Очерки истории культуры Средневекового Ирана

Статус и социальное положение

Выше мы уже отметили, что в средние века в Иране производство рукописей на двух языках достигло внушительных размеров и, судя по такому их числу, спрос на книжную продукцию был достаточно широким и постоянным в течение очень длительного времени[24]. Этот спрос (его с полным правом следовало бы назвать социальным заказом) породил целую армию переписчиков-профессионалов, способных быстро, но при этом аккуратно и грамотно переписать требуемую книгу. Эта армия рекрутировалась различными путями, один из них отмечен А. Мецем [92, с. 158], когда писцами становились люди с образованием, не получившие места и вынужденные добывать себе средства к существованию перепиской книг. Чтобы стать профессиональным переписчиком, недостаточно грамотности и умения писать, нужны такие навыки, как быстрота переписки, четкость и аккуратность почерка, т. е. его "удобочитаемость".

К сожалению, мы не можем сейчас сказать, каким образом готовились переписчики средней руки, хотя в общих чертах знаем, как обучалась элита переписчиков, мастера художественного письма — каллиграфы. Но ведь основная масса книжной продукции создавалась не ими, а обычными переписчиками, а именно о них ничего не сообщают доступные нам источники[25].

Мы знаем, что рукописная продукция была громадной по своим масштабам, а содержание рукописной книги отличалось исключительным разнообразием (чтобы убедиться в этом, достаточно открыть оглавление любого каталога персидских рукописей или перелистать справочники А. Мунзави и Ч. А. Стори). Разнообразие репертуара и количество списков, свободно циркулировавших на книжном рынке, несомненно, отражали интересы и потребности различных сословий и социальных групп тогдашнего персидского феодального общества. Они отражали не только культурный уровень общества, но и его грамотность и образованность. Читательский и рыночный спрос на книгу удовлетворял переписчик, фигура которого по мере роста спроса играла все более заметную роль в жизни города. Хотя переписчики весьма редко писали книги, так сказать, впрок, без определенного заказа, все же они в известной степени формировали "моду" на произведение, поднимали к нему интерес. Любой грамотный житель знал не только адрес каллиграфа, к которому он мог обратиться, если ему хотелось приобрести образец его художественного письма (источники очень часто указывают точное местожительство этих мастеров), но он также знал, где он может заказать либо купить требуемую книгу. В этом отношении мы наблюдаем устойчивую и многовековую традицию: арабский историк ал-Йагкуби (вторая половина IX в.) пишет, что в одном только Багдаде имелось не менее ста продавцов — переписчиков книг, а их лавки находились на особой улице, носившей название Сук ал-варракин[26]]; согласно же сообщению А. А. Семенова, в конце XIX — начале XX в. в городах Средней Азии существовали особые ряды книжных торговцев (раста-йи китабфурушан) [125, с. 90].

Следовательно, труд переписчика обладал общественным звучанием, а его социальный статус, видимо, как-то отличался от положения его коллеги по профессии в Европе и России. Действительно, как в Европе (по XVI в.), так и в России (по XVIII в.) производство рукописных книг было сосредоточено в особых мастерских (скрипториях), функционировавших при церквах и монастырях. Основной контингент переписчиков составляли монахи. Это, конечно, не означает, что не, было "мирских" писцов, работавших по найму или на рынок, но их число значительно уступало монастырским. Очень любопытный и примечательный факт сообщает известный знаток русской рукописной книги Н. Н. Розов. Он пишет, что "среди 94 известных по именам писцов книг Софийской библиотеки XI-XIX вв. оказалось 22 монаха, 30 священников и диаконов; 42 остальных не указали своей принадлежности к духовному сану. Стало быть, книги старейшей из сохранившихся русских библиотек, в подавляющем большинстве своем богослужебные, почти наполовину обязаны своим существованием отнюдь не духовенству"[27]. Концентрация производства почти всей массы рукописей в подобных мастерских давала возможность церковной организации как устанавливать и определять книжный репертуар, так и проводить строгую идеологическую цензуру. Кроме того, известная монополия на грамотность позволяла церкви использовать книгу в первую очередь для своих нужд. В этой связи знаменательно, что только 3% произведенных в Южной Италии в XI в. рукописей составляли сочинения светского характера[28].

На мусульманском Востоке наблюдается несколько иная картина. Те мастера, что работали постоянно в дворцовых и государственных библиотеках, в штате частных библиотек светских феодалов, обычно были заняты выполнением заказов своего патрона, как правило связанных со светскими произведениями (не считая переписки Корана). Специальных центров переписки при мечетях и медресе, подобных тем, что мы видим в монастырях Европы и России, не было. Правда, имеются сведения о библиотеках при суфийских обителях (ханака) в городах Мерве (XII-XIII вв.) [92, с. 148, примеч. 9] и Бухаре (XV в.)[29], где создавались рукописи, а в последней также редактировались сочинения богословского и суфийского содержания, строго выдержанные в рамках догматов ислама. Но отмеченные факты были единичными[30]]. Вместе с тем в общедоступных библиотеках при целом ряде мечетей и медресе существовала традиционно устойчивая практика, при которой частным лицам разрешалось переписывать для себя безвозмездно те или иные сочинения из этих библиотек. Более того, известны случаи, когда владельцы личных собраний, завещавшие их таким библиотекам, в своих дарственных специально оговаривали суммы, которые выделялись ими от доходов соответствующего вакфа на покупку бумаги и писчих принадлежностей. Они должны были бесплатно выдаваться тем, кто пожелает снять копию с какого-либо списка из числа пожертвованных владельцем книг.

Категория переписчиков, работавшая на постоянной службе, — составляла незначительную часть от всей армии занятых этим ремеслом. Но справедливости ради отметим, что и они имели право или возможность по выполнении регламентированной нормы брать заказы со стороны. По всей видимости, положение книгописца было достаточно свободным и он, вероятно, зависел не столько от государственного или религиозного контроля, сколько от потребительского спроса на его продукцию.

Отчасти это заключение подтверждается чрезвычайно широкой географией мест переписки книг, которая включает практически все более или менее известные (как большие, так и малые) города средневекового Ирана, а также значительное число селений и деревень. Данное обстоятельство фиксируют каталоги персидских рукописей, приводя сведения колофонов, и это несмотря на то, что писцы гораздо чаще не отмечали место переписки, чем указывали его[31]. Последнее трудно объяснимо, так как здесь не прослеживается даже слабого намека на закономерность.

Столь широкая и повсеместная практика производства рукописей не получила отражения в известных нам нарративных источниках и официальных документах. Эти источники (первые скупо, вторые более пространно) отмечали "собственные" мастерские по производству высокохудожественных списков, функционировавшие при дворах местных правителей, наместников, крупных феодалов и т. п. в Ширазе, Герате, Тебризе, Мешхеде, Исфахане, Бухаре, Самарканде, Иезде и других городах — центрах исторических провинций и столицах феодальных государств, возникавших на территории этого региона. Рукописи, произведенные в этих мастерских, не определяли масштабы книжной продукции в стране, поскольку онй не выходили за стены дворца, а их судьба была известна заранее — занять место на полке в личной библиотеке патрона и владельца. Кроме того, их производилось не много, они были очень дороги и доступны чрезвычайно ограниченному кругу богатых меценатов и любителей.

Следовательно, основная, так сказать, товарная масса рукописей создавалась вне стен подобных мастерских, а лаконичные фразы в колофонах "переписано там-то", отмечая широту географии мест переписки, лишний раз убеждают нас в этом. Видимо, географические рамки мест переписки рукописей еще более расширятся, если мы примем во внимание и нисбу (прозвище по месту происхождения) писца, дающую многообразный материал. Сразу оговоримся, что мы далеки от мысли утверждать, что такая нисба помимо места, откуда переписчик родом, обязательно указывает и на место его работы. Мы также учитываем и имевшую место практику, когда нисба нередко переходила к мастеру от отца или деда. Принимая во внимание все эти обстоятельства, мы все же допускаем возможность того, что нисбы переписчиков все же расширяют наши представления о местах работы персидских писцов.

Выше уже отмечалось, что в "собственных" мастерских paботала (практически без исключений) элита мастеров рукописной книги, составлявшая незначительную часть от их общего числа. Например, Казн Ахмад Куми в своем биографическом словаре мастеров книжного дела Гулистан-и хунар ("Розовый сад искусства"), написанном около 1015/1605-06 г., отмечает 148 мастеров художественного письма (в почерковых стилях насх, сулс, та'лиг и наста'лиг) и 35 художников-миниатюристов, художников-оформителей и иллюминаторов образцов письма. Причем большая часть этих мастеров не были современниками автора — он отметил их согласно сложившейся традиции, следуя за своими предшественниками.

Профессиональный переписчик в средневековом Иране — это ремесленник, занятый перепиской заказанных книг и работавший в одиночку. В этом отношении он напоминает нам лиц "свободной профессии" в Европе.

Из-за отсутствия сколько-нибудь достоверных сведений мы не можем в настоящее время сказать, существовали ли в их среде организации или корпорации, объединявшие их по ремесленно-профессиональному признаку, т. е. цехи или гильдии. Следует заметить, что большинство специалистов, исследующих проблемы средневекового города на мусульманском Востоке, склоняются к мысли, что ремесленные объединения, отдаленно напоминавшие цеховые организации, начали складываться в первой трети XIV в. в Малой Азии[32]]. Иран также не являлся исключением. В данный момент не имеется сколько-нибудь веских доказательств в пользу существования в стране корпоративных объединений цехового типа до XIV в. [169, с. 103], хотя сообщение Ибн Баттуты о наличии ремесленных объединений в Ширазе и Исфахане позволяет допустить определенную традицию их существования. Мы далеки от мысли высказывать суждения по этому запутанному и сложному вопросу, но доступные нам материалы (разрозненные и, видимо, далекие от полноты) пока не расходятся с приведенной выше точкой зрения. Вместе с тем это обстоятельство не исключает возможности работы переписчиков по найму в отдельных частных мастерских, где производились рукописи на рынок[33]. Если мы наблюдаем такое положение в случаях с переписчиками, то, видимо, производство художественно оформленных и украшенных миниатюрами рукописей требовало объединения мастеров "книжного рукоделия" в одном месте. Правда, источники сообщают нам о случаях, когда один и тот же мастер выступал в роли каллиграфа, оформителя, миниатюриста и переплетчика[34]. Но это всегда являлось исключением, а не правилом. И действительно, давно уже обратили внимание на то, что в 20-60-х годах XVI в. значительное число хорошо оформленных рукописей, весьма сходных по почерку, убранству, стилю и цветовой гамме миниатюр, происходило из Шираза. Это обстоятельство само собой уже наталкивало на мысль о, возможно, функционировавших в то время в городе одной или нескольких мастерских, объединявших мастеров различных специальностей и связанных одним трудом — производством рукописей на продажу.

Весьма колоритное пояснение этому факту мы встречаем у автора Джавахир ал-ахбар ("Перлы известий") Будага Казвини (984/1576), который пишет: "Пишущих наста'лигом в Ширазе много, все подражают друг другу. Посему никоим образом нельзя отличить их почерки. Ширазские женщины переписывают книги, а если они неграмотны, то они выписывают как вырисовывают. Автор [сих строк] отправился в Шираз и проверил: действительно, в Ширазе в каждом доме жена — переписчик, муж — миниатюрист, дочь — оформитель рукописи, а сын — переплетчик. Какую бы книгу они ни захотели, она создается в одном семействе. Если у кого-нибудь появится желание [получить] тысячу украшенных книг, то в течение года из Шираза непременно поступит — все на один манер, так что ни в чем [их] нельзя отличить. Вот шутка Бахрам-мирзы, который говаривал: "В Ширазе каллиграфы сидят без дела, одни — из-за того что их много, другие — по причине того, что [своей работой] все они похожи друг на друга"" [38, л. 109аб].

