Обскура

Глава 39

Обскура не ждала этого визита — хотя, по правде говоря, она никогда не ждала его визитов и прежде. Он ни разу не предупредил ее заранее. Это было одним из проявлений его власти над ней. В этот раз он даже не стал стучать в дверь, а открыл ее своим ключом. Обскура как раз собиралась поиграть с попугаем, как вдруг почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной и в страхе обернулась. Пред ней стоял Жюль Энен, неподвижный и бледный. «Поехали», — без всяких предуведомлений сказал он. И, видя, что она колеблется, добавил: «Быстро». Она не произнесла ни слова и последовала за ним, догадываясь, что время для расспросов неподходящее.

Но сейчас, когда экипаж нес ее навстречу неизвестности, она чувствовала себя полной идиоткой — как она могла позволить увезти себя непонятно куда без малейшего протеста? Впервые она поняла, что ее поведение по отношению к Жюлю Энену диктовалось не опасением потерять свое недавно обретенное благополучие, а каким-то иным тайным страхом, природу которого она не могла объяснить и который до сих пор никогда даже не проявлялся со всей очевидностью. Так откуда же эта непонятная слабость в его присутствии? Задать себе такой вопрос означало, по крайней мере, сделать первый шаг к ответу. Может быть, она задала его себе именно сегодня потому, что в этот вечер Жюль Энен казался совершенно другим: ничто в его манерах не напоминало торговца часами, кем он ей представился. Но теперь, когда экипаж увозил ее все дальше от дома, эта загадка сменилась другой, еще более тревожащей.

— Куда ты меня везешь?

Едва она успела задать этот вопрос, как обращение на «ты» показалось ей неуместным.

— За город… У меня для тебя сюрприз, — прибавил он, когда она взглянула на него с непониманием.

При других обстоятельствах она запротестовала бы или попыталась узнать об этом больше, но сейчас она была парализована страхом. Улыбка, которую она попыталась изобразить, выглядела трагической гримасой. Внезапно Обскура вспомнила доктора Корбеля, того молодого медика, которого так забавно было соблазнять, его настойчивые расспросы, касающиеся Фланеля, и свои отказы отвечать, свои повторяющиеся отрицания… Он сказал, что его жена исчезла, но она ничего не хотела об этом знать. А ведь стоило бы узнать подробности… Но теперь уже поздно. Слишком поздно возвращаться назад, равно как и сожалеть о случившемся. Обскура почувствовала, как по телу пробежала ледяная дрожь, и попыталась сдержать подступающие рыдания. Она все еще заботилась о том, чтобы не показаться перед ним в слезах.

Жюль Энен, занявший место по ходу движения, смотрел на нее отсутствующим взглядом. Кто же он был, этот человек, в присутствии которого ей всегда становилось немного не но себе? Было ли его имя настоящим?

Они уже выехали за город, и, по мере того как экипаж удалялся от Парижа, она все больше жалела о своем легкомыслии.

Снова пошел дождь. Она отвернулась от окна, за которым расстилался унылый пейзаж, однако Жюль Энен не отрывал от него глаз. Обскура воспользовалась этим, чтобы понаблюдать за ним, и вновь была поражена произошедшей с ним переменой, которой она в момент его появления не заметила.

Однако его голос должен был бы встревожить ее — когда Жюль Энен отдал короткий приказ следовать за ним. Голос звучал более надменно и в то же время более высоко, чем обычно. Одет был ее покровитель тоже иначе, чем всегда, — в костюм очень элегантного покроя, из ткани тонкой выделки. Может быть, именно от этого и лицо казалось другим… хотя, скорее всего, дело было в новом выражении, сосредоточенном и напряженном, которого она тоже раньше не видела. Чем же вызвана такая метаморфоза? Неужели он до сих пор ломал перед ней комедию, притворяясь каким-то другим персонажем, более… ограниченным? Человек, сидящий напротив нее, ничем не напоминал торговца часами, который ездит по разным городам и странам, возя с собой свой товар. Или же ее способность судить о мужчинах не стоит ломаного гроша…

