Один из первых

5

5 ноября выпал первый снег. За трое суток он покрыл землю полуметровым покрывалом. Мороз крепчал, и в некоторые дни столбик ртути в термометре падал до минус десяти. Солдаты хорошо топили наши дома. Было уже несколько случаев пожаров. В такие минуты, как правило, над головой появлялись советские самолеты и очередями из пулеметов разгоняли тушивших пожар.

Если загорался небольшой дом, стоявший в сторонке от других, то мы тушили пожар взрывом. Осевшие развалины не так уж трудно забросать снегом. Главное заключалось в том, чтобы как можно скорее, до появления советских самолетов, погасить пожар.

В Семидесятском, возле здания школы, рядом с которой стоял дом, где жили командир корпуса и начальник штаба и находилось рабочее помещение оперативного отдела штаба, саперы построили нечто вроде гаража и обогреваемого убежища. В гараже можно было поставить несколько штабных машин, которые в любой момент могли понадобиться. Однажды вечером один из шоферов забрал с собой в убежище канистру с бензином, боясь, что в гараже ее могут украсть. По неизвестной причине бензин вспыхнул, пламя мигом охватило убежище и ход сообщения, обшитый сухим тесом. Поволновались основательно. С одной стороны, потому, что недалеко находилось помещение штаба, а с другой стороны — огонь мог переброситься и на гараж. Машины удалось вывезти из гаража, но огонь так разбушевался, что его было видно издалека. Конечно, появились советские самолеты. Из пулеметов они на этот раз не стреляли, но разогнали солдат, тушивших пожар. Полковник Шаркани боялся, что русские сбросят парашютный десант, и зарядил автомат. Неожиданно мы получили помощь от подполковника Надаи, который приехал к нам с несколькими солдатами из Кочетовки.

17 ноября 1942 года Дон сковало льдом. Толщина льда достигала сантиметров десяти, и теперь Дон уже не был той естественной преградой, которая могла бы помешать предстоящему наступлению. Командование 2-й венгерской армии выполняло директивы, отданные ей командованием группы армий «Б» еще в конце сентября. К переднему краю были подтянуты корпусные и дивизионные резервы, настолько жиденькие, что подчас не превышали батальона. На ночь было приказано держать в первой траншее полный состав подразделений. Получалось, что солдатам, находящимся на передовой, почти не оставалось времени для отдыха. Спать приходилось не более четырех — шести часов, да и то в том случае, если ночью не было тумана. В туман почти никто не спал, разве что немного дремали. Однако по всему участку фронта было тихо и спокойно, в том числе и между Урывом и Сторожевым.

Тем временем вернулся из отпуска по ранению генерал-полковник Яни и снова принял командование армией. Однако 22 ноября 1942 года относительное спокойствие в венгерской армии было нарушено одним событием. Речь идет о телеграмме, которую командующий немецкой группой армий «Б» генерал-полковник фон Вейхс прислал нашему командующему. В ней говорилось:

Между тем командование группы армий «Б» отдало приказ 336-й немецкой пехотной дивизии покинуть район населенного пункта Коротояк и выйти из подчинения венгерской армии. 385-я и 387-я немецкие пехотные дивизии были направлены немецким командованием в район Острогожска. Пути для передислокации этих соединений были уже заранее подготовлены, а подразделения полевой жандармерии, расположенные в деревнях, сгоняли местное население очищать дороги от снега.

Полковник Шаркани, который возложил всю ответственность за состояние дорог на начальника инженерной службы корпуса, приказал обратить особое внимание на проходимость дорог. Погода явно не благоприятствовала нам, значительно затрудняя дорожные работы. Все время шел густой снег, дул сильный ветер. В течение нескольких минут дорогу, которую с таким трудом удавалось расчищать, заносило снегом. Вместе с ефрейтором Верешем я довольно часто то на лыжах, то на санях выезжал на проверку дороги. Немцы прислали нам один снегоочиститель, но снег заносил и его. Нам приказали ежедневно докладывать немецкому командованию о проделанной работе и вообще о состоянии дорог.

Наш участок дороги кончался в селе Репьевка, дальше за дорогу отвечало командование 4-го корпуса. В конце ноября по нашему участку уже проследовал первый эшелон немецких войск, которые командование спешно перебрасывало к югу. По моим расчетам, прошла колонна дивизии. 1 декабря 1942 года термометр показывал минус двадцать один. Шел густой снег, дул сильный юго-восточный ветер. Я позвонил на хутор Скупой и передал нашим офицерам, чтобы они на ночь срочно выпустили на трассу немецкие снегоочистители, обслуживающий персонал которых ночевал как раз в этом селе. Мне ответили, что снегоочистители со вчерашнего дня стоят вообще без движения.

И тут полковник Шаркани вызвал меня в оперативный отдел штаба. Полковник разговаривал с Винклером, когда я вошел.

— Господин капитан! — обратился ко мне полковник Винклер. — На отдельных перекрестках дороги, которая находится под контролем вашего корпуса, глубина снежного покрова превышает норму. Это затруднит передвижение немецких войск. Примите срочные меры!

Полковник Шаркани, даже не выслушав моего доклада, послал меня на трассу. Я нашел ефрейтора Вереша. Мы встали на лыжи и тронулись в путь в северо-западном направлении. Ветер дул нам в спину, помогая идти, раздувая, как паруса, плащ-палатки. До хутора Скупой мы дошли за каких-нибудь полчаса. Люди, которым было поручено следить за дорогой, только что позавтракали и теперь пребывали в спокойном, блаженном состоянии. Немцы, работавшие на снегоочистителях, готовились к выезду на трассу.

Старший группы доложил мне:

— Со вчерашнего полудня ни одно немецкое подразделение не проследовало в южном направлении.

«Может, немцы где-нибудь заблудились по дороге», — подумал я.

Мы двинулись вдоль дороги в северном направлении. Ветер по-прежнему дул нам в спину, помогая идти, но зато он так швырял снег, что дальше десяти метров ничего не было видно. Наконец к западу от села Староникольское, километрах в четырнадцати от хутора Скупой, мы увидели небольшой хуторок из восьми — десяти домиков. На дороге стояла колонна немецкой артиллерии. Я смотрел в бинокль на неподвижно застывшие машины. Ни одного человека не было видно возле них.

«Эти немцы даже не выставили к машинам часовых, хотя командование предупреждало об этом, — подумал я. — А ведь тут-то на них запросто могут напасть партизаны».

К колонне мы стали приближаться со стороны Староникольского, соблюдая все меры предосторожности, чтобы немцы, чего доброго, не открыли огонь по нас.

Но мои опасения оказались напрасны. Лошади, запряженные в артиллерийские повозки, стояли тихо. Оставив ефрейтора в стороне, чтобы он в случае необходимости мог прикрыть меня, я стал приближаться к колонне. Подошел к первой упряжке. Лошади стояли ничем не покрытые, и казалось, что они спят. Я похлопал по шее крайнюю лошадь, она чуть-чуть мотнула головой. Сняв лыжи, я пошел вдоль колонны, не встречая людей. Только у пятой или шестой упряжки заметил человеческую фигуру. Человек стоял не двигаясь, прислонившись к орудию.

«Спит, наверное, — подумал я. — Нужно будет осторожно подойти к нему, а то он с испугу, чего доброго, пальбу откроет или пырнет меня штыком».

Подойдя совсем близко к часовому, я окликнул его:

— Камерад!

Но часовой даже не пошевелился. Я потряс его за плечо, и он тут же свалился на землю.

Я подошел к первому дому, хотел войти в него, но дверь оказалась запертой изнутри.

— Проваливай дальше! — пробормотал кто-то по-немецки в ответ на мой стук.

— Мне нужен ваш командир! — крикнул я тоже по-немецки.

— Здесь его нет! — Дверь мне так и не открыли.

Я пошел дальше. В третьем доме дверь мне открыл немецкий унтер-офицер. Я объяснил ему, с какой целью оказался здесь, и сказал о часовом, который валяется на земле.

Мы вместе пошли к часовому. Унтер потряс часового и сказал:

— Мертв. — Вместе с другим солдатом унтер-офицер внес часового в дом.

Я посоветовал им как следует растереть часового, может, он еще придет в себя. На часовом была форма и шинель. Нижнего белья не было и в помине.

Вместе с немецким унтером мы отправились на поиски командира и нашли его в одном из домов. Я сообщил сонному майору с усталым лицом о цели моего прихода и сказал ему, чтобы они немедленно трогались в путь.

— В такую сатанинскую пургу ехать нельзя, замерзнем все, — ответил мне майор.

— Мне приказано немедленно доложить о состоянии дороги и обстановку на ней, — заметил я. — Еще раз прошу вас немедленно трогаться дальше по маршруту. Да накройте чем-нибудь лошадей, а то они у вас действительно померзнут.

— Накрыть?! Но у нас нет ни попон, ни одеял!

Мы вышли из дома. Майор приказал своим людям готовиться в путь. Дождавшись, пока колонна тронется, я направился к группе саперов, чтобы оттуда доложить обо всем по телефону полковнику Шаркани.

Обратно мы шли очень медленно. Ветер теперь дул нам в лицо, сильно затрудняя шаг. За час мы с трудом пополам прошли четыре километра, но зато согрелись.

Командир саперной группы угостил нас горячим чаем и водкой собственного производства. Обратно в Семидесятское мы ехали уже на санях. Вечером мне еще пришлось повозиться с колонной немецкой артиллерии. Такого равнодушного и безынициативного офицера, как майор, командовавший колонной, мне никогда не приходилось встречать. Этот случай лишний раз подтвердил, что немецкие солдаты обмундированы не лучше нас. Удивляло меня, что немецкое командование, умудренное опытом прошлогодней зимы, почему-то не позаботилось обеспечить армию теплым обмундированием. А ведь в прошлом году даже у нас в Венгрии собирали теплые вещи для солдат вермахта.

3 декабря полковник Шиклоши уехал в отпуск. Правда, по списку была моя очередь, но Шиклоши, сославшись на какие-то неотложные домашние дела, упросил начальника штаба отпустить сначала его, а уж потом, после Нового года, когда вернется он, поеду я. Я снова остался без отпуска. В первый раз это произошло, когда бомбили Будапешт. Тогда вместо меня поехал в отпуск наш священник, у которого разрушило бомбой дом.

Во время отпуска полковника Шиклоши заменял подполковник Надаи, который одновременно исполнял и обязанности командира саперного батальона. Я послал в отпуск ефрейтора Вереша, передав ему длинное письмо для моей жены. Штаб саперного батальона подполковника Надаи находился в четырех километрах от штаба корпуса в населенном пункте Кочетовка.

6 декабря 1942 года на утреннем совещании в штабе корпуса полковник Шаркани сказал, что командование группы армий «Б» сняло с участка Урыв — Сторожевое 24-й немецкий механизированный корпус и 168-ю немецкую пехотную дивизию. 20-я дивизия вновь была переподчинена 3-му корпусу.

— Все эти силы, — продолжал полковник, — немецкое командование намерено сосредоточить на левом крыле 8-й итальянской армии, где, видимо, что-то готовится.

В связи с передислокацией 20-й дивизии полковник Шаркани выехал в населенный пункт Мастюгино. Я поехал с ним.

Без особых событий прошло несколько дней. На фронте активных действий не было, если не считать мелких вылазок. Дон был полностью скован льдом, и можно было смело переходить с одного берега на другой. Немецкое командование закончило переброску своих дивизий с севера на юг. После обеда мы обычно становились на лыжи и совершали небольшие прогулки. Иногда я делал это один, иногда вместе с офицерами оперативного отдела штаба.

На лыжах я зашел в Кочетовку к подполковнику Надаи, а оттуда вернулся в Семидесятское. Надаи дал мне в провожатые молодого лейтенанта из штаба.

По пути мы увидели довольно безотрадную картину: на дороге валялись полузанесенные снегом замерзшие трупы лошадей.

На участке Платава — Новосолдатка — Краснолипье саперный батальон оборудовал зимнюю позицию по финскому образцу: перед ней проходил снежный вал, который через населенный пункт Рубцово вел к южной оконечности Осокино. С помощью этой позиции и этого снежного вала мы хотели обезопасить штаб от возможного нападения противника.

