Обратная сторона обмана (Тайные операции Моссад)

Глава 21

Обратный полет в США прошел без осложнений. Мы приземлились в нью-йоркском «Аэропорту Джона Кеннеди» чуть позже семи часов вечера. Уже из зала VIP, где мы с Зухиром ждали перелета в Вашингтон, я позвонил Белле.

Разговор был краток. Она сказала мне, что хочет в ближайшие дни полететь в США и ничто в мире не сможет ее остановить. Это я всерьез и не пытался. Одна мысль – снова увидеть ее – весила больше, чем все мои надежды. Я не хотел показывать ей по телефону слишком много эмоций, так как Зухир видел меня. Я говорил кратко. Я смог ей только сказать, что я сейчас в Нью-Йорке, возвращаюсь на самолете в Вашингтон, и позвоню ей сам, как только доберусь до отеля. Когда я повесил трубку, меня охватила волна счастья. Я хотел прыгать от радости и целовать всех вокруг, включая Зухира.

Когда мы прибыли в Вашингтон, было уже позже 10 часов. Тут я выяснил, что мне придется подождать на день больше, пока смогу получить свои деньги, потому что был День Памяти Павших, и банки были закрыты. В принципе, мне было все равно, потому что у меня еще оставались деньги из тех, что мне, наконец-то, прислал Эфраим. Но я раздул из этого все же большое дело, чтобы Зухир не подумал, что у меня внезапно появились деньги, если до того я якобы был совсем «пустым». Я сказал Зухиру, что хочу сменить гостиницу следующим утром и позвоню ему, чтобы сказать, куда он должен доставить деньги. Мы расстались в самолете, потому что не хотели вместе выходить из аэропорта.

Около одиннадцати часов вечера я приехал в отель и купил там себе кое-что из еды, чтобы перекусить в номере. Я был так голоден, что мог проглотить гамбургер вместе с бумагой, в которую он был завернут. После ужина и душа я снова позвонил Белле, и она сообщила мне, что прилетит послезавтра в Вашингтон.

Я сказал ей, что собираюсь завтра сменить гостиницу и что я встречу ее в аэропорту. Она пообещала позвонить мне на следующий день, перед отъездом в аэропорт, и я должен был подождать звонка в этом отеле. После того, как я повесил трубку, я чувствовал себя слишком усталым, даже чтобы уснуть. Когда Белла позвонила в четыре часа утра, я все еще смотрел телевизор. Она была по пути в аэропорт; Арик собирался ее подвезти.

Это удивило меня: контакты между бывшими и действующими сотрудниками Моссад были запрещены. Конечно, не нужно было не замечать человека, встреченного тобой на улице, но такую ситуацию контакта с самим бывшим сотрудником и с членами его семьи старались избегать. За этим точно что-то крылось. Но по телефону я не мог задавать подобных вопросов.

У меня было нехорошее чувство, что кто-то готовит какой-то грязный трюк. Был лишь один человек, к которому я мог обратиться, если дела обстояли именно так, как мне казалось: Ури, мой друг по «Аль». Если в США планировалась какая-либо операция, он знал бы об этом. И я был уверен, что в таком случае он предупредит меня. Это был человек, который уже много пережил. Проблема состояла лишь в том, как связаться с ним. Он не давал ни телефонного номера, ни адреса. Он был «катса» на оперативной работе. Я только знал, что он где-то в США. И еще я кое-что знал. У него была подружка в Чейви-Чейз, штат Мэриленд, недалеко от моей гостиницы. Она работала в секретном отделе Пентагона и была еврейкой, из-за чего личная связь с ней, собственно, была табу. Кроме того, ее муж был видным вашингтонским адвокатом и членом AIPAC (Американо-израильского комитета по общественным связям).

Я нашел ее адрес в телефонной книге и двинулся к ее дому. По телефону мне нечего было и пытаться – я знал, что далеко не продвинусь, потому что женщине хорошо внушили, чтобы она о таких делах по телефону ни с кем, кроме Ури, не говорила. Я проехал на такси на один квартал дальше ее дома и пошел пешком к большому, величественному кирпичному зданию.

Очевидно, в этом тихом квартале жили богачи. Я позвонил и подождал под массивным козырьком. Открылась тяжелая деревянная дверь и за стеклянной дверью стояла очень элегантная блондинка, спросившая с улыбкой: – Да? Она было ростом 1,60 м, стройная и изящная. Ее карие глаза сияли, и она производила впечатление веселого и радостного человека.

– Я хочу попросить Вас передать Ури одно сообщение, если это возможно.

