Один год до Пробуждения

Поездка на Алтай

Девять месяцев до Пробуждения

«Ашрам» Рубцова располагался в маленькой алтайской деревушке под Бийском, носившей романтическое название Озеро Куреево. У Насти в самолёте выделился наблюдатель. Я ей почему-то не верил и в то же время завидовал. Её опыт не был похож на атмановский, к тому же произошло это на границе между сном и явью, и я списал это на глюк. Но Настя решила, что он выделился, и начала делать тарабарщину вместо говорилки. Больше по пути ничего примечательного не случилось, кроме встречи с бабушкой, которой мы помогли купить билет на автобус, чем были очень горды. Сергей Атман тоже был там, и это нас очень обрадовало. Мы позвонили ему из автобуса. Он нас узнал и сказал, что нас встретят.

Автобус ехал до О. Куреево по разбитой дороге три часа. На всём пути нам навстречу попалось максимум две-три машины. Мы остановились возле местного сельпо и вышли. Нас встречали Маша (это ей мы завозили вещи Рубцова) и Юля, снимавшая видео с Сергеем Атманом. Мы обнялись и пошли в ашрам. Ашрам представлял собой дом с одной комнатой, в котором жили все остальные ребята, человек 15–20. Когда мы пришли, почти все сидели на полу за столом-клеёнкой. Сергей Рубцов тоже присутствовал. Мы поздоровались и сели. Нам налили чаю и спросили, как там Мишин семинар. Мы ответили, что отлично. На что Рубцов сказал: «Конечно, отлично, на море… да на пляже…» Потом он сказал, что Алтай — это не шутки, что место это суровое. Нужно два-три дня ничего не делать, чтобы пройти адаптацию, — мол, это вам не море.

Но, несмотря на алтайскую суровость, обстановка в ашраме была очень непринуждённая. Люди слонялись кто куда. Каждый занимался чем хотел. Меня это немного смутило, потому что я приехал продолжать практику, а здесь дисциплиной и не пахло. Пахло деревенской сметаной, мёдом и хлебом, за который мы с удовольствием принялись.

Мы с ребятами спали на полу в спальниках, Сергей Рубцов с женой и детьми снимал дом неподалёку, где и ночевал. К нам он приходил 3 раза в день: на завтрак, обед и ужин. Он молча ел, садился за компьютер, который был только в этом доме, что-то делал на своём сайте и уходил. Так продолжалось изо дня в день. Никаких практик, никакого режима…

Ощущение, что мы попали туда, куда надо, домой — несмотря на деревню, жуткий, с точки зрения моей прежней личности, быт, общую комнату, набитую людьми, неуютное место, «русский лес», всегда внушавший мне тоску и даже страх, и т. п. Впервые мне так хорошо в таком странном месте. Мы помылись в бане, познакомились с парой ребят — Сергеем и Мариной — и, довольные, легли спать в общей куче на надувных суперковриках. Чего ещё желать?

Иногда по утрам появлялся Сергей Атман и проводил зарядку. Мы брали коврики и шли на открытую площадку. Зарядка была совсем неэзотерическая. Сначала суставная гимнастика, потом силовые упражнения. Очень много упражнений на пресс. Потом удары по воздуху руками и ногами. Делая всё это, я чувствовал себя очень странно: мы к Просветлению идём или к битве готовимся? Судя по тому, как Атман показывал удары, он профессионально занимался какими-то единоборствами, и получалось у него здорово. Я тоже в детстве занимался единоборствами, и мне нравилось молотить воздух. Мне казалось, что делал я это лучше всех, и поэтому я был очень доволен собой. Потом была йога. Она тоже была какой-то странной. С надрывом каким-то, что ли. Она тоже была похожа на силовые упражнения. Мне опять пришлось переучиваться, потому что Серёга, как и Миша, требовал чёткого выполнения его инструкций. Мы зачем-то подолгу стояли в асанах, терпели усталость и боль. Эта зарядка вызвала во мне жуткое сопротивление, и через какое-то время я от неё отказался. Мы с Настей стали делать Мишины йога-асаны вместо атманской хатха-йоги и медитировать.

Готовили в ашраме по очереди. Водопровода, конечно же, не было, и воду приходилось накачивать в бочки. В отдельной постройке была баня, которую топили практически каждый день. Перед поездкой Настя жутко боялась деревенского быта — у неё были какие-то неприятные детские воспоминания о мытье ног в тазике на даче у бабушки. Но, сходив пару раз в баню, она просто влюбилась в деревню.

