Обжигающая страсть

XIII

Только на вокзальной площади Лолита сообразила, что наделала. Но отступать было уже поздно.

По большому счету, отступать ей так или иначе было некуда — оставаться в Москве, где жил и работал Степан, где лежал в больнице Макар, где по улицам ходила Светлана Васильевна и где немым укором на нее всегда взирал бы отец, который никогда не сумел бы понять дочкиного поведения, Лолита не могла.

Она подсознательно рвалась прочь из этого огромного города и так же подсознательно попросила таксиста отвезти ее на площадь трех вокзалов. А, вытащив сумку из машины, она автоматически направилась к Петербургскому вокзалу: до Швеции было далеко, а единственным человеком, который смог бы ей помочь, оказался в данной ситуации, как это ни странно, Петр Амельянюк.

Она знала, что он живет где-то в Купчино, но когда таксист привез ее на Каштановую аллею, где снимал квартиру Амельянюк, Лолита поразилась: такого Петербурга она не знала и сразу же его невзлюбила. Это не была северная Пальмира, северная звезда России. Этот район никоим образом не напоминал вообще вторую столицу, как, впрочем, не имеет столичных черт любой микрорайон на окраине Москвы. Она сразу же невзлюбила эту улицу и твердо решила перебраться отсюда при первом же удобном случае.

Лолита раскрыла блокнот, куда записывала в Москве адрес Амельянюка, и помимо воли грустно улыбнулась: «Ну вот, и пригодился адрес старого любовника!»

Она быстро нашла нужную квартиру и позвонила.

Слава Богу, Амельянюк был дома! Он открыл ей дверь, и глаза его удивленно полезли на лоб. Петр недоуменно переводил взгляд с Лолиты на ее большую сумку и стоял молча, совершенно не соображая, откуда могло взяться на его пороге это явление.

— Пригласишь войти, или здесь будем разговаривать? — девушка с первых же секунд дала понять, что приехала не к нему, а в его город, и стена, воздвигнутая между ними в прошлом, не дала трещин.

Он молча посторонился, и Лолита вошла в маленькую темную прихожую, стены которой были увешаны новыми произведениями Амельянюка.

— Лолита, я так не ожидал тебя увидеть! — пришел в себя Петр и засуетился вокруг девушки.

Он взял ее плащ и повесил на свободный гвоздик, вбитый в стену между двумя картинами. Как бы невзначай девушка заметила, что на соседнем гвоздике уже висел женский плащ.

— Петя, кто там пришел? — донесся из комнаты девичий голос, и Лолита обернулась к Амельянюку, хитро улыбнувшись. Тот почему-то покраснел и жестом пригласил ее войти.

Посреди зала стоял раскрытый мольберт, на табуретках валялись краски, палитра, а на диване у стены лежала совершенно обнаженная молодая девчонка, рыжая и некрасивая.

Она взвизгнула, увидав Лолиту, и бросилась прикрываться халатом, валявшимся у нее в ногах.

— Знакомьтесь, — поспешил представить их друг другу Амельянюк, который уже успел справиться с первоначальным смущением. — Это — моя давняя подруга Лолита Паркс, только что приехала из Москвы, как я понимаю. А это — Зоя, моя натурщица. Мы тут как раз пробовали работать.

Лолиту позабавила ситуация, в которую все они невольно попали благодаря ее внезапному приезду, и, устало опустившись в единственное чистое кресло в комнате, девушка произнесла:

— Да вы работайте, я вам, честное слово, не хотела помешать… Петр, — строго и вопросительно посмотрела она на парня, — я, действительно, только что из Москвы, и у меня к тебе большая просьба. Можно я остановлюсь у тебя до утра? Я вряд ли смогу сейчас попасть в какую-нибудь гостиницу…

— Конечно-конечно… — Петр сделал знак рукой, и Зойка скрылась в ванной, собрав в охапку свои нехитрые пожитки. — Ночуй, сколько твоей душе угодно.

Он помолчал, как будто соображая что-то, и через несколько минут добавил:

— Да, ты, конечно, как снег на голову, но я, кажется, кое-что придумал. Слушай, сейчас мы пообедаем, тут у меня в холодильнике как раз и вино кое-какое найдется… А потом мы с Зойкой пойдем к Сашке, художнику моему знакомому. У него как раз сейчас жена с дочкой к матери уехала, так целая комната свободная простаивает. Там мы и поживем пока… Подходит?

