Один из первых

2

1 апреля 1930 года состоялся наш выпуск в офицеры. Однако церемония выпуска была омрачена неприятной неожиданностью. Раньше нам обещали, что мы выйдем старшими лейтенантами, но при выпуске мы получили только лейтенантские звездочки.

После выпуска всем новоиспеченным офицерам предоставили недельный отпуск. Согласно установившемуся правилу, каждый из молодых офицеров во время отпуска должен письменно сообщить о своем назначении в часть или лично явиться туда. Я получил назначение в Сегед, в 3-й гонведский саперный батальон. О своем назначении я решил не докладывать письменно, а лично явиться в часть и представиться. Так я и поехал в город на Тисе. Командир батальона майор Лацко был мне знаком. Это был изнеженный аристократ, обожающий верховую езду.

— Очень рад, что ты попал к нам. Мы с тобой старые знакомые. Я знаю, что верховую езду ты любишь, следовательно, здесь будешь чувствовать себя как дома. Вот только не знаю, научили ли тебя на твоих курсах играть в бридж. У нас это имеет первостепенное значение. Питаться будешь в офицерской столовой, а о твоем жилье позаботится унтер-офицер Эрдеш.

На следующей неделе я окончательно переехал в Сегед. Часть офицеров батальона в то время уже находилась в отпуске, другие только готовились к отпуску. Я получил назначение во вторую роту, командиром которой был старший лейтенант Сакашич. Он показался мне беспокойным. Вторым офицером в роте был Петхе, человек очень серьезный, спокойный. В то время он как раз готовился поступать в политехнический институт. Едва прибыв в батальон, я активно включился в работу: занимался на пятимесячных курсах, принимал участие в учениях.

Постепенно я знакомился с Сегедом. В сентябре должны были освящать знаменитый сегедский собор, который строился двадцать лет. На церемонию освящения собора был приглашен регент Хорти. Он должен был принять участие в военном параде, специально приуроченном к этому событию, присутствовать на церемонии присвоения его имени 9-му Сегедскому пехотному полку.

Во время этого праздника я стал невольным свидетелем одного эпизода, который позволял понять раздоры, господствовавшие среди представителей высших кругов.

Конечно, на следующий день после посещения регентом 9-го Сегедского пехотного полка все ожидали, что он примет участие ив освящении собора. Однако Хорти в тот же день уехал в Будапешт. На церемонию освящения собора прибыл эрцгерцог Йожеф. Все уже знали, что именно из-за него Хорти и уехал из Сегеда.

Почетный караул выстроился перед собором, подчеркивая торжественность момента. Мы, саперы, тоже находились на соборной площади. Ровно в десять часов на церемонию прибыл и командир бригады.

В ту пору бригадой командовал генерал-майор Кальман Швои, которого все считали властолюбивым и очень гордым. В городе ходили слухи, что, когда Швои, еще будучи капитаном, впервые прибыл в Сегед, однажды во время ночной попойки с друзьями спросил, кто в этом городе самый богатый человек и есть ли у него дочка. Ему рассказали. Вскоре Швои познакомился с богачом, а затем женился на его дочери. Поговаривали, что Швои — человек с чрезвычайно большими и влиятельными связями. Один родной брат его генерал-лейтенант, другой — епископ.

В день освящения собора произошло любопытное происшествие. Швои позволил себе прибыть на торжественную церемонию позже эрцгерцога Йожефа.

На площади перед собором выстроился почетный караул, застыв в ожидании чанадского епископа Глатфельдера, который должен был лично отслужить обедню.

Выйдя из собора, Швои сразу же спросил у офицера, стоящего ближе всех к нему, который час.

Офицер по всей форме доложил, что сейчас ровно десять часов, после чего Швои приказал развести подразделения по казармам.

И когда через несколько минут в собор прибыл епископ Глатфельдер, от почетного караула и след простыл. Нечего и говорить, что такие детали были основной темой разговоров не только офицеров гарнизона, но и всех жителей Сегеда.

Чтобы увидеть подобные странные эпизоды, вовсе не нужно было каждый раз ходить на соборную площадь. Такое сплошь и рядом случалось и у нас в казармах.

В ночь под рождество я был назначен дежурным. Заступив на дежурство, я доложил об этом старшему казарменному начальнику, который тут же пригласил меня вечером зайти к нему на квартиру (жил он тут же, во дворе казармы).

— У нас принято в ночь под рождество приглашать дежурного офицера к праздничному столу, — пояснил он мне.

В мои обязанности как дежурного входило проверить все помещения казарм, обойти территорию. Требовалось довольно много времени. Но я успел сделать это и явился на вечер, чтобы не обидеть начальника отказом. Стол был уже накрыт, меня ждали. Совесть немного мучила меня: ведь я оставил службу и ушел из комнаты дежурного, но я успокаивал себя тем, что нахожусь у старшего начальника, да к тому же еще на территории казармы.

На следующий день ротный писарь вручил мне письмо от старшего казарменного начальника. Я с любопытством вскрыл конверт. Это было официальное служебное послание следующего содержания:

В конце письма стояла подпись старшего казарменного начальника.

Не понимая, зачем ему понадобилось писать мне такое официальное послание, я зашел к адъютанту командира батальона и спросил у него, как мне поступить в данном случае.

— Напиши так же официально, что в это время ты находился у него, старшего казарменного начальника, на вечере, на который он лично пригласил тебя, а отбой в подразделениях проверял твой помощник. Да ты не удивляйся, у нас в городе и в казарме и не такие фокусы бывают.

Весной 1931 года началось «перевооружение» венгерской армии. Появились винтовки нового образца и модернизированные пулеметы. В части поступили для испытания новые виды мин и средств минирования. План боевой подготовки войск значительно расширился новыми темами. Меня, к моему неудовольствию, назначили в батальоне офицером по внедрению нового вооружения. Однако эта должность нисколько не давала мне независимости и самостоятельности. Она приравнивалась к должности взводного командира и только прибавила мне забот. Хочу заметить, что для моего предшественника главным было повеселиться. В часть к нам он попал из академии, но с очень плохой характеристикой. Третий курс академии ему пришлось проходить дважды.

В те времена ручные гранаты, находившиеся на вооружении в войсках, были очень плохого качества. Примерно тридцать процентов брошенных в цель гранат не взрывалось. Учитывая это немаловажное обстоятельство, занятия по метанию ручных гранат проводил лично офицер по вооружению.

На одном из занятий по метанию боевых гранат командир роты доверил подрыв не разорвавшихся на стрельбище гранат другим лицам, а сам увел свою роту со стрельбища. Старший лейтенант, мой предшественник, который должен был разыскать и подорвать все неразорвавшиеся гранаты, хотел поскорее покончить с этим не столь приятным занятием и потому, нарушив инструкцию, действовал наобум. В результате его халатности одна из гранат разорвалась, и офицер был серьезно ранен осколками в руку и шею. За этот случай моего предшественника сняли с должности и отдали под суд военного трибунала.

Приняв новую должность, я по горло увяз в делах. Летом тридцать третьего года меня назначили на должность офицера по мобилизации и техснабжению. Мне предстояло перевезти из Сентеша и Чонграда в Сегед «лишнее» военное имущество, и, разумеется, так, чтобы это осталось в тайне.

Тем временем я сдал в академии экзамены за третий курс по специальности офицер-таможенник.

Шли недели, месяцы, а я по-прежнему хранил в казарме «лишнее» военное имущество и боеприпасы. Однажды мы провели ревизию, и только тогда выяснилось, что именно и в каком количестве необходимо выдать солдатам в случае боевой тревоги. Работа уже подходила к концу, когда ко мне подошел командир батальона. Он только что обошел два манежа, где хранилось имущество.

— Какова недостача? — спросил он.

— Не хватает трех саперных лопат, двух топоров и трех замков.

— Я рад, что у тебя маленькая недостача, ты ее легко погасишь. А сейчас сдавай все дела старшему лейтенанту Матясовски. Тебя переводят в военное министерство в отдел 3/с. 1 августа ты уже должен быть на новом месте.

Не мешкая, я нанес прощальные визиты и уехал и Будапешт.

В военном министерстве меня принял инспектор по техническому оснащению войск.

— Полковник Берегфи просил меня направить к нему несколько офицеров с инженерным образованием. Я просмотрел ваш отчет и вижу, что вы справились со снабжением батальона инженерно-техническим имуществом. Здесь у вас будет немало трудностей, но я надеюсь, что с помощью других коллег вы справитесь. Вашим новым начальником будет полковник Берегфи. Человек он строгий, любит и ценит хорошую работу. Надеюсь, что у вас с ним не будет никаких недоразумений. Познакомьтесь с методом работы других начальников, а это, должен признаться, будет вовсе не трудным. Вы займете должность капитана Мартинидеса, которого я посылаю к саперам.

Прибыв в отдел, я представился подполковнику Кунцфалуши, так как начальник отдела полковник Карой Берегфи находился в отпуске.

— Принимайте у Мартинидеса все дела и постарайтесь все доделать. Вам поможет майор Новак, так как руководитель группы майор Денк-Дорослаи сейчас тоже в отпуске. Недавно мы закончили проверку оснащенности войск инженерно-техническими средствами, работы было много, и вот теперь все отдыхают. Когда господин полковник вернется из отпуска, начнется большая работа, но об этом он расскажет сам. Если у вас возникнут какие-нибудь затруднения, в которых не сможет помочь майор Новак, в любое время смело обращайтесь ко мне.

Капитан Мартинидес встретил меня радостно.

— Я стараюсь поскорее вырваться из этого сумасшедшего дома, пока тут затишье и нет самого хозяина, потому что как только он вернется, начнется горячка. Все дела к сдаче я уже подготовил. Вот тут секретные и несекретные документы, а чтобы лучше в них разобраться, папки я пометил. Если на папке стоит большая буква «Н», это значит, что в ней находятся бумаги, исполнять которые можно «не срочно», если же перед буквой «Н» стоит еще буква «В» — это значит «весьма не срочно». Если же перед этими буквами еще стоит буква «С», это значит «совсем не срочно». Во всех этих папках лежат срочные дела, но ты не забудь, что любое срочное дело является важным делом, а ни одно важное дело нельзя решать сломя голову, необдуманно, даже тогда, когда шеф торопит тебя и сердится.

Майор Новак и я от души посмеялись над объяснениями Мартинидеса.

— Тебе здорово повезло, Мартинидес, что твой преемник приехал раньше, чем господин полковник. Я помогу ему ликвидировать твои завалы.

На следующий день капитан Мартинидес уехал, а мы с Новаком принялись ликвидировать завалы моего предшественника. Эта работа позволила мне ознакомиться с порядком ведения дел, проходящих, через министерство обороны.

