Один из первых

4

Словно затворник, сижу один в небольшом сельском домике. Сижу и ломаю голову. Вот уже вторая половина июля началась, а мы находимся за несколько тысяч километров от родины, от семьи, от всего, что так дорого нам.

В дверь постучали. В комнату вошел капитан Карачони.

— Почему ты здесь, а не на очередном совещании в штабе? — удивился он.

— Черт возьми! — вскочил я. — Совсем вылетело из головы. Но мой шеф был там.

— Если хочешь, я расскажу тебе, что там было.

— Сделай одолжение.

— Представь себе, наступление наших мехсил едва началось и тут же закончилось. Возглавлял его сам генерал-лейтенант Вереш. Были задействованы 7-я дивизия и вся группа Задора, батальон самокатчиков, гусарские эскадроны, артиллерия на конной и механизированной тяге. В бою уничтожен тридцать один танк противника, четыре танка захвачено. И можешь себе представить, кумулятивные снаряды оказались очень эффективными для борьбы с тяжелыми русскими танками. Наши танковые части обошли русские танки, а потом расстреляли их. Несколько русских танков пытались сопротивляться, но и они были уничтожены. И в результате группа Задора вышла к Дону!

Карачони так разошелся, не остановишь. Я достал бутылку с абрикосовой палинкой и угостил его.

— Ну, Карачони, тебе сейчас все видится в розовом свете.

Он удивленно посмотрел на меня, а потом сказал:

— Дани, ты не рад нашей победе?

— Как не рад? Рад! Только вот перед твоим приходом я почему-то о доме вспомнил.

Карачони встал и, подойдя, положил мне руку на плечо.

— У меня ведь тоже дома семья осталась, — грустно сказал он. — И я их часто вспоминаю. Но что мы можем сделать? У нас так мало сейчас радости, вот я и подумал, что, если мы быстро победим, может, к Новому году будем дома.

Я горько рассмеялся. Слишком мало времени оставалось до Нового года. Карачони сразу же сник.

— Чего ты смеешься? Все мы живем этой надеждой, да и сам фюрер об этом говорит. Молниеносная война толкает нас вперед, немцы на весь мир трубят, что скоро выиграют ее.

— Да, но Красная Армия превратила молниеносную войну в затяжную. Более того, даже дала немцам по носу… Выпей-ка лучше еще стопочку-другую палинки и забудь о Новом годе. Сейчас июль, светит солнце, оставим зимние мысли до зимы…

На следующий день, 19 июля 1942 года, мне представилась возможность лично убедиться в военном счастье 9-й дивизии. Мне пришлось прибыть на позиции дивизии, так как немецкий офицер связи, прикрепленный к этой дивизии, заявил, что дивизия действует не так, как того хочет немецкое командование. Короче говоря, мне на местности надлежало убедиться, чем же недоволен немецкий офицер связи. Противотанковые рвы на случай перехода к обороне отрывали мы. Для этой цели 9-й дивизии были приданы две строительные роты. Работу они сделали хорошо, но меня удивило, что солдаты работают на открытой местности.

— Почему вы разрешаете солдатам такое? — спросил я командира роты. — А если в них начнут стрелять с противоположной стороны, сколько трупов у вас будет?

Солдат, копавший поблизости от меня, перестал работать и, встав по стойке «смирно», сказал:

— А мы и не боимся, господин капитан. Русские артиллеристы нас не трогают. Одеты мы, можно сказать, в лохмотья, и они хорошо это рассмотрели. Они нас признали…

— Можете продолжать работу, — обратился я к командиру роты. В стороне рыли ров русские женщины и подростки. Я снова подозвал командира роты к себе.

— Господин капитан! Кто дал разрешение проводить оборонительные работы во фронтовой полосе руками русских женщин и детей?

— Покорнейше докладываю, штаб дивизии специально приказал выслать этих женщин и детей вперед, чтобы они служили прикрытием для рабочей роты.

На обратном пути я заехал в Гремячье, в штаб дивизии. Встретив в штабе инженер-капитана Бару из оперативного отдела, я рассказал ему о том, что видел на строительстве оборонительных сооружений. По мнению капитана, русских женщин и детей заставили работать по приказанию генерал-майора Уйлаки из-за нехватки строительных рабочих и изменить это положение невозможно. О маскировке строительных работ должен позаботиться дивизионный инженер, однако это ни в коей мере не должно сказаться на темпе работ.

— Дани, — сказал мне Бара, — все приказы мы получаем от генерал-майора Уйлаки. На мои предложения он никак не реагировал. Ты же знаешь, что я и без того не в очень хороших отношениях со своим шефом. Немцы же сильно торопят нас со строительством оборонительных сооружений, и, пожалуй, лучше всего будет, если ты лично обо всем доложишь генерал-майору Уйлаки.

Ждать долго такого случая не пришлось. Едва капитан Бара замолчал, как вошел генерал-майор. Довольно терпеливо выслушав мой доклад, он коротко ответил мне:

— Сейчас для нас самое важное — побыстрее закончить сооружение позиций. Если рабочих и постреляют, мы не много потеряем. Кто бы они ни были — евреи или русские, — все они наши враги. Чем больше их убьют, тем меньше врагов будет у нас.

Вернувшись к себе, я доложил об этом разговоре Шоймоши, добавив, что мы все же правы, а поскольку немцы настаивают на посылке специальной комиссии для приемки инженерных сооружений, то ему необходимо самому решить это дело. Рассказал я и об использовании на работах русских женщин и детей. Шоймоши обещал обязательно поговорить об этом с командиром дивизии. Через несколько дней он «утешил» меня словами генерал-майора Уйлаки, что русские — это наши враги.

При решении вопроса о стыках победила немецкая точка зрения. 21 июля смешанная комиссия принимала инженерные вооружения. Развернув огромную карту, мы в течение целого часа обсуждали, как надежнее обеспечить стыки. Между тем командование 9-й дивизии все сильнее и сильнее подгоняло строительные роты и русских женщин, которые уже почти достигли намеченных точек.

Тем временем начальник штаба 7-го немецкого корпуса предоставил в наше распоряжение для руководства работами специальную строительную группу. Когда мы уже покинули позиции, русская артиллерия открыла огонь. Я невольно вспомнил о русских женщинах и детях, о наших строительных рабочих. Что с этими несчастными? Об их судьбе ничего не было известно. Для командования было важно, чтобы они отрыли ходы сообщения и противотанковые рвы. Позиция Шоймоши в этом вопросе мне не нравилась. Как бы не пришлось в нем разочароваться. К сожалению, события последних дней не обманули моих опасений. Господин полковник разрешил «оборудовать» позиции поудобней. Он способствовал тому, чтобы из района Воронежа, занятого войсками, привезли кое-какие вещи. Полковник торопил сделать это побыстрее, так как немцы намеревались сдать город русским. Шоймоши лично организовал эту «экспедицию». Нам пришлось выделить для этого двух человек. Мой начальник послал в город ефрейтора Вереша и своего адъютанта. Шиклоши напомнил, что́ должны эти люди привезти из Воронежа. Наши два «заготовителя» рассказывали, что эти вещи они грузили под артиллерийским огнем. Все это очень не понравилось подчиненным офицерам, ведь до сих пор Шоймоши лично следил за тем, чтобы никто ничего не брал, а если кто что и брал, то у него все трофеи сразу же отбирали, оставляя только безделушки.

Огорчило нас и известие о том, что венгерская полевая почта из-за трудностей с доставкой была вынуждена отослать из Курска в тыл десять тысяч посылок. Десять тысяч посылок, которые несли солдатам радость, приветы от семьи, мечты о хорошем. А на совещании в штабе об этом сказали сухим, казенным языком: «Отосланы обратно» — и только. Среди этих десяти тысяч, наверное, одна была и для меня. Хорошо было бы получить хоть открыточку, хоть одну успокаивающую фразу из дому!

А у нас появился новый командир корпуса — генерал-лейтенант Янош Деметер. Есть такая пословица: «Новая метла по-новому метет». Как-то поведет себя новый командир? О новом командире только тогда можно сказать, что он лучше старого, если в боях его солдаты не понесут большие потери. Неверно отданный приказ, плохо выбранная позиция не обходятся без человеческих жертв, которые исчисляются сотнями, тысячами. Будущее покажет, насколько генерал-лейтенант Деметер соответствует требованиям, предъявляемым к военным руководителям.

Из воронежских трофеев полковнику Шоймоши достался стол и стул, которые и установили для него в здании штаба. Шоймоши сиял от удовольствия. Осмотрев все трофеи, он сказал:

— Господа, должен вам сообщить, что новый командир корпуса генерал-лейтенант Деметер замечательный солдат и хороший товарищ. Направлен к нам по личной просьбе. Он уже прибыл в штаб армии и вот-вот прибудет в корпус. Надеюсь, господа офицеры, мое сообщение заинтересовало вас.

Полковник сделал небольшую паузу, наслаждаясь впечатлением, какое он произвел на собравшихся, и продолжал:

— После долгого опоздания наконец-то в армию прибыл полк 13-й дивизии и 2-й артдивизион. Выгрузившись в Гомеле, они совершили восьмисоткилометровый поход сюда. Все мы ждали их прихода. Положение на правом фланге нашей 7-й дивизии тяжелое, и новые силы будут введены в бой именно там. Полагаю, что господам офицерам нет необходимости объяснять, почему мы должны торопиться. На рассвете 21 июля командир корпуса получил приказ от командующего группой армий «Б» генерал-полковника Вейхса о том, что один полк и один артдивизион необходимо передать в распоряжение этой дивизии для борьбы с партизанами. Командир 13-й дивизии послал командиру 2-й венгерской армии телеграмму, в которой сообщил, что отказывается выполнить приказ. — Шоймоши снова помолчал, глядя на нас, и продолжал: — Сначала командование армии было радо, что командир 13-й дивизии осмелился высказать свое мнение, но вскоре генерал-полковник фон Вейхс прислал господину Яни телеграмму с требованием привлечь командира 13-й дивизии к строгой ответственности за отказ выполнить приказ.

До конца июля оставалось еще несколько дней. Боевые действия перед полосой обороны 3-го корпуса оживились. 28 июля неподалеку от населенного пункта Старая Хворостань группа противника силой до роты переправилась через Дон. Командир 7-й дивизии пытался уничтожить русских контратакой батальона, но сделать это не удалось, так как русские открыли со своей стороны сильный артиллерийский огонь. Наш батальон потерял около семидесяти человек убитыми и отошел на исходные позиции.

Еще тяжелее было положение на правом фланге армии. Командующий группой армий «Б» снял 75-ю немецкую дивизию с коротоякского плацдарма под предлогом, что она нужна где-то в другом месте.

На воронежском участке фронта левый фланг армии командующий немецкой группой армий «Б» усилил, придав 3-му корпусу один немецкий артдивизион с задачей укрепления стыка. Для прикрытия стыка выделен и венгерский артдивизион. Следовавшие к нам немецкие мины — «тарелки» были выгружены в тылу, в трехстах километрах от нас.

Машин для их перевозки на передовую у нас не было, не было и горючего, перевезти мины на лошадях на такое большое расстояние было просто невозможно.

За последнее время советская авиация усилила свою деятельность. Наша зенитная артиллерия из-за отсутствия горючего застряла где-то в тылах. Не смогли остановить русских бомбардировщиков и наши истребители.

На участке обороны 9-й дивизии русское подразделение на четырех штурмовых лодках переправилось на противоположный берег, где и закрепилось. Попытки других переправиться на наш берег были остановлены огнем артиллерии и пехоты. Наши самолеты бомбили деревушки и дзоты, находящиеся на другом берегу, с тем, чтобы отбить у русских охоту снова форсировать Дон.

7-я дивизия не имела возможности очистить захваченный русской ротой храбрецов плацдарм. Для этой цели командование 2-й венгерской армии приказало использовать резервный батальон 22-го пехотного полка 6-й дивизии, 6-й батальон самокатчиков и 3-ю батарею 6-й дивизии. 1-й батальон 46-го пехотного полка был выведен в резерв и расположился за боевыми порядками 6-й дивизии. Командование армии обещало поддержать операцию по ликвидации русского плацдарма бомбовым ударом.

Удар планировалось начать в десять ноль-ноль 31 июля 1942 года.

До начала операции остался ровно час, а мы с полковником Шоймоши уже взобрались на чердак школы, где был оборудован наблюдательный пункт. Когда командование назначило время начала операции, было принято во внимание даже положение солнца: оно светило русским прямо в глаза и слепило их. По мнению офицеров, разрабатывавших план этой операции, солнце и то помогает венгерским солдатам.

Ровно в десять часов началась двадцатиминутная артиллерийская подготовка. Огнем артиллерии был накрыт весь пятачок, на котором укрепились русские. Идея сама по себе была неплохой, однако никто не мог предположить, что, когда левый фланг 2-го батальона 22-го пехотного полка под прикрытием леска выйдет к берегу Дона, его середина и правый фланг окажутся под фланговым огнем противника, и притом под кинжальным огнем, который противник откроет неожиданно.

Солдаты батальона были вынуждены залечь под сильным огнем противника. Батальон потерял трех офицеров и сто восемьдесят шесть солдат. Правофланговый батальон, наступавший по кромке берега, попал под неподвижный заградительный огонь русской, артиллерии и огонь стрелкового оружия. Батальон откатился обратно.

Командир 7-й дивизии был вынужден остановить наступление, отведя жалкие остатки 2-го батальона 22-го пехотного полка в Сторожевое. В суматохе кровопролитного боя отдельная саперная рота, приданная этому батальону, рассеялась, а один ее взвод исчез, словно сквозь землю провалился.

Следить с НП за ходом боя было тяжело. Полковник Шоймоши нервно кусал губы.

— Наша пехота оказалась слабой, это и определило крах всей операции. А вот артиллеристы и саперы сражались великолепно. Для этого у них были и моральные причины.

Что это за причины, полковник не объяснил.

Однако он ни словом не обмолвился о том, что при составлении плана операции никто из командования не предусмотрел борьбу с артиллерией противника.

Я мог бы объяснить полковнику Шоймоши, почему наша пехота оказалась слабой, но не стал, так как это было равносильно тому, что бросать горохом о стену с намерением прошибить ее.

Сев в машину, мы поехали в штаб. Заметив, что я все время молчу, полковник спросил меня, в чем причина.

— Господин полковник, — начал я, — неподвижный заградительный огонь русских оказался для нас неожиданностью. Вели его батареи, о существовании которых мы и не подозревали. И мы не смогли подавить эти батареи ни своим артогнем, ни бомбардировкой с воздуха. Артиллерия русских, хорошо замаскированная, нанесла нам сокрушительный удар в районе излучины, поросшей густым кустарником. Этот клочок местности следовало бы заранее накрыть огнем артиллерии, чтобы потом овладеть им. Но для этого корпус не имел необходимых сил. Батальоны 7-й дивизии сильно поредели. Сделано было то, что в силах. Не следовало забывать и того, что наши войска очень плохо снабжались продовольствием, а боеприпасов вообще недоставало. И все это, разумеется, сказалось на «моральном духе» нашей пехоты. А коль скоро мы заговорили о продовольствии, то разрешите поделиться своими замечаниями. Вы, господин полковник, лично приказали мне навести порядок в Семидесятском. Начальник продслужбы 20-й дивизии заготовлял в этом населенном пункте крупный рогатый скот, овец. Староста Семидесятского, когда я разговаривал с ним, сказал, что он пытался было протестовать против реквизиции скота, но его никто и слушать не пожелал, солдаты просто оттолкнули его, и все. Когда я с глазу на глаз разговаривал с начальником продслужбы, то сказал ему, что он будет отвечать за свое самоуправство. Если позволите, я расскажу вам о скрытых пружинах этого эпизода.

— Пожалуйста. Интересно узнать, что скрывается за этим…

— Ничего, господин полковник, кроме фактов. Положение с продовольствием нелегкое, пришлось даже уменьшить хлебный паек.

Шоймоши ничего не ответил. Машина подъехала к штабу, и мы вышли.

