О милосердии

1

Дорогой Луцилий, ты спрашиваешь меня, где же Промысел, который управляет миром, если добрых людей постигают несчастья? Хорошо было бы разобрать это в более обширном сочинении и доказать, что провидение заботится обо всем и что боги принимают участие в людских делах. Но так как ты желаешь, чтобы я от общего отделил частное, постараюсь здесь разрешить только один из многих спорных вопросов — вопрос, справедливы ли боги. Это не составит для меня большого труда.

Не стану распространяться о том, что такая великая вещь, как вселенная, не может не иметь своего управителя; что правильный ход светил не есть дело случая, потому что случайно возникшее часто сталкивается и смешивается. Напрасно также говорить, что как множество различных вещей в море и на земле, так и миллионы ярко светящих быстро бегущих звезд в путях своих опираются на вечный мудрый закон. Что материя, лишенная законов в самой себе, не могла бы достичь такого порядка; что случай не мог бы создать такого равновесия, в силу которого тяжелая, неподвижная масса земли спокойно смотрит на мимо идущее небо. Что не слепая случайность создала моря — самые глубокие места земли, — моря, дающие орошения странам и не изменяющие своего вида, несмотря на массу рек, впадающих в них. Случай не мог бы устроить так, что из малого семени вырастает громадное дерево. Даже ливень, гроза, пламя огнедышащих гор, землетрясение и все тому подобные неожиданные для нас и, на наш взгляд, неправильные явления имеют свои законы. Всему есть причина: и теплому течению морей, и внезапному образованию островов в океане, и другим чудесам, которые возникают во многих местах земли. Кто поверит, например, что приливы и отливы морей, когда берега то обнажаются от воды, то вновь покрываются ею, — дело слепого случая? Разве не в силу влияния луны на океан уровень морей в известный час то повышается, то понижается? Однако, об этом речь впереди. Ты, собственно говоря, ведь в существами Промысла не сомневаешься, но только жалуешься на его несправедливость.

Постараюсь примирить тебя с богами, которые к добрым всегда добры. Самой природой так устроено, что добро не может вредить добру. Добрый человек связан с богом дружественными узами добродетели. Впрочем, такой человек не только друг богу, но он его родня, его подобие. Добрый только временно разлучен с богом, он — его ученик, подражатель, его истинный сын. Бог — его мудрый отец, строго ведущий его к добродетели. Такого человека бог воспитывает как суровый отец. Если мы видим, что иной раз достойные и угодные богам люди страдают и трудятся в поте лица, между тем как дурные распутничают и предаются наслаждениям, то не мешало бы нам помнить, что и нас в сыновых радует скромность, а в слугах забавляет вольность, что мы воспитываем в строгости и терпении тех и поощряем дерзость этих. Так надо тебе помышлять и о боге: человека блага он не балует, но посылает ему испытания, укрепляет и готовит его для себя.

2

«Почему добрым на их житейском пути встречается так много зла?» Для хорошего человека нет зла. Ведь противоположности не смешиваются. Как все реки, и все дожди, и вся сила целебных источников не может изменить и даже ослабить вкус воды в море, так и удары злой судьбы не в состоянии изменить душу сильного. Он всегда тверд в своих убеждениях, и, что бы ни случилось с ним, все служит ему во благо. Он сильнее внешних обстоятельств. Конечно, я не хочу этим сказать, что такой человек безразлично относится к дурным вещам: напротив, он старается преодолеть всякое зло; он стойко держится против превратностей судьбы; во всем же остальном он спокоен и миролюбив. На всякого рода невзгоды он смотрит как на упражнение. Такой человек всю жизнь свою проводит в честном и полезном труде, с любовью принимает он на себя и несет всякую возлагаемую на него обязанность даже и тогда, когда таковая сопряжена с опасностью для его жизни. Разве праздность не наказание для трудолюбивого? Мы видим, что атлеты всегда борются с самыми сильными людьми; делают это они для того, чтобы еще больше укрепить себя, и от своих учителей требуют, чтобы те, борясь с ними, употребляли бы всю свою силу. Они сносят удары и броски. Когда они не могут найти равного себе по силе человека, они вызывают на борьбу нескольких охотников. Добродетель слабеет, когда у нее нет противника. В терпении испытывает она свою твердость и силу. Хорошие люди не должны бояться трудов и несчастий, не должны жаловаться на судьбу. Надо, чтобы все в жизни служило им к добру или, по крайней мере, чтобы они на все смотрели как на добро. Дело не в том, какова поклажа, а в том, как ее снести.

