— Значит, вы говорите, что Люсьен Фавр в порыве гнева убил лошадь своей матери выстрелом из пистолета? — задумчиво переспросил доктор Бланш, нахмурив брови с некоторым сомнением.
Сидящий на краю стула напротив патрона, с царственным видом восседавшего в кожаном кресле за письменным столом, Жерар, тем не менее, не смутился:
— По крайней мере, так она утверждает…
— Абсурд.
— …и я склоняюсь к тому, чтобы ей поверить, — закончил Жерар с ощущением, что ступает по тонкому льду.
Его первая пациентка оказалась ящиком Пандоры. Излишнее усердие в попытках ее исцелить — или хотя бы понять природу ее болезни — могло дорого ему обойтись. Но разве не сделать все, что в его силах, не означает предать себя, свой врачебный долг? К тому же он был еще далек от того, чтобы переступить опасную черту. Пока оставалась возможность к отступлению.
— Это хорошо, что вам удалось заставить ее заговорить, — признал мэтр. — Но что касается Люсьена Фавра, мне трудно в это поверить… Я сомневаюсь, что ему понравится, если всплывут подобные сведения и тем более — если они получат широкую огласку. Если речь идет о реальных событиях.
Был вечер, но Бланш по-прежнему работал за письменным столом, заваленным грудами папок, когда его молодой ассистент пришел с ним побеседовать. Даже после целого дня работы мэтр в точности походил на свой портрет, украшавший одну из стен кабинета. Как будто он твердо решил соответствовать этому образцу, несмотря ни на что.
— Но самое удивительное, она полагает, что он сделал это в наказание для нее, своей матери, — негромко произнес Жерар.
— Прошу прощения?
Жерар был убежден, что Бланш все расслышал, и предпочел не повторять.
— Но само по себе это не объясняет ни того факта, что она сама себя считает лошадью, ни того, что она так боится своего сына, который может отправить ее на живодерню… — продолжал Жерар, словно размышляя вслух. — Однако возможно, что после убийства лошади в ее мозгу все смешалось и с точки зрения ее нынешней логики эти два убеждения объяснимы… Ведь так?
Доктор Бланш мрачно смотрел на своего ассистента, размышляя, стоит ли оказывать ему доверие и в какой степени. Обсуждать в подобном тоне Люсьена Фавра, одного из самых богатых и могущественных людей в Париже, было ему неприятно, и Жерар не мог этого не чувствовать.
— Но вы же сами признаете, что в ее мозгу все смешалось, — заметил Бланш.
Жерар вздрогнул. Кажется, ему не выиграть эту партию.
— Ее рассудок повредился еще несколько лет назад, — продолжал Бланш. — После смерти Жюля Фавра, ее супруга, она снова собиралась выйти замуж — точнее, не сразу после, а спустя довольно долгое время. Ее сыну тогда было… двадцать пять лет, — произнес он, произведя какие-то подсчеты в уме.
— И что же произошло?
— Когда до свадьбы оставалось несколько недель, ее будущий супруг был найден мертвым в лесу недалеко от загородного поместья Жюля Фавра.
— Она никогда об этом не говорила.
— Должно быть, эти воспоминания она прячет наиболее глубоко.
— Как он погиб?
Взгляд Бланша обратился к фотографии, стоящей перед ним на столе.
— Сломал шею, упав с лошади, — наконец ответил он после долгого молчания.
— Но смерть этого человека никак нельзя назвать «причиной глубочайшего унижения» для Люсьена Фавра, — заметил Жерар.
Еще не успев закончить фразу, он невольно покраснел от своей дерзости. Он ведь и без того уже ступил на очень скользкую почву… С другой стороны, он рассчитывал на ум и познания Бланша. В конце концов, этот человек — не просто модный в великосветских кругах психиатр, даже если и создается такое внешнее впечатление.
— Что вы хотите сказать? — спросил Бланш слегка предостерегающим тоном.
Жерар немного поколебался, затем, осторожно подбирая слова, произнес:
— Я обдумал все, что мне сказала мадам Фавр. И я не думаю, что лошадь, с которой упал ее жених, разбившийся насмерть, — это та самая лошадь, которую застрелил Люсьен Фавр.
Теперь во взгляде Бланша уже ясно читалось предостережение. Жерар понимал, насколько непрочна его позиция. Было совершенно недопустимо вызвать неудовольствие Бланша: тот мог его уволить в любой день, а профессиональная репутация Жерара еще не была достаточно устоявшейся, не говоря уже о том, что получить место психиатра было невероятно трудно — таких мест было совсем немного. В этот момент Жерару показалось, что в лицо ему ударил порыв морского ветра, он словно наяву ощутил под ногами шаткую палубу, почувствовал крепкий запах соленой трески… Ни за что на свете он не согласился бы к этому вернуться. Назад пути нет. Пусть даже придется пойти на сделку с совестью…
— Вы намекаете на то, что смерть этого человека выгодно отразилась на делах Люсьена Фавра, который в случае повторного замужества матери, конечно, лишился бы большей части своего состояния?
Жерар глубоко вдохнул воздух. Бланш был настолько уверен в своем превосходстве в этой области, что даже, судя по всему, не испытывал особого раздражения.
