Очень сталкерское Рождество

Два часа ночи. Эмма наконец-то уснула, а я стою в её комнате, всё ещё ведя битву, которая была проиграна в тот момент, когда она сказала, что могла бы влюбиться в меня.

Блядь. Мне не стоит быть здесь, но я не смог удержаться. Перед тем как выключить свет, Эмма посмотрела в окно, словно могла увидеть меня, наблюдающего за ней в темноте, и отправила сообщение:

Она подначивала меня, и вот я здесь — безнадёжно влюблённый дурак, готовый выполнить любое её желание. С этой мыслью достаю маску из заднего кармана и надеваю. Холодок пробегает по позвоночнику, нервы звенят напряжением до самых кончиков пальцев, когда ткань накрывает мои губы и нос, скрывая их. Скрывая меня.

Моё тело напрягается, а потом расслабляется, словно от мощного облегчения. Теперь я скрыт. Я — лишь тень в темноте. Мне не нужно следить за каждым своим шагом, судить каждую мысль или жест. Теперь всё в порядке. Ничего плохого не произойдёт. Я свободен.

Свободен делать всё, что захочу.

Мой взгляд задерживается на женщине, лежащей в постели передо мной. Одеяло прикрывает её лишь до талии. На ней тонкая кружевная майка, сквозь которую я вижу тёмные, напряжённые соски. Грудь медленно поднимается и опускается в ритме глубокого сна.

Такая невинная. Совершенно не осознающая, что сама навлекла это на себя.

Я прочищаю горло. Мне есть, что ей сказать:

— Эмма.

Почти стону, почувствовав, как её имя обжигает мой язык. Это первый раз, когда я говорю его вслух. Голос хриплый, не громче шёпота, но она даже не шевелится. Её дыхание по-прежнему размеренное и спокойное.

Она так прекрасна. Полностью в моей власти. Моё тело напрягается, желание разгорается слишком быстро, и я машинально дотрагиваюсь до своего напряжённого члена через ткань джинсов. Я так много всего хочу с ней сделать, что просто стою, как вкопанный, не зная, с чего начать, пока она спокойно спит.

Может, забраться к ней в постель и проникнуть в её теплое, сладкое тело, постаравшись не разбудить? Или сначала надеть ей повязку на глаза, чтобы она не видела меня, когда проснётся? Или дать ей проснуться и увидеть тень в маске, возвышающуюся над её кроватью? Будет ли она кричать — сначала от страха, а потом и от удовольствия?

И не плевать ли мне вообще, почему она закричит, если в любом случае причиной этого являюсь я?

Эмма тихо вздыхает, и я вздрагиваю. Время для раздумий закончилось. Я достаю из кармана пластиковые стяжки и осторожно беру её за руку. Поднимаю её к изголовью кровати и привязываю к раме. Затем обхожу кровать, чтобы сделать то же самое с другой рукой. Стяжки достаточно крепкие, чтобы удерживать её, но не настолько, чтобы причинить боль.

Она издаёт тихий звук, как будто ей неудобно, и слегка шевелится. Я взбираюсь на кровать, позволяя матрасу прогнуться под моим весом. Располагаюсь над ней, опираясь на руки и колени, так что моё лицо оказывается прямо над её.

Она снова вздыхает, пытаясь пошевелиться. Ещё раз убеждаюсь, что моё лицо будет первым, что она увидит, когда откроет глаза.

— Просыпайся, зверушка.

Эмма вздрагивает, её глаза мгновенно распахиваются. Дыхание становится рваным, она открывает рот, пытаясь закричать, но я тут же накрываю её губы ладонью, обтянутой кожаной перчаткой. Крик гаснет в коже.

— Тише. Не хочешь ведь, чтобы соседи услышали тебя, правда?

Её глаза распахиваются ещё шире, новый крик снова теряется в моей руке. Слегка надавливаю на её губы, стараясь не причинять боли, но, чтобы это было ощутимо.

— Достаточно. Замолчи и слушай правила.

Эмма дрожит подо мной, но её дыхание становится чуть более размеренным. Она растерянно смотрит, лицо напряжённое, пока не моргает и не узнаёт меня. Взгляд меняется, становится мягче.

Я убираю руку.

— Логан, — шепчет она, голос дрожит вместе с её прерывистым дыханием.

— Правила, милая. На самом деле, всего одно: сейчас говорю я. Тебе нельзя произносить ни слова. Можешь стонать, хныкать, даже кричать — в мою ладонь или на мой член, но ты не скажешь ни слова. Поняла?

Боже, голос такой хриплый, будто я песка съел. И это не только из-за того, что я так долго молчал. Это из-за неё. Она здесь, подо мной, — связанная, беспомощная, полностью в моей власти. Это делает каждую клеточку моего тела напряжённой от болезненного, сладкого ожидания. В том числе и мои голосовые связки.

Эмма глубоко вздыхает и коротко кивает. Губы приоткрываются, словно она хочет что-то сказать, но тут же снова плотно сжимаются.

Я широко улыбаюсь за маской.

— Ты будешь послушной для меня, правда ведь, малышка? — спрашиваю я, испытывая, ответит ли она на вопрос, нарушив мои правила?

Она издаёт тихий хриплый звук и снова кивает. Её глаза становятся затуманенными, словно она полностью отдаётся этому моменту.

Я выдыхаю, горячий воздух остаётся внутри маски, и вознаграждаю послушание лаской. Провожу костяшками пальцев в перчатке по её щеке, горлу и ниже — между грудей. Затем откидываюсь назад и расстёгиваю молнию джинс, высвобождая ноющий член.