Хорошо выспались, поделали странную атмановскую разминку без Атмана, потом Гуру [Сергей Рубцов] сказал девочкам взять нас в лес. Вообще, он говорит, что нужна адаптация — не перенапрягаться и ничего не делать три дня, потому что Алтай может жёстко накрыть. Мы пошли на первую «серьёзную практику»: собирали живицу в лесу. Антон пострадал сильнее всех — тупняк с выдавливанием по капле смолы из деревьев его добил. Собирательство для мужчины — это жесть.

Слушали выговор Сергея по поводу того, что никому ничего не надо, Антон качал воду. Часть особо преданных ребят решила остаться здесь зимовать — уж не знаю, их это было решение или Рубцов велел. Они говорят об этом с суровым и обречённым, но стойким видом. Меня тоже заразили. Плющит, потому что, если идти коротким путём, вроде бы надо остаться здесь. Но как же жуткая сибирская зимовка?

Когда эта тема была поднята (хотя нам никто не предлагал оставаться), я решила, что от нас требуется именно это и теперь не отделаться. Слёзы наворачиваются на глаза оттого, что я понимаю: это ведёт меня к свободе, и всё же внутри всё переворачивается. Мне непонятно, зачем устраивать такую драму из какой-то зимовки в деревне.

Сергей Атман тоже жил в отдельном домике. Мы периодически его навещали. Там была маленькая уютная комнатка с печкой, свечи и ноутбук, на котором он показывал нам семинары некоего Виктора Мороза. В первый раз, когда я увидел Мороза, мне стало жутко смешно. А ещё я сильно недоумевал: зачем Просветлённый человек такое смотрит да ещё и нам показывает? Мороз выступал перед аудиторией каких-то тёток, по классификации Папы и Бороды относившихся к категории «похудеть и выйти замуж». Мороз говорил на странном, совершенно неестественном библейско-старославянском языке: «И сказал Господь: да, это так. Идти тебе тропою сей, да обрящешь то, чего ищешь…» И всё в таком духе. Меня просто выворачивало от смеха. Кроме меня, почему-то никто не смеялся, и от этого становилось ещё смешнее. Мороз не унимался: «Когда Бог дал мне силу слышать…»

— Что это за бред? — не выдержал я.

— Что не нравится? — спросил Атман.

— Но это же ересь какая-то, нет?

— Не знаю, мне помогало.

Ребята не поддержали меня, и я подумал, что, наверное, чего-то не понимаю, раз все смотрят, а я возмущаюсь. Наверное, нужно как-то принять этого странного дядьку. Я стал напряжённо вслушиваться. Бесспорно, в его словах был определённый смысл. Он говорил, что Бог учит нас любить и поэтому засовывает в разные неприятные ситуации. Смысл прост. Если принять, что весь мир — это Бог (что я, безусловно, принимал), а Бог — это любовь (с чем тоже поспорить трудно), то мы отрицаем те части Бога, которые не любим. И Бог, показывая нам эти части, учит нас любви. Например, мы ему говорим: «Не люблю бомжей». А он начинает в нас этими бомжами тыкать, пока не полюбим. Но начинает как бы издалека, гуманный потому что. Сначала ты на улице видишь бомжа, думаешь: «Фу, бомж», — и проходишь мимо. Бог это дело видит и делает пометку в своей чёрной книжечке (или она у него белая?) — берёт тебя, так сказать, в оборот. Шьёт дело. Потом ты видишь бомжа рядом с собой в метро и отходишь — ещё одна галочка. На следующий день в метро бомж уже садится рядом с тобой. Ты брезгливо вскакиваешь и переходишь в другой вагон. Потом бомжи начинают селиться у тебя в подъезде. Потом твои соседи спиваются и превращаются в бомжей. В какой-то момент ты просыпаешься и понимаешь: ты живёшь в городе бомжей… И тут самое время задуматься о смысле жизни, о любви и о Боге, потому что, если ты в ближайшем будущем не полюбишь всех этих дурно пахнущих людей, Богу придётся применить последнее и самое мощное оружие любви: он превратит тебя в то, чего ты больше всего не любишь, — в бомжа!

Но смех смехом, а я задумался. Какая-то логика в этом есть. Ведь недаром всё, от чего мы отворачиваемся, постоянно попадается нам на глаза.

После просмотра Мороза Атман начал с нами беседовать. Было похоже на проговоры или «шеринги», которые мы так любили на тантре. Все стали рассказывать о своих беспокойствах, а Серёга объяснял, откуда они берутся и что с ними можно сделать. Подумав, я сказал: мол, меня волнует то, что я считаю себя чересчур крутым. Серёга посоветовал сказать об этом Богу:

— Ты пальцы растопырь — ты же крутой, подними взгляд к небу и скажи: «Ну чё, ёптыть!» Сможешь?

