О китах и китобоях. Как мы чуть не истребили самое крупное животное на Земле

Часть II. Юг

Ни молодой шкипер Карл Антон Ларсен, ни кто-либо другой на борту шхуны «Фреден» из Саннефьорда никогда раньше не видел китов. Тем не менее они отправились за клюворылым китом в открытое Норвежское море. Шхуна была маленькая. Снаряжение для этой новой отрасли промысла, появившегося в начале 1880-х годов, было гораздо проще, чем для охоты на крупных китов¹. Обычно плавание длилось несколько месяцев, китобои собирали большой груз сала, срезаемого у клюворылых китов прямо в море.

Клюворылый кит, или высоколобый бутылконос, как его предпочитают называть в промысловой среде, — это зубатый кит размером от шести до девяти метров в длину, он глубоко ныряет и питается осьминогами. В первый сезон Ларсен и его люди добыли только шесть китов. На следующий год им повезло больше — уже целых сорок китов, и с 1886 года Ларсен ходил в море на более крупной, специально построенной для ловли бутылконосов шхуне. Он также успел попробовать промышлять тюленей на кромке льда на Севере, пока ему не предложили возглавить первую норвежскую экспедицию в Антарктику².

Ларсен согласился. Его тюленебойная шхуна «Ясон», на которой он ходил последние годы, была полностью оснащена для плавания на Юг 1 сентября 1892 года. Люди устремились во Фрамнес под Саннефьордом — их пригласили на банкет на борту.

Хозяин, судовладелец Кристен Кристенсен, угощал тридцать пять членов экипажа и их семьи, а также других гостей местными устрицами и соленой ветчиной из белого медведя³. Кристенсен был совладельцем экспедиции вместе с немецкими инвесторами. Ему также принадлежала судостроительная верфь «Фрамнес», где одиннадцать лет назад построили «Ясона».

Судовладелец взял слово. Обращаясь к капитану Ларсену, он попросил его сделать так же, как и Ясон — герой древнегреческой мифологии, а именно «отправиться в Колхиду за золотым руном»⁴. Капитан Ларсен, в свою очередь, поднял тост и ответил, как обычно, весело. Он сделал вид, будто вместо «Колхиды» услышал, что судовладелец сказал: «Холодные льды».

Главные герои праздника, Кристенсен и Ларсен, предвкушали огромную прибыль, которую они заработают в этом плавании «Ясона». «После банкета начался фейерверк», — писала газета «Норск шефартстиденде».

Кристен Кристенсен, или Старик, как его называл Ларсен, участвовал в современном китобойном промысле у побережья Финнмарка уже десять лет. Тем не менее он посылал Ларсена на Юг вовсе не за синим китом, сельдяным полосатиком или горбачом. Ходили слухи, что в Антарктике по-прежнему водятся в большом количестве гладкие киты, а также длинноусые киты вроде северного гладкого и гренландского, пользующиеся спросом у портных. На Севере их осталось настолько мало, что цена на длинный ус взлетела до небес. Поэтому всего лишь несколько голов гладких китов могли полностью окупить эту дорогостоящую экспедицию.

Именно это «золотое руно» должны были привезти домой «Ясон» и Ларсен: «гладкого кита и его благословенный ус, с которого так и сочатся деньги»⁵. Если они не найдут гладких китов, то будут промышлять в Антарктике тюленя. Промышлять собирались по старинке — на крепких весельных шлюпках, спущенных с основного судна. «Ясон» был парусным барком, но имел и небольшую паровую машину, она особенно требовалась для маневров среди айсбергов и льдин⁶. Шхуна составляла сорок пять метров в длину и была значительно крупнее мелких паровых судов, используемых на промысловых станциях в Финнмарке. Она выглядела надежнее для такого далекого плавания. «Ясон» был построен с учетом сопротивления давлению дрейфующего льда и уже добился известности. На нем герой-полярник Фритьоф Нансен прибыл в Гренландию, чтобы пересечь остров с востока на запад на лыжах.

Теперь тюленебойная шхуна отправлялась вместе с Ларсеном в новое, невиданное доселе приключение — почти на другой край земли. Ларсен надеялся вернуться домой богатым человеком.

«Это все равно что отправиться на золотые прииски, где знаешь, что золото есть, а никто другой там пока не побывал»⁷, — говорил он впоследствии.

Во время плавания в тропических водах экипажу довелось отведать летающих рыб, падавших на палубу; дельфинов, которых ловили на гарпун; и альбатросов, пойманных на удочку с приманкой.

По мере продвижения на юг Атлантики становилось холоднее, появилось еще больше птиц. Огромные стаи капских буревестников, или капских голубей, как их тогда называли, кружили вокруг шхуны.

6 ноября они увидели первый айсберг. Ларсен предположил, что он в четыре раза выше, чем самая высокая колокольня в Христиании. Он заметил, что южные айсберги отличаются от арктических — они «не острые, а плоские»⁸. Эти огромные плоские айсберги, которые редко встречаются на Севере, являются первым отличительным признаком Антарктики от Арктики. Если коротко, Арктика — это полярное море, окруженное континентом. Антарктика, наоборот, — это континент, окруженный полярным морем. Внутренний лед Антарктики многокилометровой толщины или ледовые поля длиной несколько сотен метров, плавающие или лежащие на дне, охлаждают окружающую среду. Характерные плоские айсберги — оторвавшиеся куски от этих ледовых полей.

Открытое море вокруг континента также влияет на климат Антарктики. Здесь проходит Антарктическое циркумполярное течение — самое мощное океаническое течение, которое, как карусель, кружится вокруг земной оси, не встречая препятствий со стороны континентов. Антарктическое циркумполярное течение отделяет теплые поверхностные течения из Атлантики, Тихого и Индийского океанов, не давая им продвигаться на Юг. Поэтому в этом широком течении, далеко от полюса, находится полярный фронт, где встречаются теплые и холодные воды.

На следующий день после встречи с первым айсбергом «Ясон» прошел большой остров Южная Георгия. С мачты они могли видеть «снег в горах повсюду, хотя здесь лето, и мы на много градусов ближе к экватору, чем к Копенгагену»⁹. На этот раз они прошли мимо. Через двенадцать лет капитан Ларсен организует здесь предприятие своей жизни — китобойную станцию в Грютвикене — Котельном заливе.

Остров Южная Георгия — это часть хребта Скоша, подводной гряды, соединяющей Южную Америку с Антарктическим полуостровом. Хребет Скоша вытянулся в океане дугой на восток. Он обрамляет море Скоша — часть Южного Ледовитого океана с особенно богатой морской фауной.

В море Скоша Антарктическое циркумполярное течение проходит сквозь самый узкий проход — пролив Дрейка между Антарктическим полуостровом и мысом Горн в Южной Америке. Затем течение упирается в изрезанный подводный ландшафт вдоль хребта Скоша. Здесь создаются турбулентные потоки, поднимающие питательные вещества к поверхности воды. Также вдоль полярного фронта, проходящего через море Скоша, формируются турбулентные потоки из-за столкновения водных масс. В результате эти воды очень богаты растительным планктоном, и криль здесь просто кишит.

Во время путешествия на Юг Ларсен наблюдал, что в этих водах «нет недостатка ни в синих китах, ни в сельдяных полосатиках, ни в горбачах»¹⁰. Но у него не было подходящего снаряжения для их добычи. Пришлось плыть дальше на Юг, где, возможно, водились гладкие киты. Тем не менее по пути они сделали остановку и сошли на берег на Южных Оркнейских островах — небольшой надводной возвышенности хребта Скоша. Здесь они промышляли тюленей и бродили среди тысяч пингвинов, хватавших моряков за штаны.

Напряжение возросло, когда они подошли к оконечности Антарктического полуострова, где должна была быть «китовая банка», согласно Джеймсу Кларку Россу, исследователю Антарктики 1840-х годов. «По многочисленным стаям птиц мы видим, что наживка рядом, то есть криль, которым питаются как птицы, так и киты», — рассказывал Ларсен. И вскоре они увидели китовый фонтан. Однако это снова оказался синий кит. Несмотря на тщательные поиски между айсбергами и льдинами, в тумане и в пурге, обещанных в большом количестве гладких китов они так и не нашли.

«Синих китов мы видели сотни, также и стаями по двадцать особей»¹¹, — докладывал впоследствии Ларсен. Обычно синие киты — одиночки. Они наверняка собрались вместе там, где много криля. Ларсен еще не знал, что попал в самый богатый синими китами район на планете. Южный Ледовитый океан в те годы, пока туда еще не добрался современный китобойный промысел, был южным пастбищем для большинства синих китов мира. Здесь встречались также крупнейшие особи. Только в южных морях были зарегистрированы экземпляры синих китов, превышающие тридцать метров в длину. Самые крупные самки антарктических синих китов достигают тридцати двух метров.

Основной причиной такого изобилия и таких размеров синих китов в Южном Ледовитом океане стало, конечно же, несметное количество криля. Здесь встречается множество видов, но самый важный из них — антарктический криль, Euphasia superba. Это удивительно удачливый морской организм. Кроме растительного планктона, он питается также мелким животным планктоном, как только предоставляется такая возможность, а Южный Ледовитый океан им изобилует во многих местах. Этот вид криля объедает водоросли с подводной стороны ледяных полей. Он кишит в открытом море у полярного фронта. Euphasia superba достигает целых 6,5 сантиметров в длину.

Из-за такого изобилия криля пищевая цепь от фитопланктона до морских птиц или млекопитающих становится здесь короче, чем в других морях. Обычно она состоит всего из трех звеньев — от фитопланктона до криля — и заканчивается голодным пингвином, тюленем или китом. Эта короткая пищевая цепь является решающим фактором для численности китов. Примерно 10 процентов энергии фитопланктон получает от солнечного света и передает ее дальше на каждый уровень пищевой цепи. Если пищевая цепь имеет на одно звено больше — например, когда кит питается рыбой, которая питается зоопланктоном, питающимся фитопланктоном, — это становится важной причиной значительного сокращения популяции тюленей и китов.

Южный Ледовитый океан, который составляет всего десятую часть Мирового океана, является местом обитания почти половины морских млекопитающих мира, если измерить общую массу тела. Здесь, например, обитают миллионы тюленей-крабоедов, которые, несмотря на название, питаются в основном крилем. Тут отлично чувствуют себя синие киты и другие представители семейства полосатиков, чье строение таково, что именно большие скопления криля являются для них наилучшим вариантом пищи. В Северном полушарии для сельдяного полосатика и горбача значительную часть рациона, наряду с крилем, составляет и рыба.

Однако в Южном Ледовитом океане они вполне хорошо живут только за счет этого вида ракообразных.

Слухи о богатых «банках, где водятся гладкие киты», напротив, не подтвердились. И в южной части земного шара гладких китов почти не осталось. Сегодня южный гладкий кит считается отдельным видом, наиболее близким к северному гладкому киту. Но когда в эти воды пришла экспедиция «Ясона», их осталось мало и на Юге в результате американского и британского промысла в начале XIX века на парусных судах. Кроме того, они очень редко заходили так далеко на Юг и не достигали антарктического континента, где их искал Ларсен. Настоящих полярных китов, как гренландский кит, предпочитающий дрейфующие льды, в Южном полушарии не существует.

Весной 1893 года «Ясон» вернулся в Саннефьорд, нагруженный салом и 6300 тюленьими шкурами. «А как же гладкий кит? И золото? (…) Оно осталось там»¹², — вздохнул Ларсен.

Кристенсен и другие инвесторы решили не сдаваться, а поднапрячься еще больше. На следующий год Ларсен повел на Юг небольшую флотилию из трех тюленебойных шхун, в том числе и «Ясона». Теперь они ставили перед собой более практичные цели и собирались добыть как можно больше тюленей, но, разумеется, не отказывались от поисков гладких китов. Они прочесывали воды и острова вдоль значительной части Антарктического полуострова и у южной оконечности Южной Америки.

По пути домой три судна решили зайти к Южной Георгии, чтобы проверить новые слухи о наличии там гладких китов. 20 апреля 1894 года, то есть глубокой осенью для Южного полушария, они наконец загарпунили и убили южного гладкого кита. Правда, туша ушла на дно из-за ветра и высоких волн. Однако Ларсен отметил для себя, какие возможности предлагает Южная Георгия. Здесь водятся как минимум несколько гладких китов, а ландшафт сильно испещрен льдами и непогодой, образуя защищенные фьорды и бухты, где судно может найти отличную и безопасную стоянку.

И на этот раз больших доходов получить не удалось, поэтому инвесторы не стали посылать новые экспедиции на Юг. Однако Ларсен, вернувшись домой, задумался о потенциальных возможностях для более выгодных рейсов. Мысли о создании береговой станции с жироварней в Южной Георгии стали приближать их реальное воплощение. Там водились тюлени, кашалоты и те самые гладкие киты с «золотыми усами», о которых мечтал Ларсен. Он пока не думал о промысле синих китов и его сородичей по методу Фойна. В одном из интервью Ларсен горячо отстаивал идею о промысле в Южной Георгии как норвежском проекте: «…я твердо убежден, что там, на Юге, Норвегию ждут новые экономические возможности. Было бы странно отправиться в такой рейс под иностранным флагом, норвежский флаг должен быть там первым». Однако через несколько лет он вернулся оттуда домой именно под иностранным флагом.

Одновременно с экспедицией Ларсена на «Ясоне» многие искали гладкого кита в Антарктике и били тюленей. Всех вдохновил рассказ Джеймса Кларка Росса и слухи о ценных гладких китах. Вместо этого все нашли в большом количестве синих китов, сельдяных полосатиков и горбачей, особенно на самом Юге.

В первый год компанию «Ясону» на Антарктическом полуострове составила шотландская экспедиция в составе нескольких судов. В сезон 1894–1895 годов шхуна из Тёнсберга «Антарктика» пробивала себе путь сквозь дрейфующие льды на другом краю антарктического континента, к югу от Новой Зеландии. Экспедицию возглавлял Хенрик Юхан Булль, племянник жены Свена Фойна, а деньги на нее дал сам восьмидесятипятилетний пионер китобойного промысла. Тем не менее и эта экспедиция не имела снаряжения для промысла китов по методу Фойна.