Поздно вечером за ужином я сел рядом с Шоймоши. Полковник взял в руки кусок хлеба и, задумчиво повертев его, сказал мне:

— Я с тобой согласен, но с нашей пехотой все же что-то неладно. Исход боя зависит не только от одного хлеба.

Я молчал, глядя на кусок хлеба в руке полковника. Он положил хлеб на стол и, не взглянув на меня, встал и молча вышел из столовой.

Когда солдату дают меньше хлеба, он потуже затягивает ремень. Но что ему делать, если не хватает боеприпасов? Такого солдата в наступление не пошлешь!

На следующий день меня вызвал к себе полковник Шоймоши. Я решил, что он хочет продолжить наш вчерашний разговор.

— Господин капитан, слушайте мой приказ!

Я уже хорошо знал, что, если полковник обращается ко мне со словами «господин капитан», значит, речь пойдет о чем-то серьезном.

— В штабе армии считают, что кризис с боеприпасами можно ликвидировать. Полковник Ковач приказал уменьшить снабжение боеприпасами частей, находящихся на левом фланге нашего корпуса, усилив снабжение 7-й дивизии. Одновременно с этим я получил известие о том, что немецкий офицер связи тоже занимается вопросами снабжения частей боеприпасами. Вместе с полковником Винклером — немецким офицером связи мы на месте посмотрим, как обстоят дела с боеприпасами в 6-й и 9-й дивизиях. Так что в путь, господин капитан!

— Слушаюсь, господин полковник.

Выехали на двух вездеходах. От деревни Ивановка повернули к югу, к тылам 9-й дивизии. Выслушав доклад командира дивизии и осмотрев склад в Архангельском, мы повернули на запад, в расположение тылов 9-й дивизии. Дорога эта была мне хорошо знакома, я не раз ездил по ней. Путь лежал через живописные холмы.

Я задумался. Из этого состояния меня вывел водитель. Он обратил мое внимание на вторую машину, в которой ехали Шоймоши и Винклер. Взглянув в боковое зеркальце, я увидел, что она почему-то остановилась. Мы тоже остановились. Я вылез из машины и пошел к полковнику. Сбоку от дороги возле маленького заброшенного домика цвел табак. Я подошел к машине со стороны Шоймоши и услышал, как полковник Винклер возмущенно ругает меня за то, что я завез их в эту глухомань, где на каждом шагу могут быть партизаны.

Я успокоил немецкого полковника, объяснил, что места здесь тихие, что я не раз ездил по этой дороге и ни разу не встретил партизан. Мы поехали дальше.

На обратном пути я ехал в машине Шоймоши, рядом с шофером, и невольно слышал разговор Шоймоши с Винклером.

— Признаюсь вам, господин полковник, — сказал Винклер, — я убедился, что главный квартирмейстер немецкой группы армий совершенно прав. Венгерские части лучше обеспечены боеприпасами, чем немецкие. Единственное, чего у вас нет, так это патронов для личного оружия, но их и у нас маловато.

Шоймоши ответил, что корпус не имеет достаточного количества транспортных средств. Тылы находятся на большом удалении от передовой, и потому быстрая и надежная доставка боеприпасов просто невозможна. Нам тоже известно, что и у немцев ощущается недостаток боеприпасов. Но мы знаем и то, что в Будапеште мы заключили соглашение с немцами об оказании нам соответствующей помощи.

Однако особое задание начальника штаба корпуса ни в коей мере не освобождало меня от исполнения прямых обязанностей.

1 августа мне по делам службы пришлось выехать к нашему левому соседу, к командующему инженерными частями 7-го немецкого корпуса. Я должен был передать немцам схему инженерных сооружений на стыке с немцами. Полковник Шоймоши передал через меня подарки немцам: бутылку абрикосовой палинки и сигареты. Я захватил с собой две пачки венгерских сигарет.

Через Дон мы переехали по военному мосту. Охраняли этот мост офицеры. Нам с водителем указали место в подземном гараже. Из гаража по подземному ходу, обшитому досками, мы попали к порученцу командующего инженерными частями 7-го немецкого корпуса. Немецкий майор проводил меня к своему шефу-генералу, которому я и передал привезенную с собой схему и различные подарки.

Генерал пригласил меня отобедать с ним. После обеда мы обговорили все вопросы, и я освободился от дел.

Отъехав от моста километра на два, я оглянулся на Воронеж. Над городом стоял столб дыма. Город горел. Картина была страшная. В бинокль я видел купола собора, красивые дома. Однако когда через несколько минут я, услышав грохот, снова посмотрел в сторону собора, то не увидел его: немцы взорвали собор.

Мы ехали по дороге, когда у опушки небольшого леска я заметил брошенный кем-то мотоцикл. Мы остановились. Я осмотрел брошенный «триумф», но хозяина его нигде не было видно. Мой водитель поставил мотоцикл на колеса и попытался завести его. И в этот момент из леса выбежал немец.

— Вам нравится мой мотоцикл?

— Нравится. Это ваш, унтер-офицер?

— Да, господин капитан, мой. Но если хотите, я могу вам его продать за три сотни сигарет и дам документы на вождение.

Договорились за двести штук, так как больше у меня не было. Машина ехала впереди, за ней я на мотоцикле. Так и добрались до Семидесятского. Свой мотоцикл я зарегистрировал в корпусе, и с тех пор с меня свалилась забота о горючем, так как много ли надо бензина для мотоцикла, на котором я теперь и решил объезжать нужные мне части.

Вечером того же дня на совещании в штабе корпуса я узнал, что на фронт прибыла 8-я итальянская армия, поступившая в распоряжение командования немецких сухопутных сил. В штабе говорили о том, что итальянская армия будет правым соседом 2-й венгерской армии. Поговаривали и о том, что немецкие дивизии, находящиеся между позициями венгерской и итальянской армий, будут сменены венгерскими частями и, следовательно, ширина полосы обороны нашей армии расширится до двухсот двух километров. На совещании было сказано о том, что командование группы армий «Б» назначило специального немецкого генерала для организации и проверки инженерных сооружений. Из всего этого следовало, что предстоят длительные оборонительные бои.

После совещания я во исполнение только что полученного приказа должен был установить связь с майором Давидом, порученцем командующего инженерными частями армии. По приказу нужно было немедленно приступить к установлению заграждений и минных полей перед передним краем обороны. Давид сообщил мне, что в первую очередь нужно установить минное поле в районе населенного пункта Васильевка. Подвезти туда мины но удалось, так как склад находится очень далеко. Однако из трофейного инженерного имущества, захваченного немцами у русских, немецкое командование нам ничего не выдавало, хотя обещало не раз.

Советские части не бездействовали. На следующее утро в штабе стало известно, что всю ночь наблюдатели 3-го корпуса слышали шум моторов, грохот железа в районе парома с русской стороны.

Через несколько часов из штаба армии были получены результаты воздушной разведки.

— Наша воздушная разведка не обнаружила у Старой Хворостани следов строительства моста или переправы и не видела никаких машин, но 210-миллиметровым пушкам 3-го корпуса приказано обстрелять место предполагаемого моста или переправы.

Тут же выяснилось, что выполнить этот приказ невозможно, так как 210-миллиметровый артдивизион находится в восьмидесяти километрах севернее паромной переправы и обеспечивает стык с немецкой дивизией. А приказ полковника Ковача о его перемещении для немецкого командования ровным счетом ничего не значил.

Вся наша артиллерия была подчинена командованию группы армий «Б» и не имела права ни на какие перемещения без особого разрешения. К тому же плохо было с горючим. Орудий, стреляющих на дистанцию восемьдесят километров, у нас не было, а наши 210-миллиметровые пушки стреляли только на двадцать километров.

Далее нас познакомили с донесением начальника тыла армии за июль. В донесении говорилось, что в районе Коровино — Тим — Старый Оскол уничтожено несколько партизанских групп противника. В тыловой группе погибло двое и семнадцать солдат ранено. Взято в плен 15 офицеров и 1821 солдат противника. Казнено 203 партизана, из них 11 женщин. 2377 мужчин, заподозренных в принадлежности к партизанам, арестовано и интернировано в специальные лагеря. В самом конце донесения говорилось о казни 17 евреев.

Август был жарким, а тут еще беспрестанные заботы. Даже слепому было видно, что территория, где находились наши армейские тылы, не из тихих. Партизаны то и дело беспокоили своими набегами и наши регулярные части. И бороться с ними было почти невозможно. Поступавшие из частей донесения ничего, собственно, не говорили, но из них можно было понять, что вместе с ростом сопротивления противника растут и наши потери. А между тем немецкое зазнайство и гонор не знали границ. Я, например, лично не встречался ни с одним немецким офицером, который мог бы разглядеть что-нибудь за буквой приказа. Информация от них поступала самая противоречивая. Немцы слепо верили в свое военное командование. Что же касалось человечности, чести и совести, то в этих вопросах и немецкое и венгерское командования были одинаковыми — все это они давно потеряли. Они стремились жестокими репрессиями подавить партизанское движение в занятых ими районах, но этим только подливали масла в огонь.

Переход к обороне по берегу Дона не мог принести нам облегчение. Прошел всего месяц с того времени, как наши части вышли к берегам Дона, а нам так и не удалось очистить от русских излучины Дона между пунктами Урыв — Сторожевое, а потери наши войска несли очень большие. Советские части между тем еще больше активизировали свою деятельность.

На рассвете 6 августа начались тяжелые бои.

Полковник Шоймоши так охарактеризовал общее положение:

— В течение ночи противник переправился в нескольких местах через Дон. На участке обороны 7-й дивизии, возле населенного пункта Урыв, наша артиллерия в половине первого ночи сорвала переправу его частей.

С двух часов сорока пяти минут русская артиллерия держит под постоянным артиллерийским обстрелом район Урыва и Селявного.

В четыре часа двадцать минут противник занял Селявное, форсировав Дон у населенных пунктов Титчиха и Сторожевое.

На участке обороны 6-й дивизии у населенного пункта Духовское группа противника силой до роты форсировала Дон. Артиллерия дивизии и подразделения 22-го пехотного полка сорвали переправу противника и очищают берег от групп противника. На рассвете двенадцать русских самолетов совершили налет на позиции наших войск в районе Селявное, а двадцать два самолета — в районе Титчиха и Старая Хворостань.

Согласно донесению штаба корпуса, сброшенному в половине восьмого с самолета, русским удалось создать сильные плацдармы на Дону в следующих местах:

1. Очень сильный плацдарм противника создан в районе Старая Хворостань, где русские, по сути дела, проводят форсирование и в настоящее время. Русские танки имеются на западном берегу Дона у населенного пункта Старая Хворостань и напротив населенного пункта Аношкино. В селах на противоположном берегу напротив Старой Хворостани и Аношкина сосредоточены танки противника.

2. На севере, на уровне населенного пункта Борцево, возле рукава Дона, противник переправляет свои части на понтонах.

Возле Селявного бомбами, сброшенными нашей авиацией, подбиты два танка противника.

Учитывая сложившееся на местах положение, командиры родов войск не имеют возможности прибывать в штаб корпуса для ежедневных совещаний, — такими словами начальник штаба корпуса закончил совещание.

В полдень 6 августа мы узнали от начальника штаба корпуса, что наше положение стало еще более тяжелым, потому что командование армии подчинило артиллерийский дивизион на мехтяге 4-го корпуса 3-му корпусу.

Возле населенного пункта Сторожевое с группы островов русские саперы наводят мост. По мосту идет переправа. 7-й взвод 7-й батареи, находившийся там на огневых позициях, захвачен русскими.

У тригонометрического пункта с отметкой 80,6 также проводится форсирование.

Моральное состояние солдат 7-й армии таково, что они не могут противоборствовать противнику.

Нами запрошена от командования армии помощь, желательна смена 7-й дивизии, измотанной в боях.

Противнику удалось вклиниться в нашу оборону возле населенного пункта Титчиха и захватить восточную часть Сторожевого.

Сколько-нибудь утешительных известий мы не получили и вечером, когда начальник штаба посвятил нас в планы командования венгерской армии. А они состояли в следующем: «Командование армии планирует разгромить группу противника севернее речки Потудань силами 7-й дивизии и 1-й механизированной дивизии. После очищения своего берега от групп противника произвести замену 7-й дивизии 20-й дивизией».

Все это не утешало и не успокаивало, так как наша 20-я дивизия, бывшая в распоряжении немецкой группы армий «Б», стояла в восьмидесяти километрах от излучины Дона. И снять ее оттуда можно было лишь по личному приказу командующего группой армий «Б». Да и 7-я механизированная дивизия тоже не подчинялась венгерскому командованию. Ну а если такой приказ о переподчинении все же и будет отдан, то придется подождать, что покажет утро 7 августа.

Однако утром 7 августа в штаб прибыли не только офицеры-порученцы, но и сами командиры частей, в том числе и офицер связи полковник Винклер, что возбудило всеобщее любопытство.

Все офицеры развернули свои карты, достали записные книжки, остро отточенные карандаши и с нетерпением ждали появления шефа. И вот полковник вошел в комнату.

— Господа! Должен вам доложить, что положение наших войск в излучине Дона по-прежнему остается тяжелым, даже ухудшается, — начал он. — В три ноль-ноль русские силами до трех-четырех полков атаковали наши части в Селявном, северо-восточнее которого им удалось перебросить на другой берег свои танки.

Командование армии переподчинило командующему 3-м корпусом 20-ю дивизию, 2-й гусарский эскадрон, 2-й батальон 38-го пехотного полка, разведбатальон 1-й механизированной дивизии, а 1-й батальон 46-го пехотного полка, находившийся в резерве 6-й дивизии, приказало придать командиру 7-й дивизии.

Командиру 7-й дивизии переподчинялся 559-й немецкий истребительно-противотанковый дивизион из группы армий «Б». Этими силами нужна улучшить положение наших войск в излучине Дона.

Несколько улучшившееся наше настроение омрачил полковник Винклер:

— Штаб 7-й немецкой дивизии не сможет передать в ваше распоряжение 559-й истребительно-противотанковый дивизион, который ведет тяжелые бои под Воронежем. Следовательно, можно говорить здесь лишь о переподчинении части другого дивизиона.

«Странно, — подумал я, — как этот полковник легко изменяет приказы своего командующего! Интересно, это случайность или просто искусная игра перед нами?»

После совещания в штабе уже на передовой мне передали приказ генерал-майора Мурахиди, командующего инженерными частями 2-й венгерской армии: инженеру корпуса полковнику Шиклоши к двенадцати ноль-ноль явиться в район реки Потудань вместе с командиром 7-го саперного батальона для обсуждения вопросов, связанных со строительством моста, необходимого для переправы механизированной дивизии на другой берег.

«Завертелось колесо», — подумал я.

Однако времени на раздумья у меня не было. Сначала я решил заехать в саперный батальон, чтобы передать приказ командующего комбату, а уж после этого отправиться на поиски полковника Шиклоши. Но разыскивать его мне не пришлось. Он сам приехал в отдел.

Едва Шиклоши выехал на место строительства будущего моста, как позвонил начальник штаба корпуса полковник Шоймоши и спросил, когда мост будет готов.

Я доложил и ему о приказе командующего инженерными частями армии.

Полковник Шоймоши дал мне понять, что мост должен быть построен в возможно короткий срок, так как, по мнению полковника генштаба Ковача, механизированную дивизию, находившуюся в районе Коротояка, в ночь на 8 августа необходимо вывести на новое место. Следовательно, 8 августа из полосы обороны 7-й дивизии намечалось провести контрнаступление силами 20-й и 1-й бронетанковой дивизий.

Я тут же сообщил, что сказал полковник Винклер о переподчинении нам немецкого противотанкового дивизиона.

Однако перегруппировка бронетанковой дивизии была сопряжена со многими трудностями. Для этого потребовалось бы триста кубометров горючего, а командование армии могло дать лишь третью часть этого количества. Склады горючего почти опустели, а немцы и не думали пополнять их.

Со строительства моста полковник Шиклоши вернулся только поздно вечером. Коротко рассказал о том, что своими средствами мы можем навести наплавной мост, чтобы пропустить боевую технику весом до двенадцати — шестнадцати тонн, а из немецких средств — мост, способный пропустить технику весом до двадцати четырех тонн. Оба эти моста 7-й и 4-й саперные батальоны должны навести к утру 8 августа, так как по плану командующего армией наша бронетанковая дивизия перейдет в контрнаступление на рассвете 9-го.