Вместе с тем, хотя мы не располагаем прямыми указаниями источников о существовании организаций цехового типа среди переписчиков и мастеров рукописной книги и после XIV в., тем не менее распоряжение (парванче) шаха Тахмаспа I от ша'бана 983/ноября-декабря 1575 Г. на имя известного оформителя рукописей устада Хасана ал-музаххиба ал-Багдади дает возможность предположить, что нечто подобное существовало в Тебризе в то время.

Видимо, нет смысла приводить полностью весь текст, написанный весьма многословно, цветисто и достаточно напыщенно; мы ограничимся лишь двумя самыми существенными фразами: "...мы пожаловали неповторимому мастеру [нашего] времени маулане Хасану-музаххибу Багдади первенствующее положение и начальствование над группами людей (джама'ат) профессий золотильщиков (музаххибан), переписчиков (катибан), переплетчиков (муджалладан), декораторов-оформителей (наккашан), златобитов (тилакубан) и продавцов — производителей бумаги (кагазфурушан) стольного города Табриза... и пусть указанные люди (джама'ат), полагая отмеченного [выше] неповторимого мастера эпохи своим начальником и главенствующим [над ними], повинуются [ему], и подчиняются, и не перечат, и не преступают его указаний" [109, с 24-26]. Данное распоряжение — единственный случай, известный нам, касающийся мастеров различных специальностей, объединенных производством рукописной книги. Здесь любопытно следующее обстоятельство. Все эти мастера не состояли на государственной службе и работали либо в частных мастерских, либо индивидуально, а распоряжение составлено таким образом, как будто они работают в придворной мастерской и должны подчиняться новому руководителю, назначенному патроном. Известна практика для Исфахана в XVII в. и позднее, когда глава дворцовой мастерской, в которой работали ремесленники определенной профессии, в то же время являлся членом аналогичного цехового объединения ремесленников в городе и одновременно государственным контролером, следившим за их работой. Однако в 1575 г. Тебриз уже давно не был столицей государства, а Хасан-музаххиб Багдади, хоть и считался фаворитом шаха, не был китабдаром, т. е. главой придворной библиотеки-мастерской по производству рукописей; обязанности китабдара исполнял в то время маулана Йусуф — известный мастер почеркового стиля сулс [4, с. 32].

Итак, книжная продукция, производимая в Иране на двух языках в средние века, была очень значительной по своему объему и насчитывала многие сотни тысяч рукописей, а их создателей — профессиональных переписчиков — было много. Этот факт отмечал уже в 30-х годах ХУП в. секретарь голштинского- посольства Адам Олеарий, заметивший мимоходом: "...в Персии есть несколько тысяч людей, добывающих себе пропитание писанием таких книг..." [117а, с. 792]. Мы установили, что, как правило, они работали индивидуально, выполняя заказы потребителей-читателей, а также в составе дворцовых и частных мастерских, причем последние обычно работали на рынок. Что же: касается профессиональных объединений переписчиков, то доступные в настоящее время источники не дают нам возможности сколько-нибудь обоснованно говорить, что таковые были распространены в средневековом Иране.

Духовная культура средневекового Ирана находила свое проявление прежде всего (не считая архитектуры и живописи) в широком и разнообразном репертуаре словесности, который отражался в громадном по своим масштабам числе произведенных списков. Уже неоднократно упоминавшаяся нами статистика А. Мунзави показывает непрерывный рост количества изготовленных рукописей на персидском языке с XI по XVII в. включительно, и это невзирая на политические и военные бури, пронесшиеся над страной, особенно в годы монгольского нашествия и завоеваний Тимура[35]. Как и чем можно объяснить столь высокий уровень культуры, ее подъем? Вряд ли ответ будет однозначным. Здесь, видимо, можно отметить три, с нашей точки зрения основных, фактора. Прежде всего, рост и развитие городов и связанное с этим процессом появление на политической арене новых социальных слоев, составивших среднее городское сословие — низшее и среднее духовенство, мелкие государственные чиновники, торгово-ремесленная среда, купцы средней руки и т. п. Именно эти слои, как и город в целом, сыграли основную роль в формировании, создании и потреблении духовной культуры, расширили, с одной стороны, ее социальную базу, а с другой — были той питательной средой, в которой она создавалась.

Следует, видимо, также учитывать тот факт, что на мусульманском Востоке в отличие от Европы и России мы не наблюдаем, кроме города, других центров формирования культурных ценностей. Монастырей на Востоке не было. Правда, были дервишеские обители — ханака, которые, несомненно, сыграли опре-деленную роль в этом отношении. Но сколь существенной она была, нам в настоящее время неизвестно. Поэтому, видимо, не будет преувеличением сказать, что практически вся персидская книжность создавалась в городе усилиями горожан. Когда мы читаем у А. Олеария: "Редко найдется персиянин, какого бы состояния он ни был, который бы не умел читать и писать, ибо вообще дети посещают там училища с весьма раннего возраста..." [117а, с. 809], то, конечно, секретарь голштинского посольства отнюдь не, имел в виду жителей сельской местности: он мог так говорить о тех, с кем ему приходилось, постоянно сталкиваться во время пребывания в Иране, т. е. о горожанах.

Во-вторых, после того как в IX в. новая религиозная идеология — ислам — окончательно утвердилась в Иране, в стране начался глубокий и интенсивный процесс создания новой культуры на базе новой идеологии и новой письменности, вызвавший к жизни большое число произведений, первоначально на арабском языке. Процесс этот был сложным и длительным. Сколь трудным и болезненным он был, показывает нам такое своеобразное идеологическое движение, возникшее сугубо на иранской почве, как шу'убийа[36]].

Наконец, духовная культура уже обслуживает не только феодальный замок, двор правителя или династа. Она по-прежнему связана с феодальной верхушкой общества, но с ростом города ее социальная база расширяется, а она сама прочно утверждается на городском базаре, в худжрах медресе и домах городского "бюргерства" [31, с. 254 и сл.].

Возможно, что были и другие причины, обусловившие рост образованности и грамотности[37]], а отсюда — и потребности в; широком распространении и производстве книг в средневековом Иране, но отмеченные нами выше мы полагаем наиболее существенными.

Обучение и подготовка

Главным действующим лицом в процессе производства и распространения рукописной книги был переписчик, трудом которого были созданы сотни тысяч рукописей на мусульманском Востоке. К сожалению, все известные нам источники уделяют внимание только элите переписчиков — мастерам художественного письма, каллиграфам, отбор которых в пантеон признанных нам не всегда понятен, поскольку до нас дошли первоклассные подписанные работы мастеров каллиграфии, чье искусство так и не получило признания современников и последующих поколений[38]. В этом отношении весьма примечательна вышедшая в 1969 г. работа наиболее тонкого знатока персидской каллиграфии- иранского ученого Махди Байани[39]. В своем труде он собрал сведения о 1526 каллиграфах в почерковом стиле наста'лиг, тогда как все известные нарративные источники не дают нам в общей сложности и 300 имен.

То, что мы знаем о подготовке и обучении профессионального переписчика, не может нас удовлетворить, так как сведения эти чрезвычайно скудны и разбросаны во времени. Даже специальные трактаты по искусству художественного письма, которые создавались признанными авторитетами в этой области, не показывают нам последовательности учебного процесса. В них излагаются сложившиеся в течение многих веков каллиграфической традиции правила, рецепты и навыки этого искусства, а также богатый, накопленный годами творчества опыт авторов этих трактатов (советы, как выбирать бумагу и тростник, рецепты составления туши и цветных чернил, методы очинки калама, упражнения в различных почерках, приемы написания отдельных букв, пояснения профессиональной терминологии и т. п.). Отчасти этот факт можно объяснить обычным для средневековья ревнивым отношением каждого мастера-профессионала к своим индивидуальным навыкам и секретам: ведь это ремесло его кормило. Но думается, все обстояло несколько проще. Видимо, это был, по мнению авторов, настолько обыденный и повседневный процесс, что они просто проходили мимо него: он не вызывал интереса[40]. Единственно, что они отмечали, так это необходимость таких качеств, как упорство в упражнениях, трудолюбие и усидчивость.

Как правило, школы, в которых готовились профессиональные переписчики, содержали мастера-каллиграфы или признанные авторитеты в области художественного письма[41]. Обучение начиналось с очень ранних лет[42], и, как сообщают источники, состав таких школ в социальном плане был достаточно разно-образным, но в основном обучались дети состоятельных родителей, которым не обязательно было становиться писцами или каллиграфами, но которые должны были обладать красивым почерком, что диктовалось правилами хорошего тона тогдашнего общества. В биографии знаменитого гератского каллиграфа Абдаллаха Харави Таббаха (ум. ок. 873/1468-69), например, говорится, что когда он, снедаемый страстным желанием научиться красивому письму, заглянул в подобную школу, то увидел группу из сыновей аристократов и крупных купцов, занятых упражнениями. В ответ на просьбу послать его в такую школу ему резонно заметил его отец — держатель закусочной: "...там учатся дети государей, а ты — бедняк" [17, 2, с. 360]. В школе другого известного каллиграфа, Мир Саййида Ахмада Машхади (ум. 986/1578-79), по понедельникам и четвергам обучались, согласно словам Казн Ахмада Куми, молодые люди Мешхеда; причем, судя по контексту, это были горожане [56, с. 91]. Сын ученика Мир Имада Хасани — Абу Тураба, каллиграф Мухаммад-Салих Исфахани (ум. 1126/1714), отмечает в своем Тазкира-йи хаттатан ("Памятка о каллиграфах"), что он около 40 лет обучал всех, кто обращался к нему "из благородных и бедных, тюрков и таджиков и из жителей любой страны, которые приезжали в сей город (т. е. Исфахан. — О. А.)" [17, 3, с. 771 — 772].

Ученики весьма долго и кропотливо изучали и осваивали особенности и основные принципы написания отдельных букв и их сочетаний в разных почерках, повторяя их под наблюдением мастера сотни и тысячи раз, чтобы добиться определенного автоматизма в движении руки и калама. Практическое освоение каждого почеркового стиля (некоторые исследователи насчитывают 36 таких стилей) базировалось на закономерностях, которые были разработаны представителями арабской каллиграфии (Ибн Мукла — Ибн Бавваб — Иа'кут Муста'сими) в X-XIII вв" Суть состояла в том, что один почерковый стиль отличался oт другого строгой математической пропорцией написания как отдельных букв, так и их элементов. Основу пропорции составляла окружность и ромбовидная точка, т. е. знак, который оставляет на бумаге калам при однократном нажатии. За основу отсчета брался алиф (первая буква алфавита), а остальные буквы, имеющие как подстрочный росчерк (дайра), так и надстрочный (маддат), соотносились с ним по числу точек в каждой. При обучении письму обычно использовали две системы упражнений: калами и назари. Калами — это многократное копирование образцов почерка (зачастую одного и того же образца) известных мастеров с целью выработки у ученика твердой и верной руки, терпения и усидчивости, внимательности и собранности[43]. Назари — это сравнение под руководством наставника образцов письма различных мастеров определенного почеркового стиля, их разбор и анализ. Эта система показывала ученику, как эти мастера применяли те или иные сочетания букв: или их элементов [77, с. 142-144].