— Сорок миллионов золотом, — произнес Бланш почти мечтательным тоном. — С этой точки зрения вы абсолютно правы: Люсьен Фавр не стал бы убивать лошадь, которая сохранила для него такое состояние… В конце концов, — продолжал Бланш, которого, кажется, вдохновил этот сюжет, — и в самом деле позволено усомниться в том, что второй муж мадам Фавр оказался бы настолько щедрым, чтобы оставить все деньги пасынку. Но, может быть, общество выиграло от такой неожиданной перемены. Вы знаете о том, что Люсьен Фавр финансирует строительство сиротского приюта?
Бланш слегка насмешливо улыбнулся, и Жерар улыбнулся в ответ. Ну да, общественные интересы выше личных… Хотя это и лишено здравого смысла…
— Но я полагаю, вы не к этому клоните, — сказал Бланш. — У вас наверняка есть своя идея на этот счет… Иначе какая связь с болезнью нашей пациентки?
— Да, я заговорил слишком поспешно… Но то, что я сказал, в самом деле связано с одной моей догадкой…
Бланш взглядом подбодрил его, побуждая продолжать. Но Жерар уже потерял нить своих рассуждений, к тому же не был уверен, что ему хочется углубляться в этом направлении. Бланш казался ему огромным вальяжным котом, забавляющимся игрой с мышью и ее попытками освободиться, заранее обреченными на неудачу.
— Итак, вы считаете, что меланхолия Нелли Фавр связана со смертью этого человека, так и не ставшего ее мужем. С периодом ее повторного траура… Этот человек был другом ее детства, если память мне не изменяет, — добавил Бланш. — Это должно было еще усилить ее скорбь… Вообще женщины — удивительные существа. Они зачастую способны вынести многочисленные испытания с удивительной стойкостью, а потом сломаться от совсем незначительного удара… Несколько лет назад у меня была пациентка, которая пережила смерть ребенка, затем банкротство мужа, но ее рассудок не выдержал известия о его неверности. Она впала в глубочайшую меланхолию, бедняжка… Но прошу вас, продолжайте.
— Итак, я спросил себя: возможно ли, что в сознании Нелли Фавр смешались два события — смерть ее жениха от падения с лошади и, вполне вероятно, предшествующий тому гнев ее сына, когда он узнал о том, что она собирается повторно выйти замуж? Не является ли это объяснением, отчего она принимает себя за лошадь?.. Возможно, это позволит нам излечить ее от безумия, — заключил он, полувопросительно глядя на Бланша.
Тот с сомнением поморщился:
— Только не пытайтесь подсказывать ей ответы, которые могли бы заставить ее пойти по этому пути. Ибо, насколько я понимаю, если довести вашу мысль до логического конца, можно будет утверждать, что помещение сюда Нелли Фавр устраивает ее сына как нельзя лучше. Даже если после смерти ее жениха Люсьен Фавр и без того может распоряжаться состоянием так, как сочтет нужным.
Бланш снова погрузился в созерцание стоящей перед ним фотографии. Жерар терпеливо ждал, пока он вернется из прошлого, поражаясь неослабевающей устойчивости этого воспоминания мэтра. Эта постоянная боль также была одной из составляющих личности доктора Бланша.
— Я видел достаточно женщин, помещение которых в лечебницу было слишком уж выгодно для их родственников, чтобы последних ни в чем нельзя было заподозрить, — вдруг произнес Бланш с улыбкой человека, смирившегося с таким положением дел. — Даже если в данном случае я не сомневаюсь в том, что мадам Фавр действительно больна. Нельзя исключать, что это заболевание было вызвано или обострено кем-то умышленно, но изначальная слишком сильная чувствительность мадам Фавр располагала к подобным психическим расстройствам. Однако это подводит нас к очень серьезным и к тому же ничем не подкрепленным обвинениям в адрес Люсьена Фавра. А это уже не наша сфера деятельности.
Жерару показалось, что в последних словах Бланша прозвучал некий упрек уже в его адрес.
— А теперь, дорогой месье Рош, мне нужно еще доделать кое-какую работу. Я бы попросил вас не слишком увлекаться и в особенности — не слишком доверять рассказам пациентов. Это в Сальпетриере, в период стажировки у профессора Шарко, вы приобрели такую привычку?
Жерар, больше не решаясь продолжать разговор, молча кивнул.
— Слишком легко в нашем деле можно ошибиться, — добавил Бланш. — И последствия могут быть самыми тяжкими, порой непоправимыми.
Подойдя к двери, Жерар в последний раз обернулся. Бланш уже уткнулся в какую-то папку. Жерар так и не осмелился спросить, для кого последствия могут оказаться непоправимыми — для пациентки или для него самого.
Оказавшись на противоположном краю широкой лужайки, идущей немного под откос и отделявшей основное здание клиники от служебных построек, Жерар обернулся и взглянул на величественный фасад особняка. На первом этаже правого крыла он заметил свет в окне Нелли Фавр — скорее всего, она продолжала вышивать своих бабочек. Машинально разглядывая это окно, Жерар неожиданно вспомнил о сеансах гипноза, на которых ему доводилось присутствовать во время стажировки в Сальпетриере у профессора Шарко, который считал гипноз эффективным средством для выяснения причин истерии.
Затем, снова повернувшись и оказавшись в тени деревьев и служебных зданий, Жерар вдруг почувствовал, как по всему его телу пробежала ледяная дрожь: за весь день, в течение которого он был занят служебными обязанностями и пытался разобраться с болезнью Нелли Фавр, он ни разу не подумал о Сибилле! А ведь все это время стрелки часов продолжали неумолимо двигаться вперед…