(2) .
Обращение со знатными и богатыми должно быть весьма различно, смотря по тому, нужны ли они нам или нет, и зависим ли мы от них или нет. В первом случае не всегда можно в точности следовать порывам собственного сердца; но нередко надобно о многом молчать, многое переносить, не слишком отважно говорить правду; хотя в постоянном и честном человеке сия гибкость никогда не может переродиться в презрительное ласкательство. Между тем, маловажные обстоятельства, как и некоторые различия в характерах, переменяют связь, и поэтому я намерен в сих листках представить все правила, относящиеся к обращению с вельможами, и предоставить читателю выбирать из них те, которые наипаче приличествуют его положению.
(3) .
Для всех случаев общим правилом можно положить следующее: не навязывайся богатым и знатным людям, если не хочешь, чтобы они тебя презирали! - не отягощай их ни собственными, ни посторонними просьбами, если не желаешь собою им наскучить и заставить их тебя чуждаться; лучше пусть они тебя ищут. - Сделай себя в глазах их редким, не обнаруживая, впрочем, своего перед ними намерения и принужденности!
(4) .
Не принимай на себя вида, будто бы ты принадлежишь к числу знатнейших людей или, по крайней мере, в тесной связи живешь с ними! Не хвались их дружеским расположением, перепискою, доверием и собственным пред ними превосходством. Если такая связь доставляет счастие (мне кажется, правила мои о сем предмете известны), то надобно в тишине наслаждаться оным. Есть люди, которые всегда хотят казаться в глазах других более важными и более знатными, нежели каковы они на самом деле. В сем намерении они стараются в счет собственного кошелька содержать дом свой в роскоши и пышности, приличную одним только знатным и богатым людям, и проникать в их круг, где им нередко надобно бывает играть незавидную роль без всякого для себя удовольствия и, между тем, совершенно презирают занимательнейшее и приятнейшее обращение, удаляя от себя хороших друзей и благоразумных людей. Нередко самые скряги ничего не щадят, когда находят случай иметь свободный вход в знатные дома; охотно соглашаются голодом сидеть целый месяц, лишь бы только однажды угостить в доме своем какого-нибудь вельможу, который, не чувствуя таких пожертвований, часто остается неблагодарным, или,может быть, сидя у них скучает, все находит слишком мещанским и через короткое время забывает самое имя безрассудного хозяина. Другие стараются в точности подражать каким-нибудь малозначащим и худым обыкновениям вельмож; копировать высокомерное их снисхождение, заботливую праздность, отвлеченность, чванство, пустые обнадеживания, бездушные разговоры, их двуличие, вертопрашество, нечувствительность, страсть подражать иностранцам, презрение к отечественному языку, неправильный слог; перенимать даже самые смешные ужимки , привычки, погрешности, щепетильность, телодвижения, грубость к низшим, болезненность, подагру, худую экономию, глупые прихоти и множество других подобных качеств. Самое лучшее, по их мнению, оправдание есть то, что всякий знатный человек поступает точно так, а не иначе; как будто сие самое в состоянии оправдать их дурачества. Располагай поведение свое по собственному своему плану! Если ты будешь придерживаться своих правил, своего состояния, породы и воспитания, в таком случае ни высшие, ни низшие не могут отказать тебе в должном уважении.
(5).
Не должно слишком полагаться на ласковый вид большей части вельмож или считать высочайшим для себя счастием, когда какой-нибудь вельможа встречает нас благосклонною улыбкою, пожимает нам руку или обнимает нас. Может быть он в сию минуту имеет в нас нужду, но с презрением или по крайней мере очень холодно будет обращаться с нами, коль скоро пройдет сия минута. - Может быть он вовсе ничего не чувствует при своих ласках; меняет мины с таким же чувством, с каким другие меняют платья; или чрез то самое хочет унизить какого-нибудь другого своего раба. В обращении с такими людьми всегда надобно соблюдать осторожность, не слишком с ними дружиться и никогда не пренебрегать внешней учтивостью и почтением, которые приличны их состоянию, сколь бы они к нам снисходительны ни были. Рано или поздно они опять загордятся или оставят нас, когда другой какой-нибудь льстец привлечет их на свою сторону, и в сем то случае легко подвергнуться неприятным унижениям, которых, впрочем, при благоразумной осторожности избежать можно.
(6).
Но угождения вельможам, от которых зависит гражданское наше счастье, не должны простираться за пределы истинной чести. Весьма трудно для бедного, честолюбивого молодого человека возвыситься в службе какого-нибудь слабого владетеля, не поползав наперед пред гибким его Министром или главным камердинером; но сие редко кончится добром. Такие любимцы рано или поздно оказываются в немилости сами и вместе с собою влекут в погибель своих приверженцев; а хотя бы сего и не случилось, то самые величайшие выгоды, которые можно приобрести с их помощью, обойдутся слишком дорого, если за оные надобно будет жертвовать уважением, оказываемым нам благоразумными и почтенными людьми, - и сие всегда действительно случается. Напротив того, прямой путь всегда неизменно ведет нас если не к блистательному, то по крайней мере к постоянному счастию.
(7).
Не надобно допускать, чтобы сии земные боги учинили нас орудием в каком-нибудь неблагородном деле, а потому должно быть осторожным во всех оказываемых им услугах. Они всякое угождение ставят обязанностью и впоследствии обвиняют нас, если мы не всегда бываем расположены им собою жертвовать. - По крайней мере они весьма легко забывают оказанные им услуги. Однажды просил меня ... , человек со многими весьма хорошими качествами, сочинить для него нечто на французском и немецком языке, что он при известном случае хотел читать публично, чтобы склонить умы в свою пользу. "Любезнейший! - говорил он, - мне самому не достает времени, иначе бы я вас не утруждал, притом вы в сем этом опытнее меня". Я употребил на сие несколько часов прилежания и напряжения и, коща доставил ему требуемое, то он прижал меня к груди своей, благодарил в самых лестных выражениях и с чрезмерной клятвою уверял меня, что произведение мое есть образец красноречия! Словом, он изгибался предо мною так, как будто бы я оказал ему важнейшую услугу, но, между прочим просил меня о сем деле молчать. По прошествии двух лет пришел я утром к нему. Он наговорил мне множество в собственную свою похвалу. Я слушал с покорностью. - "И всем этим, - продолжал он, - я одолжен двум сочиненьицам, которые, без всякого хвастовства сказать, довольно удачны. Прочтите их сами, возьмите их с собою домой". И так вручил он мне собственный мой товар, только его рукою написанный. Я положил эту бумагу в карман, приложил к ней дома то же самое черновое мое сочинение и отослал назад. Он несколько был пристыжен, и мы впоследствии оба сему случаю смеялись. Но весьма часто самые лучшие из них бывают таковы. Более всего остерегаться надобно вступать с ними в какое-нибудь сомнительное дело. - Они обыкновенно весьма охотно сие делают и либо всю вину возлагают на нас, когда не удается намереваемое предприятие, либо оставляют нас, и все невыгоды падают на нас, когда дело пойдет худо. В лета неопытной моей юности часто со мною случалось сие последнее. Впрочем, не могу ни слова сказать здесь о сих опытах, потому что твердо решился не приводить анекдотов, которые бы в худом виде выставляли характер какой бы то ни было особы. Словом, не надобно знакомиться с их тайнами. Они щадят человека, который знает таковые, только до тех пор, пока он им необходимо нужен; но боятся его и стараются от него отвязаться коль скоро могут, хотя бы он и весьма ясно показывал, что не в состоянии во зло употребить сего превосходства и их доверия.
Вообще столь же мало надобно полагаться на благодарность большей части знатных и богатых людей, как и на их обещания. Итак, ничем им не жертвуй! Они не чувствуют цены твоих пожертвований; они думают, что все другие люди должны платить им такую дань за их благосклонный взгляд или даже за то, что они не разрушают нашего бытия может быть только потому, что хотят чрез сие самое приобрести какие-нибудь маловажные выгоды. Не надобно ничем их и одаривать! - Это бы значило каплю драгоценного бальзама бросить в сосуд мутной водою наполненный. У меня была старая дорогая картина, искусный живописец оценил оную во сто червонных. Половина сей суммы, которую бы я мог легко получить за нее, была бы в тогдашних домашних моих обстоятельствах весьма для меня полезна; но благорасположенный мой темперамент или лучше сказать безрассудность - заставила меня подарить оную владетельному Князю ..., который принял ее благосклонно. У меня не было намерения через сие самое у него что-нибудь выманить; но частично хотел я сим подарком доказать ему свою приверженность, а частично надеялся получить лучшее удовлетворение в намереваемой своей просьбе; однако же совершенно обманулся. Он обнял меня, когда я к нему пришел, и показал мне то почтенное место, которое он назначил моему подарку, но обещания своего не исполнил; и когда я, спустя уже год, однажды вечером был в кабинете его вместе с некоторым Посланником, которому он показывал редкие произведения искусства, находившиеся в оном, то он, говоря о дорогой моей картине, сказал сему иностранцу : " Это действительно прекрасное произведение, и оно мне досталось дешево ". Итак, он забыл, что я доставил ему сию картину за столь дешевую цену; я только пожалел об исчезнувшей надежде и о потерянной сумме, которою бы я долгое время мог прожить со своим семейством.
Столь же мало советую ссужать вельмож деньгами или занимать у них самих. В первом случае они не только считают своих заимодавцев ростовщиками и таковыми людьми, которые должны честью для себя ставить служить своим имением какому-нибудь важному господину, но притом если они медленны в расплате (что весьма часто встречается потому, что они по большей части проживают гораздо бо-
лее, нежели сколько должно), то отсюда происходят чрезвычайные хлопоты; нередко с великою только трудностью можно добиться с ними справедливости и сверх того этим легко нажить себе важных неприятелей. Но во втором случае, то есть, если кто у них занимает, тот весьма часто делается их рабом.
(9) .
Не надобно способствовать разврату и нравственной порче их самих и детей их. Не надобно им льстить или питать их гордость, сладострастие, тщеславие и склонность их к суетным, сладострастным удовольствиям. Не надобно отрицать самой даже неблагоприятной истины [по отношению к вельможам]. Поступай откровенно, однако же без грубости, чтобы тем самым не вооружить их против тебя! Вступайся за невинность, за оскорбленного, униженного правдивца, очерненного придворными происками; однако же с осторожностью, не раздражая тем более его врагов, и сколько позволяет тебе положение твое! - Споспешествуй и подкрепляй, если благоразумие позволяет, скромные желания, добрую славу и справедливые требования тех, кои утеснены, погребены в неизвестности или слишком низкого состояния, и потому не смеют приближаться в пышные чертоги! Едва поверить можно, сколько влияния имеют на сих людей как с хорошей, так и с худой стороны, слова благоразумного и всеми почитаемого человека; сколь охотно толкуют они все в пользу своего предубеждения, и сколько можно на них действовать, хотя не обнаружатся и следствия этих действий.
(Ю).
Не надобно говорить с ними о планах и проектах, особенно таких, коих опыты еще не известны и к исполнению коих приступают они, полагаясь на одни только слова; частично потому, чтобы не ввести их в заблуждение (особенно когда они едва в половину нас поняли и вдруг приступают к самому делу), а частично потому, чтобы в случае неудачного исполнения оных не оставаться виновным, когда успех не соответствует ожиданиям. Так, например, однажды некоторый Принц говорил со мною о плоской кровле, которую он сделал было на беседке в саду, но опять приказал снять, потому что она показалась ему слишком тяжелою. Я тут вспомнил, что говорил мне один Французский Инженер, именно, что дешевую, легкую, прочную Итальянскую кровлю можно сделать из нескольких слоев синей сахарной бумаги, обмазав оные смолою и сверху посыпать хрящом; я мимоходом рассказал об этом Принцу, не ручаясь, однако же, за доброту самой вещи. Спустя некоторое время я узнал, что он сделал сему опыт и, не знаю почему, - неудачный, и впоследствии дал ясно заметить, что я такой человек, на проекты коего осторожно полагаться надобно.
Вообще, едва ли можно быть достаточно осторожным во взаимных с ними разговорах. И потому надобно в присутствии их удерживаться ото всех предосудительных суждений о других людях и вообще от всякого злословия. Правда, они охотно сие слушают, но последствия часто бывают весьма несчастны. Во-первых, высказываясь подобным образом, унижаете в глазах их как себя, так и других людей, ибо, хотя они вместе и смеются, однако же, презирают злопыхателей и наблюдателей чужих недостатков, представляя себе собственные проступки; а поскольку они и без того уже всех людей презирают, то еще более презрение их возрастает при обнаружении чужих слабостей. Сверх того, при случае во зло употребляют наше имя, мешают нас в свои сплетни, передают суждения наши другим и ссорят нас с ними. Наконец, мы иногда еще не знаем, что может быть временное счастье тех людей, о коих мы столь невыгодно судили, находится в их [сановных] руках. Чрезвычайно удивительно, сколь часто одно вовсе незлонамеренное словцо весьма глубоко пускает корень свой и по прошествии нескольких лет может произвести весьма вредные и несчастные последствия. Добро не может пустить росток в сердце, добра не совершающем; напротив того, зло весьма глубоко в нем укореняется и с величайшим трудом может из оного быть исторгнуто. Я бы мог привести здесь весьма странные примеры, если бы не опасался утомить терпение читателей.