Разве не заметно, насколько по-разному воспитывают детей отец и мать. Первый с малых лет приучает их к труду, не дает им отдыха даже в праздники, часто доводит их до поту, а иногда и до слез. А матери, наоборот, балуют их, заботятся о том, чтобы они никогда не плакали, не печалились и не трудились. Так и бог: с хорошими людьми обращается как строгий отец, проводит их через труды, болезни и несчастья, чтобы они вполне окрепли. Неженка, благодаря тому что все время предается праздности, ослабевает; не только работать ему трудно, но даже пошевелиться тяжело. Счастье тогда можно назвать прочным, когда оно окрепло под ударами судьбы. Что ж удивительного, если бог, который так любит добрых и так хочет сделать их совершенными, посылает им в удел испытания, чтобы они закалились в них? Богам приятно бывает глядеть на великих людей, когда они борются с несчастием, и в этом нет ничего необыкновенного: ведь и нам доставляет удовольствие смотреть на смелого юношу, когда он бесстрашно закалывает своим мечом нападающего на него зверя или смело встречает разъяренного льва. И чем отважней, чем искусней боец, тем большее удовольствие испытываем мы от такого зрелища. Конечно, подобные мелочи, подобная детская игра человеческого легкомыслия не могут интересовать богов. Но когда человек, подобие бога, ведет борьбу со злой судьбой, являющейся следствием его же поступков, это вполне достойно их внимания!

Что может быть прекрасней на земле для очей Юпитера, чем Катон, стоящий твердо и непоколебимо среди своих злополучных, в конец разбитых сообщников? «Пусть все падет пред могуществом единого владыки; пусть легионы наводнят собою страны, а корабли — моря; пусть полчища Цезаря обложат стены городов — Катон не преклонится! Одно движение руки — и он свободен! Наконец-то его славный меч, даже не запятнавший себя во время междоусобной войны, даст ему свободу, свободу, к которой так сильно стремилось государство и которой, увы, не суждено было достичь ему. Реши же, дух мой, давно задуманное дело: исторгни себя из мира сего! Петрей и Юба, обнажив свои мечи, поразили друг друга. Мужествен и прекрасен их поступок, но нам он не под стать. Катону ли просить кого-либо о смерти иль о жизни?» Без сомнения, радовалось сердце богов, когда увидели они, как такой человек, как Катон, вонзил меч в свою честную грудь, вынул из нее внутренности и испустил священный свой дух, которого меч не мог коснутся. Да, такая кончина приятна была богам, потому что Катон был человеком весьма строгим к себе и снисходительным к другим. Он при жизни своей наставлял на путь истины заблудших, он обладал такой силой воли, что мог еще вести ученые занятия в свою предсмертную ночь. Но не сразу умер Катон: первый удар его не был смертельным, — очевидно, боги хотели испытать его мужество до конца, только второй удар мечом в грудь положил конец его жизни. Какой же решимостью надо обладать, чтобы вторично покуситься наложить на себя руки! Неужели же боги не любовались на своего питомца, уходящего из жизни столь великолепно? Такая смерть освящает человека, так как ее восхваляют даже те, которые боятся ее.

3

Теперь, в последующем изложении, я постараюсь показать, что то, что нам кажется плохим, в сущности, вовсе не плохо. Если для тебя что-либо тягостно, неприятно и противно, это не значит, что оно скверно. Поскольку оно или полезно другим, или служит ко благу целого, о котором боги пекутся более, нежели о части его. Далее: ничего худого не может случиться с человеком, желания которого согласны с законами природы. Судьба настолько добра по отношению к добрым, насколько последние добры к другим. Наконец, я хочу тебе показать, что тебе ни в коем случае не нужно жалеть человека блага. Ибо он может казаться несчастным, но не может таковым быть.