Улыбка мгновенно исчезла. Она хотела знать, кто я и какое отношение имею к Ури.

Высокий худой мужчина с седеющей бородой и бакенбардами подошел к двери во время нашего разговора. Это был ее муж. Она сказала ему, что я друг Ури. Показалось, что он знает, кто это, и он спросил, не хочу ли я зайти.

Я сразу завоевал его уважение, только тем, что я друг Ури. Я согласился зайти на минутку. Его жена чувствовала себя заметно не лучшим образом. Она не знала, знаю ли я об ее интимных отношениях с Ури. Ее муж, видимо, не имел понятия об этом и, судя по тому, что и как он говорил, не замечал даже того, что происходит у него под носом. Он оставил нас одних в круглом вестибюле, а сам пошел отвечать на телефонный звонок. На маленьком столике у стены под большим позолоченным зеркалом стояла фотография этой пары с президентом Рейганом в центре. Фотографию сняли, очевидно, на каком-то официальном приеме. Я отказался от выпивки и отклонил прохладное приглашение к столу, из-за чего, по-видимому, хозяйка почувствовала значительное облегчение. Я нацарапал на клочке бумаги номер телефона и дал ей. – Я Вам буду очень благодарен, если Вы передадите это Ури.

Мужа не было в комнате, когда она сказала, что не знает, когда снова увидит его.

– Тогда наберите его экстренный номер, – сказал я перед уходом. Я обрадовался, выйдя на улицу. Ситуация была для меня очень неприятной. Я мог понять чувства Ури к ней, а после того, как я познакомился с ее мужем, я мог сделать вывод, как легко было ему завоевать ее.

Я знал, что она сможет дозвониться до него. В конце концов, она была «сайан» и знала его номер телефона для экстренных случаев. У меня никогда не было намерений использовать этот контакт, но я опасался, что происходит что-то необычное, и что Беллу и девочек могут настигнуть трудности. Против этого я должен был что-то предпринять.

В первый раз я встретил Ури зимой 1968/69 годов, когда я был военным полицейским и служил в долине реки Иордан в опорном пункте Гифтлик, который позднее был переименован в Арик – по имени полковника Арика Регева, который погиб во время облавы от рук палестинских боевиков. Полковник погиб вместе с другим офицером по имени Гади Манелла, с которым у меня вышла стычка в мой первый день службы. Гади был «горячая голова», очень импульсивен – настоящий израильский вояка. В то время Ури был офицером связи разведки при парашютно-десантном батальоне, размещенном на базе Гифтлик, а я был там же начальником военной полиции.

Тогда на повестке дня стояла охота на палестинцев, переходивших границу с целью саботажа. Нарушителей обычно либо убивали при преследовании, либо расстреливали во время коротких стычек в пустыне, что тогда приятно разнообразило нашу монотонную службу в пустыне. Однако бывали случаи, когда террористов брали в плен живыми; но даже тогда по радио объявляли об их смерти, чтобы никто не надеялся на их возвращение.

Тут в действие вступал я как военный полицейский. Мне нужно было доставлять пленных в лагерь в Нес-Зийона, маленький городок южнее Тель-Авива. Я всегда думал, что там находится центр допросов «Шабак». Мы знали, что ни один из пленных, доставленных туда, никогда не возвращался живым, но та промывка мозгов, которой мы все подвергались в молодости, заставляла нас просто думать, что их жизнь стоит против нашей. Чего-то среднего не существовало.

Ури рассказал мне о лагере Нес-Зийона. Это была, как он назвал, лаборатория для изучения ведения войны при использовании оружия массового поражения. Наши ведущие ученые в области эпидемиологии разрабатывали там разное смертельное оружие. Так как мы были весьма уязвимы и имели бы только один шанс в тотальной войне, в которой использовалось бы подобное оружие, считалось, что нельзя это предоставлять воле случая. Палестинские нарушители границы прекрасно устраивали людей в лаборатории. Таким образом, они приобретали знания, действуют ли разработанные ими средства бактериологической войны и как быстро. Когда я вспоминал об этих разоблачениях, то меня пугало не столько то, что такое происходило, сколько то, с каким пониманием и невозмутимым спокойствием я тогда воспринял эти факты.

Много лет позже я снова встретил Ури. К тому времени он в Моссад был уже опытным «катса» в отделе «Аль», а я был новичком. Он возвратился с задания в Южной Африке. Я временно работал офицером связи в одном из подразделений отдела «Дардасим» и помогал ему в отправке большой партии медикаментов в ЮАР. Груз сопровождали несколько израильских врачей, которые должны были выполнять гуманитарную работу в Соуэто, городе черных южноафриканцев у ворот Йоханнесбурга.