17 декабря вечером, делая разбор событий за день, полковник Шаркани сказал:

— Сегодня утром на участке Казанская — Горожовка русские начали наступление на позиции 35-го итальянского корпуса силами девяти дивизий и тремя-четырьмя механизированными корпусами. На участке обороны итальянской дивизии «Равенна» русским удалось вклиниться в оборону итальянцев на глубину до двадцати одного километра. А месяц назад русские подобным же образом прорвали линию обороны румын. Теперь, по-видимому, — продолжал полковник Шаркани, — дошла очередь и до нас. Наше положение внушает нам большие опасения. В оперативном отделении штаба корпуса полагают, что недели через три-четыре мы должны ожидать новое крупное наступление русских.

Надеюсь, что до того времени нам удастся провести замену и пополнить наши дивизии. Есть у меня и хорошая новость. На станцию Старый Оскол прибыло два состава Красного Креста с рождественскими подарками для фронтовиков. Скоро прибудут несколько эшелонов с продовольствием. Солдаты первого эшелона ежедневно будут получать дополнительный паек: сто граммов сала и сто граммов палинки. Видимо, визит генерал-полковника Сомбатхеи в войска был не напрасным.

Вместе с составами Красного Креста к нам прибыл инспектор инженерных войск генерал-майор Фаркаш Кашшаи. Всю ночь он беседовал с подполковником Надаи и со мной, интересовался, как мы работаем, как нас снабжают инженерным имуществом. Генерал сказал нам, что с 1 января полковник Шиклоши уходит в отставку, а Надаи со дня на день произведут в полковники и назначат на должность Шиклоши.

— Когда же я пойду в отпуск, господин генерал? В сентябре мне не удалось. Тогда бомбили Будапешт, и вместо меня поехал в Венгрию священник, чтобы устроить свою семью. Теперь полковник Шиклоши срочно уехал в отпуск. Думаю, он знал, что с 1 января уволится из армии…

— К сожалению, вам вряд ли удастся в январе уехать в отпуск, — ответил мне вместо генерала Надаи. — Сейчас каждый офицер нам очень дорог.

Новости, о которых мы узнавали на совещании в штабе, не радовали. Наша тревога росла. В одном из донесений говорилось, что «клин русского прорыва на фронте итальянского участка повернулся в южном направлении, центр этого клина нацелен несколько южнее населенного пункта Богучар. Итальянские войска продолжают оказывать сопротивление…».

22 декабря на правом фланге венгерской армии, напротив участка итальянской дивизии «Альпини» и 24-го немецкого механизированного корпуса, немецкая воздушная разведка обнаружила крупное сосредоточение русских войск силой до пяти стрелковых дивизий, одного стрелкового корпуса и одного механизированного корпуса.

А на следующий день, 23 декабря, на участке нашего левого соседа русские предприняли наступление силой до батальона. К счастью, наступление было отбито.

Из Венгрии еще в конце октября к нам в армию прислали семьсот заключенных, которые якобы были хорошо обучены и на которых мы как будто могли положиться. Заключенных распределили по частям, разбив на небольшие группы. Перед самым рождеством пришлось всех этих недавних преступников убрать из частей. На них ни в коем случае нельзя было положиться. Они бросали позиции на произвол судьбы, не подчинялись воинской дисциплине в частях. Разумеется, в тюрьмах им жилось намного вольготнее, чем здесь, на фронте.

Из Венгрии прибыли новые строительные роты. Русский холод они переносили легче, потому что одежда у них была своя, а не казенная.

В середине ноября нам начали раздавать присланные из дому теплые вещи: нижнее белье, меховые безрукавки и белые бараньи шапки. Перед самым рождеством наконец-то прислали из Венгрии теплые валенки. Выглядели они совсем неплохо, только большинство солдат не могли их носить: слишком маленьких размеров были эти валенки.

24 декабря я вместе с полковником Шаркани снова поехал в Мастюгино к командиру 20-й дивизии. Командование армии решило, что будет гораздо лучше, если все части, находящиеся в излучине Дона, подчинятся одному командованию, и передало 20-ю дивизию в распоряжение 4-го корпуса.

И вот наступило рождество. Вечер. Меня послали в штабную роту раздать рождественские подарки. Каждый солдат получил по банке фруктовых консервов, коробочке конфет и двадцати сигарет. Настроение у солдат было неважное, лишь очень немногие пели «Снизойди к нам на землю, ангел…». После раздачи подарков начался ужин. Я разговорился с солдатами. Оказалось, что всем им было не по вкусу немецкое питание, особенно не нравился мармелад, не говоря уже о витаминных конфетах. Всем хотелось сала и домашнего хлеба. Тот хлеб, который нам выдавали в пайке, был очень плохим.

После вечера в штабной роте я в скверном настроении шел в офицерскую столовую, думая о своих родных и близких. На восемь часов намечался рождественский ужин. Вечер начался с зажигания свечей. Католический священник сказал торжественную проповедь. Потом начались награждения. Наградили всего трех офицеров: полковника Шаркани, подполковника Надаи и меня. Я получил орден «Signum Laudis» на ленте, но без мечей.

Вино, полученное нами за ужином, не могло рассеять печального настроения офицеров. Как только закончился ужин, офицеры стали расходиться по своим квартирам. Веселого рождественского настроения не получилось. И все это потому, что никто из нас не был уверен в завтрашнем дне: ведь со дня на день мы ждали крупного наступления русских.

25 декабря, первый день рождества. Такой же, как любой другой день на фронте. Как всегда, состоялось утреннее совещание в штабе. От обычного дня этот отличался только рождественским богослужением.

На утреннем совещании нам сказали, что русские расширяют прорыв в итальянской обороне. Сейчас они уже угрожают тыловым позициям, проходящим по берегу реки Чир.

Однако, по мнению начальника штаба венгерской армии, русские продвигаются вперед медленно, не используя в полной мере все преимущества, которые дал им прорыв фронта обороны, и «плохо распоряжаются», он так и заявил, тактическими богатствами и временем.

В это же самое время командующий немецкой группой армий «Б» генерал-полковник фон Вейхс в своем послании на имя командующего 2-й венгерской армией писал, что германское командование считает целесообразным произвести замену нескольких венгерских дивизий немецкими дивизиями, а замененные венгерские дивизии вклинить между немецкими, что, по его мнению, значительно усилило бы сопротивляемость венгерской армии.

Командующий венгерской армией со своей стороны решительно протестовал против такого плана, говоря, что замена нескольких дивизий 2-й венгерской армии дивизиями 2-й немецкой армии ни в коем случае не может усилить мощи армии.

При этом он ссылался на то, что расстояние между сменяемыми войсками слишком большое и потому смена может быть произведена только поэтапно, что в свою очередь потребует много времени и большого количества транспортных средств, а лошади и без того ослабли, тем более что сейчас зима.

Кроме того, если смешать немецкие и венгерские дивизии, возникнут трудности, связанные с наличием в войсках различного вооружения, техники. Это повлечет за собой недостатки в материально-техническом снабжении войск, особенно если учесть тот факт, что венгерские дивизии уже в течение нескольких месяцев плохо обеспечиваются продовольствием и неважно пополняются живой силой и техникой.

Такое мероприятие может породить в войсках только чувство ненадежности.

Претворение этого плана в жизнь дало бы повод противнику для распространения слухов, в которых не заинтересованы ни венгры, ни немцы.

Далее командующий армией писал о том, что он полностью согласен с тем, что венгерская армия на Дону должна быть в состоянии отразить любое наступление противника, для чего необходимо ее усилить, придав венгерским дивизиям столько противотанковых орудий, чтобы по числу артиллерии мы сравнялись с германскими дивизиями. Каждый корпус должен получить по противотанковому дивизиону. При штабе армии должно быть два отдельных противотанковых артдивизиона на гусеничном ходу. 47-миллиметровые и 45-миллиметровые пушки следует заменить 50-миллиметровыми.

Командование венгерской армии делает все от него зависящее, чтобы подготовить большое количество бронебойщиков. Однако, к сожалению, в армии получено очень незначительное количество наиболее эффективных средств борьбы с танками, а именно магнитных мин. Их так немного, что вооружать ими можно лишь только небольшую часть людей, подготовленных для истребления танков. Исходя из этого командование просит как можно скорее доставить магнитные мины в армию. Мы получили только 683 мины.

В венгерской армии вообще нет на вооружении самоходных орудий, а необходимо, чтобы в каждом корпусе имелось по дивизиону самоходно-артиллерийских установок.

Далее в документе говорилось:

Известие о том, что немецкое командование собирается «вклинить» венгерские дивизии между немецкими, стало известно в войсках. Среди солдат ходили слухи, что немцы послали венгерскую армию на берега Дона, заведомо зная, что ее здесь уничтожат.

28 декабря 1942 года. Утром я узнал, что советские войска, прорвавшие оборону на участке итальянской армии, развивают прорыв и через Котельниково движутся вдоль железной дороги в северо-восточном направлении, углубившись в оборону противника на 60 километров. По немецким войскам, продвигающимся в направлений Сталинграда, противник нанес с фланга удар силой до восьми корпусов, после чего гитлеровские войска откатились назад и теперь их основная масса находится в тридцати километрах юго-западнее Котельникова.

К этому времени срок обучения на краткосрочных курсах закончился. С 5 января 1943 года обученное пополнение должно было поступать в войска.

С обеих сторон активизировалась деятельность разведывательных групп. Наши разведчики переходили по льду на другой берег Дона, нападали на укрытия противника, брали «языка», приносили образцы вооружения. Советские же разведчики все время перемещали вперед свои сторожевые посты. Поступали сведения, что русское командование день ото дня сосредоточивает на урывском плацдарме все больше и больше сил. Каждый день мы ждали наступления русских, предполагая, что о наступлении Нового года нам возвестит грохот русской артиллерии.

29 декабря на нашем левом стыке русские силой до роты вклинились в нашу оборону. В тот день сразу же после совещания в штабе мы с полковником Шаркани выехали в район обороны 9-й дивизии. За ходом нашей контратаки мы наблюдали с артиллерийского НП. Две наши роты при сильной поддержке артиллерии должны были отбросить русских за Дон. День выдался туманный и относительно теплый: термометр показывал только минус четыре. Контратака началась в два часа дня. Роты вышли к Дону. Однако радость наша оказалась преждевременной. Русские снова бросились в контратаку. Наши роты, понеся большие потери, отошли на прежние позиции.

31 декабря 1942 года на утреннем совещании в штабе нам сообщили:

«Командование группы армий «Б» придало венгерской армии 119-й немецкий дивизион САУ и 700-й противотанковый отряд. Эти подразделения были приданы 4-му корпусу, но временно находились в районе обороны 3-го корпуса, недалеко от населенного пункта Краснолипье».

В район Острогожска двигалась 26-я немецкая дивизия.

В тот же день вернулись из отпуска полковник Шиклоши и ефрейтор Вереш. Шиклоши сообщил нам то, о чем мы уже знали: с 1 января он уходит в отставку.

— Тогда зачем же вы сюда вернулись, господин полковник? — поинтересовался я.

— Потому что приказ о моей отставке еще не был подписан, — ответил Шиклоши.

Ефрейтор Вереш привез мне из дому от жены посылку. Он рассказал, что положение у нас в стране довольно тяжелое: введена карточная система, не хватает продуктов питания. Оказалось, что дома все неплохо знали о том, что творится на фронте, знали, что нас плохо кормят, что мы несем большие потери. Домашние переживали, беспокоились о нас.

Вереш посоветовал мне пока в отпуск не ходить, так как в Венгрии сейчас многих офицеров, которые осмеливаются говорить правду о положении на фронте, арестовывают. Салаши и его приспешники совсем распоясались и ничего не боятся.

В ночь под Новый год нам зачитали приказ, подписанный генерал-полковником Ференцем Сомбатхеи: главная мысль приказа — во что бы то ни стало держаться. Из этого приказа можно было сделать вывод, что начальник генерального штаба знает о трудностях нашего положения. В одиннадцать часов мы собрались в офицерской столовой встречать Новый год. Нам подали холодные закуски и по полбутылки шампанского на человека. В частях солдатам тоже раздали шампанское: по бутылке на каждого, кто был на передовой.

«Лучше бы прислали на фронт теплое белье, сала да палинки», — подумал я.

Ровно в полночь полковник Шаркани произнес праздничный тост, но настоящего новогоднего настроения ни у кого не было. Вскоре после полуночи командир корпуса и начальник штаба удалились к себе, а затем разошлись и офицеры.

