Обвинение предъявлено

ЛАРЧИК С СЮЖЕТАМИ

В магазине в этот час был обеденный перерыв, и Рузаев позвонил Углову на квартиру.

— Плохо, Исаак Семенович, — торопливо заговорил он, — они взяли след...

— Послушайте, Веня, — перебил его Углов, — сколько раз я вас предупреждал: оставьте вы ваш преступный жаргон на Зацепском рынке. Вы что, не можете разговаривать как нормальные люди?

— А, не об том сейчас речь. Меня вызывал следователь. Он интересовался вашей трудовой биографией. Он интересовался вашими картинами.

— В каком смысле?

— Кто вам продает и за сколько. Кто покупает и тоже за сколько.

— Вы серьезно?

— Да чтоб мне свободы не видать...

— Ладно. Что им конкретно известно?

— Об этом он мне не докладывал. Но, как я понял, кое-что они знают. Видимо, раскололся Баранов и что-то им продал.

О том, что арестован Баранов, один из постоянных клиентов антикварного магазина, Исаак Семенович знал. И он своевременно предпринял некоторые меры. На всякий случай. Но в душе директор магазина Углов почему-то был уверен, что Баранов сумеет и сам выкрутиться и уж его-то не посмеет впутать в эту грязную историю.

А история, на которой, собственно, и «погорел», выражаясь языком Рузаева, старый волк Серафим Баранов, была такова.

Какой-то гражданке по наследству от бабушки достался разрисованный ларчик работы безвестных старых мастеров. Она не знала, что с этим ларчиком делать, и хранила в нем старые бумаги, пока кто-то из сведущих людей не сказал ей, что вещь эта довольно ценная, и посоветовал отнести в комиссионный магазин.

В магазине эта женщина была приятно поражена, когда ей предложили за ларчик триста рублей. Конечно, она, не задумываясь, согласилась.

Но вот прошло несколько дней и тот же благодетель, что посоветовал ей отнести ларчик в скупочный, сообщил:

— А вас, голубушка, бессовестно надули. Вещицу вашу на моих глазах Серафим прямо тут же, в магазине, продал одному любителю древностей за тысячу целковых.

— Не может быть!

Так возникло дело по обвинению Серафима Баранова в спекуляции антикварными вещами.

Но Баранова арестовали месяц назад и пока из клиентов Углова никого не трогали. Неужели он и в самом деле «раскололся»? Исаак Семенович не хотел об этом думать. «Нет, он же порядочный человек, — говорил он сам себе, и тут же возражал: — Делец, за копейку отца родного продаст».

Но уж если он продаст и его, Углова, дело худо. Ларчик — это только один из небольших эпизодов. А сколько картин прошло через них — через Баранова и Углова!..

Дурные предчувствия не обманули Исаака Углова. Через два дня и он получил повестку, где его в официально любезной форме приглашали нанести визит следователю. Правда, оговаривалось в повестке, как свидетеля по делу Баранова С. Ф.

Месяц, прошедший со дня ареста Баранова, Углов не терял даром. Во всяком случае, у него была выработана очень четкая и ясная программа поведения на следствии. И эта программа, как максимум, предполагала строгий выговор от торга за халатное отношение к своим обязанностям. На самый крайний случай имелся в виду перевод в торговую точку, удаленную от центра города, причем даже, возможно, на рядовую работу.

Углов внутренне был к этому готов.

Что же касается документации, то она была приведена в полный порядок. В конце концов, всегда можно сослаться на то, что были ревизии торга. Принять на себя какие-то служебные упущения. Клиенты будут молчать. Дело обоюдное.

А картины и все остальное — это законспирировано, и довольно надежно...

В многочисленных музеях хранятся огромные богатства — картины выдающихся мастеров всех времен и народов. Эти сокровища, будучи собранными в залах художественных музеев, доставляют людям минуты подлинного счастья общения с гениальными творцами этих произведений. Приобщение к искусству, контакт с творениями великих мастеров — это поистине ни с чем не сравнимое наслаждение, которое дарят художники людям.

