Обжигающая страсть

VI

Недели две спустя после описанных выше событий Лолита Паркс проводила важное совещание в своем агентстве по вопросу организации рекламной кампании одной крупной финансовой корпорации. Заказ был фантастически выгоден: в случае его успешного выполнения корпорация могла стать крупнейшим и богатейшим клиентом агентства Лолиты. Сотрудничество только с одной этой фирмой гарантировало Паркс прибыль, которую вряд ли смогли бы покрыть даже десяток новых клиентов средней величины.

Лолита умела организовывать людей, и на выполнение этого задания были привлечены лучшие силы ее агентства. Две независимые друг от друга группы «изобретателей» разработали по несколько вариантов проведения кампании. Специалисты по рекламе целую неделю думали только об одном: создать что-то новое, чрезвычайно запоминающееся и необычное.

В это утро как раз обсуждались две последние разработки независимых групп, и именно сегодня Лолита и ее заместители должны были принять окончательное решение с тем, чтобы вынести его на суд заказчика.

Обстановка на совещании была приближенной к боевой: кабинет Лолиты, в котором оно проходило, был заперт на замок, телефоны отключены, кондиционер не успевал справляться с клубами табачного дыма, а две кофеварки от «Филипса» безостановочно пыхтели, гудели и мигали красными фотодиодами, вырабатывая совершенно потрясающее количество кофе.

Именно в тот момент, когда, казалось, мнение большинства начало склоняться в пользу одного из проектов, и его разработчики, уловив миг удачи, особенно рьяно бросились на защиту своего детища, в комнате прозвучала резкая трель аппарата внутренней связи.

— Вероника, в чем дело? — Лолита даже не пыталась скрыть ноток раздражения. — Я же говорила, чтобы никто не смел нас беспокоить…

— Конечно, госпожа Паркс, но он настаивает…

— Кто «он»?

— Господин Кравцов, Степан Николаевич. Он сказал, что вы непременно захотите…

— Хорошо, Вероника, я сейчас выйду и поговорю с ним из приемной.

Лолита встала и окинула взглядом людей, собравшихся вокруг длинного стола в ее кабинете.

— Продолжайте, прошу вас, без меня. Я — на десять минут. Самые важные замечания, Александр, — обратилась она к своему заместителю — я попрошу вас записать. Еще раз извините…

Девушка вышла в приемную, и Вероника, секретарь-референт фирмы, тут же уступила ей место за своим столом, указав на снятую трубку городского телефона.

— Да, спасибо, Вероника… Я вас попрошу — вы не обижайтесь — побудьте в коридоре. Постарайтесь, чтобы никто сюда не вошел.

И лишь когда подчиненная вышла, плотно прикрыв за собой дверь, Лолита наконец взяла трубку:

— Да?…

— Лолита?

— Да, я.

— Мы должны увидеться.

— Конечно!

— Во время обеда ты сможешь?

— Степан, я честно скажу — толком и не знаю. Мы очень сильно загружены, только пойми меня правильно.

— Это очень важно, Лолита…

— Я понимаю…

— Нет! Это не совсем то, что ты думаешь! — волнение в голосе Кравцова было абсолютно неподдельным, и девушка невольно забеспокоилась.

— Я же не отказываюсь, я просто думаю, в какое время на сто процентов буду свободной… Ты знаешь, часам к четырем мы должны все закончить.

— Давай где-нибудь в городе, в парке…

— Господи, опять?! — Лита не сдержала удивленной улыбки.

— Нет-нет, не то. Я серьезно, — Кравцов, чувствовалось, колеблется, не зная, с чего начать. — Это совсем другая проблема… Трудно высказаться по телефону… В общем, при встрече объясню!

— Хорошо, Степан.

— Ближе к четырем я перезвоню.

— Буду ждать…

В половине пятого они встретились на Крымском мосту, но повернули почему-то не к дому Лолиты, а в совершенно противоположную сторону, к парку, и побрели по Пушкинской набережной.

Шел дождь, не сильный, довольно занудливый, один из тех московских дождей конца августа, которые заставляют забыть про лето, одеться потеплее и свыкнуться с мыслью о том, что зонтик — важнейший предмет. Особенно докучают такие дожди мужчинам, которые вынуждены в эти дни искать компромисс между желанием иметь свободные руки и необходимостью хоть как-то спастись от бесконечных потоков воды сверху. Нередко поиски этого компромисса оканчиваются натягиванием на голову самых разнообразных кепок и кепочек или же нахлобучиванием шляпы. Но Кравцов-старший головных уборов вообще не любил, предпочитая огромный черный зонтик с длинной загнутой ручкой, и сейчас они с Лолитой брели под защитой этого чуда человеческой мысли.

Они шли молча, не произнося ни слова.

Лолита каким-то шестым чувством догадывалась, что разговор будет не простой и не начинала его первой, ожидая инициативы от Степана. А Кравцов шел молча, то ли собираясь с духом, то ли вообще не ведая, с чего начать.

— Я взял с собой бутерброды и колу… Думал, будет хороший день, и мы пообедаем где-нибудь в парке, — наконец-то произнес он, и Лолита, невольно улыбнулась — нерешительность, с какой мужчины затевают с женщинами серьезные разговоры, всегда ее веселила.

— Да, погода и впрямь — не очень… Дождь так неожиданно начался, хорошо, хоть синоптиков послушалась… Но если ты хотел пообедать со мной, почему ты не поехал ко мне? Или мы могли бы встретиться в каком-нибудь кафе? — она взглянула на Степана, и Кравцов отчетливо прочитал в ее глазах призыв к смелости и решительности: «Ну, давай, выкладывай, что ты придумал? Ведь не бутерброды под дождем ты меня звал есть!»

