О всех созданиях - больших и малых

Глава тридцать третья

Наш медовый месяц удался на славу — особенно учитывая, что мы провели его, занимаясь туберкулинизацией[11] коров. В любом случае мы были куда счастливее десятков моих знакомых, которые после свадьбы отправлялись на месяц в плавание по солнечному Средиземному морю, а потом вспоминали об этом без малейшего удовольствия. Нам с Хелен он подарил все самое главное — радость, смех, ощущение товарищеской близости, хотя длился всего неделю, и, как я уже упомянул, мы провели его, делая туберкулиновые пробы.

Идея эта возникла как-то утром за завтраком, когда Зигфрид после бессонной ночи, проведенной в стойле кобылы, страдавшей коликами, протер покрасневшие глаза и принялся вскрывать утреннюю почту. Из плотного министерского конверта высыпалась толстая пачка бланков, и он ахнул.

— Господи! Вы только взгляните, чего они хотят! — Он разложил анкеты на скатерти и начал лихорадочно читать длинный список ферм. — Требуют, чтобы мы на следующей неделе провели туберкулинизацию всего скота в окрестностях Эллерторпа. Безотлагательно. — Он свирепо поглядел на меня. — А на следующей неделе вы женитесь, так?

Я виновато заерзал на стуле.

— Боюсь, что да.

Зигфрид яростно схватил ломоть поджаренного хлеба и начал шлепать на него масло, как каменщик — раствор на кирпичную кладку.

— Чудесно, а? Работы невпроворот, неделя туберкулинизации в самом глухом из здешних углов, а вам именно сейчас приспичило жениться. У вас медовый месяц, порхаете и наслаждаетесь жизнью, а я тут свивайся в кольца и лезь вон из кожи! — Он злобно впился зубами в ломоть и с хрустом принялся его жевать.

— Мне очень жаль, Зигфрид, — пробормотал я. — Но откуда мне было знать, что я невольно вас подведу? Не мог же я предвидеть, что именно сейчас привалит столько работы и министерство именно сейчас потребует проверки!

Зигфрид перестал жевать и негодующе уставил на меня палец:

— Вот-вот, Джеймс! Обычная ваша беда: вы не заглядываете вперед. Летите сломя голову, без оглядки и сомнений. Даже с этой вашей женитьбой — вы же ни на секунду не задумывались! Женюсь, женюсь, а на последствия плевать! — Он закашлялся, потому что от возбуждения вдохнул крошки. — И вообще, я не понимаю, к чему такая спешка! Вы ведь совсем мальчик, и времени, чтобы жениться, у вас предостаточно. И еще одно: вы же почти ее не знаете. Всего несколько недель, как вы вообще начали с ней встречаться!

— Но погодите, вы же сами…

— Нет, уж позвольте мне закончить, Джеймс! Брак — крайне серьезный жизненный шаг, который требует глубокого и всестороннего обдумывания. Ну зачем вам понадобилось тащиться в церковь именно на будущей неделе? В будущем году — вот это было бы разумно, и вы пожали бы все беззаботные радости длительной помолвки. Так нет, вам обязательно понадобилось тут же завязать узел, который так просто не развяжешь, к вашему сведению!

— К черту, Зигфрид! Это уж ни в какие ворота не лезет! Вы же прекрасно знаете, что вы сами…

— Минуточку! Ваша торопливость в вопросе о браке обрекает меня на множество затруднений, но, поверьте, я от души желаю вам счастья и надеюсь, что вопреки вашей легкомысленной непредусмотрительности все будет прекрасно. Тем не менее я не могу не напомнить вам старинную пословицу: «Женился на скорую руку, да на долгую муку».

Тут мое терпение лопнуло. Я взвился, стукнул по столу и взвыл:

— Черт подери, это же вы настояли. Я как раз хотел повременить, но вы…

Зигфрид не слышал. Он уже остывал, и лицо его расцветало ангельской улыбкой.

— Ну-ну, Джеймс, снова вы выходите из себя! Сядьте и успокойтесь. Не надо обижаться на мои слова: вы ведь очень молоды, и мой долг — говорить с вами откровенно. Ничего дурного вы не сделали. В конце концов, в вашем возрасте естественно действовать без оглядки на будущее, совершать поступки, не задумываясь о возможных последствиях. Юношеская беззаботность, только и всего. — Зигфрид был старше меня на каких-то шесть лет, но без малейших усилий входил в роль седобородого патриарха.