Это был упорный, длительный и тяжкий труд, и лишь очень немногие становились в результате звездами первой величины в каллиграфии. Но все известные источники, говоря о мастерах художественного письма, непременно отмечают их трудолюбие и стремление к совершенству[44]]. Такие мастера и теоретики каллиграфии, как Мир-Али Харави (ум. 951/1544-45) и Маджун Рафики (вторая половина XVI в.), в своих трактатах призывали в процессе обучения использовать достижения старых мастеров с учетом своей творческой индивидуальности, с тем чтобы каллиграф обладал своим, оригинальным почерком, а не копировал слепо своих предшественников. Впоследствии у Мир Имада Хасани (уб. 1024/1615) этот метод получил теоретическое обоснование в термине машк-и хийали ("творческое упражнение") (ср. [75, с. 15-16]). В больших по числу обучавшихся школах главному руководителю помогали его заместители (халифа). Обычно это были его любимые и наиболее талантливые ученики. Например, в Исфахане в школе Мир Имада Хасани вновь поступивших принимал и пестовал его ученик Абу Тураб, впоследствии возглавивший школу после гибели патрона. Однако, как правило, школы были небольшими, около полутора десятков учащихся. После выполнения экзаменационной работы переписчик получал от мастера разрешение на право самостоятельной работы[45] и работал уже индивидуально[46].

Труд переписчика, особенности его работы

Трудно согласиться с тем представлением, которое сложилось в отечественной литературе об интенсивности труда и темпах работы как рядового писца, так и каллиграфа: считается, что интенсивность была невысокой, а темпы — медленными. Между тем источники — и нарративные, и официальные документы — дают нам весьма разнообразный материал, в своей массе не подтверждающий это мнение. Материал этот отчасти носит, видимо, легендарный характер, в котором истина и вымысел причудливо сплелись. Следует заметить, что через сообщения всех нарративных источников красной нитью проходит стремление отыскать в работе переписчика (или каллиграфа) только крайности: либо очень медленная работа, либо очень быстрая. Обычные темпы переписки авторов этих сочинений не интересовали. Они отмечали то, что их удивляло или восхищало в труде писца, то, что не укладывалось в рамки привычного, т. е. что было присуще очень немногим. Вместе с тем мы можем проверить сообщения источников. С одной стороны, такую возможность дают нам пометы и записи переписчиков, сделанные во время и по окончании работы, а с другой — наши собственные подсчеты, произведенные с использованием около ста списков сочинений различных жанров.

Будаг Казвини в Джавахир ал-ахбар (окончено в 984/1576 г.) пишет, что известный мастер художественного письма Касим Шадишах, его современник, "обычно писал в день пять бейтов, исправляя и подчищая [их] весьма" [38, л. 1106]. То же самое сообщает Казн Ахмад Куми в Гулистан-и хунар (завершено ок. 1015/1606 г.), следуя за своим источником [56, с. 90]. Бухарский историк Мухаммад-Йусуф ал-мунши в Taриx-и Муким-хани ("Мукимханова история") помещает рассказ, который мы приводим ниже в переводе А. А. Семенова: ""Хаджи, — спросил однажды бухарский хан Абд ал-Азиз (1645-1680) своего придворного каллиграфа Хаджи Ядгара, — сколько можно за день переписать из того, что ты пишешь?" (Каллиграф — был занят перепискою сборника стихов Хафиза.) — "Если я постараюсь, то за день перепишу десять двойных стихов" (т. е. десять строк). Абд ал-Азиз на это сказал: "Я слышал, что на Дальнем Востоке в течение сорока лет делают одну фарфоровую чашку и сотню за один день — в Багдаде. Какова цена тезе и других, ты, несомненно, представляешь. Так же и в этом искусстве. Ты — каллиграф у нас, и мы тебе приказали переписать эту книгу; если за день будет переписано десять двойных стихов, то какое изящество может быть в таком почерке? Если хватит терпения, пиши только два двойных стиха, а если нет, то — один!""

И, подчиняясь этому приказанию, Хаджи Ядгар закончил переписку дивана Хафиза через семь лет" 124, с. 154].

Три с половиной года понадобилось выдающемуся мастеру каллиграфии Шах-Махмуду Нишабури, чтобы переписать Хамсе Низами для библиотеки шаха Тахмаспа I. Согласно колофону, он начал работу в джумада II 946/октябре-ноябре 1539 г. и закончил ее в шаввале 949/январе-феврале 1543 г. Украшенный впоследствии миниатюрами выдающихся мастеров дворцовой мастерской, этот список стал подлинным шедевром книжной продукции средневекового Ирана[47]. Сын Висала Ширази — Махмуд Хаким по заказу правителя Фарса Мухаммад-Кулихана Ильхани в течение пяти лет работал над произведением Мирхонда Раузат ас-сафа ("Сад чистоты"), завершив переписку 3 зу-л-ка'да 1265/20 сентября 1849 г. и рассказав о своей работе в колофоне[48].

Приведенные выше примеры из жизни и работы мастеров каллиграфии показывают, что на создание безукоризненной с точки зрения канонов письма рукописи, в которой бы гармония oбуквенных соединений сочеталась с твердостью и уверенностью почерка, требовалось не меньше времени, чем на написание композиционно сложной картины.

Вместе с тем в среде переписчиков и каллиграфов высоко ценилась быстрота переписки при обязательном сохранении ясности и четкости письма.

Источники в какой-то степени отразили и эту сторону работы каллиграфа. Гийас ад-Дин Хондамир (ум. ок. 942/1535-36), рассказывая в Хабиб ас-сийар ("Друг жизнеописаний") о мастере Ма'руфе Багдади, замечает, что он прибыл в Шираз к Искандар-Султану, сыну Умар-Шайха, и вошел в состав его придворной мастерской, подрядившись переписывать в день 500 бейтов стихотворного текста. Как-то патрону сообщили, что Ма'руф Багдади уже два дня, как ничего не пишет. Будучи вызван к Искандар-Султану, тот ответил, что выполнит трехдневную норму в один день: полторы тысячи бейтов были написаны ям в присутствии султана к вечеру⁴⁹. Даулатшах Самарканди (ум. 900/1494-95) пишет в своей антологии Тазкират аш-шу'ара ("Памятка о поэтах"), что мастер Джа'фар Байсонкури (ум. юк. 856/1452) отличался быстротой переписки и мог в течение дня написать тысячу бейтов [202, с. 350].

Кази Ахмад Куми, посвятив короткую новеллу мастеру Сими Нишабури, служившему при дворе Ала ад-Даула, сына Байсонкура (ум. 863/1458-59), говорит: "Известно, что маулана Сими Нишабури в один день сочинил по своей прихоти две тысячи бейтов и написал их]. И этот предел еще никто из поэтов и переписчиков не преступил" [73, с. 131; 56, с. 59]. Об этом же каллиграфе, согласно труду шейха Мухаммад-Бака (ум., 1094/1683) Мират ал-алам ("Зеркало мира"), ходила легенда, что однажды, работая от зари до зари, он сочинил и написал 120 писем различного содержания, каждое в десять строк (цит. по [17, 3, с. 750]).

Можно привести много подобных примеров, но мы ограничимся лишь еще двумя. Каллиграф Султан-Мухаммад б. Нураллах (ум. ок. 940/1533-34) мог в день переписать до 600 бейтов [17, 1, с. 275], ученик Мир Имада Хасани — Михраб-бек (ум. 1061/1650-51) переписывал за день до 500 бейтов [17, 3, с. 619].

Вместе с тем сами переписчики очень редко говорят о быстроте, с которой они пишут. И если в колофоне какого-либо списка мы читаем, что список был переписан очень быстро, то это скорее следует понимать как извинение за ошибки, которые писец мог допустить, чем как саморекламу. Аналогичная помета под образцом письма означает только одно — мастер, исполнивший этот образец, сам видел допущенные в нем огрехи.

Необходимо заметить, что каллиграфы и переписчики, работавшие в составе придворной мастерской по производству художественно оформленных рукописей (китабхане), выполняли определенную норму переписки — число строк или бейтов в день. Во всяком случае, такой порядок мы наблюдаем в XV в. при династиях Ак-Койунлу и Тимуридах. Очевидно, подобная практика сохранялась и при Сефевидах. Захир ад-Дин Бабур (1483-1530) в своих "Записках" сообщает, что Султан-Али Машхади ежедневно переписывал для Султан-Хусайна Байкары тридцать бейтов, а для Алишера Навои — двадцать [14, с. 210]. Вполне вероятно, что такая практика имела давнюю традицию, поскольку Будаг Казвини замечает в рассказе о знаменитом арабском каллиграфе Йа'куте Муст'асими (ум. 699/1209), что он "каждый день писал... сто арабских бейтов для халифа и семьдесят для вазиров" [38, л. 1076].

До наших дней дошел очень интересный документ, хранящийся ныне в Стамбуле в библиотеке Архива вакуфных актов. Этот документ, написанный Шайх-Махмудом Харави (ум. после 894/1488-89) на имя главы династии (видимо, Иа'куба Ак-Койунлу), указывает точную норму переписки в день, принятую в китабхане:

"Нижайший из праха возвышенных, Шайх-Махмуд, почтительно прикладываясь к высочайшему порогу, имеет честь доложить, что вышел августейший указ о переписке рукописейг выполняемой рабом [государева] дворца и [его] учениками, а именно — сколько каждый может писать ежедневно... Ныне, поскольку об этом вышел указ, коему подчиняется мир, пусть они oбудут писать ежедневно: маснави — 80 бейтов, а газелей — 50 бейтов художественным письмом. А сей, возвышенный [монаршей милостью] из праха, полностью занят перепиской и по мере возможности старается, хотя еще имеется остаток, [не выполненный] из-за слабости по болезни. Затем по воле Аллаха, как только воздух станет несколько более свежим, он (т. е. Шейх-Махмуд. — О. А.) перепишет то [необходимое] количество [бейтов], которое получит одобрение благостного взора" [17, 3, с. 892].

Норма переписки маснави была выше потому, что обычно текст переписывался в четыре колонки (реже — в шесть или две), шел он подряд и почерк был мельче. При переписке газелей, т. е. диванов, требовалось больше внимания, так как текст шел в две колонки, почерк был крупнее, кроме того, переписчик прерывал свою работу, чтобы наметить расположение газелей на странице[49].

Несколько выше норма дневной переписки, выведенная нами эмпирическим путем[50] на основе почти ста списков различных сочинений. Это наиболее популярные и, естественно, наиболее читавшиеся в средневековом Иране. В качестве примера мы приведем только несколько наших расчетов:

1. Хамсе Низами (Национальная библиотека, Suppl. pers., 1817, Париж), список завершен 1 рамазана 763/24 июня 1362г., переписчик не указан. В день писалось 166-167 бейтов.

2. Хамсе Низами (Биб-ка Восточного ф-та ЛГУ, MSO 345), список завершен в 777/1375-76 г., переписчик не указан. В день пиcалось от 190 до 204 бейтов.

3. Хамсе Низами (ГМИНВ, № 1659 II, Москва), закончен перепиской 14 раби' II 896/24 февраля 1491 г., переписчик не указан. В день писалось 293 бейта.

4. Хамсе Низами (ИВ АН СССР, С 1735), завершен перепиской 30 шаввала 899/3 августа 1494 г., переписчик не указан. В день писалось около 160-162 бейтов.

5. Шах-наме Фирдоуси (Венская национальная библиотека, N.F. 18), дата завершения списка 9 раби' II 1026/16 апреля 1617 г., переписчик не указан. Часть вторая Шах-наме переписывалась в среднем по 186 бейтов в день.

6. Бустан, или Са'ди-наме, Са'ди Ширази (ГПБ им. Салтыкова-Щедрина, D 380, Ленинград), был завершен знаменитым каллиграфом Баба-шахом б. Султан-Али Исфахани в конце рамазана 986/конец ноября 1578 г. В день Баба-шах писал около 130 бейтов[51].

7. Хамсе Низами (Ин-т рукописей АН ГрузССР, Тбилиси), переписан в середине шаввала 831/конце июля 1428 г. каллиграфом Байазидом ат-Табризи, который писал в день приблизительно 150 бейтов[52].

8. Хабиб ас-сийар Хондамира (ИВ АН СССР, D 77, I-II), список завершен 3 шаввала 930/15 августа 1524 г. Дарвиш-Мухаммадом б. Али, который в день писал почерком насх почти лист (52 строки).

