери ничего не известно, [и не значит ли это:] у него была та же матушка, что и у господина Итидзё: [Кэнтокуко:][497]. Когда сей господин [Тю:гико:] прошел церемонию Облачения в раздвоенную юбку хакамаги[498], он прибыл в дом Тэйсинко:, чтобы выразить почтение [деду], и тот, желая добавить к своему подарку, пригласил мастера Цураюки[499], и [вот] преподнесенная [Канэмити] песня:

Видимо, в подарок была преподнесена цитра кото.

Собою [Канэмити] был блистателен и светел. В то время, как он жил во Дворце Хорикава-ин, алая слива, что росла на углу у Главного зала, пышно расцвела в день Чрезвычайных гостей риндзи кяку[501]. Возвращаясь во дворец после приема, он остановился под цветами, и, сломав одну веточку, воткнул в прическу и принял танцевальную позу — как прелестно он выглядел в тот день!

У сего господина [Тю:гико:] от шести до восьми часов как закуску к “вечернему вину”[502] подносили фазанов. И поскольку непременно следовало доставить их вовремя, то приносили их ранним вечером. Господин Нарито, тогда еще Шестого ранга, первый раз ночевал [в доме Тю:гико:]. Вдруг что-то тихо-тихо заскреблось в сундуке для обуви. Под покровом темноты он приоткрыл крышку и заглянул в сундук, а там — фазан.

— Так значит люди говорят правду, — вознегодовал он. Когда все уснули, вынул фазана, сунул его за пазуху и выпустил на горе за дворцом Рэйдзэй-ин, и тот с громким криком улетел. Как прекрасно, что он довел до конца задуманное...

— Я думаю, что благодаря этому поступку стану счастливым человеком[503], — говорил он. — Родовая знать уничтожает живые существа — это бессердечно!

Дочь сего господина [Тю:гико:] — это барышня [Кохи], что родилась от дочери принца Мотохира, главы ведомства церемоний сикибукё:. Во времена монаха-императора Энъю: она вошла во дворец, ее называли императрицей-супругой тю:гу: Хорикава. Когда она была ребенком, [Канэмити] по неизвестной причине не любил ее, как полагается родителю. Но сердце у нее было мудрое, а еще ее приближенные давали ей хорошие советы, и она много ходила по храмам и возносила молитвы[504]. Моя жена видела ее на горе Инарияма[505]. Вид у нее был очень усталый, и шла она, откинув вуаль[506] и обмахиваясь веером. Линии ее стана в шароварах сасинуки были более благородных [очертаний], чем у большинства дам, и она, что ни говори, была несравненна. Со временем, когда она повзрослела, за ее усердие в вере [Канэмити] ничего не оставалось, как возвести ее против своей же воли в сан императрицы кисаки — ведь старших дочерей у него не было. И она вошла во дворец в весьма почетном ранге [тю:гу:].

Нынешняя барышня-принцесса Первого ранга [Гэнси] сделалась распорядительницей Отделения дворцовых прислужниц найси-но кан, она и теперь жива. Она стала супругой управителя провинции Сануки ками Акимаса, сына господина Левого министра Рокудзё: [Сигэнобу]. А еще старший сын [Акимицу] в двадцать первый день седьмой луны второго года Тё:току (966 г.) стал Правым министром. Было ему семьдесят восемь лет. Он скончался всего пять лет назад. Его называли господином Злым духом-Правым министром — весьма неприятное прозвище. Тому должна быть какая-то причина.[507]

Его госпожа Северных покоев была Пятой принцессой [Морико], дочерью бывшего государя Мураками, она родилась от служительницы императорской опочивальни миясудокоро Хирохата. Родила мальчика и двух девочек, мальчик-принц известен как младший военачальник сё:сё: Сигэиэ. По характеру он был человеком сердечным, в мире его любили, и в то время он много вращался в обществе, но поскольку не вышла ему судьба долго жить, он принял постриг и скончался. Одна из дочерей [Гэнси] стала императорской наложницей нё:го Сё:кё:дэн[508] во времена монаха-императора Итидзё:. В конце концов она стала госпожой Северных покоев у господина государственного советника санги Минамото Ёрисада. сына принца-главы ведомства церемоний сикибукё: Тамэхира. Кажется, у нее было много отпрысков. Я думаю, все знают, что произошло в те времена[509]. Когда сей государственный советник санги скончался, она стала монахиней.