Неправда ли, весьма непонятно мое первое положение: может быть полезно для других то, чего мы для себя боимся и стараемся избегать. «Конечно, скажешь ты, — разве хорошо быть изгнанным из отечества, впасть в нищету, лишиться жены, детей и терпеть позор и поношение?» Если это кажется тебе странным, то также странным в твоих глазах должно быть то, что здоровье одних больных восстановляется прижиганием и операцией, а других усиленным постом. Но раз тебе понятно, что иному для выздоровления необходимо удалить больную кость, или разрезать жилу, или отнять нездоровый член организма, ты должен также понять, что некоторым полезно бывает несчастье. Часто то, к чему стремится человек и в чем видит свое благо, служит ему на гибель. Так, например, объедение, опьянение и другие подобные удовольствия действуют как яд. В ушах моих не перестает звучать одно из многих прекрасных изречений нашего Деметрия, недавно слышанное мной от него: «Всех несчастнее тот, кто не видал горя. Ибо такой не знает своих сил». Если человеку всегда все удается, то из этого не следует еще, что боги благосклонны к нему, напротив, они считают его недостойным одержать победу над судьбой, которая избегает трусливых и как бы говорит им: «Что мне в таком противнике, который при первой неудаче опускает руки? Стоит ли перед таким обнаруживать всю свою силу? Лишь пригрозить ему — и он уж обратится в бегство; его один мой вид приводит в трепет. Нет, я ищу себе соперника равного по силам: стыдно мне связываться с таким, который готов упасть от одного щелчка!» Гладиатору совестно вступать в борьбу со слабосильным, так как он знает, что там, где нет опасности, нет и славы. Так и судьба: она ищет сильных, могущих ей противостать, а остальных обходит. Чтобы выказать полную свою мощь, избирает она себе в борцы людей твердых духом. Непоколебимость Муция испытывает она огнем; честность Фабриция — лишениями; покорность Рутилия — изгнанием; храбрость Регула — пыткою; стойкость Сократа — ядом; мужество Катона — мечом. Только несчастье рождает истинное величие!

Думаешь ли ты, что Муций был несчастлив, когда, казня себя за собственное заблуждение, сжег свою руку в пламени жертвенника? Не считал ли он себя самым счастливым оттого, что, не будучи в состоянии победить царя врагов вооруженной рукой, обратил его в бегство рукой сожженной? Что же? Ему было бы лучше греть руку за пазухой у подружки?

Разве Фабриций был несчастен оттого, что успешно отразил и оружие Пирра, и богатства? Или оттого, что в свободное от службы государству время, он, почтенный триумфатор, сам готовил на своем очаге и питался травами и овощами своих полей, выкопанных собственными руками? Был бы он более счастлив, если бы пищей ему служили какие-нибудь рыбы с дальних берегов или дичь? Или если бы стал развлекать утомленный несварением желудок устрицами северных и южных морей и за столом ему подавали бы украшенные грудами плодов блюда со зверьем природного вида, убитым ценой жизни многих охотников?

Разве несчастен был Рутил оттого, что судили его такие судьи, которых и до сих пор еще проклинает потомство; оттого, что в ссылку шел он с более легким сердцем, чем возвращался оттуда; оттого, что только один он воспротивился желанию диктатора Суллы и навсегда покинул отечество, когда тот просил его возвратиться? «Пусть те, — говорит он, — которых ты, баловень счастья, оставил в Риме, любуются кровавыми потоками на форуме и кровью Сервилиевого пруда (где срывали одежды с жертв сулланских проскрипций); пусть восхищаются они сенаторами, шайками разбойников, рыскающих по улицам, и тем громадным числом римских граждан, которые все до единого были обезглавлены, несмотря на обещанную им безопасность. Пусть восторгается всем этим тот, кто боится изгнания!» Или может быть, счастлив был Сулла? Оттого ли, что мечом прокладывал себе дорогу к форуму? Что любовался на огрубленные головы консуляров и, не стесняясь, ставил официально, через квестора, в счет государственных расходов деньги, выданные им за содеянные убийства? И такие дела творил тот самый человек, который издал Корнелиев закон!