Я вцепился пальцами в колени и решил не продолжать. Конечно, он все равно не дал бы мне говорить, но главное — меня начала мучить совесть, что я уеду и брошу его в такое тяжелое время. Подойдя к окну, я уставился на старого Уилла Варли, который катил по улице велосипед с мешком картошки на руле. Сколько раз я уже видел это! Потом я обернулся к своему патрону; на меня снизошло озарение, что со мной бывает нечасто:

— Послушайте, Зигфрид, я буду рад провести медовый месяц в окрестностях Эллерторпа. В это время года там чудесно, и мы можем остановиться в «Пшеничном снопе». И я займусь пробами.

Он уставился на меня в изумлении.

— Провести медовый месяц в Эллерторпе? За пробами? Об этом и речи быть не может! Что скажет Хелен?

— Ничего не скажет. И поможет мне вести записи. Мы ведь просто решили поехать на машине куда глаза глядят, а значит, никаких планов нам нарушать не придется. И как ни странно, мы с Хелен часто говорили, что с удовольствием пожили бы в «Пшеничном снопе». Это же удивительно приятная старинная гостиница.

Зигфрид упрямо покачал головой.

— Нет, Джеймс, я даже слышать об этом не хочу. Перестаньте; я уже и так чувствую себя виноватым. С работой я прекрасно справлюсь сам. Поезжайте спокойно, ни о чем не думайте и наслаждайтесь своим счастьем.

— Нет, я решил твердо. И вообще, мне эта мысль нравится все больше. — Я быстро посмотрел список. — Начать можно во вторник с Алленов и объехать все маленькие фермы, в среду обвенчаться, а в четверг и пятницу сделать вторичные пробы и записать результаты. К концу недели весь список будет исчерпан.

Зигфрид уставился на меня так, словно видел впервые в жизни. Он спорил и доказывал, но вопреки обыкновению я настоял на своем, вытащил из ящика министерские повестки и занялся подготовкой к своему медовому месяцу.

Во вторник в полдень я закончил туберкулинизацию многочисленных алленовских коров, которые паслись, рассыпавшись на целые мили по голым склонам холмов, и уже садился за стол с радушными хозяевами, чтобы, как положено, «немножечко перекусить». Во главе до блеска оттертого стола сидел мистер Аллен, а напротив меня расположились двое его сыновей — двадцатилетний Джек и Робби, которому еще не исполнилось восемнадцати. Оба они были силачами, кровь с молоком, и все утро я прямо-таки с благоговением наблюдал, как они час за часом справлялись с бродящими на воле быками и коровами, без устали разыскивая и ловя их. Я просто глазам своим не поверил, когда Джек догнал на пустоши мчавшуюся во весь дух телку, схватил ее за рога и медленно повалил, чтобы я мог спокойно сделать инъекцию точно в толщу кожи. Я даже пожалел, что в этот глухой уголок Йоркшира не заглядывают тренеры по легкой атлетике — не то на следующей Олимпиаде нам был бы обеспечен какой-нибудь мировой рекорд.

Миссис Аллен давно завела привычку подтрунивать надо мной и уже много раз немилосердно бранила меня за то, что я такой рохля с девушками — как мне только не стыдно находиться под опекой старой экономки! Я не сомневался, что сегодня она тоже примется за свое, и выжидал подходящую минуту. Вот теперь я сумею ответить как следует! Она открыла дверцу духовки, и по кухне разлился аппетитнейший аромат жареной свинины. Водрузив на стол блюдо с огромным куском сочного окорока, миссис Аллен поглядела на меня и улыбнулась:

— Так когда же мы вас женим, мистер Хэрриот? Давным-давно пора бы вам подыскать хорошую девушку, да только вы и слушать не хотите, что я толкую!

Весело засмеявшись, она захлопотала у плиты над кастрюлей с картофельным пюре.

Я подождал, чтобы она вернулась к столу, и только тут самым небрежным тоном выложил свою сокрушительную новость:

— Собственно говоря, миссис Аллен, я решил последовать вашему совету и завтра женюсь.

Ложка, которой добрейшая женщина накладывала мне пюре, застыла в воздухе.

— Женитесь?.. Завтра?.. — повторила она с ошеломленным видом.