Но гораздо большую осторожность соблюдать надобно в разговорах своих о людях высших состояний. - Хотя они редко любят друг друга, но по большей части увлекаемы бывают различными страстями, однако же не так-то охотно слушают, если в их присутствии непочтительно говорят о сих преимущественных любимцах неба. Впрочем, если знатные и богатые хотят, чтобы их приятно занимали и веселили, в таком случае сделай сие невинным образом, когда
имеешь нужду в их благосклонности; однако же не унижайся до степени жалованного шута, который всегда должен быть наготове со своими шутками при малейшем мановении руки и от которого они никогда не захотят слушать какое- нибудь разумное слово.
(И).
Большая часть вельмож бывают недоверчивы. Они обыкновенно думают, что все прочие люди против них в заговоре, и потому-то они без удовольствия видят, когда весьма дружно между собою живут их подвластные. - Кто не имеет нужды в вельможах и знатных, тот свободно может по собственной своей склонности входить в связи с другими; и вообще, никакой честный человек не захочет из низкого угождения какому-либо покровителю и благодетелю оставить истинного друга или отвергнуть почтенного человека, подающему ему свою руку. Но кто хочет составить счастие свое при дворе, тот должен быть осторожен в выборе обращения, товарищей и обществ, в которые он часто входит. Там всегда находятся партии и заговоры, в которые весьма легко может быть вовлечено самое благорасположенное и чувствительное сердце; и если одна какая-нибудь партия одерживает верх над другою, в таком случае весьма часто самый невиннейший, едва ли знавший все обстоятельства происшествия, принужден бывает отвечать за все. - В одном месте, в котором я действительно против моего обыкновения вел себя крайне неосторожно, терпел я чрезвычайные огорчения за то, что догадывались, будто бы я знал некоторое происшествие или по крайней мере догадывался о нем, потому что я довольно общался с теми людьми, которые были запутаны в оном. При всем том очевидно было, что я никакой роли не играл в том действии и даже вовсе не знал оного до тех пор, пока оно не случилось; и даже мой совет или донос не мог бы уже воспрепятствовать оному. Итак, молчание же мое было справедливо, и еще в некотором отношении надобно бы почесть оное услугою, потому что я нс изменил друзьям своим. Надлежало бы подумать и том, что я был свободный и необремененный службою человек, следовательно, никакой не имел надобности вмешиваться в такие дела. Однако же поступают в таких случаях не так-то справедливо - и потому я советую при дворах ни к какой партии явно не держаться, но продолжать свой прямой путь ни мало не заботясь о том, что не касается нас непосредственно; со всяким обращаться вежливо, а откровенно с одними только теми, которых мы совершенно знаем.
(12).
Так называемые вельможи, особенно хитрые Министры, имеют весьма редкий дар выманивать тайны у других людей, и притом многие из них не слишком верно хранят оные; но, смотря по тому, полезны ли они для них или вредны для их неприятелей, они употребляют во зло доверие добросердечных людей. Итак, я советую в обращении с сими людьми соблюдать благоразумную скромность.
Не надобно также с сими вельможами без нужды говорить о своих домашних обстоятельствах и таких предметах, которые касаются только тебя и твоего семейства. Не жалуйся им на свое несчастие! Не открывай им своей печали. Они ведь не могут участвовать в оной; они не имеют чувства к дружескому участию; им это наводит скуку; твои тайны не настолько для них важны, чтобы они заботились в точности сохранить оные; они всегда думают, что у них просят милостыню, и тяготятся тем человеком, который несчастен и несвободен. С самой еще юности они думают, что всякий подбирается к их кошельку и благодеяниям. Вообще сии люди с той минуты, когда мы, по-видимому, чего-нибудь ищем или имеем нужду в других, смотрят на нас совершенно иначе, нежели прежде; отдают нам справедливость, удивляются нашим познаниям, нашему добросердечию, блистательным отличиям нашего ума, пока мы всеми сими прекрасными свойствами хотим заслужить один только учтивый прием и благорасположение, пока мы в глазах их посторонние, ни от кого не зависимы, никому не препятствуем, никого не затмеваем [своими достоинствами 1; но гораздо с большей придирчивостью, строгостью и несправедливостью начинают примечать за нами и судить о наших поступках, когда мы хотим сие отличие употребить на пользу общественную и пользоваться теми выгодами, кои присваивают себе знатные и их приверженцы. Всего лучше обращаются с нами знатные и богатые люди, если они узнают, что мы вовсе не имеем в них нужды, если только учтиво и без всякого хвастовства им сие показываем; если же, напротив того, им необходима наша помощь и наша опытность, и при этом если мы никогда не теряем из виду скромности и внешнего уважения; если наше остроумие, мудрость,твердость и прямодушие заставляют их оказывать нам почтение, ни малейшего не подавая повода нас опасаться; если заставим других обращаться к нам со своими просьбами, не навязываясь, впрочем, им своею помощью. Такого человека они всемерно щадят.
(13) .
Если какой-нибудь вельможа считает себя разумным, остроумным, добродетельным, ученым, знатоком и пр., то в таком случае не должно явно, а тем более в присутствии других давать ему заметить свое превосходство, и что ты в состоянии его затмить! В тайне (про себя) он сам в этом сознается, но он должен представлять себе, что он один только сие чувствует. Более всего нужна сия осторожность пред такими начальниками, которые менее тебя искусны в своем деле. Они охотно выведывают у тебя твое о каком-нибудь предмете мнение, присваивают оное себе и при случае собственный же твой товар продают тебе же. Но горе тебе, если ты начнешь за сие с них взыскивать; если хоть однажды сделаешь вид, будто догадался, или если принимаешь перед ними вид наставника! Сколько же они от тебя потребуют такого, к чему бы они ни были способны, чтобы только иметь случай уличить тебя в проступке!
(14) .
Впрочем, есть маловажные угождения, которые можно оказывать вельможам без всякого нарушения совести; есть также и с их стороны такие маловажные требования, которые без всякой подлой лести выполнять можно. Сии питомцы счастья с самой юности привыкают к тому, чтобы другие во всех мелочах считались с их прихотями; руководствовались их вкусом; одобряли их привычки и избегали всего того, что противно им по одному предрассудку или ребяческому легкомыслию. Нередко и самые лучшие из них бывают чем-либо увлекаемы, и если, угождая в мелочах какому-нибудь, впрочем, честному и благородному вельможе, можно из этого что-либо выиграть, или если временное собственное наше либо нашего семейства счастие находится в их руках, в таком случае кто не станет снисходить в сих мелочах и откажется соотносить собственные свои поступки с их прихотями? (Таким образом, например, многие дети владетельных особ говорят очень скоро и не ясно и при этом не любят повторных вопросов, но хотят, чтобы их вдруг понимали. Конечно, лучше было бы, если с молодых лет отучали их от сей дурной привычки; но сис бывает редко.) Некоторые из них [вельмож] любят лошадей, собак, театры, солдат, музыкантов, фигляров; хотят также иногда сами музицировать, выращивать растения, основывать Академии, Музеи и пр. Простительно бывает в таком случае выказывать им свое согласие и даже показываться знатоком. Впрочем, не надобно выказывать собственного пред ними превосходства в любимых ими предметах, что обыкновенно случается тогда, когда вдруг выясняется, что то самое, чем они наиболее занимаются, мало понимают. (Весьма обширную статью можно бы написать об осторожном обращении со знаменитыми композиторами и невежественными Меценатами). Даже об одежде, оборотах речи, разговорном тоне, слоге, почерке и о многих других предметах часто имеют они какое-нибудь собственное мнение, которое должно щадить, если не хотим их прогневать. Впрочем, само собой разумеется, что сии угождения не могут иметь места в том случае, когда они могут иметь вредное влияние на характер; когда заметно усиливается в них самолюбие; когда они отвлекаются от надлежащих занятий, делаются несправедливыми по отношению к другим, нечувствительными к действительным заслугам; или, если таковые их привычки легко могут испортить и развратить их сердце. К большей части вредных привычек вельмож принадлежит также охота путешествовать по чужим краям. Они обыкновенно разъезжают по чужим землям, не узнав наперед собственной своей стороны, в которой тысяча предметов может быть гораздо большего достойны внимания, нежели карнавалы в Венеции и ристалища в Англии, и за иностранный вздор платят отечественным золотом; заражаются телесными и душевными слабостями, непомерно увеличивают свои потребности; и нередко привозят с собою в бедное свое отечество склонность к расточительности, роскоши, сладострастью, праздности, дурной нрав, бродяг и пр.
(15).
Нередко знатные и богатые люди столь унижаются пред людьми низшего состояния, что просят у них совета или суждения о своих забавах, сочинениях, распоряжениях, планах, мнениях и других предметах. В таком случае я советую быть осторожнее и при этом не забывать того, сколь дорого стоили бедному Жиль Бласу советы в доме Кардинала, когда настойчиво требовали от него рассказать, что говорят люди о проповедях его |Кардинала]. Как все почти прочие люди, так и вельможи по большей части только с тем предлагают нам на обсуждение такие предметы, чтобы мы их хвалили, и требуют нашего в том совета уже тогда, когда совершенно решились на намереваемое ими предприятие.
(16) .
Не столь опасны еще отступления от сих предостерегающих правил в обращении с такими людьми, которые может быть не совсем избежали недостатков знатного происхождения, однако же довольно благонравны, добросердечны, разумны; но несравненно важнее сия предосторожность, когда мы имеем дело с каким-нибудь знатным невежею или с такими людьми, которые высокомерны и вместе с тем глупы, непостоянны, недоверчивы, бесчувственны и мстительны; и я сожалею о всяком честном человеке, которому определила судьба быть в зависимости от таких тиранов.
(17) .
Если ты имеешь лестное несчастие быть любимцем какого-нибудь слабого вельможи, то не только сам не забывай, что удовольствие твое непродолжительно и что какой-либо льстец вытеснит тебя из занимаемого тобою места, но и при том не упускай удобного случая заметить как самому твоему владыке, что ты не совершенно от него зависишь, так и публике, сколь мало ты гордишься сим ничтожным своим отличием и сколь не существенен сей маловажный и случайный блеск в нравственном бытии твоем. И пусть он тогда возненавидит тебя; какая в том беда! по крайней мере лучшие люди не станут чуждаться тебя, как презренного человека, да и сам сей неблагородный Деспот почувствует, что есть еще люди, нс имеющие в нем нужду. Вообще не надобно слишком полагаться на дружбу, постоянство и привязанность вельмож. Они уважают тебя до тех пор, пока имеют в тебе нужду; они непостоянны, скорее верят чему-нибудь худому, нежели доброму, и последний [кто говорил с ним J всегда прав. Большая часть из них прикрывают внешним своим дружественным отношением только политические интересы и всегдашнюю их осторожность. - Они не легко согласятся вступить с тобою в тесную связь, опасаясь, чтобы ты не обнаружил их слабостей, а в смутных обстоятельствах они и вовсе тебя оставят, хотя бы и сами завлекли в оные.
Если ты не хочешь лишиться благосклонности, то старайся, чтобы высокомерный вельможа никогда не заметил, что ты радуешься своему над ним превосходству и любишь всегда противопоставить его мнениям свои собственные. Покажи ему, что одно только уважение и любовь к его особе и желание быть полезным располагают твоими поступками, а не своекорыстие или низкое какое тщеславие! - Впрочем, не будь столько уж безрассуден, чтобы презирать справедливые свои выгоды, награду за оказанные услуги, и жертвовать своим имением; может быть он впоследствии, наскучившись тобою, доведет тебя до того, что ты принужден будешь таскаться по миру.
Во всех делах, возлагаемых на тебя вельможами, будь сколь можно точнее и расчетливее, чтобы во всякое время мог оправдаться против всякой клеветы и доносов. Без приглашения не принимай на себя ничего не принадлежащего к твоей должности! Старайся представлять им дела, принадлежащие им по званию, в сколь можно более занимательном виде.
Будучи любимцем какого-нибудь вельможи, ты, верно, имеешь завистников и шпионов, и тогда-то гораздо более соблюдай осторожность в своих нравственных поступках! - Пока мы не обратим на себя внимание публики, до тех пор люди воздают нам по справедливости; но коль скоро начинаем играть заметную роль, то, хотя бы мы вовсе того не искали и сколько бы ни были скромны, не можем избежать недоброжелательства.
При дворах всегда находятся такие люди, которые беспрестанно стараются выведывать, сколь велико влияние твое там. Чтобы сии люди никогда не заметили твоих намерений и не могли выведать, с какой стороны занят тобою твой покровитель, для сего старайся избегать всякого случая в присутствии других говорить с ним о делах или каких- нибудь предметах, о коих, может быть, ты различного с ним мнения!