Степан Николаевич окончательно расстроился, засмущался и решительно выпалил:

— Я много думал о том, что мы с тобой должны сделать…

— Сделать?

— Мне нужно оставить Светлану. В этом нет никакого сомнения… Так будет лучше для всех, честное слово…

Такого поворота событий девушка не предполагала, а потому продолжала идти молча, не зная даже поначалу, как реагировать и нужно ли реагировать вообще.

— Я не могу так продолжать! — Кравцов решительно взмахнул рукой и остановился, повернувшись к Лолите. — То, что произошло в Таллинне… То, как я себя вел… У меня никогда раньше и не появлялось подобных чувств. Я никогда не испытывал такого…

Лолита молчала, опустив глаза, и Кравцов разом сник, достал сигареты и закурил, и когда через несколько мгновений заговорил, голос его снова был уверенным и спокойным:

— Мне нужно упорядочить все. Я знаю, Макару будет трудно — ты ему нравишься…

— Он меня любит.

Степана поразила холодность ее голоса. На секунду он совсем растерялся, но попытался совладать с собой.

— Да, я это знаю… Но он молод еще… Переживет.

— Он твой сын, — девушка как будто впечатывала слова в хлипкую систему его рассуждений, разрушая ее и не оставляя от его проектов камня на камне. — Он тебя возненавидит.

— Ну, какое-то время будет ненавидеть…

— Ты потеряешь его. Ты готов потерять собственного сына? — Она была безжалостной. — И ты готов потерять ту жизнь, что у тебя со Светланой Васильевной?

Кравцов молчал, помолчала некоторое время и Лолита, а когда продолжила, интонации ее стали мягче:

— Эта твоя жизнь — хорошая жизнь, Степан. То, что ты говоришь, — неразумно, поверь…

— Ну, почему ты в этом так уверена?!

— Потому что в глубине души ты не хочешь этого… Ты что, хочешь, чтобы мы завтракали вместе?

— Да, я бы хотел этого…

— Хотел бы этого? Да? Правда?.. Хотел бы, чтобы мы жили в одном доме, да?..

Лолита сама не знала, откуда у нее берутся эти слова. Но она чувствовала, что именно эти слова, именно этот тон — немного жесткий, возможно, даже издевательский и надменный — подействуют на Степана наилучшим образом, а потому не сдерживала себя.

— Интересно, и что же ты бы получил?

— Я бы тебя получил!

— Ты получил бы то, что у тебя уже есть… Господи, Степан, неужели ты не видишь, не чувствуешь, что я и так твоя?! Зачем тебе все усложнять до такой степени?!

Девушка резко отвернулась от него и шагнула из-под зонтика под дождь, не желая, чтобы он видел, как непрошенная слезинка выкатилась на ее щеку.

Кравцов в ту же секунду рванулся следом, снова взяв ее под защиту своего огромного зонтика.

— Лолита, но я хотел как лучше…

— Степан, давай договоримся, — она повернулась к нему, и Кравцов не понял, были ли это следы дождя на ее лице или слезы искрились маленькими бусинками в уголках глаз. — Давай, Степан, договоримся, что мы не будем больше разговаривать на эту тему. Хорошо?

— Я же, правда, хотел как лучше.

— Я понимаю… Хорошо?

— Да, хорошо.

Девушка чуть привстала на цыпочки и нежно прикоснулась губами к его подбородку:

— Вот так-то лучше. Ты ведь должен все понимать…

Они повернули назад, и остаток пути до дома Лолиты говорили уже о другом: о работе, о Таллинне, а то и просто по несколько минут молчали, наслаждались, как влюбленные подростки, этой романтической прогулкой под дождем.

На мосту Лолита остановилась:

— Подожди, я сейчас достану свой зонтик… Не провожай меня дальше, ладно?

— Хорошо.

— Когда мы сможем увидеться?

— В четверг, через два дня… В пять часов я буду уже совершенно свободен.

— Я буду ждать тебя…

— И я буду ждать нашей встречи.

— Пока, — девушка снова нежно поцеловала его и, решительно повернувшись, раскрыла свой зонт и пошла прочь. На углу улицы она остановилась и, прежде чем исчезнуть за поворотом, оглянулась. Огромный зонт темнел на мосту. — Кравцов глядел ей вслед. Она улыбнулась и, помахав ему на прощание, повернула за угол…

Слушания Думы по вопросу создания единого информационного пространства для стран СНГ подходили к концу. Кравцов стоял на трибуне, отвечая на последние вопросы своих коллег.

Его всегда выводили из себя эти заседания. Любой вопрос, который выносился на обсуждение, проходил тщательную проверку, подготовку и экспертизу в соответствующих комитетах. Любой депутат Думы, следовательно, мог не только самым подробным образом ознакомиться с существом проблемы, но и заранее затребовать любой необходимый документ или внести любые поправки и предложения.

Однако именно здесь, на заседании, вдруг возникали самые страшные споры, гремели самые разгромные контрдоводы и сотрясали воздух самые обидные и бездоказательные обвинения. Кравцов давно уже вычислил причину суперактивности многих своих коллег на пленарных заседаниях парламента и на парламентских слушаниях: пресса, которая здесь неизменно присутствовала, с живостью хваталась за резкие слова и выступления, создавая на следующий день совершенно бесплатную и беспроигрышную рекламу тем, кто «отличился» накануне у микрофона.

Для Степана Николаевича, «работоголика», как выразились бы японцы или американцы, такой стиль парламентской «деятельности» был совершенно неприемлем. Его раздражало и злило, когда вода переливалась из пустого в порожнее, а время тратилось на повторение давно известных истин и проверку давно проверенных фактов.

