О всех созданиях - больших и малых

Глава пятьдесят пятая

Я воображал себя неплохим учителем и с удовольствием наставлял подростков, которые приезжали в Дарроуби, чтобы узнать что-нибудь из ветеринарной практики. И вот я снисходительно улыбаюсь одному из моих учеников.

— В сельской практике ты ни с чем подобным не столкнешься, Дэвид, — сказал я. Это был один из тех ребят, которые иногда отправлялись со мной в объезды. Пятнадцатилетний парнишка, решивший, что он хочет стать ветеринаром. Правда, вид у него сейчас был несколько ошеломленный.

И винить его я никак не мог. Он пришел в первый раз и думал, что проведет со мной весь день на фермах среди йоркширских холмов, знакомясь с трудностями лечения коров и лошадей, а тут эта дама с пуделем и Эммелиной!

Появлению дамы в смотровой предшествовало непрерывное попискивание резиновой куколки, которую она то и дело сжимала в руке. При каждом писке пудель Люси делала несколько неохотных шажков вперед, пока наконец не оказалась на столе. И вот она стоит на нем, вся дрожа и печально поглядывая вокруг.

— Без Эммелины она никуда не ходит, — объяснила дама.

— Без Эммелины?

— Без своей куколки. — Дама показала резиновую игрушку. — С тех пор как это началось, Люси прямо-таки влюбилась в нее.

— Ах так! Но что началось?

— Вот уже две недели она какая-то странная: очень вялая и почти ничего не ест.

Я нашарил термометр на подносе у себя за спиной.

— Ну, мы сейчас ее посмотрим. Если собака не ест, значит, дело неладно.

Температура оказалась нормальной. Я тщательно выслушал Люси, но звуки в стетоскопе тоже были совершенно нормальными. Сердце гремело у меня в ушах размеренно и спокойно. Ощупав живот, я также не нашел никаких отклонений.

Дама поглаживала кудрявую шерсть Люси, а собачка грустно смотрела на нее томными глазами.

— Я очень беспокоюсь. Она отказывается идти гулять. Собственно говоря, без Эммелины ее невозможно выманить из дома.

— Простите?..

— Я говорю, что она шагу из дома не ступит, если не попищать Эммелиной, да и тогда она еле волочит ноги, словно совсем одряхлела, хотя ей всего три года. А вы ведь знаете, какой она всегда была живой и бойкой.

Я кивнул. Действительно, Люси была сгустком энергии; мне не раз доводилось видеть, как она бешено носилась по лугу и высоко взмывала в воздух, прыгая за мячиком. Несомненно, у нее что-то очень серьезное, а я ничего не могу найти!

Хоть бы хозяйка перестала рассказывать о том, как ей приходится пищать Эммелиной! Я покосился на Дэвида. Только что я убедительно объяснял, что ему надо усердно заниматься физикой, химией и биологией, — иначе в ветеринарное училище не поступишь. И тут вдруг резиновые голыши!

Нет, необходимо направить беседу в более клиническое русло.

— Еще какие-нибудь симптомы? — спросил я. — Кашель? Запоры? Диарея? Не повизгивает ли она от боли?

Дама покачала головой.

— Нет. Ничего похожего. Она только все время оглядывается по сторонам, жалобно смотрит на нас и ищет Эммелину.

Ну вот опять! Я кашлянул.

— И рвоты не было? Например, после еды?

— Ни разу. Если она и поест немножечко, то тут же отправляется за Эммелиной и тащит ее к себе в корзинку.

— Неужели? Не вижу, какое это может иметь отношение к ее состоянию… Вы уверены, что она не начинает вдруг прихрамывать?

Дама словно бы не слышала меня.

— А когда она прыгает с Эммелиной в корзинку, то начинает как-то вертеться и царапать одеяльце, словно устраивает для нее уютное гнездышко.

Я скрипнул зубами. Ну прекрати же! И тут меня осенило.

— Одну минутку! — перебил я. — Вы сказали — гнездышко?

— Да, она царапает одеяло уж не знаю сколько времени, а потом укладывает на него Эммелину.

— Так-так! — Еще вопрос, и все станет ясно. — А когда у нее в последний раз была течка?

Дама постучала себя пальцем по щеке.

— Дайте подумать… Да в середине мая. Значит, девять недель назад.

Вот она — разгадка!

— Будьте добры, положите ее на спину, — сказал я.

