Обвинение предъявлено

ДВОЙНАЯ ИГРА

Дело, которым поручили заниматься следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Юрию Александровичу Медведеву, на первый взгляд могло показаться странным. В прокуратуру прислали две вырезки — одну из центральной, отраслевой газеты, другую — из юридического журнала.

Статья в газете была озаглавлена так: «Сын революционера». В ней шла речь об инженере Александре Евгеньевиче Майском. Интересна, просто удивительна судьба этого человека. Он родился в больнице Александровской тюрьмы. Его отец — Евгений Федорович Майский был одним из руководителей забастовки рабочих Ленских приисков и в 1912 году погиб от рук царских жандармов.

После его смерти мальчика взяли к себе друзья отца — политические ссыльные, у них он воспитывался, учился в классической гимназии и только позднее вернулся к матери, которая жила в то время в Днепропетровске.

В 1917 году шестнадцатилетний юноша Александр Майский в городе Екатеринославе вступает добровольцем в отряд красногвардейцев и принимает участие в боях с бандой Григорьева, с гайдамаками, с белыми частями генерала Врангеля. Дважды выполняя задание командования, Саша Майский доставляет пакеты самому командующему южной группы войск Красной Армии.

Отгремели бои гражданской войны, и комсомолец Александр Майский, засучив рукава, вместе с тысячами таких же, как он, берется за восстановление народного хозяйства. Он работает на юге, потом на косогорском заводе в Туле, в Питере на знаменитом Путиловском.

Как активного, старательного парня, Сашу направляют на учебу в Ленинградский политехнический институт. Он заканчивает доменное отделение металлургического факультета и получает диплом инженера.

И начинается его большая трудовая жизнь на многих металлургических предприятиях страны. Он возглавляет доменные цехи, руководит изобретательской работой, изобретает сам — на юге и в центре России. Война застала его на одной из северных строек. Незадолго до войны приказом наркома А. Е. Майскому присваивается звание военного инженера первого ранга. В одной из служебных характеристик о нем было сказано:

Он руководит строительством военных объектов. Во время бомбежек вражеской авиации получает тяжелые ранения и контузию. Тыловые госпитали, операции...

После окончания войны Александр Евгеньевич не сидит сложа руки. Он живет в Москве и занимается проблемами защиты металла от коррозии, выступает на заседаниях ученых советов, дает рекомендации лабораториям и научно-исследовательским учреждениям, прикладывает много сил и энергии для внедрения изобретений в производство, проявляя при этом удивительную скромность и бескорыстие...

Недавно, говорилось в статье, изобретенные инженером Майским методы защиты металла от коррозии в строительстве были успешно внедрены Сыктывкарским домостроительным комбинатом.

Это, так сказать, как бы одна история. А вот и другая.

В статье из юридического журнала говорилось о некоем Самуиле Абрамовиче Мокрянском, жулике и авантюристе, который на протяжении многих лет жил по подложным документам и, пользуясь благодушием и ротозейством некоторых работников, что называется, процветал. Ученый-юрист на примере с Мокрянским анализировал все те условия, рассматривал ту почву, на которой рождаются преступления в нашем обществе.

Вопиющая беспечность, отсутствие элементарного чувства бдительности — все это создает самую благоприятную обстановку для преступника. К такому выводу приходил автор статьи.

В конверт вместе с вырезками было вложено короткое письмо. В письме высказывалось предположение, что инженер А. Е. Майский и жулик Мокрянский С. А. — одно и то же лицо. И что «внедрение изобретения» на Сыктывкарском комбинате — не что иное, как новая афера Майского — Мокрянского.

Казалось бы, что может быть общего между этими двумя людьми? Небо и земля. Может, и письмо не что иное, как домысел досужего автора?

Но Медведев, проработавший в органах прокуратуры больше десяти лет, вспомнил статью в юридическом журнале, когда-то он читал ее, и фигура авантюриста с таким огромным стажем и с такими головокружительными трюками поразила его, и теперь он решил проверить, насколько верно предположение автора письма.

Юрий Александрович запросил из судебных архивов все дела, связанные с Мокрянским. Одновременно он послал официальные запросы в Сыктывкар и в строительные тресты, имевшие отношение к изобретению Майского, — в Первоуральск, Караганду, Шахты, Пермь, Качканар, в Белоруссию.