И все-таки время работы в Думе не прошло для него даром: стоя на трибуне, он вдруг явственно почувствовал, что совершенно свободно справляется и со своей яростью, и с глухим раздражением, отвечая на вопросы терпеливо и корректно. Он даже улыбнулся про себя, сделав это открытие.

А донимали, как обычно, больше всех эти выскочки из фракции либеральных демократов.

— Я оптимистично смотрю на проблему создания единого информационного пространства стран СНГ. В Минске, на последнем совещании, мы выработали единые подходы, наметили общие цели и пути их решения. Подчеркиваю, это были не просто разговоры. Мы, представители разных стран СНГ, действительно нашли общий язык в деле решения этой проблемы, — говорил Кравцов.

— Так вы хотите сказать, что в Минске разговоры привели к конкретным результатам? — донимал его кто-то из неугомонных «державников». — И теперь наше великое государство, которое рано или поздно, но должно объединиться, будет иметь общее телевидение, общее радио и общие газеты?

— Вы знаете… — Кравцов даже не пытался скрыть некоторого ехидства, которое появилось у него в голосе. — Боюсь, вы неправильно понимаете, что такое единое информационное пространство. Мы пришли к выводу, что ни политические, ни экономические различия не мешают тому, чтобы между нашими странами — а возможно, именно в первую очередь между нашими странами, — мог осуществляться свободный обмен информацией. И это не только единый телеканал «Мир», над созданием которого мы трудимся уже столько лет. Проблема видится гораздо шире. Это все есть в документах, это я уже объяснял сегодня. Но если по какой-то причине меня не поняли, попытаюсь повторить то же самое кратко и доходчиво.

Кравцов отпил немного минералки, которую принесла ему девушка из аппарата Думы на трибуну, и продолжил:

— В Минске мы обсуждали возможности и условия трансляции нашего, российского, телевидения на их территории и возможности ретрансляции их программ на нашу территорию, особенно в пограничных районах. Мы обсуждали возможности свободной подписки на любые печатные издания наших стран. Обсудили одну из самых наболевших проблем ученых наших государств — обмен научной и технической литературой, новыми разработками и проектами. Переговоры касались даже такого тонкого и, на первый взгляд, сугубо делового вопроса, как реклама. Ведь реклама — это тоже информация, и нам всем важно стремиться к полной свободе ее распространения. И наконец, мы выработали принципы сотрудничества в области закупки и ретрансляции западных телеканалов, особенно европейских, включения наших территорий в единую мировую телевизионную сеть. Эта задача, как вы все понимаете, требует больших финансовых вложений и, соответственно, общих усилий, тесного сотрудничества.

— И вы во все это верите? Во все то, что наговорили нам сейчас с высокой трибуны?

— Я знаю, что в Минске мы действительно сделали важные практические шаги для осуществления этих целей. Прошу еще раз ознакомиться с представленными документами — там все есть.

— Но разве возможно, — незнакомый Кравцову «либерал-демократ» все не унимался, — чтобы такие великие задачи можно было решить без политического и экономического объединения «самостийных» республик в единое крепкое и мощное российское государство?!

— Возможно! Я в этом нисколько не сомневаюсь, — Степан Николаевич говорил спокойно и веско. — Политическое, да и экономическое, объединение, господа, — на самом деле реальность. Пора бы уже это понять, в конце концов. Только объединение не в одно государство, а объединение множества государств. СНГ и Межгосударственный экономический Совет и есть те официально существующие и закрепленные всеми необходимыми документами структуры, которые свидетельствуют как о политическом, так и об экономическом объединении. Мы почему-то никак не хотим понять этого, никак не хотим признать этот давно свершившийся факт. Пора уже, господа, не только научиться думать по-новому, но и работать по-новому, действительно эффективно и плодотворно…

Кравцов шел с трибуны на свое место под гром аплодисментов коллег…

Сразу после заседания Думы, а оно, как и предполагал Кравцов, закончилось в половине пятого, он попросил Володю отвезти его на Крымский мост.

И к пяти, как они и договаривались накануне, Кравцов уже подходил к дому Парксов.

В который раз спешил он на встречу с этой волшебной девушкой, и в который раз сердце нервно подпрыгивало в его груди, выдавая волнение. Каждая встреча с Лолитой для Кравцова становилась поистине праздником и событием.

Он быстро взбежал по лестнице, не дожидаясь лифта, и нетерпеливо позвонил в дверь.

Щелкнул замок, и на пороге появилась она, его Лолита. Его сразу поразило, что она была одета как-то слишком официально, как будто только пришла с работы, хотя его встречала обычно в кимоно или халате, голая и нежная под легкой тканью.

— Лолита… — прошептал он и сделал шаг ей навстречу, пытаясь обнять девушку, но та ловко увернулась, отступив в глубь квартиры и громко, как будто специально привлекая чье-то внимание, неестественно-радостно воскликнула:

— А, Степан Николаевич! Здравствуйте, здравствуйте! — Кравцов сразу же уловил, что она перешла на «вы», и, совершенно сбитый с толку, ступил в прихожую. — А я вас давно жду… Раздевайтесь, проходите…

В гостиной Парксов играла музыка, и в кресле у окна, развалившись и покуривая, сидел не знакомый Кравцову бородатый парень, с длинными запущенными волосами и в поношенных свитере и джинсах.

— Вы ведь еще не знакомы? — ворковала Лолита, усаживая Кравцова в кресло напротив. — Знакомьтесь — мой друг, старый приятель, Петр Вельяминович Амельянюк, художник из Петербурга. А это — Степан Николаевич Кравцов, отец Макара.