Особенно будь осторожен в том случае, когда рекомендуешь ему в службу других людей!
Никогда не полагайся на приверженность к тебе своих тварей, т.е. таких людей, которые обязаны тебе своим счастьем!
Никогда не обещай за кого-нибудь ходатайствовать, не будучи наперед уверенным в успехе дела.
Не оставляй без удовлетворения справедливой просьбы какой-нибудь твари непримиримого твоего врага!
(18).
Если покровитель твой, если вельможа, которому ты при блеске его счастия служил по нужде, учтивости, по соображениям ли Политики или по одной доброй воле, свержен с высоты своей; если он лишился своего могущества, звания, имения, блеска и влияния; в таком случае не принимай сторону тех низких душ, которые вовсе оставляют несчастного, который уже не может быть им полезен! Если он действительно достоин твоего уважения, то еще с большей ревностью докажи ему, что сердце твое не зависит от молвы народной; но если он не заслуживает твоей привязанности, в таком случае пощади его по крайней мере потому хотя бы, что он всеми оставлен и, следовательно, должен терпеть все оскорбления. Равным образом не мсти тому, кто, будучи еще в силе, гнал и притеснял тебя. Лучше кроткими своими поступками старайся довести его до того, чтобы он пришел в себя, почувствовал твое великодушие и, таким образом, оправился!
(19) .
Не принимай на себя обязанности собирать деньги в пользу бедных у знатных и других людей большого света! Они по большей части дают из одного только тщеславия, а то и вообще посчитают, будто бы сия милость оказана только для тебя. Лучше помоги сам, если в состоянии. Не указывай на чужое пособие! Впрочем, не порицай также и богатого, когда он отказывает представляемому тобою несчастному в благодеянии, которое оказал ему, быть может,и менее состоятельный! Никогда не забывай, что большие его потребности, истинные или воображаемые - все равно! - и большее число ищущих его благодеяний, уравнивают его с тем, кто имеет менее; притом, если быть щедрым для всех, то нельзя будет благодетельствовать некоторым.
(20).
Хотя я здесь и говорил очень много о характере большей части вельмож и богатых с невыгодной стороны, однако же я весьма далек от того, чтобы все мною сказанное распространить без различия на всех людей высшего класса. Для меня всегда крайне неприятно было видеть, что некоторые из худых новейших наших писателей особенным для себя объектом для нападок избрали представителей высшего состояния. Многие же из них столь мало знают сей класс людей, что обнаруживают высочайшую степень дерзости, принимаясь судить о нравах и образе мыслей оных. Они с завистью и злобою из бедных своих хижин смотрят на огромные чертоги богатейших. Если при скудной их пище восходят к ним сладчайшие пары из поварней и погребов тех людей, которые живут в изобилии, то сие раздражает их и рождает в сердце огорчение. Для них прискорбно, что бедность не позволяет и им также удовлетворять своим страстям; для них несносным кажется человек, разъезжающий в карете^ и за которым они идут пешком; ругают жестокосердно Мецената, который, по-видимому не столь уверен в важных их заслугах, сколько они сами; и проклинают судьбу, которая не сохранила равенства в разделе земных сокровищ. Посе- му-то нередко принуждены бывают переносить все сие вельможи, Министры, знатные и богатые люди, которых представляют тиранами, злодеями, глупцами и жестокосердными гонителями всего благородного и хорошего. Такой слепой ревности я никогда не одобрял. Я сам возрос в избытке и в лестных ожиданиях; я сам довольно хорошо знаю все выгоды и невыгоды воспитания богатых и знатных людей. Но последовавшая судьба, пребывание мое при дворах и обращение с людьми всякого рода научили меня, сколь необходимо говорить сущую правду без всякого пристрастия тем, кои не успели еще образоваться неприятными опытами и кои столь редко слышат чистую и беспристрастную истину. Многие из них душевно добры. Даже самого невысокого ранга вельможи и владетельные люди часто имеют многие добродетели, свойственные их темпераменту, действие коих для общества гораздо благотворнее, нежели скромные возможности бедных и бессильных смертных. С самой юности своей они имеют время и случай образовать свой ум, приобрести познания о свете и людях; имеют случай благодетельствовать и пользоваться плодами своих благодеяний; их характер не заглушен и не испорчен каким-нибудь несчастием и нуждами; необходимость никогда не заставляла их изгибаться и ползать пред другими. И если с одной стороны легко может развратить их ласкательство, то с другой стороны - мысль, что всякий благородный их поступок обращает на себя внимание, а всякое заблуждение часто вменяется самому позднему потомству, - все сие есть весьма сильное и превосходное побуждение [к благородной деятельности |. Многие из них действительно пользуются сими пружинами, и потому находиться при каком-нибудь владетеле, понимающем важность своего состояния и оказывающемся достойным высшего своего звания, и иметь на него влияние есть подлинно великое счастие. Я знал некоторых из них, которые вовсе не сердились на то, когда указывали им тот камень преткновения, где многие из них падают.
(21).
В заключение сего скажу несколько слов о взаимном обращении знатных и богатых. Они по большей части портят друг друга. Мелкие стараются подражать вельможам или даже превзойти их в роскоши и худо понимаемом величии и таким образом увековечивают свои глупости, которым маловажные и скудные дворяне, нередко одного только лакея в своей ливреи имеющие, стараются подражать во всех даже малостях. Забавные примеры сего рода можно видеть при малых Немецких дворах. Как они друг друга подстерегают, осуждают, завидуют и усиливаются превзойти. Благоразумным знатным и богатым людям сие не к лицу. Они бы должны являть собою низшим пример порядка, простоты, презрения к тщеславным церемониям, умеренности в пище, одеянии, великолепии, в услугах, в домашнем убранстве и в других предметах. Они бы должны стараться опровергнуть то мнение, что сердце вельможи не способно к постоянной привязанности, словом: они не должны забывать, что на них обращено внимание всей публики.
При малых дворах не должно доводить до издевательства над мелочами. Неужели бы лучше было, чтобы владетель каких-нибудь четырех квадратных миль земли содержал многочисленную пехотную и конную гвардию, Министров, Камергеров и непрестанно бы копил долги к долгам? Все малое кажется таковым по одному только сравнению и всегда остается хорошим, если только имеет определенную цель и не слишком далеко простирается. Тридцать человек, которые наблюдают за порядком в городе попеременно гораздо важнее тридцати тысяч, отвлекаемых от полезных работ, чтобы забавляться с ними за счет бедного трудолюбивого подданного.
ГЛАВА II.
Об обращении с низшими.
(1) .
В седьмой главе второй части сего сочинения я уже говорил о поведении господ в отношении своих слуг и об обязанности знатных облегчать и услаждать жизнь тех людей, коих судьба определила быть в зависимости. Итак, отсылаю читателя в то место, а здесь приведу только некоторые правила, могущие руководствовать нас в обращении с такими людьми, которые хотя не находятся в нашей зависимости, но по рождению, достоянию или другим гражданским отношениям занимают низшее по отношению к нам место.
(2) .
Надобно поступать вежливо и ласково с такими людьми, коих судьба не столь щедро одарила счастием, как нас. Надобно уважать действительные заслуги и истинное достоинство человека и в самом низком состоянии. Не должно подобно большей части знатных и богатых оказывать снисхождение к низшему состоянию только тогда, когда имеем в них нужду, и, напротив того, вовсе их оставлять или обходиться высокомерно, когда можем и без них обойтись. Не надобно в присутствии какого-нибудь знатнейшего сторониться того человека, с которым наедине обращаемся ласково и искренне; не должно стыдиться оказывать почтение человеку, действительно оное заслуживающему, явно в
большом свете, несмотря на то, что он без чинов и без денег. Впрочем, не надобно из одного только корыстолюбия и тщеславия отдавать предпочтение низшим классам, чтобы тем самым склонить мнение публики на свою сторону и чрез то прослыть любезным и ласковым господином и выиграть предпочтение пред другими. Не должно преимущественно избирать для себя обращение с людьми без воспитания в намерении найти в кругу их большего к себе почтения и любви. Равным образом не надобно думать, что мы поступаем естественно, подражая обыкновениям простого народа. Не должно также потому только обращаться ласково с низшими единственно, чтобы тем унизить кого-нибудь из высших; или оказывать снисхождение из одной только гордости, чтобы тем заслужить большее почтение; но, исключая все случайные отношения, по одному только благому намерению, истинному понятию о благородстве и по прямому чувству справедливости ценить в человеке токмо то достоинство, которое он имеет как человек.
(3) .
Но и сею вежливостью надобно располагать по правилам благоразумия; она не должна выходить из определенных границ. Коль скоро низший чувствует, что честь, которую мы ему оказываем для него не может приличествовать, в таком случае он сочтет сие или безрассудством, или насмешкою, или даже обманом, опасаясь при этом, не скрывается ли под оказываемыми ему знаками чести чего-нибудь для него опасного и вредного. Есть также некоторый род снисхождения, который действительно оскорбителен, и тот, кому оказывают оное, явно чувствует, что сии вежливости не что другое суть, как один только милостивый вид, который в глазах самых низших, впрочем, чувствующих внутреннее свое достоинство, может сделать нас смешными. Наконец, есть еще самый отвратительный род вежливости, а именно, когда с людьми низшего состояния говорят языком вовсе для них непонятным; когда в разговорах с ними употребляют слова: "покорность", "милость", "честь", "восторг" и пр., к которым вовсе не привыкло их ухо. Сия погрешность весьма обыкновенна между придворными. Они собственное свое наречие считают единственным, всеобщим языком и потому при всем своем благонамерении делаются презренными или навлекают на себя подозрение. Величайшее искусство обращения, как я в самом начале сей книги уже заметил, состоит в том, чтобы уметь приспособиться к тону всякого общества и быть в состоянии, смотря по обстоятельствам, соотноситься с оным.
(4) .
Остерегайся иметь излишнее доверие к людям без воспитания. Они легко могут ко вреду нашему воспользоваться нашим добросердечием; всегда требуют от нас слишком много и бывают нескромны. На всякого возлагать должно столько, сколько сообразно с его силами.
(5) .
Не надобно мстить низшему в счастливую эпоху жизни за то, что он оставил нас в неблагоприятных нам обстоятельствах, раболепствовал врагам нашим, или когда он, подобно подсолнуху, обращается по солнцу. Не должно забывать, что такие люди часто бывают в необходимости угождать другим, чтобы только иметь пропитание. К тому же не многие из них воспитаны так, чтобы могли ценить некоторые утонченные ощущения и пожертвования! Не забывай, говорю я, что все люди поступают более или менее по соображениям корыстолюбия, которое образованные люди умеют скрывать.
(6) .
Не проводи низшего, просящего у тебя покровительства, защиты или помощи, ложными обнадеживаниями, пустыми обещаниями и тщетными утешениями, как обыкновенно поступает большая часть знатных, которые, дабы избавиться от докучливых бедняков или прослыть великодушными, либо по одной слабости, непостоянству осыпают всякого просителя лестными словами и обещаниями, но коль скоро он от них уходит, то вовсе о нем забывают. Между тем бедняга идет домой в полной уверенности, что поручил судьбу свою надежному человеку, оставляет все другие способы, которыми бы он мог воспользоваться к достижению своих намерений, и впоследствии горькое чувствует несчастие, видя, сколь он обманулся.
(7) .
Оказывай помощь тому, кто имеет в ней нужду! Благодетельствуй и покровительствуй, сколько позволяет справедливость, тем, кои просят у тебя помощи, благодеяния и защиты! Но не будь настолько слаб, чтобы ни в чем не смог и отказывать! От сего происходят два вредных последствия: во-первых, низкие люди могут к собственному твоему вреду воспользоваться твоею слабостью и возложить на тебя бремя обязанностей, трудов и забот, бремя весьма несносное для твоего сердца, сил или кошелька, чрез то принужден будешь оказать какую-нибудь несправедливость против других, не столь навязчивых; во-вторых, кто слишком много обещает, тот нередко принужден бывает против собственной воли нарушать свое обещание. Основательный человек должен также уметь и отказывать, и если он сие делает благородно, без всякого оскорбления по каким-либо важным причинам, и, между тем, известно, что он поступает справедливо и помогает охотно, то чрез сие не может он снискать себе врагов. Всем людям, конечно, угодить невозможно, но если поступки наши всегда будут основательны и благоразумны, то по крайней мере добрые люди не откажут нам в своей признательности. Слабость не есть добродушие, и отказывать в том, что противно правилам благоразумия, - не значит быть жестокосердным.
(8).
Не требуй излишней образованности и просвещенности от людей низкого состояния! Не способствуй также к непомерному напряжению умственных их способностей и к обогащению оных такими познаниями, которые могут сделать неприятным для них настоящее их состояние и поселить в них презрение к тем занятиям, к которым определила их судьба. В наши времена слово просвещение весьма часто употребляется во зло и не столько значит облагораживание ума, сколько стремление его к пустым и фантастическим мечтам. Истинное же просвещение ума есть то, которое научает нас довольствоваться своим положением, быть способным ко всяким отношениям и во всех оных быть полезным и действовать сообразно благонамеренной цели. Все прочее - одно только безрассудство и всегда ведет к разврату.
