Обезьяны

ОБЕЗЬЯНА ШАРМАНЩИКА

Стояла невыносимо душная августовская ночь, когда небо не только не давало той прохлады, которую как бы обещала его темная синева, но само дышало на землю раскаленным воздухом. По временам на нем яркими сполохами вспыхивала молния. А на улицах нью-йоркского Ист-Энда в ответ вспыхивали другие молнии — искры от пробегающих поездов и трамваев.

Дом, где жил Иосиф Мэрсум, портной, работавший на один из магазинов готового платья, стоял у самого Нового моста. Гигантский виадук, перекинутый в этом месте и врезавшийся в каменные громады домов, только на метр-полтора не коснулся пятиэтажного дома, где жил портной с женой и ребенком. Но карниз дома навис над самым виадуком.

Вся крыша дома в эту душную ночь была покрыта матрацами, а на матрацах лежали люди. На балконе третьего этажа спал человек, в позе, выражавшей крайнее изнеможение. Это был здоровый мужчина с темными кудрявыми волосами и черными усами. В одном его ухе блестела золотая серьга в виде колечка. Рядом с ним лежало свернувшись какое-то темное существо, напоминавшее собаку.

Но когда этот клубок развернулся, потягиваясь, то оказался большой обезьяной. На шее ее блестел ошейник с длинной цепью. То была Минта, верная помощница и друг итальянца Сандро Прелли, по профессии шарманщика, того самого, который теперь лежал вытянувшись рядом с ней.

Сверху, как раз над балконом, раздался крик ребенка. Пронзительный, тонкий голосок жалобно разносился в горячем воздухе.

Минта подняла голову, ее зоркие глаза сверкнули, она вытянулась во весь рост, подняв хвост. Для своей породы обезьяна была необыкновенно велика и сильна. Доносившийся сверху крик был знаком Мните. Она хорошо знала его, и сердце ее отозвалось на призыв. В одну минуту она взобралась по трубе на следующий этаж, волоча за собой звеневшую цепь, и исчезла за карнизом крыши.

Крыша представляла собой одну обширную спальню — везде виднелись человеческие фигуры, прикрытые белыми простынями. Минта ловко пробралась в угол, где спала женщина с ребенком — жена портного Мэрсума. Она улыбнулась при приближении обезьяны. Минта и ребенок давно были друзьями. Обезьяна присела на корточки, протянула свою темную лапу и дотронулась до ребенка. Малютка сейчас же перестал плакать и начал улыбаться, смотря на свою мохнатую приятельницу. Минта, покачиваясь из стороны в сторону, стала поглаживать гладкое тельце ребенка. Мать, изнуренная и бледная, задремала, откинувшись на подушку, успокоенная тем, что ребенок развеселился.

Вдруг обезьяна чихнула, а ребенок слегка закашлялся. Мэрсум очнулась от дремоты. Приподнялись и другие спавшие. Все задыхались. Что такое? Неужели стало еще жарче? Отчего это в душном воздухе вдруг запахло гарью?

Снизу донеслись шум и крики. Несколько обезумевших мужчин и женщин выбежали через двери на крышу. Между ними был и худой, истощенный Иосиф Мэрсум, полураздетый, без шляпы, в туфлях на босу ногу.

— Пожар! Пожар!

Из-под крыши дома вырвался пламенный язык и осветил соседнюю стену. Люди в ужасе, обезумев, метались по крыше, отыскивая дверь, чтобы броситься на лестницу.

— Сара, пойдем! — кричал Мэрсум жене. — Помоги вынести мать. Ребенок полежит здесь. Я сейчас приду за ним.

Но мать схватила ребенка.

— Нет, нет, я его возьму с собой!

— Говорю тебе, здесь не так опасно. Я приду за ним.

— Нет, нет, я его возьму! — повторила мать.

Отец вырвал ребенка из рук жены и положил его обратно на матрац.

Минта уселась рядом, обхватив мальчика рукой чисто материнским жестом, словно собираясь защищать его.

Муж и жена спустились вниз, чтобы вынести параличную мать Мэрсума из их квартиры в третьем этаже. Все площадки и лестницы были битком набиты жильцами, нагруженными вещами, и прошло немало времени, прежде чем Мэрсумам удалось вынести больную старуху на улицу.