Булль хорошо изучил местную фауну, пока «Антарктика» отчасти маневрировала в полыньях, отчасти беспомощно дрейфовала во льдах неподалеку от мыса Адар на Земле Виктории и в свободном ото льдов море Росса. Он отметил, насколько криль важен здесь, в Антарктике, и для птиц, и для морских млекопитающих. В желудках пингвинов и тюленей его люди находили именно криль. Красные ракообразные, «насущный хлеб китов»¹³, как называл их Булль, кишели вокруг корабля. Особенно много их было под ледяными полями. «Когда судно ударялось о большую льдину, они сыпались в воду миллионами, заставляя задуматься о том, какую жизнь скрывает болотная кочка, когда человек по той или иной причине вдруг потревожит мелких беспокойных животных»¹⁴.

Проводя недели в Южном Ледовитом океане, Булль записывал свои впечатления, как и Ларсен до него, в дневник, рассказывая о бесплодных поисках гладких китов и о синих китах, многочисленных и, к сожалению, недоступных. От отчаяния команда попыталась нанести гиганту удар. «Мы видели сегодня несколько синих китов и пустили в двух из них гарпун с судна, но линь порвался, как кусок бечевки, когда кит рванул прочь»¹⁵, — писал он 12 декабря.

Хенрик Юхан Булль вернулся домой преданным поклонником китобойного промысла в Антарктике, но, в отличие от Карла Антона Ларсена, родственник Свена Фойна сразу понял, что нужно делать ставку на синего кита и других полосатиков, охотясь с помощью гарпунной пушки и парового судна.

«Однако, возможно, — писал Булль, — что пока доходы от промысла в Финнмарке и Исландии высоки, никто из наших китобоев не согласится пойти на промысел так далеко от домашних вод, и, поэтому, вполне вероятно, что китовые пастбища в Южном Ледовитом океане оценят только тогда, когда стада китов здесь, на Севере, сократятся настолько, что промысел не будет себя оправдывать. Пока, как мне видится, ждать придется не слишком долго — если в северных водах будут бить кита в таком количестве, не думаю, что промысел продлится много лет»¹⁶.

Хенрик Юхан Булль был уверен, что китобои скоро обратят свои взоры на Южный Ледовитый океан. Что произойдет тогда с популяцией южного синего кита, он не уточнял.

Что синий кит был самым крупным животным в мире, такие любители природы, как Хенрик Юхан Булль и Карл Антон Ларсен, знали. Поскольку киты дышали воздухом и питались молоком матери первое время после рождения, не оставалось никаких сомнений, что они принадлежат к млекопитающим. Зоологам того времени, таким как Сарс, Йорт или Нансен, было также ясно, что киты происходили от четвероногих покрытых шерстью наземных животных.

Что-либо еще о происхождении синих китов ни просвещенный Булль, ни Ларсен сказать не могли. Как киты выросли

до таких размеров, тоже никто не знал. Палеонтологические находки, указывавшие на то, как такое могло случиться, все еще лежали в земле.

Однако капитан Ларсен фактически споткнулся о доисторические свидетельства, он перешагнул и поднял осязаемые следы событий, сделавших возможным эволюцию китов. Когда Ларсен сошел на берег маленького острова Сеймур, у самой Антарктиды, он заметил, что основание скал частично состоит из ракушек. Некоторые из них сохранились целиком. Ларсен не знал, что возраст окаменевших ракушек составлял несколько миллионов лет. Они были частью важного ископаемого месторождения. Слои древнего дна, как оказалось, хранили в себе следы природной катастрофы, произошедшей 66 миллионов лет назад и уничтожившей множество живых организмов на Земле.

Причиной катастрофы, как предполагается, стало падение метеорита. Наиболее известным его последствием является исчезновение динозавров — самых крупных живущих доселе наземных животных. Гигантские травоядные динозавры на несколько метров превосходили по длине самые крупные экземпляры синих китов. Тем не менее они весили вдвое меньше. Большую часть длины тела составляли хвост и шея.

В море тоже погибло множество крупных и мелких видов. На острове Сеймур находится большое скопление костей огромных морских ящеров вместе с илом и ракушечником в слоях, образовавшихся до катастрофы. В последующих отложениях они отсутствуют.

Морские ящеры — это не динозавры. Они происходили от других четвероногих наземных рептилий. После того как они вернулись в океан, ноги превратились в плавники, но им по-прежнему приходилось всплывать на поверхность для дыхания. У берегов Антарктики существовали мозазавры — кровожадные морские хищники, родственники современных варанов; и множество видов плезиозавров — родственников гигантов, чьи ископаемые останки находят сейчас на Шпицбергене. Строение зубов некоторых плезиозавров указывает на то, что они, возможно, питались ракообразными, которых выцеживали из морской воды.

На суше исчезновение динозавров, как известно, проложило млекопитающим путь к господству. Нечто похожее произошло и в море. Здесь со временем киты заняли место плезиозавров.

Когда метеорит ударился о земную поверхность, произошло и другое событие, развивавшееся гораздо медленнее, в течение миллионов лет, но повлекшее за собой не менее катастрофические последствия для жизни на Земле. Потоки в массах глубоко под земной корой раздвинули тектонические плиты. Южный суперконтинент Гондвана раскололся. Африка, Южная Америка, Австралия и многие более мелкие массивы значительно отдалились от Антарктики, с которой они когда-то составляли единое целое. Открылись новые морские бассейны. Вулканические срединно-океанические хребты все больше изрезали морское дно. История возникновения китов, как считают современные специалисты, вершилась на планете, где континенты двигались, как занавес на сцене, а условия жизни постоянно менялись. Перестановки изменили направления морских течений и климат на Земле.

К концу эпохи динозавров и морских ящеров и в начале эпохи млекопитающих мир был гораздо теплее нынешнего. Свидетельства тому капитан Ларсен обнаружил на острове Сеймур. Он нашел следы леса, когда-то росшего в Антарктиде. Окаменевшие деревья. Кора и годовые кольца отлично сохранились. «Некоторые были похожи на лиственные деревья, другие — на хвойные», — полагал капитан.

Сегодня мы знаем, что те деревья, остатки которых нашли на острове Сеймур, произрастали около 50 миллионов лет назад, то есть задолго до исчезновения динозавров. Многие из них были нотофагусами — родственниками видов, по-прежнему произрастающих в южной части Южной Америки, в Австралии и Новой Зеландии. Между их стволами сновали сумчатые крысы.

Именно в эту эпоху, такую теплую, что и в Антарктиде росли деревья, киты начали свое превращение в морских млекопитающих. Это случилось примерно в то же время, когда рос полярный лес капитана Ларсена, но далеко от этого места, в том районе, где индийский субконтинент уже собирался столкнуться с Азией. Этот субконтинент представлял собой обломок древней Гондваны. Он дрейфовал на север с высокой для геологии скоростью — несколько сантиметров в год. Пока не произошло столкновение, в результате которого образовались Гималаи, два массива суши разделяло мелкое море. В нем бурлила жизнь. Именно здесь четвероногие животные с меховой шкурой превратились в китов.

Палеонтолог Ханс Тейвиссен описал тот момент, когда он впервые увидел потрясающе красивого ископаемого кита во время раскопок в индийском штате Гуджарат. Тело, похожее на тело выдры, полностью находилось внутри известняковой капсулы шоколадного цвета. Только верх черепа выглядывал наружу, очерченный так, что просматривалась вытянутая голова. В пекле пустыни Тейвиссен почувствовал, будто находится на лодке, а рядом всплывает на поверхность, чтобы подышать, этот маленький древний кит.

Киты принадлежат к той же ветви млекопитающих, что и парнокопытные. Синий кит также является дальним родственником коровы, свиньи и косули. Гиппопотам — ближайший его ныне живущий родственник, однако родство это не слишком тесное. Моржи и морские львы принадлежат к совершенно другой ветви млекопитающих. Они ближе к медведям и сами нашли свой путь к морю.

Возможно, дальние предки китов искали убежища от хищников сначала в реках. Есть множество свидетельств, что они питались наземными растениями, но часто находились в пресной воде. Со временем они изменили рацион. Ископаемые зубы указывают на то, что киты рано стали плотоядными. Возможно, они сидели в засаде и нападали на животных, спускавшихся к воде для питья, подобно крокодилам. Строение костей, в любом случае, становилось все более массивным и сбалансированным. Глаза сместились на макушку, так, что они могли возвышаться над водой и наблюдать, в то время как все тело скрывалось под водой. Ископаемые останки встречались как в камне, который в свое время был пресноводным илом, так и среди ракушек и раковин улиток на древних морских берегах.

Один из таких ископаемых китов, от которого остался только осколок челюсти, получил незабываемое имя — Himalayacetus — кит из Гималаев. Название напоминает о том, что геология района радикально изменилась после того, как два гигантских массива столкнулись. Гималайский кит, вероятно, жил у побережья, но ископаемые останки нашли на высоте пары тысяч метров, у подножия горной цепи.

Некоторые из китов, обитавшие на берегах рек и на морском побережье, быстро превратились в стремительных, хорошо плавающих существ, с глазами по бокам головы. Возможно, они питались рыбой. Строение костей указывает, что они могли плавать, как выдры. Когда выдра набирает скорость, преследуя рыбу под водой, хвост и задние лапы поднимаются вверх, совершая вместе волнообразные движения. Хвост современных китов движется так же — вверх-вниз, вверх-вниз, а не из стороны в сторону, как хвостовой плавник рыб или задние ласты тюленей.

Древние четвероногие киты были не больше мелкой собаки. Но с переходом на водной образ жизни они избежали влияния силы тяжести, которая давит на сухопутных животных и затрудняет удержание вертикального положения крупного тела. Возможно, именно поэтому они быстро превратились в экземпляры весом в несколько сотен килограммов. Вероятно, свою роль сыграла также борьба за пищу и другие блага в новых, богатых условиях, куда попали киты, где крупный размер был преимуществом. Может быть и так, что киты выросли, просто-напросто, чтобы сохранять тепло. Под водой теплопотеря происходит быстрее. Мелкие животные больше подвержены переохлаждению.

У древних китов ноздри, как и у других млекопитающих, располагались на конце морды¹. Прошло несколько миллионов лет жизни в море, пока они сместились в заднюю часть головы. Весь череп, если можно так сказать, вывернулся наизнанку. Даже после столь значительных изменений потребность в дыхании у поверхности воды делает китов, как и древних морских ящеров, как бы гостями в морской среде, менее полноценными морскими животными, в отличие от рыб, имеющих жабры. Но тем более удивительно, что именно легкие помогли китам со временем вырасти до таких размеров и стать самыми крупными в море.

У жабр имеется один недостаток — в морской воде слишком мало кислорода². Чтобы получить хотя бы один грамм кислорода, рыбе необходимо прогнать через жабры сто килограммов воды. Это тяжелый труд, поэтому очень много энергии уходит на то, чтобы просто дышать. Животным с легкими гораздо легче. Тот же самый грамм кислорода можно получить всего лишь из трех с половиной граммов воздуха. Поэтому постоянные всплытия китов на поверхность вполне себя оправдывают. В воздухе содержится достаточно кислорода, чтобы поддерживать окислительные процессы в огромном теплокровном теле даже во время глубоких и длительных ныряний.

Поворотный момент в развитии китов произошел тогда, когда они освободились от потребности в пресной питьевой воде и смогли отдалиться от суши. То домашнее море, где они впервые стали морскими животными, вскоре должно было высохнуть. Между тем некоторые киты уже были готовы завоевывать Мировой океан. Около 45 миллионов лет назад появились достаточно сильные и крепкие киты у побережий других частей света. По ископаемым останкам определили, что это случилось сначала у Африки, а затем у Северной и Южной Америки. Эти киты имели зубы, пригодные для захвата крупных животных, которые способны оказать сопротивление, и жили в прибрежных районах с теплой прозрачной водой. Они по-прежнему имели пару маленьких задних ног или ласт. Возможно, они выбирались на сушу для спаривания, как это делают сегодня тюлени. В этой первой общемировой семье китов — протоцетидов — были предки всех ныне живущих видов китообразных от синих китов до дельфинов и морских свиней.

Когда киты совершенно перестали зависеть от суши, они все еще значительно отличались от современных китов. Многочисленная группа, базилозавриды, имела длинное тело, почти как у морских змей. Некоторые из них достигали до 18 метров в длину.

В промежуток от 40 до 30 миллионов лет назад появились две основные группы современных китов: зубатые киты со способностью к эхолокации, ориентированию по эху от собственного голоса; и усатые киты, известные особой манерой питания, специально приспособленной для поглощения планктона и свободно плавающих мелких животных. Первые усатые киты имели как зубы, так и короткий ус. Их ноздри сместились назад еще дальше — больше чем на половину расстояния от конца морды до глаз.

Вероятно, движения континентов и последующие изменения климата воздействовали на морскую фауну так основательно, что зубатые и усатые киты полностью заменили все существующие ранее формы китообразных. Около 35 миллионов лет назад закончился долгий теплый период на планете. Лес на антарктическом континенте исчез. Началось образование внутреннего льда. Охлаждение Антарктики совпало снова с появлением Южного Ледовитого океана — после того, как другие обломки Гондваны начали дрейфовать на север, — и частичным образованием Антарктического циркумполярного течения. Пролив Дрейка между Антарктическим полуостровом и Южной Америкой образовался последним и пропустил течение сквозь себя. Новое расположение континентов создало рай для криля и морских млекопитающих в Южном Ледовитом океане. В остальной части земного шара условия жизни также изменились. Стало холоднее. Морские течения нашли новые маршруты.

Предшественники двух крупнейших современных семейств усатых китов — семейства полосатиков и семейства гладких китов — разделились рано, примерно 30 миллионов лет назад. Только после этого у той ветви «семейного древа», к которой принадлежал синий кит, развились уникальная методика охоты и полосатый зобный мешок.

Огромные размеры появились еще позднее, в свою очередь, как у полосатиков, так и гладких китов. Когда они разделились, первые усатые киты уже весили несколько тонн. Однако до веса синего кита в 190 тонн (в среднем 100 тонн) было еще далеко. Значительный рост массы и длины тела усатых китов произошел в последние 10 миллионов лет. Вес начал быстро набираться примерно 3,5 миллиона лет назад и продолжил расти в ледниковый период, когда и в Северном полушарии большие районы суши покрылись льдом.