— Совершенно верно. Я думал, вы меня похвалите.

— Но… но как же это? Вы ведь сказали, что приедете сюда в четверг и в пятницу?

— Конечно, ведь я должен проверить результаты проб. И я привезу с собой жену. Мне не терпится показать ее вам.

Наступило молчание. Джек и Робби уставились на меня, мистер Аллен перестал резать свинину и тоже посмотрел в мою сторону, затем его супруга неуверенно усмехнулась:

— Ну будет, будет, я не верю. Вы нас разыгрываете. Если бы вы правда завтра женились, так поехали бы в свадебное путешествие.

— Миссис Аллен! — произнес я с достоинством. — Разве я способен шутить, когда речь идет о столь серьезном вопросе? Разрешите, я повторю: завтра моя свадьба, а в четверг я приеду к вам с женой.

В глубокой растерянности она наложила нам полные тарелки, и мы молча принялись за еду. Но я догадывался, какие муки она испытывает. Ее взгляд то и дело обращался ко мне, и было видно, что ей не терпится обрушить на меня град вопросов. Ее сыновья тоже, казалось, не остались равнодушны к моему сообщению, и только мистер Аллен, высокий неразговорчивый человек, который, вероятно, сохранил бы ту же невозмутимость, объяви я, что завтра намерен ограбить банк, спокойно продолжал уписывать свой обед за обе щеки.

Больше мы об этом не говорили, пока я не собрался уезжать. Но тут миссис Аллен положила руку мне на локоть:

— Вы же пошутили, правда? — Лицо у нее словно даже осунулось.

Я забрался в машину и крикнул в окно:

— До свидания и большое спасибо. В четверг мы с миссис Хэрриот приедем прямо с утра.

Свадьбы я почти не помню. Она была тихой, и меня главным образом снедало желание, чтобы все это поскорее кончилось. Лишь одно живет в моей памяти: гулкие «аминь!», которые во время венчания через правильные промежутки провозглашал у меня за спиной Зигфрид, — насколько мне известно, единственный шафер, столь усердно участвовавший в венчальной службе.

С каким невыразимым облегчением я наконец усадил Хелен в машину, и мы тронулись в путь! Когда мы проезжали мимо Скелдейл-Хауса, она вдруг вцепилась мне в руку.

— Посмотри! — воскликнула она взволнованно. — Вон туда!

Под медной дощечкой Зигфрида, висевшей на чугунной решетке по-прежнему кривовато, появилась еще одна — бакелитовая, что тогда было новинкой. Белые четкие буквы на черном фоне провозглашали: «Дж. Хэрриот, дипломированный ветеринар, член Королевского ветеринарного общества». И эта дощечка была привинчена совершенно прямо.

Я оглянулся, отыскивая взглядом Зигфрида, но мы уже попрощались, и я решил, что поблагодарю его, когда мы вернемся. Однако из Дарроуби я выехал, надуваясь от гордости, ибо смысл этой дощечки был совершенно ясен: теперь я полноправный партнер Зигфрида и человек с положением. При этой мысли у меня даже дух захватило. Хелен радовалась не меньше меня, и мы час за часом кружили по боковым шоссе, останавливались, когда и где хотели, гуляли и совершенно не следили за временем. Было уже часов девять вечера и сумерки быстро сгущались, когда мы вдруг сообразили, что заехали совсем не туда.

От Эллерторпа нас отделяли миль десять вересковых холмов, и было уже совершенно темно, когда мы, погромыхивая по крутой узкой дороге, съехали на его единственную, но очень длинную улицу. «Пшеничный сноп» скромно прятался в дальнем ее конце — приземистое здание из серого камня с неосвещенным крыльцом. Когда мы вошли в душноватую переднюю, из буфета слева донесся мягкий звон стекла. Из задней комнаты появилась миссис Берн, пожилая вдова, владелица «Пшеничного снопа». Она оглядела нас без всякого выражения.

— Мы знакомы, миссис Берн, — сказал я, и она кивнула. Я извинился, что мы так задержались, и попробовал собраться с духом, чтобы попросить в такой поздний час пару-другую бутербродов, но тут она сказала все с той же невозмутимостью:

— Ничего, мы ведь вас ожидали. И ужин вас ждет.