Не успел я даже поужинать, как меня вызвали в оперативный отдел на совещание.

Проводил его начальник оперативного отдела майор Секеи. Он сообщил, что подразделения 7-й дивизии завязали бои с противником. Отходящие остатки дивизии пытаются закрепиться на рубеже Сторожевое — Урыв. В течение ночи части 20-й дивизии прибыли в населенные пункты Новоуспенка, Мастюгино, Оскино. 1-й и 2-й батальоны 35-го пехотного полка, 2-й батальон 38-го пехотного полка, 2-й батальон 22-го пехотного полка и 6-й батальон самокатчиков понесли столь большие потери, что перестали существовать как самостоятельные подразделения. В ходе боев артиллерия 7-й дивизии потеряла семнадцать орудий из двадцати четырех. В полевом госпитале насчитывается семьсот раненых. В полосе обороны 7-й дивизии уничтожено семнадцать русских танков.

Ночь была беспокойной, а утром 8 августа в штабе стало известно, что в два часа тридцать минут русская авиация нанесла удар по боевым порядкам частей 9-й дивизии, одновременно с этим русские части начали форсирование Дона.

После совещания по приказу полковника Шоймоши я поехал к месту наведения моста. Наши саперы вовремя навели мост, который находился в шестнадцати километрах западнее впадения Потудани в Дон и в восемнадцати километрах юго-западнее места боев за Урыв, откуда не было слышно шума боя.

Населенный пункт Колбино — живописное местечко на берегу Потудани. Деревянные домики утопают в зелени. Все это делает местечко похожим на дачное. Наши саперные батальоны отдыхали в селе, тщетно дожидаясь прибытия бронетанковой дивизии. В полдень раздался сигнал воздушной тревоги. Над нашими головами прошли советские самолеты. Два из них сбросили бомбы, которые, к счастью, упали метрах в двухстах от моста.

Вот и полдень минул, а мы все еще ждем, что вот-вот подойдет бронетанковая дивизия, но ее нет. В три часа дня к командиру саперного батальона прибыл посыльный командующего инженерными частями армии старший лейтенант Копп, который сообщил, что переправа бронетанковой дивизии откладывается на сутки.

Эту затяжку офицер объяснил следующим образом:

— 7 августа командование армии было вынуждено бросить в бой прямо с марша, который был очень долгим и утомительным, 12-ю дивизию в районе Коротояка. Введение этой дивизии в бой диктовалось сложившимся на том участке фронта положением и необходимостью вывода из боя бронетанковой дивизии. Утром 8 августа командир бронетанковой дивизии доложил в штаб корпуса о том, что он не может сняться с позиции до тех пор, пока 12-я дивизия не подготовит себе оборонительные позиции.

Ждать и дальше прихода бронетанковой дивизии не имело смысла, и я вернулся в Семидесятское, тем более что полковник Шиклоши просил меня долго не задерживаться.

Прибыв в штаб, я доложил шефу о поездке и явился на совещание. Здесь меня ждал сюрприз: совещание на сей раз проводил лично командир корпуса генерал-лейтенант Деметер.

Из-за слабого положения 12-й дивизии командование армии не смогло вывести части 1-й бронетанковой дивизии из района Коротояк. Однако вечером положение 12-й дивизии несколько улучшилось.

Переправа бронетанковой дивизии по мосту через Потудань назначена на 9 августа.

В ходе боев возле излучины Урыва противник разгромил 3-й батальон 4-го пехотного и 3-й батальон 38-го пехотного полков. Потери 7-й дивизии в общей сложности насчитывают две тысячи семьсот раненых, восемьсот убитых и пятьсот пропавших без вести (видимо, попавших в плен).

Если завтра противник предпримет наступление в районе излучины Урыва на любом участке, за исключением центрального, успех ему обеспечен. На центральном участке находятся два батальона 20-й дивизии, а справа и слева от них — пустоты. Правда, на левом фланге есть кое-что из резервов, но очень мало… Все это сообщил нам генерал-лейтенант Деметер.

После совещания я разыскал Барту, спросил у него, когда можно ожидать переправу бронетанковой дивизии. По его мнению, командир бронетанковой дивизии планирует наступление на четыре часа 10 августа, так что переправа может начаться рано утром.

Барта рассказал мне, что вечером он разговаривал с капитаном Концем — офицером штаба армии, который лично слышал, как генерал-полковник Яни докладывал по телеграфу генерал-полковнику фон Вейхсу о сложной обстановке, в которой оказались венгерские войска 8 августа. Яни просил скорее перебросить на фронт 13-ю дивизию, требовал авиационной поддержки и введения новых войск в полосу обороны 2-й венгерской армии.

Фон Вейхс холодно ответил, что он посмотрит, посоветуется, можно ли здесь что-то сделать.

После этого разговора генерал-полковник Яни вылетел в штаб 12-й дивизии, где он отстранил от командования «за бездеятельность» командира дивизии, а начальника штаба дивизии полковника Маклари понизил в должности «за посылку ложных донесений», назначив его командиром полка. Таким образом, к вечеру 8 августа положение 12-й дивизии было «укреплено».

На рассвете 9 августа я, получив приказ, был на месте переправы. До самого вечера переправлялись части бронетанковой дивизии. Всего было переправлено на тот берег шестьдесят четыре танка и три 75-миллиметровые самоходные установки. Мне надлежало доложить о результатах переправы полковнику Шоймоши.

В Семидесятское я вернулся поздно вечером, доложил о благополучно проведенной переправе. Секеи дал мне свои записи, чтобы я мог узнать о событиях 9 августа.

Оказалось, что на правом фланге 7-й дивизии русские части успешно продвигаются в западном направлении, сосредоточив свой основные усилий вдоль дороги Урыв — Болдыревка.

На плацдарме разведка обнаружила сосредоточение одной русской дивизии, два полка которой находятся севернее, а один южнее плацдарма.

3-й батальон 4-го полка отбил контратаку полка противника.

Перед центром нашего участка противник сосредоточил крупные силы. Контрнаступление 9-й дивизии, назначенное на восемнадцать часов 8 августа, было перенесено на два тридцать 9-го, в ходе которого к половине четвертого дня удалось отбить наступление русских частей, переправившихся через Дон.

Подразделения 22-го пехотного полка, находившиеся на отсечных позициях, в течение дня семь раз подвергались атакам противника силой до нескольких рот. По мнению командира 22-го пехотного полка, в населенном пункте Сторожевое находятся три-четыре русских батальона.

События не предвещали ничего хорошего, и я решил хоть чуть-чуть поспать.

10 августа я проснулся рано. Быстро одевшись, вышел на воздух и прислушался, не слышно ли артиллерийской канонады со стороны излучины Дона. Все было тихо, лишь только в северо-восточном направлении слышался какой-то глухой шум. Когда я вернулся в свою комнату, ординарец уже принес мне воду для умывания. Его удивило мое раннее пробуждение.

Оказавшись в штабе, я совершенно случайно стал невольным свидетелем разговора полковника Винклера с порученцем командующего нашей артиллерией. Разговор шел о положении, сложившемся в районе Коротояка и излучины Урыва. Винклер сказал, что, по мнению командующего группой армий «Б» и штаба, 2-я венгерская армия должна сама улучшить положение под Коротояком и Урывом, отбросив все русские части, переправившиеся через Дон, на противоположный берег. Из-за трудности доставки продовольствия частям и соединениям группы армий «Б», находящимся в южном направлении, немецкое командование, по словам Винклера, не сможет перебросить на передовую части 13-й дивизии, то есть нам нечего и мечтать о помощи со стороны немецкого командования.

Подошедший полковник Шоймоши дал оценку сложившейся обстановки:

— Русским частям удалось вклиниться в нашу оборону на южном крыле 9-й дивизии, командир которой подтягивает резервы для нанесения контрудара. Командование корпуса на случай дальнейшего распространения прорыва готовит в глубине обороны заслон.

Командир 1-й бронетанковой дивизии генерал-лейтенант Вереш, возглавивший группу из своей, 7-й и 20-й дивизий, 10 августа в четыре ноль-ноль начал наступление с целью уничтожения частей противника, переправившихся на наш берег. Операция проходит успешно.

Начальник штаба корпуса, отправляясь в 9-ю дивизию, взял меня с собой. По дороге я думал о том, что русские очень сильны и наносят нам серьезные удары то тут, то там. В изгибе Урыва генерал-лейтенант Вереш перешел в контрнаступление, имея незначительное превосходство в силах: у русских здесь было девять-десять батальонов, а у Вереша восемь-девять дивизий. В довершение всего у русских было больше артиллерии и больше танков.

Мы прошли на НП, оборудованный на колокольне церкви, стоящей на пригорке. Ровно в двенадцать часов началось наступление дивизии. Русские несли большие потери в живой силе и технике.

Под вечер мы вернулись в Семидесятское, и майор Секеи лаконично доложил полковнику о событиях, происшедших в излучине Урыва.

— Наступление, предпринятое группой генерал-лейтенанта Вереша, после недолгого успеха было остановлено на уровне Селявное — Сторожевое. С наступлением темноты частям пришлось отойти на заранее подготовленные отсечные позиции.

По дороге в столовую я вспоминал увиденное днем. В столовой я встретился с лейтенантом Сентирманом. Рука его была на перевязи. Вокруг лейтенанта толпились офицеры. Он привез в штаб корпуса донесение от генерал-лейтенанта Вереша. Лейтенанта угостили сигаретой, и он, закурив, начал свой рассказ:

— Наступление, которым лично руководил генерал-лейтенант Вереш, началось ровно в четыре часа на рассвете. Я находился в башне танка, в котором ехал генерал-лейтенант… — Сделав небольшую паузу и затянувшись сигаретой, лейтенант продолжал: — Все шло нормально, войска вышли к северу от Селявного, а затем взяли направление на Сторожевое. Вот там-то русские и обрушили на нас мощный огонь артиллерии, минометов и «катюш». Один воздушный налет сменялся другим. Вели русские огонь и по нашим флангам. Попав под фланговый огонь, наша пехота дрогнула и начала откатываться назад. Господин генерал по радио вызвал к себе всех штабных офицеров и возмущенно приказал им «остановить наших отступающих солдат огнем из личного оружия». Отходившие остановились. Тут осколком мины меня ранило в руку, но я слышал, как генералу докладывали о том, что русские уничтожили наши восемнадцать танков. Генерал приказал с наступлением темноты отойти на заранее подготовленные позиции и закрепиться на них.

По приказу командующего я привез пакет в штаб 3-го корпуса. Завтра или послезавтра меня на самолете отправят в Будапешт. Ранение мое чепуховое, бывает и хуже. Думаю, что для меня война еще продолжится, — закончил свой рассказ Сентирман.

На следующий день, утром 11 августа, в штабе стало известно, что командование армии, согласно предложению генерал-лейтенанта Вереша, подбросило на правый фланг 6-й дивизии полк 13-й дивизии и дивизионную артиллерию с целью не допустить прорыва обороны со стороны русских.

Бронетанковую дивизию планировалось использовать для улучшения нашего положения под Коротояком и укрепления Острогожска. Командиру 3-го корпуса было приказано хорошенько разобраться в положении 7-й и 20-й дивизий, чтобы быть готовым принять их под свое командование и использовать для удержания участка севернее реки Потудань. До особого распоряжения штаба армии командовать всеми венгерскими войсками, находившимися в излучине Дона, было приказано генерал-лейтенанту Верешу.

После совещания полковник Шоймоши послал майора Секеи и меня в дивизии. Частям бронетанковой дивизии, выводимым из боя, было приказано сосредоточиться в районе Яблочное. По мнению командира 20-й дивизии, находившейся на центральном участке в излучине Дона, в случае нового наступления русских его дивизия не сможет оказать противнику серьезного сопротивления. По приказу штаба армии в глубине обороны за боевыми порядками 7-й дивизии сосредоточивались 1-й батальон 4-го пехотного полка, 6-й батальон самокатчиков, остатки 2-го гусарского эскадрона, а также 2-я батарея 7-го дивизиона и 4-я батарея 10-го артдивизиона под общим командованием полковника Токача, приданные командиру бронетанковой дивизии.

Когда после поездки по дивизиям я вернулся домой, на столе у меня уже лежали бумаги, которые мне надлежало немедленно прочесть. Это была сводка штаба армии за период с 1 по 10 августа сорок второго года. В сводке содержались довольно интересные данные. Вот некоторые из них:

День прошел сравнительно спокойно. Вечером даже не было традиционного разбора боевых действий за день.

На следующее утро мы узнали о том, что в три часа ночи противник начал наступление на участке 9-й дивизии. К четырем часам его части достигли переднего края нашей обороны, но были остановлены. Несмотря на это, противник от своих замыслов не отказался.

К счастью, это известие не очень нас расстроило. Гораздо тревожнее было то, что услышал я в одиннадцать часов в штабе корпуса. Оказалось, что начальник штаба армии генерал-майор Раковски, пользуясь отсутствием командующего армией, своей властью приказал направить бронетанковую дивизию к югу от реки Потудань. 3-му корпусу придавались 7-я и 9-я дивизии. Дивизионная артиллерия 13-й дивизии переподчинялась командиру 3-го корпуса.

Мне надлежало выехать к месту форсирования нашими частями реки Потудань. Хорошо, что теперь у меня есть свой мотоцикл: быстрее доеду до переправы. Я доложил об этом командиру саперного батальона, который как раз разговаривал с офицером, присланным из штаба армии. Из их разговора я узнал, что начальник штаба 4-го корпуса в своем донесении, посланном в десять часов, сообщил о том, что недалеко от Коротояка сорок русских танков и пехота прорвались в западном направлении, поставив тем самым под угрозу передвижение бронетанковой дивизии в район Солдатское — Колбино. Генерал-полковник Раковски, узнав о прорыве русских, приказал немедленно произвести перегруппировку бронетанковой дивизии. Однако уже через час выяснилось, что донесение начальника штаба 4-го корпуса о прорыве обороны сорока русскими танками было безосновательным. Несмотря на это, бронетанковую дивизию все же надлежало переправить на противоположный берег, так как на 13 августа штаб запланировал наступление в районе Коротояка. Переправе ничто не препятствовало, и я, отдав необходимые указания, отправился в Семидесятское.

На рассвете 13 августа меня разбудили два сильных взрыва. Быстро одевшись, я выскочил на улицу. Все решили, что русские бомбят населенный пункт. До сих пор мы не раз слышали сигнал воздушной тревоги, но все обходилось благополучно, так как советские самолеты пролетали дальше, ни разу не бомбив штаб корпуса.

Вышел во двор и полковник Шиклоши. Мы вместе с командиром штабной роты пошли узнать, куда упали бомбы. Взрывы слышались со стороны корпусной радиостанции, вот туда мы и направились. Бомбы упали неподалеку от здания, в котором находилась радиостанция, но никто не пострадал, солдаты отделались легким испугом. Случилось это в час ночи. Мы вернулись домой и снова улеглись спать.

День 13 августа начался, как обычно, довольно спокойно. Собравшись в штабе на утреннее совещание, офицеры обменивались впечатлениями о ночной бомбардировке. Полковник Винклер что-то обсуждал с командующим артиллерией корпуса генерал-майором Дешео. Мы узнали, что утром в районе Коротояка наша бронетанковая дивизия еще не перешла в наступление, так как генерал-полковник Вейхс согласился с предложением генерал-полковника Яни перенести наступление на 14 или 15 августа. Генерал-полковник Яни ссылался при этом на то, что немецкий полк, находившийся в распоряжении группы армий «Б», прибыл в подчинение венгерской армии уставшим и без соответствующего артиллерийского усиления.

«Интересно, — думал я, — наш милостивый Яни послал нашу 12-ю дивизию в бой прямо после длительного утомительного марша, а немцев ему жалко, они, видите ли, очень устали».

Совещание проводил майор Секеи, так как полковник Шоймоши рано утром выехал на рекогносцировку местности к Дону.