Они молчали, неловко кивнув друг другу, и говорить снова пришлось Лолите.

— Петр проездом, из Питера в Сочи. Решил на пару дней остановиться в Москве, и вот по старой памяти заглянул…

— Да, — зачем-то подтвердил Амельянюк.

— Конечно, — также неизвестно зачем согласился Кравцов.

— Давайте выпьем! — Лолита достала из шкафа третью рюмку, наполнила ее из наполовину пустой бутылки виски, стоявшей на журнальном столике, и протянула Кравцову.

— Ваше здоровье!

— Ваше!..

Они выпили, и снова в комнате воцарилось молчание, которое лишь слегка скрашивалось приглушенными звуками музыки — пела Мадонна. Чтобы хоть как-то нарушить эту неловкую паузу, Степан задал глупейший вопрос, который только можно было придумать:

— И что же вы собираетесь делать в Москве?

— Ничего особенного: похожу по музеям, по любимым улицам… Люблю, знаете ли, вспомнить прошлое. У меня, вообще-то, был прямой билет до Сочи, но здесь я вдруг остался.

— А вы в каком жанре работаете? — из вежливости, не зная, что еще спросить, поинтересовался Кравцов.

— В разных… — он шумно отхлебнул виски из своего стакана. — Вот сейчас, не поверите, увлекся китайскими иероглифами. В них много забавного и интересного. Такие художественные образы… У меня картины так и просятся писаться!

— Он не изменился, — как будто извиняясь перед Кравцовым, Лолита пожала плечами. — Все такой же… Только он мог не доехать до места назначения и переменить все в последнюю секунду. И при этом ссылаться на китайские иероглифы.

Девушка попыталась рассмеяться, но смех получился какой-то натянутый.

Она себя и в самом деле чувствовала прескверно. И откуда он только взялся, этот Петр! Кто его просил появляться вообще, а в особенности сегодня?! Что за проклятие ей с ним, в конце-то концов!

Да, именно он спас ее когда-то от глубокой депрессии, буквально привязав к себе своей напористостью и оригинальностью. Да, именно его, как ей казалось, она смогла, наконец, полюбить после той ужасной трагедии. Именно с ним, как ей казалось, она была когда-то счастлива… или почти счастлива.

Но потом именно он, этот человек, ударил ее по лицу, напившись на одной из вечеринок и ни с того ни с сего приревновав к кому-то. Лолиту никогда и никто не смел ударить за всю ее жизнь, и простить Петьке обиды она не смогла. Она ушла, бросила его и категорически запретила ему звонить ей и искать ее.

Он действительно исчез из ее жизни на этот год, пока она осваивалась в Москве.

Сколько с тех пор воды утекло! Сколько всего произошло!

И теперь, сегодня, этот человек появился снова, придя прямо к ней в офис. И — странно — она почему-то не прогнала его!..

И сейчас Лолита сидела, злясь и проклиная себя последними словами.

— Да, — разглагольствовал в это время художник, промахиваясь мимо пепельницы и стряхивая пепел на ковер, — я не изменился. Я действительно в последнюю минуту решил остаться в Москве. И совсем не виноват, что мне этого захотелось.

Лолита почувствовала, как неприятно сидеть Кравцову в обществе этого парня и заторопилась, придумав предлог визита Степана Николаевича.

— Прошу прощения, Степан Николаевич, сейчас я принесу ту книгу…

Она поднялась и сделала шаг к выходу.

— Степан Николаевич приехал за книгой, — начала объяснять она Петру, обращаясь естественно к Кравцову, — которую сейчас довольно трудно найти, а она оказалась в коллекции моего отца… Одну минутку, я сейчас… Я уже отложила ее, — еще раз извинилась она с порога, исчезая в кабинете Отто Паркса.

— Вы хорошо знаете Лолиту? — Кравцов сам не знал, зачем он спросил это. Неужели ревновал?

— Да… Мы многое пережили вместе.

Степана Николаевича просто бесил самоуверенный тон этого неаккуратного, будто много дней немытого парня, и в следующее же мгновение он понял, что действительно ревнует Лолиту к нему. Ревнует дико и страшно. Он сам не мог понять, почему.

— Она по-прежнему мой лучший друг, — продолжал тем временем Амельянюк.

— Я понял.

— А мне понравился ваш сын…

— Вы с ним знакомы? — вздрогнул Кравцов.

— Да, мы познакомились в офисе у Паркс. Он заходил туда днем на несколько минут. По-моему, он — очень важное дело для Литы, — подмигнул он Кравцову.

— То есть? Я вас не понимаю…

— Ну, ну… Вы же знаете, всегда кажется, что нужно как-то все соединить в одну картину…

— Боюсь, что я не понимаю…

— У нее очень серьезные отношения с Макаром. Она любит его.

— Да, я знаю. И что?.. Я уверен, что это очень хорошо, потому что он, кажется, умеет с ней управляться.

— Он предоставляет свободу, которая ей так нужна, — с чрезвычайно понимающим видом изрек детина и снова шумно отхлебнул виски из своего стакана. — Я никогда не мог…

— Понятно… — протянул Кравцов, лишь бы хоть что-нибудь вымолвить.

— Так что, может, она будет счастлива…

— Господи, почему «может»? — у Кравцова начали иссякать последние капли терпения. — Почему «может»? Конечно, счастлива! Она это заслужила, в конце концов.

— Да, конечно, — меланхолично, будто потеряв интерес к предмету разговора, проговорил художник и потянулся за бутылкой, наполняя свой стакан… — Будете?

— Нет, спасибо, не хочу…

— А что это за книга? — вдруг спросил Амельянюк, уставившись на Степана Николаевича уже довольно-таки мутным взором.