— Спасибо, Петр, я знала, что ты мне поможешь, — она устало улыбнулась, и только сейчас Амельянюк заметил, как поблекла, как увяла за это время Лолита, как посерело ее прекрасной белизны лицо, какие появились под глазами мешки, как потеряли прозрачную, просто пронзительную голубизну ее огромные глаза. Его поразила перемена, произошедшая с девушкой.

— Лолита, ты вообще как здесь? Что-нибудь случилось? — в голосе его девушке послышалось искреннее участие.

Лита благодарно улыбнулась в ответ:

— Да так, мелкие неприятности… Я тебе потом как-нибудь расскажу, хорошо?

— Да без проблем… Ну, в общем, ты тут посиди, а мы сейчас… Только приготовим что-нибудь, — и с этими словами он исчез на кухне.

Петр не подвел, и несколько дней они с Зойкой действительно не показывались.

Это время Лолита не теряла даром. С помощью квартирных бюро она успела подыскать небольшую, в одну всего комнату, но очень уютную квартирку на Васильевском острове. Только несколько недель назад отсюда съехал какой-то немец, пробывший по делам фирмы в Санкт-Петербурге почти полгода, и квартира оказалась в идеальном состоянии, с великолепной мебелью и электротехникой.

Ее новое жилище на пятой линии ей очень нравилось. Этот район действительно напоминал ей тот Петербург, тот Ленинград, который она знала и любила, а близость метро вообще делало ее временное — девушка в этом не сомневалась — пристанище незаменимым и совершенно очаровательным.

Она перевезла свои вещи, докупила кое-что, без чего в хозяйстве, даже таком маленьком и скромном, как ее, было не обойтись, и теперь с нетерпением каждый вечер ожидала на Каштановой аллее, когда же снова объявится Амельянюк со своей натурщицей, чтобы отдать им ключи и поблагодарить.

Те не заставили ждать себя слишком долго, и спустя неделю после ее приезда в Петербург, Лолита уже вселилась в свое собственное жилище в этом городе.

По расчетам, жить ей здесь нужно было недолго — возможно, лишь перезимовать. Поэтому она решила не терять драгоценное время и наверстать все, что не успела, когда приезжала сюда на кратковременные экскурсии.

Целые дни проводила она в Эрмитаже, не спеша, шаг за шагом, обходя каждый зал. Часто пешком ходила в Петропавловскую крепость, надолго задерживалась в соборе. Очень любила постоять на Исаакиевской площади, прячась в тени громадных колонн собора, или побродить по Александро-Невской лавре. Несколько раз девушка ездила в Петродворец, чтобы как следует прочувствовать город и окрестности, проникнуться атмосферой петровской эпохи, эпохи становления государства российского.

Домой возвращалась девушка обычно затемно, перекусив где-нибудь в ресторане, а зачастую еще и успев сходить в какой-нибудь из театров.

Она не любила и не хотела оставаться дома одна.

Друзей или знакомых, кроме Амельянюка и его рыжей Зойки, у нее в Питере не было, каких-то новых знакомств она заводить не стремилась, а потому и жила отшельницей, отгородившись от жизни сегодняшнего города непроницаемым барьером.

И единственное время суток, которое больше всего донимало ее в Питере, стал вечер. Особенно поздний, когда он еще не успел сомкнуть ее веки, когда голова полнилась воспоминаниями.

Именно поэтому гоняла она по вечерам телевизор, а когда программы заканчивались, до утра засиживалась, просматривая на специально купленном видеоплейере все возможные и совершенно невозможные фильмы. Постепенно она стала «своей» клиенткой в ближайшей студии видеозаписи, и кассеты ей давали даже без залога, под честное слово.

И именно в один из таких длинных осенних вечеров с Лолитой случился срыв. Это было что-то вроде того кошмара, который пережила она в тот проклятый день в Москве, который начался в квартире на Сивцевом Вражке так светло и празднично, а кончился полной катастрофой и мраком…

В тот вечер она сидела, как обычно, перед телевизором, забравшись с ногами в кресло и грызя потихоньку жареный арахис, когда по Российскому телеканалу начались «Вести». Обычно Лолита сразу же старалась переключиться на другую программу, но именно в этот день ей было так лень вставать, а дистанционку она забыла на самом телевизоре.

