О всех созданиях - больших и малых

Глава пятнадцатая

В первый раз я увидел Фина Калверта на улице перед нашей приемной. Я беседовал с бригадиром Джулианом Куттс-Брауном о его охотничьих собаках. Бригадир был вылитый английский аристократ с театральных подмостков: очень длинный, сутуловатый, с орлиным носом и высоким тягучим голосом. Пока он говорил, между его губами просачивались струйки дыма от тонкой сигары.

Я обернулся на стук тяжелых сапог по тротуару. К нам быстро приближался дюжий мужчина: пальцы засунуты за подтяжки, обтрепанная куртка расстегнута и открывает широкое выпуклое пространство рубашки без ворота, из-под засаленной кепки свисает бахрома седеющих волос. Он широко улыбался неведомо кому и что-то энергично напевал.

Бригадир бросил на него быстрый взгляд и холодно буркнул:

— Доброе утро, Колверт.

Финеас откинул голову с приятным удивлением.

— Эгей, Чарли, как поживаешь? — крикнул он.

У бригадира был такой вид, будто он выпил залпом большую кружку уксуса. Дрожащей рукой он вытащил сигару изо рта и уставился на быстро удаляющуюся спину.

— Наглый тип! — проворчал он.

Глядя на Фина, вы ни за что не догадались бы, что перед вами зажиточный фермер. Меня вызвали к нему на следующей неделе, и я с большим удивлением увидел отличный дом и крепкие хозяйственные постройки, а на лугу — стадо породистых молочных коров. Его я услышал еще в машине.

— Эге-гей! Это кто же к нам приехал? Новый доктор? Значит, поучимся! — Пальцы у него были все так же заложены за подтяжки, и ухмылялся он до ушей.

— Моя фамилия Хэрриот, — сказал я.

— Вот, значит, как? — Фин осмотрел меня, склонив голову набок, а потом оглянулся на трех молодых парней. — А улыбка у него приятная, ребята. Сразу видать, Счастливчик Гарри. — Он повернулся и пошел через двор. — Ну-ка идемте, поглядим, что он умеет. В телятах разбираетесь? А то они у меня тут что-то занедужили.

Я последовал за ним в телятник с такой надеждой, что мне удастся произвести впечатление — например, с помощью новых препаратов и вакцин, которые я захватил с собой. На этой ферме требовалось что-то очень и очень эффективное.

Телят было шесть, крупных годовичков, и трое вели себя странно: бродили по стойлу, словно слепые, скрежетали зубами, а изо рта у них текла пена. У меня на глазах один пошел прямо на стену и остался стоять, упершись мордой в камень.

Фин в углу словно бы с полным равнодушием напевал себе под нос. Когда я вынул из футляра термометр, он пустился в громогласные рассуждения:

— И что же это он делает? Ага, вон оно что! Хвост, хвост задери!

За полминуты, которые термометр остается в прямой кишке животного, мне обычно приходится обдумать очень многое, но на этот раз я мог не мучиться с диагнозом — слепота говорила сама за себя. Я принялся рассматривать стены телятника. Было темно, и я чуть не тыкался носом в камни.

Фин снова подал голос:

— Э-эй, это еще зачем? Вы же по стенам егозите, прямо как мои телята, словно лишку хватили. Чего вы там ищете?

— Краску, мистер Колверт. Ваши телята скорее всего отравились свинцом.

Тут Фин сказал, что в подобных случаях говорят все фермеры:

— Это откуда же? Я тут телят тридцать лет держу, и все были живы-здоровы. Да и краски тут никакой сроду не бывало.

— Ну а это что? — Я прищурился на доску в самом темном углу.

— Так я щель забил на прошлой неделе. Плашкой из старого курятника.

Я поглядел на хлопья лупящейся краски, которые оказались столь неотразимыми для телят.

— Вот вам и причина, — объявил я. — Видите следы зубов, где они ее грызли?

Фин с сомнением нагнулся к доске и буркнул:

— Ну ладно, а что ж теперь делать?

— Во-первых, немедленно убрать отсюда эту доску, а во-вторых, дать всем телятам дозу горькой соли. Есть она у вас?

Фин хохотнул.