1 января 1943 года. На первом совещании в штабе новый квартирьер корпуса сообщил нам о порядке получения пополнения. На участке нашего левого соседа — 7-го немецкого корпуса — железнодорожное полотно перешили на европейскую колею. Железнодорожные составы, предназначавшиеся 3-му корпусу, направляли на станцию Латная. Продовольственная база корпуса из Синих Липяг переместилась в Кочетовку. Это значительно сократило путь подвоза. Теперь можно было подвозить грузы на лошадях. Полковник Шаркани распорядился, чтобы 3 января с первым же составом в Венгрию были отправлены архивные документы и лишнее имущество офицеров. Офицерам было приказано оставить у себя только самые необходимые вещи. Нужно было торопиться со сбором вещей, которые уже 2 января должны быть доставлены в Латную.

Нам сообщили, что венгерский корпус находится на наиболее опасном направлении. На стыке итальянской и венгерской армий находятся две немецкие пехотные и одна венгерская бронетанковая дивизии, которые входят в группу Крамера. Артиллерия этой группы находилась на огневых позициях в районе 7-го и 4-го корпусов, но ее нельзя было переместить из-за отсутствия тяги.

После совещания начались лихорадочные сборы. Я просмотрел архивные документы, которые нужно было направить в Венгрию, и вместе с унтер-офицером Ковачем упаковал их. Затем настала очередь укладывать офицерский сундучок.

Второпях я уронил на пол фотоаппарат. Пришлось его тоже положить в сундучок. С этим же эшелоном ехал в отпуск мой денщик, ему-то я и отдал свои вещи. Настроение было такое, будто мы готовились к бегству. Это не ускользнуло от внимания начальника штаба, и на очередном совещании он не забыл нас заверить в том, что штаб корпуса ни при каких условиях Семидесятское не покинет.

3 января на утреннем совещании командир корпуса так оценил сложившуюся обстановку:

«Перемещения русских войск не дают нам возможности разгадать истинные намерения их командования. Однако, суммируя имеющиеся в нашем распоряжении данные, можно прийти к выводу, что часть русских войск, усиленная танками, двигается в направлении города Старобельска, в то же время более мелкие группы противника стягиваются по направлению к Ворошиловграду. Заметно, что русское командование почему-то тянет время».

6 января 1943 года. Командование группы армий «Б» распорядилось об усиленной охране железных дорог и о подготовке железнодорожных станций к круговой обороне. Немецкое командование направило венгерской армии двести 75-миллиметровых противотанковых пушек в сопровождении немецкого полковника, который занимался распределением этой артиллерии.

По сведениям, полученным от разведки, в излучину Дона на урывский плацдарм прибыли новые советские части. Поступили сведения, что новое советское наступление назначено на 11 января.

7 января нам сообщили, что русское командование, ободренное своими успехами, сняло часть войск с Кавказа, чтобы перебросить их на Дон, создав таким образом восточнее Ростова и Майкопа новую линию обороны.

По всему чувствовалось, что планы немецкого командования относительно захвата нефтяных районов около Баку снова терпели крах.

В ночь на 8 января на участке обороны 9-й дивизии произошел взрыв огромной силы. Оказалось, что строительные рабочие в сопровождении минеров на ручных санках подвозили противотанковые мины в район стыка частей. Взорвались мины на одних санках, сдетонировали на других. В результате несчастного случая погибло сорок пять человек, в живых осталось только трое из всей группы рабочих и минеров.

По приказу полковника Шаркани я выехал на место происшествия в 9-ю дивизию. Военный прокурор уже беседовал с офицерами и унтер-офицерами. Прокурор попросил меня присутствовать во время допроса. Выяснилось, что мины, вопреки запрету, уже были снабжены взрывателями. На скользкой, неровной дороге санки мотались из стороны в сторону, достаточно было соскочить одному предохранителю — и произошел взрыв.

Вечером 9 января я зашел к майору Дардаи в отдел 1/в. В начале декабря майор Секеи уехал в Венгрию, а на его место назначили майора Эрнё Чатхо, которого я знал еще до войны. Это был замкнутый человек с тяжелым неуживчивым характером. У нас с ним не было согласия еще в 1938 году. С тех пор как он попал в оперативный отдел, я лишь в случае крайней необходимости заходил туда. Зато майора Дардаи навещал часто.

— Вот прочитай, это тебя заинтересует, и скажи свое мнение, — сказал мне Дардаи, подавая сводку.

«В северной части урывского плацдарма русские саперы произвели разминирование», — прочитал я в донесении.

— Послушай-ка, Эрнё! Если правда, что русские 11 января начнут наступление, то они начнут его именно на этом участке, — заметил я.

— Возможно, — согласился Дардаи. — Но командование армии до сих пор считает, что русские будут наступать на стыке с итальянцами.

Утро 11 января было хмурым, туманным. С самого Нового года мы почти не видели солнца, и одно это уже портило настроение. Днем, несмотря на то что солнце не показывалось, так теплело, что снег почти начинал таять, зато ночью становилось страшно холодно.

Главная линия обороны всю ночь охранялась 100-процентным составом войск. Утром, часов с десяти, офицеры отпускали солдат на отдых до наступления темноты. В окопах оставались только наблюдатели, которые поддерживали друг с другом связь.

Однако советского наступления не было. Прекратились даже ночные вылазки русских разведчиков. Несколько наших разведчиков, ушедших на задание, не вернулись.

12 января утром нам сообщили, что на фронте 2-й венгерской армии русские никакого наступления не предприняли. Лишь советская авиация активизировала свои действия в излучине Дона.

Когда я из оперативного отдела вернулся к себе, ветерок разогнал тучи на небе, показалось солнце. Часов около десяти вдруг прибежал унтер-офицер Ковач и сообщил, что со стороны Дона слышится шум артиллерийской канонады и взрывы бомб.

В обед в штабе уже не было такого оптимистического настроения, как утром. Пока было известно только то, что русские войска перешли в наступление в районе Урыва и Гольдяевки, прорвав нашу линию обороны.

И хотя все мы уже давно ждали русского наступления, оно все же оказалось для нас неожиданным, так как солдаты готовились к отдыху, а некоторые уже успели уснуть.

Русские начали наступление на участке 7-й дивизии, нанеся удар по стыку 4-го пехотного и 239-го немецкого пехотного полков, захватив краем и правый фланг 20-й дивизии.

12 января в 9.45 русская артиллерия и реактивные минометы «катюши» открыли ураганный огонь по нашим позициям. Наша артиллерия молчала, только одна-единственная артиллерийская батарея успела поставить заградительный огонь.

На участке 7-й дивизии, между населенными пунктами Урыв и Гольдяевка, русским удалось в двух местах прорвать нашу оборону. Даже с введением в бой дивизионных резервов восстановить положение не удалось.

Штаб армии отдал запоздалый приказ, в котором говорилось об отражении русского наступления, для чего 3-й корпус переподчинялся командиру 4-го корпуса, а зенитные орудия, находившиеся в непосредственном подчинении у штаба армии (8 зенитных орудий и 15 автоматических зенитных установок) образовали специальную «зенитную группу», а батальон самокатчиков, гусарский эскадрон и артиллерийский дивизион на конной тяге вошли в так называемую «ударную группу 3-го корпуса» вместе с приданной корпусу артиллерией, которая заранее была сосредоточена на участке обороны 20-й дивизии.

Командование венгерской армии считало, что 4-му корпусу вместе с «зенитной группой» и «ударной группой 3-го корпуса» удастся остановить советские войска и отбросить их назад. Сделать это, однако, не удалось.

В 16.20 советские войска вышли на восточную окраину населенного пункта Болдыревка. В ходе наступления русские захватили четыре венгерские артбатареи, одну 200-миллиметровую немецкую и одну 300,5-миллиметровую венгерскую батареи.

В южной части урывского плацдарма русская мотопехота овладела противотанковым валом, построенным вдоль дороги Гольдяевка — Болдыревка.

В сложившейся обстановке командующий армией вечером 12 января приказал 6-й и 9-й дивизиям нашего корпуса сосредоточить свои основные усилия на правом крыле корпуса с задачей остановить продвижение противника вперед и, если возникнет необходимость, оказать посильную помощь частям 4-го корпуса.

С этой целью командир 3-го корпуса приказал вывести из состава 47-го пехотного полка 9-й дивизии один батальон, один саперный взвод, одну роту противотанковых ружей 52-го пехотного полка и минометный взвод, один батальон 22-го пехотного полка, три артбатареи 9-й дивизии. Было приказано провести перегруппировку в течение ночи и закончить ее к 6.00 13 января.

Таким образом, командование венгерской армии в районе к северу от реки Потудань получило в свои руки единственный резерв, состоявший из трех ослабленных в боях пехотных батальонов и трех артиллерийских батарей, взятых из состава 3-го корпуса и переданных еще до окончания перегруппировки в распоряжение командира 4-го корпуса.

Командование венгерской армии считало, что от венгерских войск, находившихся в излучине Дона, многого ждать не приходится. С одной стороны, потому, что все полковые и дивизионные резервы были уже задействованы, с другой — потому, что батальоны 4-го пехотного полка 7-й дивизии не оказали противнику должного сопротивления, которого ожидало командование, и это привело к тому, что русские войска относительно легко овладели противотанковым «валом».

Разведка установила, что в наступлении, предпринятом русскими войсками 12 января на урывском плацдарме с русской стороны, действовала 340-я стрелковая дивизия с 1142-м полком на урывском участке и 1140-м полком к югу от Гольдяевки. Третий по счету, 1144-й полк дивизия в бой не вводила.

Командир 4-то корпуса планировал нанести удар по противнику группой, имеющейся в руках у полковника Мартша, из района Осокино, с одним батальоном 7-го полка 13-й дивизии, 700-й немецкой противотанково-артиллерийской группой и, если успеет вовремя подойти, 242-м немецким дивизионом САУ из направления Болдыревки в направлении Урыва при поддержке артиллерии, которая еще осталась в распоряжении 7-й и 20-й дивизий. Батальоны, входившие в группу полковника Мартша, из-за трудностей пути в Осокино прибыли только 10 января между шестью и десятью часами утра. Полковник был вынужден вводить их в бой по мере подхода. Сначала группе удалось овладеть частью местности и к 9 часам выйти на рубеж дороги, соединяющей Урыв с Болдыревкой, к тригонометрическому пункту с отметкой 160,2.

Атака батальона 7-го полка 13-й дивизии не состоялась из-за возникшей паники в батальоне, который, опоздав, не смог поддержать 242-ю дивизию САУ, а 700-я противотанково-артиллерийская группа вообще в указанный район не вышла, так как в сорокаградусный мороз водителям не удалось завести моторы тягачей.

Батальоны, введенные в бой, один за другим, выйдя к тригонометрическому пункту с отметкой 160,2, вдруг остановились. Среди солдат началась паника, и они повернули обратно в Осокино.

К одиннадцати часам немцам наконец удалось завести свои тягачи, и они двинулись вперед, натолкнувшись на советские танки, которые тут же разбили их. Из 98 немецких танков в целости и сохранности осталось только четыре, и они отошли в Краснолипье. При виде наступающих русских танков в группе полковника Мартша тоже вспыхнула паника, и участок местности возле тригонометрического пункта с отметкой 160,2 снова оказался в руках русских, откуда они продолжали наступать в направлении населенного пункта Долгаловка.

В течение 12 января части 20-й дивизии отбивали многочисленные атаки русских частей. Однако на рассвете следующего дня около трех батальонов русской пехоты при поддержке танков прорвали оборону на правом фланге обороны дивизии, вклинившись на участке 429-го немецкого полка на всю глубину его обороны.

12 января советские части, вклинившиеся в нашу оборону на участке 4-го венгерского и 429-го немецкого пехотных полков, полностью отрезали немецкий полк от правого соседа, а на следующий день окружили его.

13 января в 18.00 командующий венгерской армией отдал приказ о переподчинении 20-й дивизии и остатков 700-й противотанково-артиллерийской немецкой группы командиру 3-го корпуса.

14 января в два часа ночи меня разбудил полковник Шаркани. Он приказал мне взять с собой саперов из Кочетовки и на машине немедленно выехать в населенный пункт Яблочное, чтобы навести порядок, так как в тыловых подразделениях, которые там находились, тоже возникла паника. Такой же приказ по телефону получил и полковник Надаи, который в это время находился в Кочетовке.

Около получаса мне пришлось возиться с зажиганием, и только потом мы выехали. По дороге из Семидесятского в Кочетовку двигались очень медленно. Когда мы прибыли в Кочетовку, оказалось, что полковник Надаи с саперной ротой уже выехал на машинах в Яблочное. Расстояние от Кочетовки до Яблочного небольшое, всего каких-нибудь двадцать пять километров, но мы потратили на него больше часа. В 16.00 я доложил о своем прибытии полковнику Надаи. Ему к тому времени вместе с ротой саперов в основном уже удалось навести порядок в селе. Солдаты из тыловых подразделений и служб уже строили из снега защитный вал.