В середине августа прибыл из отпуска наш начальник отдела полковник генштаба Карой Берегфи. Сразу закипела работа. Нужно было в короткий срок обеспечить двадцать одну дивизию всем необходимым имуществом, да еще по нормам военного времени.

В отделе 3/с министерства обороны проводилась весьма ответственная работа. Снабжением и обеспечением армии занимались различные группы. В генеральном штабе были детально разработаны все необходимые мероприятия по финансированию армии, по ее снабжению вооружением, боеприпасами и инженерными средствами. В нашем отделе всеми этими вопросами занимался капитан генерального штаба Штетка, в распоряжение которого я и поступил. Мы занимались конкретными вопросами, предусмотренными оргмобпланом генерального штаба. Один экземпляр этого плана хранился в сейфе у капитана Штетки как строго секретный документ.

Мы уже значительно продвинулись в работе, как вдруг случилось неожиданное. Так называемое Второе управление генштаба, занимающееся контрразведкой, через своих агентов в Бухаресте выкрало из военного министерства Румынии копию нашего же собственного оргмобплана, который хранился у нас под грифом «совершенно секретно». И хотя мы надеялись, что в румынском военном министерстве не успели еще основательно изучить этот оргмобплан, факт оставался фактом: совершенно секретный документ каким-то образом попал в руки противника. Мы были страшно взволнованы, а гневу полковника Берегфи не было границ.

Майора Новака, который отвечал за хранение секретных документов, привлекли к ответственности. В ходе расследования выяснилось, что офицер генштаба, которому Новак передал один экземпляр плана, вместо подписи поставил печатку с факсимиле. Личность этого офицера не удалось установить и впоследствии.

Следует заметить, что даже если румыны и не успели разобраться в оргмобплане, то они и без этого хорошо знали, что Венгрия, нарушив Трианонский мирный договор, приступила к вооружению своей армии.

Мы считали, что сам по себе такой факт очень неприятен, хотя и не следует придавать ему чрезвычайно большого значения. Наши офицеры повсюду беспардонно болтали о служебных делах, и в первую очередь, разумеется, о нашем вооружении. Слышать эти разговоры не мог только глухой или тот, кто не желал этого слышать.

Комичным было то, что, если нам и удавалось скрыть кое-что из оружия последней войны, то когда дело доходило до его использования, оно уже успевало сильно устареть. Если даже противник не успел детально изучить наш оргмобплан, то все равно заметил, что нам, венграм, нет никакого смысла проводить мобилизацию, так как из этого ничего хорошего не вышло бы.

Постепенно о «румынском» инциденте позабыли, перестали говорить. На бесконечных совещаниях и собраниях стоял единственный вопрос: вооружение.

Все военные приготовления словно бы исходили от нас. Военно-инженерная группа нашего отдела осуществляла контроль за качеством инженерных сооружений. Промышленный отдел занимался вопросами производства вооружения и финансированием. Мобилизационный отдел решал вопросы переброски войск в случае мобилизации, занимался выяснением мощностей предприятий, выпускающих вооружение и их возможное развитие в ближайшее время. Все расчеты перечисленных выше групп и отделов проверялись нами.

Однажды мы условились в отделе, что соберемся для окончательной проверки всех данных. И здесь в нашу деятельность снова вмешалась контрразведка.

Работая обычно в кабинете у Штетки, мы закрывали на ключ двери, окно занавешивали шторами. На стене во время работы для удобства пользования висела таблица мобплана.

Однажды, было это еще до рождества, в дверь кабинета кто-то постучал. На наш вопрос, кто там, ответа не получили. Дверь мы открыли. В кабинет вошел подполковник из контрразведки и, тут же извинившись, удалился.

На следующий день полковник Берегфи вызвал к себе Штетку.

— Что это такое? — закричал полковник, багровея от гнева. — Вот, любуйтесь! — И он бросил на стол перед Штеткой фотографию таблицы мобплана. — Какое свинство! И вы, работая с такими документами, разрешаете посторонним заходить в ваш кабинет!

— Но…

— Никаких «но». Господину подполковнику понадобилось всего мгновение, чтобы сделать этот снимок. Если подобное повторится еще раз…

Штетка, пятясь, вышел из кабинета Берегфи. Когда он вернулся, уголки рта его все еще дрожали от гнева.

К положенному сроку было изготовлено семь экземпляров таблиц с мобпланом. На каждом экземпляре проставлен штамп: «Строго секретно. Только для офицеров генерального штаба».

15 декабря капитан Штетка вместе с дипкурьером выехал в Рим к Муссолини, везя ему первый экземпляр этого плана. Я лично получил пакет с планом за многими печатями из рук дежурного по военному министерству офицера и на специальной машине привез его на Восточный вокзал. В пути следования меня все время охраняли.

На вокзале я «случайно» встретился с подполковником-контрразведчиком, который сфотографировал наш план в кабинете.

Капитан Штетка ехал в специальном купе для курьеров. Я передал ему в руки чемодан, в котором был закрыт важный пакет, в отдельном конверте хранились запечатанные ключи от чемодана. Пожелав капитану приятного пути, я распрощался с ним.

Поздно вечером, вернувшись домой, я облегченно вздохнул.

Однако, когда на следующее утро меня вызвал к себе Берегфи, сердце мое сжалось в недобром предчувствии.

— Кто и кому выдал третий экземпляр оргплана?

— Господин полковник, капитан Штетка лично роздал экземпляры оргплана начальникам отделов, но, кто получил третий экземпляр, я не знаю. Книга раздачи документов хранится в сейфе капитана Штетки, который, как вы изволили сами видеть, опечатан.

— Так. Третий экземпляр оргплана должен быть у начальника отдела 1/с. Это я узнал у начальника канцелярии. Капитан Штетка лично вручил господину начальнику отдела копию плана?

— Так точно.

— Наденьте шинель, пойдем сейчас вместе в отдел 1/с.

Канцелярия начальника генерального штаба находилась в здании, примыкающем к дворцу Шандора: вход был с Театральной улицы.

Мы вошли в кабинет начальника отдела.

— Вот старший лейтенант, который вместе с капитаном Штеткой разрабатывал оргплан, в присутствии его же вам и был лично вручен третий экземпляр. А сейчас я, господин полковник, в вашем присутствии задам один вопрос старшему лейтенанту. — И, повернувшись ко мне, Берегфи спросил: — Господин старший лейтенант, скажите, кому в этом отделе был вручен оргплан?

— Покорно докладываю, господин полковник, что план был вручен господину полковнику вот за этим столом. Передав план, мы с капитаном Штеткой не стали здесь задерживаться, так как господина полковника позвали к телефону. Господин полковник еще пожелал господину капитану Штетке доброго пути.

Лицо полковника сначала побагровело, потом побледнело. Чувствовалось, что очная ставка разозлила его, но он все же сдержался.

— Посмотрите, господа, в моем сейфе плана нет…

— Это не простой листок бумаги, чтобы завалиться куда-нибудь, — сухо заметил Берегфи.

— Мой заместитель сейчас в командировке. Вернется он завтра, я выясню, возможно, план находится у него. Что же касается слов господина старшего лейтенанта о передаче мне оригинала, я что-то этого не припоминаю.

— Я предприму необходимые меры для выяснения этого дела, — сказал Берегфи, и мы с ним удалились.

Вечером того же дня в присутствии специальной комиссии мы вскрыли сейф капитана Штетки. Полковник Берегфи лично взял в руки книгу рассылки секретных документов и, просмотрев ее, сказал:

— План вручен лично начальнику отдела, у которого мы сегодня были. Сколько раз я предупреждал этого Штетку, чтобы он, выдавая на руки особо важные документы, требовал личной и полной росписи лица, получающего документы, а ему все никак неймется. Вот и сейчас в разносной книге вместо подписи стоит только факсимиле.

На следующий день меня вызвали в генштаб и направили к майору Андрашу Барте, с которым я был знаком еще раньше. Это был тот самый Барта, который в свое время советовал мне поступить на курсы офицеров-таможенников.

— Ну, что ты натворил, Даника, что попал к нам? Надеюсь, речь идет о каком-нибудь пустяке?..

— Господин майор изволит смеяться. Все же я был прав, когда не хотел идти на курсы.

— Спокойствие, Даника, спокойствие! Садись да расскажи мне, как происходила передача оргплана.

Я подробно рассказал, как все это было.

Дни тянулись медленно. Я уже побаивался, как бы не сорвался мой рождественский отпуск, но вот наконец вернулся из Рима капитан Штетка. Не скажу, что мой рассказ о случившемся обрадовал его.

На следующий день меня и капитана Штетку вызвали в генштаб к майору Барте. Наши показания зафиксировали в специальном протоколе, сначала порознь, затем вместе.

Когда я уже уходил, Барта остановил меня:

— Знаешь, Даника, на память о нашей встрече я дам тебе одно фото.

Фото это было сделано в тот момент, когда я впервые проходил в генштаб через решетчатую дверь. Над моей головой часы показывали время моего прибытия.

На следующий день, выяснилось, что оргмобплан был заперт в сейфе у заместителя начальника отдела 1/с. Вернувшись из командировки, он спокойно открыл свой сейф и вынул из него оргмобплан.

Тут уж я вздохнул спокойно: теперь можно было ехать домой к невесте.

В январе 1934 года канцелярия регента выдала мне разрешение на брак. Но коротким оказался мой медовый месяц. Он еще не истек, а мне уже нужно было браться за работу.

Заключив мирный договор, Италия получила часть военного имущества и вооружения Австро-Венгрии, находившегося на территории Австрии. Хранилось оно в старых складах. Муссолини, рассчитывая получить за него изрядное количество пшеницы, передал это имущество Венгрии. Нам достались винтовки системы Манлихера, пулеметы системы Шварцлозе и горные пушки.

Вовсю заработали военные заводы. Завод Манфреда Вейса и военные заводы Дьюлы Гёмбёша и Петнехази на полную силу перерабатывали купленное у Муссолини вооружение. Стволы винтовок и пулеметов растачивались под новую марку боеприпасов, а горные орудия ставились на лафеты новой конструкции. Правда, мне казалось, что эта новая конструкция лафетов не оправдает себя, и я высказал свои предположения капитану Штетке.

— В первую мировую войну я служил в горной артиллерии. Механизм горизонтальной наводки и у пушек и у гаубиц мы смонтировали на оси, — объяснял я. — В то время сменять огневые позиции на колесах далее чем на пятьдесят метров строго запрещалось, так как механизм горизонтальной наводки при движении выходил из строя. При транспортировке этот хрупкий механизм и у нас будет ломаться.

