Обжигающая страсть

XIV

Прошло несколько месяцев.

Миновала зима, прозвенела капель, отцвела в садах весна, все жарче разгоралось лето.

Жизнь Степана Николаевича постепенно наладилась.

Он перестал хандрить и часто пить. Он снова пошел работать — крупный московский банк пригласил его, опытного специалиста и влиятельного в политических кругах деятеля, на должность главного управляющего.

Он снова был с головой погружен в работу, снова допоздна засиживался в своем кабинете, невзирая ни на праздники, ни на выходные. Он был работоголик, и радовался, когда ему давали возможность выложиться до конца.

Несколько раз в месяц он встречался со Светланой Васильевной или с Наташкой, которым давал определенные суммы денег. Он поддерживал их просто так, безо всякого принуждения, как родных и близких ему людей, и любил эти встречи на нейтральной территории — где-нибудь в кафе или парке, — находя в этом что-то романтическое и немного театральное.

Несколько раз они даже сталкивались в городе с Макаром. И если во время их первой встречи сын вздрогнул, и отец заметил, как сжались его кулаки, когда Макар проходил мимо, то последующие контакты проходили куда более мирно. Неделю назад они даже обменялись рукопожатием и парочкой ничего не значащих фраз.

От Светланы Степан знал, что Макар успокоился, снова вошел в привычный ритм жизни, и у сына даже появилась новая, довольно симпатичная девушка.

Правда, бывшая жена не удержалась, чтобы при этом известии не уколоть Кравцова.

— Может, тебе стоит на нее взглянуть? — заметила она, невинно глядя на него своими вредными глазищами, но сама же быстро стушевалась, пытаясь как-то загладить свою неуместную шутку.

Конечно же, Кравцов знал, что их отношения с сыном уже никогда, ни при каких обстоятельствах и ни при каких новых «девушках» не достигнут того уровня, на котором держались когда-то. Прошлое вернуть уже было невозможно, но теперь Кравцов и не стремился к этому — сын был слишком большим и слишком самостоятельным.

И все же, как ни складывалась его теперешняя жизнь, как ни хорошо и гармонично чувствовал он себя в этой жизни, потеря Лолиты оставалась с ним.

Он несколько раз снова связывался с Хельгой, они очень мило и непринужденно болтали о том, о сем, но как только Степан заводил разговоры о девушке, Хельга замолкала или, в лучшем случае, отшучивалась, уверяя, что ей ничего не известно о нынешней жизни взрослой дочери.

— Ну, вы же знаете, Степан Николаевич, какие сейчас дети пошли! — наигранно отбивалась она, грустно причмокивая в телефонную трубку. — Такие самостоятельные, такие независимые и деловые, что родителей уже ни в грош не ставят.

Кравцов чувствовал, что Хельга играет с ним, но никак, конечно, не мог догадаться, что женщина лишь строго выполняет инструкции, которые дала ей из Питера дочь. Он не мог знать, что каждый раз после его звонка Хельга подробно, слово в слово, рассказывала Лолите содержание их разговора, стараясь не упустить даже такие мелочи, как тембр и интонация кравцовского голоса.

Он ничего этого не знал и продолжал тихо грустить о своей Любви, не теряя, впрочем, ни на одно мгновение надежды вернуть девушку.

Он не понимал, откуда у него это чувство, но он знал — Лолита будет его. И очень скоро…

А пока по вечерам его любимым занятием было следующее: он ложился на диван, ставил себе на грудь единственную фотографию девушки, которая у него была, — снимок «Поляроидом» в таллиннском парке у стен Вышгорода, которую сделал какой-то фотограф-любитель, и курил, разглядывая милые ямочки на щеках, прекрасные волосы, любимые губы, задорные кошачьи глаза и великолепные белоснежные зубы.

Он часами мог лежать на диване, пуская дым в потолок и вглядываясь в любимый образ, как будто спрашивая ее: «Где ты? С кем ты? Помнишь ли ты меня? Вернешься ли ты ко мне?»

Иногда ему казалось, что Лолита со снимка подмигивает ему, и Кравцов тихо улыбался в ответ, довольный тем, что она помнит и любит его.

По счастливой случайности, а может, и по воле того самого провидения, которое так много случайностей создало в последнее время в жизни Степана и Лолиты, в ту самую субботу Кравцов решил не пойти на работу, хоть немножечко позволить себе отдохнуть.

