Я не могу в сем случае дать лучшего совета, как только всячески стараться, чтобы не попасть в руки правосудия, как самому лично, так и с имением своим. Всевозможными мерами избегать надобно всякой тяжбы и лучше помириться при самом даже надежном удостоверении в своем праве; лучше уступить половину того, что у нас оспаривает другой, нежели вступить в тяжбу и потерять все.
Надобно содержать дела свои в таком порядке, распределить все при жизни с такою ясностью, чтобы наследникам не оставалось ни малейшего поводу к судебному спору.
Но если несчастье вовлекло тебя в тяжбу, то старайся сыскать честного, бескорыстного и искусного стряпчего (правда, такого надобно будет еще поискать); сделай с ним условие, обещай ему гораздо большую плату, судя по краткости времени, в продолжении которого он кончит спорное дело. Не думай уже возвратить свою собственность и средства, когда они перешли в руки стряпчих и кураторов, особенно в таких странах, где господствуют древние обряды, т.е. медлительность и неосновательность в делопроизводстве.
Но ни коим образом не подкупай судей! Кто подкупает, тот почти такой же бездельник, как и тот, кто соглашается на подкуп.
Надобно вооружаться терпением во всех делах, которые имеешь с правоведами обыкновенного рода. Не должно употреблять стряпчего в таких делах, которые сами по себе просты и требуют скорого решения.
Соблюдай крайнюю осторожность на бумаге, в словах, обещаниях и суждениях, когда имеешь дело с правоведами: они привязываются к буквальности тобой сказанного или написанного. Юридическое доказательство не всегда есть доказательство здравого рассудка; юридическая истина иногда бывает несколько более, иногда несколько менее обыкновенной истины; юридическое выражение нередко значит совсем другое, нежели обыкновенное, и юридическая воля часто бывает совсем противная тому, что мы называем волей в общежитии.
(3) .
Теперь я приступаю к состоянию военному. Если бы в нынешних наших войнах сражались еще друг против друга, если бы искусство истреблять людей не было отработано столь методически и не сделалось столь механическим, если бы одна только личная храбрость решала участь войны, и солдат сражался бы только за свое отечество, для защиты своей собственности и свободы, то, конечно бы, не господствовал такой тон между сими людьми, каков ныне, когда от искусного воина требуются совсем другие познания, когда совершенно новые побуждения, т.е. подчиненность и случайное понятие о чести заменили некоторым образом место прямой храбрости. Однако же, еще в первой половине прошедшего (XVIII) столетия некоторая суровость, своевольство, пренебрежение всеми правилами нравственности и общежития были почти всеобщим характером военного человека как высшего, так и низшего звания. Но в наши времена, кажется, все сие переменилось. Во всех почти
Европейских государствах находятся между старыми и молодыми воинами такие, которые познаниями своими во всех науках и художествах, особенно в тех, что непосредственно относятся к их званию, скромным и благородным своим поведением, строгою нравственностью, кротостью своего характера, полезным употреблением своих досугов к образованию ума и сердца заслуживают всеобщее уважение и любовь. Итак, я бы и вовсе не предлагал здесь каких-то особенных правил об обращении с Офицерами, если бы не побуждали меня к тому частью исключения, которые и здесь, также, впрочем, как и везде, встречаются, а частично некоторые другие обстоятельства, которых не могу пройти молчанием. Впрочем, я коснусь сего в кратких токмо словах.
Кто, смотря по своему состоянию, возрасту или по своим правилам, не хочет терпеть насмешек или оскорблений и мстить за оное поединком, - тот хорошо поступает, если избегает всякого случая, в игре ли, на празднествах или других подобных собраниях связываться с необразованными людьми военного состояния; или если не в состоянии избежать таких случаев, то насколько это возможно должен вести себя осторожно, вежливо и степенно. Впрочем, здесь очень много зависит от того, какое кто снискал уважение: прямодушного, постоянного, честного и благоразумного человека обыкновенно уважают и щадят даже самые распутные и необразованные люди.
Но вообще в обращении с Офицерами я советую соблюдать осторожность в словах и поступках. Предрассудок о худо понимаемой чести, господствующий в большей части армий, особенно во французской, который, с другой стороны, во многих отношениях может также иметь свою пользу, заставляет офицера не оставлять и малейшего двусмысленного словца без того, чтобы потребовать от вас удовлетворения поединком. Часто выражение, в общежитейском смысле позволительное,для офицера имеет смысл обидный. Можно, например, сказать: "Однако же вы не так-то хорошо поступили", но нельзя сказать: "Вы поступили худо", хотя то, что не хорошо, по необходимости должно быть худо. Итак, если вы хотите обращаться с людьми, живущими под влиянием сих законов, то надобно знать и сей условный язык.
Что в присутствии офицера никогда ничего, даже малейшего, в прсдосуждение военного состояния говорить не должно, само собой разумеется; тем более, что действительно нужно, чтобы солдат считал свое состояние первым и важнейшим в свете. Иначе, что же его может побудить посвятить себя столь трудному и опасному поприщу, если не внушения чести и славы? Наконец, военным людям можно понравиться свободным, простосердечным, смелым и со скромною веселостью соединенным обращением, что должен знать тот, кто хочет жить между людьми сего класса.
(4) .
Может быть, ни одно состояние не имеет столько выгод, как купеческое, если только купец не с пустыми руками вступает в оное; если счастье не слишком ему не благоприятствует; если он успел не много нажить; если производит предприятия свои с надлежащим благоразумием; если в спекуляциях своих соблюдает благоразумную осмотрительность. Никакое состояние не пользуется такою счастливою свободой, как сие. Никакое состояние никогда не имело непосредственно столь сильного и важного влияния на нравственность, образование и роскошь, как купеческое. Если купечество посредством сношений, каковые имеет оно между отдаленными и разнообразными народами, способствует к преобразованию целых народов и ознакомлению нас с душевными и телесными потребностями, с науками, прихотями, болезнями, сокровищами и нравами, которые без того, может быть, никогда или по крайней мере гораздо позже до нас дошли; то неоспоримо, что если бы в большом Государстве проницательнейшие умы между купцами согласились бы действовать по непременным правилам какой-либо системы, то от них бы зависело то, какое дать направление уму и воле своему отечеству. Но, к счастью для нашей свободы, частью нет между ними столько дальновидных и к обширным планам способных людей, частью же совершенно различный их интерес столько друг от друга отдаляет, что они не в состоянии соединиться для подобных намерений; таким образом, хотя нельзя отрицать влияния, которое имеет торговля на нравы и просвещение, однако же оно производится не столь методически, но все же идет своим путем сообразно времени. Впрочем, легко понять можно, что самый идеал представленного мною великого купца показывает человека с образованным, дальновидным и много объемлющим умом, и если действия его направлены ко благу народному, то еще и человека с благородными и высокими знаниями. И действительно, есть в сем состоянии такие люди, которые на другом месте могли бы почесться величайшими людьми своего времени. Я сам знаю некоторых купцов сего рода, но так как в обращении с людьми благоразумными и добрыми никакие не нужны правила, то я стану здесь говорить только о том, как вести себя должно с купцами обыкновенного рода. Сии люди с самого детства приучаются все свое внимание обращать на деньги и ни к чему другому не имеют чувства, как только к богатству и барышам, так что и о достоинстве человека всегда почти судят по его имению. У них человек хороший значит то же, что человек богатый. К сему присоединяется еще иногда какое-то хвастовство, страсть превзойти других себе подобных в роскоши, чтобы показать, что его дела надежны. Но так как они с сею наклонностью всегда соединяют бережливость и алчность, а между тем в домах своих, если того не примечают, живут крайне ограниченно и скудно и во многом себе отказывают, то сим обнаруживается противоположность между нищетой и блеском, между скупостью и роскошью, между невежеством и прихотями, противоположность, которая вызывает сожаление; и сколько, впрочем, купцы не сметливы, однако же они большею частью не могут своих угощений распорядить так, чтобы оные при малых издержках были приличны и блистательны.
Если хочешь быть уважаем сими людьми, то тебе надобно по крайней мере прослыть, что твои обстоятельства не в худом состоянии. Благосостояние производит на них самое лучшее впечатление. Если же ты впал в бедность, то при всех твоих превосходных качествах ума и сердца будешь ими пренебрегаем, без уважения того, сам ли ты тому причиной или какой-нибудь несчастный случай.
Если хочешь побудить такого человека к благотворительности или к какому-нибудь великодушному поступку, в таком случае надобно польстить его тщеславию, чтобы сделать известным в публике, сколько сей великий дом уделяет на подаяние бедным, или внушить ему, что его наградит Небо за сие подаяние стократно; тогда он сделается набожным ростовщиком.
Знатные купцы, если играют, то обыкновенно играют на большие деньги. Они считают игру как всякий спекуляци- онный торг и в таком случае играют со всем искусством и вниманием. Посему надобно остерегаться, не разумея игры или ежели играете для одного только времяпрепровождения, вступать в игру с такими людьми.
Находясь в их кругу, никогда не напирай на знатность и породу, особенно если ты сам беден, в противном случае подвергнешься оскорбительным унижениям.
Впрочем, в некоторых купеческих домах принимают лестно человека, обвешенного орденами, но сие бывает большей частью из хвастовства, чтобы показать, что и знатные люди пользуются их гостеприимством, и что они имеют связи с двором и знатнейшими фамилиями.
Ученого и художника также мало здесь уважают и разве только опять же из хвастовства оказывают ему некоторое отличие. Никогда, впрочем, не ожидай, чтобы справедливо оценили его достоинство.
Поелику безопасность в торговле зависит от точности в платежах и от доверия, то посему дай знать о себе купцам, что ты строго держишь слово и исправно платишь, и они станут уважать тебя гораздо более, нежели другого, гораздо более богатого человека.
Кто хочет покупать дешево, тот пусть покупает за наличные деньги. Вот правило самое известное. В сем случае можно по своей воле избирать купца и товар.
Ежели имеете причину быть довольными поступками человека, с которым ведете торговые отношения, то без нужды не меняйте партнера, не бегайте от одного купца к другому. Можно надежнее покупать у тех людей, которые нас знают, которые дорожат нашим доверием, но также и они в случае нужды охотнее нам доверяют, не завышая посему цены на товары.
Не должно излишне обременять разносчиков и заставлять их тратить время из той малой прибыли, которую они получают от мелочной своей нам продажи. Сие особенно свойственно женщинам, которые иногда заставляют разбирать товар на большую сумму, чтобы после долговременного осмотра и разбора купить на грош или даже вовсе не купить ничего, сославшись на то, что товар неподходящий.
Мелкие купцы, а в малых городах лавочники, имеют дурное обыкновение просить за товар свой гораздо больше, нежели за сколько отдать оный намерены. Другие с притворным прямодушием и чистосердечием уверяют, что они просят за товар крайне малую цену и не могут уступить ни гроша, и таким образом часто выманивают цену, вдвое большую, нежели того вещь действительно стоит. Первых легко можно было бы от сей ухватки отучить, если бы знатные в городах согласились ничего не покупать у сих бездельников. Сие обыкновение безрассудно и вредно прежде всего для них самих. Им удается так обманывать разве только некоторых иностранцев и таких, которые цены товарам не знают; напротив того, у других теряют они доверие; и если кто уловки их уже знает, то обыкновенно дает им только половину требуемой цены. Впрочем, покупатель всегда должен быть осторожен и неблагоразумно было бы заключать довольно важный торг, не узнав наперед истинной цены вещей, которые купить намереваемся. Известно, какую предосторожность соблюдать должно в покупке лошадей. В отношении сего предмета вкрался предрассудок, что родители и дети, родственники и друзья, господа и слуги не считают грехом обманывать друг друга.
(5) .
Гг. книгопродавцы заслуживали бы особую главу. В оной бы можно было наговорить множество справедливого к чести тех из них, которые занимаются сим промыслом не как еврейским ремеслом, мало заботясь о том, какие они печатают и продают книги, лишь бы только покупала их публика; которые не равнодушно смотрят на то, если они способствуют к распространению худого, ложного вкуса и вредных правил, но имеют целью истину, образование и просвещение; которые воодушевляют в неизвестности скрывающиеся дарования, извлекают их из небытия, приводят в деятельное состояние и великодушно поддерживают; которые ежедневное их обхождение с учеными и книгами на то употребляют, чтобы самим приобрести познания, образовать свой ум и сделаться достойными людьми; между тем как другой, через алчные руки коего в течение, может быть, целого полустолетия проходили превосходнейшие сочинения, при всем том так и остался невежественным и глупым (исключая то, что относится до уловок лихоимства); который все рукописи и новые книги оценивает и покупает по величине, заглавию и судя по тому, как предполагает он, что руководимая худым вкусом публика оные разберет; который человека с дарованиями считает поденщиком и платит ему как простому работнику; который, стараясь воспользоваться ограниченным домашним положением бедного сочинителя, вынуждает такое сочинение, которое требовало напряжения всех сил и дарования, и от которого он мог бы получить великую прибыль, отдать за бесценок; который, как скоро представляют ему какое-нибудь сочинение, презрительную делает ужимку и покачивает головой, чтобы тем дешевле оное выманить; который через перепечатывание чужих сочинений похищает чужую собственность. Наконец, я бы мог предложить правила, как сочинителям обходиться с книгопродавцами сего рода, чтобы не быть их рабами; как можно заставить их уважать себя, и какой вид должно давать произведениям своего ума, чтобы их покупали сии люди. Но это некоторым образом составляет тайну, которую между нами, учеными, можно передавать только изустно, и которой нельзя вверить читателю.