— Книга?

— Но вы, кажется, пришли за книгой?

— А-а-а… Да так… Это… — холодный пот прошиб Кравцова, но именно в эту секунду в гостиную вошла Лита, неся книгу в руке.

— Вот то, что вы искали.

— Спасибо, Лолита! — благодарность у Кравцова получилась даже слишком горячей. — То, что нужно, нигде не мог найти!

Он глянул на обложку, читая название.

— Не спешите отдавать, держите ее, сколько вам нужно, — проговорила Лолита, нежно глядя на Кравцова. Но под этим взглядом Степан Николаевич почувствовал себя почему-то вдвойне неудобно. Ее глаза жгли и мучили его, и он встал и заторопился:

— Ладно, не буду вам больше мешать. Извините, я не хотел так ворваться, помешать вашему разговору…

— Нет, ну что вы, — бросился любезно уговаривать Кравцова не стесняться художник. — Мне очень приятно было с вами познакомиться!

— Мне тоже, — сухо произнес Кравцов и быстрым движением пожал протянутую руку.

Потом он повернулся к Лолите, кивнул на прощание и, быстро повернувшись, вышел из квартиры, самостоятельно открыв входную дверь.

Давно так тяжело и трудно не билось его сердце, как в этот летний вечер, когда Кравцов, будто глубокий старик, сгорбившись медленно брел по лестнице от Лолиты…

Придя домой, он сразу направился на кухню, чувствуя, что только хороший ужин и чашка крепчайшего кофе помогут ему кое-как поправить настроение.

Когда он вошел, Светлана досматривала последний сюжет вечернего выпуска новостей.

— Привет, — бросил он и прошел к холодильнику, извлекая оттуда вмиг запотевшую бутылку водки.

— Здравствуй, Степушка, — жена подошла и поцеловала его в щеку. — Неплохо! — она кивнула головой в сторону телевизора.

— Что ты имеешь в виду?

— Твое выступление. Здорово ты расставил все точки над «i».

— Ты смотрела? — он впервые взглянул на нее, оторвавшись на миг от созерцания рюмки с налитой уже водкой.

— Конечно! Я никогда не пропускаю ваши представления…

Кравцов резким движением опрокинул водку внутрь и сморщился, шаря глазами по столу в поисках чего-нибудь похожего на закуску.

— Да ты садись-садись, — рассмеялась Светлана Васильевна, — сейчас подам ужин. Как раз выключила духовку, так что плов тебе будет, как говорят, с пылу с жару.

— Ты необыкновенная женщина, — Кравцов сам не ожидал от себя этих слов, но это были как раз те слова, какие и хотел он сказать, созерцая жену, хлопотавшую с тарелками.

— Ты тоже необыкновенный мужчина, — она улыбнулась, на миг обернувшись к нему, — у тебя все всегда получается.

Она поставила наконец перед ним плов и склонилась, снова поцеловав его в щеку.

— Я помню, когда в первый раз тебя увидела, — нараспев протянула она, усевшись напротив него, подперев голову руками и мечтательно уставившись куда-то в стену, — меня поразили твоя уверенность и непоколебимость. Тогда ты был еще только мелким, как сейчас принято говорить, партийным чиновником. Но свою работу ты всегда делал очень хорошо. Даже домашнюю…

Она рассмеялась:

— Ты помнишь, как здорово отделал вагонкой лоджию там, в городке, где мы начали с тобой совместную жизнь?

Степан кивнул, не в силах оторваться от плова.

— И тогда, — все так же задумчиво продолжала Светлана Васильевна, — я поняла, что это мне очень нравится. Мне до сих пор по душе, я это в тебе очень ценю.

Она смотрела ему прямо в глаза, и Кравцов вдруг перестал жевать, отложил вилку и спросил:

— Света, а ты ужинала?

— Нет, ждала тебя.

— А шампанское у нас найдется?

— Ты что это задумал?

— Ничего. Просто, давай отпразднуем этот наш вечер, Света! — он вскочил, чуть ли не подбежал к холодильнику и, не обнаружив там шампанского, бросился в кабинет, к бару. Через секунду он появился на кухне, сжимая в руках бутылку «Кодорниу», и с порога приказал:

— Света, ставь свою еду на стол и быстро ищи свечи! Сегодня мы будем пить шампанское! — он немного помолчал и добавил: — Знаешь, а ведь я тебя, черт побери, тоже люблю…

И почему-то тут же погрустнел…

Уже в который раз за последнее время Лолита не могла уснуть. Она лежала с широко открытыми глазами и всматривалась в темноту.

Мысли, проносившиеся у нее в голове, вызывали то один образ, то другой. Ее настроение менялось так же быстро, как быстро пробегали в голове картины далекого и недавнего прошлого.

Сегодняшний визит Петра, это явление тени прошлого, призрака из давно прошедших дней, окончательно выбило Лолиту из седла, слизало последние остатки ее душевного спокойствия и равновесия.

Амельянюка она не любила никогда.

Они познакомились почти сразу после ее возвращения из Парижа на одной из авангардистских тусовок, где было множество лохматых художников, длинных и худых поэтов, спившихся натурщиц, каких-то пришибленных рокеров и десятка два действительно стоящих чего-то, в прямом и переносном смыслах, молодых людей. Золотая молодежь, дети состоятельных родителей, которые научились делать деньги лучше, чем их предки, твердо усвоившие здоровый образ жизни и принцип «карьера превыше всего», к которым не без основания относила себя и сама Паркс, создавали эти тусовки как самый престижный вид развлечения. Для них эти волосатые и эпатажные личности были чем-то вроде оригинальных зверюшек за решетками зоопарка. Упомянутые два десятка человек и содержали, собственно, всю компанию, с удовольствием вкладывая деньги в чувство осознания того, что все вокруг понимают, кто за них платит.