Известно, что некоторые из шедевров мирового изобразительного искусства за годы, прошедшие с момента их создания, выставлялись на обозрение многих и многих миллионов зрителей. Естественно поэтому, что произведения выдающихся мастеров живописи представляют и большую материальную ценность. И не случайно, что многие картины словно магнитом притягивают к себе преступников.

Истинных ценителей искусства привлек начавшийся судебный процесс. В городском суде слушалось дело по обвинению Серафима Федоровича Баранова. Баранов среди своих знакомых слыл большим знатоком искусства. Человек этот был достаточно образованным, имел ученую степень кандидата наук. Однако, как выяснилось на суде, картины привлекали Баранова не столько своей эстетической ценностью, сколько самой обычной — материальной.

В течение двадцати дней в кабинете следователя Баранов упрямо твердил одно и то же:

— Я коллекционер. Я — знаток живописи. Как всякий коллекционер, я меняю картины. Иногда приплачиваю. Иногда, когда я реставрирую картину, приплачивают против прежней ее цены и мне. Ничего противозаконного в своих действиях я не вижу и вину свою в спекуляции категорически отрицаю.

— Ну а случай с «Ларчиком с сюжетами», — спрашивал следователь Александр Николаевич Романов, который вел дело.

— Я его реставрировал.

— Эксперты утверждают, что стоимость реставрационных работ может быть равна максимум тридцати рублям. А уж никак не семистам.

— Я с их выводами не согласен.

— Допустим. А картина художника Фольца «Лесной пейзаж»? Сколько вы на ней заработали?

— И ее я реставрировал.

— Но цена по данным экспертизы опять-таки завышена в пятнадцать раз.

— Такую экспертизу я не признаю.

— Вы продали картину «Морской пейзаж» за две тысячи двести рублей. Кто ее автор?

— На ней есть подпись художника. Это Айвазовский.

— А вот эксперты доказали, что подпись художника Айвазовского учинили вы. Собственноручно. Посмотрите.

Шаг за шагом, факт за фактом тщательно собирал Александр Николаевич улики, и под их тяжестью Серафим Баранов сдался:

— Признаю. Виноват. Но только в шести случаях. Не больше. По ошибке, а не по злому умыслу.

...Надо сказать, что в молодости Серафим Баранов и сам рисовал. Его учителя советовали всерьез заняться живописью. Но то ли не хватило у юного Серафима настойчивости и трудолюбия, то ли по иным каким причинам, но только художника из него не вышло. Так и остался он любителем.

Однако юношеская любовь к изобразительному искусству осталась на всю жизнь, с тою только особенностью, что с годами она трансформировалась у Баранова и приняла отвратительные, уродливые формы. Он часто бывал на выставках, не пропускал ни одного более или менее заметного вернисажа. Много читал специальной искусствоведческой литературы. Обладая к тому же прекрасной памятью, он в конце концов сделался действительно знатоком в изобразительном искусстве. Его знали в кругах художников и искусствоведов.

Тем сложнее оказалась в этом деле роль следователя. И потому, готовясь к допросам, Александр Николаевич Романов сам много перечитал, вновь побывал в картинных галереях, обстоятельно консультировался со специалистами.

Падение Серафима Баранова произошло как будто бы случайно. Был у него армейский приятель, некто Савостин, человек состоятельный и абсолютный профан в искусстве, хотя это обстоятельство он тщательно пытался скрыть. Однажды Баранов решил его, что называется, разыграть. Он пригласил Савостина к себе домой (тот любил поглазеть на богатую коллекцию Баранова). Но перед этим Серафим достал какой-то свой ранний этюд и, написав на полотне: «Штиль. Айвазовский», показал Савостину.

— Подлинник? — обалдело спросил Савостин.

— Как видишь.

— Уступи!