Доктора должны были помогать в одной клинике, которая была филиалом госпиталя «Барагванат» в Соуэто, удаленной только пару кварталов от домов Винни Мандела и епископа Десмонда Туту. Госпиталь и клиника поддерживались госпиталем в Балтиморе, штат Мэриленд, который служил Моссад «предохранителем» (cut-out).[37]

– Что это еще за гуманитарная помощь от Моссад чернокожим африканцам в Соуэто? – спросил я его. Мне показалось это нелогичным. Я видел в этом либо краткосрочный политический выигрыш, которым Моссад всегда уделял внимание, либо какую-то явную экономическую выгоду.

– Ты помнишь Нес-Зийону? От его вопроса у меня мурашки побежали по телу. Я кивнул.

– Это почти то же самое. Мы исследуем и проверяем для многих израильских производителей лекарств, как новые инфекционные болезни, так и новые медикаменты, которые в Израиле запрещено испытывать на людях. Это принесет им лидерство на мировом рынке, и они выясняют, на правильном ли они пути, что экономит им миллионы расходов на исследование.

– Что ты думаешь об этом? – спросил я его.

– Это не моя работа – думать об этом.

Хотя он этого не сказал, я знал, что он не был замешан в этом деле, по крайней мере, я надеялся что так. То, что его из-за дела Полларда отозвали из США на «временный отдых», не способствовало его карьере. Именно он завербовал Джонатана Полларда в 1982 году.

Когда они встретились впервые, Джонатан Поллард был американским евреем, который всем своим сердцем был убежден в существовании священного союза между Соединенными Штатами Америки и Израилем. Он не видел противоречий между своей полной лояльностью к Америке и одновременно к Израилю; для него это было одно и то же. Эта идеология брала начало в длительном процессе идеологической обработки, которой подвергались многие молодые евреи. Основой ее была крупномасштабная помощь Израиля в форме «шлихим» или, как их еще называли, «посланцев алии», людей, которые работали в еврейской общине и пробуждали в еврейской молодежи любовь к Израилю. В случае Джонатана Полларда им сопутствовал наибольший успех.

Молодой человек в 1982 году работал в AIPAC, произраильском лобби в США, которое было одним из звеньев в цепи организаций, связывающих еврейскую общину с Израилем, особенно с израильскими правыми. Поллард, который уже работал в американской секретной службе, добровольно предложил свои услуги ради блага Израиля. Как обычно, его имя было передано в резидентуру разведки в израильском посольстве в Вашингтоне, а оттуда – в Моссад в качестве потенциального «сайана». После тщательной проверки, для которой была использована связь Моссад с Антидиффамационной лигой, его посчитали приемлемым кандидатом. Он был фанатиком и занимал хорошую должность в исследовательском отделе американской спецслужбы, там у него был доступ к важным сведениям о Ближнем Востоке и Африке. И он был евреем, так что не мог стать платным шпионом. Он прекрасно подходил для операции «Рантье», направленной на восстановление связей между разведками США и ЮАР. Не то, чтобы у них не было до этого отношений, но теперь они контролировались Моссад и стали более выгодными и безопасными.

Поллард немного помедлил, когда Ури установил с ним контакт в Израиле с помощью рекомендации одного из друзей Полларда. В AIPAC было сообщено, что Моссад не интересуется Поллардом, а ему самому было указано не контактировать больше с еврейской организацией. Теперь он был «сайаном» для Моссад или, как ему сказали, для организации, защищающей безопасность Израиля.

Поллард не получал денег за свою работу, потому что декларируемая политика Моссад состоит в том, чтобы не платить добровольным еврейским помощникам. Таким образом, никогда никто не может утверждать, что они действуют исходя не из любви к Израилю, а из каких-то других побуждений.

Ури передал южноафриканцам фотографии советской системы ракетного оружия класса «земля – земля» SSC-3, которые Моссад получил от датской разведки, и которые очень интересовали американцев. Так южноафриканская разведка стала представлять большой интерес для спецслужбы США. При этом Поллард использовал свою дружескую связь с одним лицом, с которым он вместе ходил в школу, а сейчас ставшим высокопоставленным офицером спецслужбы ЮАР. Это все было частью операции «Рантье».

