Оборотень

ИГОРЬ

Гриня очень боялся, и Игорь понимал его. Ещё бы! Стать невольным свидетелем убийства, видеть убийц в лицо, да так, что и они его видели! Тут любой будет напуган. Но всё же Гриня согласился, повёл к месту преступления. И даже больше — обещал, если придётся, узнать, указать тех людей. Игорь восхищался им. Этому Грине не занимать смелости. И с каким искренним доверием он относится к нему, Игорю! А эта криминальная история — просто журналистская находка! Да, повезло: совершенно случайно на такого неординарного человека попасть! Мог бы оказаться на месте Грини какой-нибудь совершенно спившийся, опустившийся бомж. А у этого даже история жизни хороша: и типична, и необычна одновременно.

Вчера весь вечер, допоздна, они разговаривали. Временами не сдерживая слёз, Гриня рассказывал… Ему довелось стать дважды сиротою. Первый раз, когда неизвестная мать, родив его от неизвестного отца, бросила его в мусорный бак. Рано утром, идя через двор на работу, люди услышали плач, вытащили младенца ещё живого — отбросы и мусор укрыли его от холодного осеннего ветра. Находку отнесли в соседний роддом. Там мальчик и рос до шести месяцев, любимец нянечек и врачей. Каждый день из больницы выписывались счастливые мамаши с новорожденными, их встречали мужья и родственники, поздравляли. Вручали цветы, фотографировали. Однажды нянечка, держа на руках Гриню, попросила: «Сфотографируйте и нас: вот мы какие крепенькие, здоровенькие, красивые!» Молодой папаша охотно сфотографировал, а вскоре случилось ему показать снимок приехавшим родственникам: «Вот наш знаменитый найдёныш — о нём в местных газетах писали». Родственники оказались бездетной парой, давно мечтающей усыновить ребёнка. История Грини их растрогала, и вскоре мальчик обрёл родителей и был увезён из маленького городка в другой, большой город.

Однако, когда Грине было семь лет, его мама нежданно-негаданно забеременела. До сих пор и вправду любимый, мальчик стал теперь раздражать приёмных родителей. Ещё бы: должен появиться свой, родной, долгожданный ребёнок! Зачем же им найдёныш? Но по закону отказаться от усыновлённого ребёнка можно лишь в одном случае: если со временем выясняется, что он — умственно неполноценный. «Мама» с «папой» сумели доказать, что Гриня и есть такой. Мальчик был умный, смышленый, развитый. Но «родители» постарались, комиссия признала их правоту. Гриня и сейчас помнит, как он, маленький, худенький, стоял перед взрослыми дядями и тётями в белых халатах. Ему было страшно, он чувствовал, что происходит что-то нехорошее. Ему прочитали отрывок из книжки и сказали: «Перескажи, что ты понял?» Он растеряно смотрел, а потом заплакал. Врачи переглянулись, сказали: «Да, так и есть, дебильность в средней форме»… Так Гриня попал в интернат для умственно отсталых детей.

Игорь очень хорошо понимал своего собеседника. Ведь и с его сыном, Серёжей, произошло нечто подобное: был любимой игрушкой, пока не появился собственный, свой ребёнок. Конечно, трагизм судьбы Грини глубок, Серёже такого не довелось и не доведётся узнать. Но мальчик тоже испытал горькое чувство отброшенности за ненадобностью. Правда, у него, к счастью, есть отец…

— Нас в том интернате, нормальных ребят, было много, — рассказывал Гриня. — Просто кто-то с дефектом речи, с физическими недостатками, с нарушением координации движения. А поскольку все брошенные — настоящие сироты или сироты при живых родителях, то кому охота с такими детьми возиться? Так что, чуть какой дефект, так и в интернат — мол, умственно отсталый.

Игорь слушал Гриню и вспоминал, как решил сперва, что тот деревенский мужичок. Потом, правда, сам себя поправил. И точно — никакого простоватого впечатления Гриня теперь уже не производил. Толковый парень, с глубокими чувствами, интеллектом, рассказывает интересно, связно. Правда, записываться на магнитофон не захотел. Ну, с подобным Игорь не раз сталкивался: даже привычные люди, бывало, терялись, сбивались с мысли, путали фразы. А один ветеран войны, которого он пытался подготовить к прямому эфиру, сказал: «Лучше день в окопе просидеть, под обстрелом, чем в этот микрофон сразу говорить!» Так что Игорь не стал ничего даже в блокнот за Гриней записывать: чтоб не смущать, не сбивать человека с мысли. Ничего, у него память профессиональная, цепкая. Он потом всё запишет — ночью.