Одним словом, Савостин не отстал от него до тех пор, пока он не назвал (для шутки) баснословную цену. И тот, не торгуясь, заплатил такие большие деньги за пустяковину, которой и вся-то цена — за раму да за кусок холста.

Уже потом, на последних допросах, вспоминая этот курьезный эпизод из своей жизни, Баранов проникновенно скажет следователю:

— Сначала я просто хотел посмеяться над его невежеством и глупостью. Он корчил из себя великого знатока и попался на самой грубой и примитивной фальшивке, которую способен обнаружить и первокурсник из художественного училища. Потом мне стало противно, что такие обалдуи подмазываются к истинным ценителям прекрасного, и я решил хоть как-то его наказать. Я взял у него деньги. А после неловко было сознаваться в обмане.

Кстати, — добавил Баранов, — и в этих шести случаях, в которых я признался вам, я действовал, может быть, даже подсознательно, из тех же побуждений. Мне хотелось отомстить этим жалким дилетантам, снобам, которые в живописи смыслят не больше музейной крысы, а только и знают квохчут: «Ах, Левитан! Ах, Айвазовский! Какая экспрессия! Какая динамика!»

— Я готов бы вам был поверить, — отвечал ему на это следователь. — Увы, факты говорят о другом. Нет, Баранов, в ваших действиях такая благородная месть, если она и существовала в природе, была далеко не главным. Главное — корысть, нажива, чистоган.

И у следователя были для такого вывода очень веские основания. Уволившись в запас из рядов армии, Баранов стал получать солидную пенсию. Для отвода глаз он числился внештатным экспертом бюро товарных экспертиз. Однако пенсии и приработка показалось ему явно недостаточно для того, чтобы вести широкий, разгульный образ жизни. И он занялся скупкой картин и других произведений искусства и перепродажей их по более дорогой цене.

При обыске на квартире Баранова было изъято более ста пятидесяти картин, произведений графики. Эта «домашняя коллекция», как скромно именовал ее сам «коллекционер» Баранов, была оценена специалистами более чем в шестьдесят тысяч рублей!

За десять лет предпринимательской деятельности Баранов перепродал более восьмидесяти картин на сумму свыше семидесяти тысяч рублей.

Баранов не просто занимался спекуляцией, как базарная торговка. Нет. Он нередко покупал старые произведения и реставрировал их. Правда, как мы уже убедились, эту свою работу он ценил чрезвычайно высоко. Но гораздо чаще он подделывал на картинах подписи выдающихся и известных художников. Он подделывал подписи Айвазовского, Поленова и делал это, надо сказать, мастерски. Настолько мастерски, что подделку не могли различить даже специалисты из государственных музеев, которые приобретали у него эти фальшивки.

Уже в процессе следствия по делу Баранова стало ясно, что в комиссионном магазине № 10, с которым он был крепко связан, действует организованная группа преступников. Именно через этот магазин Баранов покупал и продавал многие из своих картин.

С чего началось это дело? Кроме того «ларчика с сюжетами», о котором было рассказано выше, имелось еще письмо, поступившее к следователю. Его автор, не пожелавший подписаться полным своим именем, сообщал о том, что в магазине № 10 происходят почти ежедневно преступные сделки между работниками магазина Угловым и Жильцовой, с одной стороны, и их многочисленными клиентами — с другой. В письме говорилось о том, что директор Углов, получающий зарплату в сто десять рублей в месяц, живет явно не по средствам, часто устраивает шумные застолья, на которые расходуются огромные деньги.

Следователь Александр Николаевич Романов попросил в управлении торга, чтобы ему принесли книги регистрации комитентов (так называются люди, сдающие на комиссию вещи). Из этой книги следователь выбрал несколько фамилий и адресов людей, сдававших в магазин картины за последние месяцы, и поручил своим помощникам навести об этих лицах справки.