Судебных дел, в которых фигурировал Самуил Абрамович Мокрянский, оказалось ни много ни мало — несколько десятков томов. По документам, содержащимся в этих пухлых томах, можно было представить весь «тернистый» путь человека, который всю свою жизнь ловчил, темнил, выпутывался из одной авантюры, чтобы тут же начать новую.

Мокрянский согласно официальной справке родился в 1907 году в городе Днепропетровске на Больничной улице. Отец его был десятником на строительных работах, мать — домашняя хозяйка. Начальную школу Мокрянскому закончить не удалось — его исключили за неуспеваемость и за неблаговидные поступки.

До семнадцати лет он, говоря языком официальных бумаг, общественно полезным трудом не занимался, а бил баклуши на бывшей Больничной улице. В 1924 году поступил на Днепропетровский металлургический завод служащим в контору.

Но у этого служащего уже в ту пору проявились задатки крупного мошенника. В конторе ему поручили чисто техническое дело: регистрировать поступающие рационализаторские предложения и изобретения. Рабочий завода Карлов принес однажды чертежи и описание изобретенного им бура для пробивки летки доменной печи.

Мокрянский изобретение принял. И зарегистрировал его. Но в графе «Фамилия изобретателя» вместо «Карлова» он написал «Мокрянский». И тут же потребовал вознаграждения.

Воришку схватили за руку, что называется, с поличным. Карлов подал заявление в народный суд. В томе первом хранится исковое заявление рабочего Карлова. На иске резолюция судьи:

А чуть ниже — другая запись:

Дело было в том, как выяснилось позже, что Мокрянский не стал дожидаться, когда будет оглашено решение суда, и отбыл в неизвестном (для всех сослуживцев) направлении. Отбыл, кстати сказать, прихватив с собой чертежи и описание изобретений рабочего Карлова.

Мокрянский объявился в Туле, на косогорском заводе. Он отрекомендовался уже как «инженер-изобретатель». Разумеется, в те годы дипломированные специалисты были редкостью, и руководители заводов всячески поддерживали любого соображающего молодого парня, знакомого с техникой, а тем более «инженера-изобретателя». А тут человек явился сразу со своим изобретением.

Мокрянского сразу же зачислили на инженерную должность. Косогорский завод пробовал тогда выплавку чугуна на торфе. К этому новому делу и подключился только что испеченный инженер... Еще до внедрения изобретения изобретателю выдали солидный аванс. Специалисту по выплавке чугуна дали помощников, предоставили ему серьезные административные полномочия.

Мокрянский развил бурную деятельность. Он и его комиссия занимаются не только проблемой выплавки чугуна на торфе. Они ставят опыты получения губчатого железа, строят опытную агломерационную установку. Завод идет энергичному изобретателю навстречу. На его эксперименты и на поощрение самого экспериментатора было израсходовано 165 тысяч рублей.

Однако пользы от этих экспериментов заводу никакой не было. Но и на это находились объяснения:

— Дело новое. Не сразу Москва строилась.

Мокрянский же занимался техническими опытами для отвода глаз. Он нащупал более доходную жилу: взялся оформлять продукцию, отправляемую с завода. При этом он ловко подделывал счета, составлял фиктивные накладные и на каждой такой операции клал в свой карман солидный куш. Уже тогда, в молодые годы, он обрел вкус к кутежам, жил на широкую ногу.

Как выяснилось потом на следствии, молодой преуспевающий мошенник сделал выгодную партию: женился на некой Генриете, дочери крупного валютчика Михловского-Златковера. И этот матерый хищник, курсировавший по своим валютным операциям между Одессой и Владивостоком, частенько находил приют на тульской и московской квартирах гостеприимного зятя, всякий раз передавая ему свой богатый опыт, а также часть «товара» для сбыта и обмена.

Личностью Мокрянского заинтересовался Тульский уголовный розыск. В деле хранятся документы о его розыске, датированные 1931 годом. Это был первый, но отнюдь не последний такой документ.

Мокрянский должен был предстать перед судом. Однако суд не состоялся. Директор завода обратился с письмом, в котором характеризовал Мокрянского как энергичного инженера, инициативного изобретателя-самоучку, очень нужного заводу. Проступок Мокрянского директор объяснял и молодостью, неопытностью, непреднамеренной ошибкой.

