Об обращении с людьми

Замечания сии содержат в себе много истинного; но вме­сте с тем я не раз уже видел искреннюю, постоянную друж­бу между людьми неравных лет и состояний; вспомнив то, что я сказал в начале первой главы сей части, легко можно сие объяснить. Есть молодые старики и старые юноши. Хо­рошее воспитание, умеренность в желаниях, свободное мышление и независимость во внешнем положении возво­дят низшего на ступень человека знатного, так же, как пре- зрснный нрав, порочные страсти и низкий образ мыслей мо­гут опустить знатного на одну ступень с чернью. Тем не ме­нее, однако, неоспоримо, что для постоянной, искренней дружбы требуется сходство правил и ощущений; и сходство сие едва ли может существовать при чрезмерном неравенст­ве способностей и познаний. Не пропадет ли одна из вели­чайших приятностей дружбы - обмен идей и мнений, сообщение однородных чувствований, объяснение темных предчувствий, советы в важных случаях, - если друг наш никак нс может вникнуть в наше положение, если все наши ощущения чужды для него? Есть люди, которым можно только удивляться: таких людей уважают, но не любят, или по крайней мерс отчаиваются приобрести взаимную их лю­бовь. В дружбе обе стороны должны иметь равные требова­ния и средства удовлетворять оные. Всякий излишний перевес с одной стороны, вообще все, что нарушает равенст­во, - препятствуют дружеству.

(3) .

Почему весьма знатные и богатые так мало имеют ис­тинного чувства к дружбе? - потому, что у них мало душев­ных потребностей. Удовлетворять свои страсти, гоняться за шумными, ошеломляющими удовольствиями; всегда на­слаждаться; отовсюду слышать лесть, похвалу, уважение; вот о чем все они более или менее заботятся. С равными се­бе разлучает их ревность, зависть и другие страсти; тех, кто выше их, ищут они тогда только, когда имеют в них нужду для достижения корыстных или честолюбивых видов; а ни­зших и бедных считают столь отдаленными от себя, что правды слышать от них не желают и мысли стать с ними в одном ряду не допускают. И лучших из них рано или поздно посещает мысль, что они сотворены из вещества превосход­нейшего, а это разрушает дружбу.

(4) .

Но и между людьми равными тебе по званию, достатку, летами и способностями полагайся на постоянную дружбу тех только, которым чужды неблагородные, пылкие или безрассудные страсти; которые не меняют своего располо­жения по Причудам и пустым мечтам; не вертятся во все стороны, как флюгер на ветру! Кто беспрестанно предается шумным удовольствиям и забавам; кто жертвует всем буй­ным страстям, сладострастию, пьянству, пагубной игре; кто слишком уважает ложную честь, богатство или самого себя; кто беспрестанно колеблясь в своих правилах и мнениях, как мягкий воск принимает всякую форму, какую кто при­дать ему захочет, - тот иногда может быть хорошим собе­седником, но никогда постоянным и верным другом. Лишь дело дойдет до отвержения собственных выгод, какого-либо пожертвования, до момента, когда надобно проявить твер­дость и постоянство, он оставит тебя; ты будешь один, бу­дешь считать себя обманутым, между тем, как ты сам обманул себя неосторожным выбором. Часто воображаем мы себе людей такими, какими бы их видеть желали, а по­сле негодуем, увидев, что природа сотворила подлинник не­сходным с нашим идеалом.

(5).

Многие говорят: вернейшее средство иметь друзей есть не иметь в них надобности, но всякий человек с душой чув­ствительной имеет сию надобность. - И ужели так трудно найти верных друзей? Думаю, что и в половину не так трудно, как обыкновенно полагают; наши сентиментальные молодые люди составляют себе только слишком высокие по­нятия о дружбе. Конечно, если станем требовать неограни­ченной преданности, безусловного пожертвования всем, отвержения всяких личных выгод в самые критические ми­нуты, слепой приверженности к нашей партии вопреки соб­ственному справедливому убеждению, одобрения даже пороков, недостатков или безрассудных поступков наших, содействия в заблуждениях пылких страстей, одним сло­вом, если станем требовать от друзей наших более, нежели сколько по справедливости можем требовать от людей из плоти сотворенных и собственную волю имеющих, то, без сомнения, и из тысячи не найдем ни одного, который бы столь совершенно был нам предан. Но если станем искать благоразумных людей, которые бы согласились с нами в главных своих правилах и чувствах, исключая некоторые неприметные различия; людей, которые бы радовались то­му, что нас радует, любили нас без излишней угодливости, уважали добрые наши качества без пристрастия к слабо­стям; не оставляли нас в несчастьи; твердо и постоянно по­могали нам во всех добрых и честных делах; утешали, поддерживали нас; жертвовали нам, если мы того достойны, и необходимость того требует, всем, чем можно жертво­вать без предосуждения своей чести, без несправедливо­сти против самого себя и своих кровных; не скрывали от нас истины; обращали внимание наше на наши недостатки, не оскорбляя нас с намерением; предпочитали нас всем дру­гим людям, если сие без несправедливости возможно, - если станем искать таких людей, то верно найдем их. Многих? нет! этого я не говорю; но двух, трех для каждого доброго человека, - и чего же более желать в этом свете?

(6).

Найдя такого верного друга, береги его! Чти его даже и тогда, когда счастье внезапно вознесет тебя выше его; чти его и там, где он не блистает, где союз твой с ним, по-види­мому, не оправдан в глазах других людей! Не гнушайся другом не столь состоятельным, не столь уважаемым, как ты; не завидуй другу тебе предпочитаемому! Будь твердо к нему привязан, не отягощая его! Не требуй от него более, нежели сколько бы ты сам сделал; даже не требуй столько, если друг твой не во всех отношениях имеет одинаковый с тобой темперамент, равные способности, равную степень чувствительности! Защищай ревностно и с жаром твоего друга, но без предосуждения справедливости и прямоду­шия! Ты не должен ради того быть несправедливым к добро­детелям других; не должен, если имеешь власть составить счастье человека достойного, предпочитать ему твоего ме­нее способного друга. Ты не должен защищать опрометчи­вые его поступки; превозносить его страсти как добродетели; в ссорах с другими людьми, ежели он неправ, не поддерживать умышленно стороны оскорбителя; не по­вергаться с ним вместе в погибель, ежели это ему помочь не может, а еще менее - безрассудным заступничеством распа­лять его неприятелей и самого себя и свое семейство вовле­кать в бедствия. Но защищать и спасать честь его обязан ты, когда его невинно оклеветали, хотя бы все его оставили и в нем ошибались, если только можешь надеяться на то, что принесешь ему тем какую-либо пользу. Перед лидом всего света должен ты уважать друга благородного, не стыдиться связи своей с ним, когда судьба или злые люди безвинно его угнетают. Ты не должен улыбкой одобрять клеветников, за глаза его очерняющих. С осторожностью и благоразумием должен ты извещать его об опасностях, ему самому или чес­ти его угрожающих; но токмо в таком случае, если сие мо­жет послужить к избежанию зла или к поправлению не­осторожных поступков, а не тогда, когда сие может только навести ему тщетное беспокойство.

(7) .

Весьма редки друзья, не оставляющие нас в несчастьи. Будь одним из сих редких друзей! Помогай, спасай, где только можешь! жертвуй собой - не забывая, однако, того, что требуют от тебя благоразумие и справедливость как по отношению к самому себе, так и по отношению к другим! Но не ропщи и не жалуйся, если другие не воздают тебе тем же! Не всегда недоброжелательство тому причиной. Выше я уже сказал, что слабые, обуреваемые страстями люди, - не­надежные друзья; а сколь мало таких, которые бы имели характер твердый, непоколебимый; были бы совершенно свободны от страстей и посторонних видов; которые в при­язни своей к тебе нс соображались бы с общим о тебе мнени­ем, с твоими связями и обстоятельствами с тем, чтобы, если не выиграть, то по крайней мере не посрамить себя в глазах публики своей склонностью к тебе; сколь мало таких, кото­рые бы, презирая собственную выгоду, не пожертвовали бы слабейшим сильному! Если такие люди, увидев нависшие над главою твоей тучи, несколько от тебя сторонятся или по крайней мере любовь и уважение свое переменят на роль покровителя и советника - будь снисходителен! Припиши вину робкому характеру сих людей, зависимости их от внешних обстоятельств, необходимости иметь покровите­лей, чтобы составить свое счастье в нынешнее, по истине тяжкое время. Как мало осталось бы людей, с которыми бы ты в мире и любви мог разделить бремя жизни, если бы за­хотел быть столь разборчив! Бывают также случаи, в кото­рых (например, если большей или меньшей неосторожностью мы сами уготовили участь свою) друзья наши для собственного своего оправдания обязаны показать свету, что они не участвовали в безрассудных наших по­ступках. Часто неприятные наши обстоятельства приводят их в такое расположение, в каком бы им всегда быть надле­жало, т.е: они перестают льстить нам, что прежде заставля­ло их делать опасение лишиться нас, когда все еще искали нашей дружбы, и выбор друзей от нас зависел. В некоторых блистательных эпохах моей жизни навязывались мне в друзья толпы людей, которые беспрестанно меня превозно­сили, каждому острому словцу удивлялись, сочиняли для меня льстивые стихотворения, считали меня своим ораку­лом. Я довольно знал людей, чтобы не все принимать за правду и быть уверенным, что с переменой моих обстоя­тельств они, не имея более во мне нужды, совсем иначе бу­дут поступать со мной. Я не ошибся, но за всем тем не все они были бездельники и лицемеры. Многие из них были действительно таковы и позволяли себе самые подлые по­ступки против меня; я тому не удивлялся и презирал их; многие же были увлечены толпой. Враги мои пробудили их; они встряхнулись, стали внимательнее присматриваться ко мне и увидели мои недостатки; словами или холодным об­ращением, иногда, быть может, даже слишком жестким, они укоряли меня в сих недостатках, тем самым подали мне повод обратить на оные собственное мое внимание и ста­раться исправить их; поистине, они были лучшие, полез­нейшие в этом смысле для меня друзья, нежели те, которые не переставали льстить моему тщеславию.

(8) .

Совершенно недостойна чувствительного сердца мысль: "утешительно иметь товарищей по несчастью". Не довольно ли собственного страдания и горестного убеждения, что и кроме нас многие честные и добрые люди не менее страда­ют? Должны ли мы самовольно увеличивать число несчаст­ных, принуждая других участвовать в наших бедствиях, нисколько тем не облегчаемых? Неправда, что утешительно говорить о своей печали. Только для старухи, а не для ра­зумного человека подобные разговоры может быть необхо­димы. В первой главе первой части я говорил о том, хорошо ли жаловаться другим на свои несчастья? Тогда сказал я только то, чего требуют благоразумие и осторожность; в об­ращении же с друзьями само сердце велит нам сколь воз­можно более скрывать наше положение от нежного сострадательного друга. Я говорю: сколь возможно, ибо бы­вают случаи, когда потребность облегчить страдающее сер­дце делается необходимостью, или когда любящий друг, читая горести на челе вашем, настойчиво убеждает к излия­нию оных; тоща молчание было бы или мукою для нас са­мих или оскорблением для друга. Во всех других случаях дорожи спокойствием его, как своим собственным! Впро­чем, само собой разумеется, что здесь говорится о тех слу­чаях , когда совет и помощь друга могут спасти нас. Что та­кое была бы дружба, если бы и тогда соблюдали молчание?

(9) .

Если друг жалуется тебе на свое несчастье - слушай его с участием, не теряй времени в нравственных изречениях, в рассуждениях о том, что могло бы быть иначе, чего бы он мог избежать; сим ничего не поправишь. Помоги, если мо­жешь, утешай, употреби все, что может доставить облегче­ние; но не умножай телесной и душевной слабости его бесполезными жалобами! Напротив, старайся возбудить в нем мужество, вознеси его выше горестей мира сего! Не льсти ему ложными надеждами, ожиданием слепого случая; но способствуй ему в избрании путей, мужа благоразумного достойных!

(Ю).

Из обращения с друзьями навсегда должно быть изгнано притворство. Ложный стыд, принуждение, налагаемое в об­щежитии приличием, чрезмерной учтивостью и недоверчи­востью, не должны иметь там место. Доверие и искренность должны существовать между друзьями. Надлежит, однако, не забывать, что открытие сокровенных тайн, сообщение коих не приносит пользы, но, напротив, при малейшей не­осторожности может принести вред, - есть детская болтли­вость; что мало людей, способных во всех обстоятельствах ненарушимо сохранять тайну, хотя бы люди сии имели все прочие необходимые для дружбы качества; что чужие тай­ны не принадлежат нам и, наконец, что есть и собственные тайны, которых никому в свете нельзя вверить без вреда и опасности.

(И).

Всякая вредная лесть должна быть изгнана из обраще­ния между истинными друзьями; но сие не исключает неко­торой степени приятной угодливости и уступчивости в вещах невинных. Есть люди, коих приязнь мгновенно исче­зает, коль скоро перестают им льстить, во всем быть одного с ними мнения. В присутствии их нельзя отдавать справед­ливости достоинствам других, сколь бы велики они ни бы­ли; нельзя касаться многих предметов, не раздражая их. Поступили ли они в чем-либо безрассудно; слепо ли пред­убеждены в пользу или против чего-либо; заблуждаются ли мечтою или страстью; находим ли мы основательной причи­ну осуждать их образ жизни и ведения хозяйства; отважим­ся ли что-либо насчет его сказать, - они немедленно раздражаются. Другие не столько тем оскорбляются, сколь­ко огорчаются. Привычка изнежила их так, что лишила их способности слышать и воспринимать правду. С ними мож­но только говорить о вещах, усугубляющих душевную их слабость. "Оставим это, если смею о том просить, -говорят они, - это такие предметы, о которых я не охотно вспоми­наю. Нечего делать! Знаю, что я не прав, что мне надлежа­ло бы, может быть, поступить иначе, но это было бы для меня слишком трудно - мое здоровье, мое спокойствие, мои слабые нервы не позволяют мне обстоятельно о том поду­мать". - Боже мой! какой язык! человек с твердым характе­ром, истинно любящий и желающий добра, должен уметь всякий предмет с основательностью обдумать. - Подобные слабые люди не годятся быть друзьями. Должно иметь му­жество говорить и слушать правду, хотя бы правда сия была горестная и потрясала бы всю внутренность нашу. Но обя­занность говорить другу своему истину не дает права делать то с грубостью, навязчивостью и надменностью, утомлять и огорчать его длинными поучениями или беспокоить его опа­сениями, когда по обстоятельствам или характеру его нель­зя ожидать из того пользы.