… Из интерната, после окончания школы, Гриня попал в строительное профессионально-техническое училище: обычно все интернатовские мальчики туда шли. А поскольку не был он никаким дебилом, и все прекрасно это понимали, стал парень учиться на самую престижную профессию, какую могло предложить училище — на плотника-паркетчика. И стал отличным паркетчиком. Работать опять-таки направили в строительный комбинат. Был Гриня человеком тихим, покладистым, ни с кем не ссорился. Все к нему хорошо относились. Так он проработал несколько лет, никому не отказывал помочь, заменить, хотя и понимал, что его эксплуатируют — не без этого. Ну и что? Он не обижался. А тут женился вскоре, и тогда жена уже не давала его обижать. Она была постарше, работала там же, маляром — молодая, разбитная бабёнка. Стала им руководить, сама давать согласие на всякие сверхурочные — и только за плату. И опять же Гриня был доволен. Недополучив в детстве материнской заботы, он воспринимал опёку жены с радостью, слушался её. Комбинат им выделил комнату в коммуналке: хоть и трое соседей, но своё жильё, большая площадь — 20 квадратных метров! Жена с соседями то ссорилась, то мирилась — Гриня не вникал, он дружил со всеми.

Так прошло года полтора. И тут вдруг появился бешенный спрос на Гринину специальность. Всякие новоявленные богачи, бизнесмены. Дельцы стали строить, стараясь перещеголять друг друга, виллы, коттеджи, шикарные дачи — в два, три этажа. И кругом, конечно же, паркет. А паркетчиков, да ещё такой, как у Грини, квалификации — раз-два, и обчёлся! Вот и пошёл он нарасхват! Жена, конечно же, этим процессом руководила. Подобрала ему напарника, тоже паркетчика с их комбината. Тот был специалист похуже, но мужик нахрапистый, пробивной. Вдвоём они составили отличную бригаду. На комбинате к тому времени работы почти не стало, стройки замораживали, людей отправляли в отпуска за свой счёт. А им — так даже лучше: частное строительство разворачивалось вовсю, отбоя от заказчиков не было. Часто класть паркет приходилось за городом, работать допоздна, ночевать на объекте и продолжать с утра. У напарника был старенький «Запорожец», они ездили на нём.

В день, ставший для Грини роковым, они чуть-чуть не успели закончить работу. Напарник сказал: «Мне надо обязательно сегодня домой вернуться. А ты оставайся, переночуешь, завтра с утра сам закончишь». Повозился уже в темноте на улице, потом завёл машину и уехал. Гриня утром раненько работу закончил, запер дачу на два замысловатых замка, приехал электричкой в город, зашёл в офис к хозяину дачи, отдал ключи. Тот сказал: «Я уже рассчитался с вашим старшим», и Гриня с лёгким сердцем пошёл домой, отдыхать, решив, что свою часть денег заберёт завтра. А вечером к нему домой явился хозяин дачи с милицией: на даче пропала микроволновая печь — новенькая, ещё в упаковке. Напарник утверждал, что, уезжая вечером, видел коробку, а жена Грини неожиданно показала, что в день возвращения мужа такая коробка появилась у них в квартире, в общем коридоре. Она думала, что это вещь кого-то из соседей. Когда коробка исчезла — она не заметила…

Гриня получил два года общего режима. Когда вернулся, обнаружил, что из квартиры он выписан, там живёт его бывшая жена с его бывшим напарником, причём, к своей одной комнате они уже прикупили две соседских, каким-то образом освободившихся…

Что за сюжет! Жизнь интереснее любых фантазий! Игорь сразу же понял, что жена Грини и его напарник давно были любовниками и конечно же сговорились выставить вон доверчивого парня. Теперь-то это понимал и сам Гриня. Но смирился, даже не осуждал их за то, что стал бомжем, пошёл, лишённый пристанища и доброго имени, по свету. Он сказал Игорю: «Это уж судьба: кому с рождения не везёт, так — до самой смерти». Но Игорь твёрдо решил, что поможет Грине вернуться к нормальной жизни. Сколько можно, чёрт возьми, человеку бедствовать! Сам он вряд ли выкарабкается — так и не научился быть осторожным. Чего стоит новая история, в которую он вляпался! И опять же — по наивности.