На совещании мы узнали, что в половине второго ночи в районе Урыва русские неоднократно пытались прорвать нашу оборону, но были отброшены.

Командир дивизиона 210-миллиметровых орудий доложил, что он с трех часов сорока пяти минут не имеет связи со своим НП, находящимся на левом фланге боевого порядка 9-й дивизии. Высланный на НП связной был обстрелян русскими. Наблюдатели артдивизиона доложили, что к северу от Гремячьего, начиная с половины третьего ночи, русские форсируют Дон. Наша пехота утром запрашивала артиллерийских наблюдателей о местах форсирования Дона русскими.

Затем майор доложил о наших потерях: гусарский эскадрон корпуса имеет 90 процентов личного состава, артдивизион на конной тяге потерь вообще не имеет.

Большинство ранений в руки и ноги. Командующий армией в связи с этим приказал всех раненых держать в дивизионных медсанбатах до тех пор, пока не будет выяснено, что это настоящее ранение, а не случай самострела. Тех, кто стрелял в себя, приказано отдавать в военный трибунал.

13-й пехотный полк 20-й дивизии, находящийся в излучине Дона, остался почти без боеприпасов. Учитывая это, командующий армией приказал обеспечить полк боеприпасами за счет НЗ других дивизий 3-го корпуса.

Полковник Шоймоши вернулся с рекогносцировки часа в три дня. Через несколько минут после его приезда перед зданием штаба остановился крытый «форд», за ним трехтонный грузовик с прицепом — бензиновой цистерной. Началась срочная погрузка личных вещей полковника. Мой денщик помогал денщику полковника Шоймоши, тут же хлопотали еще несколько офицерских денщиков. Ко мне подошел краснолицый унтер-офицер и сказал, что господин полковник уезжает домой и, следовательно, забирает с собой большую часть воронежских трофеев.

Кроме офицеров оперативного отдела, полковник ни с кем не попрощался.

Вечером, перед началом очередного совещания в штабе и за ужином, все офицеры с возмущением только и говорили о неожиданном отъезде полковника Шоймоши.

— Он мне даже руки не подал, когда я ему и его спутникам принес паек, — обиженно сказал офицер-продовольственник.

— Забрал с собой тысячу двести литров бензина, а его у нас и так кот наплакал. Будет ехать своим ходом от Семидесятского до самого Будапешта, — пробормотал другой офицер.

— Поругался с господином генерал-лейтенантом и внезапно уехал, — высказал предположение кто-то.

— Как бы не так! Просто испугался того, что увидел сегодня на берегу Дона! — ехидно заметил другой офицер.

Едва в комнату вошел майор Секеи, все смолкли, как по команде.

— Господин полковник Шоймоши уехал в отпуск, и я временно буду исполнять обязанности начальника штаба корпуса, — заявил Секеи, открывая совещание. — Части нашей 9-й дивизии в районе Костенки в ходе дня оттеснили русских, которые оказывали упорное сопротивление, на полкилометра. Части 9-й дивизии будут продолжать продвижение вперед до самого Дона. Части 6-й дивизии переносят передний край обороны на уровень деревень, расположенных по самому берегу Дона.

Штаб армии направил 2-ю артбатарею 21-го артиллерийского дивизиона из Гремячьего в Острогожск, но из-за отсутствия горючего приказ этот пока остался невыполненным. В течение ночи через населенный пункт Семидесятское в южном направлении проследовали один немецкий полк и один артиллерийский дивизион.

После ужина я пошел к майору Дардаи, начальнику отдела 1/в, который размещался в соседнем доме. С Дардаи мы были соседями еще в Сомбатхее. Здесь майор не раз приглашал меня зайти к нему после ужина, чтобы поговорить о доме. Но до сих пор встретиться как-то не удавалось: то его не было, то я куда-нибудь уезжал. И вот наконец нашли время поговорить. Вспомнили о семьях. Постепенно разговор перешел на события дня.

Я поинтересовался действительной причиной внезапного отъезда полковника Шоймоши. К слову сказать, этот вопрос интересовал не одного меня.

— Неожиданный отъезд полковника всех ошеломил, — согласился Дардаи. — Я знаю только, что, находясь у командира 7-й дивизии, полковник по телефону запросил в штабе отпуск, а приехав в Семидесятское, узнал, что отпуск разрешен. Это все, что я знаю.

Разговор зашел о положении наших частей в излучине Дона.

— Даника, ты не раз сопровождал полковника Шоймоши в его поездках, и тебе лучше знать положение, — заметил майор. — Сегодня я был в штабе армии. Верно, что под Коротояком и южнее положение наше не ахти какое. Особенно под Коротояком. Именно поэтому командующий армией принял решение срочно снять с излучины Дона нашу бронетанковую дивизию и перебросить ее под Коротояк. Разумеется, на Дону положение после этого ухудшилось, но ничего не поделаешь, так как под Коротояком дела и того хуже. По мнению генерал-лейтенанта Чатаи, командира нашего 4-го корпуса, 12-я дивизия полностью деморализована. Это он предложил командующему заменить ее 13-й дивизией, иначе дела будут еще хуже и дивизию придется основательно чистить. Солдаты 48-го пехотного полка, оказавшись под огнем русской артиллерии и минометов, побежали в тыл. Наша бронетанковая бригада до сих пор еще не форсировала водной преграды, и никто не скажет, когда она нанесет противнику контрудар. А немцы тем временем, когда наши тыловики буквально сражаются за боеприпасы и горючее, забрали семьдесят тонн горючего из общего числа, выделенного нашей бронетанковой бригаде.

Положение под Коротояком беспокоит немцев больше, чем ситуация на стыке слева. Ты же знаешь, что в районе Острогожска находятся склады не только нашей армии. Именно поэтому немецкое командование и направляет один свой полк и артдивизион на защиту Острогожска.

Полковник германского генштаба фон Вальдберг, исполняющий роль связного офицера при штабе венгерской армии, предлагал предоставить 2-й венгерской армии одну немецкую дивизию, чтобы улучшить положение в районе Коротояка, однако руководить всем ходом боевых действий поручить немецкому генералу, а это значит, что немецкое командование не верит ни в способности нашего командования, ни в наши силы. Немцы, не стесняясь, объясняют все тяжелые потери неопытностью венгерского командования.

Наш 7-й корпус ведет сейчас тяжелые бои. Он находится далеко от нас, и мы о нем почти не слышим. Я читал донесение о потерях, в котором сообщается, что за одну неделю, с 7 по 13 августа, корпус понес особенно тяжелые потери в живой силе: погибло двадцать девять офицеров, из них шесть командиров рот. Пять офицеров пропали без вести, — видимо, попали в плен. Двадцать два ранены, из них шесть ротных командиров и один командир артбатареи. За одну только неделю противник уничтожил тридцать семь ручных пулеметов, тридцать один станковый пулемет и четыре миномета.

За разговором мы распили бутылочку бадачоньского, съели тарелку пирожных. Поблагодарив хозяина за гостеприимство, я пошел к себе. Тяжело было на душе. В небе мирно и успокаивающе мигали звезды. Кругом стояла тишина. Если бы не глухой шум артиллерийской канонады с северо-запада, можно было подумать, что ты дома. Вот только собачьего лая не хватало.

Невеселые мысли лезли в голову. Это война накладывает определенный отпечаток на человека, или же человек придает войне определенное направление и смысл? Слабые люди как бы обезличиваются, теряют свой характер. Вот я долгое время проработал рядом с полковником Шоймоши. Воспоминание о нем вызвало во мне немало неприятных мыслей. Интересно, где он сейчас, что с ним? Вспоминая годы, проведенные в военном училище, я невольно думал о том, что нам постоянно твердили об офицерской чести. Понятие «офицерская честь» было для нас священным, за малейшее оскорбление нужно было просить удовлетворения. Каждый офицер должен быть честным не только перед своими коллегами — офицерами, не только перед друзьями и солдатами, но и перед самим собой. Понятие офицерской чести требовало от каждого из нас силы духа, физической закалки, необходимости быть примером для своих солдат и славой отечества…

Но что стоят теперь все эти красивые слова?! На занятиях по тактике нас учили, что офицер всегда должен идти впереди своего взвода или роты, а на фронте на каждом шагу видишь совершенно иное. Для многих офицеров военная служба не профессия, а тяжкое бремя. На фронте, особенно на передовой, большинство офицеров — из запаса, а не кадровые. И эти офицеры запаса воюют и в наступлении и в обороне.

Они выполняют приказы своих начальников и гибнут, как мухи. После первой мировой войны прошло более двух десятилетий, а в венгерской армии, собственно говоря, мало что изменилось, по-прежнему в ней процветает дух императора и короля. Солдата по-прежнему гонят на войну, не спрашивая, хочет он этого или нет, по-прежнему он должен воевать, даже если у него нет на это ни малейшего желания. Что воодушевит его? Что он видит перед собой? Таким, как Шоймоши, никогда не объяснишь, что такое мораль на самом деле. Здесь, на берегах Дона, все их красивые, но пустые фразы разлетелись в пух и прах.

Для них солдаты-пехотинцы просто сброд. Говорят, каков поп, таков и приход. «Если войска для них сброд, тогда и сами они не лучше», — думаю я. Вот, например, командир бронетанковой дивизии генерал-лейтенант Вереш, которого считают «образцовым» генералом. Перед наступлением он говорил о том, что его танки сотрут с лица земли большевистский сброд. На деле получилось иначе. Нас отбросили назад, к тому же наши войска понесли очень большие потери. Если бы в офицерском училище, на курсах я попытался на занятии навести переправу или организовать наступление на выступе, который вдается в оборону противника, то наверняка получил бы за такое неудовлетворительную оценку. А вот генерал-лейтенант Вереш пытается вести наступление с выступа между населенными пунктами Селявное и Сторожевое, в то время как противник прекрасно видит все его приготовления и может с трех сторон, буквально насквозь простреливать этот выступ. Вот 20-я дивизия понесла большие потери от огня противника, а генерал-лейтенант за это получил немецкий Железный крест. Еще одно-два таких же наступления — и генерал Вереш может рассчитывать на «Дубовые листья», если только он, конечно, останется в живых.

«Ну, ударился в политику, — сказал я себе. — Виной всему, видимо, бадачоньское. Все мы сильны задним умом. А какие уроки извлекли мы, да и немцы, из великого похода Наполеона? Никаких! Гитлер еще в прошлом году провалился со своим планом «молниеносной» войны. На помощь ему мы бросили подвижный корпус, от которого домой вернулись только жалкие остатки. Из этого мы не сделали никаких выводов. Теперь мы видим, что стали добычей Гитлера. А кто проводит такую политику? Мне становится все яснее и яснее, что ее проводит не только правительство, но и военное руководство. Когда Кейтель приезжал в Будапешт, нас по секрету уже призывали в армию! У себя дома, когда мы не получили от немцев ни обещанного ими вооружения, ни недостающего снаряжения для армии, начальник генерального штаба венгерской армии генерал-полковник Сомбатхеи заявил, что наша 2-я армия сумеет показать себя. Что же это, если не политика, да еще какая… Ведь все это есть не что иное, как измена родине и народу или, по крайней мере, продажа позиций в интересах другой державы.

Но пора спать, день и без того был не из легких».

Утром денщик разбудил меня:

— Время вставать, господин капитан, я уже приготовил вам воду для умывания.

Позавтракав, я направился в штаб, где проходил разбор боевых действий за прошедший день. На разборе услышал:

— На рассвете 14 августа пришло донесение из штаба 7-й дивизии, в котором на основании донесения одного из командиров батальона и командира артиллерийского дивизиона говорилось о том, что под Урывом русские закончили наводку моста и начали переправу. На рассвете наша авиация бомбила переправу, но ни одна бомба в мост не попала.

Передислокация нашей бронетанковой дивизии закончилась. Командующий армией назначил наступление на 15 августа. Однако артиллерийский дивизион 210-миллиметровых орудий в Острогожск еще не вышел.

События последних дней свидетельствуют о том, что, видимо, и противник несколько выдохся.

После совещания ко мне подошел один из офицеров отдела 1/в. Он рассказал, что отдел получил громкоговоритель, с помощью которого будут передаваться пропагандистские материалы для русских солдат. Офицер попросил у меня дать указание, чтобы к нему на одни сутки был прикомандирован солдат, который хорошо говорит по-русски. А послезавтра ему пришлют из штаба армии специального офицера.

Я спросил ефрейтора Вереша, согласен ли он пойти на такое задание. Он согласился, заметив, что интересуется, как именно ведется пропаганда по радио. После обеда во дворе сделали пробную передачу, после чего я предупредил Вереша, чтобы он не геройствовал, тем более что у него дома двое детишек. По прибытии завтра в штаб я просил его сразу же доложить мне.

Вечером, идя на ужин, я на несколько минут зашел в отдел 1/а. Дежурным по отделу в тот вечер оказался капитан Барта, который попросил меня несколько минут посидеть у телефонов. Барте нужно было отлучиться ненадолго, помощника к нему не прислали, а майора Секеи, который как раз отдыхал, Барта не хотел будить.

Когда Барта ушел, я стал рассматривать карту оперативного отдела. На столе лежала телеграмма, полученная из штаба группы армий «Б». Телеграмма эта была направлена через голову штаба армии непосредственно командиру нашего корпуса. В ней приказывалось всей артиллерией корпуса открыть огонь по русскому плацдарму под Воронежем.

Барта уже обработал эту телеграмму, так как на ней было написано:

«Об этом нам на совещании не говорили, — мелькнуло у меня в голове. — Мы и не знали, что в северном направлении тоже идут бои».

Дело в том, что донесение командира 210-миллиметрового артдивизиона о том, что на севере замечена переправа противника, расценивалось начальством как незначительный инцидент.

«Пожалуй, — подумал я, — у нас не очень хорошая связь со штабом 7-го немецкого корпуса».

— Я уже разбудил майора Секеи, и мы с тобой спокойно можем идти ужинать, — сказал мне вернувшийся Барта.

— Сегодня никакого совещания я проводить не буду, — сказал майор Секеи, входя в комнату дежурного по штабу. — Говорить мне не о чем.

После ужина я пошел на радиостанцию, чтобы послушать там последние известия. В одной из комнат за бутылкой вина сидели несколько офицеров. Один из них ловил ручкой настройки последние известия. Я здесь был редким гостем, и меня сразу же угостили палинкой и кексом.

Я поинтересовался, когда вернутся «добытчики новостей». Меня очень интересовал доклад Вереша.

Время последних известий по радио кончилось, а настроиться на нужную радиостанцию так и не удалось. Коллеги сказали мне, что они регулярно следят за передачами московского радио на венгерском языке и что час назад они слушали такую передачу. Следующая будет ровно в полночь.

На следующий день, 15-го, на очередном совещании майору Секеи уже было о чем говорить.

— В четыре часа утра, — начал он, — началось наступление 4-го корпуса на коротоякском плацдарме. Командующий армией отдал приказ командиру 13-й дивизии очистить от противника участок между северным берегом реки Потудань и Доном.

В это время группа полковника Такача вела оборонительные бои с противником. Возле населенного пункта Ивановский, к северу от устья реки Потудань, русские части переправились на противоположный берег по подводному мосту. Русские части, форсировавшие водную преграду по мосту через Урыв, начали сосредоточиваться вдоль дороги, ведущей на Болдыревку.

На рассвете со стороны населенного пункта Гольдяевка части 7-й дивизии были атакованы русской пехотой, со стороны Урыва пять русских танков по дороге Урыв — Болдыревка прорвались к высоте 160,2. Однако наступление русских было остановлено перед главной полосой обороны.

Четырьмя километрами к югу от северной разграничительной линии 9-й дивизии в половине третьего ночи русские предприняли переправу на лодках. Нескольким лодкам удалось благополучно достичь противоположного берега.

В заключение майор Секеи приказал мне отправиться к немецкому офицеру связи полковнику Винклеру.

«Этого только не хватало», — подумал я.