(12).

Выше я уже сказал, что все, нарушающее неравенство между друзьями, для дружбы вредно. А так как взаимное соотношение между благодетелем и облагодетельствован­ным наименее согласуется с равенством, то, кажется, раз­борчивости чувств соответствует избегать, чтобы приятием благодеяний не подчинить себя некоторым образом своему другу. Одолжения сего рода противны свободе выбора, на которой дружба должна быть основана. Таковые одолжения вмешивают в дружеский союз нечто не принадлежащее к оному, а именно - благодарность, которая не произвольна, но есть обязанность. Редко можно говорить с благодетелем с той же твердостью и откровенностью, как с другом. Кроме того, если я прошу друга об одолжении, он, может быть, только по разборчивости не откажет мне в том, в чем отка­зал бы другому. Я знаю, что сердцу гордому и благородному труднее принимать благодеяния, нежели оные оказывать, хотя бы сие последнее сопряжено было с каким-либо пожер­твованием; за всем тем с одной стороны остается тяжкая обязанность, а между друзьями не значит ли это с обеих сторон? Но и кроме того, по одной уже той причине, что принятое благодеяние делает пристрастным к оказавшему оное, я желал бы, чтобы благодеяния не имели место в дружбе. Итак, необходима крайняя разборчивость в требо­вании и приятии дружеских одолжений! Во всех случаях, особенно в делах денежных, лучше поискать помощи у чу­жих людей. Никогда не должно употреблять во зло услуж­ливости сильных друзей ваших в качестве рекомендации в чужих делах. Есть, однако, средства обращать внимание че­ловека благодетельного на людей, помощи заслуживающих. Один офицер просил Маршала Кейта рекомендовать его Ко­ролю Прусскому. Кейт ничего не отвечал, но при отъезде своем из Потсдама дал ему мешочек с горохом для вручения оного Королю без всякого письма. Король легко догадался, что друг его, конечно, не сделал бы подобного поручения человеку заурядному, и принял Офицера в свою службу. Вообще возвышенные души имеют особый, только для них понятный язык. Бывают, однако, случаи, когда мы смело должны обращаться к друзьям своим, а именно: если требу­емое нами одолжение такого рода, которое друг без труда может сделать, или в оном отказать, не оскорбляя и не при­водя нас в замешательство; если мы сами в состоянии пла­тить ему равными услугами; если никто лучше его не удостоверен в положении дела, в безопасности, с какою мо­жет исполнить нашу просьбу, или же если все наше счастье зависит от сохранения чего-либо в тайне, если никому ино­му не можем открыться без опасности и вреда; если ни от кого не можем ожидать помощи и, наконец, если мы совер­шенно уверены, что друг наш ничего чрез то не потеряет и не навлечет на себя никаких неприятностей. Во всех сих и других подобных случаях умалчивать о своей нужде было бы противно тому доверию, которому мы другу своему обя­заны.

(13).

И о друзьях можно сказать то же, что сказано мной о супругах, а именно: надлежит остерегаться, чтобы не на­скучить друг другу и слишком частым и коротким обраще- нисм нс произвести невыгодных впечатлений. Для сего ру­ководствуйся теми же способами, какие для супругов мной предложены! Нс надобно видеться так часто, чтобы присут­ствие друга перестало быть для вас благом, а сделалось чем- то обыкновенным, чтобы слишком коротко узнать все недостатки нашего друга, свойственные всякому человеку и даже неприметные без всегдашнего пребывания вместе, но которые со временем, смотря по расположению духа, могут иметь весьма вредное влияние. Предосторожность сия в дружбе еще нужнее, нежели в супружестве; ибо в первой не имеют места многие обстоятельства последнего; особенно мысль, необходимо внушаемая супругам, что они навсеща соединены для того, чтобы быть одним телом и одной ду­шой, чтобы вместе делить радости и горе; недостает также дружбе многих других уз любви, и по сему-то постоянство оной зависит от разборчивости взаимного обращения между друзьями. Правда, что такие неприятные впечатления в людях благодушных и разумных непродолжительны, и что кратковременной разлуки достаточно для вторичного убеж­дения в преимуществах друга перед другими обыкновенны­ми людьми, с которыми мы между тем жили; но гораздо лучше никогда не иметь подобных впечатлений, чего и не трудно достигнуть. Изгоните из дружеского обращения ту низкую короткость, тот недостаток учтивости и небрежения во внешнем обхождении, о коих я говорил в третьей главе сей части, особенно в четвертом параграфе; не налагайте на друга никогда принуждения; не требуйте, чтобы он сообра­жался с вашим вкусом, с вашими прихотями, чтобы он из­бегал общества тех людей, против которых вы п реду беждены.

Не менее того должно стараться, чтобы общество любез­ных нам особ не сделалось для нас столь необходимою по­требностью, чтобы мы считали невозможным жить без них. Мы не властны в судьбе своей. Мы должны научиться пере­носить разлуку смертью ли, удалением или другими обстоя­тельствами вызванную; привыкать к той мысли, что, владея каким-либо благом, в одночасье можем этого лишиться. Благоразумный человек не основывает всего бытия своего только на существовании другого создания.

Но будь и в разлуке верным другом! иначе друзья твои подумают, что ты, как эгоист,только для собственного удо­вольствия, их беседой тебе доставляемого, привязан к ним. Не будь подобно многим нерадив в переписке с ними. Как легко написать всего лишь несколько строк! Кто настолько обременен делами, что не имеет ежедневно свободной чет­верти часа? А как приятны для отдаленного друга, для нас самих две-три нежные утешительные строчки! Я не прини­маю извинения многих, что они иногда долгое время не мо­гут привести мысли свои в порядок и изложить их на бумаге. Письма к другу - не ораторские речи, каждое слово, выражающее наши чувства, будет для него приятно; более того, сим только способом разлука с любезными друзьями и делается для нас сносной.

(15).

Есть люди, столь же ревнивые в дружбе, как и в любви. Но это указывает на более завистливый, нежели чувстви­тельный характер. Радоваться должны мы, когда и другие уважают того, кто нам дорог; радоваться должны мы, когда любимец наш и кроме нас находит людей, в обществе коих может он наслаждаться чистым удовольствием. Это не за­тмит в глазах его наших преимуществ, не сделает его не­благодарным; а скрывая от него превосходные качества других людей, увеличим ли мы собственные свои достоинст­ва?

(16) .

Все принадлежащее твоему другу: его имущество, граж­данское его благополучие, здоровье, доброе имя, честь его жены, непорочность и образование его детей - все сие да бу­дет для тебя священно; да будет предметом твоих попече­ний, твоей заботливости. И в пламени пылких страстей чти сию неприкосновенную святыню!

(17) .

Дарования, способности и способ выражения мыслей различны в людях. Не всегда тот чувствителен, кто беспре­станно говорит о своих внутренних ощущениях и пережива­ниях; не всегда тот верный и постоянный друг, кто с пылкой страстью прижимает нас к груди своей, с жаром защищает

нас в отсутствие наше. Всякое чрезмерное напряжение не­продолжительно. Тихое, спокойное уважение лучше, неже­ли обожание и восторг. И потому не требуй от всякого равной меры внешних признаков дружбы; но суди о своих друзьях по их продолжительной, постоянной наклонности и приязни, оказываемых ими на самом деле, без чрезмерно­стей и лести. К сожалению! тщеславие наше делает заклю­чение о достоинстве людей обыкновенно по мере ласкательства их к нам, и мы же по большей части стараем­ся окружать себя такими друзьями, среди которых умножа­ется только собственный наш блеск, и которые считают нас своим оракулом.

(18) .

Не гоняйся за друзьями! Не ищи с заботливостью осо­бенной приязни каждого доброго человека, ибо всякая на­вязчивость и при самых чистых намерениях возбуждает подозрение. Кто неуклонно следует пути, предначертанно­му честностью и благоразумием, имея при этом сердце к дружбе расположенное, тот не останется незамеченным: он без искательства найдет добрых людей, которые охотно протянут к нему руку для братского союза.

(19) .

Есть люди, которые имеют только знакомых и не одного истинного друга, - потому ли, что не чувствуют сей душев­ной потребности, или ни к кому не имеют доверия, или же по холодному, брюзгливому, мрачному, тщеславному или сварливому своему характеру. Есть также всеобщие друзья. Они всякому предлагают свое сердце, и потому никто не протянет им руки, чтобы его принять. - Остерегайся при­надлежать к тому или другому классу!

(20) .

И между лучшими друзьями могут случиться недоразу­мения и неприятности. Если упустить первое после того время или позволить услужливым людям вмешаться, то не­редко проистекает из того продолжительная вражда, тем она сильнее, чем теснее была дружеская связь и чем более считаем себя обманутыми. Прискорбно видеть два благород­ных существа, таким образом раздраженные одно против другого; потому я убедительно советую: при малейшем неу­довольствии поступками друга не медлить объяснениями и без посредничества третьего. Примирение легко последует, разумеется, если не будет ни с какой стороны злонамере- ния, что и должно предполагать между добрыми друзьями.

(21).

Но что делать, когда друзья действительно нас обманы­вают. когда узнаем, что добродушие наше ввело нас в за­блуждение и связало с людьми недостойными. Читатель! я не устану повторять тебе: обыкновенно мы сами тому ви­ной, если в тесном обращении с людьми находим их не та­ковыми, какими прежде воображали. Пристрастия, симпатии, сходство склонностей, вкуса, тонкая лесть, ду­шевная потребность общаться в такие минуты, когда вся­кий, кто принимает в судьбе нашей хотя малое участие, кажется нам благодетелем, - сии и другие подобные впечат­ления заставляют нас представлять людей, коим отдаем свое сердце, такими, какими им быть невозможно. Считая их Ангелами, мы к любимцам нашим гораздо менее снисхо­дительны, нежели к чужим людям, коль скоро замечаем в них человеческие слабости, ибо таким образом защищаем благоразумие своего выбора. Не ожидайте от друга своего сшшком много; тогда человеческий проступок в минуту ис­кушения не изумит, не оскорбит вас. Будь снисходителен, ибо в других случаях сам можешь иметь нужду в снисхож­дении. Не осуждай, да не осужден будешь! - И какое право имеешь ты над нравственностью своего друга? Чем он тебе обязан, кроме верности, любви и услужливости? Кто сделал тебя его судьею? Ищи человека сверх совершенного на зем­ном шаре! ищи его во весь твой век; но тщетно будет твое старание: ты не найдешь такого!

Более всего остерегайся верить злословию слабых и дур­ных людей. Человек, который сегодня превозносит другого до небес и готов разделить с ним последний кусок хлеба, а завтра, услышав от какой-нибудь злой старухи глупую о нем сказку, готов признать его за презрения достойного об­манщика; человек, который старинного испытанного друга своего может считать способным к злодейству потому толь­ко, что подлая чернь его в том обвиняет, даже когда правдо­подобие на стороне клеветы, - такой слабодушный человек заслуживает только презрение, и потеря дружбы его есть совершенная выгода. Внешность часто бывает обманчива; можно иметь причины, даже быть иногда в необходимости оставлять некоторые двусмысленные поступки без объясне­ния; но что человек с душой благородной не совершит пре­ступления, - нужно ли в том иное доказательство, кроме того, что человек благородный никогда злодеем быть не мо­жет?

(22) .

Но если друг наш в самом деле нравственно испортится или если сердце наше до такой степени в нем ошибется, что он употребит во зло наше доверие, будет платить нам не­благодарностью - что тогда? Тогда он перестанет быть нам другом. Я полагаю, однако, что и тогда он не более и не ме­нее имеет права на нашу снисходительность, как и всякий другой человек. Я считаю ложною чувствительностью, сме­шанную с тщеславием, по которому мы не охотно обманы­ваемся, если мы думаем, что должны щадить такого бесчестного человека по тому, что он был нам другом. Одна только мысль может побудить нас к снисхождению: что че­ловеческое сердце имеет слабости и что мы легко слишком далеко простираем свою неприязнь, коль скоро мщение вмешивается в наши суждения. С другой стороны, обстоя­тельство, что мы были обмануты, ни сколько не увеличива­ет вины обманувшего нас, не дает нам права вооружаться против него более, нежели против всякого другого бездель­ника, обманывающего других людей.

ГЛАВА VII.

О взаимных соотношениях между господами

и служителями.

О).

Довольно прискорбно, что большая часть людей при­нуждены слабостью, бедностью и другими обстоятельствами повиноваться малому числу, что нередко лучший должен покоряться воле худшего. И потому не требует ли человеко­любие, чтобы те, которым судьба дала способы услаждать жизнь собратьев своих и облегчать возложенное на них иго, пользовались сим счастливым своим положением?

(2) .