Еще одна дочь[510] [Хироко] взяла в женихи нынешнего Коитидзё:-ина, когда он был еще принцем-главой ведомства церемоний сикибукё:. В то время, как он был наследным принцем, владельцем Весеннего павильона, она думала о нем с радостью. После отречения от престола он стал монахом-императором и перебрался к госпоже [Канси], хранительнице Высочайшего ларца микусигэдоно, [дочери] госпожи Такамацу. Иногда только в мыслях своих навещал [Хироко], и этим все и ограничивалось: и высочайшая наложница нё:го, и ее отец [Акимицу] много думали-горевали и, наконец, заболели и скончались. У нее родилось много принцев.

Второй сын господина канцлера кампаку Хорикава [Асатэру] родился от дочери принца Ариакира, главы военного ведомства хё:букё:, его матушка не была родительницей императрицы-супруги тю:гу: [Кохи]. Еще его называли Асамицу, старшим военачальником дайсё: Кан-ин. Несравненным достижением считалось то, что когда старший брат [Акимицу] состоял государственным советником санги, сей господин [Асатэру] был средним советником тю:нагоном. В то время в мире все относились к нему с почтением. В свете он блистал беспримерно. Идея украшать бортики колчана хрусталиками принадлежит сему господину [Асатэру]. Сопровождая [государя] в августейших выездах, он нес за спиной колчан, и тот сверкал в лучах утреннего солнца, поражая и изумляя — это было прекрасно! Сейчас глаза привыкли, и люди уже не считают это диковинкой.

Успехи в мире господина [Асатэру], который так вел себя, что в любом деле его блеск привлекал всеобщее внимание, после кончины его отца [Тю: гико:] пошли на убыль, он стал болеть и оставил должность старшего военачальника дайсё:, что заслуживало сожаления. Так, его знали как всего лишь старшего советника-надзирателя адзэти дайнагона. Он был весьма искусен в сложении японских песен[511]. Скончался в возрасте сорока пяти лет.

Госпожа Северных покоев родилась от главной распорядительницы Отделения дворцовых прислужниц найси-но кан дворца Дзё:ган [То:си], она была средней дочерью принца-главы ведомства церемоний сикибукё: Сигэакира. Родила трех сыновей и дочь и. видно, блистала красотой. Во времена монаха-императора Кадзана вошла во дворец, всего месяц находилась в зените славы, но что-то произошло, и она не навещала государя, и государь не приходил, они перестали обмениваться письмами. Месяц-два она с тоской ожидала его, а затем покинула дворец. Что могло быть обиднее? Как же горевали ее отец, старший советник дайнагон [Асатэру], и братья, наблюдая страдания существа столь несравненной красы.

Из трех сыновей от одной матери, [дочери Сигэхара], старший — это нынешний господин средний советник тю:нагон Фудзи[вара] Асацунэ. Люди держались о нем высокого мнения. Второй и третий сыновья — это старший конюший ума-но то: и младший военачальник сё:сё:, они приняли постриг и со временем скончались. Сын помянутого конюшего, принявшего постриг, — это нынешний начальник Правой столичной управы таю: [Мороцунэ]. А еще дочь господина, который был известен как Масамицу, глава ведомства по делам казны о:куракё: (а он был сыном господина Хорикава), родилась от средней дочери Минамото [Такаакира], управителя Дадзайфу: соти; ныне она — хранительница Высочайшего ларца микусигэдоно-но [бэтто:][512] у Великой императрицы-матери тайко:тайго: [Кэнси] и госпожа Северных покоев у начальника стражи Левой дворцовой охраны саэмон-но ками [Киннобу]. Еще сын Канэсада — бывший чиновник провинции Ко:дзукэ. По правде сказать, у тю:нагона [Асацунэ] был еще один сын — господин Токимицу, которого люди мира называли средним советником тю:нагоном, “повернутым на север”[513], и еще один — начальник Правой столичной управы таю: [То:мицу]. Сын сего начальника таю: — это господин епископ бэтто: со:дзу Дзинсэй в храме Ниннадзи. Вот и все потомки господина Хорикава [Тю:гико:].