Вытянувшись на спине, Люси устремила страдальческий взгляд в потолок, а я легонько провел пальцами по ее молочным железам. Они были тугими и вздутыми. Когда я слегка потянул за сосок, из него показалась капля молока.

— У нее ложная беременность, — сказал я.

Дама поглядела на меня круглыми глазами.

— Что-что?

— Довольно частое явление у сук. Они как бы ощущают, что у них будут щенки, и к концу цикла приходят в это состояние. Приготовление гнезда — очень типичное явление, а у некоторых даже вздувается живот. И у них появляются всяческие странности.

— Только подумать! — Дама засмеялась. — Люси, ах ты дурочка! Так напугать нас по пустякам! — Она поглядела на меня. — Она еще долго останется такой?

Я пустил горячую воду и начал мыть руки.

— Нет, не очень. Я вам дам таблетки. Если через неделю не пройдет, загляните за новой порцией. Но в любом случае не беспокойтесь. Рано или поздно она станет прежней.

Я пошел в аптеку, насыпал таблеток в коробочку и вручил ее даме. Поблагодарив меня, она повернулась к своей собачке, которая сидела на полу, мечтательно глядя в пространство.

— Идем, Люси, — сказала она, но пудель и ухом не повел. — Люси! Я тебе говорю! Мы уходим! — Она пошла по коридору, но собачка только наклонила голову набок, точно прислушиваясь к какой-то внутренней музыке. Минуту спустя ее хозяйка вернулась и с досадой посмотрела на нее. — Ах ты гадкая упрямица! Ну, ничего не поделаешь…

Она открыла сумочку и достала голыша. Эммелина запищала, и Люси поглядела на нее со смутным обожанием. Писк начал удаляться по коридору, Люси пошла следом как зачарованная и скрылась за углом.

Я виновато улыбнулся Дэвиду.

— Ну едем, — сказал я. — Ты хочешь посмотреть, как лечат скот; могу тебя заверить, что это совсем-совсем другое!

В машине я продолжал:

— Пойми меня правильно. Я вовсе не отношусь пренебрежительно к работе с мелкими животными. Безусловно, эта ветвь нашей профессии требует особенно высокой квалификации, и я глубоко убежден, что оперировать их — большое и сложное искусство. Просто не суди об этом по Эммелине. Впрочем, нам, прежде чем ехать на фермы, придется навестить еще одну собаку.

— А какую? — спросил мальчик.

— Ну, мне позвонил мистер Рингтон и сказал, что его далматин совсем переменился и ведет себя настолько странно, что он не рискнул привести его на прием.

— Как, по-вашему, что с ним?

Я задумался.

— Конечно, это глупо, но почему-то мне сразу померещилось бешенство, самая страшная из собачьих болезней. Слава Богу, благодаря строжайшим карантинным правилам нам пока удается не допустить ее в страну. Но в колледже гас так упорно предупреждали против бешенства, что я всегда держу его в уме, хотя и не ожидаю столкнуться с ним на практике. А с далматином может быть все, что угодно. Надеюсь только, что он не бросается на людей, — ведь в таких случаях собак нередко приходится усыплять, а мне это всегда тяжело.

Первые слова мистера Рингтона отнюдь не рассеяли моей тревога.

— Последнее время Тесса стала очень злобной, мистер Хэрриот. Несколько дней назад она вдруг поскучнела и принялась рычать по всякому поводу. Откровенно говоря, она начала бросаться на чужих. Утром вцепилась почтальону в лодыжку. Крайне неприятно!

Настроение у меня еще больше упало.

— Даже укусила! Просто не верится. Она всегда была такой кроткой. Я ведь делал с ней что хотел.

— Да-да, — пробормотал мистер Рингтон. — А уж с детьми она была просто овечкой. Я ничего не понимаю. Но пойдемте к ней.

Собака сидела в углу гостиной и угрюмо на нас посмотрела. Мы с ней были старыми друзьями, а потому я спокойно подошел и протянул руку со словами: «Здравствуй, Тесса». Обычно в ответ она бешено виляла хвостом и только что не лизалась, но сегодня ее тело замерло и напряглось, а зубы грозно обнажились. Она не зарычала, но верхняя губа пугающе взлетела, точно на пружине.

— В чем дело, старушка? — спросил я, и клыки вновь беззвучно сверкнули, а глаза загорелись свирепой первобытной ненавистью. Я ничего не понимал — Тессу просто нельзя было узнать.