9. Мавахиб-и Алийа Хусайна Ва'иза Кашифи (ГПБ, ПНС 149); писец Hyp ад-Дин Хусайн б. Мухаммад отметил начало (л. 6а) и конец (л. 321а) переписки, что встречается очень редко; переписка длилась с 21 джумада I 935 по 14 раби' I 936/31 января — 16 ноября 1529 г. В среднем в день он переписывал чуть более листа (около 50 строк).

10. Матла' ас-са'дайн ("Место восхода двух светил") Абд ар-Раззака Самарканди (ГПБ, ПНС 231/1-2), переписчик Абди б. Али-мирза, именующий себя "жителем города Кума", закончил работу 6 шаввала 991/23 октября 1583 г. В среднем он переписывал шесть листов в день.

11. Маджма' ат-таварих ("Собрание историй") Хафиз-и Абру {ШБ, ПНС 58)/переписчик Мухаммад-Тахир б. Абд ал-Джавад, называющий себя "китабдаром усыпальницы шейха Сафи ад-Дина в Ардебиле", завершил переписку 10 джумада II 1236/15 марта 1821 г., он писал почти полтора листа в день.

Весьма трудно вывести обычную норму выработки переписчика в день; в каждом конкретном случае это зависело от многих причин и, конечно, от индивидуальных способностей того или иного мастера. Тем не менее приведенные примеры убеждают в том, что писали они достаточно быстро.

В своей работе переписчик практически всегда зависел от заказчика и исполнял то, что последний хотел иметь. Исключение составляли случаи, когда клиент просил сделать для него подборку стихотворений любимых им поэтов, полагаясь на вкус исполнителя. Такие сборники вначале назывались просто маджму'а, впоследствии в зависимости от формы, размера и конкретного содержания их начали называть байаз, джунг или сафине[53]]. Мода на подобные сборники привилась в Иране с середины XIV в., причем такие списки составлялись не только профессиональными писцами, но также поэтами и отдельными любителями и знатоками поэзии.

Иногда источники как бы мимоходом сообщают нам такие сведения, из которых мы можем сделать заключение, что в среде мастеров наблюдалось явление, отдаленно напоминающее специализацию в переписке определенных сочинений. Мы не беремся утверждать, что именно так и было, скорее, это объяснялось личными склонностями переписчика, а также его профессиональными навыками. Кроме того, любимое произведение, видимо выученное наизусть (еще одна причина ошибок), переписывается быстрее и охотнее.

Мирза Тахир Насрабади в своей антологии (завершена в 1091/1680 г.)[54]], говоря о поэте и переписчике Шукухи Хамадани,. замечает: "Поскольку существует такая традиция, что, когда хотят, чтобы Хамсе Низами и Хамсе Амир Хусрау были в одном томе, тогда они пишут стихи Низами в центре страницы, а произведения Амир Хусрау — на полях..." [132, с. 240]. Мирза Хабиб Исфахани в сочинении Хатт ва'хаттатан ("Почерк и каллиграфы"), составленном в 1305/1887-88 г., пишет, что он видел очень много списков произведений Джами работы мастера Абд-аллаха б. Мир-и Калана (ум. после 1000/1591-92) [100, с. 38].

Известный индийский каллиграф времени Аурангзеба I (1658-1707), при котором он состоял в должности китабдара к писца, ХидайатаЛйах по приказу патрона главным образом переписывал мелким почерком Диван Хафиза [17, 3, с. 960].

По словам Али-Кули-хана Дагистани Вале (1712-1756), переписчик Али Кусари Исфахани, владевший десятью почерками,, переписывал обычно Коран, причем писал наизусть без единой ошибки [17, 2, с. 476].

Мухаммад-Ибрахим Куми (ум. 1115/1703-04) занимался исключительно перепиской Корана, списки которого он же иллюминировал и переплетал. Эти списки ценились высоко, и он получал за них большие вознаграждения [17, 3, с. 625]. Добавим к этому свидетельство Адама Олеария: "Алкоран... писаный стоит 15-20 и более рейхсталеров" [117а, с. 792], т. е. 2-2,5 тумана — цена, чрезвычайно высокая для 1637-1639 гг.

Каталоги персидских рукописей показывают, что, например, в Ширазе в конце XV и начале — середине XVI в. работали два превосходных мастера каллиграфии — Мун'им ад-Дин ал-Аухади и Мухаммад-и Кавам Ширази (от последнего до нас дошло около трех десятков списков различных произведений персидской литературы, от первого — немногим меньше). В число переписанных ими произведений входят Хамсе Низами, Шах-наме Фирдоуси, Куллийат Са'ди, Диван Хафиза и произведения Джами. Видимо, этот репертуар не случаен. Все эти произведения, за исключением Дивана Хафиза, большие по объему, а почерк этих мастеров (средний наста'лиг — очень четкий, компактный и ясный) как нельзя лучше подходил для переписки поэтических произведений.

Именно в Ширазе усилиями целой плеяды мастеров в течение XV-XVI вв. создается особая школа в почерковом стиле наста'лиг, отличная от хорасанской (центры — Герат и Мешхед) и западноиранской (центр — Тебриз), к которой ее обычно относят. Эта школа отличалась меньшей декоративностью письма, большей компактностью и округлостью его элементов, большим рационализмом и меньшей фантазией мастера. Видимо, она выработалась исходя из чисто утилитарных целей — быстрее, четче и яснее переписывать книги. Конечно, такая манера письма, безусловно, лишала представителей школы значительной доли творческой индивидуальности, а именно: в ширазской школе это самовыражение каллиграфа проявлялось меньше, чем в других школах (о чем и говорит цитированный выше Будаг Казвини), но зато она имела те преимущества, которые ценились потребителями, — стоили такие списки дешевле при сравнительно высоких общих художественных достоинствах письма. Возможно, поэтому в трактатах по каллиграфии мы не встречаем имен ширазских мастеров XVI в.

Несколько слов о почерковом стиле наста'лиг. Считается, что этот почерк появился в результате органического соединения наиболее ярких черт, присущих двум почерковым стилям, развившимся на арабской почве,- насха, принятого при переписке книг, и та'лига, используемого в деловой и официальной канцелярской переписке. Если насх — это четкий, ясный, математически пропорциональный и удобочитаемый почерковый стиль, то та'лиг курсивен, и им быстро пишут. Соединение именно этих компонентов, наиболее характерных для названных по- черковых стилей, породило новый, возникший уже на иранской ночве почерковый стиль, получивший название "наста'лиг". Наста'лиг очень скоро завоевал популярность, трудившиеся над oего совершенствованием целые поколения переписчиков и каллиграфов придали ему красоту пропорций и декоративность. Традиция, принятая в среде мастеров каллиграфии, приписывает создание наста'лига таланту Мир Али б. Хасана Табризи (ум. первая треть XV в.). Однако на самом деле все обстояло несколько иначе. Дело в том, что рукописи, дошедшие до нас ют середины XIV в., показывают, как постепенно на западе Ирана среди писцов начал получать, распространение новый почерковый стиль, в котором можно проследить начатки будущего наста'лига; он еще не был столь декоративен и пропорционален, но это был уже курсив и скоропись.

Появление почерка наста'лиг было вызвано всем предшествующим этапом развития персидской книжности. Росло число грамотных людей, рос спрос на книгу, распространение которой сдерживалось медленными темпами переписки. Нужен был новый почерк — курсивный и четкий; этим требованиям отвечал наста'лиг. По всей видимости, Мир Али из Тебриза был одним из последних мастеров, который ввел в него определенные новшества и обосновал его теоретически в своем трактате. Кроме того, очевидно, он применил новый способ очинки калама для письма этим стилем. Далее произошло то, что нередко случается в жизни: поколения забыли тех лиц, которые создавали этот почерковый стиль, например Салиха б. Али ар-Рази, переписавшего Диван Ахмада Джалаира в Багдаде 1 джумада II 800/19 февраля 1398 г., и прочно связали создание почерка с именем Мир Али Табризи.

Наста'лиг быстро распространился по всему иранскому миру. В силу своих особенностей наста'лиг казался специально созданным для передачи поэтических строк; он чрезвычайно наглядно выделял рифмы и редифы (повторы в рифмах одинаковых слов): написанные наста'лигом, они в рукописи производили впечатление графически абсолютно совпадающих [76, с. 189]. Хотя наста'лиг безраздельно господствовал в рукописях поэтических сочинений, весьма сузив сферу применения другого почеркового стиля — насха, последний все же не вышел из употребления, как это случилось с другими почерками (например, с сулсом). Убедительным доказательством этому служат великолепные списки, выполненные блестящим персидским каллиграфом, работавшим в почерковом стиле насх, Ахмадом Найризи (XVIII в.). Насх остался почерком, которым переписывались Коран и другие богословские и богослужебные книги, а также значительная часть исторических сочинений. Правда, разными переписчиками в разное время делались попытки переписывать Коран почерком наста'лиг, но подобная практика не получила широкого распространения и не привилась, хотя источники сообщают нам об этих попытках: Будаг Казвини в Джавахир ал-ахбару а вслед за ним Казн Ахмад в Гулистан-и хунар сообщают, что Дуст-Мухаммад Хара-ви написал Коран наста'лигом [38, л. 111а; 56, с. 99; 73, с. 151]; Последний из указанных авторов говорит, что такую же попытку предпринял каллиграф — Малик Дайлами (ум. 969/1560-61), но не успел закончить работу [56, с. 97; 73, с. 150]. Шах-Махмуд Нишабури переписал тем же почерком Коран для шаха Тахмаспа I в Тебризе [17, I,. с. 302]. В Библиотеке Салтанати (Тегеран) хранится Коран, переписанный наста'лигом в 1093/1682 г. мастером Мухаммад — Хусайном Наурасом Димаванди. В 1268/1851-52 г. придворный каллиграф Насир ад-Дин-шаха Каджара Асадаллах Ширази (ум. 1307/1889-90) переписал в Тегеране Коран, который был иллюминирован два года спустя Абд ал-Гаффаром Табризи.

Некоторые переписчики по окончании работы над очередным списком писали в колофоне о своих радостях и горестях, успехах и неудачах. В отдельных случаях писцы приводили от себя дополнительные сведения об авторе, его произведении, уточняли "адрес" места переписки, указывали точную (привлекая астрономические термины) дату переписки, с гордостью писали о проделанной работе над текстом сочинения, отмечали высокое качество письма и т. п.[55]. Иногда переписчики сообщают нам также о своей предыдущей работе. Так, некий Мухаммад-Риза, исполнивший по заказу Исма ил-Султана в дер. Мухаммадабад 10 ша'бана 1187/27 октября 1773 г. список Шах-наме Фирдоуси (Биб-ка Салтанати, № 12299), отметил, что перед этим он переписал Хамсе Низами, Куллийат Са'ди, Диван Хафиза, Хафт авранг ("Семь планет") Джами, Анвар-и Сухайли ("Сияние Канопуса") Кашифи.

Когда же переписчику приносили дефектные списки с просьбой дописать' недостающее или заполнить лакуны либо завершить работу, начатую до него, то в этих случаях, как правило, он всегда скрупулезно указывал, какая часть выполнена им, а если было известно, кто начал эту работу, то переписчик обязательно указывал имя предшественника[56].

Очень рано в практике персидских писцов появились стихотворные обращения к читателю в колофоне, сочиненные самими мастерами. Обычно они были анонимными и, кочуя из одного списка в другой, постепенно превратились в трафарет. Появление этих "бродячих" стихов-трафаретов в колофонах связано с известным периодом времени, и с точки зрения определения недатированных рукописей они могут оказать вкупе с другими элементами известную помощь. Несколько примеров. Запись, фиксированная в списках XIV-XVI вв.:

Четверостишие, отмеченное в рукописях XV-XVII вв.:

С этим четверостишием удивительно перекликаются слова русского писца XVII в.: "А ще где в книге сей грубостию моей пропись или же небрежением писано, молю Вас: не зазрите моему окаянству, не клените, но поправте, писал бо не ангел божий, но человек, грешен и зело исполнен неведения" [86, с. 84].