Сей министр [Тю.гико:] отличался суровым нравом. И какая жестокость — лишить господина Хигаси Сандзё: [Канэиэ], потомки которого так бесконечно процветали, всех постов и рангов — и без всякой на то причины! И небесный император, видно, встревожился. Государь, что правил в то время, был монах-император Энъю:. Когда [Канэиэ] преподнес государю “длинную песню” нагаута[514], в которой жаловался на несчастливую судьбу, то в ответ государь изволил так ответить: “Лодки с рисом...”[515]. И потому недолгими оказались страдания [Канэиэ].

ВЕЛИКИЙ МИНИСТР ТАМЭМИЦУ [КО:ТОКУКО:]

Сей министр был девятым сыном господина Кудзё: [Моросукэ], находился в должности министра семь лет, его называли министром Хо:дзю:дзи[516]. У него было семь сыновей и пять дочерей. Две дочери родились от младшей сестры главы военного ведомства хё:букё: Сукэмаса, а три — от дочери регента сэссё: Итидзё: [Кэнтокуко:]. Матери сыновей — все были разные. Одна из дочерей состояла высочайшей наложницей нё:го [Киси] во времена монаха-императора Кадзана и пользовалась большой любовью [государя], а затем скончалась. И еще одна из дочерей была госпожой Северных покоев у среднего советника тю:нагона, принявшего постриг, [Ёситика], и она скончалась.

Что до сыновей, то старший назывался начальником стражи Левой привратной охраны саэмон-но ками [Санэнобу]. Сложилось так, что он скончался из-за своего злого и жестокого нрава. Это была некрасивая история. Когда тебя обходят в чинах и рангах — это горькое испытание. Причем такое неизменно происходит с теми, у кого на роду написано. Хотя [и тот и другой] занимали должность государственного советника санги, но [Санэнобу] уступал брату [Таданобу] в глазах людей; когда освободилась должность среднего советника тю:нагона, он подумал, что сам сможет ее занять, и намеренно встретился [с братом] наедине и сообщил ему:

— На этот раз не претендуйте на должность среднего советника тю:нагона, я намерен просить о назначении.

И тот удивился:

— Как же я могу стать [средним советником] раньше господина?! Это совершенно невозможно. Тем более что вы дали мне об этом знать.

Совершенно доверившийся [брату, Санэнобу] не очень озаботился хлопотами о должности, и когда господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], спросил у младшего брата [Таданобу]:

— Вы не намереваетесь просить о назначении? Тот ответил с сомнением:

— Ведь начальник стражи Левой привратной охраны саэмон-но ками хлопочет о своем назначении. Причем тут я?

[Митинага] сказал:

— Начальника стражи Левой привратной охраны саэмон-но ками не назначат. Если вы откажетесь, то назначат кого-то третьего.

Тот [согласился]:

— Раз начальник стражи Левой привратной охраны саэмон-но ками не получит [этого назначения], то и мне нет оснований [отказываться]. Я должен принять [должность].

Раз уж он согласился, то и незачем было назначать кого-то третьего, и назначили [Таданобу]. [Санэнобу] подумал: “Как он мог обмануть меня, глядя мне в глаза?” Он все больше и больше кипел от негодования. В день церемонии назначения с самого утра сжимал кулаки и твердил: “Таданобу и Митинага обманули меня”. Ни слова больше он не вымолвил, все время [церемонии] пролежал ничком, [потом] заболел и на седьмой день скончался[517]. Он так крепко сжимал кулаки, что насквозь пронзил себе ладони!

[Санэнобу] был большой любитель возлияний. На приеме Чрезвычайных гостей в доме канцлера кампаку он перепил и не смог подняться с места; его вырвало, и ширма, на которой знаменитый Хиротака начертал китайское стихотворение юэфу[518], оказалась испачканной. Сей же господин, что стал средним советником тю:нагоном [Таданобу], пользовался расположением в мире и был прекрасным человеком.