Киты начали так расти, возможно, потому, что после значительного похолодания на Земле глубоководные и поверхностные слои стали смешиваться чаще. Стало больше криля и другого планктона, что означало достаточное количество пищи для поддержания жизни еще более крупных китов. Размер мог быть средством приспособления для эффективной охоты на большие скопления планктона или для того, чтобы выдержать дальние путешествия, которые проделывают современные киты.

Массивные тела имеют и большую мускульную силу. У них больше запасов жира на «черный день». Все это позволяет китам справиться с расстояниями между летними пастбищами около полюсов и местами для размножения у экватора.

Самый крупный вид, синий кит, имеет более сложное генеалогическое древо, чем можно предположить. Вероятно, он отделился от предков сельдяных полосатиков около 11 миллионов лет назад, а от предков своего ближайшего сородича — сейвала — около 7 миллионов лет назад. Тем не менее в генетическом материале синих китов находятся следы более поздних смешений

с генами сельдяных полосатиков. Гибриды синего кита и сельдяного полосатика можно встретить и в наши дни, и, судя по всему, время от времени появляются новые жизнеспособные плоды от скрещиваний.

То, что самое крупное животное на Земле существует одновременно с человеком, в некотором роде случайное совпадение. История жизни на нашей планете насчитывает около трех миллиардов лет. Синий кит вырос до своих сегодняшних гигантских размеров в течение нескольких тысячных долей этого времени, всего лишь за несколько миллионов лет, одновременно с постепенным похолоданием на планете. Поэтому связывать крупных китов с древними временами и эпохой динозавров будет ошибкой. Эпоха гигантов вовсе не осталась где-то в прошлом, она длится и по сей день.

Карл Антон Ларсен нашел себе очень удобную для семьи работу на берегу. Как управляющий китобойной станцией на острове Ингой у побережья Финнмарка, он мог проводить с женой Андрине и с детьми, число которых все возрастало, большую часть года. Зимой они жили в беленой швейцарской вилле в Саннефьорде, а летом семья отправлялась к полуночному солнцу на Ингой, и отец брал старших детей с собой на рыбалку.

На острове Ингой Ларсен также приобрел практический опыт в области современного китобойного промысла и управления береговой станцией, однако на рубеже веков промысел в Финнмарке значительно сократился. Тогда и пришло время для новых приключений — антарктического промысла. Геолог, первооткрыватель и охотник за ископаемыми древностями Отто Норденшёльд приехал из Уппсалы в Саннефьорд, чтобы нанять Ларсена на работу. Норденшёльд планировал частную экспедицию, известную как Шведская антарктическая экспедиция. Он купил шхуну «Антарктика», которая несколько лет назад доставила на Южный континент Хенрика Юхана Булля. В качестве капитана судна шведский ученый хотел бы видеть опытного Карла Антона Ларсена.

Ларсен согласился. Его третье путешествие на Юг стало длительным и драматичным, порой даже опасным для жизни.

Экспедиция достигла Антарктического полуострова в начале января 1902 года, то есть в разгар лета в Южном полушарии. Ларсен был опытным человеком на борту, но вскоре заметил, что условия на этот раз совсем не те, к которым он привык. Было гораздо больше льда. Много раз шхуне пришлось отказываться от дальнейшего продвижения на Юг.

Небольшая группа во главе с Норденшёльдом собиралась оставаться на зимовку. Их высадили на острове Сноу-Хилл, недалеко от острова Сеймур с его ископаемыми сокровищами и ракушечником. После прощания с Норденшёльдом судно Ларсена попало в ужасный шторм среди айсбергов. «Я всем велел привести свои дела в порядок, потому что не могу с уверенностью сказать, переживем мы или нет этот вечер. Но с Божьей помощью, я надеюсь, что мы выживем, — писал обычно оптимистично настроенный Ларсен в своем дневнике. — Когда я сказал это, наступила тишина. Все хотят жить — и те, кто оставил на берегу жену и детей, и те, кто одинок».

Судно справилось. Ларсен и его команда потратили затем осенние антарктические месяцы — апрель и май — на исследование необитаемого острова Южная Георгия, особенно его системы фьордов Камберленд.

14 мая, после многих дней непрекращающегося ненастья, Ларсен проснулся прекрасным осенним утром. Он насладился восходом солнца и видом с места стоянки на бухту Камберленд в восточном ответвлении фьорда — остроконечные горы, снег и ледники. Холмы на переднем плане зеленели от обильных зарослей вееровидного мятлика. Деревья на острове не росли.

Шхуна прошла к восточному ответвлению фьорда. Там пару недель назад геолог Гуннар Андерссон нашел красивую естественную бухту. «Прямо под горой оказалась маленькая, девственная бухточка фьорда»¹, — писал Андерссон. Эту бухту, или небольшой залив, защищал низкий мыс. Сразу стало понятно, что люди здесь уже побывали. На мысу стояла вытащенная на несколько метров из воды зеленая лодка. Вдоль берега Андерссон нашел семь больших ржавых чугунных котлов, которые британские или американские промышленники использовали для вытопки жидкого жира из сала тюленей. Эти котлы вдохновили шведа назвать это место Грютвикен — Котельный залив.

Тюленебои оставили здесь также небольшое кладбище из пяти могил. Самая свежая из них датировалась 1891 годом. «Здесь лежит юноша 19 лет, который скорее всего служил на судне, промышлявшем морских котиков»², — писал Ларсен в своем дневнике после первого знакомства с Грютвикеном. Морских котиков после десяти лет интенсивного промысла здесь почти не осталось. Тюленебои сюда больше не приходили.

Ларсену очень понравилось место: «Это самая лучшая бухта, которую только можно представить», — писал он. Она была достаточно глубокой для больших кораблей, вдобавок находилась в укрытии от ветров и высоких волн широкого фьорда. Множество источников обеспечат достаток пресной воды, отметил Ларсен. Судно осталось в заливе Грютвикен на целый месяц. Участники экспедиции не подозревали, какие испытания их ожидают, они никуда не спешили — ловили рыбу, добыли несколько тюленей и морских слонов, картографировали бухту и провели замер глубин в заливе. Суша изобиловала зарослями мятлика, и Ларсен уже представил пасущиеся овечьи стада.

Вернувшись на несколько недель обратно в цивилизованный мир — сначала в Порт-Стэнли на британских Фолклендских островах, а затем в Ушуайя на юге Аргентины, — Ларсен взял курс на Юг, чтобы забрать Норденшёльда. Был ноябрь 1902 года, то есть антарктическая весна. Но снова в море оказалось больше льда, чем ожидал Ларсен. Несколько попыток добраться до места зимовки не увенчались успехом. Шхуна попала в торосы, которые ее, в конце концов, раздавили. Ларсен и остальные члены экипажа спаслись на маленьком острове, где им пришлось зазимовать. Они построили каменную хижину и законопатили щели пингвиньим пометом. Они питались тем, что удалось спасти с корабля, а также ловили рыбу, били тюленей и пингвинов. Новой весной группа во главе с Ларсеном отправилась на веслах на остров Сноу-Хилл, где группа Норденшёльда должна была провести две зимы. В тот же день, когда прибыл Ларсен, пришла и помощь — аргентинский военный корабль, посланный на поиски пропавших скандинавов и единственного в экспедиции аргентинского офицера.

2 декабря 1903 года — по случайному совпадению, в тот же самый день, когда в норвежском Стортинге разгорелись дебаты по поводу мер по охране китов в Северной Норвегии, — Норденшёльд, Ларсен и их спасители прибыли в Буэнос-Айрес. Зимовку и спасение в Антарктике отпраздновали в столице Аргентины с большой помпой как великий подвиг. Более сорока украшенных флагами паровых судов с ликующими пассажирами встречали возвращающихся домой полярных героев у входа в порт³. Уже на берегу скандинавам пришлось проталкиваться сквозь толпу встречающих. Начальник экспедиции Отто Норденшёльд предположил, что на улицы вышло несколько тысяч людей.

Буэнос-Айрес был крупнейшим городом Южной Америки. Сюда устремились новые европейские мигранты, население превысило миллион человек, а интенсивно работающий порт принимал ежегодно больше десяти тысяч судов. Здесь деньги лились рекой. Карлу Антону Ларсену повезло — он был вхож к тем, кто контролировал капитал. Сын таможенника Петер Кристоферсен из Тёнсберга, сколотивший значительное состояние за границей и со временем превратившийся в дона Педро Кристоферсена, представлял экспедицию Норденшёльда в городе. Кристоферсен был богат и уважаем. После смерти супруги, внучки второго верховного правителя Аргентины, он снова женился на представительнице могущественной семьи Альвеар. Его брат, Сорен Андреас Кристоферсен, был шведско-норвежским консулом вБуэнос-Айресе.

Ларсен не преминул воспользоваться шансом. Он искал инвестора для финансирования китобойной станции в Грютвикене и обратился за помощью к дону Педро и его знакомым. В честь героев-полярников — и скандинавов, и аргентинцев — устроили большой праздничный банкет под эгидой судоходной компании «Сентро навигасьон Трансатлантико», которую в свое время основал дон Педро. В благодарственной речи на английском языке с сильным вестфоллским акцентом капитан Ларсен упомянул и о китобойном промысле. Один из британских слушателей услышал ее следующим образом: «Вай донт йорз тейк дизе валес эт йор дор?» — то есть: «Почему бы вам не добывать этих китов прямо у вас под дверью? Это очень большие киты, я видел их сотни и тысячи»⁴.

Речи и присутствие самих героев, возможно, способствовали интересу к китобойному промыслу в Буэнос-Айресе. В любом случае, связи дона Педро оказались очень полезными. Ларсен обеспечил себе необходимое финансирование для старта китобойного промысла в Южной Георгии. Через несколько недель после банкета аргентинских инвесторов пригласили для покупки акций «Компания Аргентина де Песка» — аргентинской рыболовной компании, как ее назвали, хотя она добывала исключительно китов и немного тюленей. В обыденной речи эту компанию называли «Песка». Дон Педро Кристоферсен стал вице-председателем правления. Банкир Эрнесто Торнквист, один из деловых партнеров Кристоферсена, вложил большую часть капитала.

Ларсен впоследствии заботился о том, чтобы среди совладельцев появились и норвежцы⁵. Когда он вернулся в Саннефьорд в конце января 1904 года, то, к своему глубокому разочарованию, обнаружил, что соотечественники восприняли его идеи весьма скептично. Даже старинный работодатель Кристен Кристенсен не поверил в его планы. Ларсен часто повторял, что дома, в Вестфолле, ему не удалось достать даже тысячу крон на свой проект, но позднее некоторые не сомневались в том, что он не сильно и старался. В любом случае, в феврале 1904 года стало ясно — компания будет чисто аргентинской. Все формальности были улажены в Буэнос-Айресе. Компания учреждена. Ларсен телеграммой дал положительный ответ на предложение стать управляющим.

Потерпев неудачу в поиске норвежских акционеров в компании «Песка», Ларсен попытался хотя бы сделать так, чтобы аргентинские деньги принесли пользу экономике родного города и всей страны. На верфи «Фрамнес», где он когда-то ел устриц и медвежий окорок, Ларсен зафрахтовал самое крупное в то время паровое китобойное судно. «Фортуна» составляла 33,5 метра в длину и имела очень мощный двигатель и ходовой механизм, изготовленные на предприятии «Механическая мастерская Акера» в Христиании. Корабль был рассчитан на одновременную буксировку шести туш синих китов. Затем Ларсен купил две старые тюленебойные шхуны для транспорта, разборный деревянный дом, чтобы собрать его в Грютвикене, а также немало другого снаряжения. Около тридцати работников промысловой станции и экипаж судов также были норвежцами. Ларсен, среди прочего, смог обеспечить работой своих братьев и других родственников.

Два полностью загруженных судна пришли в Грютвикен в середине ноября, то есть антарктической весной. Ларсен и его команда с самого начала задали высокий темп работ, чтобы подготовить базу к началу сезона и максимально использовать лето для промысла. Один из участников рассказывал, что они трудились с пяти утра до десяти вечера.

Первого кита, горбача, подстрелили 27 ноября. В течение декабря промысел, разделка и вытопка жира уже шли полным ходом. Промысловой шхуне не требовалось уходить далеко в море. Ближайший фьорд кишел крилем и китами, преимущественно горбачами. В первый год, с декабря 1904 по декабрь 1905-го, добыча составила 149 горбачей, 16 сельдяных полосатиков, 11 синих китов и, кроме того, 7 гладких китов, о которых так долго мечтал капитан Ларсен. Большинство животных добыли летом. Однако несколько животных остались и на зиму, в то время как большинство ушло на север, к более теплым водам. Даже в зимние месяцы — в июне, июле и августе — промысловая шхуна время от времени привозила в Грютвикен того или иного кита.

Береговая станция была организована по образцу предприятий в Финнмарке и в Исландии. Вместо того чтобы разделывать тушу на мелководье, как делали в самом начале работники Фойна, теперь мясники трудились на деревянной платформе, или площадке, как ее называли. Мощная паровая лебедка поднимала туши китов из моря на эту платформу по дощатой наклонной плоскости. Вода вокруг часто становилась красной от крови.

Мясники носили специальную обувь с шипами, чтобы не скользить по жирному деревянному полу, у них были особенные ножи с длинной рукоятью в форме хоккейной клюшки или косы, но с лезвием с внешней стороны. Паровые лебедки помогали им снимать сало слой за слоем с китовой туши. Каждый слой резали на кубики, которые затем рабочие спускали в отверстие в стене фабричного сарая, построенного почти вплотную к площадке. Здесь они по желобу попадали в мясорубку с вращающимися ножами. Измельченное сало поступало в чашу подъемника, которая с помощью конвейерной ленты поднималась вверх и опорожнялась в один из больших котлов, где из сала вытапливался жидкий жир.

Китобойная станция в Грютвикене сразу добилась успеха. Уже летом 1905 года Карл Антон Ларсен снова приехал в Саннефьорд, чтобы купить еще одно промысловое судно. В последующие годы маленькое производство значительно выросло. В 1908 году в Грютвикене насчитывалось 17 строений и 160 работников. В Южной Георгии появилось много конкурентов. И британские, и норвежские компании теперь вели свой промысел в других защищенных бухтах острова.