Капитан Штетка вызвал к себе майора Илгена — референта по артиллерии и спросил его мнение.

— Я лично горных пушек не знаю, но слышал, что механизм горизонтальной наводки у них очень слаб. Советую доложить об этом господину полковнику.

Берегфи принял Штетку и выслушал, но опасений его не разделил.

— Если орудия как следует подрессорить, не надо будет вносить никаких изменений, — заявил полковник.

Подрессоривание применили, и так «успешно», что в начале тридцать восьмого года пушки эти изъяли из войск. Механизм горизонтальной наводки у них полностью пришел в негодность, правда, речь шла, как писалось в отчете, о «каких-то всего-навсего 1500 орудиях».

Одной из жгучих проблем того времени была проблема строительства самолетов. Согласно требованиям Трианонского мирного договора Венгрии не разрешалось иметь ни авиации, ни танков. Поэтому вопросами подготовки летного состава и материального снабжения занималось, разумеется тайно, управление воздушных перевозок. С материально-техническим отделом этого управления я поддерживал постоянную связь. Мнения по вопросу боевого использования и технике эксплуатации самолетов тогда высказывались самые различные. Управление воздушных перевозок хотело наладить в стране производство отечественных бомбардировщиков, истребителей и самолетов-разведчиков. Для удовлетворения такого желания завод Манфреда Вейса закупил на государственные средства лицензии на постройку французских авиационных моторов. Однако приступить к серийному выпуску этих моторов не удалось, так как при испытаниях моторы слишком перегревались. Точно такое положение испытывала с этими моторами и сама Франция. В газетах то и дело появлялись корреспонденции о катастрофах самолетов с такими моторами. Военное министерство уполномочило дирекцию завода Манфреда Вейса запросить у французов их специалистов, все расходы по содержанию которых министерство брало на себя.

На Чепельском заводе французский инженер нашел самое современное оборудование, так что ничто не мешало детальной проверке моторов. Прежде чем приступить к этой проверке, он внимательно осмотрел оборудование. Инженер этот был опытный и прекрасно понимал, что он причину перегрева авиамоторов не устранит. Однако, чтобы как-то спасти авторитет своей фирмы, он довольно оригинально вышел из положения. В самом начале проверочных испытаний он как будто нечаянно сжег измерительную аппаратуру. На ее ремонт требовалось несколько недель, а инженер, разумеется, не мог ждать так долго, так что, выразив тысячу извинений, он поспешил уехать во Францию. Было очевидно, что фирма, поставляющая Венгрии авиационные моторы, просто не в состоянии ликвидировать неполадки в моторе. Позднее Франция была вынуждена снять эти моторы с производства, что полностью подтвердило наше предположение.

Правда, Венгрия могла бы закупить самолеты в Италии, но и итальянские самолеты не были совершенными, так что от этой идеи пришлось отказаться. Обучение военных летчиков осуществлялось Венгерским акционерным обществом воздушных перевозок на пассажирских самолетах итальянского производства, поскольку военных самолетов не было.

Частные фирмы не только поставляли армии военные материалы, но и принимали активное участие в строительстве военных аэродромов. Так, премьер-министр Гёмбёш и члены его семьи владели обширным участком земли в Будаёрше, где, по решению самого премьера, и начали строить аэродром. Почва в этом месте была далеко не идеальной для строительства аэродрома ни по своей структуре, ни по обилию минеральных источников, которые разъедали бетон. Так что строить аэродром на этом месте было не только нецелесообразно, но даже опасно. Однако все эти причины отнюдь не интересовали тогдашнее военное командование, и оно приняло решение строить аэродром именно на участке Дьюлы Гёмбёша.

Одной из трудных проблем, сдерживающих развитие армии, была нехватка автомашин (включая даже парк гражданских автомашин). На специальных смотрах, организованных нашим министерством, проверялись гражданские автомашины с точки зрения возможности их использования в военных целях. Всерьез принимать парк военных машин было нельзя: такими устаревшими они были.

В Швеции были, закуплены тягачи для транспортировки артиллерийских систем. У американской фирмы «Форд» Венгрия закупила трехтонные грузовые автомобили марки «Форд — Мармон». В те годы фирма Форда сделала Венгрии заманчивое предложение построить на территории страны несколько современных автомобильных дорог. При этом американцы выставляли одно-единственное условие — разрешить им построить в районе Надьканижи автомобильный завод. Реализация этого предложения дала бы Венгрии стратегический выигрыш, но Гёмбёш и его клика не пошли на это, чтобы не нанести ущерб интересам Германии и Италии.

Вот о чем думал я, стоя перед столом Берегфи. Когда спросили мое мнение, я доложил:

— Я считаю, что столкновение различных интересов в военной промышленности сильно затягивает сроки. К тому же, если мы встанем на этот путь, нам будет очень трудно и дорого создать современную армию. А я полагаю, что война не за горами. Гитлер уже объявил о введении в Германии всеобщей воинской повинности, а это рано или поздно приведет к вооруженным конфликтам с соседними странами.

Берегфи бесстрастно ответил мне:

— Из-за недостатка сырья имеющиеся у нас два автомобильных завода дают мало продукции. Сырье, закупленное за границей, мы должны ввозить через порты Италии или Германии, а они, бывает иногда, задерживают эти грузы. Закупленный нами в Америке «металлолом» англичане не пропускают через Гибралтар из-за войны с Абиссинией. Следовательно, нам нужно использовать то, что можно. А рассчитывать мы можем лишь на Италию.

— И поэтому закупаем различный хлам, — заметил я.

Наличие средств противохимической защиты в армии равнялось, образно говоря, нулю. По Трианонскому договору Венгрии запрещалось иметь «химическое снаряжение». После первой мировой войны каким-то чудом удалось сохранить несколько тысяч газовых масок. Маски тогда были не резиновые, а кожаные. От длительного хранения кожа на масках потрескалась и пришла в негодность. Правда, институт военной техники начал создание современных газовых масок из прорезиненной ткани. Такие маски уже были на вооружении в зарубежных армиях, Из-за отсутствия сырья нам пришлось отказаться от изготовления таких масок. Активированный уголь для противогазных коробок можно было закупить только в Праге, у фирмы, которая аннулировала любой венгерский заказ. Поневоле приходилось ив этом прибегать к посредничеству Италии, которая сама закупала активированный уголь в Праге.

В конце марта 1936 года премьер-министр Гёмбёш вел переговоры с Муссолини и австрийским канцлером Шушнигом, но безрезультатно. На следующий день после возвращения премьера в Будапешт Берегфи вызвал к себе Штетку и передал ему документ, из которого явствовало, что премьер-министр закупил у Италии четыреста танков «ансальдо» и двести тягачей «павези». Нужно было как можно скорее распределить эти машины по частям.

— Видать, у нас слишком много первосортной пшеницы и слишком мало железного лома, — сказал я после доклада Штетке. Этим тягачам место на свалке железного лома. Что же касается итальянских танков, то точную, но далеко не лестную характеристику им дал полковник Йожеф Немет, который был хорошо знаком с отзывами об этих танках на опыте абиссинской войны. Короче говоря, Муссолини нашел-таки кому сплавить и эти устаревшие танки.

Берегфи внимательно выслушал меня и сказал:

— Мне кажется, господин старший лейтенант очень приуменьшает помощь, которую премьер-министр получил при личном содействии Муссолини. Я лично не разделяю вашего мнения и хочу предостеречь вас от подобных высказываний в других местах, так как это может повлечь за собой большие неприятности для вас.

— Господин полковник, осмелюсь доложить, — не успокаивался я, — что наши танки нисколько не современнее и конструкция их тоже устарела, но это все-таки танки, к тому же они лучше «ансальдо»…

Берегфи не пожелал дослушать меня до конца и удалился, разгневанный.

— Знаешь, Дани, у меня такое чувство, что в нашем отделе ты долго не задержишься, — заметил мне Штетка.

Однако генеральный штаб все же решил обсудить вопрос о поставках нам танков «ансальдо». Генерал-майор Шандор Дьерфи-Бендель вызвал на совещание по этому вопросу Берегфи, который взял с собой и меня. В совещании принимал участие и государственный секретарь по делам промышленности подполковник Антал Петнехази, доверенное лицо премьер-министра Гёмбёша. Полковник Немет, выступавший от генерального штаба, решительно высказался против поставки нам «ансальдо».

Однако Петнехази предложил поставить на «ансальдо» новые бронированные башни, чтобы «укрепить» танк.

После совещания я внимательно ознакомился с тактико-техническими данными танка «ансальдо» и мысленно рассчитал, какие же башни можно будет на них поставить.

— Броня на новых башнях может быть лишь миллиметра на два толще, не больше. Если же поставить более мощную броню, то скорость танка заметно снизится, а может, даже совсем откажет мотор, — предостерег я.

Мы договорились с капитаном Штеткой, что обсудим все эти вопросы более подробно с компетентными военными инженерами. Инженеры согласились с моими опасениями, но почему-то все они как огня боялись подполковника Петнехази. Оказывается, имея влиятельные связи, подполковник испортил карьеру не одному военному инженеру.

Первоначально дело о танках попало в руки к Берегфи и генерал-майору Дьерфи-Бенделю, который довольно скоро понял, чего боятся инженеры-эксперты.

— Мы, разумеется, выполним решение о замене башен на танках «ансальдо». Сначала заменим башни только на десяти танках и проведем соответствующие испытания. Полностью эта работа завершится после того, как будем иметь на руках результаты испытаний. Я вижу, наши военные инженеры до сих пор побаиваются государственного секретаря Петнехази, хотя теперь он и не является их начальником. Я не собираюсь обрушивать на них свой гнев, пусть господин старший лейтенант сам передаст им о моем неудовольствии, — решил генерал-майор.

Испытания показали, что ставить новые башни на «ансальдо» нет никакого смысла, однако, несмотря на такой результат, итальянское старье все же поступило на вооружение венгерской армии.

После окончания визита премьер-министра Гёмбёша в Рим в один прекрасный день все офицеры министерства нашли у себя на столах программу премьера, состоявшую из девяноста пяти пунктов. На моем столе лежало почему-то даже два экземпляра. Не читая программы, я положил ее в нижний ящик своего стола.

Капитан Бичкеи поинтересовался моим мнением на этот счет.

— Видите ли, господин капитан, — ответил я ему, — солдату не положено заниматься политикой, вот и я, даже не прочитав программу, положил ее в ящик стола.

Спустя несколько дней я нашел у себя на столе две брошюры. Это была «политическая программа» Ференца Салаши[1]. Оглядевшись, я увидел, что программа была разложена на столах всех офицеров. С ней я поступил точно так же, как с программой Гёмбёша. Должен заметить, что в военном министерстве, в генштабе, в том числе и в нашем отделе, было довольно много сторонников Салаши. Мы знали их хорошо. Полковник Берегфи в то время еще не был связан с палачами венгерского народа.