Еще остается сделать одно замечание. Кто хочет заслужить благоволение книгопродавцев, особенно в небольших городах, тот пусть сколько можно менее ссужает книгами других и никогда не заводит кабинетов для чтения. Иначе нельзя на бедных книгопродавцев и роптать, что они перепечатыванием чужих сочинений, разными уловками и скудной платой авторам стараются вознаградить себя, выигрывая таким образом у автора, публики и своих товарищей, когда между двадцатью особами едва ли один покупает книгу, а прочие читают даром.
(6) .
Когда в первой части сего сочинения говорено было об обращении с благодетелями, я упомянул также о поступках в отношении учителей. Под сим классом я, однако же, не разумею так называемых maitres, т.е. учителей, преподающих уроки в языках и художествах по часам. Итак, скажу нечто о них в сем месте. Действительно, весьма скучное занятие для сыскания себе пропитания - целый день во всякую погоду бегать из дому в дом и без всякого отбора учащихся твердить им одни и те же правила искусства или языка тысячу раз. Если между сими учителями сыщется еще такой, который, несмотря на все сии ужасные трудности, более заботится об успехах своих учеников, нежели о собственной прибыли, который действительно старается о том, как бы обучить своему искусству легче, основательнее и яснее, - такой человек достоин уважения, как и всякий другой, впрочем, способствующий к нашему образованию. Надобно ему доверять. Не должно думать о том, как бы провести только назначенный час, но всегда основательно готовиться и повторять выученное, чтобы он трудную свою должность не исправлял с огорчением. Но часто между сими господами встречаются очень дурные. Люди без воспитания и нравственности, которые обо всем том, что они преподают другим, и сами даже не имеют ясного понятия, а еще менее имеют способности возбудить сии понятия в других людях. Если сии люди занимаются с детьми, то все заставляют их вытверживать наизусть, чем они невнимательных родителей при случае могут обмануть, которые обыкновенно об успехах своих чад имеют преувеличенное представление, а между тем учитель рад, коща счастливо прошел условленный час; люди, которые, чтобы только убивать время, рассказывают городские сплетни, из дома в дом переносят вести или даже отправляют еще некое постыдное ремесло; служат любовною почтой. Я не могу дать попечительному отцу и всякому другому, кому вверено воспитание детей, иного наставления по отношению к худым сего рода учителям, кроме того, чтобы сколько возможно стараться всегда самим быть при уроках таких учителей, кои не коротко им известны. Особенно я советую соблюдать сии правила в отношении учителей музыки. Большая часть музыкантов суть люди легкомысленные, сладострастные. Музыка же возбуждает чувства, но чувства темные, которые гораздо чаще располагают нас к сладострастью, нежели к высоким добродетелям; более занимает воображение, нежели разум. Посему-то между виртуозами столько и развращенных и глупых людей. Однако же, сие совсем не относится до славных композиторов. Я говорю только о практических музыкантах.
(7).
Честный, трудолюбивый и искусный ремесленник или художник есть полезнейшая особа в государстве, и мы мало делаем чести нашим нравам, что столь низко ценим сие состояние. Какое преимущество имеет праздный царедворец или богатый тунеядец, который за деньги купил себе титул и чин; какое преимущество имеют сии люди пред прилежным ремесленником, который пропитание свое снискал позволительным образом работой рук своих? Сие состояние удовлетворяет нашим первым и естественным потребностям. Без него мы пищу и одежду и все, что только относится до удобств жизни, должны были бы изготовлять собственными руками; и если художник или ремесленник возвышается искусством рук своих, открытием чего-нибудь нового или совершенствованием старого, то он заслуживает особого уважения. Сверх того, между ними встречаются довольно проницательные люди, которые гораздо свободнее от предрассудков, нежели многие другие, которые ученостью и страстью к системам заглушили ростки здравомыслия.
Итак, должно уважать честного и трудолюбивого ремесленника и обращаться с ним вежливо. Не должно оставлять его без нужды, пока мы довольны его работой, исправностью и ценами, и обращаться к другому. Не должно возбуждать между сими людьми ремесленнической зависти. При разных других обстоятельствах всегда должно предпочитать ремесленника-соседа тому, который живет в отдалении. Надобно всегда платить им исправно и наличностью и ничего у него не выторговывать, что по справедливости им принадлежит. Неизвинителен поступок многих знатных и даже самых богатых людей, которые при всей их роскоши удерживают плату ремесленникам. Они могут в один вечер проиграть тысячи талеров и из одного только честолюбия расплачиваются полностью; напротив того, бедный их сапожник, из-за каких-нибудь десяти талеров, в которых состоит, может быть, более половины собственных его издержек, принужден ходить целый год и получать отказы от грубого дворецкого. Все это иного честного и зажиточного ремесленника приводит в расстройство и даже принуждает сделаться обманщиком.
Но есть между ремесленниками дурная привычка обманывать. Они обещают то, что не могут да и не хотят выполнить, берут работы более, нежели сколько в состоянии даже при самом усиленном прилежании выполнить к обещанному времени. Не худо бы и здесь поступить также, как я выше сего советовал в отношении мелких купцов, т.е. не худо бы было, если бы знатные люди в каком-нибудь городе согласились не давать работы такому обманщику. Что касается до меня, то я всегда условливаюсь с ремесленниками, по моему заказу работающими, что в ту же минуту их оставлю, как скоро они не сдержат своего обещания. В их присутствии я по большей части записываю тот час, в который они обещают доставить мне работу; если сей час наступил, и их еще нет с работой, то с утра до ночи я не даю им покоя. Благодаря этому, а особенно, если при доставлении работы расплачиваешься наличностью, можно достигнуть того, что гораздо реже будешь обманут.
(8).
Сказанное мною об обращении с купцами напоминает мне, что я при сем случае должен коснуться и евреев, как прирожденных купцов. Итак, скажу несколько слов о сем предмете.
В Америке очень много таких евреев, которые по своим нравам и обыкновениям сходны с Христианами и соединяются с Христианскими фамилиями взаимными браками. В Голландии и некоторых городах Германии, особенно в Берлине, род жизни многих еврейских фамилий, равно как и других иноверцев, ничем почти не отличается от господствующего образа жизни. Здесь, между прочим, заключается одна из причин, почему характер сего народа имеет столько невыгодных свойств. К сожалению, образованность большей части евреев простирается не так-то далеко; она, собственно, состоит только в том, что они простоту и строгость своих нравов "разбавляют" нашими пороками и дурачествами. Еврейский вертопрах, развратник или вольнодумец играет роль по большей части очень незанимательную. Впрочем, всем уже известно, что самое неизвинительное презрение, которое оказывают евреям; притеснения, которые вынуждены они терпеть в большей части государств; невозможность другим образом сыскать себе пропитание, как только через лихоимство, - известно, говорю я, что все немало способствуют к тому, что они имеют худую нравственность и склонны к подлости и обманам. Однако же, несмотря на все сии обстоятельства, есть между ними люди благородные, доброжелательные и великодушные. Впрочем, мы рассматриваем здесь евреев не в таком виде, в каковом бы они при других обстоятельствах быть могли или каковы некоторые из них; но мы должны смотреть на народный их характер, который большая часть из них сохранила.
Они неутомимы в том случае, когда дело идет о прибыли, и через связи свои и сношения во всех странах легко приводят в действие то, что другим кажется почти невозможным. Посему их с пользой можно употреблять часто в самых важнейших делах; только хорошо должно им платить за их услуги.
Они молчаливы, где требует сего собственная их польза, осмотрительны, иногда слишком робки, но за деньги готовы отважиться на все трудности; лукавы, остры, оригинальны в выдумках, непревзойденные льстецы и, следовательно, находят средство, не будучи заметны, доставить себе влияние в больших домах и производить то, чего без них достигнуть было бы трудно.
Они недоверчивы; но если мы успели однажды удостоверить их в точности платежа и ненарушимости своего обещания; если они, имея часто с нами дело, знают, что наши обстоятельства не в расстройстве, то можно и у них найти помощь, когда все прочие лихоимцы нас оставляют.
Но если ты дурной хозяин, или если имущество твое находится в сомнительном положении, то никто скорее сего не заметит, как еврей. Не надейся тогда, чтобы он ссудил тебя деньгами; если же он по своим расчетам сие и сделает, то на таких условиях и за столь чрезмерные проценты, что положение твое сделается еще несчастнее.
Для еврея чрезвычайно трудно расстаться с деньгами. Если кто у сих людей просит взаймы денег, не будучи им коротко знаком, то они назначают другой день. А в это время выведывают у ремесленников, соседей и других людей о самых мельчайших обстоятельствах будущего их должника. Ежели сей в назначенное время приходит, еврей не сказывается дома или вновь откладывает платеж на несколько недель, дней или часов. И если на лице твоем появляются хотя бы малейшие следы замешательства, касающиеся твоих обстоятельств, или если покажешь радость о той помощи, которую ты ждешь от него, в таком случае еврей не захочет расстаться со своими деньгами, хотя бы он и начал уже отсчитывать оные. Известно, что он даст самые легкие деньги. На все это должен обращать внимание тот, кто попадается в сии обстоятельства.
В торговле с обыкновенными евреями я советую открывать или глаза, или кошелек. Очень естественно, что Христианин не должен полагаться на их совесть и уверения. Они продадут тебе мед за золото, три аршина за четыре, старые вещи за новые, фальшивую монету за настоящую, если ты сего не понимаешь.
Если хочешь продать еврею старое платье или что-нибудь другое, то старайся тотчас согласиться с первым, который дает хотя бы посредственную только цену! Если ты его отпустишь, не согласившись на его цену, то разнесется слух по всей еврейской общине, что у тебя есть нечто на продажу и что не должно мешать в покупке какому-нибудь Менделю или Иосифу, в таких случаях они твердо друг друга поддерживают. Все чужестранные и домашние евреи обступят тогда дом твой, но всякий позже пришедший всегда будет давать меньшую цену, нежели ту, которую давал прежний, пока ты, наконец, или опять сыщешь первого, который, однако, прежнюю сумму свою уже несколько уменьшит, или пока ты, наскучивши своим товаром, отдашь его за полцены другому, который верно перепродаст оный первому. Хотя обыкновенный еврей в покупке и даст тебе ту цену, которую ты изначально требуешь, однако, не торопись отдавать ему товар свой! Иначе он отступится, думая, что или можно бы купить оный еще дешевле, или что в том скрывается какой-нибудь обман.
Если мы с каким-нибудь евреем-разносчиком в покупке уже совершенно и сговорились, то он еще таки покусится нас обмануть. Он обыкновенно скажет, что не имеет у себя наличных денег, но оставит вам на короткое времй часы или что-нибудь в залог. Он знает, что сие предложение редко принимают. Если же ему сделают в сем доверие и отдадут купленный товар , то он таскается с оным по всему городу, предлагает на продажу и, наконец, приносит назад и просит уступки в цене, говоря, что он ошибся, решившись слишком поспешно, или он вовсе не возвращается, и нередко очень долго надобно таскаться к нему за платой. Они охотно также соглашаются давать товары вместо денег, потому что с наличными деньгами предпочитают не расставаться. Впрочем, сей народ во всем имеет что-то характерное. Я говорю о большей части Из них, а не о тех, которые приняли обыкновения Христианские. Послушайте, например, музыку в их храме, посмотрите'на их танцы, разберите их уборы, коими украшают дома свой богатые старые евреи! Вы заметите, что они всегда что-нибудь заимствуют от столбов храма Соломонова, от украшений ковчега и пр.
В большей части Немецких провинций крестьянин живет в таком притеснении и рабстве, которое часто бывает непереносимее самого невольничества в других странах. Задавленные налогами, определенные к труднейшим работам, вздыхая под игом жестокосердных управителей, они никогда не наслаждаются своею жизнью, не имеют даже тени свободы, ни безопасной собственности и работают не для себя и своего семейства, но только для тиранов своих.
Кому провидение даровало способы облегчать состояние сего столь угнетенного и между тем столь важного и полезного класса людей, ах! какое сладостное вкусит тот удовольствие, если распространит радость в сельских хижинах и заставит детей и внучат благословлять имя благодетеля.