— Господин капитан, — начал беседу Винклер, поздоровавшись со мной, — как обстоит дело с мостом на реке Потудань? Когда он будет готов? После восстановления положения на коротоякском плацдарме командование немецкой группы армий «Б» незамедлительно намерено перебросить 1-ю бронетанковую дивизию на правое крыло корпуса с тем, чтобы ее можно было использовать для нанесения контрудара в том случае, если русские предпримут наступление из района Урыв — Сторожевое. Учитывая это, необходимо как можно скорее закончить строительство моста грузоподъемностью двадцать четыре тонны.

— Вчера мы проводили пробное форсирование, — ответил я. — Полагаю, что мост готов к эксплуатации. Командующий армией еще не отдал приказа для разборки наплавного моста и понтонных паромов.

— Передайте полковнику Шиклоши привет от меня и попросите его, чтобы он ознакомился с обстановкой в районе моста.

— Слушаюсь, господин полковник, — ответил я и вышел из кабинета.

В штабе корпуса ко всем вопросам, которые интересовали полковника Винклера, относились очень серьезно. Когда я, вернувшись к Секеи, доложил ему о нашем разговоре, майор посоветовал мне выехать на Потудань вместе с моим начальником и поскорее вернуться обратно, чтобы доложить обстановку в районе моста. Там царило спокойствие. Мост был готов. Таким образом, для форсирования этой водной преграды мы имели два моста и паром. Я не мог оторвать глаз от живописной местности. Со стороны Урыва слышался шум боя, со стороны Коротояка доносился гул артиллерийской канонады. Над районом Урыва то и дело кружили советские самолеты, которые почему-то не беспокоили нас. Вернувшись домой, я сразу же поинтересовался, не пришел ли с задания Вереш.

Оказалось, что пришел.

С покрасневшими глазами, но с улыбкой на лице, он казался довольным.

— Все было очень интересно, господин капитан. Я не жалею, что съездил…

— Ну, после ужина сядем спокойно и ты не спеша поделишься своими впечатлениями.

После обеда я зашел в оперативный отдел штаба, чтобы узнать обстановку на фронте. Особых новостей на этот раз не было. Командование группы армий «Б» распространило карту дорог. Начальнику инженерных войск поручалось привести в порядок дороги и подъездные пути в глубине обороны нашего корпуса. Ничего особенного в этом не было, так как дорожными работами нам приходилось заниматься и ранее. Приближалась осень, а вместе с ней росло и количество наших забот.

Мой шеф, «самоотверженно» отказавшись от послеобеденного отдыха, направился к полковнику Винклеру, чтобы лично доложить ему обстановку.

Поужинал я на скорую руку. Мне не терпелось поскорее услышать рассказ Вереша.

Вечер обещал быть интересным. Вереш слыл у нас хорошим рассказчиком, и я с нетерпением ждал новостей.

И вдруг ко мне в комнату зашел Шиклоши. На лице его застыло разочарование. Причина была в том, что из-за отъезда Шоймоши сорвалась традиционная партия в бридж, и Шиклоши ничего не оставалось, как лечь на койку и почитать. Вскоре он ушел от меня, решив отложить на завтра изучение доклада о состоянии дорог и подъездных путей, тем более что сначала его интересовали мои предложения на этот счет. Я же тоже решил не заниматься пока этим делом и отправил унтер-офицера Ковача и своего денщика спать.

Вскоре пришел Вереш. Я достал стопки, бутылку палинки и, угостив его, чтобы у него «скорее развязался язык», все это убрал, пока в комнату не заглянул кто-нибудь из начальства. Не хотелось, чтобы нас сочли за офицеров, которые не дорожат своей честью.

Вереш не заставил себя долго упрашивать и начал рассказ:

— Приехали мы в населенный пункт Пашенково, неподалеку от паромной переправы установили громкоговоритель. Микрофон и батареи питания поместили в перекрытый накатом окоп. Для начала проиграли несколько русских пластинок, затем началась передача на русском языке. На обоих берегах царила тишина. Советские солдаты слушали нашу передачу, о чем свидетельствовали взрывы хохота, которые иногда доносились до нас из русских окопов. После окончания нашей передачи русские пропагандисты начали передавать свою передачу на венгерском языке для наших солдат.

Сначала русские охарактеризовали общее положение наших войск, находящихся в излучине Дона, перечислили подробно потери, которые наши войска понесли в боях за 10 августа. Затем русские стали призывать наших солдат переходить на их сторону, якобы только этим мы можем спасти свою жизнь. Несколько раз в передаче повторялось, что «отсюда нам все равно домой не уйти». Хорти и его правительство принесли 2-ю венгерскую армию в жертву гитлеровской армии. Советский Союз и его Красная Армия уже полностью оправились от первых неудач. Сейчас с каждым днем Красная Армия получает все больше и больше оружия и боеприпасов. Весь советский народ встал на защиту своей родины. Солдаты Красной Армии хорошо знают, что они ведут справедливую войну за правое дело, за свободу и независимость своей родины. Мы же, венгры, помогаем гитлеровцам в их разбойничьей грабительской войне. И мы проиграем эту войну вместе с гитлеровцами. «Венгерские солдаты, — говорили они, — переходите на нашу сторону. У нас никто не будет обижать вас. Ваши товарищи, сдавшиеся в плен, живы и хорошо себя чувствуют. Они говорят, что питание, которое они получают у нас, лучше по качеству и больше по количеству, чем был их солдатский паек».

Точно я уже не помню, о чем еще говорили русские. Потом они зачитали списки солдат и офицеров, которые находятся у них в плену. Пока шла эта передача, в окопах по всему участку была полнейшая тишина. За время передачи не раздалось ни одного выстрела. В конце русской передачи прозвучал венгерский гимн.

После передачи мы зашли на НП командира батальона, чтобы немного отдохнуть и перекусить. Господин лейтенант, ответственный за венгерскую передачу, и переводчик говорили о том, что русская передача оказалась лучше нашей. — Этими словами Вереш закончил свой рассказ.

— Ну а у вас лично, Вереш, не появилось желание после русской передачи перейти к ним? — спросил я ефрейтора.

— Никак нет, господин капитан, — ответил он. — Отсюда я скорее смогу попасть домой, чем из русского плена.

Его ответ успокоил меня. Я подумал, что так, возможно, думает большинство наших солдат. «Однако, как бы там ни было, хорошо организованная пропаганда русских все же сильно подрывает веру в наших солдатах и их мораль», — подумал я.

Налив Верешу еще стопку палинки, я отослал его спать.

Майор Секеи поручил мне высказать свои соображения по вопросу ремонта дорог и подъездных путей, чтобы в свою очередь самому доложить об этом командиру корпуса. К счастью, утром я проснулся довольно рано и успел сделать кое-какие заметки. Поговорил с полковником Шиклоши. Он решил лично объехать все дороги в полосе обороны корпуса и к вечеру вернуться в штаб. Сопровождающим он взял с собой унтер-офицера Ковача.

После этого я отправился на доклад к майору Секеи. Сначала он был один в кабинете, но вскоре к нему зашел полковник Винклер. Я хотел было уйти, но майор задержал меня. Полковник обрадовался, что я смогу служить ему переводчиком, так как Секеи очень плохо говорил по-немецки.

— Прошу извинить меня за вторжение, — начал Винклер, — но я был вынужден прийти к вам по неотложному делу. Мне только что позвонил господин полковник Вальденберг из штаба армии и пожаловался на то, что командир вашей 9-й дивизии не отдал приказа подчиненным ему частям поддержать контрнаступление 323-й немецкой дивизии, которая действует на стыке с венгерскими частями. При этом он сослался на сильную измотанность собственных солдат.

— Я уже информирован об этом случае, мне сказал об этом полковник Ковач, а из штаба армии мне уже приказали разобраться в этом деле, — ответил майор Секеи. — Ситуация тут такова, — продолжал он, подойдя к рабочей карте боевых действий. — На участке шириной в километр в устье реки Воронеж русским удалось вклиниться в нашу оборону на глубину до четырехсот метров. На этом участке обороняются венгерские и немецкие подразделения. Ни о каком неповиновении не может быть и речи. Со вчерашнего дня венгерские и немецкие роты совместными усилиями старались выбить вклинившегося в их оборону противника. По совместной договоренности их действия поддерживались огнем венгерской и немецкой артиллерии. В запланированном на вечер сегодняшнего дня наступлении примут участие большие силы 9-й дивизии, о чем я уже докладывал полковнику Ковачу.

— Полковник фон Вальденберг, вероятно, был введен в заблуждение. Я благодарю вас за информацию и приношу вам извинения от себя лично и полковника фон Вальденберга, — проговорил Винклер и вышел из комнаты.

— Видать, сегодня немцы нервничают, — заметил Секеи. — Дела у них под Коротояком и сейчас не ахти как ладятся. По сведениям, полученным из штаба 4-го корпуса, в районе Коротояка остановлена целая русская дивизия, усиленная танками, которая прорывалась к Острогожску.

Я доложил, что мое начальство приказало мне в течение 17 августа лично объехать все дороги и подъездные пути, находящиеся в полосе наступления нашего корпуса. Сам Шиклоши в этот день никуда выезжать не собирался.

16 августа на вечернем совещании в штабе сообщили, что частям 4-го корпуса удалось приблизиться к русскому плацдарму на расстояние двухсот метров, а вот продвижение нашей бронетанковой дивизии было остановлено сильным огнем русской артиллерии. Таким образом, дивизии выйти к Дону пока не удалось. На правом фланге 6-й дивизии русские в течение дня предприняли несколько атак.

В штаб прибыл новый начальник — полковник генштаба Йене Шаркани, который утром следующего дня, по-видимому, приступит к исполнению своих обязанностей. Он уже дал указания созвать на совещание всех командиров родов войск и руководящий состав.

За ужином я сказал майору Дардаи, что хотел бы побеседовать с пленным русским офицером-ветеринаром. Дардаи не возражал.

— Русского ветеринара мы содержим не как пленного, надеясь, что он окажет нам кое-какие услуги, — заметил мне майор.

Уходя, я посадил к телефону унтер-офицера Ковача, рассказал, где меня разыскать в случае надобности. Чтобы легче познакомиться с русским офицером, я взял с собой небольшую бутылку палинки и пачку сигарет.

Ветеринара я нашел в обществе двух наших штабных офицеров. Русский рассказал мне, что зовут его Ференц Сабо. Отец его по национальности венгр, в годы первой мировой войны он попал в русский плен, женился в России и домой в Венгрию уже не вернулся. От отца Ференц научился разговаривать по-венгерски. Работал Ференц ветеринаром в задонских степях. Он рассказал мне, что передачами русских на венгерском языке руководит закарпатский венгр-эмигрант, который переселился в Советский Союз после падения Венгерской советской республики. Фамилия этого венгра Бела Иллеш, он майор Красной Армии, а по профессии — писатель. Его роман «Тиса горит» ветеринар читал, знает.

На следующее утро я поехал на проверку дорог и подъездных путей и вернулся домой только под вечер.

Задолго до совещания я пришел в штаб, где майор Секеи весь день просидел в одиночестве. Майор молча пододвинул мне журнал боевых действий, чтобы я познакомился с тем, как развивались события на нашем участке фронта: совещание в тот вечер майор не хотел проводить.

Оказалось, что в половине третьего ночи части 9-й дивизии, находившиеся на левом фланге корпуса, во взаимодействии с немецкими частями перешли в контрнаступление. Однако этим частям до исхода дня вряд ли удастся выполнить поставленную перед ними задачу. Вся надежда теперь на танки, а их можно ждать не раньше следующего дня.

Русским до сих пор удается держать плацдарм возле населенного пункта Костенки. После обеда русские силой до роты с этого плацдарма попытались потеснить наши подразделения, но были остановлены. Ширина русского плацдарма в этом месте не превышает пяти километров, у нас на этом участке четыре наблюдательных пункта.

Прочитав запись в журнале, я поспешил в столовую, где по случаю прибытия в корпус нового начальника штаба должен состояться «торжественный» ужин, на котором полковник Шаркани собирался рассказать кое-что интересное о жизни на родине.

— Наш генеральный штаб, — начал свой рассказ полковник, — поддерживает тесную связь со ставкой Гитлера через военного атташе Венгрии в Берлине генерал-майора Хомлока. Вчера, представляясь в штабе армии командующему, я слышал, как полковник Ковач говорил о том, что генерал-майор Хомлок просил командование группы армий «Б» сократить ширину полосы обороны, выделенную для 2-й венгерской армии, которая сильно растянулась и составляет двести два километра. Хомлок просил командарма лично обсудить этот вопрос с командующим группой армий генерал-полковником фон Вейхсом. Однако наш командарм и начальник штаба армии считают, что им этот вопрос самим обсуждать неудобно. Так что, господа, в ближайшее время рассчитывать на сокращение фронта не приходится. На родине сейчас идет подготовка к переходу частей на зимнюю форму одежды. Планируется, что части будут обеспечены теплой одеждой. В Венгрии не знают о том, что армия на фронте испытывает недостаток в боеприпасах, горючем и продовольствии, потому что оттуда немецкому командованию посылается продовольствие, необходимое для нормального снабжения, венгерской армии, но, как видно, оно не полностью доходит до войск.

От имени работников штаба нашего нового начальника приветствовал начальник артиллерии корпуса генерал-майор Дешео. После этого офицерам, у которых были какие-нибудь задания, разрешалось уйти. Я пошел к Барте, чтобы узнать у него точное время переправы, установленное для бронетанковой дивизии.

— Придется тебе еще несколько деньков обождать, — охладил мой пыл капитан Барта. — Положение 4-го корпуса остается все еще довольно тяжелым. Сегодня на рассвете русские крупными силами предприняли наступление на участке между населенным пунктом Свобода и городом Коротояк. Под натиском противника 18-й полк 12-й дивизии был вынужден отойти назад. Это еще больше усложнило положение корпуса. Собственно говоря, из средств усиления 4-й корпус имеет в настоящее время лишь 10-ю дивизию на правом фланге, да на левом фланге, к северу от реки Потудань, половину 13-й дивизии и группу полковника Такача. Все остальные средства, находящиеся в районе между Тихой Сосной и рекой Потудань, по сути дела, переподчинены командиру 336-й немецкой дивизии, которая ведет упорные бои с противником. Мы предполагаем, что русские со дня на день могут перейти к еще более активным действиям. Наши воздушные разведчики обнаружили в районе железнодорожной станции Креповое сильное железнодорожное движение и засекли несколько случаев разгрузки воинских эшелонов. В штабе венгерской армии считают, что русское командование поняло, какое значение имеет для 2-й венгерской армии и 6-й немецкой армии Острогожск, и теперь всеми силами стремится нанести по нему решительный удар.

Не могли похвастаться особыми успехами и части 13-й дивизии, которые должны были очистить от групп противника покрытый густым кустарником участок местности между Потуданью и Доном. Наши подразделения, занятые этой работой, то и дело нарывались на русские минные поля; которыми русские прикрывали свои плацдармы на этом берегу Дона. Местность в том районе была пересеченная, причем обзор и обстрел сильно затруднял высокий и густой кустарник. Командование армии выписало огнеметы специально для уничтожения этих зарослей. Но ты, Дани, лучше меня знаешь, — продолжал Барта, — что никакими огнеметами зеленый кустарник не подожжешь, а в довершение всего тут еще нужно считаться с направлением ветра.

Всю вину за неудачу наступления в районе Коротояка немецкий полковник Биркман свалил на командира нашей бронетанковой дивизии, а последний — на Биркмана, который жаловался, что он выполнил бы задачу, если бы получил необходимую поддержку от бронетанковой дивизии. А командир дивизии считал полковника Биркмана виноватым в том, что русские с самого начала расстреляли на виду у немцев два венгерских танка, которым первыми удалось достичь господствующей над местностью высоты. Во время боя за высоту произошел довольно любопытный инцидент. Нашим удалось захватить в плен экипаж одного русского танка, но, воспользовавшись нашим ротозейством, русские танкисты быстро вскочили в свой танк и в упор расстреляли один тяжелый венгерский танк.

Начиная с 6 августа 4-й корпус понес следующие потери: 450 человек убитыми и 2100 ранеными. После перегруппировки большие потери понесла и бронетанковая дивизия.

Командование армии, выйдя к берегам Дона, рассчитывало вывести в резерв одну бронетанковую и 12-ю пехотную дивизии, но, когда до этого дойдет очередь, никто не знает. А пока мы не имеем возможности снять с берегов Потудани даже одну саперную роту, — закончил Барта свой невеселый рассказ.