Я растопырил пальцы, но сказать не смог.

— Ну что, очко заиграло?

— Ага.

— Ну, понял теперь, кто на самом деле крутой?

Я понял.

На третий, кажется, день Рубцов решил провести с нами занятия. Мы сели, и он стал рассказывать про астральное тело. Если его выделить и находиться в нём, то тарабарить можно будет чуть ли не бесконечно. Для этого, как он сказал, существует масса упражнений. Можно, например, сесть на колени и просидеть час, потом резко встать. Либо стоять у стены, опершись на неё пальцами. Стоять нужно долго, тогда в какой-то момент стенка начнёт проваливаться, уходить из-под пальцев.

— Давайте попробуем, — сказал Рубцов.

Все пошли к стене. Я тоже пошёл. Вообще я слабо верил в весь этот бред об астральных телах и пошёл к стене только потому, что так велел Рубцов, — расстраивать его мне не хотелось. Я простоял минут пятнадцать, но никакое астральное тело у меня не выделилось и стена не провалилась. Мне стало скучно. Я тайком обернулся: смотрит ли Рубцов? Он не смотрел. Тогда я переместился в дальний угол зала, делая вид, что сосредоточенно ищу подходящее место, потом ещё раз убедился, что Рубцов не смотрит, и сел. Некоторые ребята тоже сели — видимо, у них, как и у меня, ничего не получилось. Кто-то остался стоять. Когда все закончили, Рубцов спросил, у кого получилось и кто что почувствовал. Кто-то говорил, что чувствовал, как стена стала мягкой. Я промолчал.

Потом Рубцов рассказал о технике двойного действия. Это когда ты любое своё действие повторяешь два раза. Например, тянешься за чашкой, берёшь её, а потом ставишь обратно и берёшь снова. И так повторяешь любые действия. Эта техника позволяет привязать ум к телу. То есть через какое-то время ум будет оставаться там, где находится тело, а так как тело постоянно находится в настоящем моменте, ум тоже будет возвращаться в «сейчас», а не плавать в прошлом или в будущем. Позже я узнал, что Рубцов в своё время тренировал телохранителей и давал им эту технику. Техника мне понравилась своей простотой, и я тут же начал её выполнять. Хватило меня дня на два — потом я успешно о ней забыл, но если вспоминал, то делал вновь. После упражнений все сели пить чай.

Рубцов почему-то казался очень хмурым. Он ни с кем не разговаривал и постоянно повторял, что никому ничего не надо. Я не понимал, о чём он, — ведь мы же приехали, ждём, когда он нам что-нибудь скажет, покажет какую-нибудь штуку. Мы готовы были действовать, а он только твердил своё: «Никому ничего не надо…»

С утра расчудесная йога с Атманом, жёсткие упражнения на пресс и усиление волевого центра. Потом мы поговорили с Рубцовым о тарабарщине и пошли её делать в лес. Я кричала с полной отдачей, быстро выделилась короткая мантра. За пару часов очень устали. Потом было странное занятие с Сергеем Рубцовым — упражнения, чтобы почувствовать астральное тело. Потом говорилка. После обеда я уснула мертвейшим сном, а, проснувшись, занимались у Атмана — молитва, пранаямы. Он очень клёвый, помогает.

После ужина собирались с Атманом делать практику которую на тантре мы называли проговорами, но в общем доме спонтанно родилась другая практика: чтение Раманы Махарши и разговоры с Рубцовым до ночи на жуткие темы о спартанцах, общине. Всё отзывается, но осадок от этих тем жутчайший. Какая «община», что за сектантский ужас вообще?!

В целом ощущение такое, что нас несёт куда-то с огромной скоростью и сделать ничего нельзя: невозможно отступить, невозможно передумать — можно только максимально быстро и отважно прожить всё, что предназначено, и не оглядываться.

Антон провёл Мишину йогу, и после завтрака мы пошли в лес тарабарить. Очень не хотелось, шло вяло. В голове постоянно плавают мысли о ближнем и дальнем будущем, о том, как зимовать, что делать и т. п. Я постоянно не здесь. После обеда вдруг накрыло: я не хочу этого подвига, зимовки. Я сформулировала самые грустные мысли и со слезами высказала их Антону. Было чувство, как во время голодания, что мы впутываемся в какое-то мутное дело не подумав. Вернее, слишком сильно что-то надумывая. Эта натянутая «драма» если и сплачивает нас, то уж слишком дорогой ценой.