Одно время Ури использовал Полларда для получения информации, при этом он не выставлял к Полларду особых требований, не перегружал его, чтобы не вызвать к нему подозрений. В своих отчетах Ури предупреждал – и об этом следует помнить – что он не уверен, всегда ли Поллард говорит ему правду. Если он поставляет сведения по собственному желанию, это опасно, потому что может представлять опасность для него самого. Но так как Поллард не осознавал этой угрозы, Ури никак не мог ему помочь.

Где-то в 1984 году Ури и его руководители согласились, что Поллард теперь – слабое звено. Он постоянно пытался сделать больше, чем от него требовалось, идя при этом на ненужный риск, и вскоре стал скорее обузой, чем выгодой. С этого момента его перевели в особый список законсервированных, «спящих» агентов. Полларда проинформировали, что он принес Израилю большую пользу, и что израильская спецслужба приказала ему сделать перерыв в работе ради его собственной безопасности. Если позднее в центре придут к выводам, что продолжение работы уже ничем ему не грозит, с ним установят контакт и активизируют.

Поллард не был этим воодушевлен, но не устраивал Ури сцен. Нужно помнить, что он еще не получил и ломаного гроша за свою работу, а делал все из чисто идейных соображений.

Вскоре после вывода Полларда на «консервацию», на него наткнулся Рафи Эйтан. Он, впрочем, уже не был больше офицером Моссад, но, как прекрасно сказано: кто однажды стал человеком Моссад, тот навсегда останется человеком Моссад. У него был доступ к досье Моссад, как благодаря своему прошлому в качестве офицера Моссад, так и из-за своей должности советника премьер-министра по вопросам терроризма и шефа «ЛАКАМ».

Он полагал, что досье Полларда для него – золотая жила. Так как он уже не был связан правилами Моссад по использованию еврейских добровольных помощников, он активизировал Полларда соответственным кодом. При так называемых естественных обстоятельствах он устроил встречу Полларда с его новым оператором Авианом Селлахом. Селлах, заслуженный военный летчик, участвовавший в авиабомбардировке иракского атомного объекта в Осираке, был создан для этой работы. Он хотел учиться в Соединенных Штатах и одновременно должен был работать на «ЛАКАМ». Ему не нужно было вербовать Полларда, а только вернуть его к активной работе. Встреча обоих была так организована Эйтаном, что выглядела случайной; они встретились через третье лицо, родственника Полларда, который слышал доклад Селлаха. Селлаха выбрали в качестве оператора, потому что он был специалистом по «Targeting»– выбору цели – и мог спокойно разговаривать с Поллардом, экспертом по разведанализу, на специальные темы.

Тот факт, что Селлах не был профессионально подготовленным разведчиком, тоже сыграл свою роль в провале Полларда. Полларду теперь платили, и активность просто выпирала из него.

Моссад узнал от своего источника в ЦРУ, что американцы вышли на след Полларда, но предпочел не вмешиваться, потому что там надеялись решить вопрос тихо, за закрытыми дверями, и подключить к нему «ЛАКАМ». Чтобы выиграть время, когда все уже пошло вкривь и вкось, израильского посла в США направили во Францию для чтения лекций, а временным поверенным назначили Элиякима Рубинштейна, дипломата более низкого ранга, который не мог принимать политических решений. Когда из США смылись все люди «ЛАКАМ», Полларда предоставили самому себе. Он сбежал в израильское посольство. Сотрудники службы безопасности попросили у Рубинштейна инструкций, и он, в свою очередь, обратился к представителю «Шабак». Тот уже спросил совета у представителя Моссад, который, не спрашивая у штаба и предполагая, что ничего не изменилось, сообщил «Шабак», что Поллард не относится к Моссад и его дело Моссад не касается. «Шабак» тоже сообщил, что им ничего не нужно от Полларда, а так как все люди «ЛАКАМ» уже были вне США, мяч снова прикатился к Рубинштейну, который также сообщил, что посольство окружено агентами ФБР.

Рубинштейн был не в состоянии связаться с Израилем по надежной, не прослушиваемой линии связи – они все контролировались офицерами связи Моссад, которые утверждали, что эти линии не работают. Итак, Рубинштейн решил взять инициативу в свои руки. Он отказал Полларду и его жене в убежище на территории посольства и практически выдал их прямо в руки ошалевших агентов ФБР. Намного позже я узнал от сотрудников ФБР, занимавшихся всем этим делом, что Поллард был также ошеломлен тем, что его выгнали из посольства, как и само ФБР. Они тогда считали, что уже пришло время поискать какой-то компромисс с Израилем. Позднее выяснилось, что большая часть сведений, полученных от Полларда, была передана странам Восточного блока в обмен на выезд евреев из СССР и соцстран. Эти обстоятельства, и тот факт, что их признание означало подтверждение сведений, которые Советы уже держали в руках, послужило причиной тому, что американский министр обороны Каспар Уайнбергер публично потребовал для Полларда самого сурового наказания, правда, не разъяснив более подробно, что именно он подразумевал под этим.