Вскоре после получения программы Салаши ко мне зашел старший лейтенант Миклош Тот и поинтересовался, прочитал ли я программу.

— Я положил ее вместе с программой Гёмбёша, — ответил я, — в самый нижний ящик, чтобы не очень гремело, если ящик не выдержит и упадет. Я солдат и политикой не занимаюсь.

На следующий день на мой стол наклеили листок бумаги, на котором была нарисована голова с курчавыми волосами и горбатым носом. Под рисунком красовалась подпись: «Жидовский наемник!»

Полковник Берегфи обычно по утрам лично обходил наши комнаты. Зашел он к нам и на этот раз. Увидев на моем столе рисунок, он, разозлившись, спросил:

— Кто наклеил вам на стол эту пакость?

— Я могу только догадываться, господин полковник, — ответил я. — Думаю, что сделавший это скоро придет ко мне, чтобы увидеть мою реакцию.

— Немедленно вызовите уборщицу, пусть она приведет ваш стол в порядок! Мне не нравятся эти нилашистские шуточки. А если увидите того, кто это сделал, скажите ему, чтобы он придерживался политики нашего правительства. (Позднее полковнику мог бы пригодиться его собственный совет.)

С капитаном Штеткой мы часто обсуждали трудности снабжения армии вооружением и боеприпасами.

— Если при такой слабой оснащенности мы вступим в войну, то потеряем больше живой силы, чем в годы первой мировой войны, — сказал я как-то Штетке.

— В случае военного конфликта, — ответил Штетка, — против коллективной опасности должна быть организована и коллективная оборона с коллективным распределением бремени военных расходов.

— Я не знаю, что ты понимаешь под словами «коллективная оборона», но по опыту первой мировой войны могу сказать тебе, что барон Альфонс Вейс солдатом в армию не пойдет. Однако его военные заводы нужны нам, и мы будем всячески способствовать тому, чтобы он давал нам как можно больше оружия. Он будет набивать себе карманы золотом, а в это самое время тысячи, десятки тысяч простых солдат будут сидеть на фронте в окопах, ежеминутно подвергая свою жизнь опасности.

— В будущей войне тыл станет таким же фронтом. Все коммуникации в тылу будут подвергаться бомбардировкам, чтобы противник не мог снабжать свои войска всем необходимым для боя и жизни.

— Вот мы сейчас работаем над проблемами обеспечения армии, но никто не занимается организацией противовоздушной обороны Будапешта. А ведь в городе сосредоточена большая часть промышленных предприятий, лететь сюда, например, от словацкой столицы всего-навсего минут восемь. Коллективная оборона же требует, чтобы одновременно с решением вопросов о снабжении армии решались и вопросы по организации противовоздушной обороны. Сегодня, когда Гитлер растоптал все статьи Версальского мирного договора и открыто вооружается, нам необходимы зенитные пушки, истребители и ночные бомбардировщики. Я полагаю, что в сложившейся ситуации мы свободно можем закупить все это за границей. Думаю, что говорить о коллективном распределении бремени военных расходов можно только тогда, когда господа, проживающие в дворцах по проспекту Андраши, и прочие владельцы крупных заводов и фабрик раскошелятся и дадут средства на организацию противовоздушной обороны.

— В твоих словах есть смысл. Я как следует подумаю над этим и, быть может, доложу свои соображения Берегфи.

Через несколько дней Штетка побеседовал с Берегфи, который вскоре сообщил нам, что в генеральном штабе его предложения нашли одобрение. Но каково же было мое удивление, когда через несколько дней на наших бумагах появилась красноречивая надпись государственного секретаря по вопросам обороны Кароя Барты, что все это не что иное, как «пропагандистские коммунистические бредни».

6 октября 1936 года премьер-министр Дьюла Гёмбёш умер. Страна свободно вздохнула, но всего лишь на несколько часов.

На следующий день, идя по бульвару Баштя в министерство, я заметил напротив эрцгерцогского дворца пулеметное гнездо. В начале проспекта Хуняди — та же картина, и какой-то подполковник проверял документы у всех прохожих.

Оказалось, что вновь назначенный премьер-министр Кальман Дарани, придя к власти, нашел в сейфе своего предшественника соглашение с Герингом. Он показал эти бумаги Тибору Экхарду, а тот сделал их содержание достоянием широкой общественности. Исходя из мер предосторожности, опасаясь рабочих волнений, правительство прибегло к предупредительным мерам. Опасались даже покушений и террористических актов. Вместо политики открытой диктатуры, проводимой Гёмбёшем, Дарани встал на путь «защиты конституции». Однако все это было не больше как пустая фраза, так как о серьезных изменениях в политике правительства нечего было и думать. В своей экономической политике новое правительство целиком и полностью ориентировалось на выполнение договоров с Германией и Италией. А следовательно, в соответствии с этим немецкие и итальянские товары завозились в Венгрию (по ценам международного рынка), а венгерская пшеница и другие продукты сельского хозяйства вывозились из страны по дешевке.

Некоторые офицеры понимали, куда ведет страну такая политика правительства, но помалкивали, так как считали, что заниматься политикой не их обязанность.

В начале тридцать седьмого года меня направили учиться на высшие курсы переподготовки офицерского состава, окончив которые я получил назначение в 3-ю бригаду, расквартированную в городе Сомбатхее. 15 августа я прибыл в штаб бригады, командиром которой в то время был генерал-лейтенант Густав Яни, а начальником штаба — полковник Анкаи-Анезини. Мне приказали продолжать работу над планом оборонительных сооружений. Определили и срок — восемь месяцев. Мне надлежало разработать план оборонительных сооружений на границе с Австрией и Югославией. В мою обязанность входила и разработка материально-технического снабжения войск, а также их организационная перестройка. Скучать было некогда, и, поскольку я хотел справиться с порученным мне заданием, работать приходилось до позднего вечера.

В то время гитлеровская Германия уже вынашивала планы ликвидации независимости Венгрии, а в высших сферах этот вопрос был уже давно решен. Об этом знал каждый солдат не только нашего Сомбатхейского, но и других гарнизонов, хотя никаких приказов или распоряжений о сближении с немцами не поступало. Многие мероприятия свидетельствовали о стремлении правительства укрепить «германо-венгерскую дружбу».

12 марта 1938 года меня назначили дежурить по бригаде. Ночью, сидя в комнате дежурного, я ломал себе голову над тем, что же будет дальше. К тому времени я уже закончил разработку плана инженерных сооружений, командир одобрил его, а через два дня я должен был лично везти этот план в военное министерство.

По радио передавали последние известия. На рассвете радио сообщило, что части германской армии перешли австрийскую границу. Так начался аншлюс Австрии, что было дальнейшим нарушением Версальского мирного договора, но уже при помощи оружия. После такого шага нетрудно было дойти и до войны.

По телеграфу я доложил о случившемся начальнику штаба бригады.

— Доложите об этом и его превосходительству господину командиру бригады, — приказал мне начштаба.

Я доложил и генерал-лейтенанту, который поблагодарил меня за сообщение, но никаких указаний не дал.

Вскоре в комнату дежурного вошел начальник штаба полковник Анкаи.

— Телеграммы из министерства не было? — спросил он.

— Ничего не поступало.

— Завтра же выезжайте в Будапешт с бумагами.

— Слушаюсь, — ответил я.

Часов в восемь утра начштаба вызвал меня в приемную командира бригады.

— Пропуск через австрийскую границу у вас в порядке? — поинтересовался Яни.

— Так точно.

— Получите легковую машину, но только без водителя. Доедете до Шопрона, далее по дороге на Кёсег, затем по австрийскому шоссе, по дороге как следует смотрите, что делается на границе. Когда вернетесь, немедленно доложите мне. Если меня не будет в штабе, найдете меня дома.

— Да, но в Шопрон я приеду только к вечеру, а ночью из окна машины много не увидишь.

— Верно! Тогда вечер проведете в Шопроне, разузнайте настроение людей, их отношение к аншлюсу. Поговорите с солдатами, с гражданскими, а утром выезжайте на границу, там все и увидите. Господин полковник сообщит о вашем прибытии в батальон погранвойск, где вы на ночь и оставите свою машину.

На границе я встретил своих старых знакомых австрийских пограничников, но дальше проехать мне не удалось, так как немецкая пограничная полиция закрыла границу. В нескольких сотнях метров от границы я заметил солдат.

Вернувшись в Сомбатхей, доложил о результатах своей поездки генерал-лейтенанту Яни, но удивления на его лице не заметил. Настроение офицеров было не ахти какое: они нервничали, не зная, что их ждет завтра. На третий день Яни собрал всех офицеров бригады, чтобы хоть как-нибудь успокоить их. На собрании выступил и я, рассказав о том, что видел на границе.

— Полагаю, что германская армия не нападет на нас, но, если дело дойдет и до этого, тогда мы с вами до последнего патрона будем защищать венгерскую границу, — такими словами Яни закончил совещание офицеров.

До сентября жизнь в Сомбатхее текла своим чередом. В конце месяца полковник генштаба Фаркаш Кашшаи, инспектор министерства по инженерным сооружениям, вызвал меня в Мадьяровар. По соседству с железнодорожной станцией я увидел целый палаточный лагерь: взад-вперед сновали солдаты, слышался шум, полевые кухни дымили вовсю. Допризывники, «вооруженные» деревянными винтовками и пулеметами, строились в колонны.

«Странно, — подумал я, — положение очень острое, а мы в непосредственной близости от словацкой границы играем в солдатики».

Однако долго размышлять не пришлось: из Будапешта прибыл полковник, одетый в гражданское.

— Вы в своей форме очень бросаетесь в глаза, — заметил он мне.

— Господин полковник, в телеграмме, которую я получил, ничего не говорилось о форме одежды.

— Это верно, о форме мы забыли. Ну ничего, сейчас мы что-нибудь перекусим, а до Будапешта отсюда довольно далеко, так что там ничего и знать не будут.

Мы сели за столик и, заказав завтрак, начали беседовать.

— Перейду прямо к цели своего приезда, — сказал полковник. — Мы организуем специальные диверсионные отряды для действия на территории Словакии. В школе вы прекрасно разбирались в вопросах тактики, да к тому же еще неплохо показали себя на учениях, вот я и подумал, а не сделать ли вас командиром одной из групп.