Но к сожалению не менее справедливо и то, что большая часть людей рождены для рабства; что благородные, истин­но великие качества суть, по-видимому, наследие только малого числа смертных. Не столько в природных способно­стях. сколько в образе воспитания, в духе испорченного рос­кошью времени нашего должно искать источник сего зла. Роскошь производит множество новых потребностей, при­водящих нас в зависимость от других людей. Всегдашняя алчность к приобретению и наслаждению рождает подлые страсти, заставляет нас ползать и унижаться для получения того, что мы считаем необходимым для своего существова­ния: напротив того, умеренность и воздержанность суть ис­точники всех добродетелей и истинной свободы.

(3) .

Хотя большая часть людей неспособны к ощущениям тонким, изящным, за всем тем не все нечувствительны к ве­ликодушию, не все слепы против истинных достоинств. По сему не надейся на приязнь и уважение подчиненных тебе, если они сами чувствуют, что они лучше, умнее, искуснее тебя; что ты более имеешь в них надобности, нежели они в тебе; если ты худо с ними поступаешь, не награждаешь их за важные заслуги, отдаешь льстецам преимущество пред верными, искренними служителями; если они должны сты­диться подчиненности своей человеку, всеми ненавидимо­му. презираемому; если ты требуешь от них более, нежели бы сам мог сделать на их месте; если ты нисколько не забо­тишься об их нравственном и физическом благе; столь скуд­но воздаешь им за труды их, что они должны или отчаиваться, или обманывать тебя, что они не имеют даже хотя бы одного приятного часа; если ты не обращаешь вни­мание на физическое их состояние, изгоняешь их, коль ско­ро постигает их болезнь или дряхлость; если ты лишаешь их успокоения и сна; если они в суровое время года должны за полночь ждать тебя в убийственной скуке, может быть под открытым небом и в ненастную погоду; между тем, как ты утопаешь в удовольствиях; если достойная посмеяния над­менность твоя сделается предметом их насмешек; если, бес­престанно раздражаясь, осыпаешь их ругательствами; если всеми стараниями своими они не могут заслужить от тебя ласкового слова. Откровенность, честность, истинное чело­веколюбие, благородство и благоразумие во всех поступках - вот вернейшее средство к приобретению как всеобщего уважения, так и, в особенности, уважения и приязни под­чиненных нам, которые видят нас без личины во всех распо­ложениях духа, и против которых вряд ли можно долго при­творствовать. Пословица: "каков барин, таковы и служители", - хотя стара, но тем не менее справедлива. Без сомнения, разумеется сие только о служителях, довольно долго находившихся в каком-либо доме, чтобы примениться к господствующему в оном тону; в сем же случае заключе­ние сие справедливо. Камердинер-хвастун верно служит у хвастуна; скромные господа имеют вежливых служителей; в порядочных домах и служители благонравны и трудолю­бивы, а сварливые и развратные бывают только у господ, которые сами сварливы и безнравственны. Из всего сказан­ного следует, что добрые примеры (многословные увещания совершенно излишни) - лучшее средство к образованию до­брых челядинцсв.

(4) .

Сколь убедителен мой совет - ласково обращаться со служителями, - столь мало могу я одобрить, если кто откры­вается им во всей своей наготе; делает их поверенными в тайных своих делах и предприятиях; непомерным жалова­нием приучает к роскошной жизни; не довольно их занима­ет, предоставляет все собственной их воле; делает их неограниченными хозяевами своей казны и тем побуждает к обману; произвольно лишает себя всякой власти над ни­ми; унижается до обращения с ними запанибрата, до под­лых с ними шуток. - Между сотней таких людей едва ли найдется один, который бы не употребил во зло подобной слабости, которая даже нс приобретает привязанности. До­брожелательное, степенное, серьезное, всегда равное обра­щение, лишенное высокомерной важности; верное,

достаточное, но не чрезмерное, соответственное услугам жалованье; строгая точность везде, где требуется от них по­рядок и исполнение принятых ими на себя обязанностей; ласковость и снисходительность, если они испрашивают ис­полнения благоприличной просьбы, доставления какого-ли­бо непорочного удовольствия; благоразумие в

распределении занятий, дабы не обременять их бесполезны­ми работами и поручениями, только к нашей забаве клоня­щимися; не терпя, однако, праздности, заставляя их трудиться для самих себя, соблюдать всегда опрятность и стараться о своем образовании; пожертвование собственной пользой, если имеешь случай доставить им лучшее состоя­ние; отеческое попечение об их здоровье, благонравии и до­ставлении способов к честному пропитанию, - вот вернейшие средства иметь хороших, верных служителей и быть от них любимым. Я присовокупляю еще совет - не де­ржать слишком много служителей, а тем, которых имеем и иметь должны, платить хорошее жалованье, благоразумно с ними обращаться и с пользою их занимать. Чем более у кого служителей, тем хуже услуга.

(5).

Утонченный образ нашей жизни лишил обращение меж­ду отцом семейства и домочадцами его всей приятности и достоинства. Права и удовольствия отца семейства совсем исчезли; челядинцы не считаются более членами семейст­ва, а только наемниками, произвольно нами удаляемыми, или нас оставляющими, коль скоро надеются получить в другом месте более свободы, удобства и жалованья. Вклю­чая часы, назначенные для прислуги, мы не имеем никако­го права на них; не живем с ними, видим их только тогда, когда они по звону нашего колокольчика являются к нам из своих жилищ, по большей час+и нездоровых и до крайности неопрятных. Сия слабая, временная связь резкою чертой отделяет выгоды обеих сторон. Господин ищет сколь воз­можно дешевого наемника; разве только тщеславие или расточительность заставят употребить на него более; не за­ботится о том, что на старости сделается с бедным служите­лем; а сей последний, зная то, и ничего верного ввиду не имея, со своей стороны старается захватить все, что можно, чтобы сберечь денежку на черный день. Не трудно рассу­дить, какое сие имеет влияние на нравственность, образо­ванность, доверие и взаимную приязнь. Правда, не все господа столь дурно и противоестественно обходятся со сво­ими людьми; но где найдем в нынешние времена таких, ко­торые, считая себя отцами и наставниками домочадцев своих, находили бы удовольствие в том, чтобы сидеть посре­ди них, наставляя их благоразумными и ласковыми разго­ворами, печась о нравственном и умственном их образовании; заботиться о будущей их судьбе? Правда так­же, что лишь малая часть служащих у частных людей так благовоспитанны, чтобы знать цену такого снисхождения и уметь оным пользоваться; но что же препятствует нам са­мим образовывать своих служителей, принимать их еще в детстве, до смерти удерживать при себе, как членов семей­ства, и соразмерно их заслугам и по всей нашей возможно­сти улучшать их состояние? Я по опыту знаю все неудобства такого предприятия; сам несколько лет зани­мался сим планом, с частою неудачей сопряженным; труд наш не награждается, не признается; дети приходят в воз­раст, начинают чувствовать себя и уклоняются от отеческо­го надзора нашего. Нередко, однако, мы сами тому причиною, и не всегда поступки их против нас можно на­звать неблагодарностью. Мы даем им воспитание, званию их нисколько не соответствующее, и потому, не составляя их счастья, делаем их недовольными своим состоянием; или же поступаем с ними и в зрелом возрасте, как с детьми. Же­лание свободы врожденно всем тварям; они думают изба­вится от ига, оставя нас; думают не иметь в нас более нужды, быть в состоянии сами управлять собою и сами себе советовать. Часто, однако же, такие люди раскаиваются в том, что нас оставили, когда на опыте узнают различие между господином и отцом семейства и получают ясное, верное понятие об истинной свободе. Все чужое, чего мы не знаем, кажется нам лучше, нежели то, что имеем, как бы хорошо оно не было. - Впрочем, в свете никогда не надобно надеяться на успех и признательность, а делать добро един­ственно из любви к добру. Не всегда, однако, потерян труд, кажущийся таковым, и влияние хорошего воспитания часто чрез долгое токмо время сказывается. И для других сеять приятно, а растить плоды для самого себя - есть заслуга са­мая обыкновенная.

(6).

Отец семейства имеет право требовать от своих челядин- цев строгого исполнения обязанностей; но никогда вспыль­чивость не должна увлекать его до низких ругательств, а еще менее - до побоев. Человек благородный, силе только противополагает силу; никогда он не употребит оной против лишенного обороны.

Еще жестокосерднее лишать бедных служителей скудно­го их жалованья за малейшую неосторожность, например, если они что-нибудь повредят или разобьют. При сем слу­чае я должен дать совет, которого пренебрегать не следует, сколь бы не казался он незначительным: старайся возбудить в служителях такое к себе доверие, чтобы они, коль скоро виною их что либо в доме пропадет или изломается, немед­ленно тебе о том сказали; замени тотчас пропавшее или из­ломанное, так, чтобы число вещей в твоем доме не уменьшалось. Если из дюжины чашек, тарелок, стаканов и тому подобного, нс достает хотя одной штуки, то и об ос­тальном никто не позаботится надлежащим образом, и в ко­роткое время все пропадает к убытку хозяина.

(7) .

С чужими служителями мы во всех случаях должны об­ращаться учтиво и ласково; в отношении к нам они люди свободные, или мы сами, служа Государям, не можем назы­ваться свободными. Сверх того, надлежит взять в соображе­ние, что нередко служители имеют великое влияние на своих господ, в благосклонности коих мы можем иметь нуж­ду; что часто мнение и речи низшего класса людей решают добрую или худую нашу участь, и, наконец, что сей класс гораздо взыскательнее, легче считает себя обиженным, всегда недовольнее своим содержанием, нежели люди, коих воспитание научило презирать мелочи.

(8) .

Не бесполезно, кажется, здесь предостережение избе­гать болтливости в обращении с парикмахерами, цирюль­никами и модными торговками. Сии люди (впрочем, не без исключения) весьма склонны переносить вести из дома в дом, заводить сплетни и услуживать в подлых делах. Лучше всего обращаться с ними просто и сухо.

(9) .

Утайку съестных припасов, кофе, сахара и т.п. служите­ли обыкновенно не считают за воровство. Хозяева обязаны лишать их всякой к тому возможности. К достижению сего лучшие средства суть следующие два: первое - собственный пример умеренности и обуздания своих желаний, и второе - время от времени давать служителям добровольно то, что бы могло возбудить их лакомство.

(Ю).

Мне надлежало бы сказать здесь нечто и о поведении служителей в отношении к их хозяевам; но я буду говорить о сем предмете в главе об обращении с людьми, кои выше нас званием: с богатыми и с вельможами. По сему скажу здесь только: служащий должен строго исполнять все при­нятые на себя обязанности, и лучше делать более, нежели менее; пользу господина должен он считать как бы свою собственную; поступать всегда открыто; и все дела свои вы­полнять с такою точностью и порядком, чтобы во всякое время быть в состоянии дать в них отчет; не употреблять во зло доверия и снисхождения своего господина; не обнару­живать недостатков того, чьим хлебом питается; не позво­лять себе ни в шутку, ни на самом деле преступать пределы уважения, коим он обязан тому, кому судьба его подчини­ла; равным образом должен служитель вести себя так, что­бы не только властителю своему никогда не подать повода презирать его или возлагать на него постыдные поручения, а напротив того, поступками своими дать ему почувство­вать свое достоинство - достоинство человека, и если он спо­собен к благородным ощущениям, заставить уважать себя, несмотря на разность положения в гражданском кругу. Бле­стящая наружность нс должна побуждать его к перемене своего состояния; пусть он прежде подумает, что всякое со­стояние имеет свои неприятности и неудобства, издали не­приметные. Если при всей честности и осторожности в своих поступках он имеет несчастье служить господину не­благодарному, жестокому и несправедливому, и если скромное поведение не помогает, то пусть он переносит то терпеливо, без ропота и жалоб, пока не может избавиться от тягостного своего положения. Если же он найдет к тому средство, то пусть последует своим видам, но также пусть умалчивает о перенесенных им оскорблениях и удержива­ется от всякого мщения, злословия и сплетен! - Может, од­нако, случиться, что оскорбленная его честь будет требовать явного или судебного оправдания против сильно­го притеснителя, тоща должен он выступить прямо и смело, в твердом уповании на справедливость своего дела, и не страшась ни людей, ни бедности, ни пронырств, спасти свою честь, хотя бы сильнейший злодей лишил его всего прочего.

Об обращении с домовладельцами, соседями

и живущими с нами в одном доме.

(1) .

Начав от первоначальных и самых естественных соотно­шений людей между собою и переходя от понятий простых к сложным, я буду говорить теперь об обращении с соседя­ми.

Новейшая наша философия не занимается такими мело­чами, но я не достаточно еще для того просвещен и по убеж­дению говорю: "Непосредственно после членов своего семейства обязан ты соседям и домочадцам своим помогать словом и делом". Весьма приятно в городе, как и в деревне, если можем, в добрых соседях найти хорошее общество и обращаться с ними на дружеской ноге. В жизни нашей мно­го таких случаев, когда и малейшая немедленная помощь делается для нас благодеянием, когда мы для отдохновения от трудных занятий, от тяжких забот желаем общества до­брого человека, который бы близ нас находился; и потому не пренебрегай своими соседями, если они обходительного и дружелюбного характера. В уединении моем во Франкфур- те-на-Майне я три года наслаждался обществом жившего возле меня любезного семейства и всегда с удовольствием буду вспоминать о проведенных с оным приятных часах, к сожалению, слишком быстро протекших. Умная и приятная беседа сих достопочтенных людей развеселяла меня, при­миряла с людьми, изглаживала из моей памяти многие пе­ренесенные неудовольствия. - В больших городах думают, что к хорошему тону принадлежит не знать даже, кто живет в одном с нами доме. Это, по моему мнению, весьма безрас­судно. Не знаю, что могло заставить меня ехать несколько верст, когда я у себя дома могу найти приятную беседу или скуку, за которой гоняюсь; или же рыскать по целому горо­ду ради нужной мне услуги, между тем, как возле меня жи­вет человек, который охотно бы оную оказал, разумеется, если я умел приобрести его дружбу и доверие. Я стыдился бы самого себя, если бы извозчики знали меня лучше моих соседей.

