О, мой ангел…

1

— Люди, вы совсем свихнулись! — с усилием прохрипел Оуэн Дж. Прескотт, чувствуя, как на шее у него все туже и туже затягивается узел. Толстая веревка глубоко врезалась и в запястья. Он с трудом удерживал равновесие, стоя на скользком капоте автомобиля. Еще пару минут назад он и представить себе не мог, что такое с ним случится. Неужели в свои тридцать три года ему придется распрощаться с жизнью и болтаться на дубовом суку по прихоти каких-то цыган? Обступив машину, они размахивали руками и что-то горланили на непонятном языке.

Толстяк, который накинул на его шею веревку, вдруг замолчал и отошел в сторону. У Оуэна мелькнула слабая надежда, что его оставят в покое. Надежда усилилась, когда он увидел, что и остальные цыгане вскоре отвернулись и перестали обращать на него внимание. Уф, даже петля на шее ослабла.

Из всех способов отправиться к праотцам подобный был самым неаппетитным. Он предпочитал совсем иной сценарий расставания с грешной землей: ему виделась постель под черными простынями, а на ней девица с крутыми бедрами и длинными золотистыми волосами. Она шепчет со шведским акцентом ласковые слова ему, остывающему в ее объятиях с широкой улыбкой на лице, которую старик Харви из местного похоронного бюро ничем не смог бы удалить…

Оуэн заметил, что мужчины, хотя и продолжали стоять, сгрудившись у машины, вроде бы забыли о нем. Если все же удастся освободиться, он сразу сообщит о том, как с ним поступили на ранчо Кондратовичей, и уже к вечеру все их семейство будет взирать на мир сквозь тюремную решетку. Городок Кроу Хед, что в Северной Каролине, славился в штате не только живописными холмами, чистым воздухом, журчащими ручейками, но и сердечным гостеприимством. Однако сейчас красоты природы выглядели весьма мрачно.

При виде приближавшейся к ним процессии женщин мужчины загалдели громче и стали энергичнее размахивать руками. Вдруг гомон затих, и все повернули головы туда, откуда явственно слышался стук копыт. Цыганки сбились в кучу, подхватив детей, цеплявшихся за подолы широких цветастых юбок своих мамаш, а мужчины, придерживая руками засаленные шляпы, двинулись к дороге.

Топот раздавался все громче. Наконец из-за поворота показался бешено мчавшийся вороной жеребец. Взмыленный, весь в пене от сумасшедшей скачки, он остановился неподалеку от людей и машины. Казалось, это животное вырвалось из самого ада. Даже до Оуэна донеслось горячее дыхание лошади. Он инстинктивно отступил назад и сразу же ощутил, как туже затянулся узел на горле. Взгляд его, обращенный на жеребца, не сразу заметил женщину, сидевшую на неоседланном красавце. Сердце Оуэна невольно дрогнуло. Женщина была потрясающе хороша. Она напоминала ему дикарку, спустившуюся с гор: огромные, блестящие, как антрацит, глаза, длинные волосы, шалью покрывавшие плечи, полураскрытый рот, алый, будто свежая, только что снятая с грядки клубника. Цветастая юбка широкими складками живописно ниспадала с бедер, оставляя открытыми маленькие ноги с ярко-красными ногтями. Сердце Оуэна забилось толчками и, казалось, готово было выскочить из груди. К черту блондинку с ее шведским акцентом! Она отдавалась мне без борьбы, хотя и представлялась сущим ангелом смерти, подумал Оуэн, забыв, что по-прежнему торчит на капоте с петлей на шее.

Надя Кондратович натянула поводья и криво улыбнулась отцу и остальным родичам. Она случайно узнала, что тут творится, и, бросив все, помчалась, чтобы предотвратить глупейший самосуд. Улыбка исчезла с ее лица, когда она разглядела здоровенный синяк под правым глазом родителя.

— Что здесь происходит, папа?

Милош, заметив голые ноги дочки, нахмурился. Она поймала его строгий взгляд и, к разочарованию Оуэна, поправила юбку. Милош довольно кивнул и заговорил.