И Мокрянского не судили. Сейчас, по прошествии сорока лет, уже невозможно установить, какими соображениями высшего порядка руководствовался тот директор завода, спасая явного жулика от заслуженного наказания. Вполне возможно, что директор искренне верил в то, что он написал в суд. А может, этим шагом он мыслил повлиять на Мокрянского, разбудить его совесть, помочь ему выбрать правильный путь в жизни. Ведь тот никогда не был ни инженером, ни изобретателем.

Как бы там ни было, Мокрянский был благодарен директору. Но испытывать далее терпение и мягкосердечие Тульского уголовного розыска он считал делом неблагоразумным. Вскоре Мокрянский окончательно перебирается в Москву и, как специалист со стажем, с необходимыми уже теперь документами «инженера» и «изобретателя» поступает на работу в комиссию Мособлисполкома по выплавке чугуна на торфе. Сейчас специалисты могут точно сказать, сколь незначительным был экономический эффект такого метода, но в то время, когда отечественная индустрия только-только становилась на ноги, когда в стране остро не хватало и металла, и угля, и электричества, нужда заставляла использовать дешевое топливо — торф и искать пути его применения в металлургии.

Но такие люди, как Самуил Мокрянский, меньше всего думали о нуждах молодой Советской республики. Уезжая из Тулы, он прихватил чистые бланки с печатью косогорского завода. Здесь, в Москве, он познакомился с такими же предприимчивыми людьми из Фрунзенского стройтреста и Москоопжилснабсбыта. Чистые бланки пошли в ход. Из Тулы в столицу идут вагоны остродефицитных строительных материалов, водопроводных труб, муфт, радиаторов — разворачивалась гигантская стройка, и все это было тогда на вес золота.

Из Москвы в Тулу дельцы отправляют вагонами продукты, серную кислоту, дорогостоящие импортные приборы, оборудование. Они действуют подкупом, взяткой, обманом, фальсификацией документов.

Сотни тысяч рублей комиссионеры кладут себе в карман.

Здесь, в столице, с большими деньгами перед прожигателями жизни открываются еще большие возможности. Кутежи, карты, женщины, игры на бегах, дорогие подарки любимой жене Генриете. На бархатный сезон Мокрянский отправляет супругу на курорт. Для того чтобы она сама ни о чем не беспокоилась, Мокрянский командирует вместе с ней своего подчиненного некоего М. А. Шихмана, разумеется за государственный счет, и Михаил Аркадьевич обеспечивает супруге начальника полный комфорт.

Другой «даме сердца» Мокрянский дарит шубу.

Финал подобной «деятельности» закономерен. Мокрянским и всей преступной шайкой занялось ОГПУ. В деле хранится любопытный документ. Познакомившись с обвинением, Мокрянский сам изумился всему им содеянному и... попросил назначить ему психиатрическую экспертизу.

Экспертиза была проведена. Психических отклонений от нормы не обнаружено. Симуляция не удалась.

За злоупотребление служебным положением (в ход шли и бланки московской комиссии по выплавке чугуна на торфе, где тогда работал Мокрянский), подлог, хищение, спекуляцию стройматериалами, продуктами, оборудованием Мокрянский С. А. приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.

Приговор заменяется лишением свободы сроком на десять лет.

Показательна мораль этих преступников, если вообще возможно говорить о морали применительно к таким людям. Генриета Михайловна, обожаемая супруга, проводив мужа в тюрьму, скорбела недолго. Она перешла жить к тому самому Михаилу Аркадьевичу Шихману, который пока оставался на свободе.

В деле хранится письмо Мокрянского к изменнице Генриете, которое она сама передала следователю и просила приобщить к другим материалам.

Сколь органично сплелись в этом циничном письме жалкий гнев покинутого супруга и копеечный расчет торгаша! Вот она, его мораль.

Из-под стражи Мокрянский был освобожден и остался работать вольнонаемным на том же строительстве. Спустя некоторое время он появляется в Архангельской области на одной из строек. Началась война. Мокрянский понял, что его должны будут призвать в армию и, возможно, отправят на фронт. Такой оборот дела его не устраивал.