Правда, есть крестьяне столь упрямые, сварливые и бесстыдные, что малейшее благодеяние ставят обязанностью, никогда не бывают довольные, всегда ропщут, всегда хотят иметь более, нежели сколько им позволить можно; но не сами ли мы тому виной, что обращаясь с ними всегда неблагородно и пренебрегая их воспитанием, поселяем в них низкие чувствования. Разве нет середины между крайним снисхождением и деспотическою строгостью и жестокостью? Я не требую того, чтобы владетель или помещик отказался от права употреблять крестьян своих к подлежащим им работам, но он не должен для какого-нибудь грубого своего удовольствия, например, для охоты и травли, заставлять крестьянина с голодным брюхом бегать по лесам в жестокую стужу, между тем как сам он дома нужен для прокормления своего семейства. Я не требую, чтобы он дарил ему должный оброк; но он должен иметь снисхождение к его обстоятельствам, не оставлять без внимания постигшие его несчастья и стараться о том, чтобы управители собирали оброк в то время, когда бедному поселянину легче расплатиться наличностью, не отдаваясь совершенно во власть какому-нибудь ростовщику или другому злонамеренному человеку.
Сколько говорено об исправлении сельских училищ и о просвещении поселян! Пусть же обстоятельнее рассудят, какое просвещение прилично для поселянина, особенно низкого состояния. Приятно и полезно бы было, если бы старались побуждать крестьян более примерами, нежели
толкованиями, оставлять многие наследственные предрассудки в земледелии и домашнем хозяйстве; вообще, если бы посредством приличного школьного наставления стараться истребить глупые мечты, суеверие, верования в духов и тому подобное; если бы обучали крестьян чтению, письму и счислению. Напротив того, вовсе некстати (сколько бы, впрочем, несправедливо и жестоко ни было подавлять естественные успехи такого просвещения) знакомить их со всякими книгами, Историями и баснями; приучать их к идеалам, открывать им бедное их состояние, пока не имеешь твердого намерения исправить оное; заставлять их излишним просвещением роптать на свое положение; делать философами, вопиющими на неравномерное разделение даров счастья; придавать их нравам гибкость и утонченную учтивость. Между тем и без сей посторонней помощи встречаются между старыми поселянами люди с неподдельным вкусом, здравым и чистым рассудком и столь твердым характером, что могли бы пристыдить многих высоко ученых господ. Вообще надобно вести себя с крестьянами откровенно, честно, степенно, оказывать благорасположение, не болтать без разбору и всегда казаться по отношению к ним в ровном расположении. Поступая таким образом, можно снискать у них уважение, доверие и великую над ними силу.
О сельских дворянах и других особах высшего состояния, живущих в деревнях, отчасти то же самое сказать можно. Если не станешь принимать городского тона, воздержишься от пустых комплиментов, будешь участвовать в их сельских забавах, попечениях и других делах, оставишь всякую принужденность, не унижаясь, впрочем, до простонародного поведения и пр., то тебя с удовольствием примут как гостя, соседа, друга и пр.
ГЛАВА VII.
Об обращении с людьми всякого рода жизни
и промысла.
О).
Во-первых, о так называемых бродягах (aventuries). Я не говорю здесь о собственно обманщиках и бездельниках (о них я буду говорить ниже), но о таких бродягах, которые, если только часто ссорились с фортуной, что, наконец, привыкают ко всем ее изменениям, что всегда слепо отваживаются на все. Они живут без определенного плана на следующий день; без всякой надежды предпринимав все то, что только в ту минуту кажется выгодным. Жениться на богатой вдове, добиться пенсии, места при каком-нибудь дворе и пр. - это их дело. Они меняют веру, делаются дворянами, преобразуются как часто им вздумается, лишь бы только могли достигнуть предполагаемой цели. Чего не могут они достигнуть, выдавая себя дворянами, того ищут в лице Маркизов, Аббатов, офицеров. Между небом и землею нет ни одной части, нет ни одного Департамента, в котором бы они не были готовы вступить управляющими делами; нет ни одной науки, О которой бы они не болтали с такой самонадеянностью, которая иногда изумляет самого ученого. С удивительною ловкостью, искусством, которому и достойный даже человек отчасти у них учиться должен, достигают они того, на что не отваживается простирать своего желания самый честный и благоразумный человек. Без глубокого познания человечества они имеют именно то, посредством чего в здешнем свете торжествуют над самою мудростью, т.е. espirit de conduite. Если предприятие их и не удается, то они и тогда не теряют присутствия духа. Весь свет - их отечество. Добродушный народ, которого кочующая жизнь приучила равнодушно чувствовать удовольствия и терпеливо сносить страдания! Если они где сыграют роль свою, то убираются оттуда с такой поспешностью, с какою едва ли оставляет нас приятный утренний сон.
Как собеседников сих людей презирать не должно. Они столько видели и столько испытали, что обращение их для всякого знатока человечества не может быть не занимательно. При этом, если они незлонамеренны, то можно найти в них добродушие, услужливость и угождения в высокой степени. Однако тесной, дружеской связи заводить с ними не советую! Не должно слишком с ними сходиться и пользоваться их услугами в важных делах. Отчасти сие предосудительно для собственной нашей чести; к тому же мало можно надеяться истинного пособия от их легкомыслия и бесхарактерности. Притом они не слишком бывают разборчивы в выборе средств, которые употребляют для достижения цели.
Не уличай бродягу, даже злонамеренного, если встретишь его где-нибудь под вымышленным именем, в неизвестном виде, с самовольно присвоенным титулом и с ложными знаками отличия, если нет к тому важных причин, или если не обязывает к тому тебя должность; при этом не всегда можно в том иметь удачу. Ибо бесстыдство его может быть найдет средство всю неприятность сей сцены обратить на тебя самого. Однако же, иногда полезно дать заметить такому господину наедине, что он нам знаком и что в нашей власти снять с него личину, но что его щадят. В таком случае, может быть, страх быть открытым удержит его от худых намерений. Впрочем, между сими бродягами есть крайне опасные люди: лазутчики, соблазнители, ябедники, воры и бездельники всякого рода. Для сих людей не только должна быть затворена дверь всякого честного человека, но и самые владетельные особы хорошо бы сделали, если бы менее вступали в связи с такими людьми, у коих всегда карманы наполнены планами и проектами к усовершенствованию земледелия, к распространению торговли, к украшению их столиц, которые честных чиновников вытесняют и делают их ненужными, набивают свой карман за счет государства; правда, они редко могут долгое время играть свою роль; но, хотя со стыдом и бесчестием отходят, оставляя по большей части величайшее несчастье, которого исправить не можно, при всем том находят другого слабого владетеля, с которым снова начинают свои операции. В таких случаях всяк обязан явно сорвать личину со злодея. Впрочем, к сему приступить должно не прежде, как тогда, когда имеешь против него веские доказательства, ибо такие люди имеют дарование представлять свое дело с таких сторон, что нападение на них бывает слишком отважно, если оно без надежного вооружения.
(3) .
Между всеми бродягами, по моему мнению, люди, промышляющие игрою, более всего достойны презрения. Говоря теперь о них, я буду иметь случай сказать нечто об игре вообще, а потом, как вести себя при оной.
Никакая страсть не может столь увлечь далеко, ничто не может ввергнуть в столь жестокое несчастье молодого чело-
века, супруга и целое семейство, ничто не может запутать человека в такой ряд преступлений и пороков, как гнусная страсть к игре. Она возбуждает и питает все неблагородные чувства: корыстолюбие, зависть, ненависть, гнев, зложела- тельство, ложь и надежду на слепое счастие; она может довести до обмана, ссоры, смертоубийства, подлости, отчаяния и убивает самым безответственным образом золотое время. Богатый безрассуден, когда отваживает деньги свои на столь неизвестные расчеты; а кто не имеет лишнего, должен играть осторожно, не должен надеяться на перемену счастья, но при первом неблагоприятном случае оставить игру; в противном случае должен ожидать того, что он впоследствии из бедного сделается нищим. Впрочем, безрассудность первых еще гораздо более, нежели последних. Редко игрок умирает богатым человеком. Итак, кто сим гнусным средством приобрел имение и после сего игры не оставляет, тот поступает еще неблагоразумнее.
Остерегайся входить в игру с такими людьми, для коих игра составляет ремесло, если дорожишь своими деньгами. Ни в чем никому из них не верь! Немногие исключения в пользу некоторых честных промышляющих игроков не заслуживают и того, чтобы здесь приводить их; и кто посвящает себя сей презрительной жизни, тот пусть не огорчается, коща ему приписывают дух той партии, к которой он принадлежит.
Избегай всех азартных игр! Играть на низкую цену крайне скучно, а отваживать большие деньги безрассудно. Благоразумный человек презирает всякое занятие, в котором ум и сердце принуждены дремать; и стоит быть только самым посредственным арифметиком, чтобы рассчитать, что при таких играх вероятность всегда бывает против нас. Но если мы не хотим принять никакой вероятности, то успех будет только делом удачи; а кто бы захотел зависеть от удачи?
От так называемых общественных (групповых) игр или должно также отказываться, или наперед надобно хорошо узнать оные, а уже потом играть с равным вниманием, какая бы цена ни была. Научись во время игр также быть скромным, не отваживайся безрассудно! Не причиняй неудовольствия и скуки прочим игрокам своим невниманием к игре и неискушенностью в оной! Не сердись, когда придут к тебе худые карты, или когда проиграешь! Кто не хочет по-
терять денег в игре, тот пусть играет только в жмурки. Не играй с такою несносною медлительностью, чтобы вывести из терпения всех своих товарищей! Не ссорься, когда товарищ твой сделал какую-нибудь ошибку! Не показывай явной радости, когда выигрываешь! Это для того, кто проиграл, гораздо чувствительнее, нежели сам проигрыш. Никого не принуждай к игре, если он не охотник до игры или играет неудачно! Сие случается обыкновенно с теми людьми, которые стараются заполнить партию.
Но сия материя едва ли стоит столь длинного рассуждения. Обратимся к другим предметам!
(4) .
Между бродягами нашего времени играют довольно значительную роль духовидцы, алхимики и другие подобные обманщики. Верование сверхъестественным действиям и явлениям очень легко распространяется. Чувствуя недостаток во всех наших философических схемах и теориях, пока ум наш заключен в пределах земного пространства, и желая освободиться из пределов сей ограниченности, по-видимому, естественно человеку выводить из случайных событий такие следствия, которые для него приятны, действия, которые теоретически, по умствованию, вывести из сих событий никак не можно. Посему-то, чтобы иметь большее количество таких событий, склонны мы всякую сказку считать истиною, всякую мечту действительностью, чтобы тем самым придать более весу своему верованию. К какой бы то цели, ко нравственному ли, умственному или политическому злоупотреблению сие ни клонилось, всегда стараться должно вооружать себя осторожностью.
Хотя я не могу совершенно увериться, чтобы все бродяги сего рода имели одинаковую побудительную причину, и чтобы всякий из сих затейщиков имел намерение все свои предприятия направлять к одной и той же цели, однако же мы много одолжены теми, которые предостерегают нас от таких затейщиков, и, по крайней мерс показывают, до чего бы это довести могло. Чтобы не повторять того, о чем уже столько раз было говорено, и всегда еще говорят, предложу я здесь следующие предостерегающие правила, относящиеся к обращению с людьми сего рода.
Какая нужда до того, можно ли видеть духов и делать золото, или нет? Не отрицай того, чему противного ясно доказать не можешь! Ибо доказательства, основывающиеся на посылках и выводимые только сообразно постановленным правилам, могут удостоверить токмо того, кто хочет быть в том удостоверенным; но не должно основывать на одной только возможности вещи заключение о ее действительности и на метафизических положениях о нравственных поступках.
. Итак, показывай в словах и поступках своих более жару к настоящей и полезной действительности, нежели к умственным бредням; в таком случае Гг.Мйстики не легко могут подружиться с тобою.
Но если кто нападет на такого затейщика и захочет короче узнать его самого и его систему, в таком случае не должно слишком поспешно обнаруживать свое любопытство и недоверчивость, иначе он скоро заметит, что с нами нечего и начинать, и что мы неспособны для его премудрости. Он не познакомит нас с своими таинствами, не допустит к своему мистическому наставлению, и мы лишимся выгоды узнать сами и сообщить друзьям своим самую сущность его таинства, не считая того, что действительно неприлично для благоразумного человека принять или отвергнуть какую-либо сторону прежде, нежели исследует оную с хладнокровием, особенно если дело идет о том, чего долгое время не может постигнуть самый мудрейший человек.