— Господин полковник, если мы намерены организовать спецотряды, то здесь, в непосредственной близости от словацкой границы, находятся полторы тысячи допризывников, вооруженных деревянными винтовками, это не может не привлечь внимания словаков, которые, по-видимому, хорошо обо всем осведомлены. Да, кроме того, здесь, где Дунай разделяется на три рукава, действия спецотрядов будут сильно затруднены. И естественно, возникает вопрос, можем ли мы рассчитывать на соответствующую поддержку наших действий среди местного венгерского и словацкого населения. Вы понимаете, что без такой поддержки действия любого спецотряда обречены на провал.

— Я вам отвечу. Отряды спецназначения действительно сформируют из этих допризывников, но они будут вводиться на другом участке. Дело в том, что в то время как Гитлер предъявляет территориальные претензии к Судетской области, мы должны осуществить собственные планы и удовлетворить свои претензии. Гитлер неоднократно давал нам понять, чтобы мы не стеснялись оказывать военный нажим на чехов. Именно с этой целью и создан здесь этот лагерь. Что же касается поддержки наших действий со стороны местного населения, то у нас уже имеется на этот счет кое-какой опыт. Полагаю, тебе известно, что летом мы проводили кое-какие акции из лагеря в Кишбодани, и не безрезультатно. Словацкие пограничники так растерялись, что в течение нескольких дней никак не могли навести порядок на участке границы. Узнали мы об этом от наших осведомителей с той стороны.

Я слышал об этом случае. Тогда группа человек в двадцать на лодках пересекла, рукава Дуная и высадилась на противоположном берегу. Вклинившись на территорию Словакии, наши солдаты перерезали несколько линий связи и спокойно ушли обратно. Всю эту операцию проводили хорошо подготовленные солдаты-добровольцы.

— Ну так как, убедил я вас или нет? — спросил меня полковник.

— Господин полковник, мне кажется, для проведения подобных операций нужны опытные, проверенные солдаты, а не новобранцы. Опыт летней операции еще ничего не говорит о том, что местное население будет поддерживать нас при проведении таких рейдов. Если все же принято решение использовать в операции именно допризывников, то их необходимо долго и тщательно готовить. Мне кажется, обучать их можно в районе Бугаца. Ни Черхат, ни Матра, ни Бюкк для этого не подходят, так как чехи своевременно заметили бы наши приготовления и постарались бы сделать так, чтобы отряд наш сразу же попал в хитрую западню. По-моему, для подготовки таких отрядов далеко не последнее значение имеет выбор места.

Полковник не дал мне договорить.

— К этому мы еще вернемся. Сейчас нам нужно посмотреть, как обстоят дела у Райка, на острове Орос, где проживает очень много венгров, переселившихся из Словакии. Нам нужно будет попытаться что-то сделать с ними.

К вечеру вместе с полковником Кашшаи мы прибыли в город Дьёр. Больше о формировании спецотрядов мы уже не говорили.

В конце октября были полностью отмобилизованы 6-я и 7-я дивизии. Я в то время был инженерным инспектором в 8-й дивизии, но полковник Анкаи не разрешал мне ехать в дивизию, а назначил меня на должность начальника материально-технического снабжения вместо заболевшего коллеги-предшественника. Я получил приказ снабдить 8-ю дивизию необходимыми материально-техническими средствами. Должен заметить, что при приведении части или соединения в боевое состояние одеяло солдату подчас нужнее хлеба: хлеб себе солдат в любой обстановке достанет, а одеяло далеко не везде и не всегда.

Еще задолго до мобилизации сомбатхейская суконная фабрика должна была поставить армии десять тысяч одеял и пять тысяч простынь. Когда началась мобилизация, одеял не было и в помине. На складах удалось разыскать всего-навсего несколько тысяч простынь и одеял: не хватало шести тысяч простынь. Недостающее количество простынь можно было бы заменить белыми госпитальными простынями, которых было в излишке, но на их получение необходимо было иметь письменное распоряжение командира бригады. Примерно такое же положение было и с нательным бельем для солдат. Я стал закупать белье у частных торговцев, которые находились в городах и селах, где были расквартированы воинские части. Подобным образом была закуплена и упряжь для лошадей. В конце концов с грехом пополам удалось достать все необходимое и отправить в части.

Командир 8-го корпуса все время требовал от дивизии, чтобы меня поскорее откомандировали в Мункач. Наконец я освободился и выехал по месту назначения.

Неразбериха между тем царила и среди высшего военного руководства. В Мункаче мне сообщили, что 8-я дивизия находится в Унгваре. Пришлось ехать в Унгвар. Сразу же до приезде меня выругал за «опоздание» майор Фельдвари, но, узнав, что я привез ему из Сомбатхея письмо от его жены, он сменил гнев на милость и тотчас же провел меня к командиру дивизии, который поставил передо мной задачу немедленно выехать в части. Вернулся я только поздно вечером и сразу же доложил начальнику штаба и командиру о результатах своей поездки.

Командир и начштаба в первую очередь поинтересовались настроением солдат.

— На лицах ни солдат, ни офицеров выражения веселости я не заметил. Шепчутся о скором наступлении, и потому особого воодушевления у них нет. С саперными подразделениями необходимо очень много работать. Офицеры в большей части из запаса; знания у них очень ущербные, хорошо, когда в подразделении попадается хоть один кадровый унтер-офицер.

— Нами получен приказ начать наступление завтра на рассвете, — начал начальник штаба. — Командир бригады приказал привести бригаду в состояние боевой готовности. Время — ноль-ноль часов. Прошу вас, господин старший лейтенант, ночью объехать все местные дома терпимости и предупредить господ офицеров о том, чтобы они немедленно вернулись в свои подразделения.

В двух «господских заведениях» развлекались господа полковники, подполковники, майоры. Почти у каждого из них на коленях сидела женщина. Они пили шампанское, громко пели, танцевали. Время от времени офицер со своей дамой куда-то исчезал. Многие господа офицеры, знающие о предстоящем наступлении, пили за предстоящую победу. Разошлись офицеры только к полуночи.

Когда же я вернулся в штаб, начальник штаба встретил меня такими словами:

— Иди ложись спать, наступление отменяется.

«Повезло», — подумал я, так как только что имел возможность убедиться в «серьезности» приготовлений офицеров к наступлению.

Через несколько дней нашу дивизию снова перевели в Сомбатхей.

Премьер-министр Дарани в 1938 году провозгласил так называемую Дьёрскую программу. Уже в августе специальное соглашение правительства, по сути дела, окончательно похерило все статьи Трианонского мирного договора. Дальнейшее развитие армии шло уже в открытую по заранее разработанному пятиступенчатому плану под кодовыми названиями: «Элед 1», «Элед 2», «Хуба 1», «Хуба 2» и «Техетем».

Когда Гитлер полностью отказался от выполнения всех статей Версальского договора, мы начали проводить мероприятия, предусмотренные планом «Элед 2». Выполнение плана «Техетем» планировалось на 1945—1946 годы. Руководствуясь этим планом, генеральный штаб считал, что Венгрии необходимо проводить такую политику, чтобы в случае возникновения войны наша армия могла сохранить свою ударную силу до самого конца, чтобы быть в состоянии повлиять на мирный договор и добиться осуществления своих территориальных притязаний в границах 1914 года.

Муссолини, руководствуясь якобы благим желанием восстановить «равновесие в Европе», со своей стороны всячески торопил Венгрию с созданием армии, насчитывающей двадцать одну дивизию, и даже обещал «всяческую поддержку». Однако создание и вооружение такой армии натолкнулось на очень серьезные трудности, о чем можно судить хотя, бы по результатам мобилизации в пограничных районах.

Так, на венгерских заводах выпускались броневики «чаба», самоходные орудия «нимрод», легкие танки «толди» и тяжелые танки «туран», которые уже прошли испытания на полигонах, но как-то зарекомендуют они себя в боях?

В ходе мобилизации выяснилось, что новый наплавной мост в состоянии выдержать лишь машины весом не более восьми тонн и, следовательно, ни в коем случае не пропустит танки, хотя уже тогда за рубежом имелись понтоны: из них можно было навести мост, по которому разрешалось пропускать танки весом до двадцати четырех тонн.

Что касается взрывных препятствий, то их было изготовлено много, но они были далеко не безопасны, и при их установке часто происходили несчастные случаи. Гибли свои же солдаты, которых ни в коем случае нельзя было обвинить в плохой подготовке.

Нашим химикам удалось использовать при изготовлении взрывчатого вещества, известного под названием «tri-2», стебли кукурузы. Это позволило обеспечить армию взрывчатыми веществами, изготовленными из отечественного сырья. Однако в заводской технологии была допущена, видимо, какай-то ошибка, так как после двух лет складского хранения это взрывчатое вещество «разлагалось». Как раз в ходе проведения мобилизации мне было поручено провести расследование и доложить в министерство о том, что же, собственно, случилось с «tri-2». Такой доклад был мной написан, однако его отклонили, указав мне, что незачем «искать козла отпущения». Но не прошло и нескольких месяцев с момента написания моего доклада, как в Декенеше взорвался склад боеприпасов, а вскоре произошел пожар на складе в Дьёре. В ходе расследования было установлено, что и взрыв склада, и пожар произошли от самовозгорания взрывчатого вещества. Срочно была назначена проверка складов с целью немедленного вывоза с них «tri-2» и его уничтожения в безопасных местах. Одновременно нужно было пополнить недостающее количество ВВ.

Весна 1939 года обрушилась на нас несчастьями. Она в тот год была ранняя. На дорогах часто случались заторы, а в это время как раз проводилась мобилизация. Если первая мобилизация принесла людям много треволнений, то вторая была воспринята как нечто само собой разумеющееся. Работы у меня на этот раз оказалось меньше, чем в прошлом году. На помощь к нам прислали из военного министерства еще одного сотрудника — капитана Эрнё Чатхо. От него мы узнали, что министерское начальство до сих пор судит о положении в частях не по действительному положению дел, а по докладным бумагам.

17 марта мобилизация наконец закончилась, и я отправился в штаб 8-й дивизии. И на этот раз путь мой пролегал через Мункач.

Когда я прибыл в штаб, закончился первый день наступления. Части венгерской армии выступили в поход, чтобы «расширить» венгерскую границу до самой Польши. И тут один полк, находившийся на правом фланге боевого порядка дивизии, столкнулся с неожиданностью. Подразделения полка, двигавшиеся по маршруту Унгвар — Собранц — Реметевашдяр, неожиданно были забросаны ручными гранатами и минами, которые сыпались на головы солдат прямо с неба — с учебных словацких самолетов. Сюрприз, разумеется, был неожиданным. Никакой противовоздушной обороны у нас не было. К счастью, большая часть сброшенных гранат и мин не разорвалась, но паника в частях возникла большая.