— По-английски, папа, ведь ты же в Америке, — перебила его Надя.

— Вот этот гаджо желает поплясать на ветерке.

— Что еще за гаджо?! — возмутился Оуэн. Ему было неизвестно значение этого слова, которое звучало так противно.

Надя посмотрела на молодого мужчину, стоявшего на капоте машины ее дяди Занко. Даже с петлей на шее он выглядел невозмутимым, гордым и… красивым. Его подбородок был вскинут, а глаза сверкали гневом.

— Гаджо, — сказала она, — это человек, в жилах которого нет ни капли цыганской крови.

Оуэн кивнул, но не изменил вызывающего выражения лица. Он пристально смотрел на очаровательную амазонку, восседавшую на великане вороном. Эта маленькая красавица с черными очами, кипевшая жизненной энергией, была здесь единственным существом, способным его слушать и понимать. Вероятно, она и прискакала сюда, чтобы выяснить причину конфликта.

— Значит, если я не цыган, то меня следует вздернуть?

Надя улыбнулась.

— Они даже не думали об этом.

От ее улыбки он чуть не потерял равновесие. В ней было столько доброжелательства и… затаенной грусти. Улыбнувшись в ответ, Оуэн повернулся так, чтобы девушке стали видны и его связанные руки. Он посмотрел на Надю еще раз, стараясь обратить ее внимание на веревку, которая тянулась от его шеи к дубовому суку над головой.

— Если они не собираются меня вешать, то почему они относятся ко мне, как к пинате?

— К пинате? — переспросила Надя.

— Именно. Пината — это игрушка из папье-маше, ее вешают на дерево или на какой-нибудь крючок.

Девушка в недоумении нахмурила лоб.

— Объясняю еще раз. В пинату кладут конфеты, какие-нибудь сладости или маленькие сувениры. Стоит ее сломать, как они дождем сыпятся оттуда. Дети бывают в восторге.

Он ухмыльнулся, увидев, как загорелись глазенки у четырех маленьких цыганят, державшихся за подол матери. Конечно, кто же не понимает слова «конфета»?

— Если вы убедите своего отца и его друзей освободить меня от этих пут, обещаю привезти вам самую большую пинату, какую только смогу найти.

Взглянув на сияющие детские лица, Надя громко рассмеялась, но потом с сомнением покачала головой.

— Вряд ли я приму твое предложение.

— Почему? — удивился Оуэн. Конечно, пината — это откровенная взятка, но как иначе привлечь на свою сторону молодое поколение табора и тем самым обрести свободу?

— Потому, что это будет обман.

— Кого же я обманываю?

— Себя самого.

Надя посмотрела на отца, на трех своих дядей и двух братьев. Позже выяснилось, что у нее их целых четыре.

— Они и не собирались тебя вешать. Просто хотели нагнать страху. Когда я прискакала, они спорили между собой, основательно ли ты напуган или нет. — Девушка мягко улыбнулась. — По твоему виду не скажешь, что тебе страшно.

Милош, скрестив руки на груди, внимательно наблюдал за дочерью.

— Но ты же не знаешь, что он сделал, — хмуро сказал отец.

— Ну и что же он натворил?

— Он обозвал твоих теток Цолу и Сашу плутовками и обманщицами.

Милош рассерженно ударил себя в грудь, а вслед за ним и его братья Рупа, Занко и Юрик.

— Барон собирался пристрелить его за это, но ты не разрешаешь применять здесь оружие, — сказал Юрик. — Поэтому мы решили связать его.

— Дюк Эллингтон призывал не убивать живую душу, — закричал Оуэн.

Губы Нади тронула легкая улыбка. Среди присутствовавших вряд ли можно было сыскать поклонников джазовой музыки или знатоков ковбойских фильмов.

— Мой отец, — сказала она, — скорее, знает Джона Вейна, а не Дюка Эллингтона, мистер?..

— Прескотт, — он чуть поклонился. — Оуэн Прескотт.