Если думаешь, что обман совершенно открыт, в таком случае, чтобы обратить фанатика, не должно прибегать к насмешкам и ругательствам; надобно поступать в сем случае осторожно; и поелику чувства гораздо легче могут обмануться, нежели разум, посему прежде, нежели приступить к объявлению и исследованию самого дела, должно потребовать, чтобы сколько можно подробнее объяснили нам самую теорию, на которой все сие основывается. Но в сем случае не надобно полагаться на гиероглифический язык, а должно требовать, чтобы объяснили вещь определенными и удобопонятными словами того языка, на котором производится объяснение. Правда, может быть, в наречии сих людей много замечается непонятного; но для нас только то может иметь достоинство, что мы понимаем. Пусть кто хочет счи- , тает простой какой-нибудь камень за алмаз; но если ты не] такой же знаток в драгоценных камнях, то без всякого сты-i да признайся, что сей камень ни что иное есть, как простой 1 кремень! Не стыдно не знать чего-нибудь; но болееенежели]
стыдно, обманывать, т.е. показывать вид, будто знаешь то, чего в самом деле не разумеешь.
Впрочем, если бродяга, алхимик, духовидец занял тебя с слабой стороны и долгое время тебя обманывал (едва ли кто более меня бывал в руках сих людей), и ты, наконец, успел сорвать личину с сего бесстыдного, - в таком случае не чуждайся! Нет! Твой долг есть для предостережения других честных, легковерных людей объявить обман публично, хотя бы ты в сем случае показался и не в таком выгодном виде.
ГЛАВА VIII.
О тайных обществах и об обращении
с членами оных.
(1).
Между различными вредными и безвредными произведениями, которыми занимается философический наш век, считать должно множество тайных обществ и собраний различного рода. В нынешние времена во всех состояниях редко встретишь такого человека, который бы из любопытства или другой какой-либо страсти по крайней мере несколько времени не был членом какого-нибудь тайного братства. Однако же ныне было бы время разрушить сии отчасти бесполезные и глупые, отчасти же для общественной жизни опасные союзы. Я сам долго занимался сими предметами и потому, научившись самым опытом, могу довольно сказать об оных и советовать каждому молодому человеку, который дорожит своим временем, не вступать ни в какое тайное общество. Они все (правда, не в одинаковой степени, не без всякого различия) бесполезны и опасны. Бесполезны потому, что в наши времена нет ни одного важного рода учения, которое бы нужно было преподавать скрытно. Христианская Религия столь ясна и удовлетворительна, что не требует, подобно народной Религии древних язычников, никакого тайного объяснения и двустороннего наставления. Новейшие открытия в науках ко благу человечества объявляются и всегда должны быть объявляемы публично, чтобы всякий разумеющий оные мог испытывать и поверять их. Но что касается до некоторых стран, где господствуют еще мрак и суеверие, то должно ожидать наступающего света. Там ни в чем спешить не должно; часто более портят, нежели исправляют, если хотят миновать несколько ступеней; нет никакой пользы в том, когда некоторые люди стараются ускорять период просвещения. При этом они и не в состоянии сего сделать, а если и в состоянии, то обязаны делать сие открыто, дабы другие благоразумные люди той же страны и других государств могли судить о достоинствах самого просветителя, о цене предлагаемых им умственных произведений и о том, полезно ли их наставление или вредно. Бесполезны такие общества еще и со стороны их деятельности, потому что они по большей части занимаются пустыми мелочами и отвратительными обрядами; говорят таким языком, который подвержен всем возможным толкованиям; действуют по мало обдуманным планам; неосторожны в из- I брании своих сочленов, следовательно, скоро развращают- j ся, хотя бы они в начале своего заведения и имели многие преимущества перед публичными обществами, но впослед- ' ствии вкрадывается в оные еще гораздо более тех пороков, на которые обыкновенно ропщут в свете. Кто хочет произвести что-нибудь важное и полезное, тот в гражданской домашней жизни может найти весьма много таких случаев, которыми почти никто не пользуется совершенно так, как бы пользоваться мог. Наперед надобно бы было доказать, что на сем публично привилегированном пути ничего более не осталось делать, или что искреннему любителю добра представляются непреодолимые препятствия, и тогда можно бы иметь право составлять тайный, особенный, правительством не утверждаемый круг действий. Благодетельность не требует никакого мистического покрова; дружество должно основываться на свободном выборе, общелюбие не распространяется скрытными путями.
Все сии общества, сверх того, вредны для человечества. Вредны потому, что все то, что производится в тайне, по справедливости может подвергнуться подозрению; а начальники гражданского общества обязаны знать цель всякой деятельности, для которой соединяются многие люди. Ибо люди под покровом тайны могут скрывать столь же опасные планы и вредные наставления, как и благородные намерения и мудрые познания. При этом и самые члены не все знают о таких вредных намерениях, которые часто скрываются от них под благовидным предлогом и внешней благопрстойностью; вредны, говорю, потому что одни только посредственные умы могут быть таким образом усыплены; напротив того, лучшие или вскоре отстают, или развращаются и получают ненадлежащее направление, или господствуют за счет других. Многие пустоголовы и бездельники сими учреждениями домогаются начальства и употребляют прочих членов для частных своих намерений. Поелику всякий смертный имеет страсти и, следовательно, сии самые страсти приносит с собою в общество, где они в тени, под скрытною личиною гораздо пространнейшее имеют поле, нежели наяву. Сверх того, все сии общества мало- по-малу вкрадывающимся худым выбором членов развращаются, требуют времени и издержек, отвлекают от важных гражданских дел и подают повод к праздности и пустым занятиям; иногда перерождаются в сборище бродяг и тунеядцев; покровительствуют всем политическим, богословским и философическим бредням; наконец подают случай к пронырствам, нетерпимости и несправедливости, раздорам, притеснениям против хороших людей, которые не суть члены сего или другого какого-нибудь общества. Вот мое мнение о тайных обществах! Ежели есть между ними такие, которые не имеют многие из сих пороков, то сие будет исключением. По крайней мере я не знаю ни одного, которое хотя бы сколько-нибудь не было заражено каким-либо пороком.
(2).
Посему не советую пускаться в сии модные дурачества; сколько можно менее заботиться о системах, о лицах и о действиях тайных обществ. Не советую терять время на чтение спорных их сочинений; быть осторожным в словах, в суждениях о сем предмете, чтобы через то избежать огорчения, и не говорить ни с худой, ни с хорошей стороны о сих системах, потому что основание оных часто очень скрытно.
(3).
Но если любопытство, тщеславие или другие какие-нибудь причины заставили тебя вступить в оное - в таком случае остерегайся по крайней мере быть увлеченным сумасбродством, бреднями и духом Секты! Берегись сделаться игрушкою, орудием скрытных злодеев! Требуй, чтобы объяснили тебе всю систему! Не прежде принимай в сие общество другого, как совершенно узнав оное сам! Не ослепляйся двусмысленными видами, великими обещаниями, блестящими планами ко благу человечества, видом бескорыстия, набожности, чистосердечия намерений! Будь осторожен во всяком слове, которое ты пишешь в делах своего общества, и еще более в принятии какой-нибудь клятвенной или другой обязанности! Требуй отчета в употреблении денег, которые тебя платить заставляют, и если при всей сей осторожности, наскучив обществом, или если самому обществу ты сделался в тягость, то оставь оное без всякого шуму и ссоры и впоследствии не говори ни слова о делах оного, если хочешь избежать всяких гонений! Но если при всем том еще не оставляют тебя в покое, то выступай на сцену явно и не стыдись объяснить обман, ослепление и злобу пред всею публикою, чтобы тем самым предостеречь других!
Впрочем, никого не обязывают и никто не имеет права разрушать все то, что ему не нравится; теоретически можно вооружаться против многого в свете, не показывая себя потому самому гонителем, что тем самым почти всегда зло увеличивается. Можно даже посещать тайные общества безвредного толка, когда сделались мы членами оных; они подобны клубам, т.е. средства, служащие к распространению общения. Оно может быть даже полезно, чтобы предупреждать злонамеренные виды и противодействовать опасным умыслам.
ГЛАВА IX.
Как обходиться с животными.
О).
Хотя в книге об обращении с людьми глава о способе обходиться с животными кажется не на своем месте, но то, что я намерен кратко сказать здесь о сем предмете вообще имеет отношение к общественной жизни и потому надеюсь, что мне благосклонно простят сие малое отступление.
(2).
Благородный, праведный человек не может допустить жестокого отношения к какому бы то ни было живому существу. Если жестокосердные, свирепые или лучше сказать не умные, загрубелые люди, с удовольствием взирающие на мучения терзаемого оленя или смерть затравленного зверя; если безрассудные, которые жизнью бедного животного, попавшего в их руки, играют как мячом, вырывают крылья и лапки у мух и жуков или прокалывают их, чтобы видеть, долго ли страждущее животное может продолжать жизнь в судорожных мучениях; если знатные тунеядцы для скорейшего избавления себя от угнетающей их скуки до смерти загоняют ездою лошадей своих; если сии и все те, коих не удручает вид измученного, страждущего живого творения, с хладнокровием терзаемого жестоким человеком по одной токмо прихоти; если не размягчают их сердца жалобные вздохи и пронзительный вопль сих бедных существ - то пусть они уразумеют, что сии животные, хотя и существуют на земле для нашей пищи, но никак не для того, чтобы их мучили, и что никто не может иметь права забавляться жизнью другого творения, коему Бог вложил дыхание; что это грешно перед Богом; что животное столь же болезненно чувствует мучения, как и люди, а может быть и еще острее, потому что вся жизнь его основывается на чувственных ощущениях; что жестокость к несмышленым тварям приучает нас к жестокости и в отношении людей. Желательно было бы, чтобы они все это почувствовали и имели сострадание ко всем творениям!
(3) .
Впрочем, желаю я, чтобы мои слова не отнесли на счет чрезмерной моей чувствительности. Есть такие нежные люди, которые не могут видеть крови, которые, хотя и с великим аппетитом едят рябчиков, но тотчас бы упали в обморок, если бы увидели как режут голубя, - люди, которые на словах и на деле с ужасною злобой преследуют родного и ближнего, но между тем с жалостью отворяют окно полумертвой мухе, чтобы только она задавлена была не на их глазах; которые заставляют по нескольку часов без нужды бегать в самую жестокую погоду своих слуг и в то же время сердечно жалеют о бедном воробье, который в дождь и ненастье принужден летать без зонтика и сюртука. Я не принадлежу к сим чувствительным душам, но между тем и не считаю всякого охотника человеком жестоким. Ведь и такие люди быть должны, иначе, если бы не было на свете мясников, мы бы должны были питаться одними только растениями. Но я желаю только, чтобы не терзали животных без всякой нужды и без пользы и не искали бы удовольствий в том, чтобы вести неравную войну с безоружными созданиями.
Я не могу понять, что за удовольствие держать животных в клетках. Вид живого существа, лишенного возможности пользоваться естественными своими силами, не может доставить удовольствия человеку благоразумному. Посему, если бы кто вздумал мне подарить прекрасную птичку в клетке, тому бы я наперед сказал, что единственное удовольствие, которое он мне таким подарком доставить может, состоять будет в том, что я выпущу бедную птичку на волю. Равно и зверинцы, в которых с великими издержками в тесных перегородках содержатся дикие звери, по моему мнению, весьма скудный предмет занимательности.
(5).
Но еще кажется отвратительнее, когда забавляются птичкой, которую принуждают забыть прекрасное естественное свое пение, чтобы с утра до вечера свистать этакое польское, или когда платят деньги за то, чтобы видеть собаку, которая выучена делать поклоны по-танцмейстерски и по знаку своего господина показывает, сколько в собрании пригожих молодых людей.
(6) .
Если одни, как я выше сказал, очень жестоко поступают с животными, то другие впадают в совершенно противоположную крайность, обходясь с ними точно с людьми. Я знаю женщин, которые гораздо нежнее обходятся со своею кошкой, нежели со своими супругами; знаю молодых господ, которые о лошадях своих пекутся более, нежели о своих родственниках; знаю таких людей, кои к своим собакам более питают нежности, нежели к друзьям. Более сожаления, нежели презрения заслуживают те несчастные, которым столь наскучил свет, что они, не доверяя всем разумным существам ( и сами нередко употребляют всю силу разума только ко вреду своих собратьев), в сильном влечении своего сердца к общению обращаются с верною собакой, как с единственным своим другом.
ГЛАВА X.
Об отношении сочинителя к читателю.
О).