И уже первые результаты проверки показали следователям, что в этом магазине дела обстоят явно неблагополучно. Так, скажем, некоторые записанные в книге люди при проверке оказались вымышленными. Вымышленными были и номера паспортов, и адреса. Выяснилось, что указанное в книге отделение милиции никогда и никому паспорта под таким номером не выдавало. А дом, где якобы проживал комитент, был давным-давно снесен. Но несколько человек следователям удалось отыскать. И первые же допросы, первые показания этих людей со всей очевидностью свидетельствовали о том, что в этом магазине с клиентов самым бесцеремонным образом вымогали взятки. Взятки здесь требовали за то, чтобы картина, принесенная на комиссию, была оценена как можно выше, чтобы ее быстрее продали.

— В этом магазине, — показал коллекционер Н. Ломов, — существует неписаный закон, определявший сумму взятки, — десять процентов от стоимости картины.

В числе постоянных клиентов магазина был некто Окунев. Сергей Прокофьевич Окунев.

— Теплый дядя, — сказал о нем на допросе Рузаев.

Проверка личности этого человека показала, что прошлое у него довольно небезупречное. Еще в 1923 году Окунев был судим за укрывательство контрреволюционеров. В 1936-м его судили за спекуляцию иностранной валютой, а в 1949-м он был осужден к десяти годам лишения свободы за спекуляцию картинами.

Выйдя из мест заключения, Окунев нигде постоянно не работал, а снова стал заниматься картинами. За эти годы он продал в различные музеи, частным лицам и в комиссионный магазин № 10 картин более чем на сто тысяч рублей.

Нигде не работая, Окунев купил сначала «Победу», а потом подарил ее сыну, а себе купил «Волгу».

При аресте у него были обнаружены двадцать три картины, оцененные более чем в двадцать тысяч рублей. Как и Баранов, Окунев продавал фальшивые полотна, подделывая подписи известных мастеров. Хотя, конечно, по сравнению с Барановым он был просто набившим руку ремесленником, у которого за душой не осталось ничего святого. Чтобы подороже сорвать за картину Лагорно «Берег Одера», Окунев... разрезал ее пополам и продал как два самостоятельных полотна.

Директором комиссионного магазина № 10 работал Исаак Углов. До этого он был приемщиком фарфора и хрусталя в этом же магазине. На допросах и Баранов, и Окунев, и коллекционеры — клиенты магазина — почти все показали, что Углов и его заместитель Жильцова брали взятки, сами спекулировали картинами.

И вот перед следователем Исаак Семенович Углов. Ему сорок шесть. Он уже располнел, обзавелся солидным брюшком. Но одет бедновато, даже, пожалуй, чересчур. Исаак Семенович ведет себя скромно, но с большим достоинством.

— Поверьте, — глядя на следователя своими большими глазами, проникновенно говорит он, — я, конечно, подозревал, что этот, как его... Козлов или нет... этот Баранов, он ведет у нас в магазине какую-то темную игру. Я несколько раз по-хорошему его предупреждал: «Гражданин, здесь учреждение, а не толкучка, пройдите и занимайтесь шахерами-махерами в другом месте».

— Но почему вы решили, что он занимался, как вы говорите, шахерами-махерами? Это что, спекуляцией?

— Я этого не утверждаю. Я его за руку не ловил. У меня много своих непосредственных обязанностей. И вообще, товарищ следователь, я директор магазина, руководитель, а не уполномоченный ОБХСС. Меня, слава богу, знают в районе и в городе. Моя честь не запятнана!

— Об этом мы поговорим позднее. А сейчас ответьте мне, пожалуйста, вы требовали взятку от Сахаровского, когда он сдавал картину?

— Нет, нет и нет! Это ложь и клевета!

— Хорошо. А от Пилюгина вы требовали взятку за то, чтобы подороже оценить картину?

— Никогда. Я требую очной ставки, доказательств, свидетелей.

— Всему свое время. Значит, ни от кого из названных мною лиц взятки вы не требовали?