Никогда не должно, однако, навязываться тем, которые не могут от нас уклониться, живя под одною с нами кров­лей, а наипаче не подсматривать за ними, не вмешиваться в их хозяйство, не разведывать о делах их, до нас не касаю­щихся, и не разглашать о замеченных нами в них неболь­ших недостатках. А так как слуги наиболее к тому склонны, то и надобно людей своих от того удерживать и из дома сво­его совершенно изгнать всякое наушничество.

(3) .

Есть небольшие угождения, которые мы обязаны оказы­вать нашим соседям, - угождения сами по себе незначитель­ные, но за всем тем служащие к сохранению тишины и спокойствия, к приобретению нами благорасположения других, и которыми мы посему не должны пренебрегать. Например, не стучать, не шуметь, не хлопать в позднее время дверьми, не заглядывать в окна, на чужие дворы или в сады ничего не метать и тому подобное.

(4) .

Многие по безрассудству своему думают, что нет надоб­ности беречь наемные дома, сады и другие вещи, и что при назначении платы приняты в расчет их порча и истребле­ние. Не говоря уже о том, что последнее не всегда бывает, я думаю, что человек благовоспитанный не может находить удовольствия в том, чтобы произвольно портить что-либо, ему не принадлежащее, чем он другим досаждает, а себя де­лает ненавистным. Исправный плательщик, - вежливый, добропорядочный и опрятный, - скоро делается известным, охотнее и за сходную цену принимается жильцом, нежели иные богатые и знатные люди. За все время, как я живу сво­им домом, я ни с соседями, ни с хозяевами домов никогда не имел ни малейшего спора и могу сказать, что они по боль­шей части со слезами со мною расставались.

Равным образом и домовладелец должен быть снисходи­тельнее к своим жильцам, не вздорить за всякую бездели­цу, которая могла бы случиться, если б он и один жил во всем доме.

Если между людьми, живущими в одном доме или по не­обходимости ежедневно вместе бывающими, произойдут недоразумения, то немедленно должно объясниться, ибо ни­что не может быть несноснее, как жить с людьми, которыми мы недовольны или с кем мы в несогласии.

ГЛАВА IX.

О взаимном соотношении гостя и хозяина.

(1) .

В древние времена имели высокое понятие о правах гос­теприимства. И теперь еще права сии свято почитаются и соблюдаются в странах менее населенных, в тех, где при простых нравах менее богатства, роскоши и испорченности, а также в деревнях. Напротив того, в наших больших горо­дах, где утонченный образ жизни начинает заступать место прямодушия, законы гостеприимства становятся уже толь­ко правилами вежливости, которые всякий по своим обстоя­тельствам и желанию признает и соблюдает или нет. И действительно, при нынешней, непрестанно возрастающей роскоши и многообразных злоупотреблениях добродушием людей, весьма простительно быть осторожным в гостепри­имстве и справляться со своим кошельком прежде, нежели откроешь тунеядцам и блюдолизам свой дом, свою кухню и погреб. Кто по безрассудному тщеславию слишком далеко простирает свое гостеприимство, тот обманывает себя и дру­гих: себя, расточая средства, которые лучше бы мог употре­бить; других - потому, что под видом гостеприимства скрывает только свою хвастливость. О гостеприимстве знат­ных и богатых я уже и вовсе не говорю: скука, тщеславие и страсть к роскоши устраивают у них все наилучшим обра­зом, и как тот, кто потчует хлебом и солью, так и тот, кто их принимает, очень хорошо знают, что это значит и как им себя вести. Но о гостеприимстве средних классов я скажу несколько слов и предложу некоторые правила, удобные к применению.

(2) .

Предлагай гостю своему то, что можешь с вежливостью, от искреннего сердца и с веселым лицом! Угощая чужого че-

ловека или друга, старайся менее показывать блеска, неже­ли порядка и доброжелательства, путешественников в осо­бенности можно покорить дружелюбным приемом. Они ищут не дешевого или богатого стола, а возможности посе­тить хорошие дома и случая получить сведения о предме­тах, к цели их путешествия принадлежащих. Посему гостеприимство, оказываемое чужестранцам, весьма одоб­рительно. - Не смущайся приходом неожиданных гостей! Ничто не может быть неприятнее и несноснее, как видеть, что угощающий нас делает это неохотно и только из вежли­вости; или, что он тратится при этом сверх своего состоя­ния; а также, если он непрестанно шепчется со своею женой или со служилыми людьми; бранится, если что-нибудь не так сделано; если он сам должен о всем хлопотать и потому не может разделять удовольствия своих гостей; если он и угощает охотно, но хозяйка считает каждый кусок, взятый гостями; если кушанья будет недостаточно, так что невоз­можно всех удовольствовать; если хозяева потчуют нас так, будто хотят сказать: "берите, все, что есть тут для вас, на­сыщайтесь на долгое время, чтобы не нужно вам было скоро опять приходить”; наконец, если мы должны быть свидете­лями семейных раздоров и беспорядков. Одним словом, есть образ гостеприимства, дающий простому угощению несрав­ненное преимущество над великолепными пирами. Искус­ство обращаться много тому способствует, и потому надобно знать сие искусство занимать гостя только приятными ве­щами, а в большом обществе заводить только такие разгово­ры, в которых все с удовольствием могут участвовать и показать себя с выгодной стороны. Робкого должным обра­зом ободрить, печального - развеселить. Всякому надобно дать случай поговорить о чем-либо приятном для него. Об­щительность и знание людей должны служить в том руко­водством. Надобно к всем быть внимательным, все видеть, все слышать, не показывая ни малейшего принуждения или напряжения, не подавая вида, будто угощаем из вежливо­сти, чтобы показать, что умеем жить, а не от чистого серд­ца. Не приглашай в одно время, не сажай за один стол людей, которые друг друга не знают, может быть даже не­навидят, друг друга не понимают или взаимно наводят себе скуку. Но все подобные угождения должно оказывать таким образом, чтобы, доставляя гостю удовольствие, не налагали на него принуждения. Если слуга по ошибке пригласит не того человека или не в надлежащий день, то приглашенный не должен приметить, что пришел нечаянно, или что посе­щение его приводит нас в замешательство или нам в тя­гость.

Иные бывают веселы и веселят других только в много­численных обществах; другие, напротив, блистают и быва­ют на своем месте тоща только, когда приглашены одни или в малый семейный круг; все это надобно примечать и учи­тывать. Всякий, долгое ли или короткое время находящийся в твоем доме, хотя бы он был твой величайший враг, должен быть охраняем тобой от всяких преследований и оскорбле­ний со стороны других. Всякий должен иметь у тебя полную свободу, как бы в собственном своем доме; предоставь его самому себе; не ходи за ним по пятам, коща он желает быть один; не требуй от него, чтобы он занимал тебя за то, что ты его поишь и кормишь; наконец, не уменьшай ласковости и хлебосольства, если друг твой останется у тебя долее твоего чаяния, и с первого дня не делай ему лучшего угощения, как такое, какое и в последствии продолжать можешь.

(3) .

Взаимно и гость имеет свои обязанности перед хозяином. Старинная пословица говорит: "рыбу и гостя не более трех дней можно держать в доме без порчи". Правило сие имеет исключение, но то в нем очень справедливо, что никогда не должно навязываться, а иметь довольно рассудительности, чтобы видеть, как долго присутствие наше может быть при­ятно и не обременительно. Не всегда можно иметь располо­жение и хозяйством своим распорядиться так, чтобы охотно принимать или долго удерживать у себя гостей. И потому надлежит избегать того, чтобы появляться вдруг или навя­зываться самому к людям, не на широкую ногу живущим. Обязанность наша есть сколь можно менее отягощать чело­века, нас гостеприимствующего. Если хозяину нужно гово­рить с кем-либо из своих домашних, или он занят другим делом, то должно тихо удалиться, пока он все необходимое не закончит. Надлежит также соображаться с принятыми в доме обыкновениями, с господствующем в семье тоном, точ­но как бы мы сами к оной принадлежали, требовать мало прислуги, довольствоваться малым, не вмешиваться в хо­зяйство, не досаждать причудами, и если чего, по мнению нашему, в угощении не доставало, или же что-либо в доме нам не понравилось - не насмехаться над тем на стороне.

(4) .

Есть люди, которые так дорого ценят свою хлеб-соль, что требуют за то похвалы, лести, угождений, частых посе­щений и Бог знает еще чего. Это, конечно, несправедливо. Умеренный человек требует только сытного стола, который и может легко получить за меньшую цену. Более или менее блюд - ничего не значит, и я, право, дорожу своим обще­ством и потерянным временем столько же, как и эти господа своими блюдами.

ГЛАВА X.

О взаимных соотношениях между

благодетелями и облагодетельствованными,

между учителями и учениками,

между заимодавцами и должниками.

(1) .

Благодарность есть одна из первых добродетелей. Кто оказал тебе добро, чти того! Благодари его не только слова­ми, признательность твою изъясняющими, но ищи случая быть взаимно ему полезным. Если же такого случая не име­ешь, то старайся по крайней мере в обращении с ним пока­зать признательное сердце. Не соизмеряй сей признательности строго с важностью оказанного тебе благо­деяния, но с доброю волей своего благодетеля. Не переста­вай быть ему признательным и тогда, когда он более тебе не нужен, или когда несчастья его постигнут и лишат наруж­ного блеска.

(2) .

Но никогда не унижайся до подлого ласкательства, что­бы вымолить себе что-нибудь, или за оказанное покрови­тельство сделаться недостойным рабом злого человека. Где долг и честность требуют, не будь там безмолвным свидете­лем несправедливости, и никакая мзда да не заглушит голо­са истины! Ты щедро воздаешь за благодеяние, исполняя обязанности истинного друга и говоря благодетелю своему все, что может быть ему полезно, даже с опасностью ли­шиться через то его покровительства. Не позволяй также

никому причислять себе в заслугу то, что он тебя уважал, хвалил и защищал. Ежели ты был того достоин, то он ис­полнял только долг, которым он и врагу своему обязан; ежели же ты того не заслуживал, то он поступал не так, как должен поступать человек справедливый и благоразумный, даже по отношению к своим друзьям.

(3) .

Весьма неприятно узнать по прошествии времени с ху­дой стороны человека, которому мы многим обязаны. Не­приятности сей, конечно, можно избежать, поступая так, как я выше уже сказал, то есть, сколь возможно менее при­нимать благодеяний. Не всеща, однако же, можно сего из­бежать, и потому, если случится быть чем-либо обязанным дурному человеку, я советую обращаться с ним со всем снисхождением, какое только честность и благоразумие по­зволяют, и молчать о нем, если только молчание сие не есть преступление; ибо в сем последнем случае всякая другая обязанность ничтожна. Как между людьми, совершающими благодеяния, так и между самими благодеяниями, есть раз­личие. Есть незначительные угождения, которые без всяко­го опасения и от самых дурных людей принимать можно; их собственная вина, если они ценят оные дороже надлежаще­го. - В других важных случаях, напротив того, особенно ес­ли не знаем наперед, будем ли мы когда-либо в состоянии отплатить добром за добро, советую я лучше ни от кого ни­чего не принимать.

(4) .

Часто способ, каким благодеяние оказывается, большую имеет цену, нежели само благодеяние, которое может оным быть возвышено или же потерять всю свою цену. Мало кто знает важное искусство благородным образом делать добро; щадить чувствительность того, кому оное оказываем; не требовать ответных благодеяний; ни скрытным, ни явным образом не попрекать в том, что оказал когда-то благодея­ние; избегать благодарности, не искать оной, не отнимая, однако же, у признательного сердца случая к исполнению сей обязанности. Тот дает вдвойне, кто дает немедленно и в свое время, без просьбы и с удовольствием. Давай охотно! Чувствительное сердце блаженствует, благотворит самому себе, когда может споспешествовать к счастью ближнего. И

потому делай добро охотно, но не будь расточителен в своих благодеяниях! Будь услужлив, доброжелателен, но не навя­зывай никому своих услуг. - Не требуй ни признательности, ни награды. Усугубляй осторожность и снисхождение в об­ращении с теми, которым ты сделал добро, опасаясь возбу­дить в них подозрение, что ты хочешь вознаградить себя за свое благодеяние, дав им почувствовать перевес свой над ними, позволяя себе многие вольности против них, потому что они должны молчать из благодарности. Нередко скром­ность требует не принимать взаимных услуг облагодетель­ствованного нами; часто, однако, великодушие велит нам доставлять ему случай малыми услугами, которым можно давать высокую цену, как бы платить нам за большие услу­ги, дабы тем уменьшить обязанность с его стороны. Не гони просящих от дверей дома твоего! Если кто просит у тебя со­вета, помощи, благодеяния, то выслушай его с участием, с вниманием; дай ему договорить, представить тебе свое дело, свою нужду, не прерывая его. Если не можешь исполнить его просьбы, то скажи ему причину без обиняков, но и без оскорбительных выражений. Не прибегай к ложным отго­воркам, к пустым обещаниям! Не навязывай никому подар­ков или благодеяний, когда можешь предвидеть, что честолюбие или тщеславие не позволит принять оные без взаимного подарка или взаимной услуги. Впрочем, ссыла­юсь я на то, что сказано мною о сем предмете в статье 12-й 1-ой части.

(5) .

