Обратная сторона обмана (Тайные операции Моссад)

1991 не был хорошим годом для Моссад, хотя и казался таким вначале. Правда, на троне сидел новый босс, и к радости всех оппортунистов он был «инсайдером», выходцем из бюро. Им удалось помешать намерению правительства посадить на эту должность генерала. Сейчас у них был свой человек на самом верху власти в Израиле: Ицхак Шамир, премьер-министр, который так охотно вспоминал о своем прошлом в Моссад (хотя внутри самого Моссад его всегда считали вполне заурядным, а это кое-что значит, куда он, как человек без воображения и широкого взгляда на мир, так здорово вписался).

В этот раз «инсайдер» получил пост шефа, как свое наследственное владение, и с самого начала дал понять, что больше во всемогущем Моссад не будет на должности босса людей «со стороны». Броня организации, которая все время рылась в дерьме, стала еще более непробиваемой.

Новый шеф вступил в должность, не собираясь – к радости своих приятелей – проводить какие-либо реформы в организации. Но при этом, тем не менее, разрушилась связь между Моссад и армией, которая до того всегда ставила на этот пост бывшего генерала. В результате у руля Моссад во второй раз встал человек, который не знал армию и не испытывал к ней большого уважения. Новый босс рассматривал военное руководство как приму-балерину, которую всегда нужно баловать, и которая не в состоянии взяться за жесткие бандажи.

– Единственное воздействие, которое мы теперь можем использовать в атаке, – сказал Эфраим, – это брать Моссад на мушку в одной стране за другой, чтобы так вызвать перемены.

– Мы ведь это уже делали. И что это принесло?

– Послушай, я знаю о некоторых действиях, происходящих именно сейчас в Норвегии. Почему бы нам не взять эту страну как пример и не посмотреть, что произойдет. Что нам, в конце концов, терять?

– Ты никогда не думал о том, чтобы смять Моссад ударом изнутри, там, где все попытки подступиться к нему снаружи окончились неудачей.

– Я всегда учитывал это. Если у меня появится шанс встать у руля, то, поверь мне, я воспользуюсь этим. Но они гарантировали себе власть на бог знает сколько времени. Пока Шамир остается на своем посту, у нас нет шансов предпринять что-либо. Он ненавидит весь мир, а какой лучший инструмент мести есть у него, кроме Моссад? Он ненавидит Буша, потому что тот унизил его в Вашингтоне и держит на коротком поводке в вопросе предоставления займов. Он ненавидит англичан, – Эфраим сделал паузу, – ну да, их он всегда ненавидел. Он совсем не доверяет французам, и мы ведь прекрасно знаем, что он думает об арабах и обо всех остальных.

– И что теперь?

–У меня есть друг в Норвегии, который знает одного репортера газеты «Афтенпостен». Я мог бы предложить своему другу, чтобы репортер позвонил тебе и спросил, есть ли у тебя какая – то история о Моссад.

– А такая история есть?

– Ну конечно.

Мы поразмыслили над деталями истории, и мы нашли многие «концы» в ней, связывающие ее с датскими документами, которые были у меня. Теперь мне нужно было просто подождать звонка. Мы не питали особых надежд к этому маленькому приключению, но это было лучше, чем оставаться безучастным. И хотя я находился в середине написания своего романа, мне было ясно, что есть более важные дела.

У меня было чувство, что шанс для мирных переговоров появится лишь после смены правительства в Израиле. В определенном смысле изменилась и моя цель. Теперь я думал не только о Моссад. Я искал возможности поставить правительство в затруднительное положение. Для меня 1991 год должен был стать хорошим годом.

Через несколько дней мне позвонил из Норвегии человек, назвавшийся Стангхелле. Он подтвердил, что работает на «Афтенпостен» и хочет задать мне несколько вопросов. Затем последовали обычные любезности. Он сказал мне, что ему очень понравилась моя книга, и что он надеется, что я напишу следующую. Наконец, он перешел к делу. Он хотел узнать, могу ли я сообщить что-то о деятельности Моссад в Норвегии.

Я объяснил ему, что мне никогда не приходилось иметь дел с норвежским отделом, я могу дать ему лишь ссылки на схожие действия Моссад в Дании, которые описаны в моей книге. Я сказал ему, что, по-моему, Моссад в Норвегии также активен, как в Дании. Если он сможет выделить время на дополнительное изучение вопроса, то я готов сесть на паром и помочь ему оценить информацию, которая у него уже есть. Я также предложил дать ему краткий очерк того, что, по моему мнению, делает Моссад в Норвегии. Затем ему придется самому подкрепить это все соответствующими фактами, на которые он натолкнется во время своих исследований.