В Сойве одна граната угодила в повозку с боеприпасами. Раздался оглушительный взрыв, от которого пострадали не только солдаты, но и многие местные жители.

Моим главным занятием в те дни были сбор и уничтожение неразорвавшихся гранат и мин. Местные жители сносили их в Реметевашдяр и в Фельшехалаш. Хорошо еще, что по дороге ни гранаты, ни мины не взрывались. Наши саперы вывозили этот опасный груз в безопасное место и уничтожали.

Когда наступление кончилось, а было это возле Ужокского перевала, встретившиеся друг с другом польские и венгерские солдаты организовали своеобразное торжество, на котором отметили установление общей польско-венгерской границы.

Нам, правда, было вовсе не до торжеств. На участке 8-й дивизии в течение двух недель мы должны были установить четырнадцать пограничных застав, оборудовав их всем необходимым. Сначала чехи всячески мешали нам, вплоть до открытия огня артиллерии, но вскоре притихли.

Осенью Гитлер без объявления войны напал на Польшу. Началась вторая мировая война. В конце сентября часть польской армии под Ужокским перевалом перешла новую границу Венгрии, с полным правом рассчитывая на дружеский прием. Мы действительно приняли поляков по-дружески, оставили им оружие и боеприпасы. Узнав об этом, Гитлер потребовал от хортистской Венгрии, чтобы мы рассматривали поляков как военнопленных, немедленно разоружили их и направили в лагеря для военнопленных. Военное министерство так и поступило, поручив 3-му корпусу определить поляков по лагерям для военнопленных. При штабе корпуса был образован комитет из числа польских офицеров, а меня назначили офицером связи между комитетом и штабом корпуса. Особой связи мы не поддерживали и встречались только тогда, когда появлялся какой-нибудь спорный вопрос.

Польских солдат разместили в лагерях, а офицеров по замкам. И тем и другим было запрещено выходить за пределы зоны, что сразу же вызвало у них волну недовольства.

А весной 1940 года туманным утром полторы тысячи польских солдат, находившихся на сахарном заводе в Надьценке, покинули его территорию. По своей наивности поляки решили пройти пешком через занятую немцами Австрию и уйти в нейтральную Швейцарию. Через австрийскую границу они действительно перешли, но едва прошли километров пять, как были остановлены немцами. Полторы тысячи безоружных солдат представляли собой довольно печальное зрелище, но немцев было так мало, что поляки повернули обратно и благополучно вернулись в Надьценк на сахарный завод. Иначе действовали польские офицеры, которые в марте 1940 года покинули замок в окрестностях Надьканижи и через Югославию бежали на Запад. Удалось им это потому, что венгерские власти и местное население помогали им.

Германское посольство в Будапеште, узнав об этом, заявило венгерскому правительству строгий протест, в котором якобы требовало усилить охрану и содержание военнопленных поляков, однако, несмотря на все это, те, кто хотел бежать, оставили Венгрию. У нас в корпусе по каждому случаю «бегства» поляков устраивали «расследования», однако никто этих расследований всерьез не принимал, в том числе и неудовольствия немецких офицеров, которые приезжали в штаб корпуса специально для того, чтобы ознакомиться с результатами этих расследований.

Но волноваться приходилось не только полякам, находившимся в Венгрии, но и нам самим. Так, по указанию военного министерства все офицеры должны были представить документы, подтверждавшие их национальность. Пришлось и мне разыскивать по ящикам стола свое свидетельство о рождении.

К 1 мая 1940 года я был произведен в капитаны и назначен командиром 110-й саперной роты. Согласно приказу мне надлежало в Дьёре сформировать роту, доведя ее численность до полного боевого состава, а после этого передислоцироваться в Ёшкю. Мне было поручено обучить солдат действовать в условиях штурма укрепленных сооружений противника. Для этого нужно было построить учебное укрепсооружение, а затем подорвать его по всем правилам военного искусства. Выехав на местность, я увидел, что проводить такие занятия на отведенной мне местности нельзя, так как взрывные работы могут нанести ущерб селу Ёшкю. Однако офицер генштаба не согласился со мной. Учебное укрепление мы построили, но взорвать его, к счастью, нам не пришлось.

1 июля мою роту перебросили в Хоссупаи, чтобы укрепить участок границы между пунктами Надьлета и Почай. Выполнить полученный приказ мне не удалось, так как приближаться к границе без особого разрешения запрещалось. Из-за этого до конца июля рота занималась лишь учебными занятиями.

Наконец однажды прибыл специальный курьер из Будапешта, который привез мне нужный приказ и двенадцать тысяч пенгё с указанием построить через реку Беретти два моста. На строительство мне давалось всего две недели. Мы сразу же приступили к строительству, и 14 августа я сдал готовые мосты областному управлению.

На церемонии передачи моста присутствовал инженер корпуса. Местные жители были очень рады, что мосты, снесенные весной большой водой, теперь восстановлены. Радовало их еще и то, что я при строительстве руководствовался положением по строительству гражданских мостов, что для меня, как военного, было совсем необязательным. Однако корпусному инженеру не понравилось, что я построил не военные мосты. Он установил, что перерасходовано больше металла, чем следовало. Но стоило ему заглянуть в составленную мной смету, как он сразу же изменил свое мнение: экономия составила четыре тысячи пенгё.

После сдачи мостов мою роту направили в Беретьяуйфалу. Прибыв туда, рота приступила к занятиям, но через несколько дней нас подняли по тревоге. После ночного утомительного перехода мы прибыли снова в Хоссупаи. Примерно километрах в пятнадцати от населенного пункта проходила граница. Часть роты прибыла на место на рассвете, остальные только к полудню. Отпустив людей отдохнуть с дороги, я объяснил личному составу, что после обеда мы будем устанавливать на местности препятствия.

Военная служба, особенно в военное время, далеко не безопасна. И должен добавить, каждый род войск, каждый военный специалист считает свою работу самой опасной. По опыту своей работы могу утверждать, что профессия сапера — это не детская игра. Особенно опасна установка мин.

Я вызвал к себе командиров взводов и групп минирования, приказал им самым тщательным образом проверить каждую мину и все взрыватели. Еще на учебных занятиях у нас были неприятные казусы. Достаточно одного взрыва — и человека как не бывало.

Взяв машину, я объехал участок минирования шириной в восемнадцать километров. Убедившись, что местность вокруг оцеплена, я приказал приступить к минированию.

Жителей села мы предупредили, чтоб они не заходили в зону минирования, не ставили под угрозу свою жизнь.

В роту я вернулся только поздно вечером. Не успел я выслушать донесения командиров взводов, как ко мне в комнату вошел мой старый знакомый майор Мартинидес.

— Я прибыл к тебе как адъютант начальника инженерных частей 2-й армии, — отрекомендовался он. — Сегодня при минировании местности в роте Фехервари зафиксировано семнадцать подрывов со смертельным исходом, в 3-м саперном батальоне — три случая, а число раненых превышает двадцать. Самые большие потери мы несли при минировании. В твоей роте дело обстоит лучше. Генерал-майор Мурахиди приказал проводить минирование без снабжения мин взрывателями.

Я опешил. Только безголовый мог отдать такой приказ.

— Устанавливать мины без взрывателей? Это категорически запрещается наставлением. Не говоря уже о том, что за несчастные случаи при таком способе минирования целиком и полностью отвечает командир роты. Я не могу выполнить такой приказ, потому что убежден, что он приведет к еще большим человеческим жертвам.

— Генерал-майор приказал минировать именно так, и ты не имеешь права не подчиниться ему.

— Но ему никто не давал права ставить под угрозу жизнь подчиненных. Завтра утром я еще раз проверю взрыватели и постараюсь снова предупредить жителей. После обеда мы приступим к минированию, и надеюсь, что до сумерек успеем закончить его. Если до десяти часов утра не получу другого приказа, я буду продолжать минирование так, как положено по инструкции. Если же господин генерал-майор будет настаивать на своем, тогда попрошу снять меня с должности, так как минирование иным способом я проводить не берусь.

На следующее утро генерал-майор Мурахиди прислал ко мне нашего прокурора армии. Вместо того чтобы что-либо объяснить прокурору, я повел его в район минирования, на конкретном примере показал, как проводится минирование, и объяснил, какой опасности мы будем подвергать людей, которые позже должны будут вставлять взрыватели в уже установленные в земле мины.

Выбрав небольшой участок в стороне, я сам лично установил на нем мину без взрывателя, затем осторожно подошел к ней и вставил взрыватель, однако едва я удалился на безопасное расстояние, как мина ни с того ни с сего взорвалась. После этого случая прокурор, бывший в чине майора, понял меня.

— Как прокурор, я не буду возбуждать против вас уголовного дела, даже если вы и дальше будете устанавливать мины со взрывателями или вообще прекратите минирование. Спасибо за наглядный урок. Теперь я знаю, как мне следует вести себя.

Когда начало темнеть, я снял своих людей с работы, оставив на местности только оцепление, но отдохнуть ночью не удалось. На участке нашего минирования вдруг послышалась стрельба.

Я поспешил на выстрелы. Оказалось, что солдаты оцепления и сами не знали, кто и зачем стрелял. Вскоре стало известно, что солдаты нашего спецотряда напали на румынский пограничный пост. Я приказал привести ко мне командира спецотряда. Каково же было мое удивление, когда ко мне пришел капитан Балог, один из руководителей операции, которая проводилась летом 1938 года в Кишдобаке.

— Имре! Вот так встреча! Разве ты не знаешь, что мы тут минируем местность?

— Мне об этом ничего не сказали. Хорошо, что ты предупредил.

— Твое счастье, что вы не нарвались на минное поле, а это вполне могло случиться, так как со стороны границы минирование уже почти полностью завершено. Если вы все-таки хотите проводить свою операцию, давай по карте уточним места, где вы можете спокойно действовать.

В штаб я немедленно послал донесение о действии спецотряда на моем участке. К донесению в штабе отнеслись с недоверием, потому что и там не знали о действии спецотряда.

Едва мы полностью закончили минирование, из штаба поступил приказ немедленно разминировать участок. Местные жители относились к этому недружелюбно, хотя им и было выплачено денежное вознаграждение за земельные участки, на которых проводилось минирование.

2 сентября части 2-й венгерской армии вступили в Трансильванию. Моя рота следовала в арьергарде войск, двигавшихся в направлении Надьварада. Когда части подходили к селу Борш, поступил приказ, что каждый час можно ожидать появления регента, который принимает участие в походе.

Когда колонна подошла к окраине города, части выстроились и торжественным маршем, прошли по центру перед командующим армией генерал-лейтенантом Яни.