«Песка» — компания, стоявшая за предприятием в Грютвикене, была аргентинской. После ряда дискуссий ее владельцы согласились платить британскому колониальному управлению на Фолклендских островах лицензионный сбор. Британский магистрат, представлявший власти, со временем расположился неподалеку от промысловой станции в Грютвикене.

Несмотря на аргентинский капитал и британский муниципалитет, в Грютвикене росла норвежская колония. Абсолютное большинство поселенцев составляли мужчины. Однако почти с самого начала здесь были и женщины. Уже во второй сезон, в 1905 году, в Грютвикен приехала Андрине Ларсен вместе со всеми семью детьми. Старшей, Эльвине, было тогда двадцать с небольшим, а младшему, Турбьорну — всего год. Вместе с ними приехала и няня Эллен Йохансен.

Позднее и другие начальники привезли в Грютвикен своих жен и детей. Для рядовых китобоев и рабочих, однако, об этом речи не шло. Они и их семьи жили по режиму, установившемуся в Вестфолле на много десятилетий. Как перелетные птицы, мужчины возвращались домой, в Норвегию, весной. Как только наступала осень, они снова уезжали на Юг.

Через несколько лет в Грютвикене появились врач и полиция. Норвежский священник прибыл в 1912 году. Через год маленькая деревянная церковь, построенная в основном на личные средства Ларсена, была готова. Во время ее освящения пастор Кристен Локен оглядел собравшееся общество «молодых мужчин и мужчин средних лет, лишь один-два человека были постарше. Все заметно огрубевшие и обветренные, по многим было явно видно, насколько тяжел их труд»⁶. На рядовые службы собиралась весьма немногочисленная группа прихожан. Священник вынужден был признать, что, «к сожалению, духовная жизнь в Грютвикене была не слишком активной»⁷.

Ларсену и последующим руководителям станции пришлось приложить немало усилий для борьбы с пьянством. Сначала был установлен полный запрет на алкоголь для рабочих, но постоянные заходы судов сильно затрудняли контроль. По этой причине с 1909 по 1914 год рабочие стали получать зарплату для внутреннего использования в местной валюте — «грютвиках», не имеющей ценности за пределами Грютвикена, и, соответственно, на нее нельзя было купить алкоголь у заходивших в бухту моряков. Рабочие называли эти деньги «фантиками».

Со временем до Южной Георгии добралось и рабочее движение.

В начале 1913 года тринадцать рабочих посадили в импровизированную тюрьму на парусном судне, стоявшем на рейде в гавани Грютвикен, на три-четыре месяца⁸. Их преступлением была забастовка на борту приходящего судна-жироварни, которое должно было вытапливать жир из сала туш китов со станции. Карл Антон Ларсен владел половиной акций компании-судовладельца.

Интернирование бастующих рабочих стало спусковым механизмом для создания 20 марта 1913 года профсоюза рабочих станции. Этот профсоюз просуществовал недолго, но в момент его создания в него вступили 129 человек. Его лидер, Альберт Йоханнессен, ранее был членом Норвежского профсоюза рабочих- машиностроителей верфи «Фрамнес» в Саннефьорде, в Южной Георгии он провел много сезонов. Рабочие жаловались руководству на плохое питание, кровососущих насекомых в бараках и на то, что молодежь ставят на работы, требующие опыта.

Карл Антон Ларсен делал все возможное, чтобы подавлять этот профсоюз. Он требовал, чтобы все, кто сошел на берег в Грютвикене, подписывали обязательство не вступать ни в какие организации. Он попытался отправить зачинщиков домой. Большинство членов правления профсоюза закончили сезон, но им не продлили контракт, и деятельность организации сошла на нет. Ларсен и другие начальники промысла также пугали своих рабочих «Черной книгой» — списком неблагонадежных работников, который Норвежский союз китобоев начал вести с 1913 года.

Будучи в прошлом капитаном, Ларсен не особенно сурово обходился со своими подчиненными. Он стремился к воплощению образа руководителя-отца: доброжелательного, щедрого и заботливого, но справедливого и строгого, когда требовалось. В Грютвикене он вел большую социальную работу, например, принял участие в создании пенсионного фонда для работников в то время, когда социальная защита оставалась еще на очень низком уровне. В последние годы работы управляющим его сильно огорчали как жадность собственников, так и строптивость рабочих. В 1914 году он уволился и уехал домой.

В годы, когда Ларсен управлял Грютвикеном, основной добычей в Южной Георгии являлся горбач. Антарктический горбач подходил ближе к берегу, чем остальные киты, был жирным, многочисленным, добывался относительно легко. Промышленники Грютвикена стали такими специалистами по ловле горбача, что время от времени не стреляли ни синего кита, ни сельдяного полосатика, если те им попадались, так как лини в их арсенале были слабоваты, или потому что боялись продолжительной борьбы с добычей⁹. Но когда Ларсен вернулся домой, закончилась и эпоха горбачей. Горбачи Южного полушария добывались и на южных пастбищах в Антарктике, и на зимовке вдоль побережья Африки, Австралии и Южной Америки, где тоже находились промысловые станции. В пиковый 1911 год в Южном полушарии добыли более 11 тысяч горбачей. В результате случилось то, что и следовало ожидать. Перед началом Первой мировой войны в Южном Ледовитом океане началась новая эпоха. Главной добычей стал синий кит. В 1916 году, например, в южных морях добыли 4400 синих китов и только 744 горбача.

Сам Ларсен никогда официально не признавал своего участия в уничтожении популяции кита-горбача в Южной Георгии. Он сознавал, что горбач, возможно, более уязвим, чем синий кит или сельдяной полосатик, потому что подходит слишком близко к берегу. Но «сокращение промысла в последние годы может объясняться и другими причинами, не имеющими отношения к уменьшению популяции», — настаивал он вместе с норвежским коллегой-китобоем в 1918 году в следственной комиссии в Лондоне¹⁰. Совершенствование снаряжения, например, сделало легче и выгоднее промысел синего кита и сельдяного полосатика, так что гарпунеры меняли свои приоритеты среди различных видов. «Я абсолютно уверен, что никакой угрозы нет»¹¹, — сказал Ларсен. Британские власти, однако, не разделяли этих взглядов. Промысел горбача запретили и в Южной Георгии, и на других островах, подчинявшихся колониальной администрации британских Фолклендских островов.

«Не думаю, что это возможно»¹², — так Ларсен постоянно отрицал вероятность полного уничтожения китов из семейства полосатиков.

В последующие десятилетия в Грютвикен привозили по большей части синих китов и сельдяных полосатиков, каждый год сотнями. Работа предприятия продолжалась до начала 1960-х годов. Вахтовики из Норвегии и их коллеги из целого ряда других стран создали оркестр, спортивную команду, набивали друг другу татуировки, играли в футбол, прыгали на лыжах с трамплина, ходили на охоту и даже построили себе кинотеатр. Некоторые оставались в Южной Георгии надолго. Еще больше людей приезжало на один-два сезона, в поисках приключений и заработка. Кое-кого даже похоронили здесь, вдали от родины.

По-прежнему норвежские ветераны-китобои и их потомки посещают остров, где Карл Антон Ларсен положил начало южной китобойной авантюре. Они приезжают на круизных лайнерах из Южной Америки вместе с другими туристами, чтобы посмотреть на старые здания, кладбище и промышленные территории, которые уже давно заняли пингвины, морские слоны и морские котики. Церковь в Грютвикене сохранилась хорошо, как и многие дома. По берегу разбросаны огромные побелевшие китовые кости, а чаны для жира, производственное оборудование и судно, постепенно уничтожаемые ржавчиной, создают значительный контраст с зеленым мятликом и снежными горами.

В конце августа 1905 года Карл Антон Ларсен заезжал в Саннефьорд. Корреспондент местной газеты встретил вечно занятого управляющего промыслом на улице и начал расспрашивать, как прошел первый сезон в Грютвикене. «Ну что сказать, вполне не- плохо»¹, — ответил капитан. Он приехал за промысловым судном номер два для «Пески». «С ним мы зададим китам еще больше жару!» В городе, куда Ларсен приехал ненадолго, да и вообще в стране происходили грандиозные события. Норвегия собиралась разорвать унию со Швецией. А в Саннефьорде бывший начальник Ларсена Кристен Кристенсен сидел и прикидывал, как составить ему конкуренцию в Южном Ледовитом океане.

Родной город Ларсена и Кристенсена изменился с начала века. Деревянные дома в центре Саннефьорда, сгоревшие в пожаре в 1900 году, восстановили в камне. Однако многое осталось прежним. Между купанием в целебных источниках, пахнущих серой, морем с местной достопримечательностью — жгучей медузой — гости эксклюзивного бальнеологического санатория, главного в прошлом предприятия города, все еще могли насладиться видом парусных шхун, стоявших на рейде.

Если бы гости санатория устремили свой взгляд в дальние просторы фьорда, то они смогли бы разглядеть будущее Саннефьорда². Там рабочие верфи «Фрамнес» готовили китобойное судно. Саннефьорд перенял от Тёнсберга эстафету и стал главным центром китобойного промысла.

В год обретения независимости, 1905-й, на верфи было тихо. Отрасль переживала стагнацию. Заказов на «Фрамнес» не поступало, со стапелей спустили только два судна, и в Саннефьорде, где постоянно возникали разговоры о китах, отметили, что оба заказа поступили с дальнего юга планеты.

В начале июля в газете «Саннефьорд блад» появилась короткая заметка о том, что промысловое судно «Альмиранте Монт» покинуло город. Пунктом назначения была промысловая станция в Магеллановом проливе, далеко к югу от Чили. Капитан судна Адольф Амандус Андерсен, эмигрант из Саннефьорда, взял на себя инициативу привезти современный китобойный промысел на свою новую родину, в Чили, и уже добыл немало китов в Магеллановом проливе для одной чилийской компании³. Другое китобойное судно, построенное в том году на верфи «Фрамнес», забрал Карл Антон Ларсен в конце лета.

В интервью «Саннефьорд блад» Ларсен, как обычно, выглядел вполне веселым, а результаты работы в Грютвикене давали все основания для оптимизма. Однако в глубине души он испытывал двойственные чувства от своего короткого визита в Саннефьорд. Ему совсем не понравилось, как развивались события в стране. В 1905 году Ларсен отказался от норвежского гражданства⁴. Подробности не известны, но, судя по всему, это случилось в знак протеста против разрыва унии⁵. Ларсен пережил и опасности, и триумф вместе со шведскими товарищами по Антарктической экспедиции несколько лет назад, он также удостоился аудиенции у короля в Стокгольме⁶. Поскольку он большую часть времени проводил за рубежом, его очень напугала пропаганда независимости. «Ларсен был верен королю до мозга костей»⁷, — писал биограф Сигурд Ристинг, прямо не говоря о том, что Ларсен остался верным королю Оскару II даже тогда, когда остальная Норвегия от него отказалась.

В июне 1905 года Стортинг единогласно постановил, что Оскар II больше не является королем Норвегии. Местная газета «Саннефьорд блад» посвятила множество своих полос, чтобы мобилизовать народ на референдум, который должен был выразить народную поддержку этому решению. «Чем сильнее звучит наше “я”, — призывала газета, — тем мы больше уверены в том, что распад унии произойдет мирным путем»⁸. Суд истории оказался впоследствии немилосердным к тем, кто решил отсидеться дома в день выборов. День 13 августа 1905 года вошел в школьные учебники их потомков.

Призывы к участию в референдуме имели особенное значение в таком консервативном городе, как Саннефьорд, и в такой правой газете, как «Саннефьорд блад». Правые в Норвегии долго были сторонниками унии и лояльными подданными короля Оскара II, но как только дошло до дела, большинство из них приняли участие в референдуме и в Саннефьорде. Никто не проголосовал против⁹. По стране в целом количество ответивших «нет» оказалось меньше одного процента.

Отделение Норвегии произошло после долгосрочной борьбы за создание собственных консульств для защиты норвежских интересов за границей. С приобретением независимости Норвегия сразу получила собственное министерство иностранных дел и собственных дипломатов. Одной из первых их задач стали переговоры с Великобританией о китобойном промысле в Антарктике.

Осенью 1905 года норвежская компания «Орнен»[3], акционером и крупнейшим совладельцем которой был Кристен Кристенсен, направила в Антарктику китобойную экспедицию. Изначально компания вела промысел на Шпицбергене. Свои методы и опыт она решила применить на новом полигоне на Юге. Акционерное общество «Орнен» начало промысел на Шпицбергене в 1903 году, имея одно судно в качестве базы. Его оборудовали как плавучую жироварню, то есть судно-фабрику. Немедленно, как при «золотой лихорадке», появились многочисленные конкуренты. Шпицберген — первый полигон, где современный китобойный промысел с плавучих жироварен стал основной формой. Эти плавучие жироварни становятся новой специализацией верфи «Фрамнес», бывший единоличный владелец которой Кристенсен являлся председателем правления акционеров. Судовладельцы закупали старые пароходы или тюленебойные шхуны и переоборудовали их в жироварни на верфи «Фрамнес». Как совладелец верфи, Кристенсен получал прибыль и от самого промысла, и от работ по оборудованию жироварен для конкурентов.

Более ранние плавучие жироварни на практике зависели от наличия надежной гавани, укрытия от волн и доступа к пресной воде, чтобы вытапливать жир из сала китов, которых привозили на буксире более мелкие промысловые суда. Летом 1905 года условия для промысла на Шпицбергене резко ухудшились. Кристен Кристенсен получил письмо от управляющего промыслом северной экспедиции АО «Орнен», который сообщал, что китов стало очень мало и они редко появляются, зато слишком выросло количество китобойных судов. На борту жироварни «Адмирал» провели голосование среди руководителей о целесообразности Южной морской экспедиции, возможно, на Южные Шетландские острова¹⁰. В конце августа состоялось общее собрание акционеров в Саннефьорде. По предложению Кристенсена приняли решение направить «Адмирала» на Юг вместе с двумя промысловыми судами¹¹.

Новый метод промысла с помощью плавучих жироварен должен был пройти испытания и в Южном Ледовитом океане. Впервые полностью норвежская компания собиралась начать современный китобойный промысел в Южном полушарии. Это была значительная новость для маленькой страны, которой внезапно пришлось справляться со всем самостоятельно, в том числе и во внешней политике.