Тогда портной бросился обратно. Но на лестнице ему в лицо пахнуло едким дымом, и, задыхаясь, спотыкаясь, ничего не видя, он повернул назад.

— Мальчик мой! Где мой мальчик?! — кричала мать и бросилась было в дом.

Но пожарные в касках заступили ей дорогу. Дом представлял собой как бы клетку, где с ревом бушевал огонь, вырываясь через все окна. Жар был невыносим. Струи воды из пожарных рукавов шипели, как кипящее масло. Толпа отскакивала с обожженными лицами и опаленными волосами. Зарево ярко освещало высокие гранитные устои и стальные части огромного моста. Где-то с глухим шумом рухнул пол, и миллионы искр полетели в небо, которое, казалось, колебалось вместе с нагретым воздухом. Наконец провалилась крыша, и скоро все пятиэтажное здание стояло темной, дымящейся под звездным небом развалиной.

Жена Мэрсума лежала у основания одного из гранитных устоев виадука, опираясь головой о колени соседки. Она продолжала однообразным глухим голосом звать сына. Рядом с ней сидела мать Мэрсума, грузная женщина, бессмысленно качавшая огромной головой с маленькой косичкой. Мэрсум с осунувшимся бледным лицом стоял рядом с ними на коленях…

Сандро Прелли удалось спасти свою шарманку, но он ходил с грустным видом, отыскивая обезьяну. Минта и ребенок исчезли. Один молодой репортер уже успел написать трогательный рассказ, как ребенок и обезьяна погибли в пламени пожара.

Ночь проходила. Поезда и вагоны появлялись на мосту реже. В ранние утренние часы как будто свежий ветерок всколыхнул раскаленный воздух, и на рассвете в душных улицах можно было вздохнуть. В сероватых предрассветных сумерках началось утреннее движение, как вдруг над мостом раздался громкий, пронзительный крик.

Погорельцы, искавшие убежища под мостом, видели, что народ бежит, подняв головы, в том направлении, откуда раздался этот крик.

Иосиф Мэрсум пошел за остальными механически — он был близок к сумасшествию. Сара продолжала лежать рядом с тупо улыбавшейся матерью и смотрела перед собой, ничего не сознавая. Она машинально следила за мужем, как он подошел к мосту, как вслед за другими поднял лицо, на которое упал холодный утренний отсвет… И внезапно лицо его преобразилось — на нем отразились удивление, радость, страх.

Мэрсум бросился к женщинам с криком:

— Сара! Мать! Наш мальчик жив!

Молодая женщина сразу опомнилась. Она вскочила, как будто ее подбросила пружина.

— Где?! Где?! — кричала она.

Мэрсум схватил жену за руку и повел… только не туда, где стоял за минуту перед тем, но к ступеням, ведшим на мост. Здесь, выйдя на площадку. Мэрсум показал высоко в воздух.

— Смотри. Видишь, наверху фермы?

Высоко на парапете одного из громадных устоев, поддерживающих стальные канаты, на которых висит огромный мост, виднелась темная фигурка, державшая в объятиях белую фигурку, еще меньшую ростом.

То были обезьяна Сандро Прелли и унесенный ею ребенок.

Минта сидела не шевелясь у самого края карниза, зацепившись за него пальцем задней ноги, и, как мать, прижимала ребенка к груди.

Беленькое полуголое тельце ребенка не шевелилось.

Саре показалось, что ледяные пальцы сдавили ее сердце. Ребенка уже нет в живых. Крик замер у нее в горле и перешел в глухое рыдание.

На мосту и на набережной стали собираться люди. Изо всех окон высовывались головы. Неясный ропот ужаса пронесся по толпе. Темные стены устоев моста поднимались совершенно отвесно над толсто скрученным стальным канатом. Минта с крыши горевшего дома соскользнула на этот канат и по нему поднялась на вершину каменного устоя, где сидела теперь, прижимая к себе крошечное существо.

В толпе строили десятки планов спасения ребенка. Один молодой солдат предложил взобраться до парапета и принести ребенка. Он начал взбираться по толстому канату, держась за него руками и ногами.