Они сидели обычно в глубине зала за сдвинутыми вместе столиками и беседовали на обалденно интересные для них темы, как то: ставки таможенных налогов и цена лондонской биржи на кофе производства весны минувшего года, качество косметики «Буржуа» и недостатки букета «Метаксы», сравнение проходимости «Фронтеры» и «Террано» и т. д. и т. п.

Они попивали «Абсолют», «Джони Уолкер» и «Фрешенет», выбрав один из этих напитков на весь вечер, и с неподдельным интересом рассматривали «своих» экзальтированных гостей, смешивавших водку с пивом и запивавших «ершика» портвейном.

Они веселились от души, слушая песенки, которые в иной ситуации не могли вызвать ничего, кроме отвращения, и рассматривая «картины» этих «великих художников», лучшую из которых вряд ли взяли бы даже на конкурс детских рисунков.

Впрочем, как теперь понимала Лолита, было бы несправедливо выносить приговор всей тусовке огулом. Среди этих непризнанных дарований попадались, и нередко, действительно яркие личности. Но странно — чем талантливее и интереснее был человек, тем более скромно и тем более по-человечески он выглядел!

К сожалению, тогда Лолита еще не успела уловить этой закономерности и под воздействием недавнего расставания с Монмартром и его художниками обратила внимание именно на него, на Петра.

Длинный, волосатый и бородатый, потрепанный и потертый, он создавал впечатление человека не от мира сего. Он был похож на парня, с головой ушедшего в искусство, и, как позже убедилась Лолита, это действительно была лучшая роль в его жизни.

Наверное, она чем-то тоже приглянулась Амельянюку, потому как очень скоро оказалась приглашенной им на танец. Он сильно и бесцеремонно прижимал ее к себе, утверждал, что никогда еще не встречал женщину, подобную ей, которая бы возбуждала его так сильно… «Да, нет-нет, не бойтесь, я имею в виду потенцию творческую!..» — вспомнила она его тогдашнюю пошловатую шуточку.

Он пообещал ей нарисовать сотню ее портретов, пока ему не удастся самым достойным образом передать цвет ее глаз и блеск волос. И совсем уж счастьем для него стала бы возможность перенести на холст ее запах, запах прекрасной женщины…

Он все шептал и шептал ей что-то на ухо, прижимая ее к своей груди, как вдруг — Лолита даже сейчас содрогнулась от отвращения — как вдруг кто-то из этих недоносков-рокеров самым наглым образом тисканул ее за ягодицу, приложившись на всю ширину своей ладони. От неожиданности она тогда вскрикнула и резко обернулась, уставившись на пьяно смеющуюся морду наглеца.

Амельянюк тут же разжал объятия, подошел вплотную к тому рокеру и, ни слова не говоря, носком ботинка (а ботинки были «горные», на толстой ребристой подошве) сильно ударил его куда-то в область колена, а когда рокер взвыл от боли и ярости, прямым ударом в нос свалил парня с ног. У бедняги сразу пошла кровь, он вскочил, но тут же получил боковой удар в ухо и ногой — в живот. От боли и неожиданности рокер согнулся, и это движение стало его самой большой ошибкой — Амельянюк схватил его за волосы и стал неистово лупить коленом в лицо. Сколько раз он успел ударить и с какой силой — неизвестно, но когда их наконец растащили, парень был уже без сознания, а его черная майка и кожаная куртка сверкали в лучах цветомузыки мокрыми пятнами крови.

Лолита нервно хрустнула костяшками пальцев, вспоминая, с каким участием и чувством благодарности бросилась она тогда к Амельянюку, как пыталась своим платком забинтовать его разбитые костяшки пальцев на правой руке, как лепетала слова признательности и наконец услышала в ответ самое тривиальное: «Наибольшим утешением мне, мадам, может стать лишь известие о том, что вы не покинете меня одного в эту ночь».

Странно, но тогда она не обиделась и не оскорбилась. Конечно, остаться с ним в тот момент она даже и подумать не могла.

Но очень скоро события повернулись так, что она стала принадлежать Амельянюку безраздельно, и даже перебралась в конуру, которую он за копейки снимал у какой-то бабушки, и прожила там несколько месяцев. Вести Петра в свой дом, в дом Парксов, было делом абсолютно и категорически безнадежным.

За эти-то проклятые месяцы она и поняла, что он за человек.

Она увидела грубость и неотесанность.

Она увидела леность и убогость.

Она увидела похоть и пьянство.

Почему же она не бросила его сразу же, тем более, что никакие узы их не связывали? Наверное, многие женщины бьются над подобными вопросами, не находя сколько-нибудь логичных ответов. Ведь было и счастье, пусть, как кажется теперь, и призрачное, но счастье — нежность, ласка, забота, мужская теплота… Нужно, наверное, время, чтобы понять: все это возможно и с другим, но намного лучшим. Нужно, наверное, чтобы жажда счастья, присущая многим, если не всем, женщинам, была, наконец, побеждена реальностью, грубой прозой жизни.

Ощущение счастья подтачивалось изо дня в день, ослабевало и умирало, но все еще теплилось в душе Лолиты вплоть до того рокового дня, когда все тем же прямым ударом в лицо в нокаут была отправлена уже сама она, Лолита, заподозренная в какой-то там неверности. Она упала тогда, отлетев по скользкому полу ресторана метра на три, под взглядом множества глаз и услышала смех. И громче всех ржал именно он, Амельянюк.