Однажды прямо на служебный адрес на имя Мокрянского поступает телеграмма следующего содержания:

Мокрянский увольняется с работы и прибывает в воинскую часть, которая по соседству с ними строила военные объекты. Впоследствии экспертиза установила совершенно точно, что замнаркома такой телеграммы на имя С. А. Мокрянского не отправлял. Телеграмму составил сам Мокрянский. Расчет был прост: никто в военное время не будет проверять у замнаркома, знает он Мокрянского или нет и отправлял ли он ему какую-либо телеграмму. С другой стороны, воинская часть, куда устроил себе направление Мокрянский, — тыловая. Здесь он и решил переждать лихие времена. Притом в немалом чине.

Так недоучка, инженер-самозванец, липовый изобретатель стал военным инженером первого ранга, надел офицерскую форму и был зачислен на все виды довольствия.

Но вот Мокрянскому стало известно, что часть, в которой он надеялся спокойно отсидеться, отправляется на фронт. И командир части немедленно получает телеграмму все от того же «замнаркома»:

Без сожаления покидает военинженер своих новых товарищей. А те расстаются с ним с еще большей радостью.

«Невежда, ловчила, темный человек» — так отзывались потом офицеры части.

Липовая телеграмма, состряпанная самим Мокрянским, открыла перед ним двери в Москве. Здесь он задерживается недолго. Он получает назначение в Оренбург, в далекий тыл, где и отсиживается до самого конца войны. Кстати сказать, и к этому назначению он приложил руки: несколько фальшивых документов, и пожалуйста — получен именной вызов на военинженера Мокрянского, который позарез нужен в Оренбурге, в штабе округа.

Однако, несмотря на тяжелые и сложные условия, порожденные войной, люди, которым государство доверило соблюдение социалистической законности, разоблачают лжеофицера. Приказом министра обороны его увольняют из Советской Армии.

Но к тому времени Мокрянский уже приобрел приличный опыт. Не получая приказа об увольнении и не желая испытывать судьбу, он бежит в Москву. Как всегда, прихватив на память чистые бланки с печатями. Он появляется в столице в форме авиационного полковника, с боевыми наградами на груди, со справками о ранении.

В Москве Мокрянский встречает некоего Семена Грейспара, с которым они вместе отбывали наказание. Тюремные кореши решают открыть свое дело. В доме по Арсентьевскому переулку они арендуют пустующее складское помещение. Грейспар набирает служащих — завскладом, бухгалтера, экспедитора, рабочих. А Мокрянский едет в Ярославль.

В этом старом русском городе он приходит на завод «Союз» и буквально очаровывает директора завода Окрина своей деловитостью и пониманием обстановки.

— Для военных нужд, — говорит Мокрянский, — ваш завод поставляет нам партию перьев «Копиручет» № 60.

— Зачем вам нужно такое перо? — интересуется директор.

— Это военная тайна. Заказ секретный, но вам могу открыть: для самописцев на пунктах слежения за авиацией дальнего действия.

— Для самописцев это перо не пойдет, — сомневается директор.

— Это уже не ваша забота, — говорит Мокрянский и кладет перед директором оформленный на бланке с печатью заказ.

— Мы несем ответственность за нашу продукцию, — говорит директор, — нам не хотелось бы краснеть перед таким заказчиком.

— А вы делайте заказ хорошо, и вам не придется краснеть.

— Для этого нам нужна стальная лента, а у нас ее нет. Это дефицитный товар.

— Мы напишем письмо в соответствующие организации, и ленту вам дадут, — с этими словами Мокрянский раскрыл свой объемистый желтый портфель и достал еще один чистый бланк. — Кому адресовать письмо?

— О, — с уважением сказал Окрин, — вы оперативно работаете! Как будем расплачиваться?

— Наличными. — Мокрянский действовал смело потому, что успел перед посещением навести кое-какие справки о своем собеседнике. Он понял, что с этим человеком можно делать дело, и он не ошибся.

— Это меня устраивает, — сказал Окрин, подумав. — Ваши условия?..

Так в Арсентьевском переулке заработала фирма по сбыту остродефицитного в то послевоенное время товара, каким было обыкновенное перо. Производство со временем расширилось. Директор завода на взаимовыгодных условиях уступил подшефному предприятию несколько станков, и теперь в Арсентьевском переулке был не только перевалочный пункт, но открылось и собственное дочернее предприятие.