Поднимаясь все выше и выше, снизу он казался пауком, ползущим по изогнутой ветви. Подъем с каждой минутой становился круче. Когда солдат добрался почти доверху, снизу до него донесся крик ужаса. Минта следила за человеком-обезьяной, подбиравшимся к ней. Она привстала и заглянула в пропасть, скаля зубы. Быть может, ей вспомнилось былое время, когда, притаившись на смоковнице, она зорко следила за охотником, пытавшимся поймать ее и ее волосатого детеныша.

Когда обезьяна смотрела вниз на эти бледные застывшие лица с широко раскрытыми глазами и ртами, из которых неслась целая буря криков, вся фигура обезьяны выражала крайнее негодование и намерение обороняться.

С высоты каменной громады над гулом толпы тогда вдруг еще пронесся крик — резкий, жалобный плач ребенка. Он был жив. Толпа ответила громкими восклицаниями. Минта, протянув свою темную лапку, погладила мальчика. Плач тотчас замолк.

— Сойдите! Сойдите! — раздались голоса из толпы, обращенные к солдату.

Сделалось очевидно, что спасти ребенка таким образом невозможно. Ревнивое испуганное животное стало бы бороться за свое сокровище или стало бы, по обезьяньей привычке, подбрасывать высоко в воздух то, что держало в объятиях.

— Она, должно быть, голодна, и пить ей тоже, вероятно, хочется, — заметил кто-то. — Попытаться соблазнить ее едой?

В одну минуту на крыше высочайшего дома, ближе всего подходившего к ферме, собралась целая выставка апельсинов, орехов, пирогов, молока в чашках. Несколько мужчин и мальчиков звали и старались соблазнить лакомствами Минту, но она сидела неподвижно, с серьезным лицом, только глаза ее с испугом были устремлены на далеко катившиеся внизу волны Ист-Ривера. Обезьяне, казалось, не было дела до всего, что происходило внизу.

Весь Ист-Энд проснулся. Толпа на набережной и на обоих тротуарах вдоль моста становилась все темнее и все гуще. Трамваи не переставая катились по мосту, и из всех окон высовывались люди. Волнение достигало крайних пределов. Впереди всей темной людской массы виднелись обращенные кверху мертвенно бледные лица Мэрсума и его жены.

Вдруг на соседней крыше появился человек с ружьем в руке и стал наблюдать за обезьяной. Если она хотя на минуту положит ребенка, он намеревался послать ей пулю в сердце.

Толпа в ожидании развязки молчала. Но Минта, прижав к себе ребенка, продолжала сидеть так же неподвижно и безучастно, как прежде. Она не обращала никакого внимания на человека с ружьем.

Но вот над ее головой поплыла в воздухе и засверкала влево от нее своей белоснежной грудью и серыми крыльями чайка.

Минта начала издавать какие-то звуки, но птица не обращала на них внимания. Это, очевидно, рассердило обезьяну. Она осторожно положила ребенка на бочок рядом с собой и сразу прыгнула вдогонку дерзновенной птице. Чайка взмыла одним взмахом крыльев. Минта на минуту поднялась на задние лапы, и цепь у ее шеи засверкала на солнце.

Раздался резкий, короткий треск. Из поднятого ружья в руках у человека на крыше змеился дымок. Пучок шерсти с плеча Минты полетел по воздуху. Затем послышался раздирающий душу крик. Минта бросилась к ребенку, судорожно прижала к груди и начала няньчить и качать несчастный комочек на головокружительной высоте.

Глаза ее горели, когда она устремила их на человека с ружьем. Однажды, в ранней юности ей пришлось видеть эту сверкающую трубу, когда люди шли по лесу, посылая вперед пламя и гром, и много обезьян тогда упали и уже больше не встали. Минта еще крепче прижала к себе свое сокровище.

По фигурному карнизу фермы медленно поползла темная струйка.

Внезапно толпа загудела и заволновалась: какой-то кудрявый человек с золотым кольцом в ухе употреблял отчаянные усилия, чтобы пробиться вперед.

Он громко кричал что-то по-итальянски и жестикулировал. Скоро все узнали, что это — Прелли, владелец обезьяны, только что вернувшийся от соотечественника, у которого провел остаток ночи. Людские волны расступились перед ним. Прелли, дико блуждая глазами, выбежал на очищенное полицией у подножия фермы открытое местечко, где находились родители ребенка.