— Мистер Хэрриот, — опасливо окликнул меня хозяин. — На вашем месте я не стал бы к ней подходить.

Я отступил на шаг.

— Да, пожалуй. Вряд ли она позволит мне произвести осмотр. Но не важно, расскажите подробности.

— Собственно, рассказывать больше нечего, — растерянно ответил мистер Рингтон. — Она просто стала другой — вы же сами видите.

— Ест хорошо?

— Очень. Съедает все, что ей ни дай.

— Никаких необычных симптомов?

— Никаких, если не считать этой перемены в характере. Домашних она к себе подпускает, но, честно говоря, любого чужого человека, если он подойдет слишком близко искусает.

Я провел пальцами по волосам.

— Какие-нибудь перемены в доме? Новорожденный ребенок? Другая прислуга? Новые гости?

— Ничего похожего. Все совершенно так же, как раньше.

— Я спросил потому, что животные иногда ведут себя так из ревности или если их раздражают какие-то перемены.

— Простите, — мистер Рингтон пожал плечами, — но у нас ничего не переменилось. Утром жена даже подумала, не сердится ли Тесса на нас за то, что во время последней течки мы три недели не выпускали ее из дома. Но это было давно. Месяца два назад.

Я обернулся к нему как ужаленный.

— Два месяца?

— Что-то около того.

Неужели и тут! Я попросил мистера Рингтона:

— Будьте добры, поставьте ее на задние лапы.

— Вот так?

Он подхватил Тессу под мышки и приподнял так, что она встала на задние лапы животом ко мне.

По-видимому, ничего другого я и не ждал: во всяком случае, два ряда вздувшихся сосков не вызвали у меня ни малейшего удивления. Хотя это было лишним, но я наклонился и, потянув за один из них, брызнул белой струйкой.

— У нее полно молока, — сказал я.

— Молока?

— Да. Ложная беременность. Побочные явления, правда, не слишком обычны, но я дам вам таблеток, и скоро Тесса опять станет кроткой и послушной.

Пока мы шли с Дэвидом к машине, я прекрасно понимал, что он думает. Конечно, он спрашивает себя: при чем тут, собственно, химия, физика и биология?

— Мне жаль, что так получилось, Дэвид, — сказал я. — Ты столько слышал от меня об удивительном разнообразии ветеринарной работы, и в первый же раз мы сталкиваемся с двумя одинаковыми случаями. Но сейчас мы едем на фермы, и, как я уже говорил, там все будет по-другому. Состояние собак было, в сущности, чисто психологическим, а на фермах ничего подобного не встретишь. Конечно, нам там приходится нелегко, но зато это настоящее, насущно важное.

Мы свернули во двор, и я увидел, что фермер идет по булыжнику с мешком отрубей на спине. Я вылез из машины вместе с Дэвидом.

— У вас свинья заболела, мистер Фишер?

— Ну да. Матка. Она вон там.

Он провел нас в хлев и кивнул на огромную бело-розовую свинью. Она лежала, вытянувшись на полу.

— Вот так уже не первый день, — сказал фермер. — Ничего почти не ест: поковыряется в кормушке да и бросит. И все время лежит. Сил у нее уж, наверно, нет, чтобы встать.

Пока он излагал все это, я успел измерить температуру — 38,9°, нормальней некуда. Я прослушал грудь, ощупал живот, и с каждой секундой мое недоумение возрастало. Все в полном порядке. Я поглядел на корытце. Оно было до краев полно свежей болтушкой, к которой свинья не прикоснулась. А ведь свиньи — известные любители поесть!

Я потыкал ее в бок кулаком:

— Вставай-ка, девочка!

И тут же звонко шлепнул ее по заду. Здоровая свинья сразу взвилась бы, но эта даже не шелохнулась. Я с трудом удержал руку, которая так и тянулась поскрести в затылке. Странно, очень странно!

— Она когда-нибудь болела прежде, мистер Фишер?

— Ни разу. И всегда была бойкой такой. Просто ума не приложу, что это с ней.

Мысленно я повторил его последнюю фразу.

— И ведь главное, — сказал я вслух, — она совсем не похожа на больную. Не дрожит, не ведет себя беспокойно, а полеживает, словно ей ни до чего и дела нет.

— Ваша правда, мистер Хэрриот. Благодушествует, одно слово. Только ведь она не ест и не встает. Чудно, а?