— Прескотт? — Надя прикусила нижнюю губу. — Я слышала о дающем ссуды под залог недвижимости, то бишь ипотечном банке Прескоттов, фирме, торгующей хозяйственными товарами, которая принадлежит Прескоттам. По-моему, есть еще строительная компания, а также мукомольное предприятие Прескоттов. Ты относишься к каким из них?

Оуэн щелкнул каблуками и попытался было низко поклониться, однако сделать это ему помешала веревка на шее.

— К вашим услугам, мэм, — любезно ответил он. — Хотелось бы знать, с кем имею честь беседовать в этот замечательный летний день?

— Надя Кондратович, — прошептала она чуть слышно и при этом сильно побледнела. Затем повернулась к сородичам и, нарушая правила приличия, замахала руками и что-то громко закричала на непонятном языке.

Спустя минуту или две Оуэн вздохнул свободно. Петля соскользнула с его горла, и руки были развязаны. Без посторонней помощи он спрыгнул на землю. Первое, что он сделал, — отряхнул свои штаны от пыли.

— Мне известно, что ты и твое семейство — люди в Кроу Хеде новые и еще не знаете как следует наших традиций. — Он посмотрел на Надю, поправляя воротник белой рубашки с короткими рукавами. — Мы ценим гостеприимство, а как назвать ваше поведение?

Надя побледнела еще сильнее.

— Мистер Прескотт…

— Надя. — Ему понравилось произносить ее имя. Оно, как льдинка, соскальзывало с языка. Его вообще привлекало все иностранное и экзотическое. — Мое имя Оуэн.

Надя робела так обращаться к нему. В принципе город Кроу Хед должен был бы называться Прескоттом, Прескоттвилем или, наконец, Прескотт-тауном. Отлитая в бронзе статуя генерала армии конфедератов Джереми Прескотта украшала центральную площадь этого города. Он восседал на поднявшейся на дыбы лошади, а вокруг простирался цветник, занимавший целых пол-акра. Почти каждое сооружение в городе носило имя Прескотта, включая здание ипотечного банка. Ранчо Кондратовичей было под его опекой, а Оуэн Дж. Прескотт мог лишить их этого владения одним росчерком пера.

— Мистер Прескотт…

— Оуэн, Надя, Оуэн. — Он подарил ей свою самую ослепительную улыбку.

Надя с усилием проглотила комок в горле.

— Хорошо, Оуэн. — Она сурово посмотрела на двух своих теток. — Цола и Саша! Чем вы занимались в городе?

Оуэн оглядел женщин, стоявших поодаль, и попытался определить, кто из них Цола и Саша, но ему это не удалось. На лицах цыганок было написано одинаковое безразличие с примесью горделивого упрямства.

— К вашему сведению, любезная Надя, именно те, кого вы называете Цолой и Сашей, продали моей тетушке Верне целый ящик бутылок с обычной водой, уверяя ее, что это эликсир молодости.

Надя что-то невнятно пробормотала порусски и стала молить Оуэна о прощении. Вся многочисленная родня, которая когда-нибудь сведет ее с ума, даже не представляет, чем пришлось пожертвовать Наде, чтобы вывезти их в Соединенные Штаты. Она терпеливо, по нескольку раз на день, просила их соблюдать здешние законы, учить английский и избегать неприятностей. Но оказывается, ее воспитательная деятельность не принесла нужных плодов.

— Цола и Саша! Куда вы девали полученные деньги?

Вперед вышла женщина, выглядевшая лет на сорок.

— Половина в кармане, а остальное в нашем пузе, — невозмутимо призналась тетка Саша.

— Сколько же вы истратили на еду?

— Пятьдесят восемь американских долларов, — сказала другая, по всей видимости Цола.

Жеребчик нервно дернулся, когда Надя натянула поводья. Ослабив их, девушка с минуту гладила животное по шее, успокаивая его.

— Немедленно верните остаток мистеру Прескотту и извинитесь. Я возмещу то, что вы истратили, и надеюсь, он не возбудит против вас дела.