Наконец, последний пример, отмеченный в списках XV- XVIII вв.:

Как известно, в ремесленной среде дети обычно продолжали занятия своих родителей, осваивая под их руководством профессиональные навыки и секреты ремесла. Переписчики, равно как и каллиграфы, а также мастера художественного оформления рукописей, не составляли исключения из этого правила. К сожалению, источники (Казн Ахмад Куми, Искандар Мунши, Али Эфенди и др.), как правило, просто ограничиваются указанием на то, что сын такого-то был также каллиграфом. И вновь в данном случае неоценимую помощь оказывают нам колофоны рукописей, в которых оставленные переписчиками записи позволяют выявить их родословную и приблизительные временные рамки их жизни. В этом отношении особенно интересны рукописи, переписанные в Ширазе во второй половине XV-XVI в. Они позволяют проверить цитированное выше сообщение Будага Казвини и убедиться в его достоверности и точности. В это время в Щиразе работали три семьи потомственных переписчиков[57]. О результатах их деятельности мы вполне можем судить по крайней мере по тем спискам (более 120), которые исполнили представители не менее трех их поколений. Кроме имен, указания на место переписки рукописи, даты завершения этой работы и названия сочинения, которое они переписали, мы не располагаем никакими сведениями о них, так как источники хранят абсолютное молчание.

1. Семья, общими компонентами имени которой были ал-Ау-хади ал-Хусайни аш-Ширази. Отец — Мун'им ад-Дин Мухам-мад-Ибрахим, сын — На'им ад-Дин Ахмад и внук — Садр ад-Дин. Деятельность их падает на 80-е годы XV в. — 40-е годы XVI в. Нам известно 25 списков, изготовленных ими в эти годы.

2. Семья, которую мы условно назвали Кавам и представители которой обычно в конце своего имени писали "...ал-катиб аш-Ширази" ("переписчик из Шираза"). Деятельность этой семьи продолжается в течение всего XVI в. Отец — Кавам б. Мухаммад, сын — Мухаммад б. Кавам и внук — Кавам ад-Дин Мухаммад. Известны 43 списка их работы, представленные в различных древлехранилищах мира. Мухаммад б. Кавам, безусловно, был неординарным мастером, если в конце списка Шах-наме Фирдоуси (Музей изящных искусств, Бостон, № М.А. 14.691-692: только два последних листа), переписанного им, оформитель и иллюминатор Мухаммад б. Тадж ад-Дин Хайдар музах-хиб-и Ширази, сам занятый работой над этой рукописью более двух лет (начало 970 — конец 972/сентябрь 1562 — июнь 1565), следующим образом отозвался о нем: "...чудо [своего] времени маулана Мухаммад-и Кавам, что знаменит в искусстве переписки книг, а в переписке стихов Фирдоуси — бесподобен, прославлен среди людей пера [своим] художественным почерком и известен как "золотое перо"".

3. Семья, общим основным компонентом имени которой было Муршид. Отец — шейх Муршид ад-Дин Мухаммад, сын — Хамд — аллах, сын — Муршид ал-Катиб аш-Ширази, известный как ал — Аттар, сын — Абдаллах (ум. в Казвине в 982/1574-75 г. при дворе Тахмаспа I). За исключением последнего сына, Абдаллаха, все они работали в Ширазе, и их деятельность приходится на 90-е годы XV — 70-е годы XVI в. От них дошло 53 списка самых различных персидских сочинений в прозе и стихах. В большей части своих помет они называли себя "писец из Шираза". Второй сын, кроме того, иногда указывал свою профессиональную нисбу — Аттар ("парфюмер"), что, возможно, указывает на его вторую специальность[58]].

Говоря о семействах каллиграфов и переписчиков, нельзя не сказать несколько слов о семье Висала Ширази[59]], сыгравшей заметную роль в культурной жизни не только родного Шираза, но и всего Ирана XIX в. Абу Мухаммад Мухаммад-Шафис б. Мухаммад-Исма'ил Ширази, известный как Мирза Кучик с литературным именем Висал (1197 — раджаб 1262/1783 — июль 1846), был знаменитым профессиональным поэтом, литератором и каллиграфом, снискавшим себе общеиранскую славу искусством писать семью почерками. Обычно по понедельникам в доме Висала собирались на литературные вечера представители интеллигенции Шираза. Известен указ (фарман) Мухаммад-шаха Каджара от раби' I 1261/марта-апреля 1845 г., в котором Мухаммад-Шафи' устанавливается ежегодная выплата в 300 туманов по финансовому ведомству провинции Фарс. Эти деньги были выделены дополнительно к такой же сумме, назначенной всей семье. Висал Ширази имел шестерых сыновей, пятеро из которых впоследствии пошли по стопам отца. Первый сын — мирза Ахмад Ваккар (1232-1298/1816-1881) был писателем, поэтом и каллиграфом; второй — Махмуд Хаким (1234- 1274/1818-1858) стал поэтом и каллиграфом и также занимался врачебной практикой; третий — Мухаммад Давари (1238- 1282/1822-1866) прославился как каллиграф в почерковых стилях наста лиг и шикисте-йи наста'лиг; четвертый — Абу-л-Касим Фарханг (1242-1308/1828-1891) занимался литературной деятельностью и профессионально каллиграфией; шестой — Абд ал-Ваххаб Иаздани (1252-1328/1836-1910) считался непревзойденным мастером в стиле наста'лиг. Указанные выше 300 туманов после смерти Висала Ширази, согласно фарману Мухаммад-шаха Каджара от раби' I 1263/февраля-марта 1847 г., были распределены между его сыновьями как ежегодная дотация.

Качество работы, оплата за труд

В каком бы районе или городе Ирана ни работал переписчик, всякий раз, получая заказ на изготовление рукописи, он обговаривал с потребителем-заказчиком условия оплаты выполняемой работы. Обычно оплачиваемая работа сводилась к двум видам: либо переписка выполнялась целиком, за твердо установленную плату макту', поэтому такой подряд получил название муката'а, либо каждая часть переписываемого сочинения оплачивалась сдельно (уджрати).

В обоих случаях для недобросовестного переписчика открывался широкий простор для обмана заказчика. В первом случае мастер, стремясь как можно скорее выполнить заказ, сокращал по своему усмотрению текст сочинения, содержащегося в рукописи, а во втором он поступал противоположным образом: в текст вносились значительные по объему дополнения, поскольку оплата была по количеству листов. В известной мере (помимо широкой популярности) мы, видимо, обязаны подобной практике тем, что если в XV в. число газелей Дивана Шамс ад-Дина Мухаммада Хафиза Ширази (ум. 792/1389-90) не превышало пятисот, в XVI в. колебалось в пределах шестисот, то в XIX в. мы встречаем списки, в которых число газелей достигает восьмисот. Подобных примеров можно было бы привести великое множество, история текстологии дает нам для этого богатый материал. Особенно повинны в обмане заказчика известные мастера и знаменитые каллиграфы. Ведь не секрет, что в практике современных текстологов при подготовке к изданию текста какого-либо сочинения в качестве основного еще никогда не привлекался список, переписанный признанным мастером художественного письма. Шедевры каллиграфического искусства, радуя взор знатока и ценителя красотой и четким ритмом почерка, гармонией его линий и форм, в то же время вызывают досаду у специалистов-филологов засоренностью и ненадежностью текста представленных в них сочинений. Естественно, что особенно тяжкая судьба в этом отношении выпала на долю тех сочинений, что были особенно популярны в средневековом Иране: Шах-наме Фирдоуси, Маснави-йи ма'нави Джалал ад-Дина Руми, Гулистан и Бустан Муслих ад-Дина Са'ди Ширази, Диван Хафиза. Каждое из этих сочинений дошло до нас в нескольких сотнях копий[60].

Текстологические исследования показывают, что обычно наиболее близко к оригиналу воспроизводились сочинения по алгебре и геометрии, астрономии и химии, медицине и минералогии и т. п., т. е. то, что мы сейчас бы назвали точными и естественными науками, а также труды по различным вопросам богословия. Последние проверялись знатоками-богословами, которые в случае необходимости ставили на них помету, подтверждавшую их соответствие оригиналу и разрешавшую ими пользоваться (иджаза)[61].

Иначе обстоит дело с текстами других жанров персидской рукописной книжности — поэзией[62], "художественной" прозой, историей, космографией, агио- и биографией и т. п. Когда известный современный иранский ученый Муджтаба Минуви пишет: "...иранские переписчики (за исключением ничтожного числа) имеют обыкновение, когда снимают копию с какой-либо книги, писать все, что заблагорассудится их каламу. Впоследствии' они уже не сверяют написанное с оригиналом, который копировали, и оставляют неисправленными ошибки, возникшие в процессе переписки" [99, с. 5], — этот упрек в адрес писцов в одно и то же время справедлив и несправедлив. Он справедлив с позиций современного отношения к письменному наследию и требований к человеку наших дней, справедлив также в отношении небрежных, невнимательных и малограмотных средневековых переписчиков[63].

Но справедлив ли будет такой подход к средневековому переписчику или грамотному человеку вообще (рукописи переписывались не только профессионалами)? Можно ли к нему подходить с нашими мерками: ведь мы практически весьма слабо и туманно представляем себе тот комплекс оценок, которыми он руководствовался в своей повседневной духовной жизни.

Думается, что все "исправления", искажения и ошибки, которые мы встречаем в рукописных текстах, можно было бы свести в принципе к двум группам. Первая — ошибки и описки, связанные с технической стороной работы и совершенные случайно: по недосмотру, при переписке на слух, под диктовку[64]], по небрежности или непониманию текста и т. д. К другой группе относятся "исправления", внесенные в текст сознательно, они по сути своей носят уже редакционный характер (мы не касаемся в данном случае преднамеренных идеологических подновлений). Действительно, как бы ни был добросовестен переписчик, как бы ни был он грамотен и образован, он, копируя сочинение, написанное за сто, двести, а то и более лет до него, не мог — чисто психологически — не вносить в текст отдельных изменений. В известной степени этого от него требовали как представления и критерии его эпохи и среды, так и такая всеобъемлющая система, как родной язык. Осовременивая своими "исправлениями" язык памятника, упрощая синтаксис и обороты, вводя пояснительные бейты к тексту, переписчик отнюдь не считал, что он искажает текст автора, наоборот, он полагал, что приближает его к своим современникам, облегчая им его восприятие [128, с. 160-161]. Известно, что на мусульманском Востоке понятие авторского права было весьма и весьма туманным. Подобной практике способствовала и сама литература, в которой благодаря широко используемым методам заимствования, подражания и ответа-назире стиралась разница между прошлым и настоящим.

Неудивительно, что недоброкачественные списки, вышедшие из-под калама писца, вызывали как нарекания заказчиков, так и недовольство авторов. Весьма колоритный рассказ приводит Алишер Навои (1441-1501) в Маджалис ан-нафа'ис ("Собрание утонченных") о случае с известным гератским мастером нанесения золотого крапа в рукописи Абд ас-Самадом Маш-хади[65]], который время от времени выступал в качестве переписчика. Однажды Алишер Навои поручил ему переписать Диван Абд ар-Рахмана Джами. Когда каллйграф закончил свою работу, Навои передал список автору, с тем чтобы тот проверил текст. Спустя несколько дней Джами сказал Навои: "Писец так переписал книгу, что похоже, он обязался не написать ни единой строки без ошибки". В свою очередь, Навои попросил Джами собственноручно выправить копию. Джами выразил согласие и, внеся необходимые исправления, написал поверх списка своей рукой следующее кит'а:

Известный поэт XVI в. Мухаммад б. Сулайман Фузули (ум. 963/1555-56) в предисловии к своему сборнику азербайджанских стихов просил защиты "...от того глупого писца, круглого невежды, чье дурное перо является киркой, разрушающей здание просвещения, а калам, наводящий тоску, служит зодчим, воздвигающим здание глупостей. Он то одной точкой превращает "любовь" в "мучение", то, изменив одну букву, заставляет читать слово "благо" как "бедствие"...".