В ту же секунду Лолита поняла, как сильно она ненавидит его, и, поднявшись и убедившись, что с лицом все более или менее в порядке, она забрала свою сумочку и ушла. Ушла совсем и навсегда, чтобы вычеркнуть его из памяти.

Забыть, к сожалению, оказалось не так легко, хотя она твердо знала, что никогда его не любила. Просто теперь Лолита его ненавидела. Ненавидела от всего сердца, и эту ненависть, сколь ни странным может это показаться, притупило только знакомство с Макаром, а погасила только связь со Степаном Николаевичем.

Лолита просто забыла Амельянюка.

И вот теперь он вдруг объявился вновь…

Когда утром он пришел в ее офис и секретарь доложила по селектору о посетителе, Лолита даже не сразу вспомнила, где слышала это имя. А когда вспомнила, было уже слишком поздно — он стоял перед ней в ее кабинете.

Она попробовала его выгнать, но он был такой корректный и вежливый, такой обходительный и смиренный, что девушка сдалась: он просидел у нее в офисе целый день, болтая о том, о сем и послушно замолкая, когда она была чем-либо занята.

Он рассказывал о своей жизни без нее, о том, как уехал в Петербург, чтобы пожить немного там и отдохнуть от Москвы, что у него «пошла» работа, и уже удалось продать несколько хороших вещей, что он решил съездить на юг, к солнцу, набраться красок и впечатлений и т. д. Он нес всякую чепуху, но ни разу не заговорил о тех днях, когда они были вместе. Наверное, именно поэтому Лолита его не только не выгнала, но и пригласила к себе на ранний ужин и даже записала его питерский адрес.

В общем, все было бы прекрасно, если бы только у нее не было Кравцовых! Именно в этот день ее захотел срочно увидеть Макар. Именно в этот вечер они спланировали встречу со Степаном. И именно в эти мгновения, хотя ни старший, ни младший из Кравцовых ни о чем не догадывались, Лолита чувствовала себя хуже всего.

Как будто она уже испытывала это. Как будто входила второй раз в одну и ту же воду.

Как будто чувствовала чисто физически упрек, и невозможно было понять только одного — откуда, от кого он исходит.

Что-то нехорошее и опасное возвращается, казалось девушке, в ее жизнь…

И это оказалось правдой: когда Лолита уснула, они приснились ей все вместе — Кравцовы и Амельянюк. Они втроем стояли перед ней на коленях, умоляя сделать выбор, а она стояла перед ними абсолютно обнаженная и задумчивая, не в силах решиться ни на один из вариантов.

Но, что хуже всего, во сне они были не одни: за спиной стоящих на коленях мужчин возвышалась, положив руки им на плечи, все та же знакомая черная тень. Без лица.

А ведь Лолита так надеялась, что страшный призрак исчез из ее снов навсегда…

Степан Николаевич в эту ночь тоже долго не мог уснуть.

С женой у них получилось все великолепно. Он чувствовал себя молодым, сильным. Он бросался на Светлану мощно и страстно, как раньше, и получая абсолютно адекватную реакцию в ответ.

Но когда жена уснула, засопев на своей половине кровати, мысли улетели к Лолите, лишив его сна.

Он даже встал и тихонько прошел в кабинет, чтобы перелистать книгу, которую ему дала сегодня Паркс, в поисках записки или хотя бы какого-нибудь намека на объяснение, но, не найдя ничего, вернулся к жене под одеяло.

Странно, конечно, но, ворочаясь с боку на бок рядом со спокойно спящей удовлетворенной женой, больше всего Кравцова раздражало видение — Лолита всю ночь наслаждается страстью в объятиях этого волосатого художника прямо в своей спальне. Даже мысли о том, что Амельянюк остался у Литы, Степан Николаевич вынести не мог. А картина, которая возникала периодически у него в голове, была так естественна, что Кравцов скрипел зубами от бессильной ярости…

Амельянюку в эту ночь, между тем, тоже было не до сна — отправившись от Лолиты в казино, он засиделся там до закрытия, спустив половину из заработанных в последнее время и взятых в дорогу долларов…

И только Макар спал спокойно, сном ребенка, подложив руку под голову и свернувшись калачиком. Ему снилась дорога, открытый люк джипа, музыка и Лолита. Она сидела рядом с ним, ветер развевал ее волосы, а она смотрела на него и смеялась. Нежно и ласково…

Макар во сне улыбался.

Утром Степан Николаевич по привычке поехал в Думу, но не смог высидеть в кабинете и часа и начал разыскивать Лолиту. Ее домашний телефон не отвечал, и Кравцов отправился в ее офис, забыв даже об элементарных правилах конспирации, — на служебной «Волге».

Он влетел в приемную, как тайфун, ошеломив секретаршу, которая с криком «Госпожа Паркс занята!» вбежала в кабинет Лолиты уже после того, как туда ворвался Кравцов.

— Ничего, Вероника, все нормально. Спасибо… — Лолита успела подавить удивление и добавила почти спокойно: — Да, и постарайся, чтобы нам никто не помешал.

— Конечно, не беспокойтесь, — секретарша еще раз обиженно взглянула на Кравцова и вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

— Степан, ты так неожиданно…

— Да, Лита, я знаю. Но не мог иначе… Мне надо с тобой поговорить.

Лолита указала Кравцову на низкий мягкий диван, стоявший в углу кабинета, и сама опустилась рядом.

— Лита, как ты красива… — протянул Кравцов, не в силах сдержать восхищения.

Девушка действительно была прекрасна — строгий темный костюм с «гольфом» телесного цвета сидел на ней превосходно, мягко подчеркивая нежную грудь, тонкую талию и великолепные бедра. Когда она села, глазам Кравцова открылись чудесные колени, плотно обтянутые чуть заметными тоненькими чулками. Волосы были уложены набок и тяжелой волной спадали на одно плечо, открывая взору великолепную шею и маленькое ушко.