21 ноября, за несколько дней до официального отречения короля Оскара II от норвежского трона, плавучая жироварня «Адмирал» и два промысловых судна отправились на Юг. В середине декабря экспедиция пришла в Порт-Стэнли, административный центр британской колонии на Фолклендских островах. К тому времени в Норвегии взошел на трон новый король. Большинство предпочло монархию республике в результате еще одного наспех проведенного референдума, и король Хокон пришел в Стортинг для принесения клятвы.

На Фолклендских островах начальник экспедиции Алекс Ланге попросил разрешения на ведение китобойного промысла в британских водах. Запрос стал началом долгосрочных и интенсивных отношений между норвежскими китобойными компаниями и британскими колониальными властями. Ланге получил помощь от Вильяма Альфреда Хардинга¹². Он несколько лет был шведским и норвежским консулом на Фолклендских островах и явно хотел помочь промышленникам из отделившейся Норвегии, хотя официально уже не имел норвежских консульских полномочий¹³.

Британский губернатор на Фолклендских островах Уильям Аллардайс выдал норвежцам разрешение на промысел у населенных Фолклендских островов в обмен на небольшую плату. Промысел у Южной Георгии, напротив, запретили полностью. По мнению британцев, аргентинская компания «Песка» незаконно стала распоряжаться британской территорий, когда основала свою станцию в бухте Грютвикен. Сначала нужно закончить переговоры с «Пеской» по поводу договора аренды, а потом уже можно будет рассматривать и другие заявления. Однако норвежцы могли делать все, что хотели, на Южных Шетландских островах, у самого юга Антарктического полуострова. Алекс Ланге утверждал позднее, что губернатор ему сообщил, что эти острова не принадлежат Британской империи. Губернатор Аллардайс, со своей стороны, заявил, что он ответил уклончиво. Статус Южных Шетландских островов еще не был окончательно определен. Британцы никогда не стремились утвердить свой суверенитет над этими ледяными мелкими островами. Однако интерес со стороны китобоев быстро изменил ситуацию.

Алекс Ланге и остальные норвежцы прибыли на Южные Шетландские острова в конце января 1906 года. «Это было холодное лето, больше похожее на зиму»¹⁴, — писал капитан в своем дневнике. «Адмирал» бросил якорь в одной из защищенных бухт. Промысловые суда добыли много синих китов почти у самого берега, но экспедиция пришла слишком поздно, чтобы добиться хорошего результата. Начиналась осень. Лед и непогода заставили их вернуться домой уже через несколько недель.

Не успел «Адмирал» завершить промысел, как в Весфолле уже появился конкурент. Эта китобойная компания назвалась «Китобойное общество Саннефьорд». Компания собиралась направить собственное промысловое судно на Юг в следующий сезон. Акционер и совладелец Педер Боген связался с новоиспеченным норвежским министерством иностранных дел в феврале, чтобы с его помощью получить необходимые разрешения от британцев. Однако там в отношении Великобритании — мировой сверхдержавы — на повестке дня стояли более важные вопросы, чем китобойный промысел. В первую очередь, велись переговоры о закреплении норвежской независимости. С этой целью в качестве главы государства выбрали именно датского принца Карла, женатого на дочери британского короля Эдуарда. Владея обширной империей, британцы, кроме того, контролировали доступ в морские порты и к складам с горючим, крайне необходимым для норвежского судоходства.

Весной 1906 года полярный исследователь Фритьоф Нансен стал официальным представителем Норвегии в Лондоне. Сегодня его назвали бы послом. Нансен попытался помочь «Китобойному обществу Саннефьорд», и в мае он получил ответ на запрос о британских территориях в Антарктике. Британские власти теперь сообщали, что считают своими, помимо Южной Георгии и ряда других территорий, все Южные Шетландские острова. Они относились к колонии Фолклендских островов.

Несколькими месяцами ранее губернатор Фолклендских островов даже и не догадывался, что Южные Шетландские острова принадлежат к управляемой им территории. Британцы внезапно осознали, какую ценность имеют береговые базы в богатом китами море Скоша. Причиной тому стал интерес со стороны как норвежских, так и южноамериканских компаний. Договоры, заключаемые с иностранными промышленниками, фактически помогли британцам установить свое управление на островах в соответствии с международным правом. Тому же способствовали запросы от норвежских властей.

Сначала все это не вызывало особого беспокойства в Норвегии. Очень немногие, если вообще кто-либо, могли представить, насколько масштабным будет китобойный промысел в Южном Ледовитом океане. Нансен, например, писал, что «наши интересы в этом отдаленном районе вряд ли когда-то будут значительными»¹⁵.

Все лето 1906 года «Китобойному обществу Саннефьорд» пришлось ждать разрешения на промысел. В августе Педер Боген сам отправился в Лондон для переговоров. В конце концов, с помощью Нансена и его заместителя, ему ясно дали понять, что он может начинать, и поэтому он, вероятно, в знак благодарности за эту помощь назвал свою плавучую жироварню «Фритьоф Нансен». Южная экспедиция закончилась трагедией. В ноябре 1906 года дорогая плавучая жироварня села на неизвестную доселе мель прямо у побережья Южной Георгии. Судно распалось на шесть-семь частей и затонуло в течение нескольких минут. Согласно судовому журналу, моряки действовали в чрезвычайной ситуации должным образом. Однако не все на борту были моряками. «Что касается рабочих, они оказались не настолько хладно- кровными»¹⁶. Девять из пятидесяти восьми человек с «Фритьофа Нансена» утонули. Остальных спасли промысловые суда и привезли в Грютвикен. Следующей осенью компания отправила новую экспедицию, с еще более крупной жироварней «Фритьоф Нансен-II».

Теперь появилось много желающих направить свои плавучие жироварни к Южной Георгии и Южным Шетландским островам. Хотя фрахт команды, снаряжения и продовольствия в Южный Ледовитый океан обходился недешево, там было гораздо больше китов, чем на Севере, поэтому каждое судно возвращалось с лучшими результатами. По сравнению с необитаемым архипелагом Шпицберген, существовало и еще одно значительное отличие: Южная Георгия и Южные Шетландские острова находились теперь под суверенитетом одного государства. Британские колониальные власти пытались поддерживать численность китов с помощью ограничения допуска плавучих жироварен. За разрешение на промысел приходилось серьезно побороться. Губернатор Аллар- дайс ясно заявил, что выдаст лишь определенное количество лицензий и каждая компания должна ограничиться одной плавучей жироварней и двумя промысловыми судами.

Тем не менее рост оказался значительным. В сезон 1908–1909 годов в британских владениях Южного Ледовитого океана промышляло шестнадцать судов¹⁷. Они добыли три тысячи горбачей, пятьсот синих китов и сельдяных полосатиков для восьми плавучих жироварен и для наземной станции компании «Песка» в бухте Грютвикен.

Некоторые из плавучих жироварен устроились в удобных ответвлениях фьордов вдоль изрезанного побережья Южной Георгии. Одни встали на якорь в бухте Адмиралтейства, защищенном заливе крупнейшего из Южных Шетландских островов. Другие нашли путь к удивительному острову Иллюзий (Десепшен), принадлежащему к тому же архипелагу. Промысловики в большинстве своем говорили по-норвежски. Многие из судов, на которых они прибыли, также ходили под флагом независимой Норвегии.

Остров Десепшен напоминает неудачно выпеченный пончик почти в двадцать километров в диаметре и несколько сотен метров в высоту. На самом деле это кольцо является верхним краем кратера все еще действующего вулкана. Там, где земля свободна ото льда и снега, по-прежнему курятся дым и пар из разломов в горе.

С английского языка deception переводится как «предательство», «ложь» или «иллюзия». С французского и испанского это слово переводится как «разочарование». Происхождение этого говорящего названия неизвестно, но кое-кто считает, что оно указывает на хорошо замаскированный вход для судов. Вокруг внешнего края острова ледяные волны бьются о крутые скалы, и только в одном месте имеется небольшой, малозаметный безопасный проход в бассейн кратера, где может укрыться судно. Старые морские карты не вызывают доверия: с тех пор и ландшафт, и морское дно значительно изменили свою форму из-за лавы и вулканического пепла.

22 декабря 1908 года к острову Десепшен подошла трехмачтовая шхуна с веселым названием «Пуркуа па?» («Почему бы и нет?»). На борту находились французские моряки и ученые во главе с врачом и полярным исследователем Жан-Батистом Шарко. Они собирались купить уголь у китобоев. Шарко хорошо знал, что здесь обосновались норвежцы, однако привычка считать Антарктику необитаемой ледяной пустыней укоренилась довольно прочно, и вид, открывшийся французам при подходе к острову, шел вразрез с привычными представлениями: они увидели не одно, а целых два паровых судна, пыхтевших своими трубами.

Одно из них направлялось в открытое море, другое возвращалось домой, таща на буксире раздутого кита. Надувать китов воздухом придумали еще во времена Фойна, чтобы повысить эффективность промысла. Одно из норвежских судов вызвалось проводить «Пуркуа па?» в гавань безопасным путем.

Как раз внутри Дырки, как называли норвежцы этот тесный проход, находилась бухта Китобоев¹. Этот уголок морской кальдеры предоставлял лучшие места для якорной стоянки. Там стояли четыре судна-жироварни — два трехмачтовых и два больших парохода, а также множество мелких промысловых судов. Шарко подумал, будто попал в норвежский промышленный центр, все еще удивляясь, как изменилась Антарктика. Тремя из четырех жироварен владели норвежцы. Самое большое и лучше всего оснащенное судно-жироварня, «Гобернадор Бориес», принадлежало чилийской компании, но оснащалось на верфи «Фрамнес»; команда его также состояла большей частью из норвежцев. Новый Саннефьорд — так называли базу в бухте Китобоев многие норвежцы². Более двухсот моряков и рабочих трудились здесь³.

К судам были привязаны туши китов. Некоторые плавали с надутым подчелюстным мешком, как гигантские полосатые буи. Другие уже были почти разделаны прямо у борта судна. Мясники стояли непосредственно на туше или в шлюпках и делали свое дело⁴. Лебедки с жироварен помогали отделять сало от туши и поднимать его на борт, где его резали на более мелкие части и варили до образования жидкого жира.

Потроха и другие отходы плавали в море. Шарко почувствовал нестерпимую вонь. Однако, несмотря на скользкую и грязную палубу, обычную для жироварни, на «Гобернадор Бориес» оказалась сверкающая чистотой и роскошно обустроенная кают-компания. Здесь Шарко встретился с управляющим промыслом Адольфом Амандусом Андерсеном и его говорящим попугаем. Чилиец норвежского происхождения первым стал использовать остров Десепшен в качестве базы тем же летом, когда затонул «Фритьоф Нансен». Третий промысловый сезон на острове, когда пришла французская экспедиция, Андерсен проводил в обществе своей жены Мари Бетси Расмуссен, которая разводила на борту «Гобернадор Бориес» цветы. Она впечатлила Шарко своей заботой и гостеприимством. Вероятно, она была первой женщиной в Антарктике, если не брать во внимание более северный остров Южная Георгия.

Через год, в канун Рождества 1909 года, Шарко вернулся на остров Десепшен, снова для покупки угля. На этот раз Адольф Амандус Андерсен пригласил его на промысел. Шарко быстро почувствовал разницу между грязной и кровавой жироварней и чистым промысловым судном, на борт которого кит никогда не поднимался.

Норвежцы охотились с большим азартом. Французский гость хорошо их понимал. Каждый человек получал свою долю от доходов, обеспечивая таким образом семью в далекой Норвегии. Однако втайне ученый радовался, когда огромному киту удавалось ускользнуть. Он восхищался китами и испытывал к ним симпатию. Шарко увидел двух китов, державшихся вместе, и размышлял, наслаждаются ли они обществом друг друга, как вдруг гарпун со взрывчаткой убил одного из них. Он представлял, как они бороздили вместе серо-зеленые воды и плавали среди причудливых форм подводной части айсбергов. Через пару недель француз отчасти изменил свое мнение по поводу пользы китобойного промысла, когда один из капитанов вручил ему приличный кусок китового филе. Мясо оказалось очень вкусным и по вкусу напоминало телятину.

В течение этого сезона, в 1909–1910 годы, впервые в Южном полушарии добыли больше китов, чем в Северном. Акватории, доступные для промысла с Южных Шетландских островов и с Южной Георгии, стали крупнейшим в мире китобойным районом. Свидетели промысла в Южном Ледовитом океане всегда обращали внимание на китовые туши, отдельные их части и другие отходы вокруг жироварен. Жан-Батист Шарко, например, испытал проблемы из-за китовых кишок, попавших в якорную цепь его судна в бухте Китобоев. С годами вокруг гавани острова Десепшен скопилось несколько тысяч китовых туш.

Один гарпунер, вспоминая годы, проведенные в бухте Грютвикен начиная с 1907 года, говорил так: «Вынужден признать, что мы вели грязный промысел. Сало брали только со спины и с боков, все остальное уходило в море»⁴. Время от времени около станции скапливалось слишком много добытых горбачей, остававшихся лежать там и гнить.

Используя только подкожное сало, китобои теряли много жира, который можно было бы вытопить из китовой туши. Остатки от выварки костей и мяса можно было сушить на удобрения. Такое расточительство в Южном Ледовитом океане вызывало недовольство у многих. Одним из тех, кто обратил на это внимание, стал норвежский инженер и производитель маргарина Йенс Андреас Морк. В письме в журнал «Сайнтифик Америкэн»⁵ он писал, что британским властям следовало бы требовать, чтобы китобойные компании использовали всю тушу кита⁶, как это делали на береговых станциях на Севере.

С осени 1909 года губернатор начал выдвигать условие полного использования туши при раздаче новых лицензий. Первой такое требование получила шотландская компания Салвесена⁷. Ее наземная станция в Лейт-Харбор на Южной Георгии начала работать в 1909 году и стала первым британским предприятием в Южном Ледовитом океане.

На тех, кто получил лицензии раньше, первое время это требование не распространялось. Однако норвежские судовладельцы постепенно стали понимать, что оставшаяся туша — это тоже деньги, и с 1909 года в Грютвикен пришла первая плавучая жи- роварня, способная переработать целого кита. Постепенно стали появляться и другие подобные суда, в том числе и на Южных Шетландских островах. Туши с уже срезанным салом скупали за бесценок на наземных станциях или на плавучих жироварнях старого типа. На новых жироварнях вытапливали жир из мяса и костей, а остатки сушили на удобрения. В декабре 1912 года на острове Десепшен открылась береговая станция, управляемая «Китобойной компанией Гектор» из Тёнсберга. Эта станция использовала туши, оставшиеся от жироварен старого типа из бухты Китобоев.