На следующий день вечером, до ужина, я пошел в штаб, чтобы узнать обстановку на фронте.

— Возьми журнал боевых действий, — сказал мне Барта, — читай сам. Сегодня на фронте относительно спокойно.

Я сел читать журнал.

Попытка снова овладеть плацдармом под Костенками не удалась. В ходе наступления один старший лейтенант, военный корреспондент какой-то итальянской газеты, взял на себя командование взводом венгерских солдат после того, как был убит командир взвода, но вскоре и сам был убит. Похоронен итальянец в селе Ивановка.

На участке обороны 7-й дивизии между 16.20 и 17.20 23 русских самолета бомбили позиции группы полковника Такача.

В утренней сводке за 12 августа 1942 года сообщалось о том, что передний край обороны русских войск, находящихся перед частями 7-й дивизии, проходит по линии: Гольдяевка — центр населенного пункта Урыв — тригонометрический пункт с отметкой 187,7 — высота 195,6 — юго-западная окраина населенного пункта Сторожевое.

В семь часов вечера майор Секеи вызвал меня в штаб для ознакомления с журналом боевых действий.

«Этим многого не достигнешь», — подумал я и стал читать дальше.

Выходило, что Секеи вызвал меня именно затем, чтобы встретить этот самолет.

— Необходимо подготовить дивизионные и корпусные аэродромы для приема самолета помощника регента, — сказал мне Секеи. — Необходимо доложить полковнику Ковачу, чтобы самолет наследника был принят на корпусном аэродроме, так как дивизионные аэродромы часто подвергаются налетам русских самолетов. Мы просили господина помощника регента сделать нам честь и отобедать завтра с нами.

Я поспешил к полковнику Шиклоши, чтобы доложить ему эту новость.

— Я немедленно выезжаю на аэродром, — заявил полковник, — сообщите об этом командиру саперного батальона. Вы поедете со мной!

Остаток дня и следующее утро прошли в заботах, связанных с приездом Иштвана Хорти, сына регента. Из штаба армии особых распоряжений не поступило. Командир корпуса вместе с полковником Шиклоши и охраной, а также с полковником Шаркани выехали на аэродром встречать Иштвана Хорти. Я остался в штабе, дежуря у телефона.

В половине одиннадцатого раздался резкий телефонный звонок. В трубке послышался спокойный, как всегда, голос майора Секеи.

— Немедленно выезжайте на аэродром и доложите полковнику Шаркани о том, что прилет помощника регента отменяется. Сегодня утром, в 5 часов 05 минут, самолет, на котором господин помощник регента выполнял свою миссию, упал на землю и разбился. Господин помощник регента погиб смертью храбрых. Все!

Весть о гибели сына Хорти мгновенно разнеслась по штабу. На некоторых эта катастрофа произвела прямо-таки магическое действие, пробудив в них ужас. Они считали, что это событие — верный признак скорого разгрома венгерской армии. Торжественный обед запоздал: все ждали возвращения в штаб командира корпуса из Яблочного. Офицеры молча сидели в столовой.

Вскоре прибыл генерал-лейтенант и заявил собравшимся в столовой офицерам следующее:

— Господа! Всех нас постиг тяжелый удар. Господин помощник регента, приезда которого все мы ожидали с нетерпением, сегодня на рассвете погиб смертью храбрых при исполнении своих служебных обязанностей. Почтим его память вставанием!

После этого пошли различные толки и догадки. Согласно одной версии, эта катастрофа была специально подстроена немцами, которые по какой-то причине были не заинтересованы в его появлении на фронте. По другой версии, в замке, находившемся неподалеку от Курска, немецкое командование организовало увеселительный вечер, на котором якобы присутствовал и Иштван Хорти, который должен был прилететь к нам в корпус. Говорили, что Иштван вылетел после бурно проведенной ночи и потому разбился.

Вечером того же дня полковник Шаркани рассказал в столовой за ужином, что генерал-полковник фон Вейхс по телеграфу выразил господину Яни свое соболезнование, спросив, почему Иштвану Хорти разрешили лететь на самолете.

21 августа 1942 года генерал-майор Ласло Сабо сопровождал труп Иштвана Хорти в Будапешт.

За ужином капитан генштаба Деже Мога, квартирьер корпуса (по нынешним понятиям — начальник тыла корпуса), пригласил меня на чашку кофе. В числе приглашенных был и помощник начальника артиллерии корпуса подполковник Кишхалми.

Сначала разговор зашел о смерти сына регента, но скоро вообще перешел на потери наших войск на фронте. Подполковник Кишхалми спросил нас, сколько артиллерии, по нашему расчету, не хватает в корпусе, и сам же ответил на свой вопрос, что в 3-м корпусе не хватает 21 артиллерийской единицы.

Капитан Мога, квартирьер корпуса, заметил, что 19 августа он был на совещании, где присутствовали квартирмейстеры всех трех наших корпусов и подполковник Чатаи — венгерский офицер связи при штабе группы армий «Б». На совещании обсуждалась нехватка вооружения. По словам подполковника Чатаи выходило, что немецкое командование намеревалось пополнить нехватку вооружения в венгерских войсках за счет русского трофейного оружия. Но и это обещание не было выполнено. Было дано очень немного, но и те пушки нужно было везти самим на передовую за двести километров.

— А это для нас очень и очень невыгодно, — заметил Кишхалми. — Немецкие батареи немецкое командование в любой момент могло забрать из нашего подчинения. Примеров тому было немало. Но и это еще не все. От немецкого референта по использованию артиллерии, находящегося при штабе 2-й венгерской армии, поступило указание относительно того, что немецкие артиллерийские батареи и дивизионы по указанию командующего группой армий «Б» разрешается использовать только для усиления 336-й немецкой дивизии или же 24-го немецкого механизированного корпуса. Это распоряжение еще больше связывало нам руки в использовании артиллерии и свидетельствовало одновременно как о слабости немцев, так и об их недоверии к нам…

Настроение у меня было подавленное, в разговор я не вмешивался. Положение наших войск в излучине Дона оставалось тревожным. Ни под Коротояком, ни под Воронежем мы вместе с немцами не смогли уничтожить плацдармы русских. И тут я невольно вспомнил строчки из дневника одного нашего артиллерийского офицера, который писал дословно следующее:

Это только небольшой отрывок из дневника очевидца. Хотелось верить, что для некоторой части наших офицеров эти разрушения не были безразличны. Хотелось верить, что среди них были и такие, которые испытывали при виде этой страшной картины те же чувства, что и автор этого дневника.

События последних дней, приезд в корпус нового начальника штаба, смерть сына регента нарушили обычное течение нашей фронтовой жизни. Новый начальник штаба посетил все дивизии корпуса и отдал необходимые указания. 21 августа вместо традиционного совещания в штабе наши полевые священники устроили молебен по случаю гибели сына регента. Я на молебне не был, потому что дежурил в штабе. Утром 21 августа из штаба армии позвонил по телефону офицер — порученец командующего инженерными частями и спросил меня, готов ли мост через реку Потудань грузоподъемностью двадцать пять тонн. Через час я должен был доложить о готовности полковнику Ковачу.

Я доложил, что готовы для пропуска войск мост грузоподъемностью 16 тонн, мост грузоподъемностью 24 тонны и два парома.

— Переправа начнется в самое ближайшее время. Сообщаю, что к вам прибудет представитель группы армий «Б», — передал мне майор Давид.

В тот же день 386-й немецкий полк 336-й дивизии при поддержке венгерской бронетанковой дивизии в 8 часов вышел своим правым флангом к Дону, а в 15 часов и левым флангом, отбросив русских на противоположный берег.

Однако на участке обороны 20-й дивизии русским саперам удалось навести мост через Дон, который не смогла уничтожить наша артиллерия. По мнению командира дивизии, здесь можно ожидать переправу русских танков, которые будут поддерживать новое крупное наступление русских.

Несколько позже я зашел к капитану Барте и доложил ему о своем разговоре с майором Давидом.

— Думаю, — продолжал я, — что в скором времени наша бронетанковая дивизия будет наконец-то передислоцирована на новое место.

Барта, откинувшись на спинку кресла, задумался.

— Бронетанковая дивизия понесла тяжелые потери, — сказал он, немного помолчав. — 2-й батальон 37-го пехотного полка 10-й дивизии придан бронедивизии для усиления, но, видно…

В субботу 22 августа к нам в штаб прибыли немецкие гости: полковник Винклер со своим переводчиком, один эсэсовец и еще два немецких офицера. Я представил гостей полковнику Шиклоши. Все уселись в моей небольшой комнатке. Офицеры были из инженерного управления, жили они в штабе 7-го немецкого корпуса и переселяться к нам не собирались. Да мы и не смогли бы разместить их. Немецкие офицеры просили выделить для них помещение, где они могли бы подготовить карту инженерных сооружений, и комнату, в которой могли отдыхать их офицеры, работающие у нас в штабе.

Полковник Шиклоши обещал построить для немцев небольшой деревянный дом неподалеку от штаба. Немецкий майор заявил, что они прибыли для того, чтобы оказать нам соответствующую помощь в оборудовании позиций для зимы. Вскоре мы получим, а штаб группы армий «Б» уже получил, специальные указания по данному вопросу. Время готовности — середина октября.

Я показал гостям нашу карту с нанесенными на ней инженерными сооружениями и объяснил им, что в излучине Дона, на участке между Урывом и Сторожевым, в районе левой разграничительной линии 9-й дивизии, из-за активных действий противника у нас не было возможности уточнить полный объем инженерных сооружений. Немцев особенно интересовал стык 3-го корпуса и 7-го немецкого корпуса, где русские постоянно боем прощупывали крепость нашей обороны.

Немецкий майор выразил надежду, что в скором времени венгерские войска полностью очистят от противника правый берег и тогда мы получим возможность точно учесть все инженерные сооружения в полосе обороны. Майор порекомендовал и нам образовать специальную комиссию для проверки инженерных сооружений. Немцев интересовало прежде всего расположение 168-й немецкой пехотной дивизии. Я попросил полковника Шиклоши разрешить мне вызвать из населенного пункта Кочетовка подполковника Надаи — командира нашего саперного батальона, который точнее объяснит немцам, что нам необходимо и каковы наши требования. Пока мы ждали подполковника, полковник Шиклоши угостил немецких гостей абрикосовой палинкой. Как только прибыл подполковник Надаи, наши обсуждения продолжились.

В заключение немецкий майор пригласил моего шефа и меня в воскресенье к себе на ужин, где он обещал познакомить нас со всеми офицерами своей группы. Шиклоши принял это приглашение, заметив, что вместо него поедет подполковник Надаи, так как ему и мне нельзя одновременно отлучаться из штаба. Шиклоши со своей стороны пригласил всю группу немецкого майора к нам, чтобы познакомиться.

Вскоре гости распрощались, чтобы осмотреть район переформировки 168-й дивизии.

После обеда я привел в порядок свою документацию. Немецкий майор бегло упомянул о том, что немецкое командование переместило штаб 24-го механизированного корпуса на новое место. Так что, по моему мнению, нам теперь будет легче. Однако уничтожить плацдармы русских на нашем берегу нам так и не удалось. И хотя русские войска стали менее активно действовать на участке фронта между Воронежем и Орлом, положение оставалось серьезным.

О положении войск на нашем участке фронта лучше всего рассказывала сводка, отпечатанная в штабе армии литографским способом, за период с 10 по 20 августа.

В 6 часов вечера у меня появился еще один гость. Это был реформатский священник из нашего штаба корпуса. Он нанес, мне визит только потому, что не видел меня на молитве, когда отпевали сына Хорти. По его мнению, мне нужно было обязательно быть на этой траурной церемонии.

Священник сказал мне, что число верующих, присутствующих на различных богослужениях, невелико. Вот он и вынужден обходить верующих да напоминать им, чтобы они не забывали о господе боге, который дает им и веру и силу в трудных испытаниях.

— Господин священник, — начал я, — в штабе корпуса всего два инженера: полковник Шиклоши и я. И мы не имеем права отлучаться из штаба сразу вдвоем, так что, если мой шеф куда-нибудь уходит или уезжает, я обязательно должен быть в штабе. Мой денщик протестант, и я всегда отпускаю его на богослужение. Правда, что касается рядовых нашего отдела, то с этой точки зрения я не обращаю на них никакого внимания и, честно говоря, даже не знаю, какого они вероисповедания. Но теперь, после вашего прихода, я буду интересоваться и этим. Только вы уж, пожалуйста, не сердитесь на меня, если я вполне откровенно выскажу свою точку зрения. Мне лично кажется, что повседневные трудности военной жизни в какой-то степени ослабляют веру в бога. Да, собственно говоря, какое религиозное просвещение они получают здесь? По воскресеньям дежурный по казарме разделит верующих по вероисповеданиям. Пока у нас были солдаты евреи, дежурный обычно оставлял их на воскресенье в казарме, говоря, что у них сегодня не выходной и не праздник и потому они останутся и будут работать. Остальные солдаты делились на две группы: две трети были католиками, одна треть — протестантами. По сигналу дежурного офицера солдат вели в комнату дежурного. Группу, в которой оказывалось более тридцати солдат, на богослужение в церковь вел офицер, если же группа была меньше — то унтер-офицер. Причем офицер или унтер-офицер вел группу в церковь с обнаженной саблей. Шли все строем, а иначе все разбежались бы кто куда. Но офицеры тоже не больно-то разбираются, кто из их солдат католик, а кто протестант. Офицерам это занятие тоже не нравилось, потому что нужно было рано вставать, идти в казарму, и все это после субботней попойки. А мы с вами уже встречались, хотя вы, наверное, и не помните меня. Когда я служил в Пеште, вы как-то вели нас в пешем строю из казармы в собор, что на площади Кальвина, на богослужение. Хорошая была прогулка! У вас и тогда были такие же усики, я вас сразу узнал.

— Действительно, до армии я был служителем собора на площади Кальвина, — ответил мне священник. — Сейчас, когда положение трудное, многое говорит об упущениях в религиозном просвещении. Но скажите, разве упущения только в этом?

— А в чем, собственно, состоит религиозное просвещение, как не в хождении по воскресеньям в церковь? В том, что каждый вечер перед отбоем солдаты в строю повторяют слова молитвы? Если же кто-нибудь не повторяет, то унтер-офицер начинает читать молитву сначала, и только.

Перед отъездом на фронт священники читали нам проповеди, наставляли на путь истинный, призывали защищать родину «от большевистских орд». А здесь, на берегах Дона, наши солдаты прекрасно видят, что немцы заносятся перед нами, а эти самые большевистские орды хорошо вооружены, хорошо обучены, они сильнее нас, и потому мы несем тяжелые потери. Солдаты видят, что обстановка может измениться так, что все мы сложим здесь головы, но не ради интересов нации или родины, а ради интересов немцев.

Перед городом Тимом в частях повсюду настроили походные алтари, украсили их цветами. Чуть ли не в каждом взводе был такой алтарь. Когда же наши части вышли к берегу. Дона, солдаты понаделали распятий из березы, украсили их. А сейчас от всего этого, можно сказать, ничего не осталось. Солдаты измотаны, измучены, им не до богослужений. Я часто бываю в частях, разговариваю с солдатами и офицерами, но особой набожности в них что-то не замечаю.

— Именно поэтому каждый офицер и должен служить примером для своих подчиненных и в соблюдении духовных церемоний, — ответил мне священник. — Я поговорю со своим католическим коллегой и с господином полковником Шаркани о том, чтобы впредь мы выбирали более удобное время для богослужения. А сейчас пора ужинать. Прошу вас как-нибудь на днях навестить меня, я специально приглашу к себе и католического священника, чтобы он тоже послушал вас. Вы говорите интересные вещи.

Так закончилась эта беспокойная суббота.

Утро воскресного дня было обычным. Части 168-й пехотной дивизии по группам прибывали на новые позиции. Я сдержал слово, данное священнику: не только послал моего посыльного на богослужение, но и сам послушал проповедь.