Мы увидели инженерные укрепления, построенные вдоль границы, которые до сих пор мы рассматривали только на карте. Начиная от Бихартошлека по направлению к Надьсалонте на протяжении девяти километров тянулась линия укреплений, затем она поворачивала на северо-восток и шла вдоль границы.

Начальник инженерной академии генерал-майор Габор Надь распорядился занимать румынские укрепления, действуя, как в боевой обстановке. Командующий армией генерал-лейтенант Верт обещал лично присутствовать при этом. Я подготовил необходимую документацию. Люди ждали только приказа к началу этих необычных учений. Десятиметровые штурмовые лестницы, применяемые для преодоления противотанковых рвов, мы переделали соответствующим образом. Затем начались учения.

Мы провели «взятие» трех укрепленных сооружений. Зрители наблюдали за ходом учения из соседнего дота. Под дот был заложен заряд взрывчатки весом двадцать пять килограммов. Я руководил операцией из средней группы. После подрыва горнист протрубил сигнал «в атаку».

Мне показалось, что генерал-лейтенант остался доволен увиденным. Но очень скоро я убедился, что это не так. После учения я верхом на лошади поехал в соседнее село. По дороге встретил легковой автомобиль, в котором сидели три немецких офицера и инженер-полковник Мольнар. Сначала машина на скорости пролетела мимо меня, но, развернувшись, остановилась.

— Господин капитан, офицеры хотели бы получить более подробные сведения о линии укрепления, главным образом их интересуют кабельные линии связи, — услышал я.

— Господин полковник, на ваши вопросы я отвечу, но только не в присутствии посторонних.

Козырнув, полковник Мольнар отправился дальше.

В селе меня ждала телеграмма с приказом немедленно выехать в Надьварад.

В Надьвараде меня вызвал к себе генерал-майор Мурахиди.

— Господин капитан, командующий считает, что учение по взятию укрепточек проведено вами не так, как следовало. Вы поместили наблюдавших за учением в небольшие убежища, которые не обеспечивали их полной безопасности. К тому же вы были невежливы с офицерами союзной армии, разговаривали по-венгерски и отвечали на вопросы только полковника Мольнара. Я вас предупреждал…

Выслушав разнос, я удалился.

В Надьвараде моя рота провела всего несколько дней, а затем пришел приказ выехать в Коложвар для участия в параде.

В ожидании приезда регента Хорти заранее предпринимались меры по обеспечению его безопасности. За памятником королю Матьяшу была установлена палатка для почетных гостей, а площадь, на которой должен состояться парад, была очищена от посторонних. Все прилегавшие к площади улицы были перекрыты войсками, жителям строго-настрого запрещалось высовываться из окон или выходить на балконы. Вокруг площади выстроились части, пользующиеся особым доверием командования.

На площади на здании германского консульства полоскался огромный флаг со свастикой, на мачтах висели венгерские национальные флаги.

В городе осталось мало жителей. Одни спрятались, другие уехали.

Хорти выслушал доклад командующего армией витязя Яни. Затем торжественным маршем перед регентом прошли пехотный полк, отряд артиллерии и саперный батальон.

После парада мы выехали обратно в Надьварад, немного передохнули там и тронулись в Надьюрёгд, а оттуда в укрепленный район. Там мы демонтировали инженерные сооружения. В ходе работ выяснилось, что левое крыло укрепрайона более мощное: из двадцати двух дзотов мы демонтировали и вывезли в Будапешт двадцать два вагона арматурного железа. Укрепления, расположенные севернее, не были такими. К концу ноября демонтаж закончили. Рота выехала в Дьёр, где рядовой состав подлежал демобилизации.

Прошел еще один год. Весной 1941 года я находился в Сомбатхее, где получил приказ закрыть границу с Югославией, построив вдоль нее ряд инженерных укреплений. Как и всегда, выполнить работы, предусмотренные заранее разработанным планом, не удалось.

11 апреля части 3-го корпуса двинулись к Муракёзу. Мне приказали отправиться в Чакторне и там ждать приезда начальства. В Муракёзе саперная рота саперного батальона корпуса наводила временный мост на месте взорванного. Солдаты, находившиеся на правом берегу реки, расположились возле корчмы.

Стояло прекрасное солнечное утро. Местные жители из числа самых любопытных стояли на берегу, покуривали сигареты, мирно беседовали с саперами, угощали их палинкой.

Подошел какой-то мужчина в форме югославской армии и обратился ко мне по-венгерски:

— Господин капитан, разрешите предупредить вас, что под опорой взорванного моста еще остался заряд взрывчатки.

С тремя саперами я опустился к опоре и разыскал там сорокакилограммовый заряд взрывчатки.

К полудню я прибыл в Чакторню, не встретив по пути ни одного венгерского солдата. Если кто и попадался мне на глаза, так это югославы, но все без оружия.

Прибывший корпус с трудом переправился через реку по частично восстановленному мосту.

Отцы города устроили большой банкет по случаю прихода венгерских войск, пригласив и немецкого гауляйтера.

Вскоре после нашего вступления в Муракёз в Югославию вторглись немцы. Интересно, что теперь будет делать Гитлер и его генеральный штаб? Можно предположить, что немецкая агрессия будет распространяться в направлении Балкан, Средиземноморья и Северной Африки.

В то время газеты во весь голос кричали об успехах блокады Англии с помощью германского подводного флота, умалчивая потери германского военно-морского флота. Заключив пакт о ненападении с Советским Союзом, Гитлер хотел создать впечатление у англичан, что он полностью обезопасил себя с Востока. В то же время воздушные бомбардировки английских городов несколько уменьшились, что, по всей вероятности, было связано с потерями германской авиации, а обстрел противника из дальнобойных орудий стоил намного дороже, чем ущерб от обстрела такими орудиями. Военное положение можно было оценивать и так, что скоро Англия падет. И в то же время был странно непонятен полет в Англию помощника Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Это как-то не укладывалось в голове, так как все полагали, что в третьей империи дела идут как надо и все там в порядке.

Видимо, какая-то очень серьезная причина вынудила Гесса совершить это «воздушное путешествие» через противовоздушный заслон Британии. Кое-кто предполагал, что Гитлер ищет пути примирения с Англией, чтобы напасть на Советский Союз. В офицерских кругах такую версию считали наиболее вероятной, помня лозунг первой мировой войны: «Дранг нах остен!» Третьей империи была нужна бакинская нефть, чтобы механизированные полчища гитлеровцев могли двигаться вперед, хоть до берегов Японского моря.

22 июня 1941 года Германия вероломно напала на Советский Союз. Простые люди Венгрии восприняли это известие как нечто ужасное. Оно и не удивительно: Советский Союз был нашим соседом, и соседом доброжелательным, который не так давно передал Венгрии сорок восемь старых воинских знамен. Со времени торжественной передачи этих знамен прошло всего несколько месяцев. Через несколько часов после нападения Гитлера на Советский Союз повсюду разнеслась весть о том, что русские якобы бомбили город Кашшу. Возникал законный вопрос, зачем Советскому Союзу понадобилась эта бомбардировка. Это была фашистская провокация.

Вскоре потихоньку стали поговаривать о том, что Кашшу бомбили не русские, а немецкие самолеты, но с русскими опознавательными знаками. Результат этой бомбардировки вскоре сказался: венгерское правительство объявило войну Советскому Союзу.

Начальник генерального штаба венгерской армии, повторяющий, как попугай, хвастливые заявления Гитлера, объявил во всеуслышание о том, что через два-три месяца Красная Армия будет окончательно разбита, а следовательно, падет и Советский Союз.

В обстановке огромной неразберихи мне приказали приступить к восстановлению инженерных сооружений в Трансильвании. В этом не было необходимости, ведь Советский Союз вовсе не угрожал Венгрии со стороны Румынии. С самого начала войны Румыния выступила против Советской России на стороне гитлеровской Германии. Возможно, наш генштаб рассчитывал на ответные удары Красной Армии в этом направлении и потому решил укрепить этот район. Так или иначе, но приказ есть приказ.

А война между тем продолжалась. В начале октября Гитлер заявил, что германская армия готовится нанести по противнику последний решительный удар и разгромить его. В ноябре передовые немецкие наблюдатели обозревали в бинокли окрестности Москвы, а немецкие самолеты бомбили советскую столицу. Говорили, что Москва падет не сегодня-завтра. Однако линия фронта была еще очень далеко от восточных границ Советского Союза в Европе, и потому восточный союзник немцев по антикоминтерновскому пакту Япония пока еще бездействовала. Предполагали, что, пока германская армия не дойдет до Урала, японцы вряд ли объявят войну России, которая имела на Дальнем Востоке довольно сильную армию. Одни считали, что медлительность Японии принесет Европе много бед и лишений. Другие полагали, что если Япония расширит свои границы в Азии, то желтая опасность представит довольно серьезную угрозу как для стран Европы, так и для гитлеровской Германии.

Дни шли за днями, а известия о взятии гитлеровцами Москвы все не было. 6 декабря мы вернулись в Сомбатхей, где я мог послушать передачи московского радио. Оказалось, что по радио никто не говорил о захвате Гитлером Москвы, зато диктор сообщил, что части Красной Армии отбили наступление гитлеровских войск под Смоленском, что Ленинград немцы до сих пор так и не взяли, что вокруг окруженного города идут тяжелые кровопролитные бои.

А тут новая неожиданность: Япония напала на американскую базу военно-морского флота в Пирл-Харборе. Флот Америки в Тихом океане понес тяжелые потери. Все эти новости с далеких фронтов трудно было сразу понять и переварить.

В Сомбатхее я провел всего несколько дней и вскоре получил новое назначение: стал адъютантом командира инженерных частей 3-го корпуса. Но долго радоваться этому новому назначению мне не пришлось, так как 15 декабря поступил приказ привести корпус в боевое состояние. Это означало, что весной 1942 года мы наверняка окажемся на восточном фронте.

С этого момента все вокруг нас начало быстро меняться. Стены в помещениях штаба корпуса были теперь украшены плакатами воинских званий Красной Армии и фотографиями образцов советского вооружения. На плакатах изображались черноволосые, скуластые мужчины азиатского типа, блондинов с голубыми глазами здесь почти не было. Всем офицерам штаба были розданы небольшие брошюрки о Красной Армии.

Начальник штаба приказал мне в первую очередь разработать для наших машин различные опознавательные знаки, поскольку старая система надписей явно вышла из моды. Опознавательные знаки мы разработали. Машины штаба корпуса имели опознавательный знак «летящий журавль». Интендантская служба получила очень важное задание: им было дано право решать, в каком обмундировании венгерские войска двинутся на восток. Помимо этого нужно было придумать, в чем можно хранить и перевозить на большие расстояния такое обмундирование. Были придуманы «сундучки», которые входили в экипировку каждого кадрового офицера. Вскоре у каждого из нас был довольно длинный список, в котором перечислялись необходимые для нас вещи: двое брюк, офицерская шапка черного цвета, повседневный френч и другое. Все это, считали наши интенданты, понадобится нам в Москве при посещении общественных мест.