Розничная цена одного пера в то время составляла десять копеек, а коммерческая — рубль. Естественно, коммерсанты сбывали свой товар по коммерческим ценам.

Производство было обставлено как и полагается — агенты по сбыту ездили по стране в командировки — предписания писались все на тех же бланках, которые Мокрянский прихватил из Оренбурга. Служащие получали зарплату, обеспечивались продовольственными и промтоварными карточками. Командированным выплачивались суточные, проездные и квартирные. Все как в лучших домах.

Когда производство получило новую партию оборудования со «своего» головного завода, производственные площади склада в Арсентьевском переулке оказались уже тесными. И тогда пришлось привлечь к работе над пером несколько ближайших артелей.

Потом следователи подсчитали дивиденды предпринимателей: через их руки прошло два с половиной миллиона перьев. Каждое перо, как уже было сказано, — рубль.

В сентябре 1948 года руководитель перьевого предприятия и его ближайшие помощники были арестованы и водворены за решетку.

Через шесть лет он появляется в Москве как жертва необоснованных репрессий. И сразу же требует восстановить офицерское звание, должность и квартиру в Москве. И что удивительно — он получает и одно, и другое, и третье.

На каком основании?

А все на том же:

— Я сын революционера, героя ленских событий, погибшего от рук царских палачей.

Кроме того, в ход опять-таки идут всевозможные липовые справки — о несуществующих болезнях и придуманных ранениях, о малолетней дочери, которой никогда не было, и о незаконно отобранной квартире, которой тоже, увы, не было.

Время посеребрило виски Самуила Мокрянского, и, очевидно исходя из этого, он решил, что пришла ему пора идти в науку. Тем более что в его личном деле давно значится: образование высшее. Он добивается назначения старшим научным сотрудником в один из московских научно-исследовательских институтов, выхлопатывает солидную пенсию.

Кара настигает его и здесь. В 1959 году суд военного трибунала приговаривает его к семи годам заключения с лишением офицерского звания и с конфискацией всего неправедными путями нажитого имущества.

И вот он снова в Москве. Все такой же солидный, респектабельный и предприимчивый. Мокрянский заводит обширные знакомства среди ученых, занимающихся вопросами строительства. Он уже достаточно поднаторел во многих строительных проблемах. А главное, он всегда готов помочь коллегам что-то где-то протолкнуть, ускорить, поднажать, намекая на свои несуществующие связи с авторитетными лицами. Мокрянский пишет статьи в научные журналы, подает заявки на изобретения — где в соавторстве, а где в одиночку. Он посещает высокие совещания строителей. В приемной деловито представляется:

— Инженер Майский. Из почтового ящика 213.

На совещаниях он берет слово, отстаивает свои соображения, спорит.

Разумеется, во всех его действиях имеется корысть, но, с другой стороны, ему выдают авторские свидетельства, журналы печатают его статьи.

— Что же здесь вы находите криминального? — именно этот вопрос и задал следователю Медведеву приглашенный им гражданин Мокрянский Самуил Абрамович. — ...И давайте договоримся сразу, — строго добавил он, — моя фамилия Майский. Александр Евгеньевич Майский. Никакого Мокрянского я знать не знаю. Вот мои документы.

Действительно, и паспорт, и пенсионная книжка, авторские свидетельства — всюду значится «Майский Александр Евгеньевич».

В деле Мокрянского — Майского хранятся протоколы допросов четырех свидетелей: Матвея Абрамовича, Владимира Абрамовича, Людмилы Абрамовны и Регины Абрамовны Мокрянских.

— Наша семья жила постоянно в Днепропетровске, — поясняют они, — отец — десятник, мать — домохозяйка. В революционной работе участия не принимали. Оба — беспартийные. На Лене никогда не были. Отец умер в 1939 году в Ялте, шестидесяти лет. Мать умерла в 1950 году в Днепропетровске.

— Скажите, — спрашивает следователь, показывая свидетелям фотографию Майского, — знаком ли вам этот человек?

— Да это наш брат Самуил.

— В детстве, — добавляет Регина, — его звали Сюней.