Тут же выяснилось, что причиной паники явились те самые четыре немецких танка из 700-й противотанково-артиллерийской группы, которые удирали с передовой в Краснолипье. Один из советских танков, преследовавших немцев, дошел чуть ли не до самого Яблочного и начал обстреливать вал и деревню.

Полковник Надаи, которого всего несколько дней назад назначили на должность начальника инженерной службы корпуса, приказал нам ехать в штаб в Семидесятское.

Обратно ехали тоже очень медленно, так как дорога сильно обледенела. В штаб приехали уже после восьми часов. Я сразу же отправился в оперативный отдел. Чатхо послал меня в кабинет генерал-майора графа Штомма, где находились полковник Шаркани и генерал-полковник Яни.

Я доложил начальнику штаба, что его приказание выполнено. Яни успокоился, узнав, что полковник Надаи навел порядок в Яблочном.

— До встречи дома, господин капитан, — сказал он мне, подавая руку.

В штаб 3-го корпуса генерал-полковник Яни прилетел на самолете утром 14 января и там встретился с командующим 2-й венгерской армией. Беседа их проходила с глазу на глаз, затем Яни беседовал с генерал-майором Штоммом и полковником Шаркани и сообщил им, что с 15 января 3-й венгерский корпус поступает в распоряжение командующего 2-й немецкой армией.

Командир 3-го корпуса ночью направил 20-ю дивизию на старые позиции, находящиеся между пунктами Сторожевое — Дубовой. Командующий группой армий «Б» через голову командующего венгерской армией приказал командиру 429-го немецкого полка выходить из окружения в северном направлении.

В течение 14 января русские войска при поддержке танков продолжали наступление с урывского плацдарма в северном направлении, овладев населенными пунктами Новоуспенка и Мастюгино. Село Платава, находившееся за снежным валом, еще было в руках «зенитной ударной группы».

14 января около десяти часов полковник Шаркани приказал мне выехать через Истобное в Синие Липяги вместе с немецким офицером связи майором Фетом, который лично хотел познакомиться с боевой обстановкой. Погода была туманная, за сто — сто пятьдесят метров ничего не было видно.

К нашему изумлению, село Истобное было до отказа забито венгерскими солдатами. Они занимали все дома, и те, кому не хватило места в домах, расположились прямо в огородах; разложив костры, они грелись у огня. Большинство солдат были без оружия. На мой вопрос, что это за люди, мне ответили, что они из разбитой 20-й дивизии. Мы двинулись дальше, в Синие Липяги. Майор Фет пристально смотрел вперед, и у меня сложилось впечатление, что он ждет появления немецких частей. Вскоре нам навстречу показалась конная группа, увидев которую, майор Фет воскликнул:

— Ну наконец-то!

Мы вышли из машины, разговорились с командиром группы. Оказалось, что это были офицеры штаба полка. Из разговора выяснилось, что, в полку осталось всего шестьсот человек. Выяснив обстановку, мы двинулись дальше. Не доезжая Синих Липяг, встретили немецкую часть, все солдаты которой, одетые в новенькие маскхалаты, шли на лыжах. Глаза майора засветились радостью. Немецкий лыжный батальон, сказали нам, направлялся в Яблочное.

На западной окраине Синих Липяг мы встретили еще одну группу немецких солдат. Они приехали на двух грузовиках и остановились у продовольственного склада.

Оказалось, что солдаты эти из-под Урыва, из артдивизиона армейского подчинения. Фет узнал, что 12 января их дивизию ночью вывели из боя. Солдаты сказали, что они прикреплены к продовольственному складу в Синих Липягах. Наговорившись с немецкими солдатами, мы пошли греться в авторемонтную мастерскую 3-то корпуса. Начальник мастерской встретил нас приветливо, напоил горячим чаем, угостил водкой и колбасой.

Осмотрев местность, мы с майором пошли в офицерскую столовую. Начальник авторемонтной мастерской еще ничего не знал о событиях, происшедших в излучине Дона. Мы как раз прощались с ним, когда издалека послышались какие-то взрывы. Мы мигом выскочили на улицу: все куда-то бежали, суетились, кричали. Всего было взрывов восемь — десять, потом стало тихо. Кто-то упомянул партизан. Осмотрев воронки на месте взрыва, я пришел к выводу, что это воронки от 80-миллиметровых мин.

Из села мы направились в Староникольское, где должны были находиться тылы 9-й дивизии. Солдаты как раз что-то грузили на повозки. Я передал командиру обоза, что по приказу полковника Шаркани он должен подготовить место для расквартирования части штаба 3-го корпуса. Офицер опешил: оказалось, что и он ничего не знал о событиях в районе Урыва и даже не хотел верить тому, что я ему сказал. Я попросил его созвониться по телефону с полковником Шаркани и доложить ему, что он получил через меня приказ.

Офицер при мне связался по телефону с Шаркани и, немного поговорив, сказал:

— Приказ есть приказ! Слушаюсь!

Мы вернулись в Семидесятское. Когда я вошел к майору Чатхо, через раскрытую дверь меня позвал полковник Шаркани. Вместе с майором Фетом он пригласил меня к себе, угостил палинкой. Глядя на ряд пустых бутылок, я догадался, что полковник довольно часто заглядывает в бутылку. Я хотел сразу же по всей форме доложить полковнику о результатах поездки, но он не дал мне рот раскрыть и заговорил сам:

— Господин капитан! На северо-восточной окраине Семидесятского есть небольшая лощинка, по дну которой течет ручей Девиза. Там сейчас находится один саперный взвод, две самоходки и один миномет. Телефонная связь с ними уже установлена. Возьмите с собой саперов и смените там старый взвод.

Через несколько минут я уже был в долине ручья. Саперы отрывали траншеи в снегу. Солнце клонилось к горизонту. Погода была замечательная. Я лично обошел всю позицию. Вскоре меня позвали к телефону: звонил полковник Шаркани.

— Ну как дела? — поинтересовался он.

— Нашел одну 50-миллиметровую противотанковую пушку, но без прицела, другая пушка — 36-миллиметровая — без замка. У 80-миллиметрового миномета нет квадранта. Ни артприслуги, ни боеприпасов не видно. Единственное оружие у саперов — винтовки.

— Сколько времени можно продержаться на этой позиции?

— До первых танков противника, — ответил я.

Вечером, часов в десять, сменить нас прибыл взвод пехоты. 14 января подразделения 14, 23 и 43-го пехотных полков еще сдерживали русских, которые к вечеру полностью окружили Сторожевое.

Командование армии приказало окруженным частям вырваться из кольца, но это удалось сделать только нескольким мелким группам. Один наш батальон полностью оказался в кольце; подразделения, пытавшиеся прийти к нему на помощь извне, успеха не имели.

На следующий день, 15 января утром, будучи в штабе, получили приказ переместиться в Староникольское. Все ненужное, чтобы не тащить с собой, мы сожгли. Я на грузовике ехал в голове колонны. Около двенадцати мы остановились на площади с церквушкой, спешно начали разгружаться. Как только оперативный отдел немного устроился, нас, офицеров штаба, созвали на совещание. Едва полковник Шаркани начал говорить, как в помещение вошел майор Фет с командиром 7-го немецкого корпуса генерал-лейтенантом Зибертом.

Генерал-майор Штомм лично доложил Зиберту обстановку по 3-му корпусу и попросил помощи, так как противник принуждает нас к отходу. Насколько я знал обстановку, Штомм был достаточно откровенен.

Генерал-лейтенант Зиберт, несмотря на присутствие офицеров штаба, вел себя высокомерно и, повысив голос, приказал:

— Командование 2-й немецкой армии отдало приказ о подчинении 3-го корпуса командиру 7-го немецкого корпуса. Эта группа будет называться отныне «корпусной группой Зиберта».

Я приказываю вашему корпусу до моего особого распоряжения удерживать линию обороны на рубеже Синие Липяги — Скупой — Семидесятское — Кочетовка — Александровка. Для вашего усиления в ближайшие двое суток я пришлю немецкую пехоту и артиллерию. Офицером связи в вашем корпусе будет майор Фет… — Сказав это, генерал круто повернулся и вышел.

Так состоялась первая встреча генерал-майора графа Штомма с немецким генерал-лейтенантом Зибертом.

15 января оборона 6-й дивизии начала трещать по всем швам. Под вечер командир корпуса отдал приказ отходить.

На рассвете 17 января советские части прорвали оборону на участке 52-го пехотного полка. Командир полка приказал полку отходить. Отходящие подразделения неизбежно перемешались с другими, тоже отходящими, подразделениями.

К вечеру 17 января образовалось несколько групп войск: группа полковника Чига (командира артиллерийского полка 6-й дивизии) — в населенном пункте Прокудинский; группа командира 22-го пехотного полка полковника Фаркаша — в населенном пункте Парничья; группа командира 47-го пехотного полка полковника Мартша, вобравшая в себя остатки разбитых во время контрнаступления 13 сентября частей, — в Кочетовке.

Приказ генерал-лейтенанта Зиберта уже нельзя было выполнить, потому что русские войска прорвали указанную генералом линию обороны, овладев населенными пунктами Александровка и Россошь.

В ночь на 18 января немецкому батальону лыжников ценой больших потерь удалось вернуть себе Россошь. Для подкрепления туда был послан один батальон немецкой пехоты.

Однако днем 18 января советские войска вновь смели здесь немцев, и линия обороны прошла по рубежу Семидесятское — Прокудинский — Рудкино, причем Рудкино было наиболее сильным пунктом обороны; район к западу от Семидесятского вообще находился в неопределенном положении. Хутор Скупой оборонял отряд в тысячу солдат под командованием капитана Фратера, но без тяжелого оружия, боеприпасов и продовольствия. Советские войска в течение 18 января оттеснили наши части в Синие Липяги. Штаб корпуса поручил командиру 20-й дивизии собрать остатки отступающих частей, а командиру 6-й дивизии было приказано отправиться в Курск и организовать там из бежавших с передовой безоружных солдат строительные роты.

24 января я получил приказ поехать в село Андреевку и посмотреть, что стало с лагерями, где обучали новое пополнение. Я выехал на санях, взяв с собой ефрейтора Вереша. Двенадцать километров на санях мы проехали быстро. У села Михнево свернули с дороги и некоторое время ехали по санному следу. Остановившись у опушки леса, мы сошли с саней и пешком пошли через редкий лес. Поднялись на холм, с вершины которого хорошо просматривалась вся долина. Далеко между деревьями виднелась небольшая деревенька. Километрах в пяти западнее от нас по дороге двигалась на машинах колонна советских солдат. По берегу ручья ехала колонна на санях, рядом шли лыжники, а по восточному берегу двигалась пешая колонна. Я долго наблюдал за этими колоннами в бинокль и без труда установил, что это советские войска. Но долго находиться на вершине холма мы не могли, потому что нас уже заметили и открыли огонь из одного миномета.

Вернувшись к саням, мы поехали обратно в штаб. На западной окраине Староникольского я увидел венгерских солдат, подошел к ним ближе. Оказалось, что это артиллеристы, бросившие свои орудия и отступающие на запад. Среди них был генерал-майор Ласло Дешео и полковник артиллерии Рабач.

Вернувшись в штаб, я доложил полковнику Шаркани, что видел в Андреевой лощине по крайней мере три советских батальона. В само село я не попал, так как туда не проедешь.

24 января от командира корпуса генерал-лейтенанта Зиберта пришел приказ отступать. В ночь на 25 января мы должны были отойти на рубеж Старый Оскол — Касторное и организовать там оборону.

25 января генерал-майор Штомм приказал начальнику артиллерии генерал-майору Ласло Дешео возглавить отдельные группы, находившиеся в селах, которые они подготовили для круговой обороны. Эти села находились юго-западнее района обороны 9-й дивизии.

Из района южнее Староникольского советские войска наступали на Синие Липяги, нанося основной удар по левому флангу наших войск. Один батальон русских занял западную окраину Семидесятского, но не без труда был выбит.

Советские войска, находившиеся в Андреевой лощине, предприняли атаки в нескольких направлениях, отрезав группе генерал-майора Дешео пути к отступлению.