Никакое благодеяние не может быть значительнее нрав­ственного и умственного образования. Кто содействовал в содеянии нас благоразумнейшими, лучшими, счастливей­шими, - тот должен быть уверен в вечной признательности нашей. Ежели он сделал и не все, чего бы мы теперь в зре­лых летах при высшей степени образованности потребовали бы от учителя и наставника, - за всем тем мы должны быть благодарны и за малое, нами от него принятое.

Вообще, особенное заслуживают уважение все те, кто тщательно посвящает себя великому делу воспитания. Об­разовать людей - поистине тяжкий труд, который никогда не может наградиться деньгами. Самый последний школь­ный учитель не менее важен и полезен для государства, как и первый государственный чиновник; а так как обыкновен­

но

но награда за труды его весьма скудная, то что может быть справедливее, как услаждать жизнь его и облегчать лежа­щее на нем бремя по крайней мере некоторыми наружными знаками уважения? Стыдиться должны люди, обращающи­еся с воспитателем детей своих, как со слугою! Пусть они рассудят (если не умеют чувствовать, как неблагородно та­кое обращение), сколь вредное сие имеет влияние на обра­зование юношества. Прискорбно видеть, как во многих знатных домах наставник детей униженно сидит за столом Превосходительных господ; не смеет молвить слова или в каком-либо отношении поставить себя наряду с прочим об­ществом; как подчиненным ему детям от родителей, чужих людей и даже служителей отдается преимущество пред ним, который, если строго исполняет свои обязанности, за­стуживает названия первого благотворителя всего семейст­ва! Правда, между сими людьми есть такие, которые вне своего кабинета представляют столь жалкую фигуру, что с ними почти невозможно лучше обращаться; но сие нисколь­ко не опровергает того, что я сказал об уважении, коим вся­кий званию сему обязан. - Горе родителям, вверяющим воспитание детей своих таким людям, которые сами не име­ют оного!

Если же ты нашел почтенного друга, принявшего на себя воспитание твоего сына, то недовольно того, чтобы ты обра­щался с ним с ласкою, уважением и признательностью; ты должен дать ему полную свободу беспрепятственно следо­вать своему плану воспитания; с той минуты, когда вверя­ешь ему своего сына, ты вместе с тем передаешь ему все главнейшие родительские права. - Но все сие принадлежит более к рассуждению собственно о воспитании и здесь неу­местно о том распространяться. По сему умалчиваю я об об­ращении учителей и наставников с их подчиненными и спешу далее.

(6) .

Об обращении с должниками и заимодавцами я мало только могу сказать. Будь снисходителен, справедлив и вежлив в обращении с первыми! Не думай, что тот, кто тебе должен, сделался чрез то твоим рабом; что он обязан сно­сить от тебя всякие унизительные поступки; не должен ни в чем тебе отказывать; вообще, не воображай, что богатство кому-либо дает право ставить себя выше других! - Заимо­давцам своим плати исправно и верно держи свое слово. Не смешивай честного человека, живущего умеренными про­центами со своего капитала, с безбожным ростовщиком: та­ким образом ты всегда будешь иметь доверие и в нужде найдешь людей, которые без вреда себе тебе помогут.

ГЛАВА XI.

Об обращении с людьми в разных положениях,

связях и отношениях.

(О-

Прежде всего нечто об отношении к врагам нашим. - Не оскорбляй никого с намерением; будь дружелюбен, услуж­лив, благоразумен, осторожен и прямодушен во всех твоих поступках; не позволяй себе ничего, что может вредить дру­гому; не разрушай ничьего благополучия; не клевещи ни на кого; умалчивай лучше о том, что ты действительно худого знаешь о ком-либо, если не имеешь обязанности или если благо других людей не требует непременно говорить о том! Я не говорю, что поступая таким образом, ты не будешь иметь врагов, но по крайней мере, если и затем зависть и злоба станут тебя преследовать, ты будешь уверен, что не дал повода к неприязненности.

Не всеща состоит в нашей воле быть любимыми, но всег­да от нас самих зависит не быть презираемыми. Без всеоб­щей похвалы, всеобщего одобрения легко можно обойтись; но во внутреннем уважении не могут отказать благоразум­ному и правдивому человеку даже самые злодеи, а тесных друзей надобно только двух или трех, чтобы быть счастли­вым.

Если хочешь безбоязненно жить между людьми, то не беспокойся тем, что не все они считают тебя добрым и ум­ным. Чем более кто имеет отличных качеств, тем более он должен быть готов переносить от злословия слабых и дур­ных людей; те же, напротив того, которых превозносит вся­кая чернь, знатная и подлая, обыкновенно люди самые посредственные, бесхарактерные или льстецы и низкие ли­цемеры. Нетрудно склонить к себе людей, даже тех, кото­рые наиболее против нас предубеждены, нередко одним даже разговором наедине, если только употребить к тому старание и узнать слабую сторону таких людей. Но это под­лое, недостойное честного человека искусство. - Да и какая мне нужда до того, в мою ли пользу или против меня убеж­дены люди, не знающие моего сердца, даже никогда меня не видевшие?

Не жалуйся никогда на угнетения и врагов, если не хо­чешь умножить число сих последних; есть множество под­лых. робких тварей, которые не имеют мужества явно восстать против человека достойного, но мгновенно восста­нут, коль скоро увидят тебя смущенным, устрашенным и беспомощным; и сии-то самые твари, сколь ни презритель­ны они в глазах твоих, могут навлечь тебе тысячи неприят­ностей. Мужественный человек должен сам себя защищать. Имей самонадеянность; показывай твердость духа, и ты бу­дешь удерживать в страхе целые толпы бездельников! Вся­кий так много принужден бывает бороться в этом мире, всякий имеет столько собственных своих дел, что напрасно было бы искать союзников, которые при первом же случае, где дело идет о собственной безопасности, не предпочли бы тебя оставить. Человек, который показывает вид, будто не примечает совсем, что его преследуют и иногда говорит: "слава Богу! дела мои идут хорошо; я имею друзей", счита­ется сильным союзником, которого надобно щадить, между тем как на покинутого всеми всякий нападает.

Никогда не раздражайся и не будь груб против своих врагов ни на словах, ни на письме. Если руководят ими зло­намеренность и страсти, как то обыкновенно бывает, то не вдавайся ни в какие изъяснения с ними! Дурные люди луч­ше всего наказываются презрением, а злословие легче всего опровергнуть тем, чтобы вовсе об оном не заботиться.

И потому, если тебя безвинно опорочивают или на тебя клевещут, показывай благородную гордость в своем поведе­нии: время все откроет.

Не все злодеи нечувствительны к благородным, велико­душным по отношениям к ним поступкам. Сим оружием за­щищайся, доколе возможно, от своих врагов! Они не должны страшиться твоего мщения, но боятся иногда уни­зить себя в общем мнении, продолжая преследовать челове­ка всеми уважаемого.

Если же они и тогда не оставляют тебя в покое и только чрез молчание твое делаются отважнее, то покажи им од­нажды со всею твердостью и силой, чтобы ты мог сделать, если бы хотел! Но не избирай никогда кривых путей! не входи в связь с дурными людьми, не'соединяйся с бездель­никами против своих врагов, но восстань против них один, мужественно, быстро и у всех на виду. Едва можно пове­рить, сколь много может сделать один решительный чело­век с чистою совестью против множества бездельников.

Будь строптив только против сильных, превозмогающих тебя врагов! Щади побежденного тобою несчастного; умал­чивай о несправедливых поступках его против тебя, коль скоро он не в состоянии более тебе вредить, коль скоро об­щее мнение против него! Злодей, конечно, употребит все средства, чтобы не допустить до того; чувство несправедли­вости по отношению к нему делается в глазах его преступ­лением со стороны того, кого он сам злостно оскорбил. Но, наконец, все необходимо должно открыться, и тогда со скромностью наслаждайся своим торжеством!

Не отвергай руки, простертой к примирению! Забудь все оскорбления, хотя бы ты должен был опасаться, что при первом случае вражда к тебе возобновится с новой силой. Будь осторожен, но не показывай недоверчивости! Лучше быть вторично безвинно оскорбленным, нежели однажды огорчить и раздражить человека, который искренно желает примирения! Надобно уметь прощать и без просьбы о том.

Часто имеем мы удобнейший случай узнать характер че­ловека тогда, когда он нас оскорбляет. Примечай, старается ли он просьбою о прощении загладить свою вину? - каким, образом? - в то же ли самое или чрез долгое время? - пуб­лично или наедине? - почему не в то же время и не в при­сутствии других? - По упрямству ли, тщеславию или робости? - Делает ли он сам первый шаг или не заботится о том? или еще сам сердится, раздражается против оскорб­ленного им? - Почему? по легкомыслию ли или злости? - Старается ли приукрасить свой проступок; делает ли уверт­ки, искажает ли дела, чтобы казаться правым? - Примечая подобные сему черты, можно и в самом детстве предугады­вать будущий характер каждого человека.

Если ты кого-либо оскорбил, то сколь возможно поспеши загладить свою вину не унизительным образом, но от иск­реннего сердца. Невозможно постановить правила для всех особых случаев; я замечу только, что есть люди, которые при малейшем снисхождении к ним делаются высокомер­ными и склонными к обидам; сделав таким людям маловаж­ное оскорбление, которое часто только в их воображении существует, не должно слишком много пред ними извинять­ся. а лучше стараться впредь осторожным обращением за­ставить их забыть нашу опрометчивость.

Чем знатнее преследуемый врагами человек, тем необ­ходимее для него пользоваться выше приведенными прави­лами. Нередко самые незначительные, презираемые люди бывают причиною падения Министров потому только, что последние при первом нападении показывают боязливость и недостаток веры в собственные силы.

Впрочем, весьма справедливо утверждение многих, что враги наши часто невольно бывают лучшими нашими бла­годетелями. Они обращают внимание наше на недостатки, скрываемые от нас тщеславием и снисходительностью при­страстных людей. Злословие их поощряет нас к тщательно­му приобретению уважения людей достойных; присматривая за всеми нашими поступками, они научают нас быть осторожными, дабы не дать им перевеса над нами.

Никакая вражда не бывает сильнее возникшей между рассорившимися друзьями. Тщеславие наше тому причи­ной; мы стыдимся, что были игрушкою бездельника; всеми способами стараемся показать его теперь в самом дурном виде, дабы пред всеми оправдать разрыв с ним. - Прискорб­но видеть, как даже благородные, но друг против друга раз­драженные люди стараются очернить друг друга, чтобы оправдать себя в собственных своих глазах. Но я выше в VI главе говорил уже об обращении с друзьями по разрыву.

(2) .

Мы нередко бываем в большом замешательстве, когда по обстоятельствам должны обращаться с людьми, которые во вражде между собою. Будучи в согласии с одною стороной, легко можно рассориться с другою, а часто и с обоими, если только без спросу или неосторожным образом вмешаться в их дела. Я советую иметь в таком случае ввиду следующие правила предосторожности:

Избегать, сколько возможно, обращения с людьми, во вражде между собою находящимися.

Если нельзя того избежать, например, не разорвав ста­ринной связи, то старайся по крайней мере сторониться от всякого участия в раздоре! Требуй даже, чтобы и в разгово­ре с тобою не было об оном упоминаемо! С правилом сим тогда особенно должно соображаться, когда два близких друга внезапно сделаются врагами. Не клонись ни на ту, ни на другую сторону, если они жалуются тебе друг на друга. Пусть ссора их будет важная или пустая, от одного неосто­рожного слова происшедшая, пусть оная прекратится или обратится в продолжительную вражду - ты во всяком случае будешь виноват в глазах их, к чему бы ты ни советовал: к добру или к худому.

Если же не можешь избежать участия в том, то удержи­вайся наипаче от двуличия! Не говори одному во вред друго­го и обратно; напротив того, ежели ты необходимо должен изъяснить свое мнение, говори всегда, как подобает честно­му и правдивому человеку!

Еще постыднее сего двуличия поступки иных людей, ко­торые подливают масла в огонь и продолжают вражду для того ли, чтобы извлечь из того собственную пользу, сде­латься ли чрез то важною особою, или по зложелательное™ и страсти к проискам.

Если ты не довольно хорошо знаешь ссорящихся; если они не близкие тебе друзья; если ты не совершенно уверен, что имеешь дело с людьми благородными и разумными, ко­их вражда происходит от недоразумения или других за­блуждений, которые посторонний легко разрешить может, наипаче если злонамеренность, корыстолюбие, сварливость имеют в том участие, а следовательно, судя по характеру обеих сторон, нельзя ожидать искреннего примирения, - во всех таких случаях не бери на себя роль примирителя! Ты будешь в опасности сам рассориться с одною из двух сторон, а нередко и с обеими.

Наконец, если нет никакой возможности избежать того, чтобы не принять той или другой стороны, то не принимай стороны сильного против слабого, как то обыкновенно дела­ют подлые люди, а еще менее должно выжидать, кто кого пересилит, и потом оставить угнетенного пронырства ми; напротив того, не обращая внимание ни на знание, ни на дружбу, родство и ласкательство, руководствуясь одною только справедливостью, с мужеством и непоколебимою твердостью прими сторону того, о ком рассудок говорит те­бе, что он прав, и будь ему верен, что бы из того ни последо­вало!

(3) .

Обратимся теперь к больным и страждущим. Кто когда- либо чувствовал, сколь благотворна в болезни тихая, скром­ная, рачительная попечительность, тот найдет бесполез­ным. что я скажу о том несколько слов. Хождение за боль­ным и обращение с ним, конечно, должно соображаться с болезнью страждущего, почему и нельзя постановить опре­деленных правил; но что вообще можно сказать о сем пред­мете. то пусть найдет здесь место.