— Это случилось, наверное, недельки за две до того, как вы меня нашли. — Гриня застенчиво улыбнулся Игорю. — Точно я числа или дня не помню. Давно как-то отвык запоминать. Лето — осень, вечер — утро, тепло — холодно… А что ещё нужно? Вот я тогда только добрался до вашего города, ночевал на вокзале. На вокзалах нашему брату хорошо. Народ привык, внимание не обращает. Милиция погоняет немного для острастки, и оставит в покое. Кругом прилавки, буфеты, столики. А это значит — объедки. Не помрёшь с голоду. В зале ожидания ляжешь на скамью — кто знает, бомж ты или пассажир, ожидающий поезда…

Городской вокзал был настоящим муравейником: здесь скрещивались железные дороги, расходящиеся на все четыре стороны света. Само здание и огромная территория подсобных хозяйств вокруг кишели людьми. Гриня только приехал и ещё не выходил в город, осваивался на вокзале. В то утро он проснулся поздно: ему никто не мешал в тихом тупике у почтовых вагонов. Нужно было перекусить, и он побрёл в вокзальный зал. Потолкался на первом этаже — безрезультатно, и решил подняться на второй. Стал на эскалатор и пополз вверх, мечтая, что там, в круглосуточном кафе, чем-нибудь разживётся. Вдруг кто-то толкнул его в спину:

— Эй, мужик, не зевай, бери чемодан!

Гриня машинально глянул вниз: у самых его ног стоял красивый чёрный дипломат. Он только и успел подхватить его и сойти, чуть не споткнувшись, с последней ступеньки. Растерянно стал оглядываться: где же хозяин «дипломата»? Но люди шли мимо, никто свои права не предъявлял. Некоторые поглядывали удивлённо. До Грини дошло: картинка и вправду странная. Стоит явный бомж — зачуханный, обтрёпанный, а в руках — вещь совсем иного вида. Ему стало не по себе, даже страшно. Но и любопытно тоже. Ничего не придумав лучше, он юркнул в сторону камер хранения. У единственной работающей секции стояла очередь. Гриня прошёл дальше, в конец ряда, завернул за угол. Там был тихий тупичок. Вот здесь, неловко подёргав замки, он и раскрыл «дипломат». Там лежали деньги. Пачки. Доллары. Этих купюр у Грини своих никогда не было, но видеть-то он их видел: кругом, в городах, обменные пункты, на рынках, в переходах метро перекупщики просто так, в руках держат. Узнал сразу, но с перепугу не разглядел, какие цифры на зелёных бумажках изображены. Да и не успел: за поворотом раздались топот, выкрики, и прямо на него выбежали трое мужчин.

— Вот он! — крикнул один, приземистый, красномордый, и ткнул в Гриню ладонью. — И кейс мой, целёхонький!

Двое других, молодых, бугаеподобных, тут же схватили Гриню. Он повис между ними, как котёнок, но, то ли по привычке, то ли красуясь, они ловко заломили ему руки. Красномордый прижал к животу кейс, как любимого ребёнка. Но вдруг забеспокоился, стал его открывать, перебирать пачки денег. И вдруг закричал жалобно и зло:

— Тут же не всё! Ребята, тут не всё! Ах ты, сука долбаная, успел спрятать! Где, где ты их дел?

Гриня, хотя и был, как в бреду, оглушённый болью и стремительностью событий, всё же подумал: «Что ж он так кричит, будто притворяется… Как в кино…»

Один из охранников сказал:

— Надо доставить к хозяину, он разберётся.

— Он где-то здесь спрятал, попытайте ворюгу!

— К хозяину, — повторил парень, и уже не обращая внимание на причитающего красномордого с кейсом, Гриню потащили прочь.

Люди из очереди и дальше, в залах, смотрели вслед, но ничего не говорили, не предпринимали. Гриня всё ещё не мог вымолвить ни слова, когда, выволочив на улицу, его поставили перед легковой машиной. С переднего сидения, приоткрыв дверцу, на него коротко глянул серьёзный мужчина, потом перевёл взгляд на притрусившего следом красномордого.

— Вот он, ворюга! — немедленно закричал тот. — Смотрите, босс, у него мой кейс! Выхватил и побежал. У-у! — Замахнулся на Гриню. И опять к машине. — Пока мы его отыскали, он успел припрятать баксы. Здесь не все, босс… Его надо пытать!