Я уже в некоторых случаях объяснялся, что нынешнее сочинительство, по моему мнению, не что иное есть, как только письменный разговор с читающею публикой, и что в сих дружеских разговорах не должно строго взыскивать, если иногда и вкрадывается в оное бесполезное словцо. Посему нс должно винить сочинителя, если он, будучи увлечен болтливостью, желанием сообщить мысли свои о каком-нибудь предмете всем людям, печатает что-либо такое, что, собственно, не содержит настоящей мудрости, остроты и учености. Всяк волен слушать болтуна или нет. Можно прежде, нежели купить книгу, разведать у других людей о сочинителе. Никто, мне кажется, не имеет права грубым образом порицать сочинителя за то, что кому-то не нравится его сочинение, если только он наперед не обманул нас бесстыдным своим хвастовством и пышными обещаниями. Вообще же судить о собственных своих произведениях гораздо труднее, нежели как думают, и не только потому, что в сем случае вмешивается собственное наше тщеславие, но и потому, что предметы, наблюдением коих мы долгое время занимались, по одному только размышлению, которое мы на то употребили, могут иметь для нас такую цену, что мысли наши об оных мы почитаем весьма важными; между тем как другому, что бы мы о них [предметах ] ни говорили, они кажутся неважными и самыми обыкновенными; и если мы не смогли с помощь своего красноречия представить их в блестящем виде или худо были расположены в то время, когда излагали мысли свои на бумаге, или забыли, что предмет, о коем мы пишем, занимателен для нас по одному только какому-нибудь маловажному личному отношению к собственному тогдашнему нашему состоянию, которого читателю передать нельзя; или волнение души препятствует передать все то, что она чувствует; от сего происходит то, что сочинение, в которое мы вплетаем для красоты не относящиеся к предмету нашему понятия, - для нас кажется очень занимательным, между тем как всякого другого оно заставляет зевать и наполняет негодованием против автора. Посему легко случиться может так, что самый благоразумный человек, будучи ослепленный тщеславием или обманут другими чувствами, напишет такую книгу, которые другие люди посчитают бесполезною и скучною; однако же при всем том благоразумный человек не должен говорить публично о чем-нибудь таком, что противно здравому рассудку и нравственности или вредить кому-нибудь лично. Ибо, хотя сочинительство и есть только разговор, но все же разговор такой, о котором сочинитель имел довольное время поразмыслить, чтобы не погрешить против нравственности и здравого смысла. Посему, мне кажется, все, чего публика может требовать от сочинителя, который не слишком далеко простирает свои притязания, - состоит в том, чтобы он сочинениями своими не способствовал к распространению разврата, невежества и нетерпимости; все прочее же - желание писать, выбор предметов, приемы, домогательство славы, одобрения и похвалы, предполагаемая выгода, надежда заслужить бессмертие, - все сие его дело\ и он сам виноват, если подвергнет себя стыду: или тайком сползти с Парнаса или насильно быть изгнанным с оного шайкою рецензентов.
(2).
Итак, если сочинитель ничего не говорит вредного и вздорного, то должно позволить ему напечатать свои мысли; если же он говорит что-нибудь полезное, то заслуживает тем самым признательность публики. Но понравится ли его книга всем - доброму и худому, умному и дурню, знатному и бедному? Это совсем другое дело. И кто же настолько тщеславен, чтобы захотел искать сего всеобщего одобрения? Но каких только не избирают низких средств некоторые сочинители, дабы только понравиться большей части читателей? Тот, кто в отношении вида, украшений и названия книги не приноравливается ко вкусу времени; кто не готов присочинить каких-нибудь забавных анекдотов; кто не заботится о том, чтобы сочиненьице его было красиво напечатано и украшено картинкою; кто нападает на господствующие предрассудки, модные системы, блестящие дурачества, политический, церковный и нравственный деспотизм или делает оные смешными; кто не выбирает себе шустрого и толкового книгопродавца, на которого другие смотрят с завистью; кто не отдается с унижением под покровительство какого-нибудь журналиста; кто не ищет сторонников в читающей публике и не заботится о благосклонности тех, кон задают тон в большом свете; кто представляется слишком уж скромником; кто посвящает книгу свою или отдает в оной справедливость такому человеку, заслуги коего возбудили зависть и гонение; кто по несчастью произведениями ума своего обратил на себя более внимания, нежели притязательные его товарищи; кто снискал славу вне своего отечества, славу, которой завидуют собственные его соотечественники, - тот, может быть, по крайней мере в нашем веке, никогда не достигнет своего счастия как автор и ожидать должен, что и полезнейшее его сочинение будет осуждаемо. Посему то я советую не совсем пренебрегать позволительными из сих маловажных авторских уловок. Но многие из оных не достойны благородного и умного человека.
Благодарить публику за лестный прием своего сочинения в хвастливом предисловии; пересылать к продажным рецензентам суждения о своем сочинении - суждения, зачастую написанные самими авторами или благосклонными их приятелями, в которых обыкновенно поздравляют публику, что любимый сочинитель нации опять одарил ее превосходною книгой; такие и подобные сим уловки помогают лишь на короткое время; всеобщий отзыв читающей публики гораздо надежнее, нежели рецензии, хотя даже и он не может быть порукою за всегдашнее внутреннее достоинство книги. По крайней мере извинительно для сочинителя, если книга по собственному его убеждению не совсем бесполезна, но отвечает потребностям времени и в течении нескольких лет ее с перерывом покупают, читают, печатают и переводят; если она, несмотря на худой отзыв некоторых рецензентов, занимает читателей пока продолжается благосклонное расположение публики; но когда и оное проходит, тогда, конечно, время и автору умолкнуть.
(3).
Теперь скажем нечто о поступках и обязанностях читателей в отношении сочинителей. Во-первых, читатель никогда забывать не должен, что сочинитель не может потрафить вкусу всякого человека. Что для тебя в настоящем твоем состоянии и расположении духа весьма занимательно, то для другого, может быть, покажется крайне скучным и ничего не стоящим. В самом деле, сочинитель должен быть поистине волшебником, чтобы быть в состоянии написать такую книгу, в которой бы всякий за свои деньги найти бы мог то, чего искал. Есть книги, которые только тогда читать надобно, когда имеешь тот же настрой, в котором был сочинитель, когда писал оную; есть, напротив, и такие, чувство и красоты коих яо всякое время и при всяком расположении могут тронуть душу читателя. Однако же по сему нельзя еще заключить, что первые всеща были остроумного, важного, высокого содержания или, напротив, химерны и вздорны, а последние содержали вечные истины, основанные на строгой, неоспоримой философии или, напротив, были обыкновенные. Итак, читатель, не будь слишком строг в суждениях о книге, которая, впрочем, не худо написана; или, по крайней мере, храни мнение свое об оной в голове своей, где часто довольно пустого места, и не ругай книгу! Тем паче не нападай по одному лишь своему восприятию книги на нравственный характер сочинителя, не приписывай ему худых намерений, придавая словам его вынужденный смысл или неблагонамеренно изъясняя его мысли! Не суди о книге, если ты читал токмо некоторые места в оной и не слишком доверяй похвалам или порицаниям невежественных, злонамеренных или продажных рецензентов.
(4) .
Впрочем, при множестве бесполезных сочинений не худо было бы и в обхождении с книгами соблюдать ту же осторожность, что и с людьми. Чтобы не тратить времени на чтение бесполезных сочинений, т.е. чтобы болтуны не похищали у меня времени, я стараюсь и с сей стороны заводить новые знакомства не прежде, как тогда, когда публичный отзыв обращает внимание мое на хорошую, особенно оригинальную книгу. Я довольствуюсь небольшим кругом старинных моих друзей, которых всегда с новым удовольствием заставляю говорить с собою.
Конец третьей части.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ГЛАВА I.
Об обращении вообще.
Человек рожден для общества; его телесные и душевные способности, его наслаждения и чувствования, словом, все направлено к общежитию. Уединение есть совсем не естественное состояние, противное развитию, противное назначению человека.
Пусть несчастные мечтатели избегают людей; пусть меланхолики при жизни себя погребают, а критики осмеивают свет, мы их знаем: чаще всего они ничего не доказывают. Кому из нас не подсказывает собственное сердце: человек рожден для общества?
Представьте себе человека как единственную точку в некотором обширном, неизмеримом пространстве, без друга и товарища, без любезной супруги; представьте сие дикое, несовершенное существо с человеческими чертами, и вы познаете выгоды общества.
В обществе только может быть развита сила человеческая, и достигнуто его предназначение; в обществе только могут воспрянуть к живой деятельности все добродетели, природу его возвышающие, все чувствования, характер его украшающие; в обществе только могут все наслаждения, все удовольствия, к каковым он способен, приуготовить счастье его жизни.
Общество пробуждает любовь к общежитию, а общежитие споспешествует общению. Расширяя круг своих связей, человек обретает себя в других людях, находит сходные мысли, чувствования и потребности. Тогда-то он обогащается своими познаниями, наслаждается общением и в полной мере проявляет свои возможности.
Общество и человеческое общение! - благотворные божества жизни! повсюду вам воздвигнуты храмы. О, если б и они все достойны вас были!
Из всех общественных связей первые и сладчайшие есть физические.
Человек озирается, и врожденная наклонность сводит оба пола. Некая тайная прелесть украшает их взаимное обращение, и тогда соединяются узы природы. Бог, желая ус-
ладить одиночество псрвосозданного, даровал ему жену в сообщество.
ГЛАВА II.
О взаимном обращении обоих полов вообще.
Сотворение обоих полов составляет высочайшее торжество природы. Два столь похожие, и однако же столь различные существа; столь важные назначения и столь простые средства! взаимные потребности удовлетворяются друг другом, и наслаждение общением содержится в двух особых существах! Но что я говорю: два особых существа? - природа делает их единым. Каждый пол требует противоположного; каждый чувствует себя влекомым к другому, каждый пол любит другой так, как часть своего лица. Все препятствия, налагаемые обязательствами и принужденной нравственностью, все обольщения чувственности и искусственного наслаждения не в состоянии изменить сии законы природы. Для истребления оного побуждения надлежало бы разрушить существо природы. Вы можете ослабить стихию, но уничтожить - никогда.
ГЛАВА III.
Обращение мужчин с женщинами.
Мужчина предназначен к деятельности, женщина к покою. Первый должен воспроизводить силы, последняя - принимать; его доля действительная, доля женщины страдательная. Мужчина - родитель, женщина - родительница. Оба действуют, имея одинаковую цель: продолжение рода человеческого, но каждый действует различно; оба в своем роде совершенны, но каждый иначе устроен.
В доказательство не нужно приводить никаких анатомических примеров. Величайшие истины всегда бывают самые очевидные, и наилучшая очевидность та, что следует из опыта. Различие полов производит изменение во всей системе человеческих отношений; но может ли сие различие изменить и самый характер человека? - вот что надобно объяснить короче.
Все наши понятия основаны на чувственном; сложение нашего тела определяет образ нашего мышления; из физического развивается нравственное. Мужчина получил в удел сокровище расположения; в жилах его течет первоначальный источник жизни; удел женщины принимать, содержать и питать оный.
На нем почиет благословение народонаселения; доля женщины подчиненная. Крепость мужчины делает его предприимчивым; слабость женщины внушает ей кротость. Он сотворен защищать ее; она рождена ему нравиться. Его пожелания владычествуют; пожелания женщины ласка- тельствуют; он составляет наступательную, женщина привлекательную сторону.
О природа! твоя система во всех частях [земли] совершенна. Везде, где токмо находятся два пола, дух их обращения будет одинаков: везде мужчина будет владычествовать своей крепостью, женщина побеждать кротостью. Мужчины и женщины всегда будут придерживаться в обращении особенностей своего характера, и обхождение как тех, так и других, будет проистекать единственно из природы их пола.
Самые естественные отношения человека вместе с тем и самые простейшие. Если он следует своему сердцу, то не нужно и особых правил, как вести себя. Его чувство служит ему единственным наставником. Но сии отношения становятся более или менее искусственными, коль скоро он вступает в образованное общество. Правда, природа обоих полов остается тою же; но сколько терпит изменений! как много обстоятельств на нее действуют и сообщают всем ее проявлениям различные формы.
Разлучите оба пола и вы оскорбите природу; соедините их только для естественной потребности и вы унизите их до животных. Но украсьте жизнь взаимным обращением, и вы сделаете то, что повелевает разум.
Нравственные силы равно действуют одна на другую, как и физические, и обращение для обоих полов столь же необходимо, как и чувственное наслаждение. Природа, соединяя оба пола, обеспечила тем самым продолжение рода человеческого. Что значит мужчина без обращения с женщинами? Что значит женщина без обращения с мужчинами? Они никогда не достигнут своей зрелости, своего совершенства.
Женщина назначена быть подругою мужчины. При всех ее дарованиях, всех добродетелях творец имел в виду сию цель. Лишите ее обращения с мужчинами, и она никогда не в состоянии будет раскрыть свою любезность. Тысячи прелестей, украшающих жизнь, тысячи преимуществ, одним токмо женщинам предоставленные, потеряются на веки.
Хотите вы женскому характеру сообщить естественное, благородное направление и сердце женщины согреть прекрасными чувствами ее предназначения, то позвольте ей обращаться с мужчинами.
Выгоды обращения с мужчинами всеобщи, невыгоды показываются токмо в некоторых частных случаях. Если женщины бывали обольщаемы мужчинами, то это случалось токмо с отдельными их представительницами, а не с целым полом; если женщины и перенимали грубый, мужской тон, мысли и нравы мужчин, то сие было случайным, а не существенным следствием такого обращения.
Что ни говори против сего набожность и мечтательность, но женщины могут токмо образоваться посредством мужчин, а мужчины посредством женщин.