Есть болезни, в которых веселость, развлечение и при­ятная беседа много способствуют к выздоровлению; есть другие, в которых одно только спокойствие и тихое попече­ние могут доставить страждущему облегчение. И потому- тщательно должно примечать, которого из сих двух спосо­бов надобно придерживаться.

Признаюсь, что в тяжких болезнях прислуга наемных людей всегда была для меня приятнее, нежели нежная за­ботливость друзей. Первые научены опытом, ходят за боль­ным с неутомимым терпением, хладнокровием и строгою точностью, не заботятся о наших причудах и не страждут вместе с нами; последние, напротив того, особливо, если нервы наши имеют высокую степень раздражительности, излишнею своею заботливостью становятся нам в тягость, не умеют довольно осторожно с нами обходиться, вопросами своими выводят нас из терпения и соболезнованием своим, в глазах их изображенным, усугубляют наши страдания; сверх того, мысль, что так много их беспокоим, боязнь ос­корбить их изъявлением неудовольствия налагает на нас мучительное принуждение. Итак, если кто сам хочет хо­дить за своим другом, тот должен стараться подражать опытным прислужникам, сколь можно менее беспокоить больного, делать все споро, так, как он, по-видимому, жела­ет, не роптать, если больной иногда сердится или ворчит. Мы не чувствуем, как ему тяжело, как расстройство телес­ных сил действует на душу. Впрочем, человек, строго при­выкший наблюдать за собою, может всегда превозмочь себя и даже в самых тяжких болезнях иметь над собою столько власти, чтобы напрасно не отягощать тех, которые имеют о нем попечение.

Не усугубляй страданий больного весьма чувствительно­го, нежного сложения беспрестанными соболезнованиями и опасениями.

Не говори о предметах, неприятных для него и в здравом состоянии, о хозяйственных недостатках, о смерти, об удо­вольствиях, в которых он не может принимать участия.

Над людьми, больными только в воображении, не долж­но насмехаться или стараться убедить их в том, что они здо­ровы; сие производит действие совсем противное; не должно, однако же, и утверждать их в собственном заблуж­дении, а только показывать совершенное равнодушие, на жалобы их отвечать молчанием и, если болезнь их душев­ная, стараться благоразумно избранным развлечением пе­ременить их мысли.

Есть также люди, думающие возбудить участие других, притворяясь нездоровыми. Слабость самая безрассудная! На изнеженных вертопрахов, а не на лютей разумных, ду­шевные и телесные недуги могут действовать с сей стороны, и только в веке всеобщего изнеможения можно выиграть что-нибудь жалобами на сухощавость, слабость зрения, же­лудка и расслабление членов. Надлежит стараться отвра­тить таких людей от сих глупостей, убедить их, что лучше возбуждать удивление, ежели сожаление, и что ничто не делает столь выгодного впечатления, как человек здравый телом и душой, предстоящий в полной силе и цвете, яко ук­рашение всего бытия.

Наконец, в болезнях, в коих душа много имеет власти над телом, в коих скорбь душевная увеличивает болезнь и препятствует выздоровлению, надлежит употреблять все усилия свои к тому, чтобы водворить в душе больного весе­лость, терпение, отраду и надежду.

(4) .

Еще снисходительнее и осторожнее должно поступать с людьми, гонимыми роком, - с несчастными, неимущими, угнетенными, изгнанными, униженными, с заблудшими и преступившимися. Скажем несколько слов о каждом из сих классов в особенности.

Помогай неимущим, если Бог даровал тебе к тому сред­ства! Не гони бедных от дверей дома твоего, если без не­справедливости к приближенным тебе можешь сделать хотя малое даяние. Как бы мало или велико оно ни было, делай его от доброго сердца и, как я уже изъяснил выше, го­воря о благодеяниях, - приличным образом. Не выискивай слишком: сам ли виновен в своем несчастьи человек, кото­рому ты можешь помочь, или нет! Кто во всем свете совер­шенно невиновен в постигающих его бедствиях, если все строго исследовать? - Ежели же ты не хочешь или не мо­жешь ничего дать, то не прибегай к пустым отговоркам или к ложным обнадеживаниям; не отказывай бедному чрез лю­дей твоих, проволакивая его от одного дня до другого! Наи­паче не позволяй себе в оправдание своего жестокосердия говорить грубости, оскорбительные поучения тому, кому отказать решился; скажи ему сам в коротких, но ласковых словах, почему ты не можешь или не хочешь ничего дать! Сделай с первого слова то, что хорошо и благоразумно, и не ожидай, чтобы повторными просьбами старались тебя смяг­чить. Не будь, однако, расточителен; руководствуйся в бла­годеяниях с обязанностями своими к себе и другим; не расточай бродягам, праздным тунеядцам того, на что имеют право старцы, немощные и угнетенные несчастиями! Малое даяние твое да сопровождается утешительным словом, до­брым советом, ласковым, сочувствующим взором! Обра­щайся крайне разборчиво с особами, в неприятных домашних обстоятельствах находящимися! Они обыкновен­но весьма чувствительны, легко думают, что за бедность их презирают. Деньги, к несчастью, слишком много имеют влияния на чернь всех званий. Не принадлежи к числу сей черни! Чти достойного бедняка пред лицом всего света! Ста­райся доставить ему хотя несколько приятных мгновений, если не можешь поправить его состояния! Вообще все несча­стные недоверчивы и считают всех предубежденными про­тив себя. Старайся вывести их из сего заблуждения, приобрести их доверие! Не отворачивайся от плачевных зрелищ! Не убегай жилища нужды и бедности! Надлежит ознакомиться с бедствиями человеческого рода, чтобы уметь соболезновать страждущему другу. Где боязливый бедняк втайне вздыхает, не смея приступить с просьбой о помощи, где несчастья подавляют трудолюбивого человека, видевшего некогда лучшие дни, где многочисленное, чест­ное семейство при всем напряжении сил трудами рук своих не может приобрести столько, чтобы защитить себя от голо­да, холода и болезни, где на жестком одре проливаются горькие слезы, и рыдания прерывают тишину ночи, - туда, друг страждущего человечества, туда, благотворитель! об­рати свой взор! Там ты можешь употребить вверенные тебе ■ Всемогущим Творцом богатства, там принесут они тебе вы­годы, каких никакой банк на земле дать не может.

У кого нет денег, тот не имеет и бодрости духа. Он везде опасается унижения и от того везде показывает себя не с

выгодной стороны. - Ах! ободри такого несчастливца! чти его, если он того заслуживает, и убеди к таковому же по­ступку и друзей своих!

Есть, однако, страдания, тягостнее бедности и нищеты: душевные скорби, поедающие все жизненные силы! Ах! ща­ди скорбящего; имей о нем попечение! Старайся ободрить, утешить его, возбудить в нем надежду, излечить сердечные раны его; если же не можешь облегчить бремя, его подавля­ющее, то помоги ему нести оное; пролей с ним слезу брат­ского соболезнования! Соображайся, однако, всегда с рассудком! Бывают горестные минуты, в которые вся фило­софия бесполезна; тогда нежное сочувствие есть лучшее утешение. Бывают скорби, истребление коих надобно со­вершенно предоставить времени; бывают печали, облегчае­мые только уединением; бывают случаи, в коих должно употреблять твердые, сильные убеждения, возбуждать му­жество, веру в собственные силы; бывают и случаи, в коих надлежит употреблять силу, чтобы исторгнуть страдальца из бездны отчаяния. Благоразумие во всяком из сих особых случаев должно научить нас, какие употребить нам средст­ва.

Несчастные охотно присоединяются друг к другу. Но вместо того, чтобы утешать друг друга, они только жалуют­ся, тем большей предаются печали и теряют всякую надеж­ду. Я предостерегаю от сего и советую всякому удрученному печалью, ежели ни собственный рассудок, ни развлечения не облегчают его состояния, прибегнуть к обществу благо­разумного, несентиментального друга и с помощью его ста­раться обратить мысли свои на предметы, горести его не питающие.

Есть люди, которые при всяком поводе к печали стано­вятся не столько печальными, сколько брюзгливыми, свар­ливыми, даже коварными, так, что они невинных заставляют страдать, когда что-нибудь делается не по их желанию. Сердце благородное горестью смягчается. И са­мый мизантроп, раздраженный судьбою, если он только до­брый человек, будет мрачен и, смотря по темпераменту своему, иногда нетерпелив и вспыльчив; но никогда с наме­рением не возложит на другого бремя скорби своей, и сие тем менее, чем горесть его сильнее.

Большая часть людей соболезнуют только безмолвной печали и чувствуют неудовольствие при громких жалобах, может быть потому, что сими последними как бы хотят при­нудить участвовать в оных.

За угнетенных, унижаемых и гонимых должно всту­паться в той мере, как рассудок то позволяет, и если мы по­кровительством своим вместо пользы не причиняем вреда. Не только сие есть обязанность, когда дело идет о деятель­ной помощи и спасении отдельного честного человека, но и во всяком кругу людей, в коем скромные заслуги так мало примечаются и даже презираются пустыми вертопрахами, где чины и наружный блеск затмевают внутреннее достоин­ство, где говоруны и ветреники заглушают голос благора­зумного, должно поставить себе за правило отличать почтенного человека, безмолвного и смущенного, никем не вопрошаемого, которого всякий презирает, унижает, осмеи­вает; и стараться ласковым и почтительным разговором ободрить его. Надобно только дать ему случай приличным образом вступить в разговор, и всякий тогда удивится, уви­дя, что это совсем другой человек. Часто я внутренне огор­чался, видя, как обращаются Штаб-Офицеры с молодыми людьми, достигшими уже первой степени, чтобы со време­нем взойти и на ту степень, на которой стоят первые, как поступают с учителями в знатных домах, с собеседницами знатных безумных дам, с деревенскими девушками в обще­стве тощих городских барышень, с молодыми конторщика­ми в обществе их хозяев. Везде, где я имел некоторый вес, я считал за честь извлекать таких мучеников из томительно­го их положения и заводить с ними разговор, когда все их оставляли.

Часто я имел случай делать странное замечание, а имен­но: зависть и ненависть преследуют каждого счастливца; злоба и пронырство не прежде успокаиваются, как подавив псе их превосходящее. Но едва счастливец падает, как все, даже его гонители, считают честью для себя принять его сторону, разумеется, тогда только, когда уже нет надежды, чтобы это могло его восстановить. Можно почти сказать, что не совсем тот несчастлив, кто имеет еще врагов.

Между всеми несчастливцами заблудшие и преступив- шиеся, без сомнения, наиболее заслуживают сожаления. Под сими наименованиями разумею я тех, которые, будучи первым поступком вовлечены в бездну преступлений, пода­вили в себе всякое чувство добродетели, получили наклон­ность к пороку, потеряли упование на Бога и людей, не имеют даже духа помыслить о возвращении на путь истины и добродетели. Они, говорю я, наиболее достойны сожале­ния, ибо лишены единственного утешения, могущего под­держать нас и в самом лютом страдании: внутреннего убеждения, что не самовольно навлекли на себя свою участь. Сии несчастные заслуживают не только сожаление, но и наше снисхождение, наши наставления и, буде еще есть время, нашу помощь. Мы не судили бы так строго, не гордились бы своими добродетелями, часто случайными и от сложения нашего происходящими, мы бы простерли руку помощи споткнувшемуся, старались бы восстановить пад­шего, если бы всегда довольно имели благоразумия, снис­хождения и беспристрастия, чтобы рассудить, сколь легко слабое сердце человеческое заблуждается, сколь велика си­ла соблазна, когда пылкие страсти и обольстительный слу­чай соединяются, сколь привлекательна наружность некоторых пороков, которые часто скрываются под личи­ною философии и софистическими умствованиями умеют заглушать внутренний глас лучшего убеждения, что нужен только один малейший шаг, чтобы сделаться жертвою хит­рого обмана и постепенно далее и далее заблуждаться в ужаснейшем лабиринте; если бы хотели помыслить, как ча­сто гонения рока, отчаяние и лучшего человека превраща­ют в злодея и преступника, как несправедливое, гнусное подозрение может сделать его тем, чем его считают, если б со смирением хотели признать, что стечение тех же самых внутренних и внешних обстоятельств, коими он доведен до падения, и нас могли бы сделать тем, что он есть - о! тогда мы не были бы столь строги и немилосердны. - Но не значит ли сие проповедовать глухим ушам? - пусть так! но сердце влечет меня, и я не могу обойти сего предмета молчанием. Итак, приступим к делу! - Ничто не исправляет менее, как сухие, нравственные поучения. Мало есть людей, даже между самыми порочными, которые бы не умели нагово­рить множества превосходнейших поучений об обязанно­стях человека; жаль только, что страсти изъясняются красноречивее рассудка. И потому, если хочешь сему по­следнему дать перевес над первыми, то надлежит тебе знать искусство, как нравственные наставления свои облекать в прелестную одежду и привлекать на свою сторону не только рассудок, но вместе сердце и чувственность того, кого ис­править желаешь; речь твоя должна быть пылкая, где нужно, украшена всеми цветами воображения, должна ув­лекать, потрясать душу. Но надлежит, чтобы тот, с кем ты говоришь, уважал и любил тебя, чувствовал к тебе приязнь; чтобы ты возбудил в нем чувство ко всему изящному и хо­рошему; чтобы на пути, к которому ты возвратить его хо­чешь, он видел пред собою честь, радости и наслаждения. Обращение с тобою, твой совет должны сделаться для него необходимостью. Никогда ты сего не достигнешь, если пред­станешь перед ним в образе надменного, строгого законода­теля; если наскучишь ему нравственными своими уроками, утомишь его замечаниями о прошедшем, которого переме­нить уже нельзя; станешь доказывать, как бы все было, ежели бы не было так, как есть, ежели бы он последовал т воим советам. - Ничто не может более развратить челове­ка, как явное изъявление презрения и продолжительная не­доверчивость к исправлению его. Кто истинно желает исправить совращенного с пути добродетели, тот должен щадить его, показывать хотя наружный вид, что всего от не­го ожидаешь, что всего надеешься от благих его намерений, и дать ему разуметь, что, возвратясь на сей путь, он без­опаснее будет от всех обольщений, нежели тот, кто никогда с оного не сходил. Если он действительно начнет исправ­ляться - хотя бы исправление его сначала было притворное и принужденное - тогда покажи ему, как с каждым днем уважение твое к нему возрастает. - Если он одарен умом, то скоро увидит, может ли впоследствии обмануть тебя при­творною наружностью. - Не укоряй его никогда даже самым скрытным образом в прошедших его заблуждениях и ка­жись обращающим внимание только на настоящее его пове­дение! Не скоро искореняются пороки, обратившиеся в привычку, и потому возвращающаяся небольшая наклон­ность к оным не должна удивлять тебя; усугуби тогда силу своего красноречия и избранных тобою к исправлению средств, но не теряй терпения сам и не лишай оного исправ­ляемого тобою! К чести человечества и к усугублению свое­го рвения имей веру, что никто не может пасть и развратиться до такой степени, чтобы никакими способами и усилиями нельзя было его исправить! А вы, которые жи­вете в большом свете и ежеминутно готовы изгнать из свое­го общества всякого, кто двусмысленным или другим поступком унизил, иногда только сделал себя смешным в ваших глазах, между тем как между вами есть сотни таких, которые то же самое тайно делают или готовы сделать, если найдут к тому случай; помыслите, что на вас падет вся от­ветственность, когда отверженные вами предадутся отчая­нию, постепенно погрязнут в разврате, не имея входа в ваши дома, изберут себе общество, долженствующее дове­сти их до высшей степени порока, и, наконец, вашею виною погибнут навсегда, безвозвратно!