После обеда вместе с полковником Шиклоши мы поехали к немцам в Богдановку, где находилась группа инженеров, занимающихся строительством и проверкой инженерных сооружений. Со стороны Воронежа доносился далекий гул артиллерийской канонады.

Немцы выбрали себе хорошее место. Немецкий майор представил нам свою группу: пять офицеров, двух симпатичных женщин, четырех рядовых. Майор сказал, что никакими посторонними делами они не занимаются, даже уборкой, все это делают за них местные жители из села. Немцы обрадовались, что мы можем, хорошо говорить по-немецки и, следовательно, нам на нужны никакие переводчики, которые только затрудняют беседу. Они угостили нас жидким кофе, анисовой водкой и пирожными. Однако, несмотря на столь радушный прием, симпатии мои к ним отнюдь не возросли.

Я следил за разговором подполковника Надаи с немецким майором. Немецкий майор сказал, что они уже достали стройматериалы для строительства, и показал план будущего дома. На следующий день они уже могут завезти стройматериалы, если мы дадим им машину и людей для погрузки. Подполковник Надаи пообещал даже, что в доме у немцев будет сложена изразцовая печь, на примете у него есть хороший печник-солдат. По разговору Надаи с немецким майором, я понял, что они сдружились еще тогда, когда выбирали место для расквартирования 168-й немецкой пехотной дивизии. Расстались мы с немцами по-дружески.

По дороге домой я все время думал о том, как будет выполняться план строительства инженерных сооружений. Когда же мы прибыли к себе в штаб, подполковник Надаи заметил, что во время беседы с немцами я был замкнутее и осторожнее, чем обычно.

«Передислокация 168-й немецкой дивизии что-нибудь да значит, — подумал я. — Перемещение штаба немецкого механизированного корпуса и целой немецкой дивизии в район расположения венгерских войск вызвано отнюдь не желанием усилить этот участок в борьбе с русскими, а чем-то другим. Но это покажет будущее».

В течение дня 24 августа продолжалась передислокация немецкой дивизии.

На утреннем совещании в штабе я получил копию плана инженерных сооружений, разработанную в штабе группы армий «Б». Копия была размножена литографским способом, а это значило, что готовился этот план в большом количестве экземпляров. И делалось это под предлогом того, что, мол, фюрер хочет иметь точное представление о всех оборонительных сооружениях, всех участках минирования, начертаниях траншей и ходов сообщений, об убежищах. Меня удивила такая любознательность фюрера. К тому же я просто не мог представить себе, как можно на карте масштабом 1 : 100 000 показать все это. Я несколько раз перечитал приказ, разобрался в коде, сравнил венгерский код с немецким. Так, многого и не поняв, я отложил приказ и план в сторону, решив обратиться за помощью к немецким инженерам, которых, собственно, для того и прислали к нам.

На следующий день мы узнали о том, что на участке Урыв — Сторожевое будет действовать 24-й механизированный корпус. После уничтожения русского плацдарма в этом районе штабу 3-го венгерского корпуса вновь переподчинялись 7-я и 20-я дивизии, 1-й батальон 46-го пехотного полка, батальон самокатчиков и корпусная зенитная артиллерия.

Штаб армии поручил командованию 24-го немецкого механизированного корпуса провести переподготовку 1-й бронетанковой дивизии.

Разграничительная линия 24-го немецкого механизированного корпуса справа проходит у населенного пункта Тихая Сосна, слева — на стыке с 3-м корпусом через Осокино и севернее Сторожевого.

Части 7-й и 20-й дивизий и впредь будут находиться на материально-техническом снабжении в 3-м корпусе.

На вечернем совещании в штабе мы узнали о том, что в полдень 25 августа командующий 2-й венгерской армией находился в первой траншее на участке 19-й дивизии, где его и ранило осколком мины в левую руку, однако он продолжал выполнять свои обязанности.

В последующие дни командиры 7, 20 и 6-й дивизий жаловались полковнику Шаркани на то, что люди у них измотаны.

1 сентября 1942 года 686-й немецкий пехотный полк перешел в наступление с целью сбить русских с коротоякского плацдарма. Русские оказали немцам упорное сопротивление, сильно снизив эффективность немецкого наступления. Лишь в некоторых местах немцам удалось подойти к Дону на расстояние до 400 метров.

Командование венгерской армии, рассчитывая на быстрый успех на коротоякском направлении, уже 1 сентября отдало письменный приказ наступать на участке Урыв — Сторожевое.

В приказе на наступление, разработанном штабом группы армий «Б», были следующие пункты:

168-му немецкому пехотному полку из района Архангельское атаковать противника и занять Сторожевое, а в последующем, тесно взаимодействуя с левым соседом — 1-й бронетанковой дивизией, продолжать наступление в направлении тригонометрического пункта с отметкой 185,9—187,7 и пункта 189,9.

По мере продвижения вперед 20-я дивизия частью сил очищает населенный пункт Сторожевое от оставшихся в нем групп противника, а частью сил из направления восточнее населенного пункта Ново-Успенка атакует противника в населенном пункте Титчиха.

Части 13-й дивизии сосредоточиваются на правом фланге 7-й дивизии в готовности наступать на населенный пункт Урыв и овладеть им.

Артиллерия армейского резерва в составе двух венгерских и двух немецких артдивизионов, находящихся под командованием командира 143-го немецкого артиллерийского полкам с огневых позиций, расположенных в районе населенного пункта Ново-Успенка и севернее его, огнем поддерживает наступление немецких и венгерских частей.

168-му немецкому пехотному полку придать один дивизион САУ, а 13-й дивизии — артдивизион 336-го немецкого пехотного полка для постановки дымовой завесы.

Частям 7-й дивизии, оставив на прежних позициях охрану, сосредоточиться на левом фланге оборонительной полосы 13-й дивизии.

В приказе на наступление содержались следующие пункты:

1. В полосе действия немецкой группы армий «Б» основным направлением было направление на Коротояк и участок в излучине Дона между населенными пунктами Урыв и Сторожевое.

2. Наступление в направлении населенного пункта Сторожевое начать в 5.00 8 сентября, в направлении населенного пункта Урыв — в 5.20 при поддержке авиации.

План наступления предусматривал овладеть плацдармом русских между Урыв — Сторожевое в течение дня.

Советское командование, видимо, заметило наши приготовления, так как 1 сентября русские при поддержке, танков сбили наших передовых наблюдателей.

3 сентября из населенного пункта Урыв русские трижды контратаковали наши позиции силами до батальона.

6 сентября часть сил 1-й бронетанковой дивизии, приданной 336-й немецкой пехотной дивизии, все еще находилась в 150 метрах от берега Дона.

Наступление началось 9 сентября. После четырехдневных боев войска вышли на рубеж Селявное — Сторожевое.

В вечернем донесении штаба 24-го немецкого механизированного корпуса от 12 сентября говорилось, что наступление натолкнулось на упорное сопротивление противника и желаемых результатов пока не дало. Части 13-й дивизии остановили продвижение противника, но своими силами уничтожить его не представляется возможным.

168-я немецкая пехотная дивизия во взаимодействии с частями 7-й дивизии, находящимися на левом фланге, овладела участком местности с тригонометрическими отметками 185,6, 187,7 и 195,6, отбив все контратаки противника. 168-я пехотная дивизия в ходе боев понесла большую потерю офицерского и унтер-офицерского состава.

Два стрелковых батальона 1-й бронетанковой дивизии в ходе боев потеряли половину своего личного состава.

13 сентября в 4 часа 15 минут противник при поддержке танков из направления Селявное продвинулся на четыре километра.

Части 24-го механизированного корпуса и части 3-го венгерского корпуса, находящиеся на правом фланге, с рассвета неоднократно подвергались воздушным, бомбардировкам русских.

Из района высот, расположенных в пяти километрах северо-восточнее населенного пункта Урыв, русские при поддержке танков предприняли контрнаступление, которое удалось отбить лишь ценой огромных потерь.

Частям 13-й дивизии, находившимся в районе населенного пункта Урыв, огнем артиллерии удалось отбить попытки русских прорваться в северном направлении.

Части 7-й дивизии под натиском противника несколько переместились в западном направлении.

168-я немецкая пехотная дивизия в тесном взаимодействии с 1-й венгерской бронетанковой дивизией удерживает высотки, расположенные в пяти — семи километрах севернее населенного пункта Урыв, успешно отбивая танковые атаки противника.

В течение пятого дня боев наши части также понесли большие потери в живой силе и технике.

14 сентября ночью полковник Ковач говорил по телефону с полковником Винклером, который сообщил, что он только что разговаривал с командиром 24-го немецкого механизированного корпуса. Пусть это мы, венгры, не воспримем как игнорирование штаба 2-й венгерской армии, так как разговор шел, собственно говоря, о внутренних вопросах, о дисциплине, хотя в ходе беседы, разумеется, были затронуты и некоторые тактические вопросы.

Далее полковник Винклер сообщил, что по указанию командующего немецкой группой армий «Б» командир 24-го механизированного корпуса составил донесение о ходе боевых действий, копия которого будет выслана и в штаб венгерской армии. После этого Винклер попросил Ковача высказать мнение о результатах.

Полковник Ковач в ответ на этот вопрос заявил, что, по его мнению, достигнутые результаты невелики, учитывая, какой ценой они достались. Продолжение же наступления приведет к полному выматыванию частей и соединений. По мнению Ковача, было бы целесообразнее на участке Урыв — Сторожевое перейти к глубоко эшелонированной обороне.

Далее полковник Ковач сказал, что он со своей стороны попытается уговорить командующего венгерской армией сделать именно так.

Полковник Винклер сказал в свою очередь, что командование немецкой группы армий «Б» согласно с таким предложением.

В секретном донесении командира немецкого механизированного корпуса фон Лангермана от 14 сентября говорилось, что для проведения наступления, назначенного на 9 сентября с целью очищения от противника излучины Дона, он имел в своем распоряжении, помимо подчиненных ему частей, 168-ю немецкую пехотную дивизию, три пехотные венгерские дивизии и одну бронетанковую дивизию. Из перечисленных выше соединений 168-я немецкая пехотная и 20-я венгерская дивизии не были укомплектованы полностью. Лишь один пехотный полк 168-й пехотной дивизии приблизительно был укомплектован полностью, другой полк, по наличию личного состава и техники, можно приравнять к батальону, а в третьем полку вообще насчитывалось несколько сот солдат. 13-я венгерская дивизия прибыла в измотанном состоянии, а 7-я венгерская дивизия вообще не могла быть использована для наступления.

1-я венгерская бронетанковая дивизия не имела боевого опыта, была плохо вооружена и обучена не по немецким уставам и наставлениям.

Для венгерских частей, по словам венгерских командиров, захват излучины Дона являлся «делом чести». Поэтому всем хотелось принять участие в этой операции.

Утром 9 сентября все части перешли в наступление, надеясь на скорую победу.

Однако вопреки всем ожиданиям венгерские и немецкие части натолкнулись на упорное сопротивление противника, который в течение нескольких недель сумел превратить район Урыв — тригонометрический пункт с отметкой 195,6 — Сторожевое в безукоризненный оборонительный район.

В ходе боев выяснилось, что в излучине Дона противник располагает более крупными силами, чем предполагалось: 15 стрелковых батальонов, 4 минометных дивизиона, 40—60 танков.

Из-за сильного некомплекта офицеров и унтер-офицеров 13-я венгерская дивизия уже в первый день наступления практически оказалась небоеспособной. Особенно большие потери понесли 168-я немецкая пехотная и 20-я венгерская дивизии. Но, несмотря на это, немецкие и венгерские части и на второй день, и в последующие дни продолжали наступление.

На четвертый день наступающим удалось занять наиболее важные пункты в обороне противника (Сторожевое и тригонометрические пункты с отметками 195,6 и 187,7). Это была самая трудная задача. В течение ближайших дней нужно было овладеть и тригонометрическим пунктом с отметкой 189,9.

На пятый день боев советские войска предпринимали целый ряд контратак при поддержке тяжелых танков в направлении отметок 195,6 и 187,7, а также в направлении населенного пункта Урыв. В результате этих контратак части 168-й немецкой пехотной дивизии и 1-й венгерской бронетанковой дивизии понесли тяжелые потери.

В течение пятидневных боев (с 9 по 13 сентября) немецкие войска потеряли убитыми 11 офицеров и 206 унтер-офицеров и рядовых, ранеными 39 офицеров и 1183 унтер-офицера; пропавшими без вести — 133 унтер-офицера и рядовых. Венгерские войска потеряли убитыми — 44 офицера и 1193 унтер-офицера и рядовых; ранеными — 168 офицеров и 5995 унтер-офицеров и рядовых; пропавшими без вести — 10 офицеров и 594 унтер-офицера и рядовых.

Большое число пропавших без вести приходится на район Урыва.

В общей сложности погибло 272 офицера, 9034 унтер-офицера и рядовых. Из-за больших потерь наступление пришлось приостановить раньше достижения конечной цели и отдать войскам приказ закрепиться на достигнутом рубеже.

Участок местности, занятый на правом фланге наступающих войск, особенно в районе населенного пункта Урыв, был неблагоприятен для организации на нем главной линии обороны.

Таким образом, главная линия обороны проходила от Гольдяевки на Урыв, далее на высоту с ветряной мельницей к тригонометрическому пункту с отметкой 185,6.

Командование корпуса не уверено в том, что венгерские части, не имеющие достаточного боевого опыта, особенно в зимних условиях, смогут удержать захваченную местность под натиском превосходящих сил противника, тем более что противник имеет все возможности для скрытой подготовки наступления.

Учитывая, что части корпуса по своему состоянию не могли уже действовать самостоятельно, а командование корпуса считало, что в создавшейся обстановке все же можно, без особого труда овладеть населенным пунктом Урыв и высотами 189,9 и 187,7, оно запросило придать корпусу один пехотный полк, который при поддержке корпусной артиллерии смог бы овладеть этими важными пунктами.

Венгерские части шли в наступление 9 сентября смело, не обращая почти никакого внимания на тяжелые потери. Для них выполнение поставленной задачи было делом чести.

Сильно подействовало на войска то, что, несмотря на героический и самоотверженный порыв солдат и огромные потери, им все же не удалось полностью выполнить поставленную перед ними задачу.

Командование армии хорошо видело все недостатки захваченной местности и потому стремилось получить подкрепление, чтобы выполнить свою задачу до конца.

Генерал-лейтенант Чатаи, который теперь исполнял обязанности командующего 2-й венгерской армией, так как Яни из-за ранения был вынужден уехать в отпуск, направил командующему немецкой группой армий «Б» генерал-полковнику фон Вейхсу подробное донесение на немецком языке, в котором сообщал о результатах пятидневных боев.

В донесении говорилось:

Когда я прочитал этот документ, мне стало абсолютно ясно то безвыходное положение, в котором оказались наши войска.

Основной причиной поражения явилось то, что как немецкое, так и венгерское командование явно недооценивали силы русских, особенно в излучине Дона.

В дополнение к донесению, посланному в штаб группы армий «Б», генерал-лейтенант Чатаи отдал распоряжение о пополнении частей, принимавших участие в наступлении в излучине Дона.

Вот его текст:

Выполняя это распоряжение, из тыловых частей, и в первую очередь из обозных подразделений, можно было набрать 2400 человек, заменить их рабочими строительных подразделений или военнопленными. В то же время недостаток людей в подразделениях и службах, которые находились в непосредственном подчинении штабу армии или корпусов, нельзя было пополнить ни за счет рабочих, ни за счет пленных. В такие подразделения еще во время их укомплектования на родине, как правило, направлялись люди старших призывных возрастов, отцы многодетных семейств, а также представители различных национальных меньшинств, многие из которых и по-венгерски-то, собственно, говорить не умели как следует. Нельзя было не учитывать и тот факт, что обозники, как правило, были самыми малограмотными людьми. Помимо этого очень часто в тыловые подразделения списывали из боевых частей самых недисциплинированных солдат, от которых командиры просто-напросто хотели хоть как-нибудь избавиться.

И, наконец, возникал вопрос, в какой степени эти мероприятия могли пополнить части первого эшелона.