Босс бросил сквозь зубы:

— В машину. Все.

Гриня моргнуть не успел, как оказался на заднем сидении между двумя охранниками. Туда же, к ним, втиснулся и красномордый.

Ехали они буквально считанные минуты, Гриня даже не успел прийти в себя. Всё, что с ним случилось, произошло так стремительно! Он и слова не успел вымолвить. А его уже вытаскивали из машины, вталкивали в двери, тащили по ступенькам вниз. Он очутился в большой подвальной комнате, заставленной ящиками. Склад какой-то. Его заставили рассказать, как к нему попал кейс. Он уже понял, что влип в очень серьёзное дело. Заикался, плакал, рассказывая, а красномордый всё кричал, прерывая: «Брешет, собака! Брешет, сука, падаль!» Пока босс не бросил: «Заткнись!» — и охранник тут же двинул его под ребро. А потом босс и вовсе повернулся к красномордому, хрипящему и давящемуся кашлем от боли.

— Сука и падаль — это ты, — сказал спокойно. — Переполовинил баксы и думал сойдёт, если разыграешь хорошую комедию? За дурака меня держишь? Ну ка, ребята, поспрашивайте его, где деньги сховал…

Тут охранники стали красномордого жестоко избивать, а босс стоял перед ним, смотрел и задавал вопросы. Но Гриня уже не вслушивался. О нём забыли, и он потихоньку, по стеночке отползал в сторону ящиков, юркнул в щель между ними и замер, не дыша. Ох, как хотелось ему рвануться к выходу и бежать, бежать… Но он понимал, что скорее всего даже выйти не успеет — заметят. А уж на улице точно нагонят. А так, авось не догадаются, что он здесь, между ящиками. Хотя, надежда слабая.

Смертельный страх всё же не помешал ему глянуть в щель, когда босс бросил:

— Кончайте!

На шее у красномордого охранники закручивали проволоку. Гриня закрыл глаза и почти тут же услышал:

— А где же бомж?

Ругань и проклятия заставили его замереть, почти что умереть. Вся команда бросилась к выходу, причём последнее, что он услышал, было:

— Догнать! Он же всех нас видел!

Стало темно, лязгнула дверь, заурчала, рванувшись прочь, машина. Несколько минут Гриня приходил в себя, потом бросился к двери. Споткнулся о мёртвое тело, охнул, но всё же больше он боялся того, что дверь окажется запертой. Ведь бандиты могут сообразить, что зря сгоряча не осмотрели ящики. Вернутся и убьют его… Дверь была открыта…

Всю ночь Игорь просидел, записывая рассказ своего собеседника. Сна не было ни в одном глазу. Радостно и возбуждённо он думал: «Какой типаж! Какие факты!»

Да, о своём детстве и вообще историю жизни Гриня рассказывал немного схематично, общо. Но это и понятно. Во-первых, давно было дело. И потом — тяжко ему всё это вспоминать. Ничего, Игорь его ещё разговорит, выведает разные подробности, детали. Зато последнее происшествие Гриня помнил отлично и говорил увлечённо, подробно. И согласился провести утром Игоря туда, к тому двору.

Прилёг Игорь, когда уже светало. Два часа поспал, скорее даже подремал. Но, как ни странно, не о предстоящем криминальном приключении думал в этой полудрёме. О девочке Даше, которая сидела сегодня рядом с ним в шикарной заморской машине, смотрела таким знакомым и незнакомым взглядом, прижимала к своей щеке его ладонь. Ладонь к щеке… Когда они расставались у входа в редакцию, она сказала:

— Сегодня я вояжирую по родным и близким. А завтра зайду к тебе. Да, Игорь? Вечером? Ты когда будешь дома?