После нескольких информационных сюжетов, которые она почти и не слушала, увлеченная своими орешками, на экране вдруг возникла… фотография Степана.

«Сегодня, — говорила дикторша, — Государственная Дума приняла отставку с поста председателя Комитета по делам СНГ Степана Николаевича Кравцова. Отставка, как сообщает наш парламентский корреспондент, была вызвана неблагополучным состоянием здоровья депутата. Интересно, что сразу же после освобождения от занимаемой должности Степан Николаевич попросил высокое собрание утвердить и сложение им депутатских полномочий по такому-то избирательному округу. И тоже по состоянию здоровья.

Дума приняла решение удовлетворить обе просьбы господина Кравцова.

Примечательно, что несколькими месяцами ранее ушел с поста председателя этого же Комитета и господин Мезенцев, опять-таки сославшись на скверное состояние здоровья.

В этой связи, обозреватели начинают задумываться, что же на самом деле могло стать причиной такого быстрого ухода с этой должности обоих председателей.

Комиссия по делам СНГ, как известно, занимается и проблемами российских беженцев из стран бывшего СССР.

В связи с этим, безусловный интерес вызывают две версии — отставки Кравцова и Мезенцева связаны или с «чеченским следом», а, возможно, с какими-то анонимными угрозами, либо с коррупцией и большими суммами денег, вращающимися вокруг проблемы беженцев.

Как бы то ни было, доказательств правомерности любой из этих версий не существует, и все предположения остаются пока лишь на уровне предположений».

Потом показали Кравцова на трибуне, в фойе Думы, в каком-то кабинете…

— Идиоты, — прошептала Лолита. Уж она-то была уверена, что знает истинную причину отставки господина Кравцова — ее Степана.

Девушка глядела на экран телевизора, всматривалась в любимое лицо, узнавала его мимику, жесты, выражения и… не узнавала. Как он постарел за эти несколько дней!

Он, конечно, оставался тем же, каким и был — та же осанка, тот же безупречный костюм и спокойствие в голосе. Можно было даже списать на нечеткий телевизионный сигнал странный цвет его лица. Но глаза… Глаза выдавали его с головой.

Они были темными и суровыми. Они оставались серыми и серьезными, но сколько в них было боли и решимости! И сколько прибавилось вокруг них морщинок!

«Неужели вы не видите этого! — думала Лолита. — Неужели никто не умеет всматриваться в глаза, в это зеркало души, как сказал кто-то знаменитый! Посмотрите!.. Какая коррупция?.. Какие чеченцы?.. У человека горе, большое горе, это же видно невооруженным глазом!.. Что же вы его мучаете?»

А потом Кравцов с экрана исчез — «Вести» продолжались.

Но Лолита уже не могла смотреть телевизор.

Она плакала навзрыд. Она причитала и стонала, как деревенская баба, оплакивающая умершего мужа.

Она действительно оплакивала. Оплакивала их любовь, их счастье, их единение.

Она плакала от безысходности горя разлуки, разлуки, которая пришла, возможно, навсегда, и больше никогда — какое страшное слово! — не позволит поцеловать его любимые глаза, спрятаться на его большой сильной груди…

— Степан! Степан! Где ты! — чуть не кричала она сквозь слезы и рвала на себе волосы. — Найди меня, забери! Я люблю тебя! Я не могу жить без тебя! Слышишь?..

Она долго не могла успокоиться.

А когда слезы кончились и всхлипывания затихли, встала и, пошатываясь, прошла на кухню. Девушка достала из холодильника бутылку шампанского, обыкновенного «Советского шампанского», купленного на днях на всякий случай в ближайшем гастрономе, и неумело открыла ее.

Девушка взяла стакан, бутылку и вернулась к телевизору. Она включила видеоплейер и нашла среди кассет что-то ужасное — самое бестолковое, самое кровавое из всего, что только у нее было.

Она пила шампанское стаканами, не закусывая и почти не отдыхая, и, напившись вдрызг, заснула прямо в кресле, упустив на ковер стакан с недопитым вином.

С горя ей не доводилось еще напиваться никогда…

А спустя несколько дней она заметила одно маленькое обстоятельство — в назначенный природой срок не пришло то, что должно было прийти.