(9).
С подчиненными обращайся ласково, однако же нимало не теряя в глазах их собственного уважения. Очень не хорошо, если подчиненные становятся необходимыми для начальника; и достоин презрения тот начальник, который, не желая или не имея способности отправлять вверенных ему дел самому, поручает оные своим подчиненным. В таком случае он не в состоянии будет напоминать нерадивому или упрямому Секретарю об исправлении своей должности; но во всех делах принужден соглашаться на то, что заблагорассудится сему последнему.
ГЛАВА III.
Об обращении с придворными
и им подобными людьми.
О).
Я говорю здесь об обращении с придворными и вообще с такими особами, которые живут в так называемом большом свете и достаточно освоили тон оного. К сожалению! - тон сей, свойственный одним только вельможам и знатным людям, весьма скоро перенимают все состояния, имеющие хоть несколько высшее воспитание. Удаленность от природы, равнодушие к первейшим и приятнейшим человеческим связям, презрение к простоте, невинности, простодушию, чистосердечию и искренности, бесхарактерность, недостаток в основательных и истинно полезных знаниях; а вместо этого - бесстыдство, язвительность, нескромность, болтливость, неосновательность, холодность ко всему хорошему, благородному и великому; сладострастие, невоздержанность, похабство, изнеженность, жеманство, ветреность, легкомыслие, отвратительное высокомерие, ложное великолепие, неумелое домоводство, страсть к почестям, всякого рода предрассудки, зависимость от взглядов какого-нибудь Мецената, рабское унижение ради получения каких-либо благ, низкое ласкательство к тому, кто необходимо нужен, и вместе с тем - пренебрежение к достопочтеннейшим, но не способным одарить подачкой, пожертвование всем священным ради достижения предполагаемой цели, обманы, неверность, притворство, вероломство, пересуды, сплетни, недоброжелательность, злословие, страсть к многословию, смешные ужимки, обыкновения и привычки - вот почти все то, чему мужья и жены, сыновья и дочери наши могут научиться от любезных придворных! Вот науки, коими образуются люди, считающие себя утонченными! Там, где господствует сей тон, на истинные заслуги не только не обращают внимания, но, напротив того, всемерно их презирают, угнетают, не дают им проявиться, извращают и осмеивают. Нет большей победы для утонченного льстеца, как унизить человека истинных достоинств, превосходство коего он чувствует в своем сердце; нет, говорю я, для него большей победы, как выставить недостаток его в том известном роде обращения, который состоит в том, чтобы говорить таким языком или о таких предметах, которых он вовсе не разумеет, и тем довести до того, что человек запутается и покажет себя с невыгодной стороны! Нет большей победы для кокетки, как выставить в каком-нибудь обществе честную и достойную женщину в смешном и жалком виде. Всего этого ожидать надобно, когда обзаводишься связями с людьми сего рода. Посему не должно беспокоиться, если в самом деле с нами случаются такие вещи. Иначе беспрестанно будешь тревожиться: тысячи разных страстей попеременно будут возмущать твой покой, особенно честолюбие и тщеславие. Впрочем, можно тремя средствами избежать сих неприятностей: или не вступать в большой свет; или, вступив в оный, идти своим путем, вовсе не вмешиваясь во все сии дурачества; или, наконец, приспособиться к тону оного, но при всем том с осторожностью и не разменивая своего характера.
(2).
Кто по званию своему не имеет необходимой обязанности жить при дворе или в большом свете, тот лучше удались от сего зрелища блистательного бедствия и той суматохи, которая притупляет ум и развращает сердце. Жить в мирном домашнем уединении, общаясь лишь с некоторыми искренними , благоразумными и веселыми друзьями, посвятив себя совершенно своему назначению, своим обязанностям, соответственным наукам и невинным удовольствиям, и изредка с осторожностью принимать участие в публичных забавах, в больших, разнообразных обществах, чтобы набраться новых впечатлений для занятия всегда деятельного воображения и избежать утомительного однообразия - такая жизнь достойна благоразумного человека! В самом деле, избегать большого света гораздо чаще бывает в нашей воле, нежели об этом думают. Но какая-то неблагоразумная суетливость, угодливость к посредственным людям, тщеславие, слабость, страсть к подражанию - вот что заставляет иногда, впрочем честного человека, наилучшее время своей жизни проводить там, где на всяком шагу подстерегают его беспокойство, скука, отвращение и окружают его низкие страсти. Правда, для избежания сих напастей надобно не только иметь состояние вовсе независимое, но и поступать по основательным правилам и оставлять без внимания все выгодные и невыгодные для нас людские сплетни.
(3) .
Если же кто-то хочет или если кого заставляет обязанность жить в большом свете, и, между тем, нет надежды примениться к тону оного - в таком случае держаться по крайней мере надобно того способа обращения, который мы получили от природы и воспитания. Нет ничего отвратительнее, как неумелое подражание нравам большого света; нет ничего смешнее, как если бы почтенный селянин или простой мещанин захотели бы играть роль Французского щеголя, придворного или политика; если люди с посредственным познанием в иностранном языке ищут всякого случая говорить оным; или если люди, пусть даже в молодости своей и жившие при дворах, не замечают, что щегольской язык, которым говорили, например, при дворе Людовика XIV, более уже не в употреблении, и что гардероб прошедшего столетия в нынешнее время употребляется только в комическом театре. Такие люди становятся предметом насмешек, между тем как другие, поступая просто и благоразумно, соблюдая во всем надлежащую, хотя утонченностью своею весьма далекую от придворной, благопристойность, среди самых легкомысленных щеголей пользуются уважением и живут, если не приятно, то по крайней мере спокойно. Итак, почтенный простак! будь всеща прост в своей одежде и поступках! Будь степенен, скромен, учтив, спокоен, правдив! Не говори слишком много и никогда о таких вещах, которых ты не знаешь, и на таком языке, в котором ты мало искусен, в то время, как собеседник разумеет твой родной язык! Храни свое достоинство, будь во всем прямодушен, но без грубости, и никто тебя беспокоить не станет! Правда, в этом случае не слишком тебя станут отличать, но не стоит беспокоиться о том! Не показывай досады или скуки, когда никто в обществе не говорит с тобою; ты ничего не теряешь и можешь, между тем, поразмышлять о разных хороших предметах, сделать полезные наблюдения, и не только не подвергнешься презрению, но, может быть, еще начнут тебя и опасаться, без всякой, впрочем, к тебе ненависти, а это иногда имеет свои выгоды.
Люди, которые в молодости своей довольно значительную, даже блистательную роль играли при дворе и в больших городах, - сии люди, удалившись оттуда и посвятив себя простой уединенной жизни, очень легко забывают, что для удержания своей важности никогда не должно оставлять господствующего тона в обращении и пренебрегать малейшими успехами такого рода образованности. (Если только успехи в обращении можно назвать образованностью) . Но возможно ли следовать неотступно за всеми столь разнообразными изменениями во вкусе и воображении, не находясь всегда в большом свете? Часто мы огорчаемся, видя то, как мало или совсем не обращают на нас внимания, что молодые, ничего не представляющие еще люди, становятся Корифеями, что они сами и обожатели их презирают нас и разве только из одной снисходительной учтивости оказывают нам некоторое внимание. Едва поверить можно, сколь сие обстоятельство может возмутить дух самого благоразумного человека (ибо и благоразумнейшие люди бывают иногда тщеславны); сколь может произвести неудовольствий, когда вместо того, чего мы ищем, сталкиваемся со случаями, доказывающими нам тщетность наших усилий; и, напротив того, с какою быстротой, с каким удовольствием стремимся мы туда, где оказывают нам внимание, проявляют к нам любовь и уважение. Кто долгое время жил при больших и малых дворах и вообще в большом свете, тот никогда не может прийти в замешательство подобного рода. Он умеет приноравливаться, он скоро поймет, какой надобно ему принять тон; но простосердечные люди, которые не имели случая достигнуть сей степени утонченности, не должны терять из виду того, что сказано в начале сей главы.
(4).
Наконец, кто часто или всегда живет в большом свете, тот благоразумно поступает, если не презирает господствующего тона и внешних обыкновений, принятых в оном. Первое не очень трудно, а последнее, кажется, не может иметь вредного влияния на наш характер. Итак, не отличайся старообрядной одеждой или манерами! Однако же, не забывай также и своего возраста, положения и возможностей; не перенимай каких-нибудь дурачеств известных вертопрахов или пустых сиюминутных мод! Ознакомься с тоном придворных людей, со способом взаимного их обхождения и обычаями обращения, однако же не забывай истинных достоинств характера и справедливости!
(5) .
Нельзя положить общей границы, как далеко простираться должно подражание придворным обыкновениям. Благоразумный человек, сообразуясь с собственным своим положением, характером и совестью, сам лучше может решить сию задачу. Я прибавлю здесь только то, что не всегда надобно вооружаться против каких-нибудь невинных дурачеств, которым мы сами подражать не хотим. Часто не только можно, но и должно на некоторое время принимать и такие обыкновения, которые, впрочем, не имеют вредного влияния на характер, и тем более в оных участвовать, чем более они могут нам способствовать делать добро другим.
Бывает также мода на словесность, художества, на вкус, на некоторые забавы, театральные зрелища, на похвалы, которыми большая часть знатных людей, часто не по достоинству, осыпают какую-нибудь певицу или какого-нибудь виртуоза, писателя, проповедника, живописца, портного и пр. и пр. В таком случае тщетно было бы противоречить сему модному вкусу. Лучше всего спокойно ожидать, пока новое дурачество займет место прежнего. Бывает мода также и на лекарства, употребление коих знатные люди делают для себя необходимостью. Не надобно осуждать сего явно, иногда нужно даже быть им подражателем, не доводя себя, впрочем, до опасности и дурачества. По крайней мере надобно знать эти моды, чтобы при случае можно было что- нибудь сказать об оных. Боже сохрани, если ты, поддавшись чувству, станешь порицать какую-нибудь актрису, которая весь свет удивляет своим голосом, или назовешь жалкою книгу, сочинителя коей почитают великим гением! Юноши в двадцать пять лет начинают уже стариться, перестают танцевать, входят в круг стариков, являются в обществах с видом важным, философским; но настанет сорок лет, они опять начинают молодеть, прыгают, играют в фанты с молодыми девицами,- все это надобно примечать и, смотря по обстоятельствам, располагать своими поступками.
Нс презирай всего того, что имеет одно только случайное достоинство, если хочешь приятно жить в большом свете! Не пренебрегай титулами, орденами, блеском и пр. Однако же и не возлагай на них истинного достоинства, не слишком гоняйся за оными! Словом, не слишком старайся выказывать себя между светскими людьми, с которыми ты жить должен! Это не есть одно только правило благоразумия, но обязанность перенимать обыкновения того состояния, которое избираешь, обязанность быть совершенно тем, чем быть должно; однако же исполнение оной обязанности не должно быть в ущерб характеру. Впрочем, не ожидай на сем поприще того, чтобы почитали тебя человеком благородным, умным, искусным; но разве только что про тебя скажут: par Dieu! il a dc I ’esprit, comme nous autres!, т.е. право! он столько же умен, как и мы!
(7) .
И если ты все же хочешь получить по крайней мере сию пустую похвалу, то даже не выказывай превосходства своего над толпой сих празднолюбцев. Просвещенный и благородный человек, даже если бы он в точности соображался с нравами так называемого утонченного общества, никогда, однако, не избежит зависти, порицания, вздорных сплетен и насмешек, господствующих в оном; чтобы понравиться пустым головам надобно самому иметь пустую голову. Советую в таком случае не беспокоиться, наипаче не обнаруживать досады, огорчения, иначе никогда не оставят тебя в покое. Надобно продолжать прямой путь свой и следовать собственной системе неуклонно, пусть глупцы болтают, пока им самим нс наскучит. Все объяснения, все извинения в таком случае тщетны, и едва ты успеешь опровергнуть одну клев!сту, уже готова и другая.
(8) .
В большом свете особенно должно иметь ввщг вышеназванные правила, т.е. что достоинство всякого человека зависит только от того, как он показывает себя в своих поступках. Итак, надобно казаться свободным, надежным, решительным. Не надобно подавать повода другим людям думать, будто бы можно с нами не считаться, можно обходиться с нами постыдным образом, или в нашем обще-
стве нельзя быть без скуки. Придворные люди и им подобные обыкновенно соотносят степень своей вежливости и почтения к нам с тем, как принимают нас в знатном кругу. Итак, надобно стараться выказывать себя в оном, надо иметь некоторую ловкость обращения, которая совершенно отлична от навязчивости, нахальства и хвастовства, и которая, собственно, состоит в кротких, беспристрастных и равнодушных поступках; и которой мы никогда не достигнем, если тщеславие наше везде будет искать одного только блеска, а в глубине сердца собственное наше одобрение не более нас будет достойно, как и то внимание, которым награждают нас пустоголовые вертопрахи.
