Обжигающая страсть

XI

Нужный дом на Сивцевом Вражке они нашли быстро, но Степан Николаевич и виду не подал, попросив Володю остановиться на квартал дальше.

— Так, ребята, — голос Кравцова был строгим. Он чувствовал, что с Сергеем могут возникнуть сложности, поэтому дал решительно понять, что в его услугах в ближайшие несколько часов не нуждается, — мне надо погулять и сделать кое-какие личные дела. К четырем я буду на этом же месте. Подъезжайте…

Кравцов взялся за ручку дверцы, но был остановлен протестующим возгласом Сергея:

— Но, Степан…

— Сергей, успокойся. Здесь живут мои друзья, и со мной ничего не случится!

— Степан Николаевич! Вы же знаете… Я буду идти позади вас, как ни в чем не бывало. Никто не заметит. А когда вы будете разговаривать, — телохранитель чуть не плакал, уговаривая Кравцова, — я тихонько постою за дверью. Вы же знаете наши инструкции — я не имею права…

Кравцов почувствовал приступ настоящего гнева. Того гнева, который накатывался на него редко. Степан Николаевич был уравновешенным, спокойным человеком, и, возможно, именно поэтому не умел сердиться чуть-чуть. Когда его выводили из себя, гнев его был ужасен. Это был уже и не гнев, собственно говоря. Это было настоящее бешенство.

И сейчас его прямо затрясло от злости. Устремившись вперед, он схватил телохранителя за плечо и резко дернул к себе:

— Послушай, молокосос, засунь свои инструкции в задницу! Я человеческим языком сказал — в твоих гребаных услугах не нуждаюсь. Чего ты еще не понял?!

Он толкнул парня от себя с такой силой, что тот чуть не ударился головой о ветровое стекло. Володя испуганно глядел на них: таким своего шефа он не видел еще никогда.

Кравцов достал сигареты, закурил. Его все еще трясло, и огонек зажигалки никак не мог остановиться на кончике сигареты.

Сергей сидел молча, отвернувшись к окну, и Степан Николаевич вдруг понял, что уже не сердится — его злость, вспыхнув, тут же оставила его. Он похлопал охранника по плечу, но парень резко дернулся, уходя от начальнической ласки. Ясно было, что обиделся он не на шутку.

— Ладно тебе… — примиряюще буркнул Кравцов, но на попятную все же не пошел. — Без обид, ребята! Здесь я выхожу один, и через три часа вы меня встречаете.

— Я сегодня же подаю рапорт на смену объекта охраны. И укажу на нарушение вами режима охранения, — процедил Сергей, по-прежнему всматриваясь в окно.

— А вот этого делать не надо, — Кравцов был уже невозмутим, как обычно. — Ты мне нравишься, Сережа… Просто ты еще слишком молод, а потому, видно, чересчур усерден… Послужи немного — и ты поймешь, что не стоит водить свой объект в уборную или сопровождать чистить зубы.

Он затянулся и помолчал несколько минут, ожидая ответной реакции, но парень молчал, и тогда Кравцов продолжил:

— Ты пойми, я хоть и объект, как ты выражаешься, охраны, но ведь я же и человек, — он улыбнулся совсем примирительно, пытаясь хоть как-то развеселить притихших парней, — живой, к тому же! И у меня, как вы понимаете, тоже может быть личная жизнь, которая касается только меня и требует присутствия только моего… Это-то хоть понятно тебе?

— Да все я понимаю, — охранник наконец-то заговорил и повернулся к Кравцову. — Но вы ведь и меня поймите…

— Я тебя понимаю, потому и говорю с тобой спокойно, — Степан Николаевич взлохматил парню волосы на макушке, и Сергей принял жест дружбы спокойно, не отстраняясь. — Я тебя подставлять не собираюсь. Поверь, здесь со мной случиться не может ничего. А через три часа — я в твоем распоряжении. Сопровождай тогда меня сколько угодно, куда угодно и как угодно. Я буду весь-весь твой…

Он затянулся последний раз и погасил сигарету в пепельнице.

— Ну? Понял?..

— Я-то понял… — чувствовалось, что парень все еще не остыл и уж во всяком случае не одобряет таких поспешных и непродуманных решений шефа.

Но Кравцову было уже наплевать. Он вспомнил, ради чего сюда приехал, и заторопился:

— Ладно, ребята, пока, а то время идет… Значит, в четыре здесь я вас жду, — бросил он, уже выходя из машины.

Захлопнув дверцу, он остановился на тротуаре, глядя на них, и, видя, что машина не трогается, сделал прощальный жест рукой. Он заметил, что Володя с Сергеем перекинулись несколькими фразами, и «Волга», фыркнув и выбросив облачко голубоватого дыма, отъехала от тротуара.

«Вот так-то лучше», — подумал Кравцов, провожая машину взглядом, и тут же заспешил в обратную сторону, направляясь к уже замеченному им дому. Дому, где ждала его она, Лолита…

Ожидание Степана Николаевича оказалось для Лолиты тяжелым, прямо-таки невыносимым. Она извелась, прежде чем услышала звонок у двери.

Она бросилась в прихожую, и, даже не посмотрев в глазок, распахнула двери настежь, еле успевая управиться с тугими новыми замками и запорами.

На пороге был он. И чуть только Кравцов сделал шаг в прихожую, как завороженный, глядя девушке в глаза, она кинулась к нему на шею, спрятав лицо на груди.

— Степан, милый…

— Лита…

— Как давно я тебя не видела!.. — она подняла лицо, взглянула в его серые, обычно спокойные, глаза и обрадовалась, заметив в них лихорадочный блеск, заметив, как потемнели они. — И ты мог…

— Лита…

— Как ты мог придумать такое!

— Прости меня!

— Простила уже… Я люблю тебя!

— Я люблю тебя!

Она сама поцеловала его, долго и страстно, а потом потянула за собой в спальню, не выпуская его шею из кольца своих рук. Кравцов успел пяткой зацепить край двери, толкнул ее от себя, и дверь качнулась, закрываясь. Щелкнули замки.

И произошло то, чего они не заметили в тот момент, но что кардинальным образом изменило всю их жизнь, внеся в нее столько горя, проблем и сумятицы: двери-сейф оказались слишком тяжелы, и от толчка Кравцова не смогли закрыться. Замки хоть и щелкнули, но не сцепились.

Ни Степан, ни Лолита не заметили этого.

Им было уже не до дверей…

Они раздевали друг друга нетерпеливо, на ходу, не успев еще перешагнуть порога спальни…

— Ты думаешь, я бы согласилась выйти за Макара замуж, если бы не могла быть с тобой, встречаться с тобой, любить тебя? — шептала Лолита, снимая с Кравцова рубашку.

— Лита, я люблю тебя! Я не могу жить без тебя! Какой же я идиот! Как я мог!..

— Степан…

— Ты — моя женщина, — говорил и говорил Степан Николаевич, гладя острые маленькие груди девушки, не в силах оторваться от них, любуясь ими и целуя.

Девушка стонала и нетерпеливо приседала от его прикосновений. Она чуть не укусила его за плечо в порыве страсти, и, почувствовав позади себя кровать, повалилась на нее спиной, потянув за собой Кравцова.

Он упал на нее, ощутил ее горячий, плотный живот, ощутил пульсацию в ее груди, нежную страсть ее ног, обвивавшихся вокруг него.

И они пали в пропасть любви. Живой, страстной, обжигающей плотской любви, когда тела поют и стонут в едином порыве. Когда ничего и никого вокруг не слышно. Когда в мире остаются только двое — он и она, и существуют друг для друга, наслаждаясь единением и страстью.

Они не слышали ничего и не видели никого, кроме друг друга, кроме любимого тела и любимых глаз.

Они пили счастье по капле, причащаясь вдвоем из одного кубка любви, и не было в мире никого счастливее их в эти минуты.

Они действительно чувствовали такое единение душ, что любовь физическая превращалась в стремление соединиться, слиться в одно тело.

Это был танец. Танец любви. Танец двух половинок, нашедших друг друга наконец…

Макару в этот день работалось удивительно легко.

Еще с утра он сдал в набор свое расследование по проблемам продажи имущества группы советских войск в Германии, без которого редактор категорически отказывался предоставлять ему отпуск.

Потом подготовил и тоже отдал на перепечатку замечательную статью Ясинского, модного политолога, по проблемам становления демократии в странах Восточной Европы и о тенденциях к неизбежным реинтеграционным процессам, на смену которым придет постепенное и равноправное присоединение к Европейскому Сообществу.

Кравцов перебрал досье, введя в компьютер новейшие данные и таблицы, найденные в западной периодической печати, которую выписывала их газета для своей библиотеки.

К полудню Макар почувствовал, что изрядно устал, и спустился в бар, выпить чашечку кофе.

Там он еще раз перебрал в уме проделанную работу и ту, что еще предстояло закончить до отпуска, и понял, что как только наберут его расследование, можно будет вычитать его и отправляться домой: что мог, он сегодня сотворил, а браться за новый материал, не отдохнув хоть бы чуть-чуть от предыдущего, было неразумно.

Обрадованный возможностью провести полдня с Лолитой и хоть чем-нибудь помочь ей в обустройстве квартиры, Макар позвонил в ее офис, чтобы убедиться лишний раз, что «на работу госпожа Паркс сегодня не приходила».

Потом он позвонил ей домой, и мама Лолиты, оказавшаяся дома по причине легкого недомогания, сказала, что Лолита уехала с утра в салон мебели «Фортуна», который в Гранатном переулке, покупать кровать или спальню — она сама толком не поняла.

Макар решил не звонить на их новую квартиру, а отправиться туда, как только вычитает свой материал после компьютерного набора. По дороге он решил купить шампанское — сюрприз так сюрприз: он нагрянет к ней с бутылкой какого-нибудь «Кодорниу» или «Делапьера», и они вместе отпразднуют покупку спальни!

Когда материал был вычитан и Макар вышел из здания редакции, часы показывали половину второго.

Свернув с Гоголевского бульвара на Сивцев Вражек, Кравцов-младший ускорил шаги, приближаясь к их новому дому.

Через минут десять он уже входил в подъезд…

Степан Николаевич и Лолита не могли расстаться ни на секунду. Они не могли насмотреться друг на друга, насытиться друг другом. Ни на миг не могли они разжать своих объятий, вновь и вновь целуясь, вновь и вновь загораясь страстью и желанием.

Они любили, и они были счастливы в своей любви…

В считанные секунды преодолел Макар лестницу, взбежав на третий этаж, и остановился у дверей своей квартиры, переводя дух.

Вдруг он заметил, что дверь квартиры прикрыта не плотно, и его рука, потянувшаяся к звонку, замерла.

«Ну, девчонка, я тебя сейчас испугаю! — с улыбкой подумал парень. — Будешь у меня знать, как не закрывать двери в центре Москвы, пока мужа нет дома!»

Он тихонько толкнул дверь, стараясь не шуметь, и та послушно, без скрипа отворилась, пропуская его внутрь.

Паркет, только что уложенный, отциклеванный и лакированный, даже не пытался скрипеть, не успев ссохнуться и «подустать» от службы.

Кроссовки «Рибок» с системой «Памп» делали шаги Макара в прихожей практически неслышными, и парень шел по квартире тихо, как бесплотный дух.

Неожиданно ему послышались странные звуки.

Как будто кто-то тихо постанывал…

Или покрикивал…

Стоны и вздохи становились все слышнее, по мере его приближения к спальне.

Ритм и страсть их были таковы…

что Макар…

уже не сомневался…

или почти не сомневался…

что это были звуки…

любви…

Он быстро сделал несколько шагов вперед и ступил на порог спальни.

В глазах его потемнело и зарябило — посреди белоснежной комнаты, в огромной белоснежной кровати спиной к нему сидела Лолита. Его Лолита. Ее оголенная белоснежная спина ритмично поднималась и опускалась, изгибаясь в порыве страсти, а соломенные волосы разметались по плечам.

Взгляд Макара четко, как фотоаппарат, фиксировал все происходящее, останавливаясь на каждой мелочи:

«Кровать, тумбочки новые. Шкаф. Спальня хороша…

Лолита такая худенькая…

Такая стройная…

Такое удивительное белое тело…

Его руки темные, узловатые…

Как ей хорошо…

Но ведь это…».

Он подумал, что сходит с ума, — глаза Макара и Его встретились, и Он, вдруг остановившись, прошептал:

«Макар…»

Это был его отец.

— Макар…

Парень попятился назад, как бы боясь приближения любого из этих двоих.

Лолита оглянулась, увидела Кравцова-младшего и вскрикнула, тут же соскочив со Степана Николаевича.

— Макар! — звал тот, медленно вставая.

Макар пятился и пятился, не в силах отвести глаз от этих голых, смешных в своем испуге и растерянности, людей.

— Макар!!!

Парень даже не понял, что произошло, — он вдруг зацепился ногой за скатанное в трубочку покрытие для пола, лежавшее посреди прихожей, неловко взмахнул руками и, теряя равновесие, упал на спину, коротко охнув.

Раздался стук, такой неприятный и такой характерный мягко-твердый стук, который может быть только при ударе человеческого тела о что-нибудь твердое.

Бутылка шампанского вылетела из его рук и со звоном разбила зеркало в новенькой прихожей; вино растеклось сладкой кляксой по плитке под кирпич, которой была отделана прихожая.

Лита и Степан Николаевич выскочили из спальни и замерли, увидев Макара.

Он лежал навзничь, неловко раскинув руки. Голова его, странно повернутая, была возле самой ножки столика, на котором стоял телефон.

Глаза Макара были закрыты; струйка темнокрасной крови медленно показалась откуда-то из-под его затылка, расплываясь по паркету.

Лолита закричала, схватившись за волосы руками.

Крик ее был страшен…

То, что произошло в последующие несколько часов, никто из них после толком вспомнить не мог…

Лолита, упав на колени у ног лежавшего Макара, рвала на себе волосы, впервые за последние годы заговорив, запричитав по-латышски.

Кравцов подошел к сыну и, опустившись к нему, проверил зрачки, пульс, бегло осмотрел рану.

— Он жив, — сказал Степан Николаевич, вставая. — Вызови скорее скорую.

Голос Кравцова был совершенно спокоен, как будто это не его сын с разбитой головой лежал у ног, и не он, его отец, только что занимался любовью со своей невесткой на глазах у Макара.

Он повернулся и направился назад в спальню, на ходу поднимая свои вещи и одеваясь.

Лолита не двигалась, застыв над Макаром в каком-то странном оцепенении.

Когда через несколько минут, поправляя галстук, Степан Николаевич вышел из спальни и надел пиджак, девушка находилась все в той же позе.

— Ральф, вставай! Ральф, я же знаю, что ты пошутил! — шептала она. — Вставай, братик!

Она, не отрываясь, смотрела на кровь и видела ванну, полную красноватой воды.

Девушка плакала без слез, завывая и вздрагивая всем телом.

Кравцов резким движением поднял ее на ноги, повернул к себе, пытаясь глянуть ей в глаза. Но голова ее болталась, как у неживой, и Степан Николаевич никак не мог поймать ее взгляда.

Он дал ей несколько звонких пощечин, отчего Лолита как будто пришла в себя и медленно, не узнавая, подняла глаза на Степана Николаевича.

— Его надо привести в сознание. Найди нашатырный спирт и дай понюхать, — не терпящим возражений тоном произнес он, четко выговаривая слова. — Ты поняла? Найди спирт. Или хоть водой сбрызни. Приведи его в чувство.

Он выпустил ее из рук, и она пошатнулась, как будто ноги плохо ее слушались.

Кравцов пошел к выходу, но на пороге обернулся, еще раз посмотрел на сына, перевел взгляд на девушку, растерянно глядевшую ему вслед, и добавил:

— Давай, Лолита. И вызови скорую, не забудь. Ноль-три.

Он повернулся и ушел, прикрыв за собой тяжелую дверь.

Девушка бросилась на кухню, вернулась со стаканом воды и вылила на голову Макару.

Парень вздрогнул, глубоко вздохнул и открыл глаза, часто моргая. Он попробовал пошевелиться, и она бросилась на помощь, пытаясь приподнять его.

Кое-как он сел, потом медленно встал на колени и, опираясь на злополучный столик, с помощью девушки поднялся на ноги, шатаясь и чуть не падая.

Сквозь пелену, застилавшую глаза, Макар осмотрелся, соображая, что же случилось, где он и вообще как тут оказался.

Взгляд его упал на Лолиту, стоявшую перед ним. Он осмотрел ее снизу доверху: поднявшись по бедрам, голому животу и груди, взглянул ей в глаза, полные страха, настоящего животного страха. Вспомнил все. Коротко размахнувшись, он со всей силы врезал ей куда-то в ухо, и девушка, не успев вскрикнуть, отлетела в угол.

От резкого движения в глазах Макара снова все потемнело, и он потерял сознание, упав лицом прямо на голые ноги Лолиты.

И девушка не выдержала. Истерика ее была ужасной.

На ее крики выбежали соседи.

Она не понимала, что происходит. Она потом помнила только, как вокруг нее засуетились какие-то люди, пытаясь закутать ее в халат. Как кто-то переворачивал на спину Макара, прислушиваясь к его дыханию и пытаясь разобраться, бьется ли сердце. Как появились врачи, а вместе с ними зачем-то пришел и милиционер с фотографом в штатском. Как врачи занялись Макаром, а медсестра по их команде подошла к Лолите и, оголив ей руку, сделала в вену укол.

Лолита провалилась в тревожный и бесконечно долгий сон, освободиться от которого смогла в полной мере только на своей кровати в квартире отца…

Кравцов шел по Москве, не разбирая дороги.

Он толкал людей, невидящими глазами пытался рассматривать светофоры, переходя улицы, и только чудо спасло его в эти минуты от несчастного случая.

Очнулся он у Никитских Ворот, около памятника Тимирязеву, и, дойдя до скамейки, сел, с наслаждением закурив. Он даже и не думал ни о чем, не пытался анализировать. Ему это и не нужно было. Кравцов точно знал, что сделает сегодня и что предпримет в ближайшие дни. Будущее для него было уже решено. И решение это возникло само собой, как будто спустилось свыше, пока, ведомый провидением, бродил он по городу, не замечая ничего вокруг.

Он докурил, выбросил окурок в урну и направился в Думу, быстро и уверенно шагая.

Через какое-то время он вбежал на свой этаж, прошел по коридору, ни с кем не здороваясь, и ворвался в приемную своего кабинета. Не обращая внимания на вскочившую ему навстречу заплаканную Машу и взволнованно стоящего посреди приемной Сергея, он прошел к себе, захлопнул двери прямо перед их носом.

Кравцов сел за стол, достал лист бумаги и написал:

«Председателю Государственной Думы Российской Федерации господину Птичкину А.А.

председателя Комитета по делам стран СНГ и делам беженцев Кравцова С.Н.

заявление.

Прошу рассмотреть вопрос об освобождении меня от занимаемой должности в связи с уходом в отставку».

Затем он подумал несколько мгновений, закурил и извлек еще один лист бумаги:

«В Государственную Думу Российской Федерации

депутата Кравцова С.Н.

заявление.

Прошу Высокое Собрание освободить меня от полномочий депутата Государственной Думы по округу номер… по собственной просьбе в связи с состоянием здоровья».

Он подписал оба документа, поставил дату, затем сложил в кейс личные бумаги, документы и вещи и подошел к бару-холодильнику.

Степан Николаевич налил полный стакан виски и выпил.

«А вот одному пить вредно, — вдруг мелькнуло у него в голове, — так ведь и спиться можно!»

Он прошел через кабинет и открыл двери в приемную. Маша и Сергей вскочили со своих мест.

— Маша, где Володя?

— Внизу, в машине, — растерянно ответила девушка, только сейчас заметив странную перемену, которая произошла в ее шефе: за несколько часов Кравцов постарел невероятно. Куда девалась чуть ли не военная выправка и великолепная осанка! Куда подевался гордый взгляд и спокойные уверенные глаза! Против нее стоял высокий старик с безвольно опущенными плечами и бегающим взглядом, как будто согбенный грузом прожитых лет и жизненных проблем.

— Он еще сегодня поедет куда-нибудь?

— Не знаю… — девушка замялась, не понимая, что он от нее хочет услышать. — Если вы прикажете ехать куда-нибудь. Он ведь вас всегда ждет до конца дня.

— Так… Хорошо, пускай тогда подождет. Скоро поедем, — он повернулся к телохранителю. — Ты извини, Сергей. Так получилось. Видишь, ничего же и не случилось…

Вдруг он запнулся, как будто вспомнив что-то, и глаза его потемнели:

— Вернее, ничего, в чем ты смог бы мне помочь. От чего смог бы уберечь…

Он замолчал, и в комнате повисла неловкая тишина.

Никто не понял, о чем говорил Степан Николаевич, а сам Кравцов стоял, опустив голову, и ничего, судя по всему, не собирался им объяснять.

— Впрочем, — вдруг оживился он, — сегодня у нас праздник. Прошу в мой кабинет… Ой, Маша, чуть не забыл — закрой приемную.

Девушка недоуменно переглянулась с Сергеем и, щелкнув ключом в замке приемной, вошла вместе с телохранителем в кабинет шефа.

Кравцов указал им на два стула, стоявших у огромного стола, и прошел на свое место, закурив очередной «Честерфильд».

— Ну не смотрите на меня так удивленно! — натянуто рассмеялся Кравцов, пытаясь как-то разрядить атмосферу. — Вот, Маша, читай эти бумажки, и ты все поймешь.

Кравцов протянул ей свои заявления и со вкусом затянулся, пуская дым в потолок ровной голубой струйкой.

Девушка прочитала, передала бумаги Сергею и теперь удивленно смотрела на Кравцова, пытаясь понять, что же произошло. Ей вдруг пришло в голову, что он снова сильно пьян, и она даже почувствовала запах виски, но изменения, которые произошли в нем за эти несколько часов, рассказ Сергея о том, как они его потеряли, вдруг подсказали ей, что все куда более серьезнее и… непонятнее.

Кравцов заметил, что они прочитали его заявления и ждут объяснений, а потому спокойно окинул их взглядом и, как о чем-то совершенно будничном, сказал:

— Сегодня у меня были большие неприятности. Вся моя жизнь пошла коту под хвост… — он помолчал чуток, будто собираясь с силами, и продолжил: — Я действительно больше не смогу работать в Думе, с сегодняшнего дня я больше не ваш начальник и не ваш объект охраны. Вольно, Сергей! — пошутил он, видя, что парень совсем ничего не понимает.

Они удивленно смотрели на Кравцова, не в силах поверить, что тот говорит серьезно.

— Ребята, я не шучу. А потому предлагаю отпраздновать мою свободу! — повернувшись к бару, он извлек оттуда бутылку шампанского и откупоренную фляжку виски. — Маша, доставай стаканы. Сергей, наливай шампанское даме и подставляй свою посуду… Не возражай, больше меня охранять не надо. За вас, ребята, мне с вами легко работалось!..

Только около десяти вечера им удалось отвести Кравцова к машине и отправить его с Володей домой…

На этот раз, когда Кравцов открыл дверь квартиры своим ключом и вошел в переднюю, его никто не встретил.

Не включая света, он пошел в глубь квартиры, туда, откуда пробивался луч из-за неплотно прикрытых дверей.

На кухне, за столом, перед пустым стаканом и недопитой бутылкой водки сидела Светлана Васильевна. Голова жены неумело была обвязана бинтами; спереди на повязке темнело красно-бурое кровавое пятно.

Она не подняла головы и не взглянула на него.

Кравцов молча вошел, сел напротив и налил в другой стакан водки. Выпив, он даже не поморщился — алкоголь не действовал на него в этот проклятый день совершенно. Он не помогал, не давал забыться, расслабиться и отдохнуть.

Кравцов выпил уже много, очень много, но никак не мог достичь желаемого.

Он снова обратил взгляд на жену:

— Что с тобой случилось? Что ты сделала?

— Я билась головой о стенку, — она так и не подняла глаз. — Знаешь, боль была невыносимой. Я никогда не знала, что так может болеть душа…

Светлана Васильевна вылила в свой стакан остатки водки и выпила, не закусив.

Кравцов встал, подошел к холодильнику и достал колбасу, порезав ее крупными кусками. Поставив тарелку с колбасой на стол, извлек из шкафа баночку с маринованными помидорами и баночку соленых огурцов. Открыл и все поставил на стол. Затем нашел в баре литровую бутылку «Смирновки» и решительно отвернул пробку.

За все это время они не проронили ни звука, но когда Кравцов сел и, наполнив свой стакан, выпил, Светлана Васильевна заговорила снова:

— Макар сегодня раньше закончил дела на работе… Он искал Лолиту, и ему сказали, что она на новой квартире, устанавливает спальню. Он решил сделать сюрприз… А там — вы!

Кравцов откинул голову к стене и устало закрыл глаза:

— Это была жуткая случайность. Кошмар, самый страшный, какой я только видел…

— Почему ты не убил себя? — шепот жены был похож на змеиное шипение, столько в нем было ненависти, желания растерзать на кусочки и развеять по ветру останки мужа. Но она попыталась взять себя в руки и продолжила более спокойно: — Ты же отец! Ты же старый и опытный, и вроде не очень большой идиот… Дай сигарету!

Он протянул ей сигарету, и она неумело, видимо, впервые в жизни, затянулась и тут же закашлялась.

— Степан, ты не имел на это права… Ты должен был убить себя, когда все это только начиналось! — казалось, она уговаривает его сделать это, как будто его сиюминутное самоубийство могло повернуть время вспять и что-либо изменить. — Ты разве не понимаешь этого?! Ты разве не знал?..

Слезы душили ее, она не выдержала и разрыдалась во весь голос.

— Или ты думал, что так может продолжаться и дальше?

— Да, — вдруг неожиданно для самого себя ответил Кравцов, обреченно закуривая.

— Да?! — жена взвилась, но тут же села, как-то мгновенно угаснув. — «Да!..» Каждый день, каждый миг предавая нас обоих… Меня и сына…

Она налила себе и выпила, не дожидаясь, пока он наполнит свой стакан.

— Ты же никогда не был злым человеком, Степан… Так почему же ты не убил себя? — настоящее, неподдельное отчаяние звучало в ее голосе, и Кравцов передернул плечами, будто капля холодной воды вдруг попала ему за шиворот. — Ты должен был это сделать, и тогда я смогла бы носить траур. Мне было бы тяжело, но я бы похоронила тебя… И плакала бы по тебе…

Они долго молчали, а потом Кравцов спросил:

— А Наташка где?

— У подруги, отпросилась ночевать, чтобы не видеть тебя.

— Она что, тоже все знает?

— Да, нам позвонили из больницы, и именно Наташка подняла трубку. А потом приезжал милиционер… Им, видишь ли, надо во все влезть, до всего докопаться…

Они снова молча выпили, и тогда Кравцов решился, наконец, спросить то, что никак не решался:

— А как он? Что с ним?

— Сотрясение мозга. Сильный ушиб. Трещины вроде бы нет, сказали врачи.

— Ему нужны какие-нибудь лекарства?

Она впервые взглянула на него и недобро усмехнулась:

— Знаешь, муженек, без тебя справимся как-нибудь… И еще. Мы с Наташкой были сегодня в больнице… Так вот. Макар сказал, что если только увидит тебя когда-нибудь, он убьет тебя. Он убьет тебя, потому что ты убил всех нас, всю нашу семью…

Она снова заплакала, по-бабски, навзрыд, и Кравцов, чтобы не слышать воя жены, ушел в свой кабинет, забрав с собой остатки водки.

Он не спал всю ночь, и на следующее утро совершенно не удивился, обнаружив, что Светлана Васильевна тоже не ложилась, так и просидев до рассвета на кухне.

Они взглянули друг на друга, и Кравцова заговорила первой:

— Ты знаешь, наверное, для каждого человека в мире есть только один другой человек. Для меня это Макар, потом уже Наташка, мать, отец, и только в последнюю очередь, наверное, — ты. А для тебя — она, Лолита.

Он ничего не ответил, склонившись над кофеваркой, и Светлана Васильевна продолжала, как будто рассуждая вслух:

— Кто она, эта Лолита? Кто?

Вдруг она подошла к нему близко-близко и тихо спросила:

— Степан, а ты когда-нибудь любил меня?

От неожиданности он повернулся. Светлана Васильевна стояла перед ним, распустив пояс халата, раздвинув его полы и обнажив свое тело.

— Вот это… — она провела себя рукой по бедрам. — Это, — по треугольнику волос, — или это, — чуть приподняла она свои груди. — Этого всего тебе было мало?.. Ты когда-нибудь любил меня?..

Вдруг она отвернулась от него и отошла на несколько шагов, будто опасаясь чего-то. Но вдруг снова резко повернулась к Степану и окинула его взглядом с головы до ног.

— Господи, а я еще хотела когда-то с ним заниматься любовью!

Проснувшись, Лолита долго не могла понять, где она и что с ней. Но потом, осмотревшись и собравшись с мыслями, она враз вспомнила все, что произошло вчера, до самых мельчайших подробностей и застонала, не в силах удержаться от боли, пронзившей ее с головы до ног.

Она долго лежала в постели, прислушиваясь к звукам в квартире.

Когда двери отворились и в ее комнату кто-то вошел, Лолита прикрыла глаза, притворилась спящей.

По легкому и свежему дыханию, по тому, как ласково и заботливо было подоткнуто вокруг нее одеяло, девушка поняла, что заходила мама.

Лолита представила себе, что надо будет о чем-то с ней говорить, что-то объяснять отцу, и заплакала, не находя в себе ни грамма мужества и силы.

А потому, чуть только услышав, что мать куда-то вышла, вскочила с кровати, быстро умылась и, наскоро побросав в сумку кое-какие вещи и убедившись, что в сумочке есть ее кошелек с приличной еще суммой в рублях и долларах, выбежала из квартиры, предварительно черкнув на листочке бумаги несколько слов:

«Мама, прости меня!

Я не знаю, как это получилось.

Я не виновата, что мы полюбили друг друга. Ты должна меня понять…

Я уезжаю. Мне надо пожить немного одной, собраться с силами и мыслями. Постараюсь скоро вернуться, или, по крайней мере, позвонить.

Проследи за агентством, скажи, что я скоро приеду.

Мама, прости! Постарайся все объяснить отцу, ладно?

Твоя Лолита!»

А через несколько минут она уже ловила такси.

— К трем вокзалам, — попросила она водителя.