Еще как чудно! Я присел на корточки, разглядывая свинью. Вот она вытянула морду и мягко потыкалась пятачком в соломенную подстилку. Больные свиньи так никогда не делают. Это движение свидетельствует о полном довольстве жизнью. А басистое похрюкивание? Оно говорит о тихом блаженстве… и что-то в нем такое знакомое… Но мне никак не удавалось уловить, что именно. Что-то знакомое чудилось мне и в том, как свинья раскинулась на боку еще свободнее, как будто выставляя вперед брюхо.

Сколько раз я уже слышал и видел все это — блаженное похрюкивание, медлительные движения… И тут я вспомнил. Ну конечно же! Она вела себя так, словно вокруг копошились новорожденные поросята, только никаких поросят не было.

Меня захлестнула волна возмущения. Нет! Не в третий раз! В хлеву было темновато, и мне трудно было разглядеть молочные железы.

— Приоткройте, пожалуйста, дверь, — попросил я фермера.

В закут хлынул солнечный свет, и все сразу стало ясно. Собственно говоря, я мог бы и не нагибаться к набухшим соскам, и не брызгать в стену струйкой молока.

Уныло выпрямившись, я уже собирался произвести навязший в зубах диагноз, но меня опередил Дэвид.

— Ложная беременность? — сказал он.

Я грустно кивнул.

— Чего-чего? — спросил мистер Фишер.

— Ваша свинья вообразила, будто она беременна, — сказал я, — и принесла поросят. А теперь она их кормит. Замечаете?

Фермер присвистнул.

— А ведь верно! Действительно кормит… да еще радуется! — Он снял кепку, почесал макушку и снова надел кепку. — Всегда что-нибудь новенькое, а?

Для Дэвида тут, конечно, ничего нового не было. Уже давно пройденный этап! И я не стал докучать ему повторением надоевших объяснений.

— Ничего страшного тут нет, мистер Фишер, — сказал я поспешно. — Загляните к нам за порошками, чтобы подмешивать ей в корм. Она скоро станет такой, как прежде.

Когда я выходил из хлева, свинья испустила вздох глубочайшего удовлетворения и чуть-чуть переменила позу, соблюдая величайшую осторожность, чтобы не придавить кого-нибудь из своего призрачного семейства. Я оглянулся, и мне почудился длинный ряд деловито сосущих розовых поросят. Тряхнув головой, чтобы избавиться от этого наваждения, я пошел к машине.

Не успел я открыть дверцу, как ко мне подбежала жена фермера.

— Звонят от вас, мистер Хэрриот. Вас просят приехать к мистеру Роджерсу. У него корова телится.

Обычно такое известие во время объезда вызывает досаду, но на сей раз я только обрадовался. Ведь я обещал своему юному спутнику показать, как приходится работать деревенскому ветеринару, и уже чувствовал себя очень неловко.

— Что же, Дэвид, — сказал я со смешком, когда мы тронулись, — ты, наверное, уже решил, что все мои пациенты — невротики. Зато теперь тебе предстоит увидеть кое-что настоящее. Телящаяся корова — это, брат, не игрушки. Тут нам, пожалуй, приходится тяжелее всего. Пока справишься с тужащейся коровой, с тебя семь потов сойдет. Не забывай, ветеринар имеет дело только с трудными случаями, когда положение плода неправильное.

Дорога на ферму придавала моим словам особую весомость: мы тряслись по убегающему вверх узкому проселку, который отнюдь не был рассчитан на автомобили, и у меня екало сердце всякий раз, когда глушитель ударялся о торчащий камень.

Сама ферма приютилась у вершины, и позади нее к небу уходили скудные поля, отвоеванные у вереска. Разбитая черепица на крыше и крошащиеся каменные стены свидетельствовали о древности приземистого дома. На каменной арке над дверью еле проступали почти стертые цифры.

— Эта дата что-нибудь тебе говорит, Дэвид?

— Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Великий лондонский пожар, — ответил он без запинки.

— Молодец! А странно, как подумаешь, что этот дом был построен именно в том году, когда старый Лондон выгорел дотла.

Мистер Роджерс встретил нас, держа полотенце и ведро с водой, от которой поднимался пар.

— Она на лугу, мистер Хэрриот. Корова спокойная, и поймать ее будет легко.

— Ну хорошо.