Обняла его тонкими руками за шею, как в детстве, коснулась губами щеки — ближе к уголку его губ…

А перед самым пробуждением, из глубин подсознания, выплыло вдруг одно странное видение. Странное, потому что и в самом деле было оно труднообъяснимое, но очень яркое, живое. Странное, потому что и вправду с ним, Игорем, это произошло. И ещё странно, что никогда после он о нём не вспоминал, словно бы сразу напрочь забыл. И вот только теперь…

А явилось к нему странное видение года два назад, в тёплый августовский вечер, на балконе пятого этажа, где он стоял и курил. Сзади, в комнате, играла музыка, танцевали, смеялись. Справляли день рождение его коллеги. Он вышел сюда слегка охладиться, стоял один, чуть наклонясь вперёд, опираясь грудью на перила. И вот, после очередной затяжки, перед ним, прямо в воздухе появилось голубоватое пульсирующее овальное пятно… Нет, не пятно, а как бы окно… Или экран… Он не успел удивиться или испугаться, как пятно перестало пульсировать, и в нём, словно и впрямь на экране, проступило лицо девушки. Боже, что это было за лицо! Опухшее, заплывшее красно-синими пятнами, с бескровными губами, свисающими свалявшимися волосами. И всё же Игорь понял, что видит девушку, очень молодую. Видение становилось то чётче, то расплывалось, а временами на заднем плане виднелась растительность — буйная, нездешняя. Девушка шевелила губами. В первые мгновения он ничего не слышал: то ли звук в самом деле не доносился, то ли он был ошеломлён неожиданностью. Но в какой-то миг вдруг понял, что произносится его имя. «Игорь! Игорь! — надрывным полушёпотом-полухрипом просила девушка. — Позови меня! Игорь, позови!..»

«Я, наверное, много выпил!» — это всё, на что хватило его фантазии. Игорь потряс головой, но видение не исчезло. «Позови меня! — девушка глядела ему прямо в глаза. — Назови по имени! Игорь!..»

Молодого человека пробила дрожь. Голос у девушки-видения был умоляющий и как-будто слабел. Не отдавая отчёта, Игорь подумал, как о реальном: «Кто она? Я должен её знать… Но я не знаю!»

Голубое пятно вновь начало пульсировать. Лицо стало расплываться, и девушка, видимо теряя силы и надежду, закричала: «Игорь, спаси меня, назови по имени!..»

И за долю секунды до того, как видение исчезло, Игорь, сам не понимаю отчего, хрипло выкрикнул:

— Даша!

И тут же хлопнула балконная дверь, рядом с ним оказалась вёрткая моложавая секратарша из его редакции.

— Ого, Игорёк, уж не меня ли ты зовёшь? Но почему же «Саша»? Шурочка — мне так нравится больше!.. Да что с тобой? Ты весь дрожишь!

Игорь, приходя в себя, взял Шурочку за локоть:

— Правда, что-то мне не хорошо. Повело…

— Бедненький! — Она прижалась к нему. — Да вот же кресло, присядь. Дыши глубже.

Через пять минут, вернувшись вместе с Шурочкой в комнату, к друзьям, Игорь уже успел убедить себя в том, что и вправду выпил слишком много и ненадолго отключился. Да и что ещё это могло быть? А потом, почти сразу же, началась история со Светланой, её новым мужем и новым ребёнком, переездом к нему Серёжи. И, конечно же, Игорь напрочь забыл о странном видении, даже мельком не вспоминал. Вот только теперь.

«Сегодня расскажу об этом Даше…» — подумал он, окончательно просыпаясь.

Утром Гриня не сразу нашёл нужный переулок. Сначала они поплутали по двум другим. Оно и понятно: туда его везли на машине, обратно он бежал, не чуя ног, не глядя по сторонам. Да и эти узкие привокзальные улочки так похожи одна на другую. Дома — вперемежку частные и одно-двухэтажные барачного типа, дворы старые, захламленные. А поскольку другими концами все эти улицы-переулки выходили к близкому городскому рынку, на них в последнее время наплодилось складов — не сосчитать. Удобно: вечером с поезда — на склад, утром со склада — на рынок… Вот и скупают разные торгово-закупочные компании на близких улицах любые мало-мальски пригодные помещения.

Но вот Гриня остановился у каменного забора без ворот, заглянул во двор. Игорь тоже поглядел: чахлые деревья, скамейка, заброшенная детская площадка. Длинный двухэтажный дом, в стене — недавно встроенная бронированная дверь с большим замком, несколько ступенек перед ней вниз. Склад.

— Здесь, — сказал Гриня, как выдохнул. — Узнал я…

Он не стал уточнять для Игоря, что узнал он деревянную скульптуру на детской площадке: какой-то сказочный зверь с балалайкой, только не ясно — какой? Головы у зверя нет. Об этой скульптуре рассказал ему мальчишка. Тот самый — его последняя «инкарнация».