Интересно то, как немецкое командование оценивало состав русских частей, находившихся в Андреевой лощине. Немцы полагали, что для очистки лощины будет вполне достаточно одной роты со средствами усиления, в то время как я своими глазами видел там, по крайней мере, до полка противника, а, по сведениям нашей разведки, у них имелась целая механизированная бригада.

Генерал-майор Дешео приказал капитану Германди, группа которого обороняла Синие Липяги, силами до роты контратаковать противника в направлении хутора Плотницкий, а командир корпуса приказал остаткам лыжного батальона из района Староникольского вместе с двумя ротами подполковника Папа, находившегося в Верхненикольском, атаковать село Андреевку с целью овладеть им и закрыть лощину с юга.

Ценою огромных потерь группе капитана Германди удалось овладеть хутором Плотницким, но рассказ майора Фета о наступлении немецких войск в юго-восточном направлении оказался пустым блефом, и потому венгерской роте пришлось отойти. Советские войска отбросили назад и остатки немецкого батальона лыжников и роты подполковника Папа из Андреевки.

25 января генерал-лейтенант Зиберт наконец уступил многочисленным просьбам генерал-майора Штомма и разрешил группам 3-го корпуса в ночь на 27 января овладеть рубежом Староникольское — Димитриевка.

Утром 25 января полковник Шаркани сообщил, что получен приказ отходить. Новая линия обороны проходила по рубежу западная окраина Верхненикольского — юго-западная окраина Староникольского — высота 218,9 — тригонометрический пункт с отметкой 229,7 — высота 180,0 и далее от Староникольского к гряде холмов, которая тянется к югу от села.

Далее полковник Шаркани сообщил нам порядок отхода: группа немецкого полковника Лене, находившаяся в хуторах Прокудинский и Парничный, отходит в Староникольское, а группа полковника Фаркаша из Ивановки отходит на восточную окраину Староникольского.

Оборону на новом рубеже нужно держать до 28 января.

В совещании принимал участие немецкий майор Рапке, бывший офицером связи у генерал-лейтенанта Зиберта. Полковник Шаркани сообщил Рапке, что на правом фланге нового оборонительного рубежа, в Андреевой лощине, сосредоточилось до полка противника, и одновременно он просил немецкое командование обеспечить планомерный отход венгерских частей в западном направлении.

Вернувшись от генерала Зиберта, майор Рапке доложил полковнику, что 27 января два немецких батальона из Синих Липяг, а из Староникольского два батальона из группы Лене атакуют противника в Андреевой лощине и, очистив ее, обеспечат тем самым отход группе генерал-майора Дешео в западном направлении.

Однако этим контратакам немцев не было суждено осуществиться, при этом выяснилось, что Россошь оборонял лишь один немецкий саперный батальон.

После совещания полковник Шаркани послал меня в немецкую комендатуру, чтобы я договорился там о расположении штаба нашего корпуса. Прибыв в Кохол, я увидел страшную картину. Раньше на центральной улице села в порядке стояли машины-радиомастерские и машины-летучки, теперь же повсюду валялось дорогое оборудование, инструменты, радиодетали. В центре села немцы лихорадочно упаковывали свои вещи.

Когда я вернулся в штаб, мне сказали, что из отпуска вернулся инженер из 9-й дивизии и привез мне посылку от жены.

26 января я занимался расстановкой дозоров на гряде холмов к югу от Староникольского и лишь после этого поехал в Гремячье за посылкой.

— По дороге как следует присмотритесь, — попросил меня полковник Надаи.

Долина ручья Яманчи была заминирована, и мы прошли по проделанному проходу.

В Гремячьем штаб дивизии уже полностью упаковался и вот-вот должен был отправиться в путь.

К себе в штаб я вернулся перед полуднем. Терзаемый любопытством, я развернул посылку. В ней было теплое белье, шерстяная шапка. Ее я надел тут же. Самое главное, что я получил вещи вовремя.

Вскоре пришел приказ: штабу передислоцироваться в Кохол. Всем брать с собой столько вещей, сколько поместится в рюкзаке.

Вот и не понадобился нам офицерский сундучок с наборами одежды!

В три часа дня к нам зашел полковник Шаркани и приказал выйти с дозором на восточную окраину Староникольского, чтобы узнать, получил ли начальник медсанбата, который там стоял, приказ переместиться в Кохол.

Я взял с собой ефрейтора Вереша. Вооружились русскими автоматами.

Когда прибыли в медсанбат, оказалось, что он уже готов к перемещению. В сани с брезентовым верхом для раненых и больных были запряжены лошади. Больные, которые могли передвигаться сами, стояли в строю. Начальник медсанбата в это время ругался с немцами. Немцы требовали от начальника медсанбата немедленно снять с саней раненых и передать сани им, которые якобы нужны для выполнения какого-то важного приказа командования.

Мне пришлось вмешаться в это дело. Я по-немецки заявил офицеру, что о передаче саней не может быть и речи, и приказал ему немедленно уходить отсюда. Того, кто посмеет дотронуться хоть до одного раненого, я пристрелю на месте. В ответ на это немецкий офицер потянулся за пистолетом, но я дал очередь из автомата в воздух. За моей спиной выросла группа солдат с винтовками наперевес и рядом с ними ефрейтор Вереш с автоматом. Это были солдаты из охраны медсанбата.

Немецкие солдаты, забыв о своем офицере, бросились бежать, и он, что-то крича, побежал вслед за ними. Для острастки я дал в воздух еще одну очередь из автомата.

Подождав, пока мимо меня пройдет вся колонна медсанбата, я поехал вслед за ней и проводил ее до Староникольского. Там нужно было свернуть на север и ехать до населенного пункта Кохол.

Возле церкви в селе из оперативного отдела штаба и из группы начальника инженерной службы уже никого не было.

Приехав в Кохол, я доложил начальнику оперативного отдела о выполнении приказа. Мы заняли под штаб здание, где еще недавно располагались немцы. Повсюду валялись никому не нужные вещи, мусор и еще бог знает что.

В оперативном отделе порядка тоже не было. Ефрейтор Вереш разыскал начальника инженерной службы где-то на этаже.

Тут я узнал, что некоторые венгерские группы, оборонявшие небольшие деревеньки, не смогли начать отход, так как наступавшие русские войска отрезали им путь на запад. Генералу Дешео было приказано прорваться сквозь кольцо окружения.

Примерно в полночь 26 января полковник Надаи собрал офицеров штаба, чтобы объяснить им обстановку. Он сказал, что по приказу генерала Зиберта тыловые подразделения и службы дивизий и корпуса начали отход в направлении Нижнее Турово — Вяснатовка — Новая Ольшанка — Крутая Гора — Быково и далее к городу Тиму.

Квартирмейстер корпуса сообщил, что для лучшего руководства тылами 27 января он выезжает в Нижнедевицк, где размещается штаб тыла корпуса Зиберта.

Однако утром 27 января нам стало известно, что отступление закончилось.

Любопытный случай произошел с группой подполковника жандармерии Таваши, которая не была самостоятельным боевым подразделением. Таваши очень неудачно оторвался от противника. Выйдя из Семидесятского, группа пошла по дороге на колхоз в Миздрянке. Одеты солдаты были очень плохо, а мороз был под сорок. Чтобы не обморозиться, солдаты укутались в простыни, обмотали головы полотенцами и шли как привидения. Разумеется, в таком состоянии они даже не думали о том, что противник может преследовать их.

Ночь была светлая, лунная. Увидев завернутых в простыни солдат, советские разведчики сразу же поняли, что это за вояки, и, сами одетые в белые маскхалаты, смешались с колонной венгерских солдат. Когда их заметили, в колонне вспыхнула паника. Венгры со всех ног бросились по дороге в Староникольское. Привести группу в порядок подполковнику Таваши, разумеется, не удалось.

Соединившись с группой капитана Германди, люди Таваши пробились к северу.

Группа немецкого подполковника Лене в пять часов утра прибыла в Староникольское, где подполковник заявил, что он не смог сдержать натиск русских и отошел. В это время в Староникольском на позициях полковника Мартша находился и генерал-майор Дешео, прибывший туда, чтобы обговорить с командирами групп пути и способы дальнейшего отхода на запад. Вдруг на позицию как угорелый прибежал какой-то майор с вестью, что русские с юга ворвались в село. Среди немцев началась паника, и они, вскакивая в сани, бросились бежать в северном направлении.

Генерал-майор Дешео попытался организовать заслон на пути русских, но не успел. Ему пришлось отойти в Кохол.

27 января командир арьергардного батальона, оставленного в Староникольском в качестве заслона, неожиданно появился в Кохоле и доложил генералу Дешео, что заслон не смог далее сдержать натиска русских и организованно отошел в Кохол, где ему было приказано организовать оборону на южной окраине села и держаться во что бы то ни стало до пяти часов утра 28 января.

Находящаяся на правом фланге группа артиллерийского полковника Рабача не смогла сдержать натиск советских войск, наступавших в южном направлении, и отошла в Верхненикольское, а ночью 28 января, оторвавшись от преследовавшего их по пятам противника, заняла оборону к югу от села Нижнее Турово. Здесь же находились отошедшие с берегов Дона части 9-й дивизии под командованием полковника Корнеля Ослани и его начштаба капитана Жигмонда Бара.

Утром 28 января генерал-майор граф Штомм лично явился для доклада к генерал-лейтенанту Зиберту. Тем временем полковник Шаркани созвал всех офицеров штаба на совещание. Все нетерпеливо ожидали возвращения генерала Штомма. Скоро он вернулся в штаб в сопровождении генерал-лейтенанта Зиберта.

— Прошу вас, ваше превосходительство, предоставить нам возможность для организованного отхода, — начал Штомм, обращаясь к Зиберту. — Еще раз хочу подчеркнуть, что части 3-го венгерского корпуса, вопреки сильному натиску противника, с 12 января мужественно и самоотверженно удерживали рубежи обороны, указанные вами. В населенном пункте Кочетовка наши войска только за десять дней потеряли убитыми и ранеными тысячу человек. И все это при отсутствии у нас тяжелого оружия, при режиме строгой экономии боеприпасов и недостатке продовольствия и горючего, необходимого хотя бы для транспортировки раненых и вывоза противотанковой артиллерии.

— На войне как на войне, — ответил генерал Зиберт. — Обеспечить ваш отход но представляется возможным. Я же со своей стороны требую, чтобы отходящие на запад венгерские части освободили маршрут номер 17, начиная от Турова, для отхода германских войск. До свидания, господа! — И генерал покинул нас.

После этого полковник Шаркани сообщил нам, что он с генералом Штоммом и двумя офицерами из оперативного отдела выезжает в Турово.

Мне полковник приказал выехать в Петровку и подыскать там помещение для расположения штаба.

— Господин полковник, — ответил я, — вчера по вашему заданию я выезжал на разведку по дороге, ведущей в Нижнедевицк. Докладываю, что севернее Россоши меня задержал немецкий сторожевой пост. Командир немецкого саперного батальона сообщил, что дорога закрыта, так как в южную часть Россоши ворвались русские…

Шаркани не дал мне договорить:

— На войне как на войне, — повторил он слова генерал-лейтенанта Зиберта. — Нам наметили путь отхода по долине реки Девица. И мы должны выполнить этот приказ. К слову, господин капитан, в Петровке вы найдете генерал-майора Дешео и его штаб. Всё!

Под вечер мы тронулись на грузовике. Позже к нам присоединился полковник Шиклоши, на которого наконец пришел приказ о демобилизации. Но вернуться в Венгрию он уже не мог, так как все поездки домой были категорически запрещены командующим армией. Полковник ехал в легковой матине начальника инженерной службы корпуса.

Вскоре мы подъехали к водяной мельнице. Немецкий дозор стоял на старом месте, не разрешая дальше ехать по дороге, ссылаясь на то, что дальше якобы находится противник. Я вылез из грузовика, чтобы осмотреться. Полковник Шиклоши тоже вылез из машины. С запада, со стороны долины, доносился шум боя. Небо прочерчивали русские трассирующие снаряды. Страшное украшение к трагедии. Позади нас сгрудилось много саней и автомашин, повернуть обратно было уже нельзя. Только один раз мы видели, как машины, шедшие позади нас, каким-то чудом повернулись кругом и поехали назад.

Полковник Шиклоши заявил, что он вернется в Турово, разыщет там своего старого друга полковника Ослани, и вместе с ним он наверняка доберется до дому.

Я сказал, что мы назад поворачивать не будем, а, объехав дозор, поедем на север и постараемся во что бы то ни стало попасть в Петровку, в штаб генерала Дешео.