— Я еще раз повторяю: никогда!

— Вот их показания, читайте. Ни много, ни мало — девятнадцать человек. Они называют конкретные суммы взяток.

Углов берет из рук следователя листки с протоколами допросов, читает и, как заклинание, повторяет все те же слова, но уже без особого энтузиазма:

— Ложь, клевета!

— Скажите, Углов, — вдруг спрашивает Александр Николаевич, — это вы дали разрешение Баранову в любое время заходить в ваше подсобное помещение?

— Я... то есть нет... Я не давал такого разрешения.

— Что же, выходит, он заходил туда без вашего ведома? И вы не знали, что он там копается в вашем запаснике?

— Нет, почему, я знал. То есть... этого не было.

— Вот видите, Углов, а ларчик просто открывался...

— Какой ларчик?

— Я имею в виду «Ларчик с сюжетами», который вы совместно с Барановым и Жильцовой продали за тысячу рублей. А купили всего за триста. А сюжетцы, надо сказать, вы натворили довольно мерзкие. Однако вернемся к фактам.

В конце концов и Углов понял, что дальнейшее запирательство бесполезно.

— Вы помните, Углов, картину художника Турлыгина?.. Как она называется?

— «Попался».

— Вот, вот. Очень символическое название. А вы ее купили у Окунева. Продали за сто одиннадцать рублей и получили одиннадцать рублей взятку. Правильно?

— Десять, — поправил Углов и повторил: — Да, действительно, я, кажется, тоже попался.

Как же этот человек, участник войны, руководитель предприятия, стал преступником?

Сам он говорит по этому поводу следующее: «Анализируя причины своего падения, я после долгих размышлений прихожу к следующему выводу: молодым, недостаточно зрелым во всех отношениях я оказался среди людей, морально испорченных, нечестных и не сумел проявить стойкость перед их вредным влиянием. С течением времени я и сам в отдельных случаях стал принимать от клиентов благодарности в виде чаевых. Правда, дальше этого я не шел, пока не встретился с бывшим директором магазина Андреевым. Этот человек в моей судьбе сыграл, пожалуй, решающую роль. Оказавшись втянутым в преступные дела, я сначала испытывал в себе внутреннее сопротивление, угрызения совести, но, по мере того как увязал в злоупотреблениях и взяточничестве, чувства эти постепенно притуплялись, то, что я делал, мне уже казалось не столь серьезным преступлением. Потом появились факторы, которые в определенной мере способствовали развитию моей преступной деятельности. Я имею в виду прежде всего существовавшую практику дачи взяток руководителям торга. Практику эту я не мог нарушить. В противном случае потерял бы работу».

Это запоздалое раскаяние не такое уж искреннее, как это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что бывший директор магазина Андреев к тому времени уже умер. Потому так легко и спокойно Углов решил взвалить на него вину в своем падении. Нет, Углов не так наивен и неопытен, каким он захотел представиться следствию.

Как показали многие из допрошенных свидетелей — клиентов магазина, Углов, еще работая в секторе хрусталя и фарфора, уже тогда отчаянно рвался в отдел картин. Уже тогда он присматривался к тому, как оцениваются картины, что при этом говорится. Одним словом, он усиленно набивал глаз, готовясь в будущем заняться этим, с его точки зрения, очень выгодным и прибыльным делом. И действительно, Углов приложил все силы к тому, чтобы занять место Андреева и самому принимать на комиссию картины.

Свидетели показали, что перед уходом на пенсию Андреева Углов то и дело бегал в торг, кого-то водил в ресторан, кому-то делал подарки. И с первых же дней работы на новом месте у первого же клиента, который пришел в этот день в магазин, Углов потребовал взятку.