Она оглядела собравшихся.

— Не могу не сказать о вас, мужиках, — произнесла она с грустью. — То, что вы натворили, — очень серьезная ошибка. Не сомневаюсь, что вы не собирались привести свою угрозу в исполнение, но что бы случилось, окажись у мистера Прескотта слабое сердце? Он бы умер от страха! — Она вгляделась в лица притихших мужчин. — А за попытку убийства вас всех засадят в каталажку. — Увидев в глазах родственников раскаяние, она немного смягчилась. — Перед тем как снова выкинуть какую-нибудь глупость, подумайте о своих женах и детях, которые лишатся вашей поддержки. Им будет не до танцев, они не смогут спокойно засыпать при свете звезд в объятиях любимых. — Она посмотрела на Оуэна. — Я готова возместить потери вашей тетушки и принести ей извинения за всю мою семью. Ну а вам всегда будут рады на ранчо Кондратовичей. Уверяю, что в следующий раз Оуэна Прескотта встретят здесь с распростертыми объятиями.

Она оглядела табор и не заметила никого, кто бы отрицательно отнесся к ее словам. Обласканный Оуэн не настаивал на наказании, однако выразил сомнение, способна ли Надя внести нужный залог, если всю ее родню отправят за решетку. Единственное, с чем не могла смириться цыганская душа, — это потеря свободы.

Оуэн пристально посмотрел на Надю и, найдя, что его слова произвели нужный эффект, покачал головой в знак согласия. Он не требовал от этого ангела каких-либо извинений. Она не сделала ничего плохого.

Когда же Цола и Саша подошли к нему и вручили смятые долларовые купюры и серебро, он почувствовал себя так, словно сам их обокрал. Глядя на широко раскрытые глазенки детей, он вспомнил, что, по словам Саши, половина денег была потрачена на еду. Сколько же продуктов можно было купить на те сто двадцать долларов, добытых их матерями с помощью обмана у его семидесятидвухлетней тетушки?

Надя заметила его колебания.

Оуэн стыдливо засунул деньги в карман, подумав, что тетя Верна могла бы купить море эликсира молодости и ни на цент не обеднеть. Их счет в Прескоттбанке равнялся цифре со многими нулями, а тут ему навязывали какие-то жалкие гроши.

— Спасибо, — растерянно пробормотал он, обращаясь к Цоле и Саше. Еще совсем недавно. Оуэн был полон желания предать суду весь табор Кондратовичей, а сейчас уже благодарил членов их семейства. Он посмотрел на Надю.

— Может быть, мы…

— Никаких может быть, Оуэн. Будьте любезны вернуть своей тете деньги вместе с нашими извинениями.

Надя грациозно соскочила с лошади и оказалась рядом с Оуэном, у которого кровь мощными толчками запульсировала в теле, тем более что взметнувшаяся при ее движении цветастая юбка обнажила на миг загорелые, прелестной формы ножки.

— Если ты согласишься зайти в мой дом, я вручу тебе недостающую сумму. — Надя кивнула головой в ту сторону, где, по всей вероятности, находилось ее жилище.

Оуэн увидел вдалеке небольшой аккуратный беленький домик, рядом с которым стоял старый сарай.

— Не вижу особой нужды, — сказал он нерешительно. Ему очень не хотелось брать у нее деньги, однако сама хозяйка беленького домика вызывала чрезвычайный интерес. Оуэн внимательно оглядел ее: на безымянном пальце левой руки обручального кольца нет, зато другие были унизаны золотыми перстнями. И правая рука тоже была в кольцах. Значит, решил он, она не замужем. Любая женщина, имеющая супруга, непременно носит этот маленький символ замужества.

— Я обязательно должна вернуть твоей тетке деньги. Это дело семейной чести.