От мельницы мы повернули на север, туда немцы нас пропустили. Вскоре нашли какую-то дорогу, которая шла в западном направлении, доехали по ней до туровских хуторов. Там встретили какую-то немецкую часть, которая не разрешила нам двигаться в западном направлении. Я поинтересовался, не встречались ли им по дороге венгерские части. Один немецкий унтер-офицер провел меня к командиру части — подполковнику. Я рассказал ему о цели своей поездки. Подполковник в ответ на это сказал мне, что Петровка уже занята русскими, и посоветовал повернуть обратно и ехать в Турово.

От развилки дороги мы доехали в северо-восточном направлении и попали на поле боя. Вокруг стояли сожженные танки, валялись замерзшие трупы немецких и русских солдат. Ехали, не зажигая фар. За нашей спиной и где-то слева слышался орудийный гул. К западу и югу от села шел танковый бой.

На рассвете мы приехали в какое-то село. На северной окраине его беготня, погрузка на машины, шум. Я не без труда разыскал квартирмейстера немецкого корпуса и нашего квартирмейстера. Наш как раз разговаривал по телефону с майором Чатхо. Квартирмейстер передал мне трубку, и я доложил майору, что попасть в Петровку мы не могли, а в ночной тьме никаких венгерских частей не встретили. Майор дал мне задание разведать, каким образом можно сейчас попасть в Касторное, а оттуда в Тим. Штаб корпуса, сообщил майор, с 29 января находится в селе Крутая Гора. Едва я успел закончить говорить, как снова надо было ехать.

Я попросил у нашего квартирьера талоны на паек и горючее. Вокруг шла лихорадочная погрузка. Мы зашли к немецкому квартирьеру, он сунул мне талоны на паек, но на горючее талонов не дал.

Советские танки уже вели бой в центре села, когда мы выехали оттуда. Нам не терпелось уехать подальше отсюда, а горючего не хватало. К счастью, на окраине села мы увидели немецкий склад с горючим. Какой-то унтер-офицер качал из бачка бензин. Мы быстро наполнили свои баки и прихватили еще две бочки в кузов. Унтер-офицер, который качал бензин перед нами, вскочил в свою машину. Мы поехали вслед за ним и к полудню приехали на железнодорожную станцию Нижнедевицк, где нашли склад немецкого продовольствия. На наши талоны получили сыр, консервы и фруктовый сок.

Мы зашли в какой-то дом недалеко от станции и жадно набросились на еду. Солнце между тем разогнало туман. Мы двинулись дальше в путь и, объехав Крутую Гору, вечером были в селе Олым.

В северном направлении двигались многочисленные колонны немцев. Мы проехали через село Олым, перебрались через замерзший ручей и подъехали к Петровке.

«Ну вот мы и на месте, — подумал я. — Ведь полковник Шаркани послал меня именно сюда подыскать помещение для штаба».

Километрах в двух от села мы натолкнулись на две венгерские зенитные автоматические пушки. Старший артиллерист сказал нам, что дальше на север не проедешь, потому что около полудня в Касторное ворвались русские танки и вышибли оттуда немецкие танки. На дороге то тут, то там валялись искореженные машины, мешая ехать. Вся долина ручья Олым была забита отступающими немецкими колоннами. Вдоль дороги брошены орудия — до капли вышло горючее.

Мы заняли ближайший пустой дом. Унтер-офицер пообещал позвать к нам командира батареи. Настал вечер. Темнота хоть глаз коли. При свете горящей печи мы съели последние консервы. Я выставил дозор. Скоро пришел старший лейтенант, командир батареи. Он сообщил, что в Касторной снова идет танковый бой. Русские танкисты преследовали охваченных паникой немцев. Гитлеровцы хотели забрать с собой машины батареи, но все они оказались без горючего. Мы договорились с командиром батареи о том, что на ночь останемся у него. Одновременно я попросил старшего лейтенанта не забыть о нас, если русские танки ночью прорвутся в село. Я отослал наших водителей спать, так как у них был очень трудный день. Один солдат поддерживал огонь в печке. А мы вместе с ефрейтором Верешем по очереди сторожили сон своих товарищей. Ночь была снежная, морозная.

Вскоре я увидел, как в село прибыла какая-то колонна на санях; к нашей радости, оказалось, что это инженерная служба нашего корпуса. Начальник колонны дал нам хлеба, сала и даже водки. При свете пламени печки мы ели, разговаривали. Через несколько минут наш часовой привел в дом незнакомого немецкого унтер-офицера. Немец высокомерно заявил, что фамилия его Шмидт, он старший финансист, реквизирует все санные повозки и приказывает немедленно передать ему наши. Я ответил Шмидту, что прежде всего он должен предъявить мне свои документы, чтобы я знал, действительно ли он имеет такие полномочия. Немец не сразу согласился показать свои документы, а когда показал, оказалось, что он только старший конюх.

Почувствовав, что он напал на человека не робкого десятка, немец перестал приказывать и заявил, что ему приказали немедленно достать несколько саней.

— Охотно верю вам, — ответил я немцу, — но ни одни сани вы не возьмете. Я этого не позволю. Если нужно будет, я не остановлюсь даже перед применением оружия…

Когда стало рассветать, мы вместе с начальником колонны вышли на улицу, чтобы осмотреться и оценить обстановку. Решили повернуть на юг, так как на север нам все равно не пробиться. Я считал, что со взятием Касторного русские войска полностью окружали нас. Согласно приказу, полученному от майора Чатхо, мне нужно было вернуться в Крутые Горы. Пока мы разговаривали, к нам подъехали командир венгерской зенитной батареи и четыре немецких офицера.

Самым старшим по званию среди немцев был подполковник. Он попросил у нас сани «для выполнения очень важного приказа». Я уже знал, что это за «важный приказ», и решительно заявил, что ни одних саней не дам, потому что они нам самим нужны. Если господа офицеры будут насильничать, я буду сопротивляться. Кто-то из присутствующих перевел нашим солдатам, которые стояли вокруг нас, суть нашего разговора, и они сразу же закричали, что не дадут немцам своих саней, пусть идут пешком. При этом на лицах солдат без труда можно было прочитать ненависть.

Немецкий подполковник еще несколько минут что-то говорил о товарищеской поддержке, которой, по его словам, у нас не было, и затем вместе со своими офицерами удалился в направлении Касторное.

Я посоветовал командиру зенитной батареи примкнуть к колонне саперов, оставив орудия, которые все равно, не увезти отсюда. Чтобы он скорее добрался до своей батареи, я дал ему свой грузовик, а сами мы на двух санях двинулись обратно в Крутую Гору.

Стояло прекрасное солнечное утро. Мороз доходил до тридцати восьми градусов. Высоко над нами летели русские самолеты.

В Крутой Горе мы не нашли ни венгерских частей, ни штаба корпуса. Только немецкие части медленно тянулись в северном направлении.

Мы поехали на восток, въехали на какой-то холм. Похоже, это было какое-то историческое место: на самой вершине холма стояло кирпичное здание с колоннами, а в нескольких метрах перед ним — высокий памятник в виде колонны. Я вынул карту, чтобы сориентироваться. Мы стояли на перекрестке дорог: справа от нас должна быть Новая Ольшанка, к северу — Нижнедевицк. На дороге, которая вела в Новую Ольшанку, не было никакого движения.

Дорога, ведущая из Новой Ольшанки в Крутую Гору, была неимоверно разбита. Заметив сбоку от дороги несколько саней, я пошел посмотреть, не венгерские ли. Людей в санях не было, но вокруг на снегу валялись валенки, брюки, кителя. Все венгерское. В стороне, метрах в ста пятидесяти от этого места, стояла немецкая колонна грузовых машин. Один солдат возился возле последней машины, пытаясь ее поджечь. Эта картина напомнила мне отступление наполеоновской армии, только кое-какие детали свидетельствовали о том, что происходит все это в наше время.

«Возможно, та колонна на вершине холма поставлена в честь разгрома наполеоновских войск», — подумал я. Но никакого желания убедиться в этом у меня не было.

В этот момент я увидел, что из Новой Ольшанки к нам движется венгерская колонна. Это были артиллеристы во главе с капитаном. Выяснилось, что в Крутую Гору их послали, чтобы выбрать огневые позиции.

Капитан сообщил мне, что к вечеру здесь должен быть штаб корпуса. Расставшись с ними, мы поехали на станцию Нижнедевицк. На станции зашли в какое-то помещение, чтобы немного погреться. Ефрейтор Вереш поехал на санях, чтобы раздобыть где-нибудь продукты. Вторые сани мы охраняли, чтобы их кто-нибудь не увел.

Вернувшись, Вереш привез два мешка консервов, сухари, четыре бутылки рейнского вина и две двадцатилитровые плетенки с водкой. Все эти продукты он достал в немецком складе, который немцы собирались сжечь.

Разогрев несколько банок консервов, мы основательно перекусили и поехали в Крутую Гору. На окраине села натолкнулись на нашу саперную роту. Она размещалась в двух стоящих по соседству домах. Командир роты пригласил нас переночевать у него.

Я попросил проводить меня в штаб корпуса. Меня привели в дом, где размещались генерал-майор Штомм, полковник Шаркани, генерал-майор Дешео, майор Чатхо, майор Дардаи, раненый полковник Ослани, полковник Надаи, полковник Шиклоши и жандармский подполковник Таваши. Они горячо обсуждали события последних дней, воздушный налет, которому штаб подвергся в Турове.

Я доложил генералу Штомму о результатах своей поездки, рассказав, что дорога Касторное — Тим отрезана русскими войсками. Полковник Шаркани разрешил мне переночевать в саперной роте. Мой провожатый дожидался в санях. Он быстро провел меня обратно в роту. Все дома в селе были забиты венгерскими солдатами; те, кому не досталось места в доме, грелись у костров во дворах. Войдя в дом, я еле-еле протиснулся к печке.

Воздух был такой тяжелый, что нечем было дышать. Зато было тепло, я даже снял шинель. Разговорились с командиром роты. Я рассказал ему, что на станции в Нижнедевицке был огромный немецкий склад продовольствия, в котором даже рейнские вина сохранились. Командир роты капитан Матясовски сказал, что утром он пошлет туда своих ребят, чтобы они достали продукты для роты. Я дал капитану в провожатые своего Вереша, который хорошо знал дорогу и что где найти.

На рассвете часовые разбудили нас, сказав, что немецкие солдаты хотят забрать наши сани. Я вышел во двор. Вместе со мной вышел, захватив винтовку, солдат.

Возле саней стояли два немца. Два сапера с винтовками в руках не подпускали их. С улицы другие немцы кричали этим двоим, чтобы они не церемонились и поскорее забирали сани. Я подошел к забору и сказал немцам, стоящим на улице, что они могут идти, куда им приказано, никаких саней они здесь не получат.

Тогда унтер-офицер, старший немецкой группы, сказал, что у таких бандитов, как мадьяры, они силой заберут сани.

Я ответил немецкому унтеру, чтобы он убирался отсюда. Наши вооруженные саперы окружили меня. Я выстрелил немцу прямо под ноги. Унтер опешил и, смерив взглядом наших солдат, предпочел удалиться.

Настало 31 января 1943 года. Часов в восемь утра полковник Надаи пришел в саперную роту и приказал мне принять командование саперным батальоном. Полковник Шаркани согласен. Отныне основная задача этого батальона будет заключаться в охране штаба корпуса. Через час ко мне подошел капитан Зателаки из оперативного отдела и передал, что меня вызывает полковник Шаркани.

Генерала Штомма и полковника Шаркани я нашел на центральной площади села. Они разговаривали с полковником Мартша, группа которого разместилась в селе. Я узнал, что в ночь на 30 января полковник Фаркаш принял командование всеми венгерскими частями и подразделениями, которые к тому времени собрались в селе Олым. Генерал Штомм заявил, что немцы вновь ввели нас в заблуждение, заверив, будто в северной части долины реки Олым действуют две немецкие дивизии, которые якобы перешли в наступление. Однако никакого наступления немцев в том районе не было, а наш корпус из-за этого оказался в очень опасном положении.

Я ждал момента, чтобы поговорить с полковником Шаркани наедине. В это время к генералу Штомму подошел одноглазый немецкий майор. Он привез приказ от генерал-лейтенанта Зиберта из села Олым.

— Венгерскому корпусу приказано до вечера 31 января оставаться в Крутой Горе, прикрывая дороги, ведущие в северном и восточном направлениях, — передал майор.