А еще помощник среднего военачальника гон-тю:дзё: господин Митинобу, человек утонченных чувств, почитался весьма искусным в сложении японских песен: и он скончался. А еще [были] начальник стражи Левой привратной охраны господин саэмон-но ками [Киннобу], еще господин епископ со:дзу храма Хо:дзю:дзи [Дзингаку] и святой учитель адзари [Ёсимицу].

Дочери, рожденные от дочери господина регента сэссё: Итидзё: [Кэйтокуко:], — это госпожи Третья. Четвертая и Пятая. Третья дочь была супругой господина Такацукаса, она стала монахиней. Четвертая дочь скончалась родами, когда господин, Вступивший на Путь, ню:до:-доно [Митинага], еще был в миру. Пятая дочь — в услужении у нынешней императрицы-матери ко:тайго:.

Такова судьба сего министра [Ко:токуко:]. Он превратил храм Хо:дзю:дзи в величественное сооружение. Для человека, который не был ни регентом сэссё:, ни канцлером кампаку, — это великолепное достижение. Сей министр [Ко:токую:] был человеком выдающимся, но потомки его не процветали.

ВЕЛИКИЙ МИНИСТР КИНСУЭ [ДЗИНГИКО:]

Сей министр [Дзингико:] — это нынешний министр Кан-ин. Он — одиннадцатый сын господина Кудзё: [Моросукэ], его матушка была принцессой его госпожа Северных покоев — дочерью принца крови [Ариакира]. От нее родились дочь и два сына. Дочь [Ясуко] была высочайшей наложницей нё:го во дворце Кокидэн во времена монаха-императора Итидзё:, она и сейчас жива. Из сыновей один — называвшийся Нё:гэном, помощником епископа со:дзу Саммай [Сама:дхи][519], скончался. Другой сын — это нынешний начальник стражи Правой привратной охраны уэмон-но ками господин Санэёри.

Дети помянутого господина [Санэёри] от дочери Нобумаса, правителя провинции ками Харима, — две дочери и сын. Старшая барышня — нынешняя госпожа Северных покоев у помощника управителя двора императрицы-супруги гон-таю: [Ёсинобу], еще одна дочь — госпожа Северных покоев у нынешнего главы архивариусов куро:до-но то: и среднего военачальника тю:дзё-[Акимото], сына господина старшего советника дайнагона Минамото Тосиката, известного как глава налогового ведомства мимбукё:. Что до молодого господина, то его усыновил дед, господин Великий министр дайдзё:дайдзин [Дзингико:], ему дали имя Киннари. Он — глава архивариусов куро:до-но то: и особа, пользующаяся особым покровительством при дворе. Такова судьба сего господина Великого министра дайдзё:дайдзина [Дзингию:]. Его [дети] не стали ни государями, ни императрицами. Матушка сего Великого министра дайдзё:дайдзина, дочь государя Энги, называлась Четвертой принцессой [Ясуко][520]. Энги изволил сильно любить ее. На ширмах в день церемонии Прикрепления шлейфа моги[521] цензор бэн Кинтада[522] написал о сей принцессе:

Цураюки и другие поэты сложили множество песен, но для [бэн Кинтада] эта песня, как ее оценивают [в мире], превосходна!

[Четвертая принцесса] — младшая сестра двух государей — [Судзаку и Мураками]. Ее бережно взращивали во дворце, а господин Кудзё: [Моросукэ] привлек на свою сторону придворную даму нё:бо: и [с её помощью] тайно проник к ней. Люди мира говорили, что так не подобает, и государь Мураками изволил думать об этом с тревогой. Когда о страсти [Моросукэ] сделалось известно, его, в конце концов, укорять не стали, и все благодаря безграничному благорасположению к нему государя. Однажды, когда еще не пошли пересуды и государь ни о чем не знал, лил проливной дождь, гремел гром, и сверкала молния. Сия принцесса [Ясуко] находилась во дворце, и государь изволил сказать:

— Господа придворные, идите к Четвертой принцессе. Боюсь, она испугалась.

И все пошли, а министр Оно-но мия [Санэёри][523] пробормотал:

— Не пойду. На ней скверна.