Перед следователями прошли десятки людей. В основном это были коллекционеры, настоящие любители и ценители прекрасного, люди, которые на свои трудовые сбережения собирают у себя дома маленький музей любимых произведений живописи, время от времени обновляют его, производя обмен. И все они говорили одно и то же: Углов требовал каждый раз при приеме картин «свои» десять процентов. Следователи подняли дела комиссионного магазина за все десять лет, когда работал там Углов. Они проверили многие тысячи квитанций, допросили несколько сот свидетелей, экспертиза осмотрела сотни картин, прошедших за эти годы через руки дельцов.

И картина, которая вырисовывалась в результате следствия, стала совершенно ясной. Методы работы преступников не отличались большим разнообразием. Баранов, Окунев и еще несколько дельцов от искусства покупали где-то на стороне картины и несли их в магазин Углову. В подсобном помещении или в кабинете директора состоялся торг. Владелец картины заламывал высокую цену, а Углов предлагал свою, более низкую.

— Ну, что ты упрямишься, — говорил ему на это Окунев, — чем дороже мы продадим ее, тем больше получишь ты.

Наконец, они сходились в цене. Картина, принятая от компаньонов, вывешивалась Угловым на видное место в торговом зале, и, как только находился покупатель, Углов неизменно получал свои «законные» десять процентов.

Но он не довольствовался только этой долей в барышах и усиленно набивал глаз не только на картинах. Он успешно учился у своих опытных клиентов искусству подделывать подписи.

Так, купив картину «Чаепитие в Сокольниках» работы неизвестного художника за тысячу девятьсот рублей, Углов подделал на ней подпись художника Перова и через свою бывшую жену продал фальшивку белорусскому музею за две с половиной тысячи.

Пятьсот рублей он уплатил за картину неизвестного художника «У больного ребенка», а потом подделал подпись Журавлева и через своего знакомого продал картину в свердловский музей уже за восемьсот рублей.

Так же легко он подделывал подписи известных русских живописцев Иванова, Маковского, Неврева, Остроухова.

Между компаньонами все отношения строились исключительно на деньгах. Однажды в какой-то компании Окунев нелестно отозвался об Углове:

— На русских мастерах он глаз набил, а в иностранных школах не понимает ни черта.

Узнав об этом, Углов страшно рассердился и заявил, что отныне Окунев к магазину пусть не подходит на пушечный выстрел. Помирили компаньонов деньги. Жена Окунева явилась в магазин и молча передала Углову конверт с крупной суммой наличных. Мир был восстановлен.

— С тех пор, — сказал на следствии Углов, — между нами установились хорошие преступные отношения.

Поскольку эти махинации нередко происходили на глазах у заместительницы Углова Жильцовой, пришлось и ее брать в компаньоны. Жильцова, молодая женщина, легко согласилась войти в преступную связь с директором и настолько быстро освоила все эти нехитрые преступные приемы, что совершенно спокойно вела дела с клиентами сама в отсутствие директора.

И Баранов и Окунев были в магазине своими людьми. Им разрешалось то, о чем честный коллекционер не мог и мечтать. Оба они допускались в любое время в подсобное помещение, где хранился весь запас картин магазина. Они могли там выбрать понравившиеся им полотна, покупали их, реставрировали и несли в этот же магазин, требуя купить у них, уже сами устанавливая цену, в десять-двенадцать раз большую прежней. И Углов охотно шел на такие сделки, потому что он от этой операции тоже имел свой барыш.

Так, Баранов купил в магазине ту самую картину Фольца «Лесной пейзаж», о которой уже упоминалось, заплатив за нее шестьдесят рублей. Потом реставрировал ее и продал в этом же магазине уже за тысячу рублей.

Баранов и Углов были знакомы домами, а позднее Баранов устроил на работу в этот же магазин свою дочь. И с этих пор он начал сдавать картины через подставных лиц, а иногда и просто на вымышленные фамилии.

Вместе с Барановым Углов ходил на дом к коллекционерам, вместе они оценивали и покупали картины.:

На следствии Углов поначалу утверждал, что вымогательства с его стороны не было.

— Мне давали, я брал.