Выслушав майора, генерал Штомм ответил:

— Передайте господину генералу, что наш корпус не сможет продержаться в Крутой Горе до вечера 31 января, а потому мы сегодня после полудня вместе с группой полковника Мартша начинаем перемещение в населенный пункт Кучугуры, где, дав людям часа два отдыха, после полуночи тронемся на хутор Широкий. Там мы соединимся с группами полковников Мартша и Фаркаша и, идя через Бабанино и долину реки Олым, будем двигаться по направлению к Старому Осколу…

Наконец и мне представился случай обратиться к полковнику Шаркани. Выслушав меня, он приказал возглавить колонну штабных машин, следующих в составе колонны полковника Мартша. Для охраны колонны я должен был попросить у полковника Надаи один саперный взвод (не менее тридцати солдат) и трое саней. В два часа дня колонна штаба будет на этой площади, где я и приму ее.

Полковник Надаи передал мне саперный взвод и трое саней, а вот колонну пришлось ждать целый час на сорокаградусном морозе. Я жалел, что рядом со мной нет ефрейтора Вереша. Он уехал в Нижнедевицк за продовольствием и пока еще не вернулся.

Не обошлось здесь без спора. Полковник Мартша хотел вклинить в колонну штаба несколько саней из своей группы, чему я решительно воспротивился, сославшись на приказ полковника Шаркани.

Пока мы спорили, прибыла колонна штаба. К нам подошел майор Чатхо, но он ничего не знал о приказе полковника Шаркани. Споры уладил подоспевший вовремя полковник. Я построил колонну, организовал охранение, и мы вклинились в общую колонну, возглавляемую полковником Мартша.

В сани, в которых ехали генерал Штомм и полковник Шаркани, были запряжены два великолепных скакуна. Дорога была плохой, кругом рытвины. В бывшем колхозе мы сделали двухчасовой привал, после чего поехали дальше уже по наезженной дороге в сторону хутора Широкого. На восточной окраине хутора натолкнулись на немецкий заслон. Обогнав колонну Мартша, мы первыми въехали на хутор. В самом хуторе нас еще раз остановили немецкие регулировщики. Оказалось, что нам нужно было свернуть несколько раньше. Пришлось выезжать на железнодорожную станцию Ивановка по целине. На станции мы узнали, что к северу от хутора стоит какая-то венгерская часть. Чатхо поехал разыскивать эту часть, которая, по нашим расчетам, должна быть не чем иным, как группой полковника Фаркаша.

Я расположил своих людей в станционном здании. Там было не намного теплее, чем на улице: ни одного целого стекла в окнах.

Вскоре на станцию приехал на штабном вездеходе порученец генерал-лейтенанта Зиберта и тотчас же отправился разыскивать генерала Штомма. Я проводил порученца генерала Зиберта к нашему генералу.

Немецкий офицер довольно грубо начал требовать от генерала Штомма, чтобы наша штабная колонна немедленно освободила дорогу, шедшую по западному берету реки Олым, и чтобы впредь ни одно венгерское подразделение не вступало на эту дорогу, так как все передвижения венгерских войск могут совершаться только по правому берегу реки и располагаться на отдых венгры могут только на той стороне.

Возвратившиеся в это время полковник Фаркаш и майор Чатхо стали свидетелями беспрецедентно грубого разговора немецкого офицера с венгерским генералом. Генерал-майор Штомм приказал полковнику Фаркашу переехать со своей группой на правый склон лощины и расположиться в селе Орловка.

Сделав это, генерал заявил во всеуслышание, что больше он никаких приказов отдавать не собирается, так как у солдат нет ни продовольствия, ни боеприпасов, а Зиберт его ни во что не ставит…

Группа полковника Фаркаша состояла из пятисот человек. Группа полковника Шаркани с группой Мартша и тыловыми подразделениями и службами насчитывала в общей сложности около восьми тысяч человек. В этой группе были автоматы, минометы, противотанковые пушки. Сюда присоединились артиллеристы 20-й дивизии, но без орудий и оружия.

Когда группа стала спускаться в долину, с севера послышались автоматный огонь и артиллерийские взрывы. Неожиданно я увидел четыре советских танка. Немецкие противотанковые пушки, стоявшие на позициях на западных склонах долины, и части, спускавшиеся в нее, открыли по танкам ответный огонь. Лошади, запряженные в сани, обезумели от стрельбы и понеслись. Их с трудом удалось сдержать, чтобы они не смяли шедшую в колоннах пехоту. Через несколько минут во всей долине началась паника. Советские танки скрылись в сторону Бабанино.

Через несколько минут нам стало известно, что немцам удалось прорвать русское кольцо окружения недалеко от Горшечного.

Смеркалось. Немецкие колонны, двигающиеся к югу, встречались все реже и реже. Тогда немецкие регулировщики пропустили и наши колонны. Через высокое железнодорожное полотно из-за отсутствия переезда сани приходилось переносить чуть ли не на руках.

Ночью мы проехали через Орловку и к рассвету приблизились к группе домиков. По дороге нам встретилась немецкая колонна, направляющаяся в Орловку. Я спросил у немцев, где их арьергард, и тут, к моему огромному удивлению, услышал ответ на русском языке:

— Мы не понимаем!

Сначала я решил, что это колонна русских, переодетая в немецкую военную форму, но я ошибся. В этот момент ко мне подошел немецкий унтер-офицер и заорал, чтобы я не приставал с вопросами к пленным.

— Тогда вы ответьте мне, есть ли позади вас войска? — спросил я унтера.

— Есть! — буркнул он и зашагал дальше.

Было уже совсем темно, когда мы пришли в населенный пункт Княжное Олым. Остановились у крайних домов. Группа полковника Мартша заночевала в Орловке, а группа полковника Фаркаша — в Бабанине. Я хорошо видел в бинокль, как наши солдаты грелись у костров. Смотрел и удивлялся тому, что русская авиация не беспокоит нас. Термометр показывал минус сорок один градус. Утром я увидел в бинокль, как из домов в Орловке и Бабанине выходят немецкие солдаты. Мне стало ясно, почему венгры в такую стужу провели ночь под открытым небом.

Мои солдаты ночью тоже грелись у костров. Чуть рассвело, и я пошел по домам, чтобы посмотреть, кто там ночевал.

В одном из домов дверь была не заперта. В доме ни души, но печь еще не остыла. Это очень обрадовало меня, и, выставив к дому часового, я приказал ему никого не подпускать, а сам пошел искать генерала Штомма и полковника Шаркани, чтобы сообщить им, что они могут расположиться в этом доме вместе с оперативным отделом штаба.

Отдав нужные распоряжения и сменив часовых, я вернулся к дому. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что генерал-майор Штомм и полковник Шаркани греются у костра во дворе. Я подошел к ним поближе, чтобы узнать, почему они не остались в теплом доме.

Полковник Шаркани с укором сказал, что мне не следовало посылать их в дом, занятый немцами. Дело в том, что немецкий офицер довольно грубо выставил их, когда они туда пришли.

Взяв с собой нескольких солдат, я окружил злополучный дом и через несколько минут выдворил оттуда грубияна и его солдат.

Вновь выставив к дому часовых, я доложил генералу Штомму, что он может смело вернуться в дом, но только, во избежание подобных недоразумений, я посоветовал генералу часовых уже не снимать.

Генерал чувствовал себя настолько оскорбленным, что сначала даже не хотел возвращаться в дом.

Наряду с массой неприятностей в тот день у меня были и радости. Вдруг я увидел, как со стороны Орловки в полном порядке идет рота с дымящейся на ходу полевой кухней. В бинокль я рассмотрел, что это рота капитана Матясовски. Я стал махать капитану, чтобы он ехал к нам.

На завтрак — горячий венгерский гуляш с перцем и макаронами и черный кофе. Но еще больше я обрадовался, когда нашелся ефрейтор Вереш, мой верный спутник. Его экспедиция вместе с Матясовски на станцию Нижнедевицк закончилась благополучно. Они привезли много сыра и консервов.

Повар походной кухни начал раздавать горячую пищу. Алюминиевые чашки так нагрелись, что держать их можно было только в рукавицах. Но едва успеешь съесть несколько ложек, как гуляш на сильном морозе становится холодным, а жир сверху сразу застывает. Хлеб откусить не так-то легко, на морозе он превратился в кусок камня. Каждый получил по куску сыра. Его приходилось пилить пилой, благо у саперов она всегда под рукой.

Пока мы завтракали, солнце разогнало туман. Мы увидели, что на другом склоне долины расположился со штабом генерал Зиберт. Полковник Шаркани немедленно послал майора Дардаи к генералу Зиберту для связи. Вскоре к генерал-майору Штомму явился немецкий офицер, который передал устный приказ своего генерала, чтобы мы своей группой нанесли удар по противнику в восточном направлении и заняли села Ясенки и Кулевка. Немцев из этих сел выбили советская кавалерия и танки.

Тем временем прибыл полковник Шиклоши с переводчиком Зиберта. Шиклоши доложил генерал-майору Штомму, что он согласился сопровождать раненого полковника Ослани в Венгрию. Вылет назначен через два часа. Попрощавшись, Шиклоши ушел вместе с переводчиком. Но не прошло и часа, как вместе с майором Дардаи снова пришел переводчик генерала Зиберта и передал новый приказ:

— Венгерским частям необходимо атаковать противника с рубежа Кучугуры — Васильевка в северном направлении, к городу Тиму.

А в это время из Тима тыловые подразделения корпуса атакуют противника в восточном направлении, идя на помощь 3-му венгерскому корпусу.

Венгерские части ни в коем случае не должны следовать за немецкими частями, отступающими в южном направлении.

Штомм, Дешео, Шаркани, Чатхо и Дардаи горячо заспорили, выполнять им приказ Зиберта или нет.

В конце концов генерал Штомм решил выполнить приказ генерала Зиберта, но вырываться из кольца окружения венгерские части будут самостоятельно. Так легче решить проблему питания. О своем решении генерал Штомм сообщил переводчику Зиберта.

Штаб начал оформлять этот приказ письменно. В этом приказе генерал Штомм попрощался с 3-м корпусом, предоставив командирам групп действовать по личному усмотрению, стараясь вырваться из окружения. Приказ этот был размножен от руки.

В три часа дня генерал Штомм вызвал в здание школы, в Орловку, полковников Мартша и Фаркаша и еще командиров нескольких подразделений. Он хотел лично побеседовать с ними и проститься.

Полковник Шаркани получил приказ возглавить штабную колонну из десяти — двенадцати саней, на которые поместить не более шестидесяти человек. Затем он по карте показал маршрут движения от Первой Ивановки до Старого Оскола.

Я внимательно изучал маршрут движения. В три часа дня мы выехали из села Княжное Олым в Орловку. В школе офицеры уже ждали появления генерал-майора Штомма. Полковник Шаркани пригласил в школу всех офицеров.

Майор Чатхо прочел приказ генерала, затем выступил полковник Фаркаш:

— Через моего офицера связи старшего лейтенанта Терека я получил письменный приказ от генерал-лейтенанта Зиберта, в котором он разрешает нам отходить параллельным путем с немецкими войсками, но минуя дороги.

Штомм кивнул:

— Понятно. Я с этим не согласен. Я стою за прорыв в западном направлении, о чем говорится во втором приказе Зиберта.

Полковник Фаркаш спокойно посмотрел на генерала, а затем продолжал:

— Господин генерал-майор раньше расценивал отход в западном направлении как бесперспективный, а раз теперь господин генерал отказался от командования корпусом, то я лично выступаю против этого. При отсутствии боеприпасов и продовольствия это равносильно верной гибели. Самое слабое место в обороне противника там, где прорываются немцы. Там же будет прорываться и моя группа.

После долгой паузы снова заговорил полковник Фаркаш. Он попросил генерала Штомма вместе с его штабом присоединиться к колонне, поручив ему командовать всей колонной, обещая, что он-то уж выведет всех из кольца окружения.

Генерал Штомм сначала колебался и уже, казалось, готов был присоединиться к группе полковника Фаркаша, но полковник Шаркани решительно запротестовал, и тогда генерал вместе с ним покинул школу.

Я хотел было последовать за полковником Шаркани, но не смог. Генерал-майор Дешео, Чатхо и Дардаи окружили полковника Фаркаша и, загородив дверь, упрашивали его отговорить Штомма от желания пробиваться самостоятельно. Фаркаш согласился и пошел уговаривать генерала, но генерал остался при своем мнении.