Я периодически парюсь, что не помогаю людям и думаю только о себе, своих близких и их комфорте. Мне кажется, я должна в себе взращивать стремление помочь, быть в команде. Чувствую, что это всё — какая-то мозговая плесень.

В какой-то момент я снова сказала, что готова зимовать, всё приняла. И тут после ужина всё изменилось: мы пошли к Атману на «сеанс молитвы» — те самые проговоры. Сначала смотрели видео Мороза, из которого вынесли для себя схему пути к Богу через друг друга. А потом были проговоры, на которых, по идее, надо говорить о проблемах и наболевшем. Так вот, у меня вообще не оказалось проблем — аж обидно до слёз. Атман заставил нас с Антоном задуматься, действительно ли мы хотим остаться на Алтае зимовать и откуда идёт это желание. Спросил: неужели мы думаем, что можем мозгом что-то запланировать наперёд или в обход Бога? Если надо будет, он нас здесь и так оставит, а если нет, нас здесь не будет. Велел мне любить Антона и молиться, чтобы дошёл хотя бы он. Никогда не забуду эти слова и невероятно сильную эмоцию, которую донёс до меня Серёга: путь — это не духовный туризм. В конце дороги либо Пробуждение, либо смерть. Третьего не дано.

А тем временем девчонки (Люба К., Аня Семёнова, Вероника И. и Юля Ф.) попали в интересную ситуацию. Их отселили в отдельный домик, потому что они ходили в купальниках и вызывали разложение в «сплочённых рядах ищущих», которые вместо практики предпочитали смотреть на их полуобнажённые тела. Когда девчонки поняли, что это не курорт, а «суровый Алтай», было уже поздно. Им прозрачно намекнули, что раз им так невыносимо жарко, пусть поживут отдельно. Позже девчонки, в полной мере осознав свою вину, решили её искупить и побрились наголо. Рубцов, говорят, был доволен. Юля бриться не стала. Ей сказали, что она «выпала из потока», и к девчонкам почему-то не поселили. Вот с этими «изгнанницами» и жил Атман. С ними мы смотрели Мороза. Позже, когда Серёга и девчонки уехали, мы перебрались в их домик и жили в нём с Настей и Вероникой.

Я усиленно практиковал, но наблюдатель не выделялся. Зато я вспомнил несколько случаев из детства, когда видел себя со стороны. Один раз это случилось, когда я дрался с хулиганами, другой — когда меня чуть не задавила машина. Рубцов говорил, что такое возможно, но я не был до конца уверен, что это то, что нужно. Я поговорил с ребятами, но они как-то избегали разговоров о наблюдателе и самадхи, — было ощущение, что они знают что-то такое, о чём мне не говорят.

Кто-то сказал, что выделил наблюдателя, кто-то утверждал, что и самадхи уже было, но все говорили как-то неуверенно и туманно. А ведь Рубцов сказал, что человек точно знает, если это произошло. Поняв, что у ребят ничего не выясню, я набрался смелости и пошёл к Рубцову. Выбрал момент и сказал, что наблюдателя не выделил, но вспомнил случаи из прошлого, когда он у меня выделялся. Рубцов попросил эти случаи описать. Я описал. Тогда в своей безразличной манере он сказал:

— Ну, хорошо…

— Можно мне делать тарабарщину вместо говорилки? — робко спросил я.

— Делай, — равнодушно отозвался он.

Осчастливленный, я отполз. Ура! Я выделил наблюдателя! Конец мучениям. Я куда-то продвинулся. Наконец-то я смогу увидеть «корень ума»! Я рассказал об этом Насте, и она тоже за меня порадовалась. Мы пошли в лес и вместе практиковали тарабарщину. Был дождь, но нас это не остановило. Мы практиковали пару часов, а потом из леса внезапно появился Артём, который сказал, чтобы мы орали потише, — местные жители и так косо смотрят и говорят, что мы сектанты… Мы решили, что будем практиковать минимум три часа в день. Иногда практиковали и по шесть. Нашли поляну и ходили по ней кругами, тарабаря. Было тяжело. Иногда очень тяжело, но мы продолжали. Иногда Настя ненадолго засыпала на каких-то старых досках. От наших хождений вокруг поляны появилась чёткая тропинка.

Рубцов, как я уже говорил, практически ни с кем не общался. Он был суровым и неприступным, как скала. Подходить к нему было страшно. Мне практически ничего о нём не было известно, кроме обрывков каких-то слухов и того, что он сам о себе написал в своей книге.