В начале промысла среди добытых китов преобладал горбач. Однако в течение первых десяти лет с тех пор как Карл Антон Ларсен начал свою деятельность в Грютвикене, в Южном полушарии добыли более 13 тысяч синих китов. Это, судя по всему, было сопоставимо с показателями добычи в Северном полушарии (около семи тысяч добытых животных зарегистрировали за период с 1900 по 1914 год, кроме того, не следует забывать и неучтенное количество китов из Финнмарка и Исландии в 1800-е годы). На Севере промысел синего кита начал потихоньку сходить на нет с началом Первой мировой войны в 1914 году, в то время как в Антарктике он только начинался.

Синие киты пока еще водились в Южном Ледовитом океане в избытке. Спрос на китовый жир оказался неиссякаемым.

12 января 1912 года в аптеку «Лебедь»[4] в Ларвике пришел человек с куском твердого жира. Он спросил фармацевта, догадывается ли он, что это за жир. Фармацевт Хельге Томассен Оффердал понюхал и попробовал его. Запах нельзя было назвать приятным, да и вкус напоминал прогорклый рыбий жир. Как только Оффердал отказался от дальнейших гаданий, посетитель похвастался, что за редкость у него в руках: твердый китовый жир, преобразованный из жидкого жира новым запатентованным методом. Целью его визита в Ларвик к югу от Саннефьорда и в аптеку было пробуждение интереса к строительству жироперерабатывающей фабрики.

Фармацевт Оффердал имел все основания, чтобы понять, насколько перспективен этот проект. Он изучал продовольственную химию. Переехав в Вестфолл, он, кроме того, начал инвестировать понемногу в китобойный промысел.

Производство твердого жира обсуждалось в течение нескольких лет. Первый патент был выдан в Германии уже в 1902 году, и теперь, спустя десять лет, намечался прорыв в пищевой индустрии. Он мог бы стать ключевым фактором для китобойного промысла и для всех тех, кто занимался производством пищевых жиров и жировых продуктов. Главными потребителями на этом рынке были производители мыла и маргарина. Дешевое растительное масло из европейских колоний удовлетворяло большую часть потребностей. Но для производства маргарина, похожего на сливочное масло, требовалась значительная часть твердого жира. То же самое касалось твердого мыла, которое считалось самым лучшим и качественным. Поэтому твердый жир пользовался большим спросом. В основном его получали от животных — из нутряного жира крупного рогатого скота и свиного смальца.

Поначалу китобойный промысел не поставлял твердый жир. Сало — толстый подкожный жировой слой, спасавший китов от замерзания в холодных полярных морях и служивший для них источником энергии во время длинных путешествий, — достаточно плотная субстанция. Оно состоит из прочных волокон, образующих сеть, что придает салу форму и делает его более тугоплавким, чем другой животный жир. Однако сам жир имеет низкую температуру плавления. Когда его полностью вытапливали в котлах китобойных жироварен и очищали от волоконных белков и других примесей, он превращался в светлое жидкое масло. Его, например, можно было смешивать со щелочью, в результате получалось дешевое жидкое мыло для мытья пола. Использованию для производства более рафинированных продуктов мешала консистенция. Кроме того, жидкий китовый жир быстро портился. Тогда он приобретал неприятный вкус и запах рыбьего жира. Для превращения китового жидкого жира в нейтральный и твердый жировой продукт требовался водород. Когда ненасыщенные жировые кислоты китового или растительного масла обогащались дополнительными атомами водорода, жир приобретал твердую форму при комнатной температуре. Твердый китовый жир портился уже не так быстро. Неприятный вкус и запах можно было в принципе ликвидировать.

Хотя вкус рыбьего жира по-прежнему чувствовался в образце, представленном Оффердалу, он заинтересовался предложением. Уже на следующий день после необычного визита фармацевт принял участие в одном заседании по этому вопросу в «Гранд-отеле» в Христиании. Он стал участником небольшой рабочей группы. Китобои Вестфолла быстро предоставили гарантии в два миллиона крон. Такую сумму требовали немецкие держатели патента, чтобы начать сотрудничество.

Акционерное общество «Де Нордиске Фабрикер», сокращенно «Де-Но-Фа» (позднее Denofa), образовалось весной 1912 года. Жироперерабатывающая фабрика во Фредрикстаде, на противоположном берегу устья Осло-фьорда в Вестфолле, начала работать в следующем году, а с осени 1913-го британский промышленный гигант «Левер Бразерс» стал ее совладельцем. Оффердал как председатель правления боролся за то, чтобы «Де-Но-Фа» занималась производством пищевого жира, а не только жирового сырья для мыльной промышленности и других технических нужд.

Многие отнеслись к этому скептически — как внутри правления, так и в стране в целом.

Специалисты того времени обсуждали вопрос, способен ли человеческий организм усваивать твердый жир, температура плавления которого выше температуры тела. Пока строили фабрику «Де-Но-Фа» во Фредрикстаде, Оффердал начал испытания на животных в Германии. Подопытные четвероногие вполне хорошо себя чувствовали на диете из твердого китового жира. Сложнее оказалось найти добровольцев среди людей. Два раза Оффердал и профессор Франц Мюллер из Сельскохозяйственного университета в Берлине испытывали разочарование, когда участники эксперимента всего через несколько дней отказывались его продолжать, протестуя против строгой диеты и противного китового жира.

Тогда Оффердал вызвался сам. Почти шестидесятилетний фармацевт не внял пугающим предостережениям профессора Мюллера и стал, таким образом, первым человеком в мире, кто ел каждый день твердый китовый жир. В течение двух месяцев эксперимента он готовил себе пищу по подробным указаниям профессора. Все подвергалось тщательному взвешиванию. Вся моча и весь кал отправлялись на анализ. Оффердал лично проводил многие лабораторные исследования, и анализ кала показал, что твердый китовый жир усвоился в кишечнике фармацевта почти так же эффективно, как и сливочное масло. Сам Оффердал считал, что ежедневное употребление в пищу китового жира вполне приемлемо. Однако тем утром, когда эксперимент должен был подойти к концу, он все-таки почувствовал себя плохо. Впрочем, это приписали изнурительной работе в лаборатории, а не вредоносному влиянию китового жира. Позднее китовую диету опробовали на молодых добровольцах из Стокгольма и Осло. И они переваривали твердый китовый жир без всяких проблем.

Оффердалу требовалось быстро найти способ, чтобы опровергнуть еще один аргумент против использования твердого китового жира в пищу, а именно присутствие в нем тяжелого металла никеля. Чтобы заставить жирные кислоты китового жира реагировать с водородом, он использовал никель в качестве катализатора. Прошло время, прежде чем инженеры «Де-Но-Фа» нашли, как избежать наличия остатков никеля в готовом продукте.

И снова Оффердал стал «подопытным кроликом». В течение месяца он ежедневно принимал полграмма порошка никеля, смешанного с твердым китовым жиром¹. В половине грамма содержалось в несколько сотен раз больше никеля, чем найденные им остатки металла в каждом килограмме твердого жира. По собственным ощущениям, Оффердал не почувствовал никакого ухудшения состояния здоровья от никелевой диеты. В течение 1914 года производство пищевого жира «Маргарит» компанией «Де-Но-Фа» взлетело до небес².

С начала века и до 1914 года мировое производство жидкого китового жира удвоилось до более чем 800 тысяч баррелей в год, то есть 800 тысяч традиционных деревянных бочек из дуба. Деревянные бочки и ручное их производство вместе с бочарным ремеслом ушли из китобойного промысла, их заменили более вместительные металлические бочки или даже большие цистерны для жидкого масла. Однако единица измерения осталась. 800 тысяч бочек китового жидкого жира, произведенные в последний сезон перед Первой мировой войной, соответствовали 127 миллионам литров. Этого было достаточно для производства многих и многих миллионов пачек маргарина и кусков мыла.

Производство китового жира никогда не достигало масштабов, сравнимых с производством растительного жира или жира домашнего скота. Однако продукт получил широкое распространение на рынке жировых продуктов, потому что был экономичен и доступен большими партиями. Кроме того, весь произведенный объем продавался на международном рынке.

Первая мировая война затормозила промысел, но в период между двумя мировыми войнами рост производства твердого китового жира продолжился. Со временем технология отверждения усовершенствовалась. Стало возможным гидрогенизировать жидкий китовый жир до температуры плавления, соответствующей сливочному маслу, поэтому он стал главным ингредиентом в производстве высококачественного вкусного маргарина.

Производство твердого жира позволило китобойной отрасли выйти на новые рынки с продуктами жироварен, хотя предубеждение против китового жира сохранялось у многих. Производители маргарина и мыла не рекламировали содержание китового жира в их продукции. В течение многих десятков лет европейские потребители, большей частью ни о чем не догадываясь, питались и мылись остатками исчезающей популяции китов Южного Ледовитого океана.

«Это настоящая бойня!»¹ Как гром среди ясного неба, весной 1913 года французскому правительству пришло письмо с тревожным сообщением о китобойном промысле от профессора зоологии Абеля Грувеля и полярного исследователя Жан-Батиста Шарко. «Китобоев стало слишком много. К тому же они разбрасываются ресурсами, — значилось в письме, — убивают молодых, недостаточно упитанных животных и используют только часть туши. Невежество и варварство!»

Шарко беспокоило увиденное им во время визитов на остров Десепшен в Антарктике. Грувель путешествовал по Африке, его особенно тревожил китобойный промысел, только что начавшийся в акватории Французской Экваториальной Африки (Габон и Конго) и других африканских колоний. Если такая деятельность продолжится без ограничений, скоро «все крупные морские животные, пока еще многочисленные у наших побережий Западной Африки и Мадагаскара, полностью исчезнут»².

Для защиты китов, по мнению Шарко и Грувеля, необходимо заключить международное соглашение, и Франция должна выступить с инициативой. Между тем, как считали ученые, во французских колониях на этот промысел необходимо установить жесткие ограничения. Некоторое ужесточение условий произошло на следующий год, в том числе было запрещено отстреливать самок с детенышами у берегов Французской Экваториальной Африки.

Однако не только Грувель и Шарко предупреждали насчет китобойного промысла. Подобные послания звучали в течение всех предвоенных лет в целом ряде стран, в том числе в США, Швейцарии и Германии³. Причиной тому стало распространение китобойного промысла по всему миру. Норвежские китобои устремлялись к новым побережьям Африки, Южной Америки и Австралии. Пока кто-то мерз в Антарктике, другие обливались потом на экваторе. У пустынного побережья Западной Австралии не хватало пресной воды, чтобы промышлять и перерабатывать водившихся здесь в большом количестве китов-горбачей. Один норвежец, начальник экспедиции, путешествовавший через Магелланов пролив к югу от Чили, утверждал, что нашел останки утонувших коллег-китобоев в «каяках индейцев, в которых стояли норвежские морские сапоги, наполненные человеческим мясом»⁴. Китобои, благополучно добравшиеся до Тихоокеанского побережья Чили, обнаружили несколько синих китов.

Как только стало известно о высоких результатах пионеров промысла в Южном полушарии, охота за новыми районами промысла приобрела характер еще одной «китовой лихорадки». Акции пользовались спросом как никогда. Поэтому как способные, так и не очень способные люди наперебой организовывали китобойные компании. Некоторым повезло, и им удалось разбогатеть, другие же разорились окончательно.

Помимо Южного Ледовитого океана, где концессиями владели британцы, несколько богатых китами районов находилось у побережья Африки. Судовладелец из Саннефьорда Юхан Брюде впервые начал современный китобойный промысел с этого континента в июне 1908 года с помощью двух норвежских эмигрантов из Наталя в Южной Африке. Береговую станцию построили в Дурбане. Часть рабочей силы составляли зулусы, нанятые с помощью норвежской миссионерской сети и семей-эмигрантов в Натале и Зулуленде. В тот же год зулусов нанимали и для промысла у необитаемого французского архипелага Кергелен в Индийском океане. Позднее зулусы трудились также на ряде промысловых станций от Уолвис-Бэй в Намибии до Грютвикена и пары других береговых станций на Южной Георгии.

В Дурбане на востоке Южной Африки китобойный промысел с годами стал солидной отраслью, управляемой местными и британскими владельцами. Вначале промышляли в основном горбачей. Некоторые из них уже имели отметки от гарпуна. Промышленники сочли это указанием на факт, что эти киты мигрировали на север от Южной Георгии, где промысел в бухте Грютвикен начался несколько лет назад. О миграционных путях китов в Южном полушарии знали еще очень мало. Однако предположение о том, что многие животные приходят к Африке из Южного Ледовитого океана, вполне заслуживало доверия.

Уже в 1909 году Брюде начал промысел в заливе Салдана-Бей у Кейптауна, к северо-западу от оконечности континента. Но как раз туда горбачей приходило мало. Зато можно было встретить множество китов других видов. В июле 1912 года в море в районе станции собрались сотни синих китов, вероятно, потому, что там скопилось необычайно много криля. В сентябре того же года в Салдана-Бей был зарегистрирован случай, наглядно доказывающий то, в чем Грувель и Шарко обвиняли китобоев: рабочие компании Юхана Брюде убивали молодняк, в данном случае они убили мать с новорожденным детенышем.

Убитая 13 сентября самка синего кита достигала 28 метров в длину, а слой ее подкожного жира, с учетом запаса для кормления, составил 20–30 сантиметров. Огромная самка даже не пыталась спастись бегством. «Она только что родила и, так как совсем обессилела, тихо и спокойно лежала на поверхности воды, когда пришло китобойное судно и пустило ей гарпун в спину»⁵, — писал норвежский зоолог Ориан Ульсен, бывший гостем на борту. Детеныш был семи метров длиной и совершенно беспомощным. Его тоже забрали на берег. «У него еще не отпала пуповина, а хвост оставался свернутым, — писал зоолог. — Первый ряд уса только прорезывался, в то время как задний ряд уже был около 10 сантиметров длиной. Нижняя полосатая часть была совершенно белая, а дальше по направлению спины — с большими светло-серыми пятнами»⁶.