— Это ваша обезьяна? — закричала мать, бросаясь к неаполитанцу. — Она украла моего сына!

— Нет, Сара, — поправил ее муж, сдерживая ее. — Обезьяна спасла нашего сына. Не забудь пожара…

— Минта! Минта! — громко вопил Прелли.

Мысль, что он лишится своей милой подруги и сотрудницы, приводила его в такое же отчаяние, как исчезновение ребенка чету Мэрсум. Слезы градом катились по его лицу, поднятому кверху, туда, где виднелись качающийся хвост и черные руки Минты.

— Минта! Минта! — кричал он, маня ее вниз.

Может быть, голос его потерялся в шуме города, — только Минта не пошевельнулась.

Прелли махал руками и звал ее всевозможными ласковыми именами, придавая голосу самые нежные оттенки, но обезьяна казалась глухой ко всем обращениям.

Вдруг лицо Прелли озарилось догадкой. Крикнув что-то, чего никто не понял, он бросился обратно сквозь толпу.

Времени между тем прошло немало. Больше восьми часов ребенок лежал на руках своей мохнатой няньки. Солнце по-прежнему палило с неба, как раскаленный шар. Пять тысяч народа беспомощно стояли внизу.

Снова раздались возгласы. Показался Сандро Прелли, катя перед собой свою шарманку. Толпа расступилась перед ним, когда он шел по длинному уклону моста. Он подкатил тяжелый, громоздкий инструмент к подножию гранитной фермы и затем с драматическими жестами обратился к изумленным городским чиновникам. Ни один из них не понимал ни слова из того, что говорил Прелли. Вперед выскочил мальчишка-оборванец и взял на себя роль переводчика.

— Он просит остановить шум и вагоны, а то обезьяна не услышит музыку.

Чиновники засмеялись при таком предложении.

Но вся многотысячная толпа потребовала:

— Остановите движение! Задержите вагоны.

В первый раз представители власти, привыкшие повелевать толпой, увидели себя вынужденными покориться ей.

— Остановите движение! — вопила толпа.

Через несколько времени это удалось сделать.

Полисмены задержали в соседних улицах автомобили и всякое движение.

Толпа сама замерла. Среди общего молчания вдруг громко и ясно заиграла шарманка Прелли, по воздуху понеслись волны звуков. Они поднимались и ударялись о людские сердца и, как стая птиц, порхали около кирпичных стен домов.

Толпа узнала известную арию из оперы «Риголетто» и невольно закачалась в такт музыке.

Громкие, несколько деревянные звуки неслись победоносно кверху. Один только Прелли знал, как эта мелодия действовала на сердце Минты. Каждый раз, где бы ни была обезьяна, она, услыхав эту музыку, стремительно бросалась к хозяину и повисала у него на шее.

Минта услышала музыку и мгновенно повиновалась призыву.

С улицы поднялся радостный крик, заглушая на минуту шарманку. Минта спускалась с карниза по узкой воздушной тропинке стального каната. Она попрежнему прижимала к себе полуголого ребенка. Ее цепочка позванивала, качаясь.

Все громче и громче звучала шарманка Прелли. Минта спускалась все ниже и ниже, осторожно, осмотрительно приостанавливаясь, будто медля вернуться к этим двуногим существам, поступавшим так безумно. Увидав же хозяина, Минта покинула главный канат и прямо начала скользить вниз по одному из вертикальных канатов, на которых висела настилка моста, все время придерживая ребенка одной рукой.

— Минта! — крикнул Прелли.

— Дитя мое! Сын мой! — кричала Сара и побежала, чтобы вырвать ребенка из рук обезьяны. Здоровый крик его звучал в ее ушах лучше всякой музыки.

Минта стояла ошеломленная и, мигая, оглядывалась, пока Прелли еще раз не назвал ее по имени.

Тогда с визгом она бросилась к хозяину на шею и прижалась к нему.

Громкие приветствия понеслись со всех сторон из толпы. И мало-по-малу весь людской поток стал расплываться в разные стороны. А Мэрсум, жена его с ребенком на руках и Сандро Прелли с обезьяной и шарманкой прошли в торжественной процессии по мосту.