Эти примеры отражают вполне понятную реакцию недовольства авторов, которая на первый взгляд кажется несколько гипертрофированной. Но вот один из редких официальных документов, составленный по приказу Султан-Хусайна Байкары (1469-1506) на имя знаменитого каллиграфа Султан-Али Машхади (1435-1520) (приведен нами в сокращении): "Да знает квинтэссенция каллиграфов Мавлана Низам ад-Дин Султан — Али... поскольку наши личные сборники, переписанные его редкостным по красоте пером, оказываются наполненными множеством ошибок и погрешностей и исправление [их] в столь очаровательном письме никому не возможно, [выходит] так, как говорят. Стих:

Несмотря на то что он прекрасно разбирается в книге [наших] тюркских стихотворений, а равно в правилах поэзии столь же высокосведущ, чрезвычайно странно видеть это в его работе. Непреложно ведь установлено, что нужно писать [точный] смысл и такое же расположение слов одного бейта и даже одного стиха, как у поэта, и как можно лучше вникать в каждую [его] мысль. И если порча, вызываемая отсутствием выдержки каллиграфа или опискою его пера, коснется основных принципов произведения [писателей], то это будет причиною расстройства мысли [автора], и ущерб в этом тяжело отзовется на его сердце...

Вывод из приведенного тот, что так как направление мысли поэта обусловливается его способностью к стихосложению и является результатом его врожденного мышления, то в отношении верности и правильности [копии с его произведения] каллиграфу и переписчику нужно и [даже] настоятельно необходимо [только] после должного рассмотрения [текста оригинала] постараться переписать его так, дабы [все] пером его удивительного письма было бы охранено от огорчения ошибками и порчею [текста] и страницы книги тех желаний, которые вложил в нее автор, были бы свободны от необходимости их исправления. [Поэтому] все, что бы он (Султан-Али) ни написал, пусть постарается представлять [нам] лишь по надлежащем сличении [с оригиналом], чтобы [это] могло стать [своего рода] возмещением того, что было прежде. Только" [124, с. 163- 165] [66].

Приведенные примеры, сколь бы ни были они эффектны и красочны, нехарактерны для персидской рукописной книжности. Они являются исключением, уже хотя бы потому, что единичны и редки. Конечно, книги, переписанные от руки, не могли не содержать описок и ошибок: их переписывал человек. Но это отнюдь не означает, что вся персидская словесность, дошедшая до нас через посредство рукописи, оказалась очень далекой по своему содержанию от авторских оригиналов[67], поскольку была искажена многократным копированием [22, с. 178-179]. Горькая шутка, ставшая затем крылатым выражением, что персидское сочинение, трижды переписанное, становится арабским, была сказана по поводу тех произведений, которые были особенно популярны, имели широкое хождение и распространялись в сотнях и сотнях списков. Это обстоятельство, безусловно, сыграло решающую роль в том, что их текст был засорен позднейшими вставками, пояснениями, "исправлениями". Но подобных сочинений было очень мало, всеобщее признание и популярность оказались весьма тяжким бременем для текста этих произведений, первое место среди которых, несомненно, занимает Шахнаме Фирдоуси. Именно это обстоятельство имел в виду Лутф-Али-бек Исфахани Азар (1722-1781), когда мимоходом заметил в своей антологии Аташкаде ("Капище огня"): "В настоящее время нельзя сказать, сохранилась ли в этой книге хотя бы одна [подлинная]" строка Фирдоуси" [22, с. 181].

Разумеется, погрешности, которые допускали в своей работе персидские переписчики и каллиграфы, не являются характерными лишь для Ирана. Схожие или абсолютно идентичные явления мы наблюдаем в практике всех народов, прошедших этап рукописной книжности, будь то в Европе, России или Индии[68]]. Любопытный штрих: можно встретить различную по степени и силе экспрессии критику в адрес нерадивого писца, исказившего текст сочинения, а с ним и мысль автора, но до сих пор нам не приходилось сталкиваться с похвалой в адрес переписчика, выполнившего свою работу грамотно, четко и в полном соответствии с оригиналом. Последнее считалось само собою разумеющимся и, видимо, обычным явлением. Большая часть переписчиков не только сверяла переписанный текст с протографом, что являлось одной из основных их обязанностей и практически никогда специально не оговаривалось в колофоне, но если в процессе копирования у них под рукой оказывался более надежный текст (автограф, авторская копия или копия с автографа), они, как правило, сверяли исполненное с этим списком и, как правило, отражали этот факт в колофоне. Более того, почти всегда переписывался колофон старого протографа, особенно если он был сверен с другим списком. Примеров этому в истории персидской рукописи предостаточно[69].

Иногда подобные пометы писцов приобретают исключительное значение, оказывая текстологам и историкам литературы помощь, которую трудно переоценить. Например, известно, что к числу сочинений, наиболее читаемых и чтимых в Иране (а следовательно, и наиболее засоренных позднейшими "исправлениями" и "пояснениями"), относится Маснави-йи ма'нави Джалал ад-Дина Руми. Рукопись же этого сочинения, переписанная в Конии в 677/1278-79 г., т. е. спустя пять лет после смерти автора, завершается заключением (хатиме) переписчика, содержащим ценнейшую для историков литературы информацию. Писец, Мухаммад б. Абдаллах ал-Кунави, сообщает, что в последние годы жизни Руми перечитывал и проверял свой труд в присутствии "своего потомка", т. е. сына Султан-Валада, и "своего халифа", т. е. Хусам ад-Дина Челеби. Если мысль или образ можно было выразить двояко, то основной вариант (со слов Руми) они оставляли в тексте, а другой записывали на полях. Во всех случаях, когда специфика произношения Руми отличалась от общепринятой, они специально фиксировали огласовками своеобразие языка поэта. В результате был подготовлен текст, копией с которого и является список 677 г.х., хранящийся ныне в Конии в мавзолее Руми[70]]. Наконец, некоторые переписчики с большим стажем и опытом проделывали весьма кропотливую и сложную работу, чтобы выполнить заказ и передать читателю надежный список[71]].

Как мы уже отмечали выше, переписчики работали индивидуально, по найму в частной мастерской, на государственной службе в составе придворной библиотеки-мастерской (в последнем случае переписчик не обязательно должен был жить в столице, он мог состоять на службе, находясь в другом городе[72]). С материальной точки зрения в наилучшем положении находились мастера, работавшие при дворе, поскольку распоряжением шаха у них была твердо фиксированная заработная плата (либо поденно, либо помесячно, либо погодно), состоявшая обычно из трех частей — наличные, продукты и одежда. Причем была широко распространена практика выплаты дополнительного вознаграждения за особо понравившуюся патрону работу.

В настоящее время мы не можем даже сколько-нибудь приближенно сказать, какую сумму получал рядовой переписчик (вне зависимости от того, работал ли он в частной мастерской или индивидуально) за выполненную им работу. Правда," известно, что в халифате X в. переписчики относились к тем социальным группам, чей доход был весьма низким[73]], а высказывание нишапурца Абу Хатима, занимавшегося в течение 50 лет этим ремеслом, как будто бы подтверждает сложившееся представление об их материальном положении. Он говорил: "Изготовление копий — занятие жалкое и проклятое, Оно не дает ни куска хлеба для жизни, ни савана для смерти" [92, с. 158]. Спустя семь веков А. Олеарий, посетивший Иран в 1637-1639 гг., отметил, что благодаря высоким ценам на книги "многие персияне, особенно у кого много детей, стараются обучить, их хорошему письму" [117а, с. 792], т. е., иными словами, приобщить их к доходному ремеслу и профессии, которая достаточно обеспечит их.

Вполне вероятно, что рост числа грамотных людей вызывал большой спрос на книгу и ее производство, что, в свою очередь, повышало доходы переписчиков[74]. Но как конкретно это выразилось, мы не знаем, так как доступные нам материалы чрезвычайно скудны, хронологически разрозненны и скорее иллюстративны. Так, например, владелец списка Тазкира-йи ула ал-ал-баб ("Памятка, лучшая из сердцевин") на л. 1а пишет, что в- тот момент (XVII в.), когда он, Мухаммад-Хусайн ат-табиб, отправлялся в Мекку на поклонение святым местам, его учитель- Мухаммад-Му'мин Танкабуни попросил снять для него копию или купить список этого сочинения. В связи с тем что Мухаммад-Хусайн задержался на некоторое время в Сирии, он отправил в Египет человека со специальным заданием купить эту рукопись или снять копию с нее. Книга была приобретена за семь туманов, составивших оплату переписчику, продавцу бумаги и переплетчику. Танкабуни на обороте того же листа написал, что он видел этот список и он стоил уже 20 туманов[75].

Мухаммад-Давири б. Висал Ширази в течение пяти лет работал над Шахнаме Фирдоуси, причем он не только переписал поэму, но и иллюстрировал ее и изготовил художественный переплет. Рукопись предназначалась для Мухаммад-Кули-хана; Кашка'и (глава племен Фарса), который дал за работу Мухаммад-Давири 700 туманов наличными, два комплекта шалей: Кашмира и две лошади [17, 3, с. 713-714].

В среде переписчиков и каллиграфов ходило множество легенд, одна фантастичнее другой, в которых рассказывалось о громадных суммах, полученных тем или иным мастером за удачно исполненную работу. Для примера мы остановимся на двух. Зайн ад-Дин Васифи в своих "Удивительных событиях" пишет, что последний аббасидский халиф, ал-Мустассим би-ллах (1242-1258), заплатил Йа'куту Муста'сими за переписанный: им Коран около тысячи дирхемов '[43, с. 133-137].

Знаменитый персидский каллиграф Мир Имад Хасани (уб. 1615) стал героем другой легенды. Однажды шах Аббас I (1587-1629) прислал Мир Имаду семьдесят туманов и потребовал, чтобы каллиграф переписал для него Шах-наме Фирдоуси. Минул год, и шах направил нарочного за рукописью. Мир Имад. вручил тому семьдесят начальных бейтов поэмы и добавил на словах, что это соответствует полученной им сумме. Недовольный шах возвратил мастеру его работу. Тогда Мир Имад разрезал написанное на семьдесят частей по одному бейту в каждой и предложил их своим ученикам. Они отдали по туману за каждый фрагмент, и Мир Имад вручил всю сумму сполна шахскому посланцу [6, с. 65][76]. Современный иранский ученый М. Бастани Паризи, касаясь покупательной способности тумана того периода, высчитал, что за один туман можно было купить 800 манов (т. е. 2400 кг) пшеницы в Систане [20, с. 550]. Следовательно, оплата по одному туману за бейт работы Мир Имада просто фантастична.