Зоолог Ульсен на самом деле собирался изучать другой вид китов, который, как полагали, в большом количестве встречался у берегов Южной Африки, но оставался пока абсолютно неизвестным даже опытным китобоям. Юхан Брюде покрыл расходы на эту поездку, поэтому животное получило название «кит Брюде»[5]. Ульсен исследовал двенадцать экземпляров на станциях в Дурбане и в Салдана-Бей, на основании чего опубликовал подробное описание. По сей день так и не установили, являются ли полосатики Брайда одним видом или имеют подвиды, и как их следует именовать по-научному: Balaenoptera brydei или Balaenoptera edeni (полосатик Идена). В любом случае, эти животные называются «китами Брюде» на многих языках. Эти средней величины киты — родственники синего кита.

В 1913 году, когда Ульсен опубликовал свое описание полосатика Брайда, а Грувель и Шарко предупреждали французское правительство о хищничестве, промысел у берегов Африки достиг своего апогея. В тот год китов добывали у Мозамбика на юго-восточном побережье Африки, с обеих сторон Южной Африки и далее по юго-западному побережью, вплоть до экватора, с разрешения ряда европейских колониальных держав. В общей сложности китов стреляли 90 промысловых судов, привозя их затем на 28 разных жироварен — как плавучих, так и береговых. В этом промысле участвовали целых 18 норвежских компаний. Кроме того, насчитывалось еще восемь предприятий других стран.

Список компаний был очень длинным — «даже чересчур длинным»⁷, писал Сигурд Ристинг в ежемесячнике «Норск Валфангст тиденде». Популяция китов вдоль побережья Африки оставалась пока многочисленной, но Ристинг уже начал беспокоиться. «Время покажет, не сократится ли эта популяция слишком быстро, так что придется отказываться от промысла»⁸. Предупреждение оказалось пророческим. Популяция китов-горбачей — главной добычи большинства компаний — стремительно сокращалась. Многим предприятиям еще перед Первой мировой войной пришлось регулировать промысел.

Однако, хотя журнал и выражал беспокойство по поводу избыточного количества китобойных компаний и сокращения ресурсов, автор статьи не соглашался с утверждением Шарко и Грувеля о возможности полного истребления китов: «…истребления в чисто научном значении никогда не случится. Это невозможно…»⁹ Даже гладкие киты с их ценным усом выжили как вид, несмотря на сотни лет промысла. По сравнению с ними горбач, синий кит и другие виды семейства полосатиков гораздо более трудоемки для промысла, а отдельное животное приносит меньше дохода, указывал «Норск Валфангст тиденде». Если их станет меньше, промысел полосатиков станет невыгодным. На оставшихся особей «никто не будет охотиться по практическим соображениям», без каких-либо правил и договоров.

Этим аргументом пользовались часто и небезуспешно, но у него имелся один недостаток. Китобои добывали китов, не ограничиваясь каким-то одним видом. Поэтому с годами оказалось, что промысел можно продолжать, несмотря на то, что один из промысловых видов стал редким.

Первая мировая война (1914–1918) прекратила китобойный промысел в Африке почти повсеместно. Когда он возобновился, популяция горбачей оказалась не столь многочисленной. Теперь на большинстве станций предпочитали другие виды. Одним из них стал синий кит, которого ловили как у обоих берегов Южной Африки, так и в Атлантическом океане у Намибии и Анголы. В общей сложности, в течение прошлого века добыли почти восемь тысяч синих китов у Салдана-Бей на западном побережье Южной Африки, и три с половиной тысячи — у Намибии и Анголы на юго-западном Африканском побережье. Эти животные, судя по всему, принадлежали к антарктическому подвиду синего кита, проводившему южное лето в Антарктике. Некоторые оставались там и на зиму. Так, у Южной Георгии синих китов добывали круглый год. Однако многие из них уходили в более теплые воды к Африке. Здесь в основном рождались их детеныши.

На другом побережье Южной Африки, на востоке, в Индийском океане у Дурбана, за эти годы добыли более трех тысяч синих китов. Сначала крупные антарктические синие киты встречались и там. Однако в конце китобойной эры, когда антарктического синего кита почти истребили, у Дурбана стали появляться животные из другой группы синих китов, так называемые пигмеи, или карликовые синие киты.

С распространением китобойного промысла на весь Мировой океан вполне естественно возникла мысль о заключении международного договора с целью регулирования промысла. Однако трудно достичь такого соглашения при участии столь многих сторон. Возможно, все инициативы потерпели бы фиаско. Впрочем, на переговоры, в любом случае, требуется время. Поэтому для Союза норвежских китобоев, созданного в 1912 году, более насущной проблемой стала китобойная политика каждой отдельной колониальной державы. Самой важной из них была британская колония на Фолклендских островах, осуществлявшая управление самыми прибыльными районами промысла — Южной Георгией и Южными Шетландскими островами.

Ходили слухи, что британцы собираются отозвать антарктические концессии, и поэтому Союз норвежских китобоев обратился за помощью к способному, но требовательному партнеру, который оказал значительное влияние на китобойную политику последующих лет, — к зоологу Юхану Йорту.

Начальнику Управления рыболовства Юхану Йорту, усатому господину с суровым взглядом, исполнилось сорок пять лет. Ему было чем гордиться. Возглавляемое им государственное учреждение, Управление рыболовства в Бергене, он сам, среди прочих, создавал с нуля. Его книга «Атлантический океан с поверхности до темных глубин» пользовалась успехом как в стране, так и за ее пределами. Она рассказывала об удивительных открытиях в области глубоководной фауны, сделанных во время экспедиций исследовательского судна «Михаэль Сарс». Теперь Йорт и его сотрудники подготовили грандиозный труд «Колебания в крупномасштабном рыболовном промысле», закладывающий новую теоретическую основу для океанологии, которая, как ожидалось, станет весомым словом в науке.

В то же время личная жизнь била ключом. Пару лет назад Йорт женился снова, на своей секретарше, которая была на двенадцать лет его моложе. Развод с прусской дворянкой Вандой Марией (урожденной фон дер Марвиц) оказался длительным, тяжелым и скандальным. Своих четверых детей он видел очень редко, поскольку они вместе с матерью переехали за горы, в Христианию. Йорт часто ссорился с ней, а порой и с детьми, по поводу выплат на их содержание и образование.

На работе начальник Управления рыболовства ссорился с Бергенским музеем по поводу того, кто будет отвечать за океанологические исследования в Норвегии. Одной из его задумок было перевезти в Христианию и Управление рыболовства, и океанологию. Это было довольно смело для человека, который жил и работал во втором по величине городе Норвегии. В 1914 году он приложил для этого еще больше усилий и пригрозил уйти с поста начальника Управления рыболовства, если не получит своего в битве за океанологию. Многое указывало на то, что Йорт хотел уехать подальше из Бергена.

Может быть, поэтому он отреагировал так решительно на письмо из Саннефьорда, которое получил в апреле 1914 года. Судовладелец Ханс Крог-Хансен, член правления Союза норвежских китобоев, писал с просьбой о встрече. Британская комиссия рассматривала новые правила китобойного промысла в Антарктике. Крог-Хансен надеялся, что Йорт поедет в Лондон и выступит перед комиссией «как защитник китобоев»¹. Предполагось, что точка зрения Йорта по этому делу совпадет с интересами китобоев.

Начальник Управления рыболовства не стал ждать, пока представится возможность организовать поездку на восток, чтобы встретиться с китобоями. Он позвонил по телефону². Ответ был таков: он с удовольствием поедет в Лондон от их имени.

Йорт уладил дело со своим начальством из министерства социальных дел и промышленности, которое дало свое согласие телеграммой. Расходы на поездку должны были, «как вам дали понять, взять на себя китобои»³. Распределение ролей оказалось, судя по всему, приемлемым.

Союз норвежских китобоев снабдил своего новоиспеченного представителя всей имевшейся в его распоряжении информацией о работе британской комиссии. «Судя по всему, здесь большей частью замешана зависть, именно по этой причине теперь в мире так беспокоятся, что норвежцы истребят всех китов на Земле, — писал Крог-Хансен в одном из писем Йорту. — Некоторые считали, что истребить китов так же легко, как, например, слонов»⁴, — добавил он обреченно. Однако те, кто имеет практический опыт, понимают, как трудно поймать кита.

7 мая 1914 года Йорт предстал перед комиссией в Лондоне. Один из ее членов, представлявший министерство колониального управления и другие заинтересованные департаменты, расспросил его. Показаниям Йорта придали большое значение. Он был известен как выдающийся океанолог и лучше какого-либо британского эксперта знал северный китобойный промысел. В отчете о заседании комиссии не упомянули, что Йорт будет выступать за интересы китобоев. Его представили следующим образом: «Доктор Юхан Йорт, начальник Управления рыболовства, Берген, Норвегия»⁵.

Йорт показал британским чиновникам одну книгу и раскрыл ее на странице с составленным им самим графиком, показывающим количество добытых китов у Финнмарка по годам за последнюю половину XIX века. Кривая была ломаная и нерегулярная. «В 1885 году был вот такой рост, — сказал Йорт и показал на кривую, — на следующий год произошел спад, вот так, а затем снова рост». Колебания из года в год оказались значительными. Йорт сел на своего конька в области исследований рыболовного промысла: ежегодное колебание объемов промысла по естественным причинам. Люди слишком легко толкуют кратковременный спад как серьезную тенденцию. Часто в этом обвиняют избыточный промысел.

«Если изучить этот вопрос на протяжении всего нескольких лет, например, начать вот отсюда, — Йорт снова показал на график промысла в Финнмарке, — и по этим годам — от сих до сих — сделать выводы, то вполне логично, что ваши выводы будут откровенно ошибочными». Если проследить всего несколько лет, может показаться, что наблюдается определенная тенденция. Затем картина меняется, и на протяжении более длительного периода видно, что тенденция совсем другая. Касаемо промысла в Южном Ледовитом океане, Йорт уверенно заявил, что прошло слишком мало лет, чтобы можно было сделать какие-либо достоверные выводы о том, действительно ли промысел виноват в сокращении популяций китов-горбачей, синих китов и сельдяных полосатиков.

Если бы стада китов в бассейне Южной Георгии и Южных Шетландских островов действительно слишком сильно пострадали, утешение нашлось в том, что Южный Ледовитый океан очень большой. «Наверняка вокруг всей Антарктики водится множество китов», — считал Йорт. Единственной возможностью полного уничтожения всех горбачей, синих китов и сельдяных полосатиков в Антарктике — или почти полного, как гренландский кит на Севере, — является повсеместный промысел в Южном Ледовитом океане.

Эрнст Роуланд Дарнли, член комиссии из министерства колониального управления, явно нервничал при мысли о таком развитии событий: «Считаете ли вы необходимым регулировать китобойный промысел в открытом море? — хотел знать он. — Существует ли опасность, что со временем смогут промышлять китов, независимо от наличия поблизости гавани?»

Йорт задумался. «Ну, это не исключено, — ответил он, — но это весьма дорого и крайне опасно».

«Если ситуация с годами будет развиваться в этом направлении, можно будет рассмотреть вопрос о создании заповедника для китов в одном из диких районов Южного Ледовитого океана, — предложил Йорт, — как Йеллоустоун в США для бизонов». На ближайшее время он одобрял отдельные скромные охранные меры, как, например, запрет промысла кормящих самок. Он также поддержал запрет на промысел гренландского кита на Севере.

В то же время начальник Управления рыболовства — или представитель китобоев — высказался решительно против таких правил, которые нанесли бы ущерб существующему промыслу в районе от Южной Георгии до Южных Шетландских островов. «Результаты промысла и цены на жидкий жир варьировались. Поэтому южные экспедиции подразумевали высокий риск», — подчеркивал Йорт. Он, например, предостерегал против ограничения сезона определенным временем года, напротив, заострив внимание на необходимости — что неудивительно — дополнительных исследований по изучению китов и их маршрутов миграции.

Через несколько дней после слушаний Крог-Хансен написал Йорту, поблагодарив за содействие: «Судя по всему, цель достиг- нута»⁶. Крог-Хансен надеялся, что теперь они получат «разрешение промышлять и дальше без препятствий со стороны британских властей».

Йорт договорился с британской комиссией, что он позднее пришлет детальный письменный отчет обо всем, что знал о популяциях китов в Южном полушарии. К готовому отчету прилагалась карта Южного Ледовитого океана, там Йорт обозначил старые и новые места, где видели китов⁷. Он утверждал, что их распространение указывает на обилие китов в открытом море, далеко от китобойных станций. Впоследствии оказалось, что Йорт был прав — действительно, синие киты и другие виды в гораздо большем количестве водились совсем в других районах Южного Ледовитого океана, не затронутых промыслом. Однако распределялись они вовсе не так равномерно, как он предполагал.

Оптимистичные показания Юхана Йорта стали началом длительной борьбы с другим влиятельным зоологом — Сидни Хармером из Музея естественной истории Лондона. Хармер выступал за новые охранные меры. Он постоянно обращался к властям, и именно по этой причине была создана эта межминистерская комиссия. Хармер опасался, что промысел в районе Южной Георгии и Южных Шетландских островов нарушает привычные маршруты миграции китов и может значительно сократить их популяции. Он приложил все усилия, чтобы довести свою точку зрения до межминистерской комиссии. Кроме того, Хармер изо всех сил старался пошатнуть авторитет Йорта и опровергал оптимистичные оценки норвежца.

Соперники встретились в Музее после того, как Йорт выступил перед комиссией. Несмотря на разногласия, Хармеру нужна была помощь Йорта, чтобы получить информацию о популяциях китов. Начальник Управления рыболовства, со своей стороны, пообещал собрать отчеты о добытых китах у норвежских компаний. Они также обсуждали возможности сотрудничества в области исследований Южного Ледовитого океана и совместной экспедиции. Все лето они переписывались. Йорт попытался добыть у Хармера и других британцев сведения о работе комиссии и перспективах регулирующего законодательства. Он также дал понять Хармеру, что информацию от китобоев по поводу популяций китов можно будет получать, если им не станут мешать промышлять китов хотя бы несколько лет.