Репортер очень обрадовался, и я узнал, что он нанесет Моссад чувствительный щелчок по носу, если они не раскроют меня и не дадут всему отбой. Но, как обычно, они продолжали делать то, что умели лучше всего, а именно: использовать дружбу своего хорошего союзника, но оставлять его в беде, как только запахнет жареным.

Я рассказал моему новому другу, что у Моссад, несомненно, есть тесные связи с норвежской спецслужбой на среднем уровне. Он может проследить эти связи, если найдет людей в полиции и разведке, которые много раз посещали семинары в Израиле. Вторая возможность – палестинские беженцы, которые искали убежища в Норвегии. Моссад предлагал, как это описано в моей книге в случае с Данией, местной спецслужбе свои услуги для гарантий безопасности и для просеивания просящих убежища лиц с целью выявления потенциальных террористов. Обычно предлагается, что Моссад посылает экспертов, которые затем получают норвежские документы. Они допрашивают беженцев на том языке, который они понимают (что означает одновременно и арабский язык и язык грубого насилия). Затем израильтяне переводят протоколы допросов и передают их норвежцам. Этот процесс придуман для того, чтобы предотвратить внедрение зачинщиков беспорядков и держать Норвегию вне кровавой ближневосточной игры.

Я также сказал репортеру, что, по моему мнению, люди из норвежской полиции и разведки убеждены в том, что поступают правильно. Ради безопасности своих друзей из Моссад они, конечно, должны были скрывать все от политиков, ведь им нельзя доверять в вопросах безопасности.

Стангхелле явно шел на то, чтобы вызвать самый большой шпионский скандал, и знал об этом. Связь между нами была спорадической. Он звонил мне в самое невероятное время, чтобы спросить моего совета.

Мы начали работу над историей в январе 1991 года. В конце августа статья Стангхелле была готова и в сентябре сдана в печать. Ожидаемый шум в норвежской общественности действительно начался, а объяснения отделов спецслужбы были пустыми отговорками. Все предоставленные мной факты были верны, хотя мне самому досталось немного славы. Но ведь самым важным для меня было то, что о Моссад снова заговорили.

Выяснилось, что Моссад поддерживал с полицией и разведкой Норвегии почти интимные отношения. Норвежская спецслужба обеспечивала людей Моссад норвежскими документами и впускала в страну для допросов палестинских беженцев. Офицеры Моссад допрашивали палестинцев на арабском языке, хотя палестинцы бегло говорили по-английски, равно как и норвежские чиновники. Но по-арабски никто из них не говорил, потому они не понимали, о чем говорилось на допросах. Офицеры Моссад угрожали палестинцам депортацией, если они не пойдут на сотрудничество с Израилем, все в присутствии норвежских чиновников, но иногда и в их отсутствие, тогда допрос проходил в намного более жестокой форме.

После статьи норвежский министр юстиции Карл Йестеби потребовал полного расследования случившегося. Конечно, это должно было послужить только для успокоения взволнованной общественности, которая во второй раз увидела грубое нарушение суверенитета Норвегии со стороны Израиля (первым случаем было убийство в 1974 году сотрудниками Моссад в Лиллехаммере марокканского официанта, ошибочно принятого Моссад за Али Хассана Саламеха[47]).

В ночь перед публикацией в «Афтенпостен» Стангхеле позвонил мне в поздний час по норвежскому времени. Его настроение по телефону показалось мне очень странным. Он то плакал, то смеялся и просил меня простить его, потому что он действительно не так все предполагал. Потом он повесил трубку, и я очень обеспокоился. Я подумал, что, может быть, кто-то вышел на его след, перед тем как статья пошла в печать, и что ему угрожает опасность. Так как я никого не знал в Осло и не мог дозвониться до Эфраима, чтобы спросить, что делать, я позвонил живущему в Нью-Йорке датскому репортеру Франку Эсману, представителю датского радио в США. Я разъяснил ему ситуацию, и он, со своей стороны, позвонил своим знакомым в Норвегии, которые потревожили полицейский участок по соседству с домом Стангхелле. После нескольких часов нервного ожидания я через знакомых Эсмана узнал, что полицейские побывали в доме Стангхелле и нашли его пьяным в стельку. Выяснилось, что он позвонил мне после обильного празднества в честь публикации статьи и хотел таким способом выразить мне свою благодарность.

Совет норвежских организаций по делам беженцев (NOAS) начал процесс против норвежской спецслужбы за намеренное нарушение норвежского уголовного законодательства, параграфов 325 и 121. Через несколько дней после разоблачения шеф контрразведки (Overvakingstjeneste) Свейн Урдаль подал в отставку.