Выше уже отмечалось, что более точными сведениями мы располагаем об оплате труда придворных мастеров, содержание которым устанавливалось специальным указом на их имя[77]. Для XVI в. известны точные данные из реестра по дворцовой библиотеке османских султанов, согласно которому "дневной заработок" наиболее оплачиваемого художника составлял 24 акча, средняя сумма оплаты менее известных мастеров — 10 акча, а самая низкая, возможно учеников-детей, — 2,5 акча. Приблизительно в этих же размерах оплачивалась работа мастеров китабхане Исма'ила I и Тахмаспа I [203, с. 24]. Каллиграф Шах-Касим Табризи (ум. 948/1541-42), уведенный Салимом I в 1514 г. в числе-тысячи тебризских ремесленников в Турцию, ежедневно получал 50 секке установленного жалованья [17, 1, с. 289]. Каллиграф Хаджж Мухаммад Табризи, ученик Шах-Махмуда Нишабури (был жив в 995/1586-87 г.), уехал в Стамбул и, работая при дворе, получал в день 40 акча вознаграждения {17, 3, с. 665]. Переписчик Абд ар-Раззак Казвини (ум. между 1060-1063/1650-1653), известный также как превосходный декламатор Шах-наме, получал в год от Аббаса I триста туманов [137, с. 67].

Ученик Мир Имада, ставший впоследствии придворным переписчиком при Аббасе II (1642-1666), Мухаммад-Салих Хатунабади (ум. после 1071/1660-61), неоднократно, кстати, переписывавший истории правления Аббаса I, Сафи I (1629-1642) и Аббаса II, получал от своего патрона ежегодную пенсию в размере 500 туманов. А другой писец, Мухаммад-Таки б. Абд ал-Джаббар, живший в Казвине, получал от Надир-шаха Афшара ежемесячную дотацию в 20 туманов [17, 3, с. 668, 774, 969]. Для сравнения укажем на Мухаммад Амина Хорасани, который, уехав из Мешхеда в Индию, работал в библиотеке Ханханана и за свою работу по оформлению рукописей получал от последнего в месяц 400 рупий, т. е. 12 туманов.

Но иногда случалось, что даже представители элиты переписчиков — каллиграфы, получавшие установленную "заработную плату", лишались ее в силу самых различных причин, в которых не последнюю роль играла бюрократическая волокита.

Источники, сообщающие нам так много легенд о вознаграждениях мастерам, обычно молчат о лишении того или иного мастера пенсии. Одним из редких исключений является случай с мир Саййид Ахмадом Машхади, приведенный Казн Ахмадом (см. выше). Сохранился целый ряд документов, в которых мастера обращаются к власть имущим, напоминая о себе и говоря о своих финансовых и материальных заботах, возникших вследствие того, что им не выплачивалось положенное. Например, каллиграф Султан-Али Ка'ини (ум. 914/1508-09) писал, обращаясь к одному из династов Ак-Коюнлу: "...ныне дом, в котором проживает сей раб, продают по частям, и нет у меня ничего, кроме надежды на то, что семь тысяч динаров, что остались невыплаченными из положенного сему рабу еще давно, [выплатят]. Если его величество проявит сострадание по поводу пожертвования, то [сей раб] не погибнет. Да будет воля божья" [17, 1, с. 239].

Спустя более чем триста лет, 4 джумада I 1297/14 апреля 1880 г., Саййид Али-Риза Ширази в сходных выражениях обрисовал свое положение в колофоне сочинения своего деда мирзы Мухаммеда Калантара Рузнаме ("Дневник"), переписанного им для наместника Фарса Фархад-мирзы Каджара: "Сообразно приказу Хаджж Фархад-мирзы, наместника Фарса, я, Али-Риза ал-Хусайни аш-Ширази, внук мирзы Мухаммада, прежнего калантара Фарса и автора сей книги назидания, приступил к ее переписке. И хотя я полностью лишен со своей семьей пенсионных сумм со стороны его величества и государевых пожертвований продуктами, которые были выделены моим преданным [династии] родителям, и несмотря на то что имеются приказы султанов и распоряжения наместников [в этом отношении], нет у меня ни единого динара из утвержденных [нам] сумм, тем не менее..." [17, 2, с. 462]. Содержание этой приписки показывает, что традиция выплаты мастерам рукописной книги положенных им пенсий наличными и натурой (продукты, одежда) сохранялась весьма долго и была устойчивой. Из истории персидской литературы известно, что подобная же практика оплаты распространялась как на поэтов, так и на прочих мастеров слова.

Стоимость рукописной книги

Обращаясь к вопросу о стоимости рукописной книги, тесно связанному с вопросом об оплате труда переписчика, следует иметь в виду, что на ее цену помимо стоимости использованного материала (бумага, кожа для переплета, краски и чернила) и труда мастера, потраченного на нее, большое влияние оказывал рыночный спрос. Отчужденная книга превращалась в товар, предмет купли-продажи, цены на который в разных областях Ирана и в разное время были далеко не одинаковы. Приведенный нами выше пример с Тазкира-йи ула ал-албаб, когда рукопись, выполненная за 7 туманов в Египте, спустя несколько лет стоит в Иране уже 20, весьма показателен.

Помимо источников, которые сообщают нам только о стоимости книг, переписанных известными каллиграфами, мы располагаем целым рядом записей, произведенных маклерами или коллекционерами на форзацных листах рукописей. К сожалению, то, что мы имеем в настоящее время в своем распоряжении, очень неполно и разрозненно, но тем не менее и эти данные позволят нам составить некоторое представление о цене рукописи, как богато оформленной, лицевой, доступной единицам, так и более скромной, рассчитанной на менее состоятельного покупателя.

Будаг Казвини приводит весьма любопытные данные о ценах на рукописи и отдельные образцы письма (кит'а) известных каллиграфов. Пожалуй, он единственный автор, который в своем сочинении, завершенном в 984/1576 г., отмечает цену, по которой продавалась та или иная рукопись при жизни ее создателя, переводя ее на цены своего времени (ниже приводим данные этого автора). Тысяча бейтов работы каллиграфа Мухам — мад-Хусайна Бахарзи (ум. после 976/1568-69) стоила в Казвине 5 тыс. динаров [38, л. 1106][78]. Следовательно, Хамсе Низами, переписанное им, стоило бы 18 туманов (из расчета 10 тыс. динаров в тумане и число бейтов Хамсе — 36 тысяч).

Каждое кит'а работы мир Саййид Ахмада "покупают по пять шахи, и [это] установленное правило" [38, л. 1106][79]. "Письмо этих двух Султан-Мухаммадов[80] почитают чрезвычайно. Тысячу бейтов [работы] каждого из них, которую едва только кто-либо выставит на продажу, они покупают по три тумана, так что каждый бейт пойдет за 30 динаров. А если это будет кит'а, то каждое кит'а по цене тысяча динаров" [38, л. 1106][81].

"Каждый из них[82] имеет в [кругу мастеров] художественного письма [достойное] положение, и [ныне] их кит'а покупают за две-три тысячи [динаров], будь то богач или нищий. В ту пору, когда они были живы, кит'а [в их исполнении] отдавали [лишь] за одно-два...[83], что равно половине шахи. В Бухаре кит'а муллы Мир-Али покупали за один хани, что ныне два шахи" [38, л. 1096][84].

Последние слова Будага Казвини подтверждаются другим источником, правда написанным в Турции в 995/1586-87 г. Али-эфенди в Манакиб-и хунарваран сообщает: "В наше время покупатели альбомов кит'а и образцов письма приобретают одно из кит'а Мир [-Али] за пять-шесть тысяч, а дубайт[85] [письма] Султан-Али не более чем за 400-500 османских акча... Я не знаю, сложилось ли такое положение в результате явного предпочтения и спроса любителей на произведения Мира либо из-за редкости [появления на рынке] его письма" (цит. по {17, 2, с. 508]). Это свидетельство турецкого современника персидского автора, с нашей точки зрения, справедливо и не противоречит истине. Дело в том, что Султан-Али за свою долгую (более восьмидесяти лет) жизнь создал очень много художественно переписанных книг, которые, к сожалению, не все одинаково высокого качества. Считается, что лучшее из созданного им приходится на тридцатилетний период его жизни — между тридцатью и шестьюдесятью годами. Мир-Али ал-Хусайни ал-Харави прожил около семидесяти лет, кроме того, он в основном занимался перепиской рукописей (китабат) и значительно реже обращался к созданию образцов письма (кит'а), которые писались крупным почерком (джали). Наконец, в Иране, Турции и Индии любители и знатоки художественного письма в своем большинстве отдавали предпочтение работам этого мастера, о чем свидетельствуют многочисленные исторические анекдоты, донесенные до нас источниками.

Таки ад-Дин Мухаммад Кашани (был жив в 1016/1607-08 г.) сообщает в своей антологии Хуласат ал-аш'ар ("Квинтэссенция стихов"), что каллиграф из Кашана Мир Му'из ад-Дин Мухаммад (ум. 995/1586-87) пользовался такой известностью и был столь популярен, что любители каллиграфии "покупали тысячу бейтов его работы за 10 тысяч [динаров]" [17, 3, с. 818][86]].

Амин [б.] Ахмад Рази, составивший в Индии в 1002/1593-94 г. широко известную антологию Хафт иклим ("Семь климатов"), говорит, что в Индии за тысячу бейтов, переписанных мастером Баба-шахом Исфахани (ум. в Багдаде в 996/1587-88 г.), платили три тумана, что "эквивалентно 100 индийским рупиям" [17, 1, с. 87][87].

Когда покупалась рукопись, содержащая стихотворный текст (диван, маснави), платили из расчета за каждую тысячу бейтов, не считая, естественно, украшений, миниатюр и переплета, что оценивалось отдельно. Если же покупатель приобретал образец художественного почерка (кит'а) какого-либо мастера, то к рыночной цене за этот образец добавлялась определенная цена за каждое полустишие (мисра').

Один из пионеров изучения на Западе персидской рукописной книги и книжной миниатюры, Ф. Мартин, шведский дипломат и ученый, совершенно справедливо отмечал, что цены, которые платили на Востоке за каллиграфически исполненные рукописи или миниатюры, всегда были выше тех, что существовали в Европе. Например, превосходный лицевой список, за который Великий Могол Джахангир (1605-1627) "заплатил 3000 рупий золотом — сумма эквивалентная 10 000 фунтов стерлингов, ныне в Париже не достигает и 2000 фунтов" [183, с. 58][88].

Около 984/1576 г. списки Корана работы известного мастера, специализировавшегося в почерковых стилях пасх и сулс, муллы Шайх-Мухаммада Сабзавари (работал в составе китабхане Султан-Ибрахим-мирзы, погибшего в 984/1576 г.) покупались по три или четыре тумана [38, л. 1126]. Адам Олеарий сообщает, что "Алкоран... писаный стоит 15-20 и более рейхсталеров" [117а, с. 792]. Поскольку он сам замечает: "60 туманов, или 460 рейхсталеров" [117а, с. 501], то не составляет труда вычислить, что во время пребывания Олеария в Иране в 1637- 1639 гг. Коран в Исфахане стоил от двух туманов и выше. Последнее согласуется с только что приведенным сообщением Будага Казвини. Тот же Олеарий пишет: "...но между всеми этими писателями превосходнейшим и добросовестнейшим считается Мирхонд, написавший изящным языком Персидскую летопись, во множестве томов, которые стоят 200 и более рейхсталеров" [117а, с. 815-816]. Если исходить из того же расчета, то сочинение Мирхонда (имеется в виду Раузат ас-сафа), обычно представленное двумя списками большого формата, стоило 26 туманов и более, что, следует признать, составляло весьма значительную сумму[89]. Правда, вполне возможно, что Олеарий имеет в виду превосходные, богато орнаментированные миниатюрами списки, которые действительно были очень дороги и доступны немногим, а не скромные, рассчитанные на менее состоятельного читателя списки. В том, что это было именно так, нас убеждает просто оформленный, но четко и аккуратно переписанный список третьего тома Раузат ас-сафа (рук. ИВ АН, С 406 I), законченный 28 сафара 1018/2 июня 1609 г. Абу-л-Хасаном б. Мухаммад-Кули ал-Кумра. На л. 1а имеется приписка, из которой мы узнаем, что в сафаре 1079/июле-августе 1668 г. некий Мухаммад-Таки, "известный как Табризец", приобрел его "куплей законной за семь тысяч динаров у Халжжи-китабфуруша (книготорговца. — О. А.) в присутствии [свидетеля] Баба Шарифа"[90].