(9).
Поведение наше в отношении придворных в точности должно быть соотнесено с их поведением относительно нас. Ни одного шага не должно делать в упреждение их. Сей род людей в требованиях не ограничен. Отвечай на гордость гордостью, на холодность - холодностью, на ласки - ласками; но не плати ни более, ни менее того, сколько сам получил от них! Соблюдение сей предосторожности имеет различную пользу. Утонченные светские люди подобны тростнику, колеблемому ветром. Поелику они сами малое имеют представление о внутреннем достоинстве [человека 1, то и вся их жизнь основывается на внешней молве о нем. Они прильнут к тебе, как скоро заметят, что тебя люди уважают; но если ты всех сих болтунов не привлек на свою сторону ласкательством или чем-нибудь сему подобным, то скоро услышишь публичные нелестные о себе отзывы. Едва только успеет разнестись такой слух в обществе, сразу же заметят сии ползающие твари действие оного; и если оно успеет укорениться, так сразу же начнут гордиться пред тобою. Если ты этим тревожишься и станешь обходиться с ними по внушению собственного чувства как с такими людьми, дружественное расположение коих ты бы охотно сохранить желал, то тем только увеличишь их нескромность; они станут способствовать распространению сплетен, которые, несмотря на незначительность повода, могут причинить тебе великую досаду. Но если тому, кто обходится с тобой холодно, ты выкажешь презрение, то он, верно, тебя оставит, позаботится о собственной репутации, никогда не станет говорить о тебе с худой стороны и будет изгибаться пред тобой как пред таким человеком, который, по его мнению, имеет какое-нибудь тайное покровительство, и именно потому, что ты кажешься ему столь твердым и равнодушным ко всем отзывам публики. Плати ему двойною ценой за все то, чем он дерзнул тебя огорчить! Не прельщайся никакими ласками, пока он не покорится тебе в полной мере! Я, отказавшийся уже от счастья блистать в большом свете, не следую в сем случае никакой определенной системе, но сообразуюсь с одним только расположением духа. Привыкнув к истинным чувствам, исходящим от чистого сердца; умея по достоинству оценить дружеское расположение и доброжелательность; менее заботясь снискать уважение, нежели любовь, - признаюсь, меня всегда огорчает холодное обращение со мной тех людей, о которых я имею хорошее мнение. Правда, иногда меня это забавляет, и я сердечно радуюсь, когда слышу, что праздная публика проходится по поводу моей особы потому, наверное, что слыву человеком, который служит в большом свете как волонтер, не домогающийся никаких для себя выгод. Впрочем, я не хвалю того, что делаю сообразуясь с особенностями своего темперамента. Лучше всего наименее показывать беспокойства о всех подобных сплетнях, ни с кем об оных не говорить и никому не объясняться. В таком случае через несколько дней умолкнут все сплетни, которые иначе, может быть, увеличили бы только зло.
(Ю).
Будь вежлив и ласков во внешних своих поступках! При дворах и в больших городах часто необходимо видеться, снисходить и ласково обходиться даже с такими людьми, которых не уважаем; при этом надо помнить, что здесь не ищут друзей, а только собеседников. Но если где требует того польза или, по крайней мере, возможно заставить себя уважать или даже бояться таких людей, кто одним только страхом и может быть обуздан, - в таком случае заставь почувствовать свою власть! В обращении со льстецом имей достоинство, чтобы ему и не вздумалось когда-либо над тобою подшутить или ввести тебя в какой-нибудь обман! Сии низкие души трепещут, чувствуя превосходство благоразумного, основательного человека, но превосходство не должно перерождаться в высокомерие или низкую гордость. При случае говори сим людям правду, но без жара и грубости!
Если благоразумие позволяет, то с хладнокровием опровергай ошибочные их суждения! Заставь их молчать, когда они порочат какого-нибудь честного человека! Противопоставляй скрытным их проискам бодрость, деятельность и истинную силу! Удерживайся от всяких дружеских с ними шуток! Не давай свободы истинной веселости духа, чтобы не сказать такого слова, которое бы могло быть употреблено тебе во вред!
(11) .
Вообще в большом свете никогда не говори пламенным языком сердца! Сей язык там неизвестен. Не говори также об истинных, приятных для тебя, простых удовольствиях домашних! Это тайны для людей светских и должны оставаться тайнами. Управляй лицом по своей воле, чтобы не было на оном изображено ни удивления, ни удовольствия, ни отвращения, ни скуки! Придворные лучше понимают чувства, изображенные на лице твоем, нежели самые вещи, эти чувства вызвавшие; в этом, собственно, и состоит вся почти их наука. Никому не вверяй дел своих! Не только в словах, но и в слушании будь осторожен! Иначе можешь навлечь на себя чье-либо неудовольствие.
(12) .
Я уже прежде сказал, что поведение наше в большом свете должно меняться в зависимости от того, с кем мы имеем дело, т.е. от положения каждого человека в свете; и что то, что хорошо в отношении с одним, совсем не подходит для другого. Кто не только хочет жить и снискать уважение в свете, но и действовать, отличаться, задавать тон другим, тот должен гораздо короче познать свет. Там может быть очень важно: принадлежать ли к господствующей стороне или вовсе не принимать чью-либо сторону. (В сем случае всего надежнее не приставать ни к какой.) В свете часто нужно руководствоваться политикою: в каком случае при непредсказуемой выгоде не надобно помогать; когда надобно даже вредить; когда должно оставлять гонимых своих приятелей и не вступаться за них явно. В свете может быть нужно сначала представляться маловажным, дабы не заметили и не расстроили дальнейших планов, и довольствоваться скромной ролью. (Поелику такой человек обыкновенно имеет более голосов на своей стороне, нежели другой, более заметный). Но во всех делах, производимых в большом свете, преимущественно соблюдать должно хладнокровие, т.е. никогда не забывать держать себя в руках, и всячески избегать опрометчивых шагов; никогда не жертвовать разумом ради сердца, в угоду темпераменту и пустым мечтам; надобно иметь предусмотрительность, решимость, присутствие духа. Часто бывает так, что при посредственных природных дарованиях именно благодаря хладнокровию и другим подобным качествам господствуют над живейшими и утонченными пламенными людьми. Но сего трудного искусства, если только оному вообще научиться можно, если оно не есть исключительный дар природы, достигнуть можно только через многолетний труд и опыт.
(13).
В заключении сей главы скажу нечто о пользе, доставляемой нам обращением с людьми большого света. В самом деле, она - эта польза - не маловажна. Правила, предписывающие нам известные обыкновения образованного общества, конечно, не суть правила нравственности, но правила взаимного согласия, цель же сего согласия есть та, чтобы стараться все неизбежные неудобства, сопряженные с стесненным положением, сделать сколько можно сносными, не употребляя к тому таких средств, которые бы оскорбляли чье-либо человеческое достоинство.
Итак, желательно, чтобы не так-то уж и вооружались против истинно утонченного светского тона. Он научит нас не оставлять без внимания и маловажные угождения, доставляющие приятности и удобства в жизни. Он возбуждает внимание наше к порывам человеческого сердца; изощряет наблюдательный наш дух; приучает нас жить с людьми всякого рода, не доставляя им огорчения и не чувствуя оного с их стороны. Настоящий и вместе с тем честный царедворец всегда заслуживает уважения; и нет никакой надобности удаляться в пустыню или погребать себя в тихом кабинете, чтобы только иметь право называться философом. Не имея хотя бы некоторого о большом свете представления, весьма мало поможет нам вся кабинетная ученость и познание людей, почерпнутые из книг. Итак, я советую всякому молодому человеку, который только имеет благородное честолюбие и охоту познать свет и людей, быть полезным и деятельным, по крайней мере на некоторое время вступить в свет хотя бы только для того, чтобы собрать материалы для наблюдений, которые некогда в старости будут занимать его ум и позволят дать полезное наставление своим детям и внукам, которые, может быть, определены искать свое счастье при дворе и в больших городах.
ГЛАВА IV.
Об обращении с духовными особами.
(1) .
Теперь я стану говорить об обращении с людьми других состояний и отношений и потому справедливым почитаю начать с духовенства, посвятив оному особенную главу. Сколь наставительно, сколь благотворно обращение с таким человеком, который совершенно посвятил себя священному своему званию; коего разум и воля просвещены кроткими внушениями Религии; кто с пламенною ревностью стремится к истине и добродетели и силу слов поддерживает собственным примером; который своим прихожанам друг, благодетель и наставник; который в поучениях своих прост и чистосердечен; скромностью, простотою нравов, воздержанием и бескорыстием отличается яко достойный последователь Апостолов; не чуждается иноверцев, отечески снисходителен к заблудшим; не отвращается невинных забав и притом в собственном домашнем кругу добрый, нежный и благоразумный хозяин! Но не все служители Религии похожи на сие изображение. Люди без воспитания и нравов, возникшие из самого низкого состояния, без здравого рассудка и без всех других познаний, кроме тех, кои нужны им только для самого пустого испытания, вступают в сие состояние, добиваются приходов и для достижения сей цели употребляют все возможные происки и унижения. Таковые едва только успеют достигнуть предполагаемой ими цели, вдруг делаются низкими. Будучи скупы, алчны, сладострастны, прожорливы, льстецы вельможам и богачам, надменны и горды пред низшими, завистливы и злобны к равным, они по большей части сами причиною столь всеобщего презрения к священному их сану. Религия в глазах их не что другое, как сухая наука, а звание - прибыльное ремесло. В деревне они делаются совершенными мужиками, предаются праздности и неге и жалуются на безмерный труд, когда они должны чрез неделю с кафедры усыплять паству своим бедным догматическим остроумием. Они всегда домогаются подарков и наследств; честолюбие их безмерно; духовная гордость, властолюбие и господствование неограничены. Ревность к Религии служит им покровом их страстей. Православие есть их лозунг; и слепая вера и слава Божия есть их оружие, когда они хотят до гроба преследовать невинного, кроткого гражданина, который, находя различие между Религией и Богословием, не льстит им и не делает для них пожертвований. Я по опыту знаю, сколь ужасно и ненасытно их мщение, сколь неумолима их злоба к тому, кто не хочет подвергнуться железному их скипетру или молчать об их злости. В тщеславии превосходят они самих женщин. Из одного только пустого любопытства входят они в дома, заводят связи с семействами, чтобы затевать происки, вмешиваться в ссоры и в смутных обстоятельствах чем-нибудь воспользоваться. Их проповеди, разговоры и взгляды суть извержения, осуждения и угрозы против иноверцев и всякого другого, кто имеет несчастие не верить тому, чему они, часто не веря сами, учат единственно потому, что получают за то деньги. Они наблюдают за проступками других людей, выставляют оные в преувеличенном виде или, если где и не смеют сделать сего явно, в таком случае действуют скрытно через других; или под покровом смиренномудрия, ханжества и ревности к благочестию и благо- нравию тихим голосом, жалобами и причитаниями стараются слабых преклонить на свою сторону, а потом в отношении благоразумнейших и лучших людей вызвать презрение народа.
(2) .
А так как встречаются духовные, которые имеют некоторые следы сих пороков (Читатель не забудет, что книга сия писана в Германии и для Германии), например, духовную гордость, нетерпимость иных исповеданий, приверженность к схемам, корыстолюбие, мщение и пр., то не бесполезно будет предложить некоторые правила предосторожности, которые в обращении со всеми людьми сего состояния без различия, соблюдать должно. Должно остерегаться подавать им повод подозревать вас в ереси; и поелику вообще благоразумный человек, будучи в обществе, удерживается от суждения о предметах, относящихся до Религии, то преимущественно удерживаться должно говорить в присутствии духовного что-нибудь такое, что может быть в худую сторону истолковано и может показаться порицанием какой-нибудь церковной системы или обряда Религии.
Будучи в обществе, никогда не насмехайся над духовным, хотя бы он и сам подавал к тому повод! Говори о них с осторожностью, потому что почтенное состояние сие заслуживает всякое снисхождение, которого по недостоинству только некоторых членов судить не должно; поступая же противным образом, легко можно против собственной воли возбудить равнодушие к Религии, которое, к сожалению! столько уже распространилось.
Надобно оказывать духовным всевозможное уважение, которого они по справедливости требовать могут. Не только никого ничем оскорблять не должно, надобно избегать самых даже малейших проступков, в которых бы всякий другой весьма легко извинить мог. Надобно быть вежливым.
(3) .
В Прелатурах и монастырях надобно перенимать тон Св. отцов, если хотим им понравиться. Здесь можно иногда заводить маловажные споры, предлагать Латинские задачи, заниматься школьною остротою, некоторыми рассказами из Истории церковной и Житий Св. отцов; оказывать уважение к Высокопреподобному Прелату, Приору или Игумену; выказывать удивление драгоценной утварью, строениями и заведениями; с особенною скромностью говорить о политике, войне и мире; осторожно судить о других духовных братствах, особенно об Иезуитах. Вот средство к тому, чтобы быть хорошо принятым в Прелатурах и монастырях и снискать уважение.