А Регул? Какой ущерб нанесла ему судьба, сделав образцом верности и терпения? Гвозди впиваются в плоть, измученное тело, как ни старайся лечь, ложится на рану, не сомкнуть раскрытых насильно глаз. Но чем сильнее страданье и чем тверже дух, тем больше слава! Жалел ли он, что за свою добродетель заплатил такой дорогой ценой? Поверь, если вернуть его в сенат, он снова высказал бы то же самое мнение. Быть может, по-твоему, счастливее был Меценат, который сетовал на свою любовь, вынужденный сносить ежедневные отказы своенравной жены. Сон бежал от очей его, и, чтобы заснуть, он баюкал себя то звуками отдаленной музыки, то шумом журчащего фонтана; чтобы обрести желанный покой и унять боль истерзанного сердца, он упивался дорогими винами и тешился различными забавами. И что же? Сон не шел к нему, он не засыпал на своем пуховом ложе, как и тот — на ложе пытки. Но Регулу утешением было то, что страдал он за благое дело; для него причина страдания имела больше значения, чем само страдание. Меценат же под гнетом счастья страдал, можно сказать, без причины. Я думаю, что люди еще не настолько подвластны порокам, и уверен, что много найдется таких, которые, если предоставить им выбор, предпочтут судьбу Регула судьбе Мецената. Кто согласен променять свое счастье на счастье Мецената, тот, хотя и молчит об этом, думаю, не откажется выступить и в роли Теренции.

Что ж, по-твоему, и Сократ скверно чувствовал себя, обязанный по приказанию государства принять яд — залог бессмертия? Плохо, видимо, было ему рассуждать о смерти вплоть до того мгновения, когда она пришла, плохо ощущать, как застывает кровь в жилах и замирает жизнь! Но разве он не был счастливее тех, кому подносят кубки с геммами, кому прислуживает кинед и евнух, подавая на золоте охлажденный снегом напиток. Они с болью изрыгают проглоченное вино, ощущая во рту вкус собственной желчи, он же испил яд радостно и свободно.

Про Катона сказано достаточно. Каждый согласится, что высшего счастья достиг тот, кого сама природа вещей сочла достойным сопротивляться страшным борцам! «Вражда власть имущих тяжела, — думала она, — пусть же он противостоит Помпею, Цезарю и Крассу. Тяжко быть побежденным ничтожеством в соискании должности: пусть же его превзойдет Ватиний. Трудно участвовать в гражданской распре. Так пусть же сражается по всей земле за благое дело столь же упрямо, сколь и безнадежно. Убить себя — трудный подвиг: а потому — пусть убьет себя! Зачем мне это? Чтобы все понимали: нет несчастья в том, чего я сочла достойным Катона!»

4

Беспечно наслаждаться дарами слепого счастья доступно и толпе или мелким душам. Великому мужу свойственно посылать под ярмо несчастия и беды людей. Кто вечно пользуется счастьем и ни разу не испытал страдания, тот знает жизнь только с одной стороны. Как признать тебя великим, если ты ни в чем не проявил своего величия? Допустим, что ты, чтобы стяжать себе славу, явился на Олимпийские игры. Но явился один. Венок ты получил, но победы не снискал. Не с отвагой поздравлю тебя, но с консульством или претурой: ты достиг титула и только. То же самое можно сказать о человеке достойном, которому отсутствие трудов не дало возможности проявить свои способности: «Ты несчастен, потому что не бывал несчастным. Без соперника совершил ты свой жизненный путь, и никто, не исключая тебя самого, не знает, на что ты был способен». Если хочешь узнать, к чему ты пригоден, испытай себя. Некоторые сами создают себе трудности, чтобы в борьбе с ними выказать свою доблесть, о которой в противном случае никто бы и не знал. Я уверен, что великим людям так же приятно бывает сражаться с превратностями судьбы, как храброму с врагом. Я слышал однажды, как мирмиллон Триумф жаловался, сколь редкими стали гладиаторские представления во времена Тиберия Цезаря: «Как жаль, что зазря пропадает мой цветущий возраст!»