Надя заметила, как пристально он смотрит на ее руки, и быстро спрятала их в складках юбки. Она знала: обилие украшений — признак тщеславия, а следовательно, и плохого тона, но ничего не могла поделать — такова цыганская традиция. Она чувствовала, что для Оуэна руки не самая привлекательная часть ее тела, тем более что пальцы были с мозолями от частой игры на гитаре, а ногти коротко острижены. Этими пальцами она зарабатывала на жизнь себе и своей семье. Чтобы скрыть смущение, Надя повернулась к детям.

— Кто хочет прокатиться на лошади?

Четыре малыша, оторвавшись от материнской юбки, бросились к ней. Надя ласково засмеялась и помогла самому маленькому взобраться на спину жеребца. Оуэн поразился ее музыкальному смеху и нежной заботливости, появившейся на лице девушки, когда она заговорила с детьми. Усадив всех четверых, она повернулась и зашагала по полю.

Оуэн двинулся за ней, восхищаясь ладностью стройной фигурки. Когда Надя восседала на жеребце, она казалась ему выше ростом. Ее черные волнистые волосы почти касались бедер. Для человека, который еще пять минут назад был на волоске от смерти, такие мысли, прямо скажем, были удивительны. Он обернулся на толпу цыган и сделал уморительную рожицу детям. Что-то не похоже, чтобы хоть один из них испугался. Оуэн перевел взгляд на миниатюрную, прекрасно сложенную женщину, которая шла впереди него.

— Есть ли у лошади какое-нибудь имя?

— Конечно, — ответила она с легким акцентом, выдававшим ее нездешнее происхождение. — А разве американцы не дают кличек домашним любимцам?

— Обязательно, но я не заметил, чтобы вы хоть как-то называли своего коня, — сказал он, поглядывая на мощного вороного. — Бьюсь об заклад на все содержимое кошелька, что его зовут не Масленка.

Надя хихикнула, извлекла из кармана юбки кусочек сахара и протянула его жеребцу.

— Могу предположить, — сказал он, — что перед нами либо Сатана, либо Люцифер.

— Почти что так. — Она погладила шелковистую морду вороного и прошептала что-то ласковое ему на ухо. — Я дала коню такое имя, которого американцы больше всего боятся.

— Атомная война? Дантист? — Оуэну доставляло удовольствие слышать ее серебристый смех, колокольчиком разносившийся по полю. Он продолжал гадать. — А как насчет Свекра?

Надя вздохнула.

— Совсем нет. Его зовут Эни.

Оуэн чуть не споткнулся, уставившись на жеребца, который, услышав свое имя, легонько ткнулся мордой в Надину спину.

— С какой стати вы назвали его Налоговой инспекцией?

— Потому, что он родился пятнадцатого апреля [1]. — Она дала вороному еще кусочек сахара, когда они пересекали пыльную дорогу, ведущую к сараю и небольшому загону.

Оуэн посмотрел на сарай и пожал плечами. Это довольно ветхое строение опасно накренилось набок. Надя спустила ребятишек на землю и весело засмеялась, когда они, как горошины, рассыпались во все стороны. Открыв сколоченные доски, служившие воротами в загон, она сняла с жеребца уздечку и несильно шлепнула Эни по крупу. Вороной вскинул голову, посмотрел на Оуэна сердитым глазом и легкой рысью поскакал в загон. Оуэн помог Наде задвинуть ворога.

— Мне показалось, ваш любимчик не очень-то жалует меня.

— Он недоволен тем, что ты о нем неподобающе отозвался. Он очень чувствителен и похож на большого капризного ребенка.

Надя повесила уздечку на стойку загона и с отсутствующим видом сняла с бревна просохшие белые брюки. В свободные часы Надя постоянно думала о том, как бы оборудовать достойные для жеребца ясли. Она мечтала, что когда-нибудь Эни станет отцом многочисленного элитного поколения, которое прославит ранчо Кондратовичей. Надя частенько даже видела сны об этом. Однако недавно она поняла, что ее грезы могут никогда не воплотиться в реальность.