Следом за ним я направился к калитке. Когда фермер не загонял корову во двор, обычно это вызывало досаду, но раз уж Дэвид решил стать ветеринаром, пусть на опыте убедится, что значительную часть времени мы работаем под открытым небом, нередко в дождь и снег.

Даже сейчас, в солнечное июльское утро, сняв рубашку, я поежился под прохладным ветром, обдавшим мне грудь и спину. На холмах никогда не бывает жарко, но чувствовал я себя тут как дома. Фермер держит корову за ременный ошейник, и она покорно ждет; ведро с горячей водой стоит среди жесткой травы, и только два-три дерева, согнутые и искореженные ветрами, нарушают однообразие зеленого простора… наконец-то этот мальчик увидит меня в моей стихии!

Я намылил руку по плечо.

— Дэвид, подержи ей, пожалуйста, хвост. Сначала надо выяснить, какая нам предстоит работа.

Вводя руку в корову, я поймал себя на мысли, что предпочел бы отел посложнее. Если мне придется повозиться как следует, мальчик, во всяком случае, воочию увидит, какая жизнь его ожидает.

— В таких ситуациях приходится возиться по часу и дольше, — сказал я. — Но зато с твоей помощью на свет появляется новое живое существо. Когда в конце концов видишь, как теленок старается подняться на ножки, тебя охватывает ни с чем не сравнимое чувство.

Я продвигал руку все глубже, перебирая в уме всякие возможности. Заворот головы? Спинное предлежание? Брюшное предлежание? Тут мои пальцы вошли сквозь открытую шейку в матку, и с возрастающим недоумением я ничего там не обнаружил.

Вытащив руку, я на мгновение прислонился к волосатому крупу. Не день, а какой-то бредовый сон. Я поглядел на фермера.

— Теленка там нет, мистер Роджерс.

— А?

— Все пусто. Она уже отелилась.

Фермер обвел взглядом пустынный луг.

— Ну а где же тогда теленок? Вчера ночью она начала тужиться, и я думал, она тут и отелится. Только утром она одна стояла.

Тут его окликнули:

— Э-эй, Уилли! Послушай, Уилли!

Через каменную стенку шагах в пятнадцати на нас смотрел Боб Селлерс, хозяин соседней фермы.

— Тебе чего, Боб?

— Так я хотел тебе сказать: утром твоя корова прятала теленка, я сам видел.

— Прятала?.. Да будет тебе!

— Я же не шучу, Уилли. Святая правда. Она прятала его вон там, в канаве. И чуть теленок попробует выбраться, она толк его мордой обратно.

— Ну… Нет, быть того не может. Я про такое и не слыхивал. А вы, мистер Хэрриот?

Я покачал головой. Но эта новость как-то удивительно гармонировала с оттенком фантастичности, которую обрел этот день.

Боб Селлерс крикнул, перелезая через изгородь:

— Ну ладно! Не верите, так я вам покажу.

Он повел нас к дальнему концу луга, где вдоль стенки тянулась сухая канава.

— Вот он! — Голос Боба был полон торжества.

И действительно, в высокой траве, положив мордочку на передние ноги, уютно устроился крохотный рыже-белый теленок.

Увидев мать, малыш неуверенно поднялся на ноги и кое-как вскарабкался по откосу канавы, но едва он выбрался на луг, могучая корова наклонила голову и осторожно столкнула его вниз.

— Видали? — воскликнул Боб, размахивая руками. — Она его прячет!

Мистер Роджерс промолчал, и я тоже только пожал плечами, но теленок еще дважды, пошатываясь, выбирался из канавы, и мать дважды неумолимо сталкивала его обратно.

— Сказать, так не поверят! — пробормотал фермер больше самому себе. — Это у нее шестой теленок, а тех пятерых мы от нее тут же забирали, как положено. Так, может, этого она решила оставить себе? Уж и не знаю… уж и не знаю…

Потом, когда мы тряслись по каменистому проселку, Дэвид спросил меня:

— Как вы думаете, эта корова правда прятала теленка… чтобы оставить его себе?

Я растерянно смотрел перед собой на дорогу.

— Теоретически так не бывает. Но ты же сам видел, что произошло. А я… как мистер Роджерс, я просто не знаю. — Тут я прикусил язык, потому что машину отчаянно тряхнуло на глубоком ухабе. — Но в нашей работе видишь много странного.

Мальчик задумчиво кивнул.

— Да, по-моему, жизнь у вас такая, что не соскучишься!