— Ты просто прелесть, Лита…

Вместо ответа девушка улыбнулась и поцеловала Степана в щеку, тут же аккуратно вытерев след от помады.

— Ты пришел, чтобы напомнить мне об этом? — с улыбкой спросила она.

— Нет, мне действительно надо с тобой серьезно поговорить… — Кравцов на секунду умолк, как бы собираясь с силами, но тут же резко открыл свой дипломат, извлек оттуда какой-то сверточек и, протянув его девушке, решительно заговорил: — Спасибо за книгу, конечно. Но я хотел бы знать, что все это значит?

Лолита молчала, и в голосе Степана послышалась уже чуть ли не угроза:

— Кто этот человек? Ты мне ответишь или нет?

Девушка вскинула на Кравцова глаза и судорожно вздохнула, как будто собираясь ответить резко и грубо, но, видимо, подавила в себе раздражение и ответила тихо и спокойно:

— Я была с Петром в тот вечер, когда умер Ральф… Мы подружились с ним на какой-то вечеринке и… ну, в общем, можно сказать полюбили друг друга. Мы с Ральфом только вернулись из Парижа. Сам понимаешь, друзей в Москве не слишком много… В общем, мы с Петром сошлись.

Она прошла к столу, достала из сумочки сигареты и вернулась к дивану. Кравцов вытащил зажигалку, дал прикурить девушке и закурил сам, чувствуя, что начинает волноваться все больше.

— Мы встречались довольно часто. Но, сам понимаешь, между нами ничего такого не было, а встречались мы не на нашей территории. Обычно он провожал меня домой, до самого подъезда. В тот вечер мы приехали на такси… Мы вышли, машина уехала… Ты же знаешь нашу улицу — она такая пустынная после часа ночи, а двор еще более тихий… Словом, он начал обнимать и целовать меня… Я не знала, что Ральф смотрит на нас из окна квартиры…

Она нервно погасила сигарету в пепельнице, не докурив даже до половины.

— Когда я вошла в квартиру, родители уже спали, а Ральф пришел в мою комнату страшно злой. Он кричал: «Ты позволишь этому ублюдку трахнуть тебя! Трахнуть тебя! — кричал он. — Это конец для нас!». Он стоял посреди моей комнаты и вдруг заявил, что будет спать в моей постели… Я знала, что мне его нужно как-то выгнать, и я выгнала его, заперла дверь… Он начал умолять меня, просить прощения, а я просто слушала… Ну почему тогда не проснулись мама и отец! Слишком далеко их спальня!.. Я слушала, слушала, слушала — несколько часов. Потом наступила тишина. И я заснула…

Лолита встала и подошла к окну. Несколько минут смотрела девушка на улицу, то ли собираясь с силами, то ли пытаясь справиться со слезами. Кравцов сидел, боясь пошевельнуться.

— Когда наутро я проснулась, — продолжила Лолита, обернувшись к Степану Николаевичу, — я услышала плач. Я пошла по коридору, подошла к ванной… Мне сказали: «Не заходите туда!» Но я зашла. И я увидела его… Он перерезал себе вены на руках… Я обняла его голову… Когда я вошла, его голова была под водой, и вся вода в ванне была красной. Меня с матерью отвезли на какую-то дачу, чтобы мы не были в доме, не видели всех приготовлений… А через несколько дней после похорон позвонил Петр. Он ничего не знал и спокойно предложил встретиться. И я пошла. Пошла, собрав с собой самые необходимые вещи. Я пошла навсегда… Я должна была… Я знала, что должна… Я пришла и сразу попросила его трахнуть меня. «Трахни меня!» — я сказала. И осталась жить у него, на целых несколько месяцев…

Лолита подошла и снова опустилась на диван рядом с Кравцовым. Глаза ее были сухие, наверное, те слезы она уже давно выплакала. Она долго глядела перед собой невидящим взглядом, а затем положила голову на скрещенные на коленях руки, спрятав лицо.

Степан Николаевич мягко привлек ее к себе и, полуобняв, прижал к груди:

— Ничего, Лолита, ничего… Сейчас все хорошо, все спокойно… Все будет отлично…

Он нежно, успокаивающе, гладил ее по плечам, по голове, нежно целовал в лоб, и Лолита внезапно почувствовала прилив нежности и благодарности к этому мужчине. Она вскинула руки на его плечи и сильно, страстно поцеловала его в губы.

У Кравцова перехватило дыхание, он не знал, как отреагировать на этот поцелуй, а Лолита все целовала и целовала его, горячо, жарко. И он почувствовал, что желание захлестывает его. Он прижал ее к себе сильнее, потянул с плеч ее пиджак.

— Да, Степан, да… — ее шепот был горячим и завораживающим. Она сняла пиджак, но когда он потянул ее гольф из юбки, мягко отстранилась: — Подожди секунду.

Девушка быстро подошла к двери, открыла ее и с порога приказала секретарше:

— Вероника, если кто-нибудь, все равно кто, будет меня спрашивать — я ушла по магазинам. Меня нет ни под каким предлогом. У нас слишком серьезный разговор, — и, закрыв дверь, повернула ключ. Уже не сдерживаясь, она бросилась к окнам, опустила жалюзи и, на ходу стаскивая гольф через голову, поспешила к Кравцову:

— Степан, я хочу тебя…

Несколько часов не могли они расстаться. Они то соединялись страстно и бурно, то пили наслаждение по капле, медленно. Они забыли обо всем на свете.