Лолиту поначалу это вовсе даже и не беспокоило. Мало ли по какой причине могла произойти задержка. Могли сказаться и нервы, и та истерика, что случилась в кресле перед телевизором, и просто перемена климата, обстановки, привычного уклада жизни.

Но когда этого не произошло ни на следующее утро, ни еще через день, ни через неделю, а в довершение всего в один прекрасный момент ее стошнило еще до того, как она успела притронуться к только что сваренным сосискам, Лолита поняла причину.

Врач подтвердил догадки девушки — она была беременна. Срок он определил в шесть-семь недель, и прописал море свежих овощей и фруктов, побольше прогулок у моря, особенно в солнечные дни, полный покой и самоконтроль.

В первую секунду известие ошеломило девушку.

«Как? Зачем? Без отца?! Я еще слишком молода!» — промелькнуло в голове у девушки, и только провидение удержало ее от просьбы прервать беременность.

А потом она успокоилась, взвесила все и решила, что так, видимо, распорядился сам Бог, — забрав у нее Степана, он снова вернул его ей. Она не сомневалась, что у нее будет сын, и не сомневалась, что его будут звать Степаном Степановичем. Про Макара она даже как-то и не подумала.

Лолита позвонила матери в этот же вечер, и обе они долго плакали в телефонные трубки, разделенные сотнями километров. Хельга вызывалась немедленно приехать, чтобы хоть чем-то помочь дочери, но Лолита настояла, чтобы она не делала этого: мол, срок еще маленький, бояться нечего, а ухода еще никакого не надо.

— Хорошо, девочка моя! — согласилась Хельга. — Но смотри, будь умницей. Береги себя и ребенка. Слушайся доктора, почаще к нему ходи и выполняй все, что он порекомендует. Ты мне обещаешь это, дочка?

— Конечно, мама! — голос девушки был совершенно искренним. — Ведь это мой сын и твой внук…

— Ладно, ладно… И вот еще что, — добавила мать чуть ворчливо, — никому, кроме доктора, не вздумай болтать об этом. Никому. Ты меня поняла?

— Да, конечно… — Лолита явно озадачилась. — Но почему? Да и кому я здесь могу что рассказать?!

— Неважно кому. Есть такая примета у нашего народа — про беременность лучше знать как можно меньшему кругу людей. Чтоб не попалась ты, дочка, на глаза черным людям, чтоб не сглазили ни тебя, ни маленького… Ты поняла? И ты можешь мне это пообещать, чтобы сердце мое было спокойно за тебя?

— Да, мама, конечно…

С этого дня для Лолиты начался совершенно новый, иной отсчет времени, который измерялся уже не днями и не годами, а неделями. Она ежедневно гуляла, строго следя по часам, чтобы прогулки ни по времени, ни по темпу ходьбы не отличались от прописанных доктором.

Она почти ежедневно ходила на рынок, покупая самые лучшие, самые дорогие и только с сертификатами продукты, старалась налегать на богатые витаминами киви, манго и яблоки.

Она тепло одевалась и не выходила из дому, когда темнело на улице.

Не пила ни грамма спиртного и не засиживалась до ночи у телевизора.

Она слушала классическую музыку, особенно своих любимых Бетховена и Моцарта, и смотрела по видео только счастливые, красивые мелодрамы с хеппи-эндом.

Девушка часто вспоминала Степана, но вспоминала без слез, а со счастливой улыбкой, удовлетворенно и ласково поглаживая свой чуть увеличившийся живот.

А когда в один прекрасный вечер ей позвонила мать и рассказала о том разговоре, что произошел у нее с Кравцовым, Лолита почувствовала себя на седьмом небе.

Она хотела тут же набрать номер его телефона, который продиктовала ей Хельга, но неведомая сила удержала ее руку, уже когда был набран междугородний код Москвы.

«Подожди! — сказал голос. — Не спеши. Дай всему улечься. Дай всему перевариться и успокоиться. Любовь — окрепнет, случайность — пропадет. Если он ждет и любит тебя — он дождется, и ничего тогда не встанет между вами. Ты еще позвонишь ему…»

Да!

Она повесила трубку и улыбнулась.

Теперь она твердо знала, когда покинет Питер.

Она на все сто процентов была уверена, когда и куда вернется из этого города.

Она знала и тихо ждала свой срок…