ГЛАВА XII.

О поступках в различных случаях

человеческой жизни.

(1) .

Во многих случаях я говорил о присутствии духа и хлад­нокровии как о важнейших качествах во всех делах; наибо­лее же необходимы оные в очевидных опасностях, собственных или чужих. В критические минуты спасение часто зависит от решительности. И потому не теряй време­ни в пустых разговорах; подави излишнюю чувствитель­ность и не плачь там, где надобно действовать! Не теряй присутствия духа в опасностях от огня, воды и тому подо­бных, где с потерею оного часто теряется все, когда тех, ко­го мы спасти можем, иногда насильно должно принудить вверить себя нам. Особенно нужно присутствие духа в слу­чаях внезапных нападений воров и разбойников. Последние почти всегда или боязливы, или в отчаянии своем не до­вольно осторожны. В таком случае один решительный, хладнокровный человек сильнее десяти нападающих на не­го мошенников. Надлежит, однако, хорошо подумать, по­лезно ли или вредно защищаться огнестрельным или другим оружием; не лучше ли сделать тревогу или же предаться своей участи, уступить силе и пожертвованием имущества искупить свою жизнь. Невозможно предписать общих в сих случаях правил. Но, дабы всегда быть готовым к таким слу­чаям, я советую всякому в спокойные минуты воображать себя в подобном положении и придумывать для руководства лучшие по своему мнению средства. Я считаю важною час­тью воспитания обращать внимание детей на нечаянные происшествия всякого рода не только вопросами, как бы они в том или другом случае поступили, но иногда действитель­но приводить их в замешательство, чтобы испытать их тем и приучить к присутствию духа.

Желательно было бы, чтобы кто-нибудь принял на себя труд начертать общие правила, как путешествовать с удо­вольствием, пользою и без больших издержек; в каких мес­тах удобнее ехать в карете; в каких лучше верхом и так далее. Хотя некоторые примечания по сему предмету раз­бросаны в разных описаниях путешествий, за всем тем кни­га, в которой бы оные все были собраны, по мнению моему, не была бы бесполезной. В книге об обращении с людьми может быть приведена только малая часть сих правил; нельзя однако и вовсе умолчать об оных; посему я приведу некоторые замечания насчет того, как поступать в путе­шествиях и с путешественниками.

Отправляясь в путь, весьма благоразумно предваритель­но ознакомиться посредством книг или изустных расспросов с избранным путем, с достопримечательностями тех мест, которые посетить желаешь, с тем, что где соблюдать и чего избегать должно, а не менее того с ценами и необходимыми издержками, дабы после не подвергаться обманам, замеша­тельствам и не упустить ничего, примечания достойного.

Человек образованный, с познаниями, талантами, до­брыми нравами и именем не имеет надобности в таком мно­жестве рекомендательных писем, какое большая часть обыкновенных путешественников берут с собою. Он везде найдет средства приобрести знакомство и уважение, не на­лагая принуждения себе и другим. Часто бывает, что заво­дится знакомство с двумя особами, враждующими между собою. Благоразумие велит в чужом доме, куда получишь вход, не говорить сначала, пока еще не знаешь сих мелоч­ных обстоятельств, о прочих своих связях, а при удобном случае упомянуть, что, будучи чужим человеком, не жела­ешь и знать о подобных несогласиях.

Легко можно ошибиться в расчете о путевых издержках, и потому я всякому советую не только иметь всегда в запасе по крайней мере третью часть денег сверх сделанной сметы, но и принять такие предосторожности, чтобы во всех глав­ных местах, где останавливаться намерен, быть адресован­ным к верным людям или иметь другие средства, чтобы в непредвидимых случаях избавляться от неприятностей и замешательства.

В Германии по причине многообразия денежной монеты более, нежели во всякой другой земле, надобно остерегаться при размене денег. Часто случается, что трактирщики об­манывают в том проезжающих или дают им такие деньги, которые на следующей станции не принимаются.

Многие нигде не останавливаются, а едут день и ночь. Это хорошо для того, кто хочет избежать дорогих издержек в постоялых дворах и трактирах, кто должен спешить к мес­ту своего назначения или так хорошо уже знаком с места­ми, которые проезжает, что не может найти в оных ничего для себя достопримечательного. Во всех других случаях со­ветую я лучше делать малые путешествия с духом наблюда­тельным, нежели большие для того только, чтобы до больших городов знакомиться только с почтмейстерами и ямщиками.

Если желаешь распространить круг познаний своих о на­родах и землях, то наблюдай людей всех состояний. Люди хорошего тона во всех Европейских странах и столицах сходны между собою, и самый только народ или, лучше ска­зать, среднее состояние оного сохраняет свой национальный характер. Только судя по оному можно заключать об уровне народного просвещения и образованности.

В путешествиях необходимо терпение, мужество, весе­лость, забвение всех домашних забот, равнодушие к не­большим неприятностям, затруднениям, ненастной погоде, дурной пище и тому подобному. Все сии качества сугубо нужны тому, кто путешествует не один, а с товарищем. Нет ничего скучнее сидеть в одной карете и путешествовать с безмолвным и угрюмым человеком, который при всякой пу­стяковой неприятности бесится, тужит о том, чего переме­нить нельзя, и во всяком постоялом дворе хочет найти все те удобства, роскошь и спокойствие, какие имел дома.

Путешествия приучают к общежитию; в оных мы знако­мимся и некоторым образом дружимся с людьми, общество коих в другое время едва ли было бы нам приятно. Но это не имеет никаких последствий; разумеется только, что со встречающимися в пути чужими людьми не надобно слиш­ком сходиться, дабы не попасть в сети бродяг и бездельни­ков.

Кто много путешествует или кого часто посещают путе­шественники, не имея притом острой памяти, тот часто бы­вает в замешательстве, когда заговорит с ним какой-нибудь старинный знакомый, которого и имени он вспомнить не может, и который считает то высокомерием, если обраща­ются с ним, как с чужим человеком. Впрочем, имея некото­рую ловкость, легко можно выйти из своего замешательства, так, чтобы того и не заметили.

Никому я не советую называться в пути чужим именем, что может причинить множество неприятностей. Редко та­кое инкогнито бывает нужно и полезно.

Многие любят выказывать себя в пути, издерживать много денег, блистать, великолепно одеваться. Это самое безрассудное тщеславие, за которое они дорого должны пла­тить трактирщикам, получая за свои деньги не более, как и всякий другой путешественник. Никто и не вспомнит расто­чителя, коль скоро он уедет, и нельзя уже более около него поживиться. Впрочем, благоразумие велит соблюдать при­личие, не показывать себя ни слишком знатным, ни слиш­ком униженным, ни богатым, ни бедным; ибо в обеих крайностях легко сочтут тебя или за простака, которого вся­кий по желанию обмануть может, или за знатного барина, от которого можно поживиться, или, наконец, за бродягу, которого надобно гнать и который может довольствоваться всем, что ему ни подадут.

Избирай свободную одежду! несвободная же неприятна и утомительна.

Не скупись там, ще не надобно! Дари почтальонам не излишне щедро, но и не слишком скудно. Они пересказыва­ют то друг другу на следующих станциях, и ты скорее и с выгодою доедешь до места.

Если ты для своего здоровья, развлечения или удоволь­ствия посещаешь теплые воды, то освободись совершенно от домашних и других забот! Старайся хотя на то время Уда­лить от себя все, могущее опечалить тебя! Прекрати серьез­ную свою переписку, избегай всякого напряжения, требующего занятия, и имей с собою довольно денег, чтобы не быть принужденным отказывать себе в невинных заба­вах. Разумный человек избегает игры, которую бы вовсе должно было изгнать из теплиц, которая сверх того только для слабых людей может быть любимым занятием. На теп­лых водах каждый должен стараться удалять из общества всякое принуждение, но не благонравие и вежливость. Там, особливо если число посетителей невелико, оставляется многое, что мы должны соблюдать в обыкновенном граж­данском быту; терпимость и согласие должны господство­вать, а дух партий совершенно быть изгнанным. Там долж­но жить только для невинных удовольствий и наслаждений. С истечением сего приятного времени всякий занимает прежнее свое место, и все идет по-старому.

Немецкие почтмейстеры и ямщики обыкновенно славят­ся отличительною своею грубостью. За всем тем все зависит от обращения с ними. Серьезный тон, ласковое слово, кста­ти употребленные, редко остаются без действия на них.

Если у кареты что-либо изломается, в городах тотчас яв­ляются мастеровые, которые, сговорившись с ямщиками, увеличивают повреждение, чтоб более выманить денег. В таком случае я советую осматривать повреждение самому или чрез верного служителя прежде, нежели прикажем оное исправить.

Ямщики обыкновенно подкупаются трактирщиками, или же трактирщики близ лежащих мест сами между собою соглашаются, чтобы рекомендовать проезжающим извест­ные трактиры, в которых, впрочем, не лучше и не сходнее останавливаться. Благоразумнее не надеяться на то, а осве­домляться от верных людей, которые трактиры лучше и де­шевле.

На пути в холодную погоду весьма хорошо пить иногда понемногу рейнского уксусу, который очень согревает и со­вершенно безвреден.

Надлежит приказывать служителям строго смотреть за тем, чтобы ямщики, отводящие обратно лошадей, не уноси­ли с собой, как то часто случается, постромок, шкворников и других безделиц, к повозке принадлежащих. Ямщики иногда также уговариваются с придорожными смотрителя­ми, чтобы не останавливаться у шлайэаумов, под тем пред­логом, чтобы нас не задерживать, а после делают такие счеты, по которым должно платить вдвое против установ­ленного и сколько бы заплатить пришлось, если бы путе­шественник всегда сам платил подорожную пошлину.

Ямщики имеют обыкновение в городах ездить очень ско­ро; обыкновение сие небесполезно, и не надобно против оного вооружаться; например, если повозка не довольно крепка, то лучше, чтобы она изломалась там, где есть удоб­ность к починке, нежели в дороге; если же повозка выдер­жит езду по каменной мостовой, то можно надеяться на ее крепость.

При случающихся в дороге починках и покупках благо­разумно прежде поторговаться с ремесленниками и продав­цами.

Вернейшее для трактирщика средство иметь много посе­ти! елей есть учтивость, умеренность в ценах, хорошая при­слуга и нелюбопытность. Но, так как это сущая редкость, то путешественнику, не желающему платить за все вдвое, лучше всего вооружиться терпением и сколь можно менее браниться.

Если путешественник в первый раз останавливается в каком-либо трактире, то иногда полезно дать трактирщику заметить, что чаще будем у него останавливаться; он тогда бывает снисходительнее, дабы отрекомендовать себя с хоро­шей стороны.

Ежели трактирщик требует чрезмерных цен и не делает большой уступки, то и тогда не хорошо требовать от него са­мого подробного о каждой безделице счета, разве сумма бу­дет довольно значительна, чтобы стоило принести на него жалобу. Составляя письменный счет, трактирщик всегда выведет более, нежели сколько прежде требовал; да и кто же захочет с таким плутом спорить о ценах? - Если путеше­ственник потребует пива, то трактирщик всегда говорит, что пиво нехорошо. В таком случае лучше спросить прежде вина, а пива, если непременно оного желаешь, потребовать после.

В большой части постоялых дворов печи дымятся, что нарочно не исправляется для того, чтобы постоялец велел вынуть дрова, и все-таки за оные заплатил. Кровати обык­новенно коротки, подушки покрыты синими чехлами, дабы не видно было нечистоты. От первого неудобства нет иного средства, как разве вовсе не топить печи; последнего же можно избежать, постлав собственные свои, взятые в доро­гу, перины и белье на положенную на полу солому.