Добродетель ликует при виде опасности; она стремится к цели и не думает о предстоящих ей страданиях, так как они — составная часть ее славы. Военные гордятся своими ранами и радостно показывают текущую кровь, пролитую в удачном деле. Из двух солдат, совершивших одинаковый подвиг, на раненого смотрят с бо́льшим уважением. Посылая людям возможность проявить храбрость и мужество, бог показывает этим, что заботится о них и желает их возвеличить, но путь к величию лежит в превратностях судьбы. Опытного пловца создает буря, а храброго солдата — война. Могу ли я знать, как перенес бы ты нищету, если весь свой век ты утопал в богатстве? Кто скажет мне, как бы ты встретил позор, поношение и ненависть черни, если до глубокой старости тебе все по некой необъяснимой склонности потакали во всем? Как знать, остался бы ты стойким душой после смерти детей, если все они у тебя живы до сих пор? Я видел, как утешал ты других, но хотелось бы мне посмотреть, утешил ли бы ты себя в своем горе, как перенес бы собственное несчастие?

Не бойтесь же, взываю к вам, того, что посылают нам бессмертные для укрепления нашего духа! Несчастье — случай проявить свою твердость. Жалки те, которые, как в сладкий сон, погрузились в свое счастье. Они подобны кораблю, лениво застывшему в спокойном море: все, что случится, неожиданно для них. Тяжким бременем ложатся на плечи невзгоды тому, кто не видал горя. Больно жмет ярмо непривычную шею. От одной мысли о ранах бледнеет новобранец; бывалый же воин равнодушно смотрит на собственную кровь: он знает, что без пролития крови не бывает победы. Стало быть, своим любимцам, тем, кого он одобряет, посылает испытания бог, в трудностях закаляет, упражняет, познает силы людей. Но не всех в одно время испытывает он; некоторых, еще не вполне окрепших для борьбы, он до поры до времени щадит. Без горя не прожить человеку на свете. Даже баловень счастья не минет своей чаши.

«Почему именно на людей лучших посылает бог и болезни, и несчастия?» А почему на войне самым храбрым поручают самые опасные дела? В ночную засаду полководец назначает отборных воинов. На разведку отправляет он надежных солдат и им приказывает задержать противника. Никто из назначенных на трудное дело не скажет: «Командир меня обидел», но каждый говорит: «Он правильно распорядился!» Пусть же и люди, на долю которых выпадает то, от чего трусливые и малодушные приходят в ужас, скажут: «Посредством нас бог показывает, что́ способен вынести человек».

Избегайте же роскоши и растлевающего счастья: под влиянием их дух человека ослабевает и, как хмельной, шатается из стороны в сторону, пока не натолкнется на что-нибудь, что напомнит ему о людской судьбе. Кто привык прикрываться от ветра прочными окнами, чьи ноги нежат постоянно сменяемые грелки, литого гибельным бывает даже слабое дуновение. Все вредно, что сверх меры, а потому опасно и чрезмерное счастье. Оно волнует умы, рождает пустые надежды и приводит человека к мрачному рубежу заблуждения и истины. Лучше постоянно бороться с несчастием, которое бодрит и укрепляет дух, нежели гибнуть беспечно в утехах чрезмерного счастья. Для воздержанного и трезвого человека смерть легка, а для упитанного обжоры она тяжка, ибо он рискует лопнуть.