Следователи делают очные ставки. И здесь свидетели признают:

— Это наш брат. Мы слышали, что он переменил сначала имя, потом отчество и фамилию. Но это он, кто же еще?

— Первый раз вижу этих людей, — нимало не смутясь, отвечает на это бывший Мокрянский.

Так он отрекся и от родителей, и от родных братьев, и от сестер.

Медведев понимает, что выяснять снова этот уже абсолютно ясный вопрос не имеет смысла, и поэтому он продолжает допрос.

— Хорошо, — соглашается Юрий Александрович, — допустим, что вы действительно не Мокрянский, а Майский. Скажите, на каком основании вы рассылали ваше изобретение по строительным трестам?

— У меня была договоренность с институтом. Я действовал от их имени. Они даже просили меня об этом. У них план.

— Но почему вы, частное лицо, ставили на ваших посланиях гриф «Для служебного пользования»?

— А что, это уголовно наказуемо? Я не знал.

— Почему ни одно из ваших изобретений нигде не внедрено?

— Этот вопрос я сам хотел бы задать строителям. Очевидно, рутина, косность. Новое, как вы, полагаю, знаете, с трудом пробивает себе дорогу.

На этом первая встреча следователя Медведева с Майским, который категорически отрекся от родства с Мокрянским, закончилась. Следователь вылетел в Минск. Первые же встречи с работниками Министерства строительства убедили следователя в том, что изобретение Майского — сплошная липа и не внедряют его в строительных организациях именно по этой причине.

По представлению следователя министр создал специальную авторитетную комиссию, и по итогам проверки так называемых рекомендаций изобретателя Майского был издан приказ. Ротозеи, которые заключили с проходимцем договоры и выплатили ему деньги, были строго наказаны.

Вернувшись в Москву, Юрий Александрович получил сведения и из других строительных организаций. Многие стройтресты, заключив с Майским трудовые соглашения, уже перевели в его адрес от 600 до 1200 рублей. Пришел ответ и из Сыктывкара. Действительно, Майскому выплачено 20 тысяч рублей как вознаграждение за изобретение и 800 рублей — за чертежи. Изобретение в производство пока не внедрено.

Эксперты, крупные специалисты промышленности, дают заключение: изобретение Майского технически неграмотно, а посему абсолютно бесперспективно.

Принимается решение об аресте Майского. Однако, следуя своим давним привычкам, он не стал дожидаться, когда за ним придут, а отбыл из Москвы в неизвестном направлении. Один из его знакомых высказал предположение, что Майский подался на юг отдохнуть.

Юрий Александрович Медведев объявил всесоюзный розыск, а заодно и сам и его помощник — оба стали следить за газетами, выходящими в южных городах страны. Ход был абсолютно правильный: в одной из городских газет вскоре появилась статья об остеклении металла за подписью «инженер А. Майский».

— Самуил Абрамович, — сказал при новой встрече Медведев, — ну что же вы так поспешно уехали и даже меня не предупредили?

— Меня зовут Александр Евгеньевич, а фамилия Майский.

— Возможно, — согласился следователь, — но вот от следствия вы скрываетесь точно так же, как это делал некто Самуил Абрамович Мокрянский. В 1925 году в Днепропетровске. В 1931 году в Туле и так далее. Мы с вами к этому еще вернемся. А сейчас приступим к допросу...

Следствие по делу Мокрянского С. А. (он же Майский А. Е.) было закончено. Прочитав постановление о предъявлении обвинения и заключения экспертиз, он заявил:

— Заключение всех экспертиз по моему делу и показания всех свидетелей я отвергаю потому, что они все сфальсифицированы.

Ни более, ни менее. Как видим, это уже не тот юнец, который тридцать с лишним лет назад сам признался, что был поражен им содеянным.

Когда листаешь толстые тома занимательной уголовной хроники Майского — Мокрянского, постоянно и неотступно возникает сам собой вопрос: скольких же беспечных людей посчастливилось повстречать этому авантюристу на своем пути? Здесь, в этих фолиантах, хранится богатейшая, почти уникальная коллекция простодушных разинь и тщеславных карьеристов, сонных канцеляристов и самодовольных служак.