Она проводила нас в столовую, и ее племянница Берил тотчас подала нам горячий ужин: густой чечевичный суп, а на второе — блюдо, которое сейчас, наверное, назвали бы гуляшом, хотя тогда это было просто мясо, тушенное с грибами и овощами. Но зато над ним явно колдовал кулинарный гений. От крыжовенного пирога со сливками мы уже вынуждены были отказаться.

Так продолжалось все время, пока мы жили в «Пшеничном снопе». Заведение это было воинствующе несовременным: чудовищная викторианская мебель, кое-где облупившаяся краска. И все-таки сразу становилось понятно, чем оно заслужило свою репутацию. Кроме нас там в это время жил еще только один постоялец, который явно не собирался никуда уезжать, — удалившийся от дел суконщик из Дарлингтона. К столу он являлся задолго до урочного часа, неторопливо закладывал за воротник большую белую салфетку, и надо было видеть, как блестели его глаза, когда Берил вносила поднос с кушаньями.

Однако нас с Хелен покорили не только домашняя ветчина, йоркширский сыр, слоеные пироги с сочной начинкой из вырезки и почек, ягодные корзиночки и колоссальные йоркширские пудинги. Гостиницу окутывала атмосфера какого-то чарующего сонного покоя, и мы до сих пор с наслаждением возвращаемся мыслью к этим дням. Я и теперь часто проезжаю мимо «Пшеничного снопа» и, глядя на его старинный каменный фасад, на котором какие-то жалкие тридцать лет, протекшие с той поры, не оставили ни малейшего следа, с невольной нежностью вспоминаю эхо наших шагов на пустынной улице, когда мы выходили погулять перед сном, старинную латунную кровать, занимавшую почти все пространство тесной комнатки, темные силуэты холмов в ночном небе за нашим окном, отголоски смеха, доносящиеся из буфета внизу, куда сошлись отдохнуть окрестные фермеры.

Особенное наслаждение доставило мне наше первое утро, когда я повез Хелен к Алленам проверять пробы. Вылезая из машины, я заметил, что миссис Аллен осторожно выглядывает в щелку между кухонными занавесками. Она тут же вышла во двор, и, когда я подвел к ней мою молодую жену, глаза у нее буквально полезли на лоб. Хелен одной из первых в тех краях начала носить брюки и в это утро надела ярко-лиловые — совершенно «потрясные», выражаясь на более позднем жаргоне. Фермерша была немножко шокирована, а немножко и позавидовала, но вскоре она убедилась, что Хелен одной с ней породы, и между ними завязался оживленный разговор. Глядя, как энергично кивает миссис Аллен и как ее лицо все больше расцветает улыбками, я понял, что Хелен охотно удовлетворяет ее любопытство. Времени на это потребовалось много, и мистер Аллен в конце концов прервал их беседу.

— Если идти, так идти, — буркнул он, и мы отправились продолжать туберкулинизацию.

Начали мы с солнечного склона, где в загоне нас дожидался молодняк. Джек и Робби ринулись в загон, а мистер Аллен снял кепку и любезно обмахнул верх каменной стенки.

— Тут вашей хозяйке будет удобно, — сказал он.

Я уже собирался начать измерения, но от этих слов буквально прирос к месту. Моя хозяйка! Впервые такие слова были обращены ко мне. Я посмотрел на Хелен, которая сидела на необтесанных камнях, поджав ноги, положив на колено записную книжку и держа наготове карандаш. Она откинула упавшую на глаза темную прядку, наши глаза встретились, и она улыбнулась мне. Я улыбнулся в ответ и вдруг ощутил все великолепие окружающих холмов, медвяный запах клевера и нагретых солнцем трав, пьянящий сильнее любого вина. И мне показалось, что два года, которые я провел в Дарроуби, были прелюдией к этой минуте, что вот сейчас улыбка Хелен завершила первый решающий шаг в моей жизни — эта улыбка и бакелитовая дощечка на решетке Скелдейл-Хауса.

Не знаю, сколько я простоял бы так, словно в забытьи, но мистер Аллен выразительно откашлялся, и я вернулся к действительности.

— Начали, — сказал я, прикладывая кутиметр к шее первой телки. — Номер тридцать восемь, семь миллиметров, четко очерчено. — Я крикнул Хелен: — Номер тридцать восемь, семь, ч. о.

— Тридцать восемь, семь, ч. о., — повторила моя жена, и ее карандаш побежал по страничке записной книжки.