Отсюда выходит теория обращения, важная особливо для женщин. Как могут женщины действовать на мужчин? Как им соображать свои поступки с обстоятельствами? Что в них нравится и что не нравится? Сии вопросы составляют предмет моего сочинения, сокровище наблюдений, собранных мною в свете. Я обязан женщинам своим образованием. О, если бы силы мои соответствовали моей благодарности! Тогда бы сочинение мое сделалось советником, и то, что вытекает из глубины моего сердца, нашло бы путь к их сердцу!
ГЛАВА IV.
Обращение молодых женщин
с мужчинами вообще.
Раскрытие девического цвета составляет наилучший период женской жизни. Сердце, пронизываемое необычайными чувствами, кажется, в первый раз пробуждается и начинает существовать заново. Все картины жизни, представляемые доселе словно в тумане, выступают наружу, и новый свет, кажется, на все проливается.
Отныне детские игры и удовольствия теряют свою прелесть; ничто не может утолить жажды, сердце иссушающей. Желания и надежды, восхищения и уныния переменяются беспрестанно; и слезы горести текут часто вместе со слезами радости.
Но природа знает средства для ее излечения, и врожденная наклонность внушает самый верный совет. Отныне женщина усматривает себя в новом, торжественном кругу связей. Она становится перед мужчиною и чувствует силу своих прелестей. Ему должна она понравиться, его привязать к себе; от его руки она ожидает своего счастья. Все ее желание состоит в том, чтобы овладеть им.
Вот вся теория женского обращения; вот рамки всех их действий, основание всей их политики. Есть ли хоть одна женщина, которай бы могла отвергнуть сии чувствования; которая бы ни по сим правилам действовала? Женщины не сверхъестественные существа, не богини, которые только из сострадания к мужчинам до них снисходят; они сами знают, к чему назначила их природа; они чувствуют, что долг их нравиться, что жребий их зависит от мужчин, что любовь мужчин составляет все их счастье.
Для приобретения любви природа им даровала прелести и неподражаемое искусство уметь торжествовать ими. Для сей цели вдохнула она им то удивительное дарование, которое во всех частях земли и у [женщин ] всех народов на вооружении - кокетство. Я не разумею под сим плод утонченного тщеславия, но плод естественного чувства.
Молодая девица, только что вступившая в свет, видит в каждом мужчине принадлежащего ей. Этого не достаточно: чтоб идти путем своим как можно надежнее, она желает всех заполонить. Не опасаясь не нравиться, она однако же боится не нравиться достаточно; и желая быстро достигнуть своей цели, она почитает каждую минуту, не потраченную для этой цели, потерянною.
Отныне начинает она утончать свои поступки, стараться возбудить внимание, чего бы то ни стоило. Платье, язык, приемы, самый даже характер - словом, все она выбирает с чрезвычайною заботливостью и, желая казаться весьма любезною, перестает быть естественною.
В кругу молодых девиц, находящихся в обществе с молодыми мужчинами, каждая хочет затмить другую. Стараясь отличиться, они все бывают как на иглах. Одна притворяется простосердечною; другая хочет быть Юноною; третья играет романтическую, а четвертая философку; эта старается блеснуть остроумием, та говорит пророческим тоном; некоторые хотят казаться хозяйственными, другие учеными; одни играют спесивых, а другие нежных. Каждая притворяется, каждая имеет за основание собственную свою систему; каждая думает быть царицей общества и хочет получить венец.
Но к чему столько искусства там, еде природа действует гораздо надежнее? к чему личина, ничего не скрывающая? К чему притворство, остающееся без цели? Обмануть мужчин не так легко, как многие девицы воображают; наружность может их сначала ослепить, но после они сделаются тем прозорливее.
Чтобы нравиться мужчинам, не нужно никаких искусственных уловок. Следуйте природе; она вас сама собою к тому приведет. Покажите себя в истинном виде! доверьтесь вашим сердцам, если вы можете быть любезнее, тут вы найдете всеобвораживающую прелесть! тогда-то вы наиболее будете нравиться, когда вы, по-видимому, не станете о том думать.
Будьте искренне добры, и сие скажется на каждом вашем шагу. Искусственная чувствительность обыкновенно забывается, истинная доброта сердца всегда остается одинаковою. Вот в чем состоит торжество женского образования и подлинная наука их жизни.
Чистота и доброта сердца! - только вы, наконец, научаете оба пола честно обходиться друг с другом. То недостойное, систематическое поведение, где они оба друг друга презирают, уступит, наконец, откровенности, и пустые уловки тщеславия исчезнут перед благороднейшими чувствами.
Но так как наши искусственные общественные связи производят множество характеров, природу обезображивающих, так как молодые девицы нередко должны обращаться с мужчинами совсем противоположных характеров, то и необходимо будет с некоторыми из них познакомиться ближе.
ГЛАВА V.
Особенности обращения молодых женщин
с мужчинами.
Что нравится женщинам в мужчинах?
Мне кажется, крепость в соединении с кротостью, выражение силы и спокойствия, слияние благородства с прелестью, сказывающиеся в каждой черте лица и в каждом
поступке - словом, все то, что обещает опору и благорасположение, деятельность, нежность, опытность и твердость.
Все мужчины вообще имеют некоторое об этом представление; но лишь немногие разумно оным пользуются. Отсюда происходит весьма странная ошибка в их поступках. Они хотят понравиться то нахальством, то блажью, то селадонством, то утомительною услужливостью; каждый почитает себя образцом любезности, и никто не воображает, сколь его характер неестественен.
Нахал все хочет взять силою. В каждой женщине он видит лишь невольницу и думает, что он может по своей воле располагать ее любовью. Малейшее сопротивление он считает оскорблением, а нежнейшую привязанность долженствующей. Поступать иначе он почитает для себя низким. Каждый его шаг должен быть указом; каждая причуда законом: он глава всех мужчин; нет женщины достойной его величия. Он беспрерывно говорит о своей особе; беспрестанно рассказывает геройские свои подвиги. Пред ним трепещет земля; он ужас своего пола. Все ниже его, он особое существо, только в образе человека.
Другой род мужчин составляют так называемые распутники (libertins), которые бывают или действительно, или притворно таковыми. Действительный распутник претендует токмо на чувственное наслаждение. Почти каждая женщина составляет предмет его желаний, и он всем жертвует, чтобы достигнуть своей цели. Он личико свое почитает очаровательным, чем оно в действительности редко бывает, и всячески старается им на женщин действовать. Он богат всеми прелестями хорошего обхождения; его можно назвать хамелеоном, являющимся в тысячах разных расцветках; Протеем, умеющим принимать на себя любые образы. Он из порока сделал систему, которую трудно описать, но которая, к несчастью женского пола, слишком хорошо к себе располагает.
И в нравственном отношении могут быть распутники, которым, однако, не наслаждение, а нужна любовь. Их суетное, эгоистичное сердце совсем лишено тех чувств, которые внушить стараются; они забавляются нарушением спокойствия женщин и своих клятв; равнодушно взирают они на горе обманутых ими жертв, а о павших не проронят ни одной слезинки. Гнусные, льстивые злодеи!
Что касается до притворных распутников, то они стараются только внешне выглядеть таковыми. Они хотят считаться или счастливыми Алкивиадами, всем наслаждающимися, или чувствительными любовниками, везде побеждающими. Их разговоры преисполнены намеков и двусмысленностей: они не называют по имени, но описывают так, что легко угадать. Их глаза, их губы в беспрестанном движении; они улыбаются и кашляют, делают знаки и говорят тайно; ищут тысячи предлогов позволить себе некоторые вольности и самым малозначительным поступкам умеют придать вид умысла. И самый сомневающийся поверил бы им, между тем как все сие есть обман.
Если же им хочется быть только сентиментальными и прослыть всеобщими покорителями сердец, непревзойденными Нарциссами, то все женщины должны в них до безумия влюбиться. Юлия имеет вид меланхолический - она, верно, умирает по нашему Адонису; Софья сидит в задумчивости - конечно же, ее занимают мысли о нашем Апполо- не; Эмилия вслух вздохнула - что же другое это значит, как не страстный вздох? Шарлотта спросила об нем, потому что она желала бы удалить его за тысячу верст от себя - ясное дело: он сделался ей необходимым. Аделаида нечаянно дотронулась до его пальца, чего еще более? - она обнаружилась. Одним словом, женщины дерутся за него, ни день ни ночь не дают ему покоя, и при всем том он может только одну осчастливить.
Но оставим этих наглых и обратимся к чувствительным, изнывающим пастушкам, которые говорят только слезами да вздохами или стонут подобно супругу Филомелы и падают пред женщинами в пыль и прах.
Бедные, робкие ягненочки! от вас нельзя много и ожидать. Ваше нежное сердце составляет источник величайшего вашего мучения. Вы едва дерзаете взглянуть на своих ангелов.
У вас все нежно, мягко и как бы тает: походка, одежды, приемы, язык - все кажется сладко, как мед. Они так задумчивы, так несчастны! Их любезные хотят устроить все по- своему, но не как они. Это ужасно! Глупые плаксуны, не принадлежащие ни к одному полу и обоими презираемые.
Совсем другой род составляют глупые смельчаки, которые в первую четверть часа расскажут вам историю своей жизни, а во вторую откроются в любви. С сих пор они почитают себя вашими старыми знакомцами, во все вмешиваются, делают распоряжения, повелевают, суетятся, хотят все сделать наперед, все угадать с одного лишь взгляда и все делают наизворот. Они ко всему готовы; вы можете употребить их в добро или во зло; они все с охотою переносят и никогда не утомляются. Но берегитесь! Их услужливость лишает вас свободы.
Тщетно вы хотите от них отделаться. Они каждую минуту вас вновь обязывают. У них все рассчитано. Они все помнят, и рано или поздно вы должны будете за все заплатить.
ГЛАВА VI.
Продолжение прежнего.
С каждым из начертанных характеров надобно поступать особенным образом.
Нахал бывает или действительный, или хочет токмо казаться таковым. В обоих случаях он тиран общества. Желая удалить его от себя, надобно стараться вести себя твердо и благородно; отвечать с холодною и умеренною учтивостью и. по-видимому, прощать по мелочам. Не должно горячиться, если он далеко заходит; но объясниться твердо и сухо. Так как нахалы в обращении с женщинами большей частью бывают великие трусы, то погрозить им каким-либо приятелем из мужчин; часто сие всего вернее помогает.
Действительный распутник, стремящийся единственно к наслаждению, весьма опасный человек. Ему стоит только преодолеть законы приличия (conventions), против которых восстает сама природа. Он нападает на чувственность, которая сама ему предается; и сия добровольная ее сдача составляет всю его победу. О, как тяжко защищаться против такого неприятеля! Кто может противостоять там, где вместе на нас устремляются природа и искусство, потребность и случай! Кто сможет тут устоять!
Правда, законы природы и приличия часто противоречат друг другу. Но для вольности диких народов надлежало бы нам отказаться от выгод общества. Пусть те следуют внушению своей чувственной склонности; мы принуждены ее ограничивать. Выгода целого подвергла удовлетворение сему естественному побуждению известным законам; честь, счастье незамужних женщин сопряжено с оными пожертвованиями. И потому те законы должны быть священны.
Таким образом, женщинам принадлежит новая обязанность, которую обыкновенно называют добродетелью. Она сугубо тяжка и сугубо похвальна, ибо с природою сражается. Соблюдение сей добродетели должно само собой вознаграждаться; но пренебрежение оной наказывается тысячекратным бедствием. Пока женщины будут лишены сего чувства гбязанности, дотоль беспрерывно станут подвергаться соблазнам темперамента и обстоятельств. Но если они сим щитом вооружатся, то надежнее могут положиться на самих себя.
Однако слабость есть всеобщий удел человеческой природы, и одна минута может разрушить дело многих веков. Для того женщины никогда не должны доверять самим себе. Желательно, чтоб они старались подавить малейшую раздражимость чувственности. В строении нашего тела одно чувство связано с другим; одна жила приводит в движение другую; они соединены между собой некоторым тайным действием. Как многие упали прежде, нежели о том подумали! Как многие уступили, совсем того не желая!
Первый шаг всегда почти в вашей воле, совсем напротив прочие. Если вы однажды уступили права на вашу особу, то перестали владеть сами собой. Вы будете непроизвольно, часто увлечены неведомо, и не прежде увидите себя в бездне, как тогда, когда уже не осталось никакого спасения.
Молодые женщины никогда не могут быть довольно осторожны. Отказывайте в первых, отказывайте во всех ласках, какие вы не можете позволить явно! Не доходите ни до какого тайного сношения или обхождения! Коль скоро вы ищите тайны, ваша добродетель сделается сомнительной. Не верьте ни одному мужчине, расточающему вам свои ласки, какими бы невинными они вам не казались. Каждая поблажка ведет за собой другую, каждая уменьшает почтение того мужчины, и все оканчивается вашей погибелью.