Боги так смотрят на людей, как учителя на учеников: со способных и сильных требуют они больше, чем с тупых и слабых. Думаешь, лакедемоняне не любили своих детей? Однако, желая испытать их выносливость, они давали прилюдно сечь их. Во время бичевания отцы ободряли сыновей и, когда последние были уже совершенно измучены, уговаривали их принять еще несколько ударов. Удивительно ли после этого, что бог благородного человека воспитывает строго? На твердом оселке оттачивается доблесть! Не из жестокости иной раз до крови бичует нас судьба, но единственно с целью укрепить нас в трудной борьбе; ведь чем чаще мы боремся, тем сильнее становимся. Совершенней всех частей тела та, которую мы больше всего упражняем. Не должно страшиться ударов судьбы: пусть ими закалит она нас и сама научит, как с ней справиться! Человек, часто подвергавшийся опасности, в конце концов начинает презирать ее. Опытный моряк не ведает морской болезни; трудолюбивый землепашец приобретает сильные мускулы; бывалый воин верной рукой мечет свой дротик; ноги скорохода быстры и ловки. Дух, как и тело, крепнет от упражнений; чрез терпение становится он равнодушным козлу.

Примером в этом отношении могут служить бедные но храбрые в своей нищете и народы, обитающие за теми границами, за которыми заканчивается обеспечиваемый Римом мир, — германцы и разные кочевые племена, которые живут за берегами Дуная, где царствует зима, где небо всегда пасмурно. Живут они в жалких лачугах, крытых сверху, в защиту от дождя, соломой и листвой. Неплодородная почва дает им весьма скудное пропитание, а потому они принуждены охотиться за дичыо по обледенелым болотам. Не имея домов, для отдыха и ночлега располагаются они где придется; пищу себе добывают собственными руками и почти без одежды живут в суровом климате. По-нашему, это незавидное житье. И что же? Несчастливы они? Ничуть. Так живут весьма многие народы. Привычка — вторая натура; благодаря ей мы по доброй воле делаем то, что вначале делали по принуждению. Не удивляйся же, что сильные люди, чтобы закалить себя, подвергаются трудам и лишениям. Дерево, которое часто треплет ветер, крепко держится в земле; оно сопротивляется напору ветра, а потому и глубже пускает свои корни; растение, взросшее исключительно под влиянием теплых лучей солнца, не может приобрести настоящей силы. Итак, человеку мужественному полезно бороться с превратностями судьбы; от борьбы с ними он становится еще выносливее, еще отважнее и равнодушно глядит на то, что кажется плохим лишь плохо способному терпеть.

5

Прибавь еще следующее. То непреложное обстоятельство, что лучшие из людей трудятся и, так сказать, служат в войске, является благом для всех нас. Бог задается той же целью, что и мудрец, а именно — показать людям, что все, чего они обычно боятся или чем желают обладать, в сущности, ни хорошо, ни плохо. Разумеется, что он посылает только добрым — должно быть хорошо, а что только злым — худо. Слепота, следовательно, была бы злом, если бы поражала собой глаза тех лишь людей, которых следовало бы ослепить. Так пусть же лишатся зрения Аппий и Метелл! В богатстве нет добра, а потому пусть им владеет и сводник Элий, чтобы люди видели, что деньги, посвящаемые ими в храмы, могут находиться и в притоне. Если бог захочет до последних пределов унизить какую-либо из желанных людям вещей, он отнимает ее от лучших и передает в руки самых позорных.

«Но разве справедливо, когда честного человека и увечат, и распинают, и в тюрьму сажают, между тем как какой-нибудь негодяй роскошествует и наслаждается жизнью?» Если это несправедливо, то несправедливо также и то, что храбрые мужи берут в руки оружие, терпят на войне голод и холод и, презрев раны, становятся перед валом, чтобы отразить врага, в то время как профессиональные развратники живут спокойно в городе. Что беспорочные девы должны просыпаться ночью и становиться на служение в храме, между тем как публичные женщины спят глубоким и спокойным сном. Труд зовет к себе лишь самых лучших. В то время как ничтожные людишки шатаются без дела по Марсовому полю или пьют в кабаках и коротают время в обществе тунеядцев, сенаторы часто целый день проводят в заседании.