Хотя норвежский политический истеблишмент пытался делать хорошую мину при этой плохой игре и объяснять все простым недоразумением, я узнал от Эфраима, что норвежцы по тайным каналам ясно дали понять, что не потерпят больше никаких действий Моссад в Норвегии. В качестве доказательства они отозвали своего офицера связи из Тель-Авива и потребовали, чтобы связник Моссад больше не приезжал в Осло. Это был сильный удар по Моссад.

События в Норвегии последовали за другими различными пощечинами Моссад, к которым я тоже имел отношение, чем я и горжусь. Все вместе это оказалось более действенным, чем моя книга: это повредила репутации Моссад достаточно для того, чтобы люди в Израиле позволили себе засомневаться в непобедимости Моссад. С того времени его эффективность подвергалась сомнению, хотя ее все еще воспринимают как Бога – по крайней мере, как меньшего Бога.

Пока Стангхелле занимался своими расследованиями, ко мне пришел Эли, с которым я, собственно, не хотел больше иметь дела, и сказал, что собирается покинуть Моссад, потому что там все стало совершенно невыносимым. Больше половины новых сотрудников пришло из мессианской религиозной секты. Если я считал, что еще в мою бытность в Моссад, состояние людей там было гнусным, то я не мог себе даже представить, каким оно стало сейчас. Половина всех людей Моссад теперь должна была жить в поселениях на оккупированных территориях Западной Иордании. Уже этого было достаточно, чтобы представить, как сильно организацию занесло вправо. Он хотел узнать, есть ли у меня связь с американской разведкой.

Ее не было, не считая случайных звонков, которые я делал по просьбе Эфраима, чтобы передать ту или иную информацию. Судя по тому, как сейчас обстояли дела, я думал, что уже поздно для меня устанавливать такие контакты, потому что любой, с кем бы я попытался связаться, решил бы, что я собираю информацию для своей новой книги. Впрочем, ни одна разведка не питает никаких настоящих симпатий к так называемым «трубачам», потому что никогда нельзя знать, о чем он «раструбит» в следующий раз.

Но у меня уже был круг друзей, с которыми я познакомился в последнее время, которые на добровольной основе пытались облегчить участь арабского народа Палестины. У некоторых из них могли быть такие контакты. Но для того, чтобы воспользоваться этим каналом, мне нужна была очень веская причина и люди, которых это касалось, тоже должны были точно знать, в чем тут дело.

Эли сказал, что он передаст сказанное мной Эфраиму, который послал его в это путешествие, чтобы Эли, используя свои возможности свободного передвижения по миру, смог бы что-то соорудить для себя в Америке. У него там была семья, и он мог без проблем получить паспорт.

– А последний должен будет выключить свет в аэропорту «Бен-Гурион», – сказал он. Это была старая шутка со времен депрессии в Израиле еще перед Шестидневной войной, которая потом все изменила. Мы оба искренне и долго смеялись и спустили, таким образом, пар, потому что изменить мы ничего не могли.

Тогда, в беседе с Эли, я заметил, что я зашел гораздо дальше его. Эли, как и Ури, все еще верил в сионистскую мечту. Они были точно как те люди, которых я знал в Израиле, как мои старые друзья, моя семья. Хотя они были замешаны в то, что большинство израильтян воспринимало как экстремизм, они делали это из веры в сионистскую идею.

Я, напротив, уже довольно давно заметил, что не разделяю больше эту идеологию, что для меня израильское государство больше не было осуществлением древнейшей мечты. Скорее, для меня оно было кошмаром из предрассудков, что-то, что скатывалось к расизму и размахивало бело-синим флагом как знаменем угнетения. Я не хотел иметь с этим ничего общего. То, что я делал сейчас, я делал, чтобы покончить с этой мечтой, показать носителям этого знамени их уязвимость, чтобы они остановились и переосмыслили свои цели. Возможно, тогда они смогли бы равноправно вступить в семью народов.

– Они что-то планируют на Кипре, – сказал Эли и передал мне лист бумаги

– Что это?

– Это номер телефона полиции на Кипре. Ты позвонишь им и скажешь, что кто-то хочет незаконно вторгнуться в это офисное здание.

– Что именно это?

– Я не знаю, и меня это не интересует. Эфраим сказал, что ты должен позвонить послезавтра в 17.30 по местному времени.

–Это все, что ты знаешь?

– Я знаю, что там группа «Йарид» и она хочет сделать то, на что не имеет права.

– Мне этого уже достаточно, – сказал я.

Эли не оставался долго. Он испытывал чувство стыда за то, что хочет покинуть Моссад и страну, и я ощущал, что в моем присутствии он чувствует себя неловко. У меня было то же чувство, но я не мог объяснить, почему я тогда не попытался удержать его, хотя страшно хотел спросить его об очень многом.