О взаимном обращении самих духовных я не говорю здесь ни слова. О сем предмете уже довольно много сказано хорошего и замечательного в письмах о монашестве и в бесчисленных других сочинениях.
ГЛАВА V.
Об обращении с учеными и художниками.
(D-
Если бы в нынешние времена название ученого не сделалось столь же обыкновенным, как и название gentlman в Англии, и если бы под сим названием всегда разумели бы только такого человека, который образовал ум свой истинно полезными познаниями, и сии познания употребил на облагораживание своего сердца; словом, которому науки и художества послужили средством сделаться человеком благоразумным, добрым и для блага своих сограждан деятельным, тоща бы я не писал здесь особенной главы об обращении с такими людьми. Нужны ли правила для обращения с умным и благородным человеком? Сидеть с ним и слушать наставления из уст его; смотреть на него и соотносить собственные свои поступки с примерами, которые он нам собою представляет; слышать от него истину и следовать оной - вот счастье! - пользоваться коим по правилам научиться нельзя. Но если в нынешние времена называется ученым всякий жалкий стихоплет, переписчик (Compilator), журналист, анекдотчик, переводчик, собиратель иностранных литературных произведений и вообще всякий, кто злоупотребляет снисхождением публики, дабы только напечатать целые тома, наполненные бессмыслицей, сумасбродством и тем, о чем уже давно гораздо лучше написано; если науки ценятся не по степени пользы их для общества, но по легкомысленному вкусу читающего люда; если умственные мечты называются мудростью, сумасбродный бред считают читательским порывом и энтузиазмом; если недоученный юноша, поместивший стихотворные или другого рода бредни свои в каком-нибудь периодическом издании, называется пиитом; если человек, который может произвести несколько неправильных тонов без связи, без выражения, почитается музыкантом, а кто умеет несколько каких-нибудь скачков сделать ногами, называется танцором, - в таком случае нужно сказать что-нибудь и о том, как поступать в обращении с такими людьми, если только не хотите, чтобы считали вас человеком без вкуса и познаний, и желаете уважать всякого по его достоинству.
(2).
Не должно судить о нравственном характере ученого по содержанию его сочинений. На бумаге часто человек представляется нам совершенно в другом виде, нежели каков он на самом деле. Однако же на это негодовать не должно. За письменным столиком, где можно избирать самое спокойное расположение духа, когда сильные страсти не нарушают оного, проявляются такие нравственные правила, которым в повседневной жизни, где соблазны, опрометчивость, разврат бросают нас непрестанно из одной крайности в другую, не очень легко следовать. Итак, не должно думать, чтобы человек, внушающий добродетель, только по этой причине был и образцом добродетели, но не должно забывать, что он всегда остается человеком [со всеми его слабостями ]. По крайней мере он достоин благодарности хотя бы за то, что предостерегает от проступков, не будучи настолько тверд, чтобы самому избежать оных; и не справедливо было бы посему считать его лицемером или же без всякого доказательства предполагать, что он делает вовсе противное тому, чему учит; или же, что слова его иначе понимать надлежит, нежели каков их настоящий смысл. С другой стороны, не должно также думать, что правила, внушаемые писателем другим людям, были его собственные. Не должно считать какого-нибудь человека злым, грубым или нелюдимым потому только, что пламенное, богатое воображение заставляет его иногда выставлять какой-нибудь вздорный характер с привлекательной стороны, или сладострастную сцену украшать живыми и яркими красками, или с колкостью шутить над проявлением дурачества. Конечно, лучше было бы, если он вовсе сего не касался, однако же по сему одному он еще не есть худой человек. Я знаю стихотворцев, которые пишут похвальные песни вину и чувственной любви, будучи самыми воздержанными и непорочными людьми; знаю и писателей, которые постыднейшие дела представляли в самом привлекательном виде.
Другая несправедливость против писателей и художников состоит в том, если требуют от них, чтобы они и в повседневной жизни ничего не говорили, кроме каких-нибудь суждений, и ничего не показывали, кроме мудрости и учености. Человек, который удивляет рассказами своими о художествах, не есть еще по сему самому основательный ученый художник. Не всегда приятно, а зачастую походит даже на педантство, когда мы непрестанно твердим о собственных наших любимых занятиях. В общество ходят для того, чтобы сколь нибудь развлечь себя и притом послушать также и других, а не себя одного. Не всякий имеет столько присутствия духа, чтобы в состоянии был в толпе любопытных людей с важностью и определенностью отвечать на все вопросы, даже о таких предметах, которые знает весьма хорошо. Более того, есть и общества, в которых люди совершенно другое имеют расположение и настрой, нежели каковы наши, и потому и на многие вещи смотрят по-иному, как бы с другой стороны, для нас может быть, совершенно неожиданной, так что совершенно невозможно, не поразмыслив о предлагаемом предмете, вдруг отвечать основательно. При этом ученый, так же, впрочем, как и всякий другой человек, имеет свои прихоти и свои слабости, и не всегда равно расположен к ученым и вообще размышления требующим разговорам; может быть и окружающие его люди ему не нравятся или кажутся не заслуживающими отличительного его внимания.
Некогда Аббат Рейналь был в странах, лежащих по Рейну, где пригласили меня с ним в один знатный дом в гости. В доме сем собралось довольное число любопытных людей обоего пола в намерении удивляться ему, а также обратить и его внимание на свою особу. Он показался не расположенным ни к тому, ни к другому, и, признаться, тон его обращения мне не понравился. Общество весьма не довольно было сим человеком, который столь обманул его ожидания, и сие неудовольствие простерлось до того, что все начали утверждать, что это был вовсе не Аббат Рейналь, или невозможно, чтобы из под пера Аббата Рейналя вышли такие прекрасные сочинения.
Весьма гнусная черта в характере нынешнего века, что столько стараются собирать предосудительные анекдоты о хороших сочинителях и вообще о достойных людях, снискавших хорошее о себе мнение, в намерении лишить их сколько нибудь общей славы, если уважаются их сочинения или, если дарования их обращают на них внимание благоразумных людей более, нежели на людей равного состояния. В некоторых местах презирают даже такого человека, которому удалось хорошими произведениями словесности сделать известным свое имя везде, а не только в кругу своих дядюшек и тетушек. Судя по действиям человеческим кажется очень естественно, если такого человека не отличают и даже заставляют терпеть нужду в собственном своем отечестве. Но из одной только зависти делать нравственный характер его подозрительным и при всем его смирении и скромности обходиться с ним грубо - это уж слишком жестоко, однако же часто случается, особенно в небольших городах.
Если ученый или художник охотно и много говорит о своем роде занятия, то за сие негодовать на него не надобно. Несчастное Полифистерство (всезнание), страсть охватить все науки и художества, стыдиться того, что есть еще в свете такое, о чем мы не в состоянии судить, - все это не много делает чести нашему веку; и если скучно слушать человека, который все разговоры обращает к своему любимому предмету, то еще гораздо скучнее, когда какой-нибудь болтун произносит решительное мнение о таких вещах, которые находятся совершенно вне круга его разумения; если духовный судит о Политике, Юрист о театре, лекарь о живописи, кокетка о философских предметах, какой-нибудь вертопрах о Тактике и пр. Надобно позволять ученому говорить со страстью о своей науке, о своем искусстве, и даже подавать к тому повод. В самом деле, очень многого стоит разуметь какой-нибудь род занятия основательно, и я ненавижу пустых энциклопедических словарей, не люблю Полифистер- ства, решительного тона молодых людей, с которыми иногда, к сожалению! случается входить в общества, которые решительным своим приговором опровергают суждения скромного, сомневающегося исследователя, и которые, особенно когда успели во мнении милых ученых женщин прослыть забавниками, совершенно несносны.
(3) .
Если ученые имеют менее предрассудков, нежели другие люди, то они тем более приверженны к тем, которые им свойственны. Посему обращаться с ними надобно очень осторожно. Ничто так легко не может быть оскорблено, как тщеславие ученого. Надобно избегать даже всех двусмысленностей в похвалах, к ним относящихся.
Большая часть ученых гораздо легче прощают нам, когда мы осуждаем нравственный их характер, нежели покушаемся на славу их в ученом мире. По сему надобно быть осторожным в суждениях об их произведениях. Даже когда они спрашивают у нас об оных мнения, то это почти всегда означает только то, что они просят нашего одобрения. Исключая только один случай, когда дружеское расположение наше обязывает нас к откровенности; советую в таких обстоятельствах, где нельзя хвалить, не унижая себя, по крайней мере говорить то, чтобы оскорбленное тщеславие чс могло почесть осуждением.
Более всего можно оскорбить сих господ, когда они не известны нам со стороны своего авторства, когда мы вовсе нс читали их сочинений, когда в общежитии не отличаем их от других полезных обществу людей; наконец, если обнаруживаем мнения, не только не согласные с их представлениями, но даже и противные оным. Остерегайся всего этого, если не хочешь огорчить какого-нибудь ученого! Впрочем, не забывай и того различия, с кем ты имеешь дело - с великим ли, малым ли или посредственным человеком? Все они любят похвалу, но не всякого должно одинаковым образом ею одаривать. Иной любит, когда ему в глаза говорят, что он великий человек; другой довольствуется тем, когда позволяют ему самому о себе говорить таким образом; третий ничего другого от тебя не потребует, кроме терпения в то время, когда он читает тебе жалкие свои произведения; для четвертого приятно, когда с выгодной стороны намекают на какое-нибудь место в его сочинениях; пятому нравится отличительное внешнее уважение, пусть даже о сочинениях его явно ничего не говорят; наконец, шестой (пусть позволено будет и мне занять местечко подле сего последнего) бывает доволен тем, когда малый круг благородных людей отдают ему справедливость в том, что он, по крайней мере, старался об истине и добродетели, что ничего не писал такого, чем можно было бы укорить его сердце, и что, если произведения его и не суть образцовые, то по крайней мере не будут употребляемы на обвертки.
(4) .
Очень забавно смотреть, когда два писателя хвалят друг друга словесно или письменно, когда выманивают друг у друга выгодные рецензии и взаимно обещают блистательную вечность. Я также спокойно смотрю, когда сходятся вместе два человека, которые удивляются друг другу или наслышаны хорошего друг о друге. В каком они находятся затруднении, чтобы выведать друг у друга слабые стороны! Если они расходятся, то всеща оказывается, что один другому кажется превосходным, коща или сей подал ему повод выказать свои дарования, или когда оба дурня согласны в своих бреднях.
Но не так приятно смотреть на несогласия, столь часто примечаемые между учеными, которые или по разности своих мнений и систем ссорятся, или если они живут в одном и том же месте и в одном роде занятий ищут славы; в таком случае друг друга преследуют, ненавидят, ни малейшим образом не отдавая друг другу справедливости; как один старается в глазах публики унизить другого. Постыдное соперничество! Неужели же источник истины не настолько неисчерпаем, чтобы многие тысячи вместе не могли утолить в нем свою жажду? Ужели же люди, посвятившие себя мудрствованию, могут унизиться до зависти, недоброжелательства и подлых ругательств? Но об этом уже столько говорено и писано, что я лучшим считаю скрыть завесою такие ученые раздоры, которые, к сожалению, в нашем времени очень нередки.
(5) .
Есть люди, которые хотят придать себе надлежащий вес, хвастаясь своими связями, родством, дружеским расположением или перепискою с учеными. Этой глупости должно избегать. Человек по званию писателя или ученого может иметь важные заслуги; между тем как личное знакомство с таким человеком не делает нам никакой чести. Потому одному только мы не можем почесться благоразумными и добрыми, что благоразумные и добрые люди обходятся с нами снисходительно и ласково. Я не могу также терпеть ссылок (цитат), так как и всякого хвастовства и убора чужим пером. Самое посредственное, нами обдуманное и с уверенностью прочувственное, для нас большего стоит, нежели самое превосходное, но у других заимствованное.
(6) .
Между нынешними так называемыми учеными должно по справедливости отвести заметное место некоторым нашим журналистам и анекдотчикам. В обращении с сими людьми нужна особенная осторожность. Будучи не слишком обременены ученостью, они обыкновенно принадлежат к какой-нибудь господствующей партии, например, к Натуралистам, Богословам, Деистам, сумасбродам, Филантропам, Космополитам и пр. Они везде разъезжают, чтобы собирать слухи, сплетни, которые потом, смотря по обстоятельствам, называют документами; или преследуют всякого, кто не хочет пристать под их знамена; всякого заставляют они молчать, кто отваживается сомневаться в их непогрешимости. Одно словцо, противное их системе,
которое удается им где-нибудь подхватить, дает им повод к различным разглашениям, к непристойным сплетням, к преследованию достойных, но беспечных людей. Будь же осторожен в словах, когда такой человек, по-видимому с дружеским расположением тебя посещает, и ожидай, что он когда-нибудь верно напечатает все, что он у тебя видел и слышал.