После этих слов государь все понял. Когда [Моросукэ] перевез ее из дворца в свой дом, то окружил там необыкновенным вниманием. Она зачала [будущего] господина Великого министра дайдзё:дайдзина [Дзингико:] и, пребывая в большом страхе, постоянно говорила своему супругу:

— У меня такое предчувствие, что я не перенесу [родов], вот увидите.

— Если это случится, я ни на миг не переживу вас. Но если вопреки моему желанию [останусь в живых], непременно приму постриг. И еще я ни за что не женюсь во второй раз. Вы увидите это с высоты небес, — отвечал он.

Она, должно быть, думала: “Негоже ему становиться монахом”. В небольшие китайские сундучки[524] она сложила шапки эбоси и носки, что сшила [для него] своими руками, а господин [Моросукэ] и не знал об этом. В конце концов, она скончалась[525]. И день, когда родился сей господин Великий министр дайдзё:дайдзин [Дзингико:], стал также и днем смерти его матери.

Каждый раз, когда господин Кудзё: видел эти сшитые для него шапки эбоси и носки, он не мог не зарыдать. Он, и вправду, кончил жизнь в одиночестве.

Сего господина Великого министра дайдзё:дайдзина, которого она, родив, оставила, изволила растить его старшая сестра Средняя принцесса [Анси], которая беспримерно любила свою семью. [Дзингико:] жил во дворце, и государь [Мураками] изволил сильно привязаться к нему. Он постоянно находился при государе. О нем всегда заботились точно так же, как о принцах. Отличие было лишь одно: столик, на котором ему подавали еду, был только на один сун[526] ниже.

В старину даже принцы, пока были детьми, не жили во дворце, и то, что сей юный господин [Дзингико:] рос [во дворце], осуждалось и считалось неподобающим. И раз уж так, то не должно было обращаться с ним, как с обыкновенным придворным. Он был дитя, и потому, конечно же, в играх вел себя [с принцами] как равный, и в таких случаях государь монах-император Энъю: со вздохом [говорил]:

— Сей ребенок думает, что он такой же, как принцы. Но это не так... Со временем [Кинсуэ] постарел и беспримерно полюбил своего внука

Киннари, главу [архивариусов куро:до] то: и среднего военачальника тю:дзё:, и даже во дворец он не выезжал, пока тот не сядет в его экипаж. Если сей господин [Киннари] медлил выходить, то [Кинсуэ] ждал его у дворца Юбадоно[527]. И только доносились [крики] его верховых. Люди видели, что он стоит и ждет, и спрашивали его:

— Что вы тут делаете? А он отвечал:

— Ожидаю Ину[528].

Однажды [Кинсуэ] сопровождал наследного принца, владельца Восточного павильона [Го-Судзаку], посещавшего церемонию моления духу усопшего в Золотом павильоне в храме Мурёдею-ин[529], и всю дорогу повторял одно и то же: “Пожалуйста, позаботьтесь о Киннари”. Принц потом изволил заметить: “Это было трогательно и смешно разом”.

Дочка племянницы Сигэки[530], что служила под началом няни Накацука-са[531], рассказывала. У господина Акимото, главы куро:до то: и среднего военачальника тю:дзё:, говорят, был младенец-сын [Сукэцуна]. На пятидесятый день от рождения[532] его, как гласит молва, перенесли в Сидзё:[533], и сам господин Великий министр дайдзё:дайдзин [Дзингико:] вкладывал ему в ротик [моти]. Его дядя [Санэнари], начальник стражи дворцовой охраны эмон-но коми, держал [дитя] на руках, и дитя заплакало. Тогда начальник стражи Правой дворцовой охраны уэмои-но ками сказал: “Ты ведь никогда не плачешь. Что с тобой?” Он-то приседал, то привставал, [успокаивая младенца]. Господин Великий министр дайдзё:дайдзин [Дзингико:] сказал: “Такое случается с детьми. И ты так же вел себя в детстве”, — и тогда сановные родственники, что прибыли [на церемонию], заулыбались. Среди них был господин младший военачальник сё:сё: Четвертого ранга Такакуни, он всегда вспоминает этот случай и смеется. Он показал себя, по правде говоря, человеком излишне сентиментальным... Слышал я, прежде его детское имя было Мияогими.