Надя родилась в Венгрии. Месячным ребенком отец и мать привезли ее в Россию. Когда она отметила третью годовщину своего появления на свет, то жила уже в другой стране, которая называлась Югославия. В восемь она уже бойко болтала на шести языках, а к шестнадцати объездила больше половины Европы. Она бы до сих пор кочевала с места на место, если бы не осела на ранчо, которому дали имя ее табора — Кондратовичи.

— Надя!

От неожиданного оклика она вздрогнула.

— Ой, извини. Ты что-то сказал?

— Я сказал, что ты ничего не видишь и не слышишь…

— Так получилось, что вдруг куда-то улетела.

— Улетела? Здесь говорят: задумалась.

— Да, да. Задумалась.

Надя ступила на крыльцо, открыла дверь, пропуская Оуэна вперед, и сразу же куда-то исчезла. Он огляделся. Убранство дома показалось ему более чем скромным. Не было ни тостера, ни микроволновой печи, на полках отсутствовали даже кофейные чашки. Стены, некогда выкрашенные светлой краской, теперь выгорели и кое-где облупились. Только там, где при старых хозяевах висели картины, выделялись яркие пятна. Почти в центре комнаты стоял стол, за которым от силы могли уместиться человек восемь. В углу находились маленький столик и два стула с вытертой обивкой. Чтобы придать жилищу уют, Надя набросила на один из них шелковый цветастый платок.

Оуэн медленно, не торопясь, прошелся по кухне, а потом по гостиной. Ему стало не по себе. Только три вещи более или менее радовали глаз в пустой гостиной: две большие подушки в голубых наволочках, стопка книг и журналов на этажерке да старая напольная лампа с засаленным абажуром, на который был наброшен еще один шелковый платок — с рисунком Пикассо. На окнах висели скромные занавески, а в большом кирпичном камине лежал пепел еще с прошлой зимы. Оуэн снял с этажерки небольшую дешевенькую копию статуи Свободы. На ее цоколе были выгравированы слова: «Пусть мы будем голодны, пусть будем влачить годы в нищете и скорби, зато дышать мы будем воздухом свободы».

Услышав легкие шаги Нади на лестнице, он осторожно поставил металлический символ на место. Наверняка Надя и все ее семейство приехали в Америку в поисках этой самой свободы. Видимо, случайно ей попался на глаза этот пустой дом, в котором, надо думать, она не собиралась пребывать постоянно.

Надя спустилась вниз и, остановившись на последней ступеньке, увидела Оуэна.

— О, мистер Прескотт, ты здесь.

— Это моего отца звали мистер Прескотт, а меня зовут Оуэн.

— Почему же звали?

— Около шести лет назад мои родители погибли в авиакатастрофе.

Разумеется, потерять отца и мать ужасно, но лишиться их обоих сразу — невероятная трагедия, поэтому Надя с искренней грустью выразила Оуэну сочувствие.

— Благодарю тебя, — коротко ответил он. Глаза у Нади предательски заблестели, и это тронуло его. Он осторожно взял в руку ладонь девушки и легонько пожал ее. Этот простой жест вызвал настоящий пожар в крови. Горячая волна захлестнула тело Оуэна.

Глаза Нади округлились от его прикосновения, которое заставило ее быстро отдернуть руку. Она спрятала ее в карман юбки, а другой протянула деньги.

— Тут недостающая сумма.

Он отрицательно покачал головой.

— Не стоит, Надя. — Оуэн оглядел полупустую комнату. — Тебе они пригодятся, а у тети денег достаточно.

Она продолжала держать в кулачке смятые ассигнации.

— Кондратовичи не нуждаются в благотворительности, Оуэн.

— Не рассматривай мой отказ как благотворительность. Считай, что я даю их тебе в долг.

— Я уже достаточно задолжала Прескоттам.

Она всунула деньги в руку Оуэна. Он даже не успел ее отдернуть.

— До сегодняшнего дня я ни разу не давал тебе в долг, — сказал он, начиная злиться.

— Но Прескотты продали мне ранчо…

— Они занимались этим только потому, что выступали как агенты по продаже земельных участков. А это еще не означает, что ты у них в долгу. Я уверен: все образуется, когда ты подпишешь заключительное соглашение. Тогда станешь законной владелицей ранчо.