(7) .
С виртуозами, композиторами, танцовщиками, литераторами, живописцами, скульпторами и некоторыми стихотворцами совсем иначе обращаться должно. Онй (разумеется, что я всегда во всяком классе людей исключаю лучших) неопасны, но тем более тщеславны и часто очень навязчивы и ненадежны. Не чувствуя того, что изящные искусства (хотя нельзя отрицать влияния их на сердце и нравы) главною своею целью имеют одно только удовольствие и потому в достоинстве для счастья человеческого должны уступать высшим, важнейшим и занимательнейшим наукам, не чувствуя, говорю я, того,’ что, дабы действительно заслужить название великого человека, надобно разуметь гораздо более, нежели это нужно для того, чтобы только позабавить одни глаза, усладить слух, воспалить воображение и возмутить сердца. Они искусство свое почитают единственно достойным напряжения благородного человека; и мы не должны дивиться тому, когда танцовщик, который часто получает большую плату, нежели государственный Министр, сердечно сожалеет о том, что сей последний не учился чему-нибудь лучшему. Основательных художников, скромных виртуозов й достойных по уму и сердцу актеров очень не много. Посему сходиться с сими людьми советую с крайней разборчивостью. Актеры, стихотворцы и им подобные любят хорошо пожить, и сие не удивительно. Есть восхищение, которым душа наша может наслаждаться при самом простом и умеренном роде жизни, и, признаться, сие восхищение есть единственное, которое достойно бессмертной славы. Правда, высшее парение гения к священному, чистому источнику, из которого он получил свое начало, совершенно другого рода, нежели напряжение нервов, воспаление фантазии, происходящие от раздражения чувств; и, кажется, очевидно, что такие произведения, каковы Мессиада Клопштока и Дон Карлос Шиллера, рождаются не из бутылки шампанского. Но сколь же мало художников, воспламеняемых сим достойным жаром! Беспорядочным поведением, несчастными внешними обстоятельствами расслабленное их тело требует для подкрепления сильных и, лучше сказать - упоительных, средств. Сие самое заставляет их проводить жизнь свою в чувственных удовольствиях. Сверх того, кто совершенно посвятил себя изящным искусствам, тот редко находит вкус в важных занятиях, они кажутся ему сухими, но, так как нельзя весь день петь, гудеть и марать бумагу, то остается довольно праздных часов, которые проводят они в бражни- чаньи. О благоразумном распределении и употреблении времени, о наставительном и благоразумном обращении эти господа думают очень редко. Они почитают того человека, который доставляет им чувственное удовольствие и вместе с тем льстит, гораздо более, нежели того мудреца, который наставляет их на путь истины и порядка. Первому они навязываются сами, а последнего избегают. При столь всеобщем распространении вялого вкуса в нашем веке, при таком нерадении о науках основательных я, кажется, прав в своем мнении, хотя бы и почитали меня за то педантом. В нынешнее время самые пустые головы при нежном токмо сердце и склонности к праздной и распутной жизни посвящают себя изящным художествам, принимают звание художника, плетут стихи, пишут для театра, сочиняют ноты и пр. и пр., и, таким образом, наконец, вкус должен переродиться, и искусство сделаться презрительным. Посему-то мы и видим целые толпы таких художников, которые самых первых оснований своего искусства не знают; видим музыкантов, которые не понимают, с какого тона они играют, которые ничего другого не умеют сыграть кроме того, что выучили наизусть; без философского духа, без здравого рассудка, без науки, без истинного естественного чувства; но с тем большей самонадеянностью, бахвальством и бесстыдством; ненавидят друг друга; завидуют любителям, для коих музыка, хотя и составляет постороннее увлечение, но при всем том они превосходят в оном их самих. И если такой человек снискал доверие между людьми большого света, если он пользуется покровительством тех людей, которые выдают себя знатоками, то никогда не говори явно о его недостатках, если не хочешь прослыть невеждой и настроить против себя всех любителей. Но кто без отвращения может смотреть на толпу всех сих любителей знатного и низкого состояния, кто может без отвращения слушать неправильные их суждения и вздорное пустословие? Если хочешь понравиться сим людям, то имей терпение слушать пустословие или даже одобряй оное! Если же хочешь приобрести у них влияние, то отнюдь не будь скромен, но столько же бесстыден, сколь бесстыдны они сами! Будь в решениях отважен! С самонадеянностью показывайся между знатнейшими людьми! Всех предупреждай! Делай вид, будто ты крайне разборчив во вкусе, будто очень трудно угодить избалованному твоему вкусу! Говори о всеобщем отзыве публики о твоих познаниях! Презирай все то, что для тебя непонятно! Покивай значительно головою, когда не умеешь что сказать кстати! Выказывай презрение к возникающему таланту! Льсти знатным, богатым, всемогущим любителям и Меценатам! Удовлетворяй их склонности к забавам и мелочам! Таким образом и ты можешь споспешествовать всеобщему развращению вкуса. Но если ты чувствуешь в себе силы и не имеешь причины чуждаться людей, то вооружись против всех сих мерзостей, осуждай оные, но с основательностью! Сколь, однако же, прискорбно, что и достойнейший художник в наши времена должен сколько-нибудь идти сею дорогой, если он не хочет уступить место какому-нибудь шарлатану! Сколь, говорю я, прискорбно, что часто единственно для того, чтобы понравиться и сыскать пропитание, он принужден бывает скромностью, простотой и достоинством жертвовать господствующей моде и предрассудкам; принимать ложный блеск и унижать себя до роли вертопраха или шута! Неприятно также для художника, а в особенности, для музыканта, когда он попадает в общество таких людей, которые, желая ему удивляться, просят что-нибудь сыграть им, между тем сами вовсе не обращают внимания на искусство, потому как не имеют понятия об оном. Отказать он не смеет, опасаясь, чтобы не сочли его упрямым. Итак, садится он за фортепиано, играет превосходное адажио, вдруг все кричат: прекрасно! превосходно! и тем прерывают его в самом лучшем месте. Таких неприличностей надобно остерегаться!
(8).
Теперь скажу еще нечто для предостережения молодых людей относительно художников, особенно актеров обыкновенного рода. Я выше уже заметил, что короткое обращение с большей частью из них со стороны их познаний, нравственности и экономических обстоятельств не очень выгодно может быть для [вашего] ума, сердца и кармана; но и в других отношениях советую также быть осторожным. Если бы знали, сколь я сам люблю и уважаю изящные искусства, то никому в голову бы не пришло приписывать предубеждениям и холодности моей то, если я советую молодому человеку быть умеренным в его занятии изящными искусствами и в обращении с благосклонными музами и жрецами оных. Музыка, Поэзия, театральное искусство, танцы и живопись, конечно, благотворные действия производят на сердце: они смягчают и делают оное способным ко многим благородным впечатлениям, они возвышают и обогащают воображение, изощряют ум, возбуждают веселость и расположение духа, смягчают нравы и распространяют общежительные добродетели. Но и сии превосходные действия, если только они преступают за пределы благоразумной умеренности, бывают причиной многих несчастий. Душа слабая, изнеженная, всеми (как действительными, так и воображаемыми) собственными и чужими несчастьями в волнение приводимая, -.такая душа есть несчастный подарок [судьбы ]. Сердце, слишком чувствительное ко всякому впечатлению и движимое разными страстями во все стороны, всякую минуту тревожится противоположными чувствами; расположение, которым всякий обманщик, умеющий только настроиться на определенный тон, может играть по своему произволу - все это весьма неблагоприятно сказывается в таком случае, когда нужна бывает твердость, непоколебимое мужество и постоянство. Слишком горячее и скорое воображение, которое всем душевным силам придает романтический порыв и переносит нас в царство идеального, - такое воображение в действительном мире может сделать нас либо весьма несчастными, либо ни к чему не способными. Оно рождает в нас ложные и неоправданные надежды, возбуждает требования, которые мы удовлетворить не в состоянии, и вселяет в нас отвращение ко всему тому, что не соответствует нашим идеалам, за которыми мы в очаровании гоняемся, как за тенью. Безудержное остроумие и шутливое расположение духа, несообразные с правилами скромного рассудка, легко могут не только вредить нравственности, но и унизить нас до того, что мы, вместо того, чтобы стремиться к высшей мудрости и беспристрастной истине и употребить способности свои на действительно полезные предметы, станем искать только минутного наслаждения, и вместо того, чтобы вникать в самую сущность вещей, будем останавливать свой взор на одну блестящую наружность. Веселость может переродиться в необузданность, в стремление ко всегдашним восторгам. Кроткие нравы нередко превращаются в вялость, в чрезмерную гибкость, в низкую и неизвинительную снисходительность, которые вовсе подавляют мужественный характер; а жизнь, посвященная одним только общественным забавам и чувственным удовольствиям, удаляет нас от всех основательных занятий, в которых получаем хотя и позднее, но зато надежное и постоянное удовольствие, достигаемое через преодоление трудностей и постоянное усилие. Привычка к такой жизни делает уединение, столь благотворное для ума и сердца, несносным; а спокойную, домашнюю, семье и гражданским обязанностям посвященную жизнь, отвратительною. Словом, кто совершенно посвящает себя изящным искусствам и проводит всю жизнь свою с их любителями, тот подвергает опасности собственное свое благополучие и, по крайней мере, не столько способствует к счастью других, сколько бы он мог сие делать по своему призванию и способностям. Все, сказанное мною здесь, касается особенно театра и обращения с актерами. Если бы наши театры были тем, чем бы мы им быть желали, а именно: школой нравов, где бы приятным и соответственным образом представляли нам наши заблуждения и дурачества; вот тогда весьма бы хорошо было часто посещать театр и общаться с людьми, которых надлежало бы почитать, как благодетелей их века. Но не должно судить о театре по тому, чем бы он мог быть, но по тому, каков он на самом деле. Если комические черты дурачества в наших комедиях настолько преувеличены, что никто не узнает в них собственных слабостей; если они наполнены романтическою любовью; если молодые мечтатели и влюбленные девушки постигают из них, как обольстить и выманить согласие у старых благоразумных отцов и матерей, которые для счастья супружеского требуют нечто большего, нежели одной только симпатии и минутного услаждения любви; если в наших драмах легкомыслие показывают в приятном уборе, гнусный порок выступает на сцену во всем блеске и совершенною отделкой исполнения против воли вызывает восхищение; если в трагедиях взор наш поражается одними только ужасами; если внимание наше приучено к ожиданию чудесных и волшебных завязок и развязок; если мы на самые вздорные оперы смотрим равнодушно, лишь бы занимала нас сколь-нибудь музыка; если самый посредственный актер или актриса пользуются всеобщим уважением потому, что имеет партию в публике; если, наконец, для достижения сей ничтожной цели наши драматические писатели пренебрегают правдоподобием, истинной природой, благоразумием и соображением, а, следовательно, подают повод зрителю не искать в театре пищи для души, но одного только препровождения времени и чувственного наслаждения, - то кто не поставит себе обязанностью советовать молодым людям обоего пола сколь возможно осторожнее наслаждаться сими удовольствиями? А что касается до самих актеров, то их состояние действительно имеет много привлекательного. Свобода, независимость от принуждений гражданской жизни, хорошая плата, одобрение и успех у публики, случай показать публично свои дарования (без того, может быть, навсегда бы в неизвестности оставшиеся), заискивание, хороший ласковый прием от молодых людей и почитателей искусства, досуг, случай узнать города и людей, - все сие может побудить некоторых молодых людей, стесненных худыми обстоятельствами или имеющих беспокойный нрав, либо одаренных беспорядочною деятельностью, избрать сие поприще, особенно когда они находятся в короткой связи с актерами и актрисами. Но рассмотрим обстоятельнее самый предмет! Кто обыкновенно бывают сии театральные герои и героини? Люди без нравственности, без воспитания, без правил, без познаний; бродяги; люди, возникающие из самых низов; с сими-то людьми жить надобно во всегдашнем сообществе, посвятив себя сему званию. Трудно в таком случае не быть увлеченным каким-нибудь сомнительным стремлением; трудно не развратиться. Зависть, недоброжелательство, происки всегдашнюю поддерживают между ними вражду. Сии люди нс привязаны к отечеству, а, следовательно, не имеют достаточной побудительной причины быть добрыми и внимательными к званию своему между согражданами. Если прибавить к тому презрение, с каким обыкновенно, хотя и несправедливо, смотрят на них некоторые степенные люди, то сердце их огорчается и становится еще хуже. Ежедневная перемена ролей лишает их собственного характера, и, наконец, они делаются тем по привычке, что так часто доводилось им представлять на сцене; при этом никакого не обращают внимания на собственное расположение духа; часто они должны бывают представлять шута, когда сердце снедается печалью и наоборот. Сие побуждает и к притворству. Публика начинает пресыщаться актером и его игрой; по прошествии десяти лет приемы его уже не восхищают; легко приобретенные деньги скоро проживаются, и, таким образом, скудная, беспомощная и болезненная старость нередко составляет последнее явление актерской жизни.