В этих следственных томах с протокольной точностью и деловитостью зафиксировано, как на каждое очередное художество Мокрянского с готовностью клевали те, кому по их должностному положению надлежало хватать афериста за воротник и тащить куда следует.

Причем очень часто художественные приемы, к которым прибегал Мокрянский, были настолько хрестоматийны, что диву даешься, как легко и просто можно околпачивать солидных людей, занимающих высокие должности.

Первое, что приходит в голову грамотному человеку, когда Мокрянский рассказывает легенды о своем революционном происхождении, это, конечно, дети лейтенанта Шмидта, да и сам сын турецкого подданного.

Но ведь святым именем никогда не существовавших революционеров Мокрянский кормился всю жизнь, получал инженерные должности и отдельные квартиры, офицерские звания и пенсии.

Следователю достаточно было взглянуть на так называемые документы Мокрянского, чтобы убедиться даже без специальной экспертизы, что перед ним самая элементарная липа. Все три бумажки — уведомление начальника Иркутского губернского жандармского управления от 16 января 1913 года, свидетельство канцелярии Александровской тюрьмы от 24 апреля 1901 года и удостоверение штаба Красной гвардии Чечелевского района от 26 ноября 1917 года напечатаны... на одной пишущей машинке, а подписи и печати грубо и примитивно исполнены самим Мокрянским.

Удостоверение об окончании Ленинградского политехнического института Мокрянский тоже сочинил собственноручно. Выяснилось, что человек, чья подпись якобы стоит на удостоверении, никогда в институте не работал, а доменного отделения, которое окончил Мокрянский, не существовало в природе.

Телеграмма о присвоении Мокрянскому воинского звания, как было сказано выше, — дело рук самого Мокрянского. Замнаркома, от имени которого она подписана, к этому делу абсолютно непричастен.

Характеристику о безукоризненной честности и более ответственных постах Мокрянский составлял лично сам. В деле имеется справка графической экспертизы.

Ранения и контузии не подтверждаются ни одним госпиталем, ни одним архивом, ни одним свидетелем. Все липа. Более того, один из сослуживцев Мокрянского так пояснил происхождение этого «кровопролития»:

— Как-то под пьяную руку Мокрянский проболтался, что челюсть ему раздробили и зубы выбили в тюремной драке.

Вся героическая биография Майского — Мокрянского — это сплошной вымысел, фальшивка на фальшивке и фальшивкой погоняет.

Но как же, спросите вы, столько лет люди этому верили? Оказывали проходимцу почести?

Правда, верили не все. И почести ему, как мы видели, оказывали разные. И все-таки Мокрянскому везло в жизни куда больше на людей крайне беззаботных.

Мокрянский прекрасно знал многие человеческие слабости и взял их на свое вооружение. Стоило кому-нибудь усомниться в достоверности очередной филькиной грамоты в личном деле Мокрянского, как он тотчас же предлагал:

— А вы спросите наркома, он должен помнить.

— Академик меня лично знает.

— С маршалом мы на короткой ноге.

Наивные люди верили этим россказням, а может, просто не смели даже подумать о том, чтобы спросить у академика, чем именно запомнился ему Мокрянский.

Чего не сделали эти простаки, сделали следователи. И конечно же, выяснилось, что ни маршал, ни академик, ни замнаркома понятия не имеют о Мокрянском.

Чтобы укрепить свое шаткое служебное положение в научно-исследовательском институте, Мокрянский пускается на такую аферу. Он заходит в кабинет своего непосредственного начальника.

— Можно, я от вас позвоню одному моему приятелю, а то по общему телефону неудобно?

— Пожалуйста, — ничего не подозревая, говорит непосредственный начальник.

Мокрянский уверенно набирает номер.

— Николай? Привет тебе, это я, Саша. Ну да. Слушай, ты извинись, пожалуйста, перед Тамарой за то, что я тогда ушел от вас не попрощавшись... Да, очень спешил... Ты помнишь наш разговор о моем теперешнем начальнике?.. Нет, встретили меня здесь очень хорошо. Спасибо тебе. Так вот мой шеф, я тебе говорил, — умница, золотая голова. Но застрял, не растет. Он все еще не генерал, хотя давно заслужил.... Да... ты там подскажи... Ну пока. Я на днях заскочу... Привет нежный Тамаре.