Обыкновенно трактирщики спрашивают постояльца, ка­кого кушанья он желает. Это хитрая уловка, которою не должно обманываться, ибо если заказать какое-либо блюдо, то сверх оного придется платить и за обыкновенный обед. Лучше всего отвечать, что не требуешь ничего, кроме того, что есть готового. Также советую я никогда не спрашивать иностранных вин, а только простого столового вина. И то, и другое наливается из одной бочки, с тем только различием, что яд, продаваемый за старое и иностранное вино, стоит дороже простого яду из общего буфета. Равно гораздо де­шевле и приятнее для одинокого путешественника обедать за общим, нежели за особым столом в своей каморке.

Иные почтмейстеры, которые в сговоре, и трактирщики употребляют следующую хитрость: если проезжий во время перемены лошадей захочет пообедать, то приготовление ку­шанья продолжается чрезмерно долго. Между тем кормят и запрягают лошадей. Но едва только подадут кушанье, поч­тальон рогом своим дает знать, что он готов и хочет ехать. Постояльца хотят заставить второпях что-то перекусить, а заплатить за целый обед. Впрочем, я советую всякому, кто сам не имеет надобности спешить не заботиться о том и, не торопясь, пообедать.

В землях, где нет хорошего почтового порядка, почтмей­стеры часто навязывают более лошадей, нежели нужно, под предлогом худых дорог, дурной погоды или тяжести повоз­ки. В таком случае редко помогают просьбы или угрозы; почтмейстеры очень хорошо знают, что путешественнику важно то, чтобы его не задерживали, а не то, чтобы прино­сить на них жалобы и с ними судиться. Но так как припряж­ка лишних лошадей продолжается и на следующих станциях, то почтмейстеры, когда вздумается им быть по­учтивее обыкновенного, предлагают проезжему записку, чтобы на следующих станциях не прибавлять лишних ло­шадей. - Все это увертки: такая записка совершенно беспо­лезна. Если на первой станции есть лишние лошади, то и их запрягут и также предложат подобную записку, которая столь же бесполезна, как и первая. Лучше всего одарить ва- генмейстера и ямщика и заплатить за одну или две лишние лошади с тем, чтобы их не запрягали.

Ежели едешь или отправляешь вещи водою и не имеешь письменного договора, то не надейся никогда на обещания фрахтовщиков о времени поставки. Они обыкновенно оста­навливаются в пути для приема еще груза к своей выгоде.

Кто путешествует верхом со служителем или без оного, тот не должен полагаться на прислугу в трактире, что за ло­шадьми его будут иметь хороший присмотр, а должен сам заботиться об отводе чистой, хорошей конюшни и достаточ­ном корме.

Не предпринимай дальней поездки на наемных верхо­вых лошадях, нс будучи точно уверен, что лошади совер­шенно здоровы, хороши и не утомлены; ибо, хотя хозяин лошади почти всегда просит не дотрагиваться до нее шпора­ми, потому что она очень горяча, за всем тем нередко сих буцефалов ни криком, ни шпорами, ни хлыстом нельзя с места сдвинуть.

Если бы я не опасался слишком распространиться, то сделал бы еще некоторые небесполезные замечания, напри­мер: что должно щадить чужих лошадей, тихим шагом въезжать в конюшню и выезжать из оной; что нехорошо в городах ездить чрез каналы, покрытые досками, и так да­лее. Не надобно говорить, что все это вещи известные. Мно­гие учатся ездить верхом и выезжать лошадей, но практической верховой езде нельзя научиться в манеже. Я вижу, однако, уже суровые ужимки Господ критиков, кото­рым непонятно, как о таких вещах можно говорить в книге об обращении с людьми. Но кто рассудит, что в книге сей содержатся наставления к счастливой, спокойной и полез­ной жизни в свете и с людьми, тот, конечно, подивится, ус­лышав, что один Немецкий рецензент сказал обо мне, что я впал в погрешность, общую многим немецким писателям, которые, стараясь дать сочинениям своим более полноты, теряют чрез то занимательность и менее забавляют.

Путешествие пешком, бесспорно, приятнее всякого дру­гого. Идучи пешком, я имею полную свободу наслаждаться красотами природы, входить во все классы людей, наблю­дать то, чего бы иначе не узнал, избрать лучший путь, при­ятнейшую погоду, останавливаться как долго, где и когда хочу; я не горячусь, меня не трясет, как в повозке; тело мое укрепляется, аппетит улучшается; сон становится спокой­нее, и, когда усталость и голод говорят в пользу трактирщи­ка, я доволен всякою пищей и постелью. Таким образом я несколько раз проходил часть Германии и короче знакомил­ся с раем ее, прелестным Пфальцским округом. Туда ре­шился я переселиться на некоторое время и впоследствии действительно провел там четыре счастливых года в очаро­вательном месте посреди почтенных и незабвенных для ме­ня друзей. За всем тем я нашел, что и сей образ путешествовать по Германии имеет свои неудобства. Во- первых то, что с собою можно взять только мало платья, книг, бумаг и тому подобных вещей. Впрочем, этому можно некоторым образом помочь, посылая вещи с почтою в глав­ные места, которые проходить намерены. Но второе неудоб­ство состоит в том, что сей необыкновенный между достаточными людьми образ путешествия кажется стран­ным и обращает на себя слишком много внимания, и что трактирщики сами не знают, как обращаться с таким посто­яльцем. Если одежда твоя лучше, нежели у обыкновенных пешеходов, то сочтут тебя за подозрительного человека, бродягу или скупца; за тобою присматривают, выспрашива­ют тебя; одним словом, ты не подойдешь ни под какую статью тарифа, по которому трактирщики ценят своих по­стояльцев. Если же ты одет худо, то с тобою станут обра­щаться, как с простолюдином, отведут тебя в чулан, дадут запачканную постель, и тебе должно будет всякий раз под­робно рассказывать, кто ты таков и почему являешься без великолепного экипажа. - В путешествиях пешком обще­ство умного и веселого друга особенную имеет приятность.

Не полагайся на крестьян, когда они показывают тебе кратчайший по их словам путь. Как они вообще привержен- ны к предрассудкам и старинным обычаям, так и в этом случае они всегда ходят по одному пути, который их отцами и дедами признан за кратчайший, и ни глазомер, ни здра­вый рассудок не может убедить их, что деды их ошибались.

Ежели ты намерен много пройти в день, то не употреб­ляй поутру ничего, кроме стакана воды. Пройдя несколько часов и почувствовав усталость, хорошо подкрепить себя чашечкой кофе и кусочком хлеба. Изредка выпить рюмку вина также небесполезно; водка, напротив того, ослабляет.

Если захочешь отдохнуть, то берегись ложиться вблизи дороги под деревья; это обыкновенно места, где размещают­ся нищие и оставляют всякую нечистоту.

Если проходишь через неизвестный тебе лес и думаешь дня через два возвратиться, то разбросай по дороге своей древесные ветви, чтобы после легче найти оную; не ходи также никогда без оружия или по крайней мере без палки.

Об обращении с незнакомыми путешественниками я го­ворил уже в IX главе. Здесь же присовокуплю только следу­ющее: в нынешние времена должно быть осторожным с такими людьми не только для того, чтобы не быть обману­тым бродягами и бездельниками, но и для того, чтобы не дать так называемым ученым путешественникам случая обогатить свои собрания анекдотов нашими дружескими разговорами и в благодарность за наше гостеприимство вы­вести нас потом в печати на сцену. С другой стороны, долж­но благородно обращаться с чужими людьми, которые нам нс навязываются и нс стараются выведывать что-либо у нас, дабы, уловив две-три черты характера, после описать нас по сим ненадежным чертам и выставить на позорище всему свету.

(3) .

Теперь я буду говорить об обращении с пьяными людь­ми. Вино развеселяет человеческое сердце, и если кто упот­ребляет оное не как необходимую потребность, без которой ничто не может его развлечь, но как лекарство, к возбужде­нию в печальные минуты естественной веселости, подавля­емой семейными заботами, то я сего не осуждаю, а, напротив, признаюсь, что я сам неоднократно испытывал благотворное действие сего лекарства. Но для человека рас­судительного ничто не может быть отвратительнее пьяного, от употребления крепких напитков лишившегося чувств и рассудка. А хотя бы и не было последнего, то для трезвого человека довольно уже неприятно просто быть в обществе людей, выпивших лишнюю рюмку. Если кто, проведя весь день в занятиях, вечерком нечаянно попадет в компанию таких веселых людей и от природы не всегда расположен к шуткам, тому нет почти иного средства избежать неудо­вольствия и убийственной скуки, как самому немного попи­ровать, чтобы быть в одном с ними градусе.

Действия вина на людей весьма различны, смотря по их естественному сложению. Иные пьяные до крайности весе­лы; иные нежны, дружелюбны, откровенны; иные печаль­ны, сонливы, скрытны; другие, напротив того, разговорчивы; другие же, наконец, сварливы. Наипаче над­лежит избегать случая быть в одном обществе с последни­ми; если же нельзя сего сделать, то удобнее всего можно с ними поладить осторожным, уступчивым, вежливым обра­щением, и ни в чем им не противоречить. Что на обещания пьяного полагаться нельзя, что сугубо должно остерегаться в нетрезвом состоянии всякого буйства, что весьма неблаго­родно пользоваться чьею-либо нетрезвостью, чтобы выве­дывать от него тайны или выманивать обещания, и, наконец, что с хмельными людьми не должно заниматься серьезными делами, - о том, кажется, и говорить нечего.

(4) .

Теперь несколько слов о советовании. - Ежели кто про­сит твоего совета и наставления, то подумай прежде, велит ли тебе долг откровенно сказать ему свое мнение, равно­душно ли или от души тебя о том просят! Ежели он тебя спрашивает, решась уже что-либо сделать, и только для по­хвалы или лести, то уклонись от совета! Надобно знать лю­дей, чтобы не принимать на себя бесполезного, часто вредного труда. Не должно также быть льстецом и укреп­лять других в неблагоразумных и неправедных предприяти­ях. Просьбы такого рода легко можно от себя отклонять; в особенности же надлежит быть осторожным в советах, до свадебных дел касающихся.

Равно и ты не требуй чужого совета и мнения, если не хочешь слышать ничего, кроме похвалы!

(5) .

При похоронах, семейных праздниках и других подо­бных случаях удерживайся от надутой важности, напы­щенных речей и театральных сцен! Такое жеманство и принужденность утомительны для обеих сторон, а для вся­кого Постороннего до крайности скучны.

(6) .

Я заметил, что многие, особливо женщины, в танцах ре­дко показывают себя с невыгодной стороны. Когда кровь приходит в волнение, тогда рассудок не довольно имеет вла­сти над чувственностью. Итак, будь осторожен! Танцы, как хмель, заставляют забывать притворство. - Счастлив тот, кому нечего скрывать! О правилах благопристойности в танцах я умалчиваю. Всякий благовоспитанный человек не имеет в оных надобности и знает, например, что должно за­мечать туры, не танцевать к концу танца нерадивее, неже­ли сначала, ни у кого не перебивать места, не брать дам с неловкостью и грубыми ухватками; что приличие требует, чтобы предоставлять руке того, кто выше званием, место над своею рукой и тому подобное. - Все сие, без сомнения, не заслуживало бы ни малейшего внимания, если бы соблю­дение или упущение подобных мелочей не было часто в ны­нешнем свете причиною временного счастья или несчастья многих людей.

Конец второй части.

Ч АСТЬ ТРЕТЬЯ.

ВВЕДЕНИЕ

Сообразуясь с тем, что было сказано во вступлении во вторую часть сего сочинения о наблюдаемом мною порядке содержащихся в оной предметов, я приступаю теперь к из­ложению наставлений, относящихся к обращению между людьми различных состояний и отношений, встречающихся в гражданской жизни; и, кажется, весьма прилично начать со знатных и вельмож.

ГЛАВА I.

Об обращении с вельможами, с владетельными,

знатными и богатыми особами.

О).

Правда, весьма бы несправедливо было утверждать, буд­то владетельные, знатные и богатые люди вообще имеют тот общий недостаток, по которому многие из них бывают столь необходительны, холодны, столь мало способны к прямому дружеству, и столь затруднительно с ними обра­щение; однако же, не ошибаясь, можно сказать сие о боль­шей части из них. - С самого детства, при самом воспитании, непрестанно их нежат, балуют и портят ласка­тельством. Поскольку счастливое их положение доставляет им все почти удобства жизни, и они редко бывают в нужде, то для них мало известна необходимость во взаимной помо­щи; мало, говорю я, они знают, сколь трудно переносить од­ному многие встречающиеся в свете неудобства; сколь приятно находить сострадательные души и сколь важно ща­дить других людей, чтобы некогда удобнее было сыскать убежище и под их кровом. Они никогда не могут узнать о самих себе во мнении других людей, потому что окружаю­щие их из одной робости или надежды стараются скрывать худые впечатления, производимые в других поступками их и слабостями. Они считают себя превосходнейшими сущест­вами, самой природой определенными господствовать и уп­равлять другими. Основываясь на предположении, что болыпкя часть знатных и богатых весьма много походит на представленную здесь общую картину, надобно даперед располагать поведением своим в обращении с ними. Но тем более приятней и неожиданней бывает чувство, когда в кру­гу их встречается один такой, который с некоторою благо­родною гордостью, великодушием и истинной образован­ностью (дары, которые, впрочем, полезное и знатное воспи­тание доставить может) соединяет все частные добродетели. И, действительно, есть такие даже между самыми владе­тельными особами; но они весьма редки и притом не всегда нам известны. Впрочем, на публичный отзыв, на разглаше­ние газетчиков и журналистов я полагаться не слишком со­ветую. Самые лучшие вельможи нередко бывают те, о коих наименее говорят как с хорошей, так и с худой стороны.