И так происходит во всей этой огромной, именуемой миром республике: наиболее достойные трудятся, налегают на работу и на самих себя. И не из-под палки фортуны они это делают, нет, но следуют за ней по собственной воле, равняют свой шаг с ее шагом, а если бы знали, куда она движется, то побежали бы вперед. Мне снова кажется, что слышу вдохновенный голос нашего отважного Деметрия. «Только тем недоволен я, бессмертные, — сказал он как-то, — что вы не открыли мне заранее вашу волю: я бы сразу пришел туда, куда меня теперь зовут. Хотите отнять детей? Берите: я для вас их и воспитывал. Нужна какая-либо часть моего тела? Извольте: не много даю, ведь скоро и весь буду ваш. Хотите лишить меня дыхания жизни? Не буду противиться возвратить вам ваше же даяние. Словом, чего не потребуете вы у меня, все отдам с удовольствием. Жаль только, что мне не известны ваши желания, а то бы я заранее их предупредил. Зачем отнимать? Все и так ваше. Впрочем, отнимать — значит брать насильно, а я ведь все отдаю сам, добровольно».

Ничто не совершается вопреки моему желанию. Я не рабствую божеству, но соглашаюсь с ним. Его воля — моя воля, тем более что я знаю: все происходящее происходит по раз навсегда определенному закону. Нас вперед ведет судьба, и с самого рождения уже решено, что с нами будет. Отдельные факты связаны между собой как следствие с причиной. Целое с частным соединено длинным рядом причин. Поэтому, что бы ни произошло с нами, мы должны переносить это терпеливо. Ничто не возникает в силу слепого случая, но все вытекает из закона необходимости. Заранее определено, что́ тебя обрадует и что́ опечалит. Правда, во многом разнится жизнь отдельных лиц, но сущность ее одна: мы сами преходящи и все, что наше, также преходяще. А потому к чему жаловаться и роптать? Нас для этого готовили. Тело наше принадлежит природе, поэтому пусть она делает с ним, что ей угодно. Будем же всегда довольны и храбры: ведь ничего своего потерять мы не можем. Человеку добра надлежит предаться воле фортуны. Большое утешение для нас то, что не одним нам предназначена смерть, но вся вселенная подпадает этой участи. Не только нам предстоит жить и умереть, но и самим богам; и для них, и для нас это неизбежный путь. Всемогущий творец и правитель вселенной подчиняется законам, им же самим написанным. Повелел однажды — повинуется всегда.

«Но почему бог, определяя каждому удел, был так несправедлив, что на добрых возложил и бедность, и болезнь, и несчастье?» Художник для своих произведений пользуется тем и другим веществом, но сущности его изменить не может. Все держится в силу необходимости и все составляет нераздельное целое. Сонливые умы, жизнь которых — дремота, сотканы из лени, сильный — в полном смысле этого слова — человек обязан своей силой непреклонной судьбе. Правда, для него не ровен будет путь жизни: не раз обратится он вспять и не раз вернется, немало бурь придется ему претерпеть. Зато в этих бурях научится он управлять своим житейским кораблем. Ему назначено плыть против течения судьбы: много тяжелого горя натерпится он. Его дорога лежит по камням и ухабам, он сам должен будет срыть и засыпать все препятствия. Золото испытывается огнем, а добродетель — бедой. Труден путь добродетели и лежит высоко!

Что же ответил на эти слова тот проставленный высокородный юноша? «Прекрасно! Всхожу на колесницу. Стоит увидеть все это, даже если придется заплатить падением. Бог не перестает запугивать отважную душу:

Тогда отвечает ему Фаэтон: «Так впрягай же скорей колесницу! Твои страшные слова лишь разжигают мое нетерпенье: хочу твердо встать там, где колеблется сам бог Солнца». Ленивые и низменные души любят путь спокойный; доблесть стремится ввысь.

6

«И все-таки зачем бог допускает, чтобы с хорошими людьми случалось несчастие?» Нет, не допускает. Бог честного человека избавляет от всего дурного. Высоконравственным людям чужды позор, преступления, злые мысли, своекорыстные намерения, зависть к чужому добру и другие подобные пороки. По-твоему, может быть, и имущество добродетельных людей должен беречь бог? Но нажитое добро они сами мало ценят. Демокрит не захотел быть богатым: он считал богатство обузой для благородного ума. Вот видишь, иной раз бог и хорошему человеку посылает то, чего тот сам к желает.