А «умница» и «золотая голова» сидел в это время рядом и млел от восторга, боясь поверить своим ушам.

И невдомек ему, что трюк, который выкинул на этот раз его подчиненный, известен ученикам третьего класса. Набираешь любой номер, но без последней цифры и можешь разговаривать хоть с самим господом богом.

В 1954 году Мокрянский освободился из заключения. Чтобы получить пенсию, как инвалиду войны, ему нужна была справка ВТЭК. И Коломенская ВТЭК дает ему такую справку, удостоверяя подписями и печатями, что предъявитель сего... инвалид второй группы.

Однако пенсия пенсией, а Мокрянский решил вернуть себе и воинское звание, и должность. И ВТЭК, на этот раз уже Московского гарнизона, признает Мокрянского... годным к военной службе.

Бывший заведующий клиникой Центрального научно-исследовательского института рентгенологии Половичиц, не глядя, подмахнул справку о болезнях Мокрянского, которую подсунул ему кто-то из друзей «больного». А сам «больной» в ту пору проворачивал известное уже читателю «перьевое дело».

Послужной список Мокрянского заполняется не только по липовым бумагам, а и просто с его слов. Таким образом в его стаж пребывания в армии были включены и время в заключении, и предпринимательская деятельность по производству ученического пера.

Выйдя из заключения последний раз, Мокрянский приехал в Москву и потребовал предоставить ему квартиру:

Вопрос о происхождении и родословной Мокрянского давным-давно был выяснен. До ареста же он жил на квартире у брата Мокрянского В. А. и никакого права на нее не имел, естественно. И далее. Сменив за свою бурную жизнь четырех жен (Генриету, Олимпию, Ольгу, Изабеллу), Мокрянский всюду писал: «холост» и «детей не имел».

В последние годы Мокрянский процветал на ниве изобретательства. Из книжки, купленной им за 1 рубль 13 копеек, он переписывает чертежи и выдает их за свои. И, как ни странно, некоторые исследовательские учреждения и промышленные предприятия охотно принимают лжеизобретения, выплачивают ему премии, предоставляют лаборатории и кафедры для публичных выступлений.

При внимательном рассмотрении выясняется, что, перенося чертежи из книги на бумагу, Мокрянский сохранил все типографские ошибки, да еще добавил свои.

Он энергично обивает пороги Комитета по изобретениям. Как внештатный консультант сотрудничает в лабораториях и комиссиях двух институтов и требует всего — признания, славы, денег, премий.

Как ловкий фокусник, жонглирует он своими липовыми справками и поддельными дипломами, врет и изворачивается, тут же отказывается от только что сказанного, городит на старую ложь кучу новой.

Если же ему давали поворот в одном месте, он шел в другое, в третье, в десятое. И где-то клевало.

В листе участников совещания, созванного Госстроем, записано с его слов:

А почтовый ящик № 213 действительно существовал — это номер ящика Мокрянского на главпочтамте, на который он получает корреспонденцию и переводы за ворованные изобретения.

С одной строительной организации Мокрянский долгое время вымогал за изобретение 20 тысяч рублей. Денег ему не давали. Он наседал, грозил. Наконец там не выдержали натиска, сдались.

— Хорошо, берите тысячу и отвяжитесь.

— Ах так! — воскликнул изобретатель. — Тогда ни мне, ни вам. Жертвую эти деньги в фонд помощи борющимся народам.

И об этом архипатриотическом поступке немедленно сообщил в иллюстрированный журнал: смотрите, какой я бескорыстный.

А «бескорыстие» Мокрянского обошлось государству в такую солидную сумму, которую даже подсчитать трудно. Потому что, кроме ущерба материального, зримого, им нанесен большой урон другого порядка — очковтирательство в отчетах некоторых предприятий и учреждений, которые воспользовались услугами Мокрянского. Ни одно из его липовых изобретений не было внедрено, тем не менее за их внедрение люди получали премии, благодарности, они фигурировали в статотчетах.

Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, сколь развращающе на окружающих действуют такие авантюристы, как Мокрянский, с их собственной философией «умения жить», с их откровенным цинизмом и моралью хищников.

Вот на какие размышления наводит знакомство с насквозь уголовной биографией Мокрянского — Майского, человека с двойным дном.