— Я не намерен и впредь подвергаться оскорблениям со стороны какого-то Зиберта. Сегодня утром он попросту выставил меня из дома в Олыме, — бросил генерал и вышел.

Я поспешил к колонне, так как полковник Шаркани торопил меня трогаться в путь.

Мне была понятна ненависть генерала Штомма к немцам. Здесь, на заснеженных просторах России, у меня было время подумать об истеричном ораторе, каким был для меня Гитлер. Я никогда не любил гитлеровских вояк, теперь я их просто ненавидел. Однако возможности раздумывать над всем этим у меня не было.

Я сильно отстал от колонны, пока прилаживал крепление к лыжам. Идти было трудно. Когда стало темнеть, наша колонна миновала холм с церковью в селе Первая Ивановка. Колонну я догнал у села Вторая Ивановка. Я быстро снял лыжи, так как начинался подъем, и побежал. Сани, в которых ехали Штомм и Шаркани, я догнал только на вершине холма, и то потому, что их задержал немецкий патруль.

Подойдя к саням, я услышал, как начальник патруля, немецкий лейтенант, довольно настойчиво объяснял генералу, что он получил строгий приказ никого не пропускать в западном направлении. Я хотел было с колонной объехать патрульный пост, но тут выяснилось, что через десять минут он сам снимется и уйдет на юг.

31 января, часов в шесть вечера, мы двинулись дальше. Справа и слева от колонны я выставил парный дозор. Светила луна. Мороз — градусов сорок. Ехали медленно. Иногда я проваливался по пояс в снег.

Когда мы отъехали километра три-четыре от ветряной мельницы, то услышали, как дозорный, шедший слева от колонны, вдруг закричал кому-то по-венгерски:

— Стой!

— Стой! — ответили ему по-русски.

И в тот же миг раздался выстрел. Кто-то громко вскрикнул. Я приказал колонне остановиться и поспешил к левым дозорным. Один дозорный стоял, держа винтовку на изготовку, а другой сидел на снегу, зажав рану в груди рукой. Забрав раненого на сани, мы перевязали его как могли. Неподалеку стояли стога сена. Колонна обогнула их и остановилась. Солдаты разжигали небольшие костры, чтобы разогреть на них консервы.

— У меня пропали консервы! — закричал вдруг кто-то.

— Нас окружили партизаны! — выкрикнул другой.

Началась паника, но мне довольно быстро удалось навести порядок в колонне.

— Нет здесь никаких партизан! — крикнул я. — А консервы ваши вывалились в снег, и только!

Солдаты, сделав факелы из пучков сена, стали искать консервы на снегу и нашли.

После ужина полковник Шаркани разрешил часа два отдохнуть в стогах.

Ефрейтор Вереш приготовил мне в одном из стогов очень удобное место рядом с собой. Прежде чем залезть в стог, я взглянул на часы. Стрелки показывали час ночи, — следовательно, было уже 1 февраля. Столбик ртути термометра упал до минус сорока двух.

Что-то не спалось. Мы немного поговорили.

— Вырваться из кольца русского окружения будет нелегко, — высказался ефрейтор. — Если найдем какую-нибудь щель, то проберемся. Господин капитан, о русских здесь, на фронте, да и дома, в Венгрии, я слышал много плохого. Не думаю, чтобы это было так! Они такие же люди, как и мы. И к тому же очень человечны! Плохо только, что, если попадем в плен, долго не вернемся домой… к семье…

Я задремал. Проснулся, почувствовав на себе что-то тяжелое: это ефрейтор разметался во сне.

Я вылез из стога, в котором, «этажом» выше, спали полковник Шаркани и старший лейтенант Бузинкаи — порученец генерала Штомма. Они тоже проснулись. Было три часа ночи. Кругом тишина. Шаркани решил, что нам уже пора трогаться в путь. До рассвета колонну вели майор Чатхо и Дардаи. Я передал Чатхо карту маршрута и компас и, закутавшись в тулуп, сел на последние сани. Часов в пять меня разбудил Дардаи, сказав, чтобы я принимал колонну, а то у него совсем закоченели руки и ноги.

Луна клонилась к горизонту, до рассвета оставалось еще часа два. Я вошел в голову колонны. Когда начало светать, мы выехали на какой-то перекресток. Через три километра снова перекресток. Я остановил колонну, чтобы правильно сориентироваться. Ко мне подошли полковник Шаркани, подполковник Кишхалми и порученец генерала Дешео.

Медленно вставало солнце. Вокруг простиралась заснеженная равнина. Я доложил Шаркани, что мы пересекли дорогу, связывающую Быково с Горшечным, слева от нас тригонометрический пункт с отметкой 231,6, впереди — Быстрик, Марьино, Троицкое и чуть сбоку село Ключ. В селах Быстрик и Марьино замечено движение автомашин в юго-западном направлении; кроме того, на улицах Быстрика есть танки.

— В селе немцы, — сделал вывод Шаркани.

— Вряд ли, господин полковник, — заметил я. — Очертания башен танков вовсе не похожи на немецкие, а автомашины наверняка русские. Посмотрите в бинокль. У крайнего дома стоит часовой, но ведь это не немец!

Через несколько минут из Троицкого по направлению к нам летел «кукурузник», стрекоча, как швейная машинка. На солнце отчетливо были видны красные звезды. Самолет начал кружиться над нами, а пилоты почему-то оживленно махали нам.

— В селе немцы! — закричал Шаркани. — Да и самолет немецкий: видишь, пилоты нам машут!

— Гёргени абсолютно прав, — заметил подполковник Кишхалми полковнику Шаркани. — Я тоже вижу между домов два русских танка. Да и солдаты эти русские!

— Вы ошибаетесь, — стоял на своем полковник. — На самолете были опознавательные знаки той самой немецкой дивизии, которая идет нам на выручку со стороны Тима. Летели они низко, узнали и потому махали…

— Высылаю дозорного к селу. — Я чувствовал, что спорить с полковником бесполезно. Шаркани согласился с моим предложением.

Я пошел в голову колонны, чтобы послать вперед сани с одним унтер-офицером и двумя солдатами. С вершины холма я заметил метрах в ста пятидесяти четырех мужчин в телогрейках. Они шли по направлению к Быстрину.

«Наверняка это русские танки, — думал я. — Русские, и ничьи другие…»

Вернувшись, я доложил об увиденном Шаркани.

Он взял бинокль и стал смотреть на четырех мужчин.

— Это же гражданские, — заметил он.

Я ничего не ответил полковнику.

Ко мне подъехали сани с дозором.

— Подъедете поближе к селу и уточните, кем оно занято: русскими или немцами. Огня ни в коем случае не открывать. Если вас обстреляют — на огонь не отвечать! Возвращайтесь быстрее!

— Слушаюсь! — козырнул унтер-офицер.

Когда сани тронулись, в них вскочил и полковник Шаркани.

Мы с подполковником Кишхалми следили за ними в бинокль.

Сани были метрах в пятидесяти от околицы, когда раздался винтовочный выстрел. Я увидел, как упал русский часовой. В ту же секунду прозвучал второй выстрел: лошадь, запряженная в сани, повалилась на снег. Полковник и дозорные соскочили с саней и побежали к крайним домам. Через несколько минут они мчались к нам на русских санях. Я понимал, что убийство русского часового даром не пройдет, и пытался замаскировать нашу колонну за копнами сена, но поздно. Танки, стоявшие в селе, открыли по нас огонь.

Я залег в снег. Досчитал до шести. Вскочив, побежал к саням, считая на бегу. По счету шесть снова бросился в снег, и вовремя. Раздался еще один выстрел из танка. Я сделал еще две перебежки. Метрах в тридцати от меня взорвался снаряд: меня засыпало снегом, но не ранило. Я провалился в какую-то яму. В ближайших санях стонали раненые. Я побежал к этим саням. Заметил, что рядом бежит ефрейтор Вереш. И тут нас накрыли пулеметным огнем. Я снова залег, отполз в выемку. Начал искать глазами Вереша, но не нашел его. На мои крики он не ответил.

Тогда я встал и пошел к селу. Через несколько минут увидел сани, те самые русские сани, которые угнал полковник Шаркани. Рядом стояли майор Чатхо и фельдфебель Халал — корпусной счетовод.

— Вас, наверное, ранило в руку, смотрите, весь рукав в дырках, — сказал мне Халал.

— Ничего не чувствую, — ответил я и снял шинель. Рукав ее был прострелен в нескольких местах. Унтер-офицер подал мне вместо шинели черное кожаное пальто. Рядом с Чатхо возле саней молча стоял русский возничий, оружия у него никакого не было.

— Иди домой, — сказал я ему по-русски. — Давай-давай!

Русский очень удивился, но дважды себя упрашивать не заставил. Мигом вскочил в сани, хлестнул лошадь и умчался в село.

Сняв с себя кожаное пальто Халала, «подбитое ветром» вместо меха, я надел полушубок.

— Ну, пошли посмотрим, кто из наших в живых остался, — предложил я майору Чатхо и стал выбираться из лощины. Кругом было тихо. На противоположном склоне холма мы увидели генерала Штомма и полковника Шаркани. Из шестидесяти человек в живых осталось семь офицеров и восемнадцать унтер-офицеров и рядовых. Ефрейтора Вереша нигде не было видно. Я очень жалел о нем. Он был мне верным помощником.

Гибель моих товарищей словно парализовала меня. Не лучше было состояние и у других. Делать ничего не хотелось. Всех охватила полная апатия. Запахнув полушубок, я устало опустился на снег. Генерал Штомм протянул мне полбанки консервов, я начал машинально жевать. Сон сморил меня, я уснул. В два часа дня полковник Шаркани разбудил меня. Все готовились трогаться в путь. Я попросил разрешения, взяв с собой несколько человек, пойти на разведку.

Вместе со мной пошел унтер-офицер Халал. Мы спустились в овраг, чтобы посмотреть, нет ли там кого-нибудь из наших солдат. Там никого не оказалось. По самому дну оврага в западном направлении вели следы саней.

Мы вылезли на кромку оврага. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы удалось проскочить между селами Быстрик и Марьино и выйти на дорогу Быково — Максимовка. Но для этого нужно проехать шесть с половиной километров.

Возвращаясь к саням, мы встретили незнакомого венгерского солдата. Ноги его были обернуты какими-то тряпками, голова повязана обрывком простыни. Я окликнул солдата. В ответ он промычал что-то нечленораздельное. Мы с унтером Халалом решили взять его к себе в сани, когда будем проезжать мимо.

У саней нас с нетерпением ждали генерал Штомм и полковник Шаркани.

Дождавшись, когда выйдет луна, а было уже часов восемь, мы тронулись в путь. Окоченевших солдат было невозможно поставить на ноги. Генерала и того пришлось поддерживать, сам он идти не мог. Солдата, которого мы хотели забрать, нашли на дороге, но он уже замерз. Люди шли как тени, шатаясь от усталости и голода. С трудом пополам мы взобрались на склон холма. Была полночь, а мы не преодолели и половины пути. На ровном месте я привел колонну в порядок. Высылать в охранение было некого, да и какой смысл. Решили идти одной группой: так легче следить за людьми. В голове колонны шли я и унтер-офицер Халал. От Быстрика мы отошли километра два, не больше. Луна светила ярко. Солдаты совсем расклеились, говорили странные вещи.

— Скоро будем дома, — сказал какой-то ефрейтор. — Я уже вижу Дунай и мост через него.

«Если мы сейчас же не попадем в тепло, то все замерзнем», — подумал я.

Слева от нас послышался какой-то скрип. Я остановил группу, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь русское подразделение. И действительно, метрах в восьмидесяти от нас проехала русская артиллерийская батарея и скрылась из виду. Мы пошли по следу этой батареи. Между Быстриком и Марьино увидели копны сена.

Генерал Дешео предложил остановиться, разложить костер и выпить кипятку, чтобы окончательно не замерзнуть.

Было четыре часа ночи. Мы остановились и начали топить в котелках снег. Прошли мы всего километра четыре.

Уже не верилось, что удастся проскользнуть сквозь русское окружение. Вся надежда была на то, что русские, находившиеся в Быстрике или в Марьино, заметят нас и возьмут в плен. Только так мы могли спастись от смерти и не замерзнуть.

«Бедный Вереш, — вспомнил вдруг я, — ему уже не страшен никакой холод! А вот я вынесу ли?»

После «чаепития» люди заползли в копны. Я остался один у гаснущего костра. Луна зашла за горизонт, начало светать, а кругом царствовало белое безмолвие.