Рождество мы встретили в довольно мрачном настроении. На вечер к нам пришел и гость — сын начальника медсанслужбы. Это был молодой офицер, служивший в 3-м саперном батальоне, к нам он попал случайно. За столом мы разговорились.

— Знаешь, Дани, — вдруг сказал он, — что корпусу на фронте кроме 3-го саперного батальона приданы 9, 8 и 152-й батальоны? Они строят мост через Днепр под Киевом… — И он неожиданно замолчал, видно, ему не хотелось, чтобы этот разговор слышала моя жена.

Оставшись вдвоем, мы продолжили наш разговор.

— По мосту, наведенному нами, провели однажды много евреев. Когда евреи оказались на другом берегу Днепра, немцы приказали им рыть могилы, а потом расстреляли их.

Сказав это, мой молодой друг замолчал. Неподвижно уставясь в одну точку, он, видимо, представил эту ужасную картину.

— Я вот вспоминаю тех немцев с автоматами, и мне кажется, что они даже на людей-то не похожи. Как только они расстреляли евреев и чуть-чуть присыпали ров землей, тут же присели на землю и начали есть как ни в чем не бывало, а земля под ними еще шевелилась… — После долгой паузы он продолжал: — Там я разговаривал со многими немцами. Были среди них и такие, кто в разговоре с глазу на глаз говорил, что в начале декабря, когда русские отогнали их от Москвы к Смоленску, Гитлер разжаловал многих генералов и отдал под военный трибунал. Я знаю, что настроение и у гитлеровских офицеров и солдат далеко не бодрое. Многие мерзнут от жутких холодов, в легком обмундировании. Солдатам нашего корпуса и нам, саперам, наши летчики сбросили с самолетов теплые вещи. Бывало, что немцы охотились за нашим грузом. В таких случаях не обходилось без перестрелки, потому что мы вовсе не собирались отдавать свое добро немцам.

— То, что ты рассказал, заставляет о многом подумать. Расстрелы, которые проводят немцы, ужасают. Интересно, знает ли об этом наше командование? Что касается обмундирования, так ведь известно, что Гитлер «забыл» снабдить своих солдат теплым обмундированием. Морозы они надеялись переждать в тепле, в городах. Сомбатхейские швабы собирали теплые вещи для фронта, не стеснялись даже заходить к венгерским офицерам. Смешно звучит: венгры собирают теплые вещи для германского вермахта. В венгерских газетах часто печатались сообщения из немецких газет, в которых говорилось об успешном ходе сбора теплых вещей в Венгрии. Правда, в конце всегда писалось, что вермахту необходимо еще много зимних шерстяных вещей.

— Видишь ли, Дани, на фронте мы часто и подолгу думали и удивлялись тому, откуда у немцев такое зазнайство. Гитлер, начиная войну против Советского Союза, заявил, что возьмет Москву еще до наступления зимы. А не постигнет ли и его судьба великой армии Наполеона? В октябре Гитлер говорил о каком-то последнем решающем ударе, которым он полностью сокрушит красных. А вместо этого та самая армия, которую он собирался сокрушить, в начале декабря отбросила германские дивизии от советской столицы до Смоленска.

Лейтенант ушел, а я долго сидел и думал о зверствах немцев на фронте. Все услышанное сегодня полностью совпадало с тем, что говорилось по московскому радио. Интересно, сможет ли Гитлер удержать захваченную территорию, если он не обеспечил солдат вермахта зимним обмундированием? Ведь не думал же он одеть армию в вещи, отнятые у мирных жителей? Или опыта советско-финской войны оказалось недостаточно? Неужели германский генштаб не обратил внимания на такие факты? На все эти вопросы не было ответа.

«Нам, венграм, — продолжал я рассуждать, — надо постараться сохранить боеспособную армию до самого конца войны». Мне стало ясно, что Россия — крепкий орешек для фашистов. С точки зрения военного специалиста, я считал, что нам нужно беречь своих людей и мобилизовать все силы только в случае крайней необходимости. Правда, я не был глубоко убежден, что в нашем генеральном штабе думают точно так же. В вопросе поддержки Гитлера мы уже в самом начале зашли дальше, чем следовало.

В январе 1942 года Кейтель прибыл в Будапешт, где на совещаниях было решено, какие силы против русских должна выставить Венгрия. Генерал-лейтенант Яни одновременно с визитом Кейтеля посетил места, где отмобилизовывались до полного боевого состава части и соединения 2-й венгерской армии. К тому времени на Восточном фронте уже сосредоточились венгерские части.

Летом 1941 года венгерское правительство передало немецкому командованию так называемую карпатскую группу войск и один подвижный корпус. Осенью же 1941 года в распоряжение Гитлера было передано еще несколько дивизий, чтобы закрепить часть оккупированной гитлеровцами территории.

С отмобилизацией 2-й венгерской армии в распоряжение гитлеровцев поступило еще девять дивизий, в том числе одна бронетанковая. Венгерские подразделения и части, находившиеся на оккупированной территории, не имели тяжелых орудий, минометов, артиллерии, противотанковых пушек — все эти средства оставались в распоряжении группы армий. У венгров были только пулеметы.

В конце 1941 года вооруженные силы страны состояли из восьми корпусов, из которых теоретически можно было составить двадцать четыре дивизии. Корпус в Коложваре был еще в состоянии формирования. Войска, которые уже находились на фронте, и движущиеся на фронт части 2-й венгерской армии составляли более семидесяти процентов всей венгерской армии. С визитом Кейтеля в Будапешт венгерское командование связывало получение для венгерской армии более современного вооружения.

Хортистское правительство с воодушевлением поддерживало гитлеровскую разбойничью войну. Размеры этой поддержки разрабатывались двумя генеральными штабами: немецким и венгерским. Венгерский генеральный штаб был хорошо осведомлен о плохом снабжении венгерской армии, однако, несмотря на это, все же спешил навстречу собственной катастрофе.

Вооружение, которое называли вполне современным, состояло из нескольких артиллерийских дивизионов и изготовленных на отечественных заводах ста пятидесяти бронетранспортеров, которые нам с трудом удалось «внедрить» в войска еще в 1938 году.

Сформированный в 1941 году подвижный корпус, отданный в распоряжение немецкого командования, в течение нескольких недель почти полностью потерял свои танки и потому уже не мог быть принят во внимание. В то же самое время Красная Армия, по мнению солдат-фронтовиков, имела на вооружении вполне современные танки, которые не позволили гитлеровской армии двигаться по русской земле с такой же скоростью, как по странам Западной Европы. Выяснилось также, что советская противотанковая артиллерия способна поражать довольно мощную броню. Германская армия уже по горло увязла в войне против Советского Союза, и тут у нее появились мощные артиллерийские орудия с большой начальной скоростью полета снаряда, длинными стволами и большой пробивной способностью. Такие пушки ждали и мы, но напрасно. Из-за долгой зимы не удалось подготовить надлежащих артиллерийских полигонов, но позже выяснилось, что нужды в них и не было, так как немцы не дали нам ни орудий, ни специалистов-инструкторов. Зато на обещания они не скупились, говоря, что на фронте у них будет и время и возможность научить наших артиллеристов стрелять из новых орудий.

В марте по всей стране началась мобилизация. Под призыв попали самые бедные слои населения города и деревни. Богатые хозяева-землевладельцы, как производители сельскохозяйственной продукции, освобождались от призыва вместе с членами семей. Официальная правительственная пропаганда во всеуслышание заявила о том, что правительство позаботится о семьях тех, кто ушел в армию; а после окончания войны награжденные на фронте будут пользоваться преимущественным правом при наделе землей.

Командиром нашего корпуса был назначен полковник Уласло Шоймоши, который до этого был военным атташе в Праге и еще с того времени лично был знаком с немецким военным атташе в Будапеште. Через него полковник пытался достать несколько комплектов топографических карт той местности, куда, по-видимому, направят наш корпус. Однако немецкий атташе никаких карт Шоймоши не дал. Зато мы получили специальное разрешение, отданное начальником генерального штаба, которое по-венгерски звучало очень странно: «Инструкция по разъяснению наших пожеланий к германским союзникам». Но сами союзники наплевали и на наши пожелания и на нашу инструкцию.

До конца марта, когда наш корпус должен был отправиться на фронт, нам удалось провести всего одно штабное учение, которое разыгрывалось, как на фронте. Учение начали по сигналу воздушной тревоги. Командование старалось создать обстановку, приближенную к боевой. Позже мы поняли, что никакого «приближения» тогда не получилось.

Под строгим секретом нас познакомили с опытом кампании 1941 года:

Этот документ был критикой в адрес тех, кто все же надеялся на «блицкриг», полагая, что немецкая армия хорошо «потрепала» русских и, прежде чем русские получат помощь извне, Гитлер достигнет своей цели.

В другом документе говорилось, что Германия напала на Советский Союз, чтобы предотвратить нападение Советского Союза на Германию, что, начав войну, германские моторизованные полчища не встретили перед собой сплошного фронта сопротивления, хотя советская пехота оказывает упорное противодействие.

С июля по декабрь 1941 года наш подвижный корпус значительно потрепали в боях. Корпус потерял двести офицеров и четыре с половиной тысячи рядовых, что составило десять процентов живой силы. Не радовали душу и известия о настроениях солдат.

Стало известно, что некоторых солдат, возвратившихся на родину после прохождения карантина, демобилизовали. По другим версиям, генштаб опасался, что солдаты, побывавшие на Восточном фронте, настолько «заразились вредными большевистскими идеями», что перед отправкой на родину их следует прежде всего разоружить, чтобы, попав домой, они не устраивали там беспорядков.

В начале апреля командование корпусом принял новый командир — генерал-лейтенант Доманицки. Все внимание теперь было сосредоточено на подготовке к отправке на фронт. Новый командир корпуса принес кое-какие «новые идеи». В первую очередь Доманицки приказал своему адъютанту, чтобы интенданты закупили по крайней мере два десятка ватерклозетов и нашли людей, которые были бы в состоянии установить их на фронте…

12 апреля 1942 года корпус начал грузиться в эшелон. Несколько вагонов пошло под погрузку продовольствия на четыре недели. С собой брали даже живой скот. Первыми приступили к погрузке зенитчики. Штаб корпуса начал погрузку после обеда. На это отводился один час, что было явно недостаточно. Как бы там ни было, с опозданием на несколько часов мы все же тронулись в путь.