— Все так, но компания Прескоттов ведет дела по этому ранчо. — Она заметила, как смутился Оуэн. — А разве ты не знаешь, какая собственность принадлежит тебе? — спросила она.

— И да и нет. — Он взглянул на деньги так, будто впервые в жизни увидел, что представляет собой доллар. — Мне кажется, точно не знаю.

Теперь Оуэн совсем растерялся. Значит, Надя пока не выплатила полной стоимости этой земли? Кроме того, он понятия не имел о том, что здешняя почва была истощена еще до того, как ранчо выставили на продажу. Как радовался прежний хозяин Дон Адамсон, когда его удалось сбыть два года назад. Но как Надя заполучила это ранчо у Билла Мейерса, управляющего компанией, оставалось для Оуэна загадкой. Билл Мейерс оценил его просто на глазок.

— Компания, Надя, вовсе не владелец этого ранчо. Владелицей считаешься ты. Мы постараемся занять денег и выкупить его в полную твою собственность. Все очень просто.

— Но у меня нет бумаг, которые подтверждали бы, что оно мое. — Она медленно прошлась по кухне, увлекая за собой Оуэна.

— Ты же собираешься рассчитаться с оставшейся суммой займа, — сказал он неуверенно.

— Следовательно, оно мне пока не принадлежит.

— Фактически да, но…

— А ты не можешь посодействовать в продаже этого ранчо кому-нибудь еще? — спросила Надя.

— Сейчас этого сделать нельзя. Когда погасишь долг, я к твоим услугам, — пробормотал Оуэн. — Разве тебе этого не объяснили, когда ты обратилась за займом?

— Мистер Мейерс подробно мне все растолковал. Двадцать лет я должна буду исправно выплачивать доли займа, а уже потом получу бумаги на владение. До тех пор я хозяйка только части ранчо.

Оуэн вгляделся в ее выразительные глаза и промолвил что-то нечленораздельное. Все, что она ему сейчас рассказала, соответствовало существующим правилам, но другие люди в подобном положении вовсе не считали компанию совладельцем своих домов и земли.

— А твои отец, мама? Я уверен, они могли бы помочь тебе.

— У них нет никаких средств. — Улыбка появилась на лице девушки, когда она представила своих родителей владельцами чековых книжек.

— А дяди?

Надя широко улыбнулась.

— Это первая собственность Кондратовичей.

— Неужели? — удивился Оуэн.

— Совершеннейшая правда, — с гордостью сказала Надя, поразив Оуэна ответом. Она оглядела кухню и снова улыбнулась. — Я отдала все свои сбережения семье, и она без звука приняла их. Боюсь, что они еще многого не понимают, особенно в американском укладе жизни. Большинство сведений об этой стране они почерпнули из старых фильмов, которые смотрели в ожидании въездных виз.

— Могу себе представить, — молвил Оуэн, выразительно проведя ребром ладони по горлу. — Наверное, фильмы были, как правило, из ковбойской жизни. Не так ли? — Ему почему-то очень не хотелось уходить.

Надя покраснела, вспомнив недавнюю историю с повешением.

— Действительно, и отец, и дяди пересмотрели все доступные им фильмы.

— Великолепно. — Оуэн почесал в затылке. Интересно, как бы отнесся шериф к его рассказу о выходке Кондратовичей.

— Мои братья Стево и Микол любят Мэла Гибсона в фильме «Смертельное оружие» и Кевина Костнера в картине «Бык из Дурбама», а сестра Соня и ее муж Густаво просто без ума от Эррола Флинна. Что же до брата Никиты, то для него Гари Грант просто идол, а мой брат Габби почти уверен, что похож на Элвиса Пресли.

Оуэн вглядывался в горделивое лицо Нади и терпеливо ждал, когда она закончит перечисление героев киноэкрана. Она казалась ему самой волнующей, самой загадочной женщиной, которую он когда-либо встречал.