Ури тогда тоже был вынужден покинуть США, потому что Моссад опасался, что Поллард выдаст свои связи с Моссад, чтобы добиться смягчения приговора. Но Поллард знал, что так он просто попадет из огня да в полымя и еще более усугубит свое положение. Он молчал. Министерство юстиции теперь уже не считало себя обязанным выполнять свою часть договоренности, заключенной с Поллардом. Оно гарантировало ему смягчение наказания и непривлечение к ответственности его жены, если он полностью сообщит все известные ему важные факты.

К этому времени страсти вокруг аферы улеглись, и Ури снова был в США, руководя большим количеством надежных и скрытных «сайанов».

Утром в 10 часов я упаковал вещи и был готов, когда позвонил телефон. Это был Ури, и он кипел от злости. Как я мог отважиться пойти на встречу с его агентессой! Он сказал, что я нагнал на нее огромного страху, и она решала, не выйти ли ей из игры. Я попытался успокоить его. Потом он внезапно сменил тон. Когда он дал волю всему своему гневу, то, казалось, снова обрел свою всегдашнюю невозмутимость.

– Ну, Виктор, что случилось?

– Немногое, исключая то, что я уже не работаю в бюро, пробиваюсь самостоятельно и ищу смысл жизни.

– И что ведет тебя сюда?

– Вечный поиск. Я шутил, и он знал это.

– Что я могу сделать для тебя? И что во всем этом такого плохого?

– Не плохого. Я просто должен узнать, не запланировано ли что-то в Вашингтоне на ближайшие двадцать четыре часа.

– В каком направлении?

–Ты знаешь, что я имею в виду. Что-то необычное, возможно, предупреждение, что ты должен держаться в стороне и т.д. На короткое время установилось молчание.

– Что ты планируешь, приятель?

– Ты не ответил на мой вопрос!

– Ничего, что я знал бы. Он говорил медленно, как бы раздумывая. – Где ты сейчас?

– В моем отеле. Ты ведь мне как раз позвонил, или не так?

– Да, позвонил, но я не знаю, где этот «Холидей Инн»? Не могли бы мы где-то встретится?

– Как насчет холла «Четырех времен года» в городе?

– В порядке. Когда?

– Сегодня, в два часа дня.

– Пока. Он повесил трубку.

Я оплатил счет за проживание и покинул отель. Я взял такси до отеля «Шератон» прямо у аэропорта. Там я снял номер и вернулся в город. В два часа я зашел в отель «Четыре времени года». Ури уже ждал меня и провел в ресторан на другом конце. Ури было под пятьдесят, он был коренастым мужчиной с ростом 1,60 м, с блестящими серебристыми волосами и высоким лбом. В сером костюме и в роговых очках он выглядел настоящим джентльменом. Нас провели к хорошему столу, но Ури хотел охотнее сидеть в уголке. Как только мы остались одни, он сразу перешел к делу:

– Что ты можешь сказать об Эфраиме?

Я уставился на него. – А что ты можешь мне сказать?

– Если я скажу тебе, что я в его команде, это что-то значит для тебя?

– А ты в ней?

– Да. А ты то бесхозное хозяйство, о котором он говорит?

– Может быть, но думаю, что я не один. Я наклонился к нему. – Что ты можешь сказать мне про Кути?

–Тогда ты и есть это самое хозяйство, – улыбнулся он. – Я этого никогда бы не отгадал. Да, я считаю, что этого человека убили наши люди.

– Не рассказывай Эфраиму ничего о нашей беседе, – попросил я. – Мне хотелось бы знать кого-то в этой клике, о ком он ничего не знает.

– С этим у меня нет проблем. Ты ему не доверяешь?

– Сегодня, да, доверяю. Но, как ты знаешь, все может измениться.

Мы больше не говорили пространно об этом. Мы решили, что женщина станет нашей связной, и он скажет ей, что это метод для обеспечения ее большей безопасности. Он будет звонить ей и спрашивать, не оставлял ли я для него сообщений, и то же самое буду делать я. Наконец-то, я располагал вторым спасательным кругом, кем-то, кому я доверял, и кто в случае необходимости мог помочь мне выжить.