Величайшая вероятность будущего замужества не делает никакого исключения; обольщение оказывается во всех видах. Как часто надежда уничтожается теми же самыми средствами, которые им должны благоприятствовать. Незаконное наслаждение делает законное ненужным, и страсть исчезает по получении сего наслаждения. О, сколько бедных творений нежнейшею преданностью старались привязать мужчин, которых потому-то навсегда и потеряли!
Итак, берегитесь, девицы! Ваша добродетель однажды только может быть потеряна! Знайте, что истинная привязанность уважает любезную, и настоящая любовь бывает скромна. Порочная страсть бесчестит благородство мужчин, и великое сердце никогда не должно стыдиться своих помыслов.
Обратимся теперь к притворным распутникам. Правда, этим нужна только видимость наслаждения; но их обхождение чрезвычайно опасно для девиц. Их разговоры оскорбляют нравственность; их ветреность оправдывает пороки; их бесстыдство клевещет на добродетель. Но глубочайшее презрение есть вернейший способ их вдруг обезоружить. Презрения не могут перенести и самые изверги.
Благонравная женщина или не поймет соблазнительные слова таковых наглецов, или не захочет слышать. В первом случае беседа выходит нелепая, в последнем отвратительная.
Так дай ему почувствовать и то, и другое; обходись с ним с явно выраженным презрением, и наглец отстанет. Сего довольно: он не отважится на большее.
В иных случаях какой-нибудь ваш родственник может разом унять бесстыжего повесу.
С распутниками, известными под именем Сентиментальных, благоразумная женщина должна поступать всегда с одинаковым благородством и учтивою холодностью. Таким образом она всегда скорее удалит от себя этот скучный сброд. Иногда не худо бы серьезно, а иногда насмешливо объясниться. Но продолжительная пересмешка может все дело испортить; ибо есть люди, которые все принимают за чистую монету.
Что касается до изнывающих любовников, то вздохи их сначала хотя и могут польстить женскому честолюбию, но ползанье и кудрявые фразы никогда не овладеют сердцами. Женщины сами обыкновенно чувствуют все, что есть в этой роли недостойного, унизительного; они неохотно предаются такому мужчине, в котором пол его не узнается. Какую цену может иметь обладание слабым плаксуном, возбуждающим одно сострадание?
Резвые женщины часто над ними шутят; однако это непростительно. Пусть каждая скромно и учтиво скажет, что она такого волокитства не позволяет и просит оставить ее в покое.
Мужчина, чувствующий свое достоинство, никогда не унизится до пресмыкания; он постарается заслужить, а не выплакать любовь и расположение женщины; захочет нравиться своим характером, а не своими приемами.
Из наступательного класса [мужчин ] - услужливые, всегда как бы домашние творения, - не так-то безобидны, как многие женщины думают. Как только сии услуги переходят за границы обыкновенной учтивости, то они становятся одолжениями, и женщина, принимающая таковые услуги, обременяет себя тяжкими долгами. Сверх того, наступательный человек бывает или дурак, или плут, обоих надобно остерегаться. Кто поручится вам за то, что его дружеское обхождение не принимается в худом смысле? что какой-нибудь благородный, степенный человек, в тишине готовящий вам свою руку, также тихо не удалится, опасаясь получить отказ. Да и не часто ли самые глупые, самые незанимательные мужчины прямо сею-то короткостью получали права, на которые согласившись, женщины сами после удивлялись?
Докучливую услужливость удерживайте в пределах холодным, благоразумным поведением! Не принимайте никаких угождений, за которые нельзя тотчас воздать угождениями же! Отвергайте навязываемую вам дружбу, обращаясь тонко, даже гордо! Не говорите никогда о ваших связях, и болтуны должны будут молчать о своих.
ГЛАВА VII.
Продолжение предыдущего.
Особенного внимания достойны так называемые холостяки. Правда, некоторые недальновидные писатели изрекли на них всеобщее проклятие; но, несмотря на то, многое можно сказать в похвалу, а еще более в их оправдание.
Как? - возразят мне; защищать распутного холостяка! Ничуть: я презираю, гнушаюсь им; я ни за что не соглашусь иметь его своим приятелем. Что помешало ему исполнить предназначение природы? Обстоятельства и здоровье, достаток и случай, все ему благоприятствует, но нет: вольность распутства он почитал единственною целью своей жизни и презирал обязанности законного брака.
О таком я не говорю ни слова; он ненавистен природе и в тягость обществу. Но неужели холостые мужчины, коих жизненное устройство не всегда соответствует их возможностям, а сердце не в ладах с рассудком; которые искусственным сплетением связей принуждены были отказаться от связей естественных; неужели мужчины, чувствующие свое несчастье, будучи однако же не в состоянии переменить оное, не заслуживают никакого снисхождения? "Я с неизъяснимым трудом преодолел препятствия бедности, небольшое местечко достаточно меня прокормит; сердце мое отверсто для всех наслаждений семейной жизни; я бы охотно женился".
"Искать ли богатую жену? - она с насмешкою мне откажет. Избрать ли мне бедную? - я сам едва достаю хлеб для себя. Нет, лучше нищенствовать одному. Видеть дражайшую сердцу своему особу в нужде для меня было бы слишком больно. Я не хочу поработить ее жестокой моей судьбине; ее слезы, стенания, плач голодных моих малюток да не терзают меня отчаянием”.
"Нет! я лучше останусь холостым; кончина будет сноснее. Я не оставлю безутешной вдовы, незрелых сирот; при смерти не будет раздирать моего сердца ужасная мысль, что сии любезные творения преданы всем поруганиям нищеты, всем ужасам бедствия".
"Я родился от хилых родителей; семя болезни таится в моей утробе; я - жалкое, природою обиженное творение. Неужели я должен сделать несчастною добрую девицу? Неужели ли я должен жалкую сию жизнь передать моим детям? Нет! я отказываюсь от связи, которой бы нанес только бесчестье. Природа требует существ совершенных; она сама исключает меня из сего круга. Я хочу удел свой сносить терпеливо, пока разрешит меня от него смерть".
"Я испорчен воспитанием или несчастными случаями. Мой суровый, угрюмый нрав не ладит ни с кем, кроме меня. Общество для меня ненавистно; мне довольно одного меня. Я сущий нелюдим. Я знаю себя; для меня нет уже никакого счастья. Мой брак был бы злодеянием; горе женщине, которая бы стала жить со мною; я хочу, я должен остаться холостым".
"Я художник или ученый; мои занятия служат мне единственным наслаждением; моя к тому привязанность составляет единственную страсть мою. Я не сотворен для супружества; мое богатое воображение, моя исполинская деятельность не могут ограничиваться тесным семейным кругом. Я на все смотрю в увеличительном виде; дух мой не терпит никакой зависимости; я не хочу и не могу жениться".
"Я имел любезную; она составляла надежду моей жизни; ее добродетели для меня незабвенны. Она была моя невеста и некогда долженствовала быть во всем отрадою. Судьба меня ее лишила. Дражайшая, любезнейшая тень! ты видела мои слезы, ты слышала мои клятвы; я вечно твой! Сердце, тебя обожающее, тобою только могло быть удовлетворено”.
Каждому надобно отдавать должную справедливость. Жениться не составляет никакого достоинства; достоинство состоит в том, - а долг требует этого, - чтобы быть хорошим супругом. Не все могут переносить бедность; и одни поэтические чувствования никак не подходящи к супружеской жизни. Не все физически и нравственно годятся для супружества. Что может быть презрительнее, как жениться из одной лишь чувственности, презирая всякую другую цель; и что достопочтеннее, как ни остаться холостым, несмотря на те выгоды, которые, может быть, и сулит нам предполагаемая женитьба; осознавая один предлежащий долг. Женитесь, легкомысленные, побуждаемые одной лишь чувственностью; но не презирайте почтенного мужа, который, зная свои силы, хочет принять на себя все или ничего.
Отнюдь, старый, безбрачный друг; пусть будешь ты несчастен, но тем более достоин почтения. Ты одолел собственное твое сердце, отказавшись от наслаждений супружества, не желая других сделать несчастными. Ты пожертвовал благороднейшими чувствованиями мужчины. Для службы Музам или Государству ты не оставил свету никакого потомства, но твое существование не было бесполезным. Имя твое не будет жить в деяниях, но твои дарования и добродетели делают оное бессмертным.
Возможно ли сравнить таковых мужчин с распутными холостяками? Конечно нет. Они столько же различны по своим правилам, как и по нраву. Развратный холостяк нахален, вертопрашен и часто бесстыден; ему все еще хочется представляться юношей, везде срывать розы, забывая свои лета; он советуется с одною лишь своею прихотью.
Холостяки, при всей чувствительности, при всей физической раздражимости отказавшиеся от супружества из бедности, чрезвычайно нежны, учтивы, предупредительны в своих поступках, которые будучи некоторым образом романтическими, обнаруживают состояние их сердца. Видно и по глазам, что они страдают, чувствуют неестественное свое положение, жалея о потерянном для них счастье. Они чрезвычайно разборчивы в одежде, любят учтивости и церемонии и сдерживают в обхождении порывы молодых своих лет.
Холостяки, оставшиеся таковыми из ненависти к людям, поступают совсем напротив. Они обыкновенно бывают скрытны, нередко нахальны и всегда несносны.
Холостяки, занимающиеся только своим искусством, своею наукою, посвятившие себя своему предназначению, обходятся с женщинами учтиво, но холодно, и кажутся совсем забывшими женский пол. Однако же они отдают им справедливость, коль скоро сие не противно их планам.
Холостяки, оставшиеся навсегда таковыми по несчастной любви, делаются большей частью хилыми, меланхолическими, питающимися единственно своею грустью. К представительницам женского пола они равнодушны и только тогда обращают внимание на какую-либо женщину, когда находят сходство с потерянной своей возлюбленной.
Какое разнообразие характеров! И как можно поступать с ними методически? Вы должны во всем соображаться с их поступками.
Распутному холостяку дайте почувствовать недостойный, смешной его характер. Отвечайте с презрением на его двусмысленности, на его нахальства. Осмеивайте его без милосердия, когда он с сухою своею рожею и веретенными ногами хочет еще представлять Адониса. Не скрывайте нимало, сколь для вас его фигура и поступки отвратительны. Тот мужчина не заслуживает никакой пощады, который сам себя делает презренным; и старый бесстыдный греховодник есть поношение своего пола.
Но благородный, скромный холостяк, коего судьба, коего манеры вам не известны, - да не будет предметом вашего посмеяния! Избегайте человеконенавистника, уважайте заслуженного и сострадайте несчастному. Пусть его одежда, его приемы несколько старомодны; если он только скромен в своих поступках, что вам до того дела? Кто может располагать своим жребием? И вы можете состариться в девицах. Этот мужчина в более счастливом находясь положении, ве-
роятно, был бы наилучший супруг; но он отказался от наслаждений семейной жизни, дабы исполнить свои предначертания для человечества.
Итак, благородному, скромному холостяку оказывайте почтение, снисходительность и благорасположение. Его обхождение нередко может быть для вас полезным и отнюдь не делается тягостным. Знайте, что добрая женщина не отважится ни на какие оскорбления, и что она становится тем любезнее, чем великодушнее поступает.
ГЛАВА VIII.
Обращение молодых женщин
с женатыми мужчинами.
Женатый мужчина бывает для незамужних женщин большей частью совсем незанимателен. Они или оставили свои виды, как уже ничтожные, или обманулись. В первом случае мужчина не имеет для них никакой цены; в последнем они остались им чрезвычайно обиженными.
Мужчина самою своею женитьбою обыкновенно отказывается от всего [женского ] пола. Предпочитая супругу свою всем другим женщинам, он сковал свои желания, свою чувственность. Честолюбие женатого довольствуется одною похвалою супруги, воображение - одними ее прелестями, и все его чувствования заключаются в кругу ее особы и их детей.
То очарование, которое украшало обращение обоих полов, отныне навсегда исчезло. К чему им теперь искать взаимной связи? Равенство сторон уничтожено! их потребности различны, их чувствования противоположны. Они обходятся с холодною учтивостью.
Правда, и здесь бывают исключения. Кокетство женщин может забыть все приличия, распутство мужчин все обязанности, а порочная любовь все узы супружества.
Кокетка-девица старается привязать к себе женатого мужчину или из тщеславия, или из злости. В обоих случаях она разрушает семейное счастье; но в последнем делается сугубо виновною. Тщеславная кокетка действует, следуя ложным правилам; злая увлекаема постыднейшею страстью. Первая забывает причиняемое зло; последняя ставит оное своею целью. Она поклялась нарушать счастье брачных союзов потому только, что сама им не наслаждается.
Развратного мужчину редко можно связать браком. Дайте ему прекраснейшую, любезнейшую супругу, она потеряет всю цену потому только, что его жена. Красота только может нравиться по новости, а добродетелей развратный не уважает.
Сердце девицы не ведает никаких пристойностей; наклонности ее независимы; и женатый мужчина может вдохнуть ей к себе любовь. Ей, правда, известно, что он уже в себе не волен, что он не может, не должен отвечать на ее страсть; но при всем том к нему привязана. Она воображает его первым из мужчин, единственным, и будто бы его одного только может любить.