— Есть-то есть, целый мешок, да только вы бы не придумали чего получше? Впрыснули бы им какое лекарство!

Положение было не из легких. Специальных средств против отравления металлами и их соединениями не существовало, и иногда помогал только прием внутрь сульфата магния, вызывающего выпадение нерастворимого сульфата свинца. А в обиходе сульфат магния называют горькой солью.

— Нет, — сказал я, — никакие впрыскивания не помогут. Я даже не гарантирую, что от горькой соли будет большой толк. Но мне хотелось бы, чтобы вы три раза в день давали им по две полных столовых ложки каждому.

— Черт, их же так будет нести, что они, бедняги, сдохнут.

— Возможно, — сказал я, — но другого средства не существует.

Фин шагнул ко мне, и его обветренное морщинистое лицо почти вплотную придвинулось к моему. Карие в крапинку глаза, вдруг ставшие серьезными, несколько секунд всматривались в меня, потом он быстро отошел.

— Ладно, — сказал он. — Пойдем выпьем.

Он повел меня на кухню, откинул голову и взревел так, что стекла звякнули:

— А ну-ка, мать, дай этому молодцу кружку пива. Иди, я тебя познакомлю. Это же Счастливчик Гарри.

Миссис Колверт с волшебной быстротой поставила перед нами бутылки и кружки. Я поглядел на этикетку — «Ореховый эль Смита» — и налил себе. Хотя я этого тогда и не знал, но момент был исторический: первая из бесчисленных кружек орехового эля, которую мне предстояло выпить за этим столом.

Миссис Колверт села, сложила руки на коленях и радушно улыбнулась.

— Значит, вы телят полечите? — спросила она.

Фин не дал мне ответить.

— Еще как полечит! Он их на горькую соль посадил.

— На горькую соль?

— Ага, мать. Я так и сказал, едва он подъехал, что лечение будет самое что ни на есть новейшее и научное. Им, молодым да современным, прямо удержу нет. — И Фин с невозмутимым видом отхлебнул эль.

Телятам постепенно становилось легче, и через две недели они уже ели нормально. У того, кто особенно пострадал, еще сохранялись следы слепоты, но я не сомневался, что это тоже пройдет.

Снова я увидел Фина довольно скоро. Часов около трех я сидел с Зигфридом в приемной, когда входная дверь оглушительно хлопнула и по коридору простучали подкованные сапоги. Я услышал голос, напевающий: «Хей-ти-тидли-рам-ти-там», и на пороге возник Финеас. Он одарил Зигфрида желтозубой ухмылкой:

— А, приятель, как делишки?

— Все прекрасно, мистер Колверт, — ответил Зигфрид. — Чем мы можем вам служить?

— Мне вот он нужен. — Фин ткнул пальцем в меня. — Чтобы он поехал ко мне, да побыстрее.

— Что случилось? — спросил я. — Опять телята?

— Черт, нет. А уж лучше бы они. Это мой бык. Пыхтит, хрипит, вроде как при воспалении легких, только куда хуже. Смотреть жалко. Прямо помирает. — На мгновение Фин стал совсем серьезным.

Я слышал про этого быка: элитный шортгорн, призер многих выставок, опора его стада.

— Я сейчас же выезжаю, мистер Колверт. Прямо за вами.

— Вот и молодец. Так я поехал.

Всю дорогу я гнал машину, но Фин уже ждал меня с тремя своими сыновьями. Они угрюмо хмурились, но Фин еще держался.

— А вот и он! Счастливчик Гарри собственной персоной. Теперь бояться нечего!

Пока мы шли к коровнику, он даже мурлыкал какой-то мотивчик, но когда заглянул в стойло, голова его поникла, а руки скользнули глубже за подтяжки.

Бык стоял посредине стойла как привинченный. Его огромная грудная клетка тяжело вздымалась и опадала — такого затрудненного дыхания мне видеть еще не приходилось. Рот его был открыт, с губ свисали сосульки пены, в пене были и широко раздутые ноздри. Он тупо глядел на стену перед собой выпученными от ужаса глазами. Нет, это была не пневмония; просто он отчаянно боролся за каждый глоток воздуха и мало-помалу проигрывал эту борьбу.