(9) .
Кто имеет в своем ведении и управлении актеров и музыкантов, тому советую с самого начала показать им свою власть, если не хочешь зависеть от их упрямства и прихотей. Главное дело состоит в том, чтобы дать им заметить, что ты знаешь свое дело, что умеешь судить и наставлять художника, приучить его к точности и порядку и при первом же проступке, умничаньи и своевольстве заставить почувствовать строгость. Впрочем, должно обходиться с ними сообразно дарованиям и нравственному поведению каждого, вежливо и отличительно, но не слишком, однако же, коротко с ними дружиться.
(Ю).
Надобно поощрять молодого писателя и художника скромным одобрением, но не должно ему льстить и хвалить его излишне; большую часть из них портят таким образом. Чрезмерное рукоплескание и похвала кружат им головы, делают их надменными и высокомерными. Они тогда не радеют более о достижении большего совершенства и перестают уважать публику, которую столь легко, по-видимому, удовлетворить можно. Но, к сожалению, состояние нынешней нашей словесности очень легко заставляет нас хвалить все то, что только не есть явный вздор, потому что уже почти привыкли читать пустые сочинения, особенно по части изящных наук.
Итак! Берегись, чтобы не испортили тебя сии одобрения! Предостерегай сердце твое также от зависти! Отдавай справедливость заслугам других людей! Старайся всегда искать такого общества, которое могло бы послужить на пользу твоего искусства, и где бы ты мог более себя образовать со стороны ума и сердца, избегая, впрочем, толпы низких льстецов и энтузиастов!
(И).
Чем менее выгод получают от коротких связей с художниками обыкновенными, тем наставительнее и занимательнее обращение с таким человеком, который в искусстве своем соединяет философский дух, ученость и остроумие. Счастлив тот, коему предназначено судьбой жить с таким художником, коего ум образован и обогащен познаниями природы и человечества, и кротким влиянием муз сердце расположено к любви, дружбе и доброхотству, а нравы очищены. Его ласковое красноречие в скучные часы может развлечь нашу грусть, его обращение может примирить нас с людьми, если терзают нас горести и неудовольствие; он доставит нам отдохновение от скучных, трудных и сухих должностных занятий; с ним самая скуднейшая пища будет для нас богатейшим пиршеством, а смиренная хижина драгоценнее великолепнейших чертогов.
ГЛАВА VI.
Об обращении с людьми всех состояний
в гражданском обществе.
О).
Начнем с врачей. Никакое состояние не может быть столько благодетельно для человечества, как состояние врача, когда он исполняет свое назначение. Человек, рассматривающий все сокровища природы и изыскивающий ее силы с тем, чтобы найти средства освободить человека - самое совершенное творение - от мучений, коими отягчена видимая телесная его часть, которые угнетают его душу, часто разрушают и его тело прежде, нежели успеют в нем развиться все силы; человек, коего не отвращают ни бедствия, ни мучения, ни болезнь; который не щадит своего покоя, а иногда даже здоровья и жизни, чтобы только помогать страждущим собратьям своим; такой человек заслуживает уважение и искреннейшую благодарность. Он возвращает иногда многочисленному семейству его покровителя, благодетеля; спасает малолетним детям нежного отца и попечителя; благородного супруга с края гроба возвращает в объятия верной его супруги; словом; ни одно состояние не имеет столь благодетельного влияния на благо человечества, на счастье, спокойствие, на довольство гражданина, как состояние врача. И сколько потребно к сему познаний! Правда, без дарований ни на каком поприще отличаться невозможно; однако же есть науки, в которых может довольно хорошо преуспеть даже простой здравый рассудок. Напротив того, великими врачами могут быть только проницательные умы. Впрочем, один гений не составляет всего для выдающихся успехов по сей части; здесь необходимы прилежание и практика. Наконец, если рассудить, что познания, которые предполагает медицина со всеми вспомогательными науками, суть самые возвышенные, самые естественные, самые первые основания познаний человека, т.е. наука естества во всех его проявлениях, во всех возможных его действиях, во всех составных частях; его познаний относительно тела и души, твердых и жидких частей, составляющих его тело, то что может быть поучительнее, утешительнее и приятнее обхождения и помощи со стороны такого человека? Однако же есть между питомцами Эскулапа бесчисленное множество людей совсем другого рода, коим докторское звание доставляет привилегию делать опыты своего невежества над бедными больными, которые тело страждущего почитают своею собственностью или как бы сосудом, который они по произволению наполняют всякими сухими и жидкими материями, чтобы только заметить, какое действие произойдет при смешении различных СЬляных, кислых и спиритуозных веществ, и таким образом расстраивают и разрушают тело больного. Другие же при всех основательных познаниях начисто лишены дара наблюдательности. Они смешивают признаки болезней; обманываются ложными показаниями больных; исследуют не столь хладнокровно, не столь глубоко, не столь прилежно; и предписывают средства, которые бы действительно помогали,- если бы мы имели ту болезнь, которую они в нас предполагают. Другие привязываются к системам, основываются на мнениях [авторитетов J, следуют моде и винят не собственное ослепление, а природу, когда их лекарство произведет совсем противное действие, нежели какого они по предубеждению своему ожидают. Наконец, иные из одного только корыстолюбия стараются продолжать страдания больного, чтобы тем более вместе с аптекарем получить из того выгоды. К которому бы из сих господ ни попал в руки, всегда можешь сделаться жертвою невежества, беспечности, упрямства или злонамеренности.
Однако же не так-то трудно даже простому человеку, который с небольшими сведениями о человеке соединяет опытность и некоторое знание, отличить грубого шарлатана от искусного врача по одним их разговорам, вопросам и предписаниям; но гораздо труднее отличить между лучшими того, кому бы можно было вверить себя без опасности. Посему в отношениях с врачами советую иметь в виду следующие правила:
Если ты будешь жить во всем умеренно, то всегда можешь принимать лекаря как друга, а не как врачующего, который, впрочем, редко будет тебе нужен.
Примечай, что вредно и что полезно твоему сложению, что для тебя хорошо и что худо! Если ты будешь по сим замечаниям располагать свой образ жизни, то редко будешь отсылать деньги свои в аптеку.
Если ты хотя несколько сведущ в Физике, при этом сколько-нибудь читал Медицинские книги, понимаешь свой темперамент, знаешь, к каким какой человек наиболее предрасположен болезням, и какое производят они в нем действие, то в некоторых болезнях можно иногда быть самому лекарем. Всякий человек, смотря по образу жизни, подвержен бывает одному роду болезней более, нежели другому. Итак, если он старается узнать сию одну только часть Медицины, то очень странно было бы, если он не сумеет получить о ней понятия если не более, то, по крайней мере, столько же, сколько знает тот, кто должен обозреть целый ряд болезней различного рода.
Но если нужен тебе врач, и ты хочешь сыскать его в толпе, то обрати сначала внимание на то, имеет ли он, по крайней мере, здравый рассудок; рассуждает ли о других предметах с ясностью, без всякого пристрастия и предрассудка; скромен ли он, молчалив ли,привержен ли к своему искусству; имеет ли чувствительное, человеколюбивое сердце; отягощает ли он больных своих множеством разных лекарств или употребляет простые средства, предоставляя, где это можно, действовать самой природе; не противоречит ли когда самому себе; не завидует ли своим товарищам и не охотнее ли помогает знатным и богатым, нежели низшим и бедным? Если во всех сих обстоятельствах найдешь себя удовлетворенным, то смело доверься такому врачу!
Но доверься такому врачу только одному и притом совершенно и без всякого сомнения! Не скрывай от него ни малейшего обстоятельства, которое может служить к тому, чтобы ознакомить его с состоянием и источником твоей болезни! Здесь не должно быть места никаким безделицам, дурачествам, вздору и прихотям, которые могут привести его в заблуждение. С точностью и строгостью исполняй его предписания, чтобы он надежнее мог заключить, действительное ли следствие употребленного тобою лекарства то, что ты чувствуешь! Посему не надобно во время болезненного состояния употреблять каких-нибудь домашних лекарств, сколько бы они безвредны не казались, или тайно советоваться с другим лекарем. Особенно не принимай в одно и то же время двух таких господ явно. Следствия медицинских их споров будут для тебя смертным приговором. Никто из них не станет усердно стараться о твоем выздоровлении; тело твое сделается полем сражения медицинских мнений; они станут с завистью добиваться чести тебя вылечить, но по неудачи в сем общими усилиями отправят тебя на тот свет, чтобы после в том обвинять друг друга.
Щедро награждай того человека, который все силы употребляет на то, чтобы восстановить твое здоровье! Дай ему столько, сколько позволяет достаток твой; но если имеешь причину думать, что он корыстолюбив, то определи ему известную ежегодную плату, несмотря на то, болен ты или здоров, чтобы он не имел никакой выгоды запасать тебя болезнями или проволочить твое излечение.
(2).
Посмотрим теперь на правоведов! В гражданском обществе, после естественных даров, после здравия души и тела, безопасное наслаждение собственностью есть самое священнейшее и драгоценнейшее. Итак, кто способствует тому, чтобы сие наслаждение было для нас более безопасным, тот, кого ни дружество, ни пристрастие, ни слабость, ни ласкательство, ни корыстолюбие, ни угрозы не могут совратить с пути справедливости; кто умеет проникать во все умыслы пронырства и убеждения, ясно усматривать неопределенность, двусмысленность и запутанность писаных законов и находить точку для установления истины, утверждения честности и справедливости; кто защищает невиновного, - тот подлинно достоин нашего уважения.
Но сказанное мною здесь вместе доказывает и то, сколько требуется от того, кто является достойным судьей и благородным стряпчим. Весьма неблагоразумно судят те, кои думают, что для того, чтоб быть хорошим правоведом, мало потребно здравого рассудка, но нужно только память, навык и жестокое сердце; или, что правоведение ничто иное есть, как искусство дозволенным способом лишить людей денег и имущества. Правда, если под названием правоведа разумеют такого человека, который знает одно только свое Римское право, умеет только пронырствовать и знаком со всеми оборотами ябедничества, - в таком случае они правы; но такие правоведы бесчестят и себя, и почтенное звание свое.
Но, к сожалению, поступки столь многих судей и стряпчих, равно как и самое учреждение правосудия во многих странах, часто подает повод делать сии жестокие упреки. Там посвящают себя правоведению по большей части неблагонамеренные люди, которые не соединяют с оным никаких других благородных познаний; столько гордятся сею громадой древних Римских законов, столь мало сообразных с нынешними временами, что всякого, кто не знает наизусть благородных Пандектов, почитают невеждой. Все мысли их сосредоточиваются в главной их книге, т.е. в собрании прав. Сухой правовед в общежитии есть действительно самое скучное творение, какое только можно себе представить. Будучи несведущими во всех прочих отношениях человеческих, во всех других познаниях, относящихся к просвещению ума и образованию сердца, вступают они в должности. Их варварский слог, длинные паузы, умение запутывать и усложнять самое простое и ясное дело, отвратительны и несносны для всякого, кто любит ясность и определенность. Если тебя и не постигло еще то несчастие, что дело твое досталось в руки какому-нибудь корыстолюбивому, пристрастному, нерадивому или слабоумному судье, то довольно уже и того, когда твой или соперника твоего стряпчий есть человек бесчувственный, корыстолюбивый, глупый или пронырливый, чтобы тяжбу, которую всякий другой благонамеренный человек мог бы решить в один час, продлит на несколько лет; целую комнату завалит актами и втрое больше издержит, нежели чего стоит сам предмет тяжбы; и, наконец, проиграв самое справедливое дело, увидишь неоспоримую свою собственность во владениях другого. - Но, положим, что ни того, ни другого не случится, положим, что судьи и стряпчие - люди искусные и честные, однако же сам ход правосудия в некоторых странах действительно таков, что надобно быть Мафусаилом, чтобы дожить до конца тяжбы. Там целые семейства разоряются и скитаются в бедности, между тем как бездельники и алчные стряпчие делят между собой их собственность. Там самые справедливые просьбы по недостатку какой-нибудь пустой формы остаются без уважения или объявляются необоснованными. Бедный принужден бывает молчать, когда богатый его сосед лишает его отцовского наследства, если только пронырство находит средство исказить смысл какого-нибудь древнего документа, или если только ущемляемый в правах не имеет достатка заплатить непомерные издержки за производство тяжбы. Дети и потомки принуждены иногда взирать спокойно, как имение их предков под предлогом числящихся за ними долгов в течение целых столетий остается в руках грабителей, между тем как ни они, ни кредиторы не получают от оного никакой пользы; если только сии грабители умеют представлять такие отчеты, которые с соблюдением всех требований юридического крючкотворства оформлены правильно. Там часто невинный должен бывает кончить жизнь свою на эшафоте потому, что судье не столько известен язык невинности, сколько обороты ложного красноречия. Но что помогут все сии жалобы? и кто не знает сих разорительных ужасов?