При желании это можно истолковать как простое указание Йортом на фактическое положение дел. Совершенно ясно, что китобои могли докладывать об объемах своего промысла, пока они находились в Южном Ледовитом океане и ловили китов. Но, с другой стороны, это письмо можно было расценивать и как переговорный трюк. Норвежские китобойные компании предлагали британцам снабжать их информацией, если те, в свою очередь, не будут чинить им новых препятствий. Личная встреча и последующая переписка только усилили скептическое отношение к Йорту со стороны Хармера.

В начале лета 1914 года Йорту и китобоям стало ясно, что Сидни Хармер оказался более важной фигурой, чем они предполагали. Ханс Крог-Хансен узнал, что сам министр по делам колоний, лорд Харкорт, интересовался животными и охраной исчезающих видов. Министр особенно тесно общался с Британским музеем, где Хармер работал в естественнонаучном отделе. «Поэтому нам очень повезло, что господа из Британского музея признают, что пока еще не имеют достаточно информации о южных китах, в связи с чем следует повременить с регулирующими мерами, пока не получат достаточно сведений о ситуации»⁸, — писал Крог-Хансен Йорту.

Йорт работал над письменным отчетом для комиссии. Китобойные компании помогали ему, собирая сведения. Он также раздал им новый опросник британцев, чтобы те регистрировали добычу нового сезона, как он обещал Сидни Хармеру. Кроме того, он передал просьбу Хармера брать пробы тканей убитых китов. Йорт подчеркивал, что «весьма желательно выполнить эти указа- ния»⁹. Йорт и китобои начали планировать норвежскую экспедицию в Южный Ледовитый океан, не исключая, а, напротив, приветствуя сотрудничество с британцами, чтобы собрать сведения о популяциях китов.

Одновременно был установлен порядок, по которому Йорт должен был ежегодно получать шесть тысяч крон от Союза норвежских китобоев за работу по вопросам промысла¹⁰. Эта сумма примерно равнялась его годовой зарплате начальника Управления рыболовного промысла, и Йорт провел несколько этапов переговоров со своими нанимателями о сумме и выплатах¹¹. Он получил условленную зарплату от китобоев в 1914 и 1915 годы, а затем меньшую сумму — в 1916 году. Выплаты от организации, защищающей интересы китобоев, производились, пока он еще возглавлял Управление рыболовства.

Первая мировая война остановила планирование экспедиции и отложила на неопределенный срок дискуссии об охране китов. Норвегия сохраняла нейтралитет во время войны. Норвежские судовладельцы и спекулянты акциями хорошо наживались за счет выгодных, но рискованных плаваний среди мин и подводных лодок. Многие жироварни со временем были изъяты у китобоев для перевозки топлива. Некоторые подверглись торпедным атакам.

Для воюющих сторон жидкий китовый жир имел стратегическое значение. Глицерол (в то время его называли глицерином) вырабатывался из китового жира и других продуктов и требовался для производства динамита. Кроме того, немцы зависели от импорта твердого жира для продовольственных нужд. Им требовался китовый жир, и они хорошо платили. Но британские власти не мирились с ситуацией, когда потенциальное сырье для взрывчатых веществ, добытое на британской территории, шло к врагу. Случаи поставок жира в Германию в обход всех договоренностей привели к более строгому контролю с британской стороны и угрозам отозвать лицензии норвежских компаний. И представители китобоев, и норвежский посол в Лондоне вели интенсивные переговоры с британцами. Великобритании удалось принудить нейтральную Норвегию поставлять ей сырье для взрывчатки, пищевой жир и мыло по гораздо более низким ценам, чем на международном рынке.

Как начальник Управления рыболовства, Юхан Йорт, в первую очередь, участвовал в первые годы войны в переговорах об экспорте рыбы в Великобританию. Одновременно он пытался помогать китобоям в борьбе за получение разрешений от британцев на торговлю и обновление лицензий на промысел в Южном Ледовитом океане¹². В 1915 году Союз норвежских китобоев отправил особое письмо в Управление рыболовства и попросил, чтобы это учреждение вновь начало заниматься вопросами китобойного промысла¹³. Личного участия начальника Управления как оплачиваемого консультанта, судя по всему, не хватало. Йорт позднее писал в одном из писем, что он выступал в 1916 году в Лондоне по вопросам китобойного промысла в качестве представителя норвежского правительства¹⁴.

Во время войны знания Йорта как эксперта в области морской биологии не имели такого значения, как раньше. Британцы были заняты борьбой со своими врагами. Они не уделяли столько внимания вопросам охраны китов, напротив, даже ослабили ограничения на промысел в Южном Ледовитом океане, чтобы обеспечить себя в достаточном количестве китовым жиром для поддержки своей экономики. Требование о полном использовании добытой туши временно отменили. То же самое касалось ограничений на количество промысловых судов. В результате началось то, что гарпунер Кристен Граноэ впоследствии назвал «годом самого кровожадного промысла на моем веку»¹⁵. Китов стреляли и оставляли в открытом море, не пытаясь затем их отследить. Снова китовые кости начали скапливаться у промысловых станций. Теперь в основном лежали и гнили туши синих китов.

Строгий контроль британцев на поставки китового жира из Южного Ледовитого океана привел к дефициту жира в Норвегии. Проблема оказалась совершенно неожиданной для страны китобоев. После долгих дискуссий в ноябре 1917 года решили начать государственный китобойный промысел вдоль побережья Норвегии, чтобы обеспечить себя и мясом, и жиром. Государственный характер промысла должен был рассеять подозрения в тайных поставках немцам. Промысел осуществлялся вдоль всего побережья от Вестфолла до Финнмарка. С 1918 по 1920 год добыли 1765 китов, из них три синих кита. Добычу составляли в основном сельдяной полосатик и сейвал.

Юхан Йорт исчез из китобойной политики через несколько лет после ухода с поста начальника Управления рыболовства в 1917 году. Он сначала взял отпуск в 1916 году, а в 1917-м уволился. Его уход был вызван ссорой с правительством по поводу переговоров в Лондоне. Генри Мориц, друг и визави в переговорном процессе с британской стороны, позднее истолковал эти события как желание Йорта демонстративно покинуть сцену в знак протеста, как капризная кинозвезда: «Он подавал заявление об уходе с поста начальника норвежского Управления рыболовства слишком часто. Пришел день, когда власти не стали его уговаривать и согласились его уволить»¹⁶.

С 1921 года Йорт служил профессором зоологии в Университете Христиании. Вскоре киты и китобойный промысел снова стали важной областью его деятельности. В конце января 1923 года¹⁷ он встретился со своим зятем¹⁸, министром иностранных дел Юханом Людвигом Мовинкелем. И из посольства в Лондоне, и из норвежских газет поступали новости, вызывавшие среди китобоев беспокойство. Сидни Хармер перешел в официальное наступление на «бессмысленную резню»¹⁹ китов в Южном Ледовитом океане. Если не примут «немедленных и решительных» мер для сдерживания китобоев, то, по его мнению, усатые киты скоро разделят судьбу таких вымерших видов, как дронт (известный также как додо) и бескрылая гагарка. В то же время британцы планировали масштабную исследовательскую экспедицию в Южный Ледовитый океан, о чем давно мечтал Хармер. Эта многолетняя научная программа получила название «Дискавери». Ее финансирование осуществлялось за счет нового сбора за китовый жир. Норвежские компании, платившие этот своеобразный налог, опасались, что настоящей целью всего этого предприятия является шпионаж за китобоями или вытеснение норвежцев в пользу британских конкурентов. Подозрения усилил отчет межминистерской комиссии, где раньше выступал Йорт²⁰. Помимо научных работ по установлению необходимости в защите китов, комиссия рекомендовала принять меры для привлечения в китобойный промысел большего количества британцев.

После разговора с Мовинкелем Йорт написал двум своим контактерам в Лондоне — Сидни Хармеру и Генри Маурису — и спросил их по поводу новых правил для китобойного промысла на Юге. Йорт писал как частное лицо и настаивал на этом. Однако на самом деле он договорился с министром иностранных дел добыть для него информацию. Впрочем, тот был его зятем. Хармер в ответном письме совершенно ясно дал понять, что он думает по поводу роли Йорта в вопросе о китобойном промысле: «Я сознаюсь, что меня больше всего пугает твое мнение, что океан достаточно велик, чтобы деятельность китобойных компаний в таком ограниченном месте, как Южная Георгия, имела для него какие- либо серьезные последствия»²¹.

Угрозы новых регулирующих законов из Лондона открыли для такого эксперта в области китобойного промысла, как Йорт, новые возможности. Он знал, как воспользоваться ситуацией. Снова численность популяции китов стала острой темой. И власти, и китобои опять нуждались в его помощи.

Йорт стал руководителем нового государственного Экспертного совета, который назвали Китобойным комитетом, основанным министерством торговли по просьбе Союза норвежских китобоев. Состав Совета был назначен правительством в феврале 1924 года. Среди его членов присутствовали судовладельцы — китобои Ханс Крог-Хансен и Юхан Расмуссен (руководитель Союза норвежских китобоев и личный друг Йорта). Примерно в то же время Йорт отправился в Великобританию, чтобы завязать сотрудничество с исследовательской программой «Дискавери». Координация норвежских и британских научных усилий считалась главной задачей Китобойного комитета.

Дома Йорт снова начал строить грандиозные планы. Он снова мог распоряжаться китобойными деньгами.

Союз норвежских китобоев еще раз выделил годовое вознаграждение Йорту за работу по вопросам китобойного промысла и, кроме того, средства на исследовательскую деятельность, так что он смог нанять и других людей для этой работы²². Со стороны китобоев эти выплаты были нацелены прежде всего на получение благосклонности британцев. Летом 1924 года главный зоолог программы «Дискавери» Элистер Харди принял участие в экспедиции на любимом старом судне Йорта «Михаэль Сарс»²³. Харди протестировал оборудование для готовящейся первой экспедиции в рамках «Дискавери». И он, и Дарнли из министерства управления колониями писали Йорту многочисленные благодарственные письма.

Экспедиция на «Михаэле Сарсе» проходила в проливе Дэвиса между Гренландией и канадским островом Баффинова Земля ²⁴. Капитан-китобой Серен Бернтсен на плавучей жироварне «Оруэлл» из Тёнсберга встретил ученых, как и договаривались, у Гренландии 8 августа. «Промысел в проливе не радовал, — рассказал он, — добыли всего 34 синих кита и 46 не сильно упитанных животных других видов».

Все суда взяли курс на остров Баффина. Пока три китобоя Бернтсена вели промысел, Юхан Йорт, студент Юхан Рууд и остальные ученые брали пробы воды и планктона. Они сравнивали количество криля и другого планктона в сачке с состоянием моря, где время от времени встречались айсберги, а также с отчетами капитана Бернтсена о том, где именно они гарпунировали китов.

Дома Йорту тоже отдыхать не пришлось. Он выступил с инициативой создания новой коммерческой китобойной компании, а также предложил провести техническое усовершенствование жироварен. Китобойная компания должна была работать в норвежских водах, где намечался новый подъем промысла. В новом 1924 году Стортинг принял решение вновь раздавать концессии на китобойный промысел вдоль побережья Норвегии. Целью этого решения была поддержка норвежских китобоев в их контактах с британскими колониальными властями. Государственный промысел в конце Первой мировой войны продемонстрировал, что и вдоль побережья Норвегии еще водились киты, и протесты рыбаков прекратились.

Еще в октябре 1923 года Йорт написал в министерство торговли, чтобы предупредить о готовящемся запросе на разрешение промысла со станции на побережье Мёре. Кроме того, это письмо было подписано еще одним партнером — предпринимателем Хансом Халворсеном, другим зятем Йорта, крупным акционером китобойной компании «Аукра Вал». Они подчеркивали, что будут сочетать коммерческий промысел с научно-техническими работами. Разрешение было получено. Союз норвежских китобоев написал специальное письмо в министерство торговли с просьбой поддержать этот запрос.

Китобойная станция была основана в Нюхамне, на острове Госсен в коммуне Аукра. Промысел начался в феврале 1925 года. Расположение в норвежской деревне способствовало созданию совсем иной среды, нежели в дикой Антарктике. Дочь одного из рабочих фабрики впоследствии рассказывала, что ей нравилось ходить на станцию Нюхамна, нарядившись в белые чулки и лаковые туфли. «А затем мы бежали на разделочную площадку — шлеп, шлеп, шлеп — так, что все вымазывались в крови. Моя мама совсем не разделяла нашего восторга, ведь у нее не было стиральной машины»²⁵. На станции работали местные жители, и, возможно, поэтому здесь никогда особо не возражали против китобойного промысла.

С самого начала промысловая станция стала базой для научных экспедиций группы Йорта из Университета Осло, сначала на «Михаэле Сарсе» в 1924 году, затем — на более мелком моторном боте «Морильд». Помимо промысловой станции, открыли также техническую испытательную станцию. «Йортен», как ее называли в деревне, представляла собой двухэтажное здание. Под руководством Юхана Йорта здесь испытывали новые методы рафинирования китового жира. Большие надежды возлагали на выварку молотого китового сала в вакуумном контейнере.

Йорт был членом правления и владел несколькими акциями научно-технической компании «Форсоксдрифт». Помимо него, акционерами являлись многие крупные норвежские китобойные компании. Восемь разных патентов стали результатом деятельности этого опытного предприятия; все надеялись, что вакуумную выварку возьмут на вооружение крупные жироварни в Южном Ледовитом океане. Однако этого не случилось.

Ивер Эйкрем, выросший по соседству, помнил, что «Йортен» был напичкан лентами-транспортерами и тяжелыми машинами, которые никогда не работали. «Я много раз бывал в “Йортене”, но никогда не видел, чтобы они что-то там производили. Думаю, что все это было сплошным фиаско. Наверное, Йорт пытался там ставить свои опыты»²⁶.

Промысловая станция действовала тринадцать лет, за это время сменилось несколько ее руководителей. Добычу составляли в основном сельдяной полосатик и сейвал. В Нюхамну притащили и несколько синих китов. Однако показатели промысла на побережье Норвегии оставались незначительными по сравнению с Южным Ледовитым океаном. Там китобои в 1920-е годы пробовали новые, революционные методики промысла. Если бы они добились успеха, то гипотетическая возможность, о которой говорил Юхан Йорт обеспокоенным членам британской комиссии, — китобойный промысел в открытом море на всей прибрежной территории вокруг антарктического континента — стала бы реальностью.