С утра он сходил на почту, забрал, как обычно, целую связку газет и журналов, и полдня провалялся на диване, что-то читая, что-то просматривая, а что-то сразу выбрасывая в стопку макулатуры.

Внезапно ему показалось, что кто-то позвал его. Позвал таким знакомым, до боли родным голосом, что Кравцов вскочил с дивана, странно и дико оглядываясь по сторонам.

В комнате, естественно, никого не было, и Степан Николаевич выбежал в коридор, решив, что, вероятно, не закрыл дверь, возвращаясь с почты.

Но замок был в порядке.

И вдруг он отчетливо понял, чей это был голос.

Его звала Лолита.

Как сумасшедший, пробежал он по квартире, заглянул даже в туалет и в ванную и, никого не найдя, обессиленно опустился на диван.

Подперев подбородок руками, он устало закрыл глаза, и в голове мелькнула ужасная мысль: «Наверное, я уже потихоньку схожу с ума! Не хватало только галлюцинаций и миражей! Не хватало белых коней, влетающих в закрытую форточку!»

Но зов вдруг повторился, и Кравцов почувствовал, как волосы на голове у него зашевелились. Степан Николаевич не был суеверным человеком, но ощущение присутствия Лолиты было слишком отчетливым, слишком сильным.

И тогда он все понял.

Он подошел к столу.

Прямо на него, улыбаясь, с фотографии смотрела Лолита. Она подмигивала и говорила ему что-то, но он не мог расслышать, что. Она обещала и предсказывала что-то, но ему не слышны были ее слова.

Он только почему-то чувствовал, что обещания, слетавшие с губ Лолиты на фотоснимке, были светлыми и приятными.

Он взял фотографию, вернулся к дивану и улегся, поставив карточку на груди.

Он смотрел на нее долго и внимательно, и вдруг начал говорить. Говорить громко, чтобы девушка там, под стенами старого замка, услышала его:

— Лита, милая, где же ты?.. Понимаешь, прошло слишком много времени. У меня уже кончаются силы, я устал ждать тебя. Я начинаю терять веру, надежду, что когда-либо увижу тебя. А так жить, жить без тебя в сердце, я не смогу.

Чтобы уйти от всех, требуется очень мало времени, на удивление мало. Я много путешествовал по жизни, прежде чем нашел себя, нашел тебя…

Что делает нас такими, какие мы есть? Это невозможно понять, невозможно узнать…

Мы отдаем себя любви, потому что она дает нам хоть какое-то представление о том, что понять совершенно невозможно. Все остальное — не имеет ни малейшего значения, в конце концов.

Есть только ты, есть только я. Между нами — любовь. И между нами — расстояние. Одно из этих понятий в формуле — лишнее. Должна остаться только любовь.

Вернись, Лолита!

Я жду тебя!..

Ему показалось, что девушка на фотографии снова подмигнула ему. И, чтобы лучше рассмотреть изображение, он встал, подошел к окну и откинул легкую гардину, подставляя фотографию под яркие лучи солнца.

Вот, сейчас он увидит, слышит ли она его. Сейчас он почувствует, отзовется ли она!..

И в этот момент в дверь позвонили.

Кравцов вздрогнул и, медленно-медленно переставляя ноги, пошел открывать.

На пороге стояла его старая знакомая — почтальонша из их отделения связи. Она с тревогой взглянула в лицо Кравцову и, будто прочитав в его глазах суеверный ужас, с беспокойством спросила:

— Степан Николаевич, с вами все в порядке?

— Конечно, Полина Сергеевна, все хорошо… А вот вас, собственно, что могло привести? Неужели я забыл утром забрать какой-нибудь очень интересный журнал?

— Нет, что вы! — рассмеялась старушка. — Вы всегда все забираете очень аккуратно… Тут вам только что телеграмму прислали, срочную, из Питера. Распишитесь вот тут…

Кравцов черканул, не глядя, где-то в ведомости и вмиг почувствовал, как покрылась ледяным потом его спина.

«Она! Она услышала!».

— Где же телеграмма, Полина… Сергеевна?

— Сейчас, голубчик, сейчас… Вот, читайте, наверное, вас это обрадует…

Негнущимися пальцами Кравцов развернул бланк.

Там была только одна строчка:

«ВСТРЕЧАЙ СЕГОДНЯ КРАСНОЙ СТРЕЛОЙ ТЧК ЛИТА».