Вторник, 23 апреля 1991 года

В указанное время я позвонил и провел почти двадцать минут у телефона. В конце я уже точно смог объяснить полицейскому, что в бюро вломится пара людей, которым там, по моему мнению, совершенно нечего было делать.

На полицейского сперва это вроде бы не произвело особого впечатления, но после того, как он проверил, что находится по данному адресу, и узнал, что три верхних этажа дома снимает иранское посольство, он все же подумал, что это дело надо остановить. Выяснилось, что команда «Йарид» из четырех мужчин и двух женщин не рассчитывала на неожиданности. Они поселились как туристы в двух разных отелях, чтобы не вызывать подозрений. Двое мужчин уже устроили в квартире соседнего с посольством дома станцию подслушивания, чтобы получать информацию от «жучков», которые «монтеры» должны были установить в нужном месте.

Два человека должны были войти в здание и поставить «жучки» на телефонные линии, а два других должны были стоять внизу «на стреме». Но они были слишком небрежны; в конце концов, они ведь принадлежали к великолепному Моссад. Что могло пойти не так?

Оба «постовых» чувствовали себя на улице, где они не могли хорошо спрятаться, неуютно и решили поэтому подняться вверх и помочь своим коллегам. Ведь чем быстрее они справились бы, тем скорее смогли бы воспользоваться удовольствиями своего пребывания на Кипре, конечно, за счет Моссад.

Но наверху они ничем не могли помочь, потому что только один из «монтеров» был специалистом, делавшим саму работу. Остальные толпились вокруг и только нервировали его.

Он как раз разделил провода по принесенной с собой схеме и попытался найти кабеля иранского посольства, как появился полицейский. Все четверо сидели на корточках у открытого телефонного щита с «жучками» в руках, чтобы подавать их специалисту, как только он найдет нужные провода.

Полицейский был так же ошарашен, как и застигнутые им. «Что вы здесь делаете?» – спросил он сперва по-гречески, а потом, не получив ответа, повторил по-английски.

Все четверо выронили все, что было у них в руках, смотрели по сторонам и не знали, что им говорить и что делать.

Ран Софе[48], руководитель группы, заговорил первым. Он был тридцатитрехлетним ветераном «Йарид». Софе должен был стоять на страже снаружи вместе с Амит Литвин, которая была одета так провоцирующе, что должна была привлечь к себе внимание, если кто-то появится. (Трюк, который сработал бы, наверное, если бы они оставались на своих местах.) «Мы ищем туалет. Девочкам нужно кое-куда, Вы понимаете?»

Остальные закивали, как школьники, которых поймали, когда они засунули руки в варенье, не веря своим собственным пустым отговоркам.

Полиция, естественно, тоже не поверила. Их всех привезли в полицейский участок Никосии.

Среда, 24 апреля 1991 года

Четверку привели к судье, который за незаконную попытку подключения к телефонным кабелям отправил их на восемь дней в следственную тюрьму. Вскоре скандал попал в прессу и тут пошла кутерьма! Моссад тянул за все нити, чтобы афера поскорее закончилась.

Четверг, 9 мая 1991 года

Последовали многие дни интенсивных торгов и попыток держать репортеров подальше. Наконец, власти отпустили всех четверых, после того, как их признали виновным в том, что они незаконно вторглись в чужое помещение для совершения преступления. Их приговорили к штрафу в 800 долларов и затем передали израильтянам. Они в тот же день улетели в Израиль, причем пытались прятать лица и уклоняться от журналистов.

Примерно через неделю после этого события на меня вышел репортер израильской газеты «Йедиот Ахронот», который хотел знать мое мнение. Он позвонил мне из-за того, что я был единственный бывший сотрудник Моссад, который был готов говорить с прессой и который действительно был в Моссад, в отличие от многих, которые уже в прошлом утверждали подобное, лишь чтобы привлечь к себе внимание.

Я рассказал ему, что, по-моему, произошло шаг за шагом, причем я настаивал на том, что это лишь мое предположение. Он написал статью, которую, однако, запретила военная цензура. Газета решила подать в суд, но друзья в разведке отговорили от этого. Газета сдалась, потому что не хотела терять доступа к «внутренней информации», чтобы быть в состоянии и дальше «информировать» читателей.

Казалось, что нам этим совсем маловажным вмешательством удалось дать Моссад такого пинка, через который пробился ручеек критики действий оперативного уровня Моссад, что несколько потрясло его почву. Но этот ручеек был все еще очень далек от того шторма, который был нужен, чтобы смыть Моссад в море.