Он придумал даже версию: коллекционеры, которые после его ареста написали письма следователю, где обвиняли его, Углова, в вымогательстве, сделали это, чтобы обезопасить себя.

— Они сразу кинулись листать Уголовный кодекс, — заявил он, — и вычитали там, что если взятка была дана в результате вымогательства, то давший взятку от ответственности освобождается, если он об этом заявит органам власти.

Однако и свидетели и люди, вольно или невольно присутствовавшие при этих операциях, совершенно определенно показали, что Углов каждый раз настойчиво вымогал «положенные» свои проценты.

Заместитель директора Жильцова о своей преступной деятельности рассказала так:

— На путь совершения преступлений я встала постепенно. В системе торговли начала работать с пятнадцати лет. Не имея моральной закалки и жизненного опыта, я не смогла устоять против отрицательного влияния, которое повседневно испытывала со стороны некоторых нечестных, корыстных сослуживцев. С течением времени я привыкла к мысли о том, что ничего нет предосудительного принимать от покупателей разного рода подарки, а затем и небольшие суммы денег. К моменту занятия должности заместителя директора магазина у меня уже сложилось превратное представление о моральной стороне такого явления, как получение от покупателей так называемых вознаграждений. Притупилось чувство ответственности за это.

И Баранов и Окунев никакие не коллекционеры, — рассказала следователю Жильцова, — они оба бизнесмены, дельцы. Они и вовлекли вместе с Угловым меня в это грязное дело.

Однако и к Жильцовой раскаяние пришло с большим опозданием. Достаточно сказать, что ее арестовали в октябре, в то время, когда следствие располагало очень многими фактами, говорящими о ее преступлениях, а призналась она только в декабре.

Между прочим, и некоторые свидетели, будучи вызванными на допрос, пытались выгородить своих компаньонов по сделкам, всячески обелить их.

Так, скажем, экономист Ирина Ростовцева, которая по поручению Баранова перепродавала его картины, аттестовала этого матерого спекулянта как человека очень высокой культуры, интересного, много знающего в области живописи.

В свою преступную деятельность комиссионеры втягивали и своих близких — жен, детей. Нажива, чистоган были для этих людей всем смыслом их жизни. Они не считались ни с чем в погоне за прибылями.

Однажды в магазин пришла одна из клиенток и со слезами на глазах сообщила, что у нее умер муж, и просила заплатить ей деньги за переданные магазину, но еще не проданные картины. Деньги ей заплатили — ей, так сказать, пошли навстречу, но потребовали выплатить положенные десять процентов за каждую картину.

Зато Углов при заработной плате довольно скромной, как и его компаньон Баранов, имел две машины — «Победу» и «Волгу».

Во всей этой истории поражала следователей та куриная слепота, которая обуяла многих работников музеев, по долгу службы своей призванных беречь государственное добро. Сотрудники целого ряда музеев Свердловской и Тюменской областей, Киргизии были обмануты жуликами самым наглым образом. Но, пожалуй, самое рекордное ротозейство проявили «специалисты» из Государственного музея Белоруссии. Все эти люди платили огромные деньги за картины, иные из которых авторитетные эксперты даже отказывались оценивать, потому что это были грубые и бездарные подделки. Не заметить этого специалист никак не мог. Поэтому следователь Романов в каждом таком случае счел своим партийным долгом поставить в известность соответствующие органы и просил принять меры воздействия к тем, кто так бессовестно транжирит государственные деньги.

При обыске у участников этого преступления были обнаружены десятки картин, много золотых вещей, бриллиантов, колец, иностранной валюты.

Дело это следствием закончено и передано в суд.

Тысячи любителей живописи в нашей стране часами простаивают у великолепных картин мастеров. Нельзя позволить, чтобы на этом совершенно естественном стремлении людей к красоте грели руки преступники, Дельцы типа Углова, Жильцовой, Окунева, Баранова и им подобных.