Она смотрит из-под ресниц на то, как я крепко обхватываю рукой свой твёрдый член. Тяжёлая эрекция идеально помещается в мою большую руку. Эмма издаёт тихий стон, едва слышный, и я медленно поглаживаю себя, распределяя предэякулят, собравшийся на кончике, по стволу.

— Ты даже не представляешь, сколько раз я кончал, воображая, как делаю это. Большая ошибка с твоей стороны — попросить меня об этом, — произношу я, сжимая член сильнее, двигая рукой вверх и вниз. — Но теперь уже поздно. Открывай рот.

Я приподнимаюсь над её телом, колени обхватывают её хрупкие плечи, голова чуть касается изголовья кровати, к которому она привязана. Она кажется такой маленькой подо мной, такой хрупкой, её тело полностью захвачено в плен моими мускулистыми бёдрами. Эмма подчиняется, раздвигая губы и глядя прямо на меня. В её взгляде столько доверия, что я больше не могу сдерживаться и двигаюсь дальше.

— Вот так. Такая хорошая зверушка, — шепчу я, проталкивая член в её горячий, гостеприимный рот. — Ты так себе это представляла? Что я проберусь к тебе ночью, пока ты спишь, свяжу тебя и использую так, как захочу?

Она издаёт приглушённый, глухой звук, её голос тонет где-то глубоко внутри её горла, и я с силой сжимаю раму над кроватью, чтобы не потерять над собой контроль.

— Чёрт, малышка. Открой рот шире, я едва помещаюсь в тебе.

Она изо всех сил пытается подстроиться под меня, но ей трудно, учитывая мой большой охват. Чувствую, как её зубы царапают кожу, и, шипя, отстраняюсь назад, позволяя ей перевести дух. Она двигает своей челюстью, от чего та едва не щёлкает, пытаясь снова подготовиться, и вновь открывает рот.

Я наклоняюсь, приспуская маску, чтобы плюнуть ей в рот.

Она слегка вздрагивает всем телом, когда моя слюна оказывается у неё на языке.

— Глотай, зверушка, — приказываю я, зажимая её рот рукой.

Она подчиняется. Её тонкая шея подрагивает, проглатывая, и я убираю руку, смотря прямо ей в лицо. Жду, что Эмма скажет мне, что это уже слишком. Скажет, чтобы я остановился. Но она молчит. Вместо этого снова открывает рот, ещё шире, чем раньше, готовая принять меня. Её глаза горят от возбуждения.

— Проклятье, милая. Ты и правда хочешь этого, да? Какая же ты красивая зверушка. С твоим открытым ротиком для меня ты идеальна.

Я снова проталкиваюсь внутрь этого восхитительного рта, стискивая зубы в оскале от переполняющих меня эмоций и наслаждения. Эта женщина — само воплощение мягкости и теплоты, щедро принимающая меня, пока я кормлю её своим членом сантиметр за сантиметром. Моё тело напрягается, когда я чувствую, как она старается принять меня глубже. Её горло сокращается, когда я упираюсь в заднюю стенку, и я медленно выскальзываю, давая ей возможность вдохнуть.

И хотя я полностью заполнил её ротик, всё равно не смог поместиться полностью.

— Мой член слишком велик для тебя? — спрашиваю, убирая слезинку, которая скатывается с её щеки, пока она снова пытается приспособиться к моему размеру. — Хочешь секрет? Он будет слишком велик везде. Но мы сделаем так, чтобы он поместился, правда, малышка?

Она едва заметно кивает, и я вытаскиваю член, вытирая им стекающую из её рта дорожку. Никогда ещё он не был таким твёрдым, просто будучи смоченным слюной.

— Ты уже жалеешь, что попросила об этом? — спрашиваю я, сдвигаясь в бок, чтобы полностью убрать с неё одеяло.

Моя малышка качается головой из стороны в сторону, её умоляющий стон говорит больше, чем слова. Я ухмыляюсь, глядя на эти горящие глаза, горло и румяные щёки. Соски Эммы затвердели, выглядывая сквозь одежду в виде тугих пик.

— Невозможно, — выдыхаю в маску, резким движением стаскивая с неё пижамные шорты. — Не может быть, чтобы ты от этого стала мокрой. Докажи.

Эмма поджимает пальцы ног, дыхание срывается на всхлип. Всего секунду колеблется, но раздвигает для меня ноги. Я же не медлю. Не снимая маску, прижимаюсь лицом прямо к ней, глубоко вдыхая. Боже. Её запах, — он для меня как кошачья мята, только в сотню раз лучше, потому что киска Эммы такая мокрая.

— Тебя это заводит? — спрашиваю я, прижимаясь к ней носом. Эмма сдавленно пищит, когда маска задевает самые чувствительные участки кожи. Мой голос приглушён её горячей, сладкой киской. — Ты такая чертовски мокрая, зверушка. Это всё из-за меня? Тебе так сильно нравится? Хочешь, чтобы я продолжал?

— Да!

Я делаю глубокий вдох и улыбаюсь. Её возбуждение пропитывает ткань моей маски, а, значит, можно будет вдыхать запах Эммы всё время, пока не сниму её. Это не просто идеально, а за гранью всех мечтаний.

— Непослушная малышка. Я же сказал не разговаривать. Надо тебя жёстко трахнуть в наказание. Войти резко и до конца, пока не станет больно. Ты этого хочешь?

Я поднимаю голову — и как раз вовремя. Она безудержно кивает, будто ей только что предложили спасение всей её жизни. Короткий смешок слетает с моих губ. Это настолько прекрасная и волнительная картина, что по телу разливается неимоверно сильный кайф.

— Неверный ответ, зверушка. Это наказание, помнишь? Тебе это не должно нравиться.