«Но часто добродетельный лишается детей». Конечно. Однако ведь настанет время, и сам он умрет. «Его ссылают на поселение в чужие края!» Так что ж? Когда-нибудь покинет же он раз навсегда свое отечество. «Его умерщвляют». Пускай. Нередко такой человек и сам лишает себя жизни. «Честные люди часто терпят лишения». Да. Они и рождены для того, чтобы служить примером другим и учить их терпению.

Представь себе, что бог говорит так: «Что можете иметь против меня вы, любящие справедливость? Некоторых окружил я мнимыми благами и гордых ввел в заблуждение, погрузив их в долгий обманчивый сон; я украсил их золотом, серебром и слоновой костью. Но не в этом истинное благо. Если бы вам удалось увидеть тех, которых вы считаете счастливцами, в их настоящем виде, то открылись бы пред вами и их несчастье, и нечистота, и бесстыдство. Они, как и стены их домов, окрашены только снаружи. Их счастье лишь тень счастья. Пока хорошо им живется, они блестят и роскошью своей вызывают удивление в других; но раз постигнет их неудача, тотчас обнаруживается, какая ужасная грязь таилась под покровом внешнего блеска! Вам я дал нетленные блага. Чем сильнее будете любить их, чем пристальнее станете присматриваться к ним, тем бо́льшую цену получат они в ваших глазах. Я внушил вам презрение и отвращение к страстям. Извне вы не блестите; ваше благо — внутри вас. Так, миропорядок презирает все внешнее, находя удовлетворение в созерцании самого себя. Все наилучшее вложил я в вас. Не нуждаться в счастье — вот ваше счастье».

«Но они терпят много горя, много трудов и подвергаются различным ужасам!» — «Этого я не мог отвратить от вас, а потому против всех несчастий дал вам оружие: сносите же их мужественно! В этом отношении вы стоите выше бога: он — вне всех зол, вы — над ними. Презирайте бедность: всякий имеет больше, чем было у него, когда он родился. Презирайте боль: или ей, или вам наступит конец. Презирайте судьбу: ваш дух ничем не может она умертвить. Презирайте смерть: она — или всему предел, или откроет вам новую жизнь.

Прежде всего я позаботился о том, чтобы никто не мог насильно удержать вас. Всегда открыт выход. Не хотите сражаться — можете обратиться в бегство. Поэтому я устроил так, чтобы из всех необходимых вам вещей самой легкой была смерть. Душу поместил я таким образом, что она может свободно отлететь прочь. Оглянитесь кругом — и вы увидите, какой короткий и удобный путь ведет к свободе. Выход из жизни не сделан для вас таким же долгим, как вход в нее. Если бы человек так же долго умирал, как медленно рождается, то, воистину, судьба имела бы большую власть над вами! Каждое мгновение и любое место могут вас научить, как легко отказаться служить природе и возвратить ей ее подарок. У алтарей, во время торжественных жертвоприношений, когда возносятся моления о продлении жизни, можете учиться вы смерти: от незначительной раны, как сноп, падают могучие тела быков; удар руки человеческой повергает на землю самых сильных из них; вот тонкое лезвие ножа пересекает жилы и связки, соединяющие шею с головой, и валится огромная туша! Жизнь не глубоко сидит. Чтобы прекратить ее, нет нужды мечом наносить себе тяжкие и глубокие раны. Смерть очень близко. Чтобы обрести ее, незачем далеко ходить, везде она к нашим услугам. То, что собственно называется смертью, то есть разлука души с телом, совершается так скоро, что и почувствовать не успеешь. Петля ли стянет шею, вода ли заполнит собой легкие, разобьется ли кто, стукнувшись головой оземь, пламя ли, охватив со всех сторон, прекратит дыхание, — что бы ни случилось, наступит быстро. Не стыдно вам? Так долго боитесь того, что длится только миг!»