— Между прочим, Надя, а сколько у тебя родственников в таборе, которые живут здесь, на ранчо? — Он заметил в окно двух мужчин, возившихся с ограждением загона.

— Подсчитать?

— Конечно.

— Тридцать два.

От удивления у него отвисла челюсть. Шансы застать Надю одну в доме было так же трудно, как вытащить счастливый лотерейный билет.

— А ты сама какие фильмы смотрела?

— О, я живу в Штатах уже пять лет. Мои прежние представления об Америке развеялись как дым.

Она вышла на крыльцо и помахала дядям, устанавливавшим новую стойку у забора.

Оуэн стоял на крыльце, стараясь отыскать глазами свою машину. Отчего Надя помрачнела, когда упомянула об исчезнувших иллюзиях? Что или кто причина ее невеселых мыслей? Он поторопился засунуть деньги в карман: не хотелось продолжать спор об этих проклятых бумажках. Надо поскорее выяснить кое-что, связанное с Надей и ее семьей. Он знал, где это можно сделать. В ипотечном банке Прескоттов.

Он ступил на землю и взял Надю за руку, чтобы попрощаться. Почувствовав, как задрожали ее пальцы, он чуть заметно улыбнулся.

— До свидания, Надя. Теперь я кое-что узнал о твоей семье, а встреча с тобой доставила мне большое удовольствие. — Он легонько провел ладонью по запястью девушки и сквозь нежную кожу почувствовал, как сильно бьется ее сердце.

— Ты собираешься жаловаться на них?

Оуэн подумал, что частота ее пульса вызвана волнением за семью. Но так ли это?

— Ты считаешь, следует? — Его пожатие стало крепче, а глаза впились в лицо.

— На это я не могу ничего ответить.

Он взглянул на мужчин у загона. Лица у них были суровы.

— Пожалуй, тебе лучше предупредить своих теток, чтобы они больше не выискивали в Кроу Хеде доверчивых старух.

— Тут уж я преподам им такой урок, который навсегда застрянет у них в ушах.

— А также внуши, пожалуйста, мужской половине, что не стоит вешать своих соседей.

— Будь спокоен. Скорее я сама повешусь, чем допущу снова нечто подобное.

Надя говорила с искренней убежденностью. Маленькая и хрупкая, она тем не менее с успехом тащила на своих плечах груз семейных проблем. Оуэн отпустил руку девушки и нежно коснулся ее лба, чтобы хоть немного развеять озабоченность Нади. Ради этого он готов был на большее — даже обнять ее.

— Похоже, у меня нет намерения заезжать к шерифу.

Надя облегченно вздохнула.

— Спасибо, мистер Перес… Ой, Оуэн.

Чего бы он только ни сделал, лишь бы успокоить, утешить ее: обнял бы, приласкал и не отделался бы одним поцелуем, не маячь здесь эти родственнички с мрачными физиономиями.

— Постарайся, Надя, чтоб у них не было неприятностей, — сказал он на прощанье и зашагал к машине.

Надя оперлась на перила крыльца и задумчиво посмотрела ему вслед. Ей всегда казалось, что джинсы придают мужчине сексуальный вид, но Оуэн в своих серых брюках, плотно обтягивавших зад, будил мысли, от которых становилось жарко. Надя невольно зарделась.

С тех пор как она в последний раз наслаждалась ласками любовника, прошло уже много лет. До сегодняшнего дня Наде не верилось, что такое когда-нибудь повторится, но после встречи с Оуэном седьмое чувство подсказало ей: еще не все кончено. Этот человек так волновал, что она даже испугалась. С какой стати после стольких лет воздержания ее гормоны вдруг разыгрались? Ведь между ними дистанция ох какая длинная. Оуэн принадлежал к высшему городскому обществу, он — настоящий джентльмен-южанин, воспитанный и галантный. А Надя? К тому же вела она себя с ним как последняя дура. С тяжелым сердцем Надя оторвалась от перил и вошла в дом. Почему нас всегда так тянет к тому, что недоступно?