Анж и вообразить не мог, что они собрались покинуть Париж, и теперь спрашивал себя, как же он предупредит доктора Корбеля, не говоря уже о том, как вообще сможет вернуться. Сначала он подумывал о том, чтобы спрыгнуть на ходу, но опасение разочаровать доктора его удержало. Сейчас, даже если бы он все же на это решился, ничего бы не получилось: экипаж ехал слишком быстро. Нужно было радоваться хотя бы тому, что никто его не засек. Пока они ехали по городу, три человека его заметили, и один уже собирался предупредить кучера, но как раз в этот момент экипаж, ненадолго замедливший ход, резко ускорился, и Анж с облегчением взглянул на оставшегося позади человека, нелепо размахивавшего руками.

Снова полил дождь. Анж стучал зубами и изо всех сил старался сдерживать кашель, чтобы его не услышали. Копыта, ударявшие по влажной земле и по лужам, заглушали все более слабые звуки. Анж чувствовал себя на краю гибели и со страхом думал, что ему делать, когда они прибудут к месту назначения. Держась из последних сил, чтобы не упасть, и изо всех сил прижимаясь к кузову экипажа, чтобы хоть немного защититься от дождя, он порой закрывал глаза, пытаясь уйти в себя и забыть обо всем этом кошмаре.

Окоченевший от холода, он потерял счет времени и не знал, какое расстояние они проехали. Вдруг экипаж сильно затрясся, как будто снова ехал по булыжникам парижской мостовой. Анж открыл глаза. Экипаж был в городе. Ночь, дождь и слабое освещение скрывали мальчика от посторонних взглядов. Но лошади, кажется, не собирались останавливаться, и его тревога все росла. Когда они миновали этот неизвестный городок, экипаж снова понесся на огромной скорости.

Через некоторое время он замедлил ход, свернул направо и вновь оказался на мощеной дороге. Анж смотрел на остающиеся позади ряды тополей, которые росли по обе стороны дороги, испытывая некое дурное предчувствие. И вдруг он перестал различать отдельные деревья — экипаж въехал в лес, и темнота стала почти непроглядной.

Они проехали несколько сотен метров, после чего стук копыт стал реже, и наконец экипаж остановился. Анж затаил дыхание. Он не знал, что делать дальше. Кажется, экипаж остановился прямо посреди леса, и его в любой момент могли обнаружить. По колыханию рессор он понял, что кучер сошел со своего места. Охваченный страхом, мальчик уже хотел соскочить и броситься в гущу деревьев, где были бы шансы укрыться, но тут до него донесся характерный скрип, и он понял, что открылись чугунные ворота.

Стук собственного сердца заглушил и шум дождя, шелестящего в кронах деревьев, и звуки, издаваемые лошадьми. Анж задержал дыхание и постарался не сделать ни малейшего движения, чтобы себя не выдать. Нужно было бежать, но усталость и холод полностью сковали его тело. И когда он наконец понял, что экипаж въехал в ворота, а кучер сейчас пойдет их закрывать и непременно его обнаружит, было уже поздно: кучер, возвышавшийся прямо перед ним, преграждал ему путь к бегству. Незаметно для Анжа он обошел экипаж. От изумления и ужаса мальчик уже готов был закричать, но рука в кожаной перчатке зажала ему рот.

Выйдя из экипажа, ее спутник — она уже не знала, как его называть, — протянул ей руку. Обскура сделала вид, что этого не замечает, и спустилась без его помощи. И тут же невольно вскинула голову, впечатленная мощным строением: в Париже она никогда не видела подобных строений, с которым могла сравниться разве что городская ратуша. Убеждение, что стоящий рядом с ней человек — действительно торговец часами, слабело с каждой минутой. Но он не позволил ей слишком долго рассматривать особняк — точнее сказать, настоящий замок — и, вновь предложив ей руку, повел по ступенькам лестницы к главному входу. Обскура шла с трудом, чувствуя, как подкашиваются ноги. Оказавшись на верхней площадке, она вздрогнула: две огромные сторожевые собаки, каждая размером с теленка, приблизились и, не издав ни звука, обнюхали ее.