В 1677 г. на берегу Босфора в Стамбуле австрийскими дипломатами было куплено свыше десяти персидских рукописей, за которые было уплачено венецианскими дукатами, имевшими хождение в Оттоманской империи (ныне эти рукописи находятся в Венской национальной библиотеке). Мы остановимся на некоторых из них, с тем чтобы специалисты смогли сопоставить суммы, заплаченные за них, с ценами на рукописи, существовавшими в то же время в Иране и частично приведенными нами выше:

список XVI в., содержащий Интихаб-и Хадика-йи Сана'и и первую часть Силсилат аз-захаб Джами, украшенный пятью миниатюрами, был продан за 36 дукатов, что равно 360 золотым маркам, или 5,2 тумана;

список начала XV в. Джавахир аз-зат ("Драгоценные каменья сущности") Фарид ад-Дина Аттара Туни; на л. 149а имеется помета, удостоверяющая, что первоначально он находился в библиотеке тимурида Шахруха, а затем поступил в библиотеку Баязида II (ум. 918/1512). При продаже рукопись была оценена также в 36 дукатов;

список Бустана Са'ди, переписанный в 40-е годы XVI в. и украшенный пятью миниатюрами, был приобретен за ту же цену;

список Дивана Камал ад-Дина Худжанди. Лицевой, превосходно исполненный и орнаментированный экземпляр с тремя миниатюрами большого формата, переписанный неким Абд ар- Рахимом в начале XVI в. для библиотеки Мухаммада б. Сулай-мана Кануни (?). Этот список был продан за 68 дукатов, что равно 680 золотым маркам, или 9,85 тумана;

наконец, рукопись Йусуф ва Зулайха Джами, переписанная неким Шараф ад-Дином аш-Шарифом ал-Хваразми в "граде благочестия" Йезде в 982/1574 г. и украшенная семью миниатюрами (судя по описанию, вклеенными позднее переписки). Рукопись была продана за 20 дукатов, что эквивалентно 200 золотым маркам, или 2,88 тумана [170, № 510, 518, 533, 581, 593][91]].

Несколько особняком стоят два списка, пометы на которых, оставленные их прежними владельцами, вызывают большой интерес содержанием сообщаемых сведений. Оба списка были изготовлены в Иране (Хорасан и Герат) и там же впоследствии проданы. Первый — список Тарих-и гузиде ("Избранная летопись") Хамдаллаха Мустауфи Казвини (собрание ИВ АН СССР С 503) был переписан Ибн Али Исхаком ал-Ханафи ал-катибом ал-Казвини 21 зу-л-ка'да 847/13 марта 1444 г. для библиотеки какого-то весьма высокопоставленного лица. В розетке (шамса) — экслибрисе (л. 2а) этого некогда превосходно оформленного списка имя патрона соскоблено каким-то книжным маклером, но остальное читается: "Для хранилища книг величайшего султана... в мире... султана амира..." Неизвестный владелец этой рукописи оставил на л. 2а следующую запись: "Куплено в 910 (1504-1505) году за сумму тысяча динаров, что соответствует 55 тангаче нынешнего курса". Мы не располагаем данными о курсе тумана в этом году в золотых марках, но в 1510 г. он был равен 270 [174, с. 95]. Если допустить, что курс тумана в указанном году колебался в этих же пределах, то тогда эта "Летопись" была приобретена за 27 золотых марок и, следовательно, 55 тангаче равны 27 маркам.

Спустя четыре года в Гератском округе переписчик и владелец полного списка (четыре части в одном томе) Хидайа ("Руководство [на пути истинной веры]") Афзал ад-Дин Кутб-и хваджаги сообщает в колофоне этого списка (собрание ГМИНВ, 1761 II), что "он продал вышеозначенный экземпляр Хидайи 19-го числа месяца раби' I 914 (18 июля 1508) года за сумму в 450 таньге одной пятой полновесного чекана Абд ал-Вахибу б. Насраллаху б. Са'ид-Абиду куплей правильной, дозволенной, законной, в присутствии группы мусульман". Исходя из приведенного выше расчета, 450 таньга эквивалентны 220,9 золотой марки. Это не дешево, даже если не принимать во внимание, что переписанное сочинение по религиозному праву было широко известно и часто копировалось. Высокую цену можно объяснить либо тем, что список весьма объемист, значительного формата, аккуратно переписан и переплетен, либо тем, что переписан он был (согласно помете на полях рядом с колофоном) "одним из числа великих улемов — средоточий знаний, взращенных [милостями] Султан-Хусайн-мирзы", который его тщательно выверил после копирования, и, следовательно, текст мог считаться надежным и правильным.

Размеры данной публикации не позволяют нам увеличить число примеров, Связанных со стоимостью книги. Однако, как нам представляется, даже приведенные материалы приводят нас только к одному выводу — рукописная книга в Иране, Средней Азии и Индии в XIV-XVII вв. была дорогой и из-за своей высокой стоимости была доступна далеко не всем представителям городской интеллигенции (мы не говорим о сельской местности, где число грамотных было просто ничтожным). В этой связи заключение Ш. Инайатуллаха, отметившего, что простые писцы, профессионально занимавшиеся перепиской книг, производили их по ценам, доступным ученому среднего ранга, так что последние могли составить себе библиотеки [176, с. 157][92], представляется нам недостаточно обоснованным и далеким от истинного положения.

В данном случае дело не столько в том, что не была принята во внимание высокая стоимость рукописной книги, в значительной степени обусловленная относительно медленными темпами переписки, сколько в том, что представители средних городских слоев не только покупали и заказывали книги, но и сами часто их переписывали для своих личных библиотек. Возможно, этим обстоятельством можно объяснить тот факт, что определенная часть рукописей, дошедших до наших дней без сигнатуры лиц, их переписавших, была скопирована этой категорией грамотных людей для своих нужд. Ведь каллиграф почти всегда ставил свою подпись, простой профессиональный писец делал это уже реже, а еще реже ставили такую помету любители книг.

Конечно, на стоимость рукописных книг, которые свободна циркулировали на рынке, известное воздействие оказывали самые различные факторы: это и редкость сочинения, и возраст списка, и его сохранность, и имя переписчика, и наличие украшений и миниатюр, и пометы "мужей пера и меча" — словом, то, что и ныне заставляет замирать сердце библиофила и знатока. В частности, на увеличение стоимости богословских и богослужебных книг воздействовала практика иджаза, при которой признанные авторитеты — богословы ставили на первом листе рукописи помету, подтверждавшую ее соответствие оригиналу и разрешавшую ею пользоваться.

Наконец, следует обратить внимание и на такое явление, как применение института вакфа в отношении отдельных книг и целых библиотек, составлявших пожертвования в пользу различных медресе, мечетей, мазаров, ханака и т. д. Такие библиотеки, переданные на строго оговоренных условиях пользования книгами, входившими в их состав, меняли свое социальное лицо и из частных и закрытых превращались в публичные и общедоступные. На всем мусульманском Востоке представители интеллигенции широко пользовались подобными библиотеками.

Любопытно, что источники, как правило, отмечают библиотеки в тех случаях, когда они были размещены в отдельных зданиях и являлись как бы особыми учреждениями[93]].

Несколько слов о формате рукописных книг

Весьма трудно говорить об определенных стандартах, которыми бы руководствовались мастера "книжного рукоделия", устанавливая тот или иной формат, для каждого данного списка. Тем не менее можно сказать, что обычно формат рукописи колебался между 20X12 и 30X20 см. Это, конечно, не означало, что, как показывает практика, не производились рукописи больших или меньших размеров, но эти форматы преобладали[94]. Вместе с тем нам известны случаи, когда каллиграфы или переписчики создавали рукописи очень малых или очень больших размеров. Так, Казн Ахмад Куми в краткой новелле, посвященной мастеру Умару Акта' ("Однорукий"), передает такой эпизод: когда Акта' написал Коран столь мелким почерком, что тот мог уместиться под гнездом перстня, Тимур отказался принять этот дар и не одобрил подобную работу. Но когда этот же мастер написал Коран, в котором длина каждой строки составляла один зар' (49,875 см 1[144, с. 64][95]) и таким образом получился громадный по размерам список, Тимур похвалил мастера за такую работу [73, с. 115; 56, с. 25].

Тот же автор сообщает, что мирза Ибрахим-Султан б. Шах-рух (ум. 838/1435) написал Коран почерком сулс "в формате два зара длины и полтора зара ширины" и отдал его в вакф мазара Баба Лутфаллаха Имад ад-Дина (ныне этот список находится в Музее Парс в Ширазе)[96]. В Мешхеде в Библиотеке Астан-и кудс хранятся семь листов еще более громадного Корана (177X101 см), переписанного почерком сулс его братом мирзой Байсонкуром (ум. 837/1434). Эти рукописи, безусловно, впечатляли своими необычно большими размерами[97]].

Источники не сообщают нам о случаях, когда изготовлялись рукописи очень большого формата светского содержания. Видимо, нужды в этом особой не было, так как такие рукописи были чрезвычайно неудобны для пользования. Но они имели значительное преимущество: в них можно было поместить много произведений. Именно такой библиотекой в одном томе является список из собрания ИВ АН СССР Е 12, названный его составителем и переписчиком Гулшан ("Цветник"). Эта действительно уникальная рукопись (459 листов форматом 69X48,5 см) переписывалась около восьми лет (с зу-л-касда 1191 по ша'бан 1199/декабрь 1777 — июнь 1785), причем в течение двух лет над списком никакой работы не велось⁹⁹. Рукопись не была переписана ее создателем на одном месте: Мухаммад-Казим б. Мухаммад-Риза — переписчик, составитель репертуара вошедших в свод произведений и автор шести поэм (маснави), включенных им в книгу, — сопровождая патрона, видимо, возил с собой отдельные листы, которые он время от времени заполнял. Мы не знаем имени заказчика либо патрона Мухаммад-Казима, но, несомненно, он обладал достаточными средствами, чтобы оплатить работу не только переписчика, но и миниатюриста, который украсил список ста миниатюрами. Эти миниатюры позднезендского и раннекаджарского периода сами по себе заслуживают отдельного исследования не только с точки зрения истории миниатюрной живописи в Иране в конце XVIII в., но и дают очень интересный материал для этнографа — историка иранской одежды указанного времени.

Ничего нам не известно и о личности переписчика этой рукописи, за исключением того, что он был поэтом и имел литературное имя (тахаллус) Махджур. Вместе с тем он был хорошо знаком с персидской и отчасти с тюркской поэзией, о чем говорит состав созданного" им сборника. Гулшан содержит газели 58 поэтов XI-XVIII вв., касыды 15 поэтов, кит'а 24 поэтов, руба'и 117 поэтов, а также 103 маснави и отдельных больших произведения либо извлечения из них (например, из Шахнаме Фирдоуси, Хамсе Алишера Навои и др.). Но основная заслуга составителя, на наш взгляд, — состоит в том, что он поместил в сборнике большое число маснави поэтов XVII-XVIII вв. (не обойдя, впрочем, и себя), т. е. то, что было более всего ему знакомо.

В заключение хотелось бы отметить, что в рамках настоящего очерка мы коснулись только некоторых вопросов, возникающих в связи с проблемой роли и значения рукописной книги в истории культурной жизни Ирана и ряда сопредельных стран в средние века. Мы попытались с разной степенью полноты, в чем мы целиком зависели от доступного материала, разобрать вопросы, связанные с проблемами создания рукописной книги (переписка, тематика и репертуар, оформление, почерки и т. п.) и ее распространения (стоимость и торговля), а также роль, которую при этом играл переписчик, оставив незатронутыми многие другие аспекты ее бытования и роли в обществе.