Он не шевельнулся, когда я поставил ему термометр, и, хотя мысли вихрем мчались у меня в голове, я подумал, что вряд ли мне хватит этих тридцати секунд. Я предполагал, что дыхание будет учащенным, но ничего подобного не ожидал.

— Бедняга, — пробормотал Фин. — Каких я от него телят получал! А уж послушный, что твой ягненок. Мой внучок шастал у него под брюхом, так он даже ухом не повел. Просто видеть не могу, как он мучается. Коли помочь ему нельзя, так вы прямо скажите, и я схожу за ружьем.

Я вытащил термометр. За сорок три! Чушь какая-то. Я энергично встряхнул его и поставил еще раз. Теперь я ждал почти минуту, чтобы успеть подумать подольше. И снова за сорок три. У меня возникло ощущение, что, будь термометр на фут длиннее, ртутный столбик все равно уперся бы в конец трубки.

Что же это может быть такое?! Неужели сибирская язва?.. Да, должно быть, так… и все же… и все же… Я оглянулся на головы над нижней половиной двери. Фин и его сыновья ждали моего приговора, и их молчание делало особенно мучительными страдальческие хрипы быка. Над их головами в синем квадрате неба мохнатое облачко наползало на солнце. Когда оно поплыло дальше, мне в глаза ударил слепящий луч, я зажмурился, и вдруг в голове забрезжила мысль.

— Вы его сегодня выпускали? — спросил я.

— Само собой. Все утро пасся на привязи. Солнышко-то нынче какое!

Мысль засияла ярким светом.

— Быстрее тащите сюда шланг. Наденьте вон на тот кран во дворе.

— Шланг? Что за черт…

— Да быстрее же… У него солнечный удар.

Шланг был навинчен меньше чем за минуту. Я пустил полную струю и начал поливать могучее животное ледяной водой — и морду, и шею, и бока, и ноги. Прошло пять минут, но мне они показались нескончаемо долгими, потому что никакого улучшения заметно не было. Я даже подумал, что ошибся, но тут бык сглотнул.

Уже что-то! Ведь раньше, судорожно пытаясь втянуть воздух в легкие, он просто не мог проглотить слюну. Да, несомненно, бык выглядит чуть-чуть получше. И вид у него не такой понурый, и дыхание… замедлилось?

Потом бык встряхнулся, повернул голову и поглядел на нас. Один из парней прошептал как завороженный:

— Ух, черт, а ведь помогло!

После этого началось чистое наслаждение. За всю свою практику я ни разу не испытал такого удовольствия, как в тот день, когда стоял в хлеву и направлял на быка животворную струю, а он прямо-таки блаженствовал под ней. Особенно ему нравилось ощущать ее на морде, и, когда я вел ее от хвоста по дымящейся спине, он поворачивал шею, подставляя нос под бьющую струю, водил головой из стороны в сторону и ублаготворенно жмурился.

Через полчаса он обрел почти нормальный вид. Грудь его еще вздымалась, но ему явно полегчало. Я еще раз измерил температуру. Она понизилась до сорока и пяти десятых.

— Он уже вне опасности, — сказал я. — Но лучше будет, если кто-нибудь пополивает его еще минут двадцать. А мне пора.

— Ну, время выпить у вас найдется! — буркнул Фин.

Хотя, войдя в кухню, он и крикнул: «Мать» — но его голос не загремел, как обычно. Опустившись на стул, он уставился в свой ореховый эль.

— Гарри, — сказал он. — Вот что: на этот раз ты меня прямо-таки ошарашил. — Он вздохнул и недоуменно потер подбородок. — Прямо-таки не знаю, что тебе и сказать, черт тебя дери.

Фин не так-то часто терял голос. И он вновь обрел его очень скоро — на первом же собрании фермерского дискуссионного общества.

Ученый джентльмен горячо восхвалял прогресс ветеринарной науки й заверял фермеров, что теперь их скотину будут лечить совсем как людей, используя новейшие медикаменты и процедуры.

И Фин не выдержал. Вскочив на ноги, он перебил лектора:

— Ерунду вы говорите, вот что! В Дарроуби есть молодой ветеринар, только из колледжа, и, по какой причине его ни вызовешь, он все едино лечит только горькой солью да холодной водой!