— Не бойтесь, — сказал ее спутник, — они не нападут на вас, разве что вы побежите.

Эти слова лишь усилили ее страх.

Он толкнул огромную стеклянную дверь, защищенную узорчатой стальной решеткой, и ввел Обскуру в холл, от размеров которого у нее захватило дыхание: он был больше, чем неф кафедрального собора. Монументальная лестница с мраморными перилами вела на второй этаж.

Вдруг в противоположном конце холла распахнулась дверь, и на пороге появился какой-то человек. По мере того, как он приближался, Обскура все больше угадывала в его облике что-то знакомое. Усатый блондин с грубыми чертами лица, округлые плечи, клетчатый костюм. Она не знала этого человека, но прежде несколько раз его видела — он следовал за ней, всегда на расстоянии, когда она уходила из дому. Когда он был уже в двух шагах, она неожиданно вспомнила, что точно такое же описание дал ей доктор Корбель! Значит, он был прав и во всем остальном?..

— Я услышал экипаж. Не знал, что ты сегодня приедешь.

Он говорил громко, и голос его эхом отдавался под сводами холла.

— Я тоже, — произнес покровитель Обскуры, но гораздо тише, как будто боялся быть услышанным.

— Кто это? — шепотом спросила она.

— Мой брат, — со вздохом ответил ее спутник.

Обскура ничего не понимала. Встретивший их человек ничем не напоминал ее покровителя и мог приходиться ему кем угодно, но только не братом. Возможно, он мог бы быть братом Жюля Энена, но только не того незнакомца, с которым она приехала.

— Нельзя терять времени.

Обскура вздрогнула, потом обернулась к тому, кого про себя по-прежнему называла Жюлем Эненом. Он произнес эту фразу очень быстро, сухим и повелительным тоном, не допускавшим ни малейшего возражения.

— Ты какой-то напряженный. Что-то случилось?

— Нет, ничего. Просто я тебя не ждал…

— Не забудь о негритянке. У нас всего одна ночь.

— Одна ночь? А что такое?

— После я ни за что не отвечаю.

— Полиция?

— Пока еще нет, — ответил Люсьен Фавр, больше ничего не уточняя.

Его брат пристально взглянул на Обскуру, потом с серьезным видом кивнул.

— Да кто вы, в конце концов?

Об обращении на «ты» больше не могло быть и речи. Дрожа, Обскура смотрела на своего спутника. Он указал ей на герб над камином, в котором можно было сжигать целые стволы. На бронзовой пластине были вырезаны мастерок, кузнечные мехи и снопы пшеницы. Она по-прежнему ничего не понимала. Усач приблизился и протянул ей руку. Ей захотелось вцепиться в Жюля Энена, но тот уже отошел.

— Следуйте за ним, — сказал он, не глядя на нее. — Он вами займется.

Внезапно она осознала, что он уже второй раз называет ее на «вы» — очевидно, в ответ на ее собственное обращение, — и это открытие заставило ее похолодеть. Усач улыбнулся ей широкой улыбкой, обнажив изуродованную, изъязвленную верхнюю десну. Что же делать? Бежать? Но куда? И потом, на улице собаки… Она даже не знала, что этим двоим нужно от нее, и не хотела знать, поскольку на память ей опять пришли слова доктора Корбеля.

Жан Корбель… В первый раз, когда она его увидела, ей захотелось уцепиться за него, как за якорь спасения. Молодой мужчина казался таким невинным, почти святым… Но у нее не хватило духа остаться с ним. Простой медик без гроша в кармане… И потом, у него уже была своя жизнь, другая женщина… Да и что бы она с ним делала?..

Но, по крайней мере, она могла бы его выслушать… Хотя разве она не предчувствовала всю жизнь, что не доживет до старости?

Обскура внезапно побледнела, что придало ее лицу захватывающую красоту обреченности, и стала подниматься по массивной парадной лестнице вслед за своим палачом — медленно, словно шла на эшафот.