Согласно донесению командира 24-го немецкого механизированного корпуса, венгерские части за период боев с 9 по 13 сентября потеряли в общей сложности 222 офицера и 7782 унтер-офицера и рядовых. А 2400 человек, набранные в тыловых подразделениях, следовательно, не могли восполнить и одной трети потерь в рядовом составе; значит, оставшиеся две трети нужно было восполнять из маршевых частей. Но помимо этого нужно было укомплектовать венгерские дивизии, которые вели бои в районе Коротояка и Костенки, а также части 7-го венгерского корпуса.

К середине сентября положение наших войск стало катастрофическим. Постепенно приближалась осенняя дождливая пора, время бездорожья, которое сковывало не только наши, но в какой-то степени и действия советских войск, что могло послужить нам хоть небольшим утешением.

Период третьего по счету боя за участок местности между Урывом и Сторожевым в излучине Дона совпал с приездам в войска 2-й венгерской армии начальника генерального штаба всей венгерской армии генерал-полковника Ференца Сомбатхеи.

Генерал-полковник Сомбатхеи со своей свитой прибыл в штаб 2-й венгерской армии специальным поездом 6 сентября 1942 года. И в тот же день состоялось совещание руководящего командного состава, на котором присутствовали командующий армией генерал-лейтенант Чатаи, начальник штаба армии генерал-майор Дьердь Раковски, венгерский военный атташе в Берлине генерал-майор Шандор Хомлок и начальник оперативного управления армии полковник Дьюла Ковач. Остальные офицеры штаба были лишь коротко информированы об этом совещании. По сохранившимся от того совещания протоколам стало известно, что полковник Ковач выступил с обстоятельным, специально написанным для этого случая докладом, в котором подробно проанализировал неудачи и потери 2-й венгерской армии, подчеркнув ошибки в патриотическом и религиозном воспитании наших солдат и недостатки в их военном обучении.

Генерал-полковник Сомбатхеи в целом согласился с докладом, но детально дискутировать по нему отказался. Суть его замечаний сводилась к тому, что командование, по его мнению, не отнеслось с должным вниманием и серьезностью к войскам, когда недостатки едва намечались.

— В Будапеште, — продолжал свое выступление начальник штаба, — много говорили о том, что из Гомеля венгерские дивизии прибывали в район боевых действий измученными после трудных переходов, но их сразу же бросали в бой.

Полковник Ковач сначала пытался спорить, но в конце концов был вынужден признать, что войска действительно плохо снабжались продуктами питания, особенно трудно было с подвозом. Однако на местах удалось достать все необходимое, кроме соли и различных пряностей.

— Таким образом, распространенное в Будапеште мнение о том, — продолжал полковник Ковач, — что венгерские войска здесь голодали, не соответствует действительности…

На совещании в штабе армии, устроенном по случаю отъезда генерал-полковника Сомбатхеи, присутствовали те же самые лица, что и на первом совещании. Генерал-полковник заявил на этом совещании, что видит ошибки, допущенные высшим военным руководством, и промахи командования войсками. По его мнению, во 2-й венгерской армии командование больше занимается вопросами теории, чем решением насущных практических задач. А как известно, успех боя или сражения решается практикой. Однако он, как начальник штаба всей венгерской армии, с чувством удовлетворения покидает 2-ю венгерскую армию, ибо лично убедился в том, что дух венгерских солдат не сломлен. Правда, необходимо признать, что наши части слабее русских и немецких частей, но из этого следует сделать правильный вывод и не ставить перед ними непосильные задачи.

Вскоре после этого генерал-майор Раковски уехал в Венгрию, и начальником штаба армии был назначен полковник Ковач.

По случаю отъезда генерал-полковника Сомбатхеи по армии были изданы один «общий» и один «генеральский» приказы.

Постараюсь процитировать несколько мест из «общего» приказа:

Это были красивые, но пустые фразы! Сколько животрепещущих вопросов он задал, но ни на один из них не дал ответа. Оказалось, что теоретическими измышлениями занималось не только командование 2-й венгерской армии, но и генеральный штаб.

Да и что мог ответить генерал-полковник Сомбатхеи?

Начальник тыла армии уверял Сомбатхеи, что он уже давно направил в Будапешт донесение о недостатке военного обмундирования и заявку на зимнее обмундирование, но до сих пор не получил ответа ни на донесение, ни на заявку.

— Молчание — это тоже ответ, — заявил генерал-полковник Сомбатхеи начальнику тыла армии.

Мне хочется привести несколько фраз и из «генеральского» приказа, отданного в связи с отъездом генерал-полковника Сомбатхеи в Будапешт.

Да, потери были велики. Мы еще не, знали точную цифру потерь, которые понесли наши войска в ходе третьего по счету наступления на Урыв.

Сказалась плохо организованная оборона частей на правом фланге 7-го венгерского корпуса. Там советские войска имели плацдарм, который нельзя было уничтожить силами корпуса. Всего на западном берегу Дона советские войска имели шесть сильно укрепленных плацдармов. Два самых крупных из них находились на левом фланге 7-го венгерского корпуса. В центре, у Коротояка, был тоже крупный и сильный плацдарм, ликвидировать который оказалось не под силу даже 336-й немецкой дивизии. В излучине Дона на участке между Урывом и Сторожевым, а также в полосе обороны 9-й дивизии у населенного пункта Костянки и у левой разгранлинии тоже имелось по одному плацдарму противника.

Коротоякский плацдарм обороняли одна советская стрелковая дивизия и две бронетанковые бригады. Это означало, что там пятьдесят танков. Чтобы ликвидировать этот плацдарм, нам необходимо было иметь по крайней мере полуторное превосходство в силах и средствах. Но разве 2-я венгерская армия могла добиться такого сосредоточения сил?

Как же намеревалось командование 2-й венгерской армии исправить положение, создавшееся на левом фланге 7-го корпуса? После 20 сентября оно хотело сделать это с помощью 1-й бронетанковой дивизии, которая с середины сентября беспрестанно находилась в боях то под Урывом, то под Коротояком, неся большие потери.

9 сентября, то есть к началу пятидневного сражения на участке Урыв — Сторожевое, дивизия получила незначительное пополнение, увеличив общее количество танков до семидесяти. В течение пятидневных боев дивизия потеряла в общей сложности 48 танков.

Однако сражение на этом участке фронта не закончилось и 13 сентября. Наша разведка донесла, что в районе устья реки Потудань и населенного пункта Сторожевое сосредоточены две советские дивизии и одна бронетанковая бригада с минометным полком.

И эту-то силу командующий 2-й венгерской армией вместе с командиром 24-го немецкого механизированного корпуса фон Лангерманом хотели сокрушить силами измотанных трех венгерских, одной немецкой и обессиленной, хотя и пополнявшейся время от времени, венгерской бронетанковой дивизий! Сражение продолжалось.

В 16.40 16 сентября командир 24-го немецкого механизированного корпуса доложил:

— После мощной артиллерийской и минометной подготовки противник силою до батальона пехоты при поддержке 14 танков в 6.00 начал наступление из леса у Отичихи и силой до роты юго-западнее тригонометрического пункта с отметкой 195,6, выйдя к южной окраине населенного пункта Сторожевое. Однако немецкие и венгерские части, находящиеся под общим руководством командира 417-го немецкого пехотного полка, который пал в бою смертью храбрых, остановили вклинившиеся в нашу оборону части противника и отбросили их на исходные позиции.

Около 10 часов русские при поддержке шести танков предприняли новую атаку на наши позиции, но были отброшены героическими усилиями пехотинцев из 1-й бронетанковой дивизии, которая понесла чрезвычайно тяжелые потери.

Решающую роль в отражении русского наступления сыграл меткий сосредоточенный огонь нашей артиллерии.

Артиллерийским огнем уничтожено 12 русских танков (из них три тяжелых). Два танка подорвались на минах.

С полудня положение полностью восстановлено.

Наступление противника, предпринятое им из Гольдяевки в северо-западном направлении, отбито сосредоточенным огнем артиллерии.

На остальных участках фронта сколько-нибудь значительных событий не произошло.

Населенный пункт Сторожевое подвергся неоднократным воздушным налетам противника.

К 16.55 17 сентября удалось восстановить главную линию обороны 1-й бронетанковой дивизии.

17 сентября в 23.45 наша разведка обнаружила перед полосой обороны 24-го немецкого механизированного корпуса новые силы русских: 116-ю бронетанковую бригаду и отдельный дивизион тяжелой артиллерии.

В создавшейся ситуации командование 2-й венгерской армии передало указание командиру 24-го механизированного корпуса как можно скорее перебросить 1-ю бронетанковую дивизию в район Крутез — Ездаково для нанесения контрудара по войскам противника в направлении Свобода — Миллерово. Одновременно было приказано немедленно направить 559-й и 611-й противотанковые дивизионы в Россошь, в 40 километрах южнее Павловска, где они поступили в распоряжение командования итальянской армии.

Красная Армия взяла инициативу в свои руки. 15 сентября с новой силой вспыхнули бои на воронежско-орловском направлении, где с 18 августа отмечалось некоторое затишье. 17 сентября развернулось сражение на берегах реки Чир под Сталинградом, в котором участвовали крупные силы с обеих сторон.

На оккупированной русской территории еще больше активизировали свою деятельность советские партизаны. Штаб 2-й венгерской армии 9 сентября издал специальный приказ, в котором говорилось о мерах, необходимых для борьбы с русскими партизанами:

Когда я читал этот приказ в сентябре 1942 года, мне невольно вспомнился поход Наполеона на Россию. Наполеон побывал в Москве, но все же был вынужден бежать из России. Вот уже скоро год, как гитлеровские войска увидели на горизонте купола московских церквей, но вскоре немцев отбросили от советской столицы. «Нас русские тоже разобьют и отбросят от Дона, — думал я, — сейчас это вопрос времени».

Зима способствовала русским во время наполеоновского похода, она помогала им и в прошлом году, во время битвы под Москвой, да и в этом году будет то же самое, иначе и быть не может.

Наше командование издает специальные приказы и распоряжения относительно подготовки к предстоящей зиме. Батальоны самокатчиков и гусарские эскадроны будут переформированы в лыжные батальоны. «Но где эти наши батальоны самокатчиков? На передовой, а оттуда их просто невозможно снять», — думал я.

19 сентября генерал-майор Шандор Хомлок, находившийся в ставке фюрера, сообщил полковнику Ковачу следующее:

Трудно было представить, как эти свалившиеся на наши головы мероприятия можно претворить в жизнь.

Получать 90 кубометров горючего ежедневно и из этого же количества снабжать корпус фон Лангермана! Выходит, для ликвидации плацдарма в районе Урыва нам на одиннадцать дней нужно получить 1000 кубометров горючего! Но что попусту тратить слова! Эти разговоры и обещания беспочвенны.

В связи с посещением генерал-полковником Сомбатхеи 2-й венгерской армии мне хотелось бы вспомнить еще о двух эпизодах. Прибыл он 6 сентября специальным поездом, вместе с новым командиром 3-го венгерского корпуса генерал-майором Марцелем Штоммом. Оказалось, что его предшественник генерал-лейтенант Янош Деметер был у нас просто залетным гостем, который, побыв на фронте всего восемь недель, сел в спецпоезд и укатил в Будапешт. Точно так же на спецпоезде укатили вместе с Сомбатхеи преподаватели и слушатели академии генерального штаба, которых на лето послали в войска. Число их не превышало 100—120 вместе с преподавателями академии.

Приказы и распоряжения относительно подготовки войск к ведению боевых действий в зимних условиях сыпались как снег на голову. Из Венгрии нам прислали брошюрки, в которых обобщался опыт советско-финляндской войны. Командование обещало прислать лыжи и снаряжение к ним, но без лыжных ботинок. Наш корпусной квартирмейстер организовал в Кочетовке предприятие по изготовлению полозьев для саней, на котором ежедневно изготавливалось по 20—30 пар полозьев.

Мы устанавливали знаки на дорогах, которые, по мнению штаба группы армий «Б», необходимо поддерживать в порядке, поскольку они будут использованы и в зимних условиях.

Все дороги были разделены на участки. Эти участки 4300 мобилизованных местных жителей близлежащих деревень должны были поддерживать в порядке. Но и это количество, согласно расчетам, было явно недостаточным.

Немцы тем временем были заняты вопросами, связанными с уборкой урожая на оккупированной территории. Для этого они привлекли на работу 4400 местных жителей.

Чтобы сохранить лошадей, находившихся в группе армий «Б», предусматривалось половину общего количества лошадей перевести на спецобслуживание в зимних условиях. Это вызвало в частях недоумение. И хотя вместо лошадей, поставленных в зимние конюшни, командование обещало дать нам местное тягло, в частях не без основания считали, что такое решение приведет к снижению количества обозных перевозок, а следовательно, к уменьшению подвижности и боеспособности войск.

А нам к тому же было жаль лошадей, которые напоминали о родине. В то время во 2-й венгерской армии их насчитывалось 65 тысяч. Половина лошадей попала позже на специальные пункты, которые были организованы немецким командованием в районе между Старым Осколом и Курском.

Мы создали у себя группу, которая должна была заниматься планированием и контролем за проведением инженерно-оборонительных работ. Она приступила к работе на участках 9-й и 6-й дивизий. Таким образом, инженерное управление должно было строить свою работу в двух направлениях. Немецкое инженерное управление выполнило свое обещание: здание для инженерной группы было построено к середине сентября.

Однако главное внимание инженерное управление направляло на выполнение плана инженерно-оборонительных работ.

20 сентября штаб группы армий «Б» распространил сводку, в которой говорилось о том, что с 15 сентября боевые действия войск в районе Воронежа и Курска значительно оживились.

В сводке сообщалось, что в последнее время противник бросает в бой меньше танков, чем в прошлом месяце. Русские проводили атаки пехотными частями, поддержанными относительно малым числом танков. Однако действия русской авиации значительно активизировались. При этом следует отметить, что изменилась и тактика действия русских танков на поле боя. В наступлении танки шли вслед за пехотой, которую они поддерживали своим огнем с дальних дистанций. В обороне же танки составляли как бы подвижный костяк. Наносить удары по такой обороне чрезвычайно трудно. В таких случаях наиболее эффективным средством борьбы с танками противника являются самоходно-артиллерийские установки, танки и пикирующие бомбардировщики. Следует отметить массированное применение русскими артиллерии, гибкое управление и умение быстро сосредоточить ее в нужном направлении.

Наблюдения показывали, что во всех наступательных операциях, проводимых русскими войсками, участвовали в основном части и соединения, снятые с других участков фронта и сразу же введенные в бой на новом участке или после незначительного переформирования. Число частей и соединений, которые русское командование бросало бы в бой из резерва, находящегося в тылу страны, было, как правило, невелико.

Далее в донесении говорилось о том, что русское командование создавало относительно небольшие штурмовые группы, которые добивались положительного результата без крупных потерь.

Практика показала, что хорошо подготовленная штурмовая группа, нанося удар по противнику, ослабляет его, не дает своим войскам «засидеться» в пассивной обороне, создает атмосферу уверенности.

На сокращенной полосе обороны 3-го корпуса 6-я и 9-я дивизии заканчивали оборудование своих позиций. Для окончания всего комплекса оборонительных работ им нужно было не более двух недель. Большую часть земельных работ выполняли рабочие строительных подразделений. Основные усилия были направлены на оборудование главной полосы обороны, а на оборудование тыловых районов практически не оставалось рабочей силы. Командование с тревогой думало о том, что же будет, когда выпадет снег. Строительные роты нужно было держать поблизости, чтобы они могли убрать снег с позиций.

Инженерных заграждений у нас было мало. Перед передним краем обороны был установлен проволочный забор в один ряд кольев. Противотанковых мин у нас тоже было очень мало, и устанавливать их приходилось лишь на танкоопасных направлениях с интервалом 5—6 метров. Следовательно, плотность такого минирования была небольшой, в запасе мин вообще не оставалось. Начальник штаба утверждал вместе с командирами полков участки местности, подлежащие минированию. А это означало, что командиры саперных рот ходили по следам командира полка и составляли схемы минирования.

Командира 47-го пехотного полка однажды осенила, как он полагал, «светлая» идея. Он вспомнил, