Обжигающая страсть

VII

В пятницу вечером Кравцовы ехали на дачу, собираясь провести там весь уик-энд.

Водитель Володя, как обычно, дипломатично молчал, избегая вступать в любые разговоры в присутствии жены своего шефа, а вот Светлана Васильевна болтала без умолку, не стесняясь ни Володи, ни Наташки и высказывая все, что думает по поводу решения Макара привезти на выходные на дачу Лолиту.

— Я не против того, что она там будет, — как будто оправдывалась она перед мужем. — Ради Бога! Я, правда, не против. Но почему Макар даже не спросил у нас? Она вдруг стала частью нашей жизни… Она неплохая, конечно, но на такой уик-энд, когда мы будем справлять мой день рождения… С родителями… Я не хочу показаться злобной, но — не знаю, почему — во мне пробуждается самое плохое.

Светлана Васильевна явно нервничала, и ее ворчание сильно действовало мужу на нервы, но он сдерживался, изредка пытаясь ее успокоить:

— Не волнуйся, все будет хорошо!

Часам к девяти вечера между сосен мелькнул джип Макара, и через несколько мгновений парень уже весело сигналил, подруливая к крыльцу дачного особняка.

Теперь все были в сборе, и в ожидании ужина, над которым хлопотала на кухне завтрашняя именинница, собрались в столовой, попивая аперитивы и рассматривая старые семейные фотоальбомы.

Елена Николаевна, бабушка Макара по матери, показывала Лолите снимки, рассказывая, кто на них изображен, и с увлечением их комментируя:

— Вот это — мой отец. Очень старая фотография.

— Да, красивый мужчина.

— А этого парня узнаете, нет? Василий Александрович, муж мой! Вася, чего ж ты так постарел?

Старик незлобиво отшутился, ухмыльнувшись в усы:

— На себя глянь в зеркало, красавица…

— Ворчишь… А вот мы все вместе: Степан, Светлана, дети, мы с Василием и кумовьями, Степана родители — Николай Захарович и Татьяна Петровна. Душевные были люди…

Лолита внимательно всмотрелась, заинтересованная снимком молодого Степана: то же открытое, но строгое лицо, те же глаза, та же улыбка, вот только волосы еще не были седыми, да морщинок вокруг глаз поменьше. На сегодняшнего Макара совсем не похож, тот, видно, по материнской линии много унаследовал.

— Большая семья получилась, когда все вместе сфотографировались, — девушка пыталась, как могла, поддерживать разговор со старушкой.

— О, еще бы! — бабушка заметно оживилась. — А дружная какая семья у нас была! Мы с кумовьями ладили, дружили, почаще собираться старались…

— И меня вечно таскали с собой. А я так не любил эти бесконечные посиделки с обязательным исполнением всего песенного репертуара семей Кравцовых и Рыбаковых, — вдруг подал голос Макар, до того тихо сидевший у горящего камина со стаканом аперитива в руках.

— Макар, так нехорошо говорить! — вмешался Степан Николаевич, оторвавшись от телевизора. — Компания у нас всегда собиралась неплохая…

— Не всегда…

— Да ну?! Что ты хочешь этим сказать? — Степан Николаевич внимательно смотрел на сына, и все в комнате вдруг насторожились, не понимая, к чему клонит Макар.

— Да! Иногда… Ну, я не знаю… Наверное, всегда все у нас было слишком хорошо, слишком спокойно и превосходно, — чувствовалось, что аперитив на голодный желудок оказал свое действие, и Кравцов-младший заметно охмелел. — Главное в нашей семье всегда было одно — не нарушать имидж, внешний вид. Чтобы ни у кого не возникало никаких вопросов. Собрались, попели песни… Никто ни о чем не спросит друг друга… Не обсудит даже политики партии и правительства, не говоря уж о международном положении.

— Макар! — в голосе деда слышался явный укор.

Парень загорячился:

— А что, я не прав? По-моему, это нездоровое отношение к жизни и друг к другу.

Но вдруг он засмущался и виновато улыбнулся:

— Не обижайтесь. Это все, что я хотел сказать. Ничего здесь такого нет.

— Но все-таки, — не унимался уже Василий Александрович. — Ведь семья — это корни, а корни…

— А корни не могут быть великими, если у них ничего нет! — резко перебил Макар.

— Чего, например?

— Ну, не знаю… Теплоты… Тепла, страсти…

— И чья ж тут вина, Макар? Почему тебе так кажется? — Елена Николаевна выглядела не на шутку обиженной.

— Нет, бабушка, не волнуйся. Я не ищу ничьей вины, я просто кон… конста-ти-рую факт, — Макар с трудом выговорил сложное слово, тяжело ворочая языком. — А если уж и есть чья-то вина, то, наверное, папина…

Вечером следующего дня после праздничного обеда они снова собрались все вместе, на этот раз в гостиной, куда Светлана Васильевна с Наташкой подали десерт. Мужчины увлеклись коньяком, предоставив женщинам возможность выбирать ликеры по своему вкусу.

Утром Степан Николаевич и Макар ходили на площадку для гольфа, оборудованную в этом привилегированном дачном поселке, и теперь Василий Александрович расспрашивал внука и зятя о результатах игры:

— Хорошо поиграли, Степан?

— Да, спасибо, здорово, — Кравцов-старший сидел в кресле, вытянув ноги и наслаждаясь отдыхом, покоем и хорошим коньяком. — Интересная, надо сказать, игра. Своеобразная. Спокойная, как сами англичане. Ходишь себе, с сыном беседуешь, птичек слушаешь, по шарику постукиваешь — прелесть!

— Это уж точно! — поддержал отца сын.

— И кто же у вас победил? — не унимался старик.

— Макар, конечно! — Кравцов-старший засмеялся. — Ему во всем везет.

— Да ладно тебе, отец! — рассмеялся и парень. Он сидел на диване рядом с Лолитой и все время чувствовал на себе и своей девушке всеобщее внимание, что смущало и радовало его одновременно. Он налил в одну рюмку коньяк, а в другую ликер и протянул обе Лолите:

— Выбирай!

— Эх, дети! — вздохнул старик. — Какая из вас отличная пара получается!

— Дедушка! — взмолился Макар.

— Я что, слишком далеко зашел?

— Пока нет, но можешь…

— Да ладно, Макар, не стесняйся! — не унимался Василий Александрович. — Я думал, нам всем уже можно что-то узнать. Рано или поздно… Я думаю, для этого ты и привез сюда Ло…

— Василий, я прошу тебя! — бросилась на защиту внука Елена Николаевна. — Ты ставишь их в неловкое положение.

— Да нет, бабушка, нет, отнюдь! — Макар выждал паузу и продолжил: — Раз уж дедушка об этом заговорил… Я днями попросил Лолиту выйти за меня замуж, теперь я рад сообщить, что она согласилась. Во вторник мы решили подать заявление.

— Макар! Господи Боже мой! — не на шутку разволновалась вдруг именинница. — Степан! — устремилась она к мужу, как к своему адвокату и помощнику.

— А что? По-моему, это замечательное известие! — и Кравцов-старший влил в себя разом целую рюмку коньяка.

— Ну да, конечно… — Светлана Васильевна все никак не могла справиться с охватившим ее волнением, но опомнилась и взяла себя в руки: — Конечно, это прекрасно… Поздравляю, поздравляю тебя, дорогая!

— Спасибо!

— Это несколько неожиданно… — Кравцова попыталась оправдаться, но Макар перехватил инициативу и постарался свести все к шутке:

— Но вы хоть рады за нас, родители?

— Конечно-конечно! Мы в восторге. Мы в восторге за вас обоих, — высказался от имени всех Степан Николаевич.

— Э-э, я-то был уверен, что вы только об этом и думаете, как сообщить все нам, — дедушка хитро подмигнул Лолите. — И я просто слегка ускорил развитие событий. Так ведь?

Девушка мягко и застенчиво улыбнулась, взволнованная царившей вокруг них суетой:

— Да.

— А теперь давайте выпьем за Макара и Лолиту! — громовым голосом вскричал дед. — Степан, наливай коньяк, а ты, Макар, как самый молодой, беги на кухню за шампанским…

Было далеко за полночь.

Все уже успели разойтись по своим комнатам, и в большом доме Кравцовых наступила тишина.

Макар вышел на крыльцо, сел на ступеньки и привалился спиной к перилам.

Он любил ночь. Он любил посидеть вот так, вытянув ноги и пуская в звездное небо струйки сигаретного дыма. Он любил слушать шум сосен и таинственное потрескивание веток в лесу. Он любил дождаться того момента, когда глаза привыкают к темноте и начинают довольно неплохо видеть окружающие предметы.

Он любил по ночам работать, так как ночь давала возможность остаться наедине с самим собой, со своими мыслями и образами. Она отключала от Макара внешний мир, позволяла сосредоточиться или помечтать. И, особенно в начале своей журналистской деятельности, Макар частенько просиживал за столом до самого рассвета, отстукивая на машинке очередное творение, выкуривая сигарету за сигаретой и поглощая неимоверное количество кофе.

Но никакая ночь в городе, за рабочим столом, не могла сравниться с такой ночью, как сегодня, — со всем богатством запахов, звуков. Ему и думать-то ни о чем не хотелось — достаточно было ощущения этой ночи — но мысли сами лезли в голову. Мысли тревожные и счастливые.

Лолита согласилась, родители восприняли известие об их намерениях с радостью. Он сам об этом давно мечтал и давно просил Лолиту выйти за него замуж.

Так почему же какая-то тихая грусть закрадывается в сердце? Почему ненароком смотришь на эту ночь так, будто прощаешься с чем-то бесконечно дорогим, и прощаешься навсегда?!

Неужели это всего лишь эгоистические чувства холостяка, теряющего свою свободу?

Позади скрипнула дверь, и Макар, не оборачиваясь, по звуку шагов понял, что это отец.

Кравцов-старший сел рядом, взял из предложенной сыном пачки сигарету и с наслаждением затянулся.

— Ночь-то какая!..

— Да, здорово.

— А ты давно ей предложил это?

— Кому? Что? — Макар в первую секунду даже не сообразил, о чем спрашивает отец.

— Лолите…

— A-а! Несколько дней назад.

— И она сразу согласилась?

— Сейчас-то да, но я ей давно делал предложение… Раньше она все время просила подождать.

Они помолчали, и Степан Николаевич ободряюще потрепал сына по плечу.

— Терпи теперь, казак.

— Отец, послушай, — Макар вдруг вспомнил, что он хотел сегодня сказать отцу целый день, да все не находил подходящего момента, — вчера за ужином я тебя обидел… То, что я наговорил… Я даже сам не знаю, в чем дело!

— Ничего, нормально.

— Нет, ты послушай!.. Самое забавное то, что сегодня я вдруг почувствовал какую-то особую близость между нами.

— Орел или решка? — Степан Николаевич протянул руку с зажатой в ладони монеткой.

— Решка.

Кравцов подбросил монету, поймал и разжал ладонь.

— Точно, решка. Тебе повезет.

Он спрятал монетку в карман и потянулся за второй сигаретой, теперь уже за своим любимым «Честерфильдом», лежащим в нагрудном кармане тенниски.

— Ты все-таки послушай, папа. Я ведь знаю, что я маме сделал больно сегодня… Но кого бы я ни выбрал — она все равно будет недовольна… Я вижу — ей Лолита не очень нравится!

— По-моему, ей не нравится то, что ты на себя слишком много берешь. Ей не нравится не Лолита, а то, что ты слишком быстро и совершенно непоправимо вырос, сынок… А что до Лолиты, то эта девушка действительно не такая и простая.

— Но именно это меня и привлекает в ней в первую очередь! — Макар от волнения даже выронил сигарету из рук и теперь чертыхался, стряхивая искорки с новых штанов. — Понимаешь? Эта печаль, которой она как будто полнится… Не знаю почему, но мне кажется, это очень интересно и загадочно… И я понял, что могу помочь ей, в конце концов. По-моему, это прекрасное чувство, разве нет?

— Вот сукин сын, всю идиллию нарушает! — воскликнул Кравцов-старший, и до Макара не сразу дошло, что отец имел в виду сверхзвуковой самолет, загрохотавший в небе.

— Послушай и ты, Макар… — добавил он через несколько минут, когда шум затих. — Я не пытаюсь тебя останавливать, мне самому нравится Лолита, очень нравится… Но ты уверен? Ты уверен, что именно она тебе нужна?

— Папа, ты ее не знаешь. В ней есть очень многое, чего никто не знает, кроме меня, — Макар не мог увидеть, как блеснули вдруг непонятным светом глаза отца в темноте ночи. — Если бы ты это увидел, ты бы отнесся к ней по-другому… Когда мы с ней одни, она совсем другая, не такая, как при всех.

— Да, конечно…

Старший Кравцов встал, сильным щелчком отбросил окурок подальше от дома, на гравийную дорожку.

— Я пошел спать. Пока.

А Макар еще некоторое время сидел под звездами, курил и думал. Думал о ней, о Лолите…

Но заснуть Кравцову-старшему не удалось.

Он долго ворочался и вздыхал.

Единственное, о чем он думал, даже, скорее, не думал, а чувствовал — это близость Лолиты. Ночь, тишина, и где-то совсем рядом, через стенку или через две — Лолита. Желанная. Возможно, нагая или почти обнаженная, но уж во всяком случае недоступная.

Он слышал, как прошел в комнату молодых Макар, и почему-то разнервничался и расстроился.

Почувствовав, что уснуть не сможет, Степан Николаевич тихонечко встал, чтобы не разбудить жену, вытащил из кармана пиджака еще одну пачку сигарет и прямо в пижаме спустился вниз, на первый этаж.

Дом был построен в трех уровнях. На первом, подземном, располагались гаражи и сауна с бассейном, на втором, который, собственно, и был первым наземным этажом, — кухня, гостиная, прихожая и кабинет Кравцова, а спальни были на третьем этаже.

Лестница, по которой спускался Кравцов, выводила в маленький коридорчик, разделявший кухню и гостиную, и, сойдя вниз, Степан Николаевич слегка поколебался, куда повернуть, а затем направился в свой кабинет, пройдя через гостиную. В темноте он нашарил и включил настольную лампу и, не закрывая за собой дверь, устроился в кресле, выкуривая одну сигарету за другой.

Вдруг его внимание привлек свет, вспыхнувший на кухне и яркой дорожкой пробежавший по полу через всю гостиную. Кравцов выглянул из кабинета и застыл, пораженный.

На пороге гостиной стояла Лолита. Свет, падавший сзади, пронизывал легчайший пеньюар и ночную сорочку, и ее фигура, озаренная облаком светящейся ткани, была перед ним, как на экране.

Он не видел в темноте ее лица, но чувствовал, что она смотрит на него.

Он сделал шаг вперед, и девушка бросилась к нему навстречу.

Поцелуй их был нежным, по-волшебному прекрасным. Когда он поднял ее на руки и понес в кабинет, губы ее горячо раскрылись, готовые к его ласкам.

Единственное, что он успел сообразить — это выключить лампу и закрыть за собой дверь кабинета на защелку. Так, на всякий случай…

В полнейшей тишине, боясь выдать себя хотя бы стоном, шорохом, окунались они в океан страсти, дрожа и сгорая в огне прикосновений. Это была, несомненно, их ночь, но летние ночи так коротки…

Лолита первая опомнилась и, вскочив, кивнула на окно:

— Степан, нам пора, светает, — прошептала она.

— Лолита…

— Не говори ничего, я прошу тебя. Я поступаю гадко, плохо, ужасно. Но я ничего не могу с собой поделать, — девушка говорила горячо и искренне. — Я не спала, ворочалась с боку на бок, слушала, как храпит Макар, как трещат сверчки в траве за окном, как стучат где-то за стенкой ходики, и, когда услышала, что кто-то прошел по коридору, почему-то сразу решила, что это ты.

— Милая, и я ждал тебя… И я не мог уснуть…

— Степан, я всегда буду твоя, несмотря ни на что. Понимаешь? Твоя…

— Да, — он нежно поцеловал ее.

— А теперь пошли, — чуть ли не приказала девушка, высвобождаясь из его объятий.

Когда, пройдя гостиную, они вошли в квадрат света, падавшего из кухни, то нос к носу столкнулись с Наташкой, только что попившей минералки из холодильника и теперь возвращавшейся в спальню.

Наташка с каким-то странным выражением на лице окинула их взором, и Лолите стало неуютно. Она почувствовала себя как будто обнаженной под взглядом этой маленькой женщины и инстинктивно поплотнее запахнула пеньюар на груди.

Молча, не говоря ни слова, Наташка повернулась и взбежала вверх по лестнице, а Степан и Лолита, как два провинившихся школьника, прошмыгнули на кухню.

Кравцов явно разволновался. Он закурил, затем подошел к холодильнику и, открыв бутылку водки, залпом, не закусывая, выпил целый стакан. Предложил Лолите, но она отказалась, предпочтя холодное пиво.

Они постояли еще несколько минут, глядя друг на друга и думая об одном и том же — хороша парочка: будущий свекор в пижаме и невестка в ночной рубашке среди ночи разгуливают по дому и о чем-то шепчутся, не зажигая света. А наверху сном праведника спят жена-свекровь и жених-сын. Великолепно!

Быстро поцеловавшись, не прощаясь, они разбрелись по своим спальням…

Утром в понедельник Кравцов появился в своем кабинете мрачнее тучи.

Он даже не поздоровался с секретаршей, а сразу же протянул ей листок бумаги, исписанный его мелким почерком.

— Маша, вот список людей, которые должны быть в моем кабинете с перечисленными ниже документами. Начало совещания в десять тридцать.

— Да, я сейчас обзвоню всех, — и, обескураженная таким началом дня, секретарь скрылась за дверью.

Кравцов поудобнее устроился в кресле и принялся за чтение свежих газет. Со стороны могло показаться, что он совершенно спокоен, но два карандаша, которые он ухитрился сломать, делая заметки на полях какой-то статьи, свидетельствовали о том, что буря близка и вот-вот грянет…

За пять минут до назначенного срока кабинет Кравцова начал заполняться людьми. У каждого в руках была папка с необходимыми для совещания документами. Все хранили деловой вид. Здесь были многочисленные референты, эксперты и помощники, привлекавшиеся к подготовке документов Думы.

Последними стали заходить коллеги-депутаты, члены Комитета, которых Кравцов тоже вызвал на внеочередное заседание. Кое-кто пытался делать недовольный вид — мол, занятого человека от работы отрывают, — но, разглядев сурово сдвинутые брови Кравцова, смиренно занимал свое место.

— Степан Николаевич, я вам понадоблюсь? — не выдержал все же кто-то из думцев, но моментально осекся, услышав в ответ:

— А вы как думаете? Если назначено заседание комитета со всеми работающими здесь людьми, почему это не должно касаться вас? Вы что, сложили свои полномочия?

— Нет, что вы, я просто так… — промямлил бедолага и, заняв свое место, шепотом спросил у соседа: — Чего это с ним сегодня?

— Как в том анекдоте — жена не дала, а соседка заболела, — прошептал тот в ответ, и оба засмеялись, довольные своей мелкой местью.

В десять тридцать Кравцов встал и вышел к маленькой трибунке, установленной во главе длинного стола заседаний. В руках он держал толстую пачку отксерокопированных документов.

— Вы знаете, что я об этом думаю? — Степан Николаевич поднял пачку повыше и потряс ею в воздухе, подчеркнуто брезгливо держа ее двумя пальцами.

— Господа, прежде чем мы начнем, я от имени группы экспертов хотел бы извиниться, — начал руководитель группы, маленький толстячок Рубинчик, которому очень нравилась его работа. — У нас просто не хватило времени…

Но Кравцов даже не пытался слушать, и Рубинчику пришлось сесть на свое место.

— Это вроде бы самые готовые документы — последний вариант, который наш комитет будет выносить на голосование Думы. Я надеюсь, никому из здесь присутствующих не нужно объяснять, что такое проблема беженцев для сегодняшней России. Я думаю, что никому из присутствующих не надо объяснять и того, что именно от нашего комитета ждут выработки приемлемых вариантов и успешного разрешения этой непростой задачи.

Кравцов обвел глазами присутствующих.

— И я думаю, что никому не нужно объяснять, что в отсутствие председателя комитета его обязанности выполняю я, его заместитель. И отвечаю за каждую бумажку, прошедшую через наш комитет! — Степан Николаевич почти театрально возвысил голос, подчеркивая драматизм ситуации.

Он снова двумя пальцами поднял злосчастные документы:

— И вот это — наш окончательный вариант?! Это — позиция комитета?! Да? Тут полно фактических ошибок! Тут через одну — ошибочные цифры, расчеты и прогнозы!..

Он налил себе минералки и выпил, пытаясь сдержать все более нарастающее в нем глухое раздражение против этих людей.

— Но что меня по-настоящему злит, так это следующее: именно мне придется вставать в парламенте и, поскольку вы меня ввели неправильно в курс дела и подготовили неточные расчеты, — я, именно я, рискую своим положением, своей репутацией… Вы работаете здесь, вас никто не видит… Мол, простите, господин зампредседателя, мы немножко ошиблись, у нас было мало времени… А я? Я ведь буду стоять за трибуной!.. Если бы не заметил, чего вы здесь накрутили, если бы не так внимательно относился к цифрам… Я мог бы стать посмешищем для всей России! Вы это понимаете?

— Да, господин Кравцов… — снова начал было Рубинчик и снова осекся, остановленный его взглядом.

— Вы сделаете новые расчеты, которые действительно отвечали бы нашим предложениям и действительно обосновывали бы наши прогнозы, господа?

— Да, Степан Николаевич, — ответил за всех перепуганный Рубинчик.

— Сколько вам понадобится времени?

— Уже почти все готово — мы продолжали работать… Мы просим еще один день. Завтра к десяти все будет готово, — Рубинчик заметно волновался, потому что, как он предчувствовал, именно его группа допустила самые грубые ошибки.

— Ладно, на этом все. Завтра в двенадцать, после того, как я ознакомлюсь с новым вариантом вашего творчества, — Степан Николаевич кивнул в сторону Рубинчика, — совещание пройдет в таком же составе. Всех приглашаю быть.

Народ расходился от Кравцова, с трудом переводя дух и растерянно покачивая головами…

Маша твердо знала, что у Кравцова что-то случилось дома — таким своего шефа она не видела еще никогда…

Кравцов в этот день вернулся домой пораньше и, застав дома только дочь, обрадовался. Именно этого он и хотел.

Он вошел в комнату.

Наташка, сидя за столом, что-то переписывала из учебника, одновременно слушая через наушники музыку и подергивая в такт ногой. Его прихода она даже и не услышала.

Он улыбнулся, глядя на нее, и плавно убрал громкость поворотом ручки на усилителе.

Наташка оглянулась и, увидев отца, тут же сбросила наушники с головы.

— Папка, да я ничего серьезного не делаю. Так, переписать кое-что надо, а под музыку веселее, — начала оправдываться дочка, зная, как строго подходил отец к приготовлению уроков и вообще к их с Макаром (когда тот еще был студентом) учебе.

— Ладно, ладно, Юлий ты мой Цезарь… — проворчал отец. Он прошел в глубь комнаты и уселся на кровать дочки, глядя ей прямо в глаза.

«Что она знает? Что она чувствует? Сказала ли кому?»

Эти вопросы не давали ему покоя вот уже вторые сутки.

— А мама где? — его голос прозвучал совершенно неестественно, но Кравцов просто не знал, с чего начать.

— Не знаю. С работы еще не пришла, ей, вроде, еще рано. А что-нибудь случилось?

— Нет-нет, я просто так спросил…

Он снова помолчал и опустил глаза.

— Послушай, Наташка, мне нужно с тобой поговорить…

— Да?

— Когда я увидел тебя на даче, тогда, на лестнице, ночью… Помнишь?

Дочка молча кивнула, не сводя с него глаз.

— Ну, в общем… Мне нужно было поговорить с Лолитой. Понимаешь? Видишь ли, мама немножко расстроена, ты, наверное, тоже это заметила. И… И я пытался как-то примирить всех…

Он замолчал, не представляя, что добавить к сказанному, а Наташка тоже сидела молча, глядя на него, и Степан Николаевич вдруг почувствовал, что не знает, куда деть руки.

— Да, папа, я все понимаю, — нарушила дочь тишину, и у Кравцова-старшего будто камень с плеч упал. Он вдруг почувствовал огромное облегчение: он понял, что дочка никому ничего не сказала. И еще он понял, что даже если она и подумала что-то в ту ночь, то попробует разобраться во всем сама, не прибегая к помощи посторонних и никого не осуждая априори.

Он с благодарностью взглянул на нее, но дочка уже сидела, отвернувшись к книжке:

— Папа, извини, но мне нужно работать.

— Да-да, конечно, я пойду.

Он вышел почти что на цыпочках и очень аккуратно притворил за собой дверь…

Лолита не нашла в себе сил встретиться с Макаром в понедельник, и, сославшись на головную боль, перенесла ближайшее свидание на десять утра вторника, того дня, когда, по их договоренности, они должны были подать заявление.

Макар пообещал заехать за ней.