Брак не всегда бывает по любви; и выгоды сана и богатства редко совместимы с семейным счастьем. Мужчина, случайно токмо обвесившийся на чудовище; мужчина, постыднейшим образом обманутый, достоин ли осуждения, когда любит благороднейшую женщину? Сочувствие сближает сердца, сотворенные друг для друга; и оскорбленная природа берет свои права назад.
Все сии связи Tpei6yiOT подробного испытания и каждую можно подчинить своим правилам.
Кокеток из тщеславия или злости, случайно или умышленно нарушающих спокойствие добродетельного мужа, счастье его супружества и благороднейшую жену предающих ужаснейшим мучениям, - таковых легкомысленных или злобных тварей надлежало бы подчинить законам.
Много ли найдется мужчин, достаточно твердых и благоразумных, чтобы противостоять их нападениям! Как редки души достаточно мужественные, чтобы противоборствовать обольщению! Как легко посетить сердца, невластные над собою!
Вы любите кокетничать? хорошо! Если вы в том находите пользу, обратите ваше оружие против молодых мужчин; тогда я постараюсь вас оправдать. Но да будет неприкосновенен чужой супруг! Да не отяготится ваше тщеславие злодеянием; да не прольются на вас слезы огорченной супруги, оскорбленной матери; уважайте семейное счастье; и вы можете со временем стать супругою. Что ужаснее для сердца супруги, как не измена возлюбленного мужа? Трепещите вашей совести, берегите сознание вашей невинности, нс приуготовляйте для себя ада в воспоминаниях: Бог правосуден!
Подтверждены ли ваши прежние требования, ваши основательные надежды словом и делом, и не выдуманы ли они вашим тщеславием? Предоставьте клятвопреступного изменника собственному его суду! При вас останется внутреннее утешение невинности; каждая мысль мщения недостойна вашего пола. Боже вас избавь от злобных, подлых намерений! Страдания другой вам подобной могут ли уменьшить ваши собственные? Не унижайте вашего сердца до зависти и зложелательства; не мстите невинной и к несчастью вашему не прибавляйте злодеяния!
За вами волочится распутный муж, прогоните наглеца от себя с презрением! он делается сугубым злодеем, оскорбляя добродетель вашу и своей супруги. Войдите на минуту в ее положение; почувствуйте неизъяснимый ужас ее страданий! Трепещите участвовать в злодеянии бездельника; да не постраждет с ним честь ваша! Дайте ему почувствовать всю гнусность его поступка, скажите ему то вслух и без запинания; вооружитесь всею силою добродетели; отмстите ему за слезы супруги. Знакома ли она вам или нет, - ваш долг одинаков. Но никогда не унижайтесь до того, чтобы быть доносчицей.
Вы любите без надежды быть любимою, без возможности соединения? Не давайтесь в обман вашему сердцу! Кто ведает, что составит ваше счастье? Может статься, что вы любите будущего своего тирана.
Вы сокрушаетесь до смерти, а он улыбается. Соберитесь с духом и покиньте его! Обратитесь опять к свету и не обольщайтесь романтическими надеждами. Посмотрите вокруг себя: есть еще много мужчин, которые ему не уступают, а многие превосходят. Ободритесь, и вы будете счастливы!
Вы находите любовь женатого мужчины лестною. Его обстоятельства внушают вам сострадание, заслуги - уважение, доверие - признательность; сего мало: быть может, что вы его уже давно полюбили. О, милые мои, будьте осторожны! вы подвергаете опасности ваше счастье. Если вы хотите всем этим пожертвовать; если вы хотите умножить страдания вашего друга, сделать может быть злодеем, то отвечайте на его страсть! Но если вы хотите внять голосу долга, если вы еще не сделались равнодушными к суждению света и к воплю совести, то мужественно отторгнитесь от него и возобладайте над собственным вашим сердцем.
Кто поставил вас судьями между ним и супругою? Знаете ли вы, которая сторона виновна? Не ваше дело вступаться! Избегайте его доверительности; советуйте помириться или молчите! Надзирайте за собою! Не давайтесь в обман вашему тщеславию! не надейтесь посредством развода сделаться его женою! Ах! если б вы знали, как дорого такие брачные союзы покупаются; как скоро любовник превращается в тирана, и новобрачная завидует счастью разведенной. Но положим, что жена виновата, и что гнусность ее всем известна. Вы, как родственница или как подруга каждый день бываете очевидною тому свидетельницей, и муж застуживает вашу любовь во многих отношениях. Вы сами отдаете ему справедливость; вы за долг почитаете вознаградить его, и ваше сердце отвечает чувствительному его сердцу. Хорошо! милые мои! поступайте честно друг с другом! не скрывайте от него ваших чувств! Скажите откровенно, что он заслужил ваше уважение, сострадание, любовь; но вместе с тем укажите ему опасности тайной, незаконной связи. Разве вам хочется краснеть пред своею совестью? Разве вам хочется беспрестанно опасаться, как бы не погибло ваше доброе имя, ваше спокойствие? Разве вы хотите сами постыднейшей женщине дать в руки оружие и навсегда потерять правое дело?
Нет, милая моя, будь непреклонна! Ободряй, утешай, помогай своему другу, но смотри пристально за собою. Испытывай сама себя или избегай опасности, пока еще возможно.
Я оканчиваю главу сию некоторыми всеобщими правилами касательно обращения с женатыми мужчинами.
Обыкновенная вольность их поступков и разговоров не должна заставить вас подражать их обращению. Мужчин стараются извинить, но вам никогда того же не простят. Ваше девическое благонравие, ваша скромность, ваша разборчивость всегда должны быть одинаковы. За вами может быть присматривают, и ваши поступки решат ваше счастье.
С женатыми мужчинами обходитесь вежливо и почтительно; будьте в своих приемах тонки и вместе благородны; но остерегайтесь как можно возбудить ревнивость в их женах. Избегайте даже виду, будто бы вы стоите на дружеской ноге. Не придавайте поступкам вашим никакого жара, никакого излишнего угождения; не обнаруживайте особенного участия, особенной заинтересованности входить в подробности; избегайте свиданий наедине. Наилучшие жены имеют иногда свои слабости; они все толкуют во вред себе; всегда почитают себя брошенными и каждую женщину своею соперницей. Пламенная любовь бывает ревнива: щадите их! часто мужья сами в том виновны; они ведут себя не всегда осторожно. Жены обижаются такими безделицами, о которых мужья и не думают. Наконец, ревность жены может иметь за основание действительную измену. Как бы то ни было, избегайте по крайней мере всякого естественного к тому повода. Вы этим обязаны для самих себя, для вашего пола. Быть может, что вы сами некогда будете находиться в подобных обстоятельствах. Исполняйте долг ваш, и если при всем том какое-нибудь глупое создание вздумает мучиться ревностью, то вы по крайней мере не будете в том виновны.
ГЛАВА IX.
О дружбе с мужчинами.
Для смягчения Эгоизма сердца человеческого природа вложила два кротких чувства: любовь и дружбу. Первым хотела она связать существа двух полов, последним - существа одного пола. Любовь требует различных полов; дружба - подобных сердец.
Посмотрите на мужчину и женщину: особенности полов сказываются на отношениях одного пола к другому; все их чувства привязаны к сему природному побуждению. Но посмотрите и на лучших женщин; естественное в них составляет то общее, что они имеют; все их чувствования привязаны к особенностям женской природы.
"Я чувствую дружбу, а не любовь к Эрасту", - говорит Эмилия. Эмилия обманывается или лжет. Она любит Эраста или к нему равнодушна. Если молодые женщины говорят о мужчинах, то среднему чувству нет места; обманываются ли они или играют словами: довольно, что их любовь есть дружба, а дружба - любовь. Юлия собирает вокруг себя толпу молодых мужчин. "Они все ни что иное, как мои друзья". Простите простодушной мечтательнице, если она сама себя не знает и потребность своего сердца скрывает под видом дружбы. Она уже сделала выбор, сама того не зная и, может быть не желая того, любит.
Будьте осмотрительны! Коль скоро вы смотрите на мужчин, как на своих друзей, то сердце ваше уже отверзлось для любви. Природа не знает никаких имен; ваши чувства остаются все теми же. Не старайтесь обмануть самих себя искусственными различиями и не скрывайтесь от самих себя! Наклонность женщины всегда заимствует свой убор от нравственного чувства. Вы начинаете дружбою и оканчиваете чувствительностью.
Таковая Платоническая дружба сугубо опасна; равно как и любовь, которую бы вам желательно было отличить, не позволена и незаконна. Общественные связи полагают пределы естественным, и наклонности сердца очень часто подчинены приличиям. В летах страстей слышен глас одной природы; но рассудок должен руководить оной.
"Я не смею любить его, но могу быть приятельницею". Бедные ослепленные создания, сколько горести, сколько слез вы сами себе готовите! Сие наружное спокойствие, сия тихая готовность к пожертвованию суть предвестники страшных бурь. Ах! прежде, нежели вы о том вздумаете, любовь ваша снова пробудится, и самое прекрасное чувство в жизни доведет вас до отчаяния.
"Презирать сан и богатство, - говорите вы, - так благородно; разделять их с другом так приятно”. Ваше великодушие и тщеславие также говорят за вас. Романтические чувствования соединяются с Софистическими доводами. Вам кажется, что вы приносите жертву добродетели, и при всем том следуете одной вашей наклонности.
Несчастные! что вы предпринимаете? Можете ли вы когда-либо сделаться его супругою? Имеете ли вы довольно твердости от всего того отказаться? Уже ли вы хотите обратить на себя ненависть, проклятие, гонение вашей фамилии? Уже ли вы думаете вечно прожить в сем оглушении чувства, в сем упоении; и разве вы никогда не пробудитесь на глас ужаснейшего раскаяния?
Нет, вы не можете, вы не должны отваживаться на такие пожертвования! Так предайте вашего друга мучениям жесточайшего заблуждения! Смейтесь над вашею слабостью; пускай он оставлен и презрен, в пыли изомлеет; и забудьте в объятиях другого самое имя того несчастного.
Но что я говорю? Ваше сердце к тому не способно; первые чувствования для вас навсегда священны; друг ваш пребудет незабвенным. Ах! какую мучительную жизнь вы себе приуготовили! Сии оковы и ваша страсть; сии обязанности, ваши борения беспрестанно друг другу перечат. Скройте ваши слезы; заключите в себе вашу кручину и не допускайте другого поверенного, кроме себя.
Единственное средство избежать сего ужасного жребия есть бдительный надзор за собою; надзор за первыми поступками. Любовь не есть добродетель, любовь есть слабость, которой в случае нужды должно и можно противостоять.
Нет ни одной столь сильной страсти, которую нельзя было бы подавить в зародыше; и та любовь противозаконна, которую не одобряет рассудок.
Прочь с вашими романами и романтическими философами, умствующими по одним чувствованиям; их нравственность здесь не у места! Старайтесь соединить любовь с пристойностью; ибо в разделении они погубят вас обоих.
ГЛАВА X.
Как обходиться с поклонниками, возлюбленными и соперниками.
Благородная девица не дарит ни более, ни менее одного сердца. Ее нежность неразделима. Пускай тысячи ее руки желают; она может избрать только одного. Пускай тысячи ее любят; она имеет одного только возлюбленного; к воздыхателям она равнодушна; возлюбленный все для нее составляет.
С поклонниками она должна обходиться смотря по их свойствам. Если они распутники или мечтатели, то пусть смело соблюдает вышеупомянутые правила; но достойные мужчины требуют другого отношения.
Любовь есть дочь свободы и хочет быть в своем выборе независима. Женский вкус непроницаем. Кто может читать в сердцах женщин? Воображение имеет собственное свое зерцало, и каждая женщина свой собственный идеал.
Самый прекрасный, самый любезный, самый чувствительный мужчина не всегда получает ответ на свою любовь. Быть может, что тысяча женщин желают руки его, и одна остается хладнокровною. Быть может, он имеет все достоинства, все дарования, в состоянии удовлетворить всем желаниям, всем страстям; но лишен одного качества, вмещающего все совершенства: он ей не нравится.
Великодушная, милая девица! благородное твое сердце ^раждет более, нежели сердце поклонника. Ты досадуешь на самою себя, но напрасно. Что же тебе делать? обманы- в3ть его? обнадеживать его по крайней мере? Нет! одним разом сорви с него завесу неизвестности; объяснись с ним откровенно и чистосердечно, но прими всю вину на себя! Цускай его самолюбие обретет утешение в твоем объясне- нйи! Окажи ему уважение и сострадание, участие и признательность! Не лишай его твоего присутствия, не предписывай ему закон, как вести себя впредь; он сам знает. что ему надобно будет делать. Возложи на себя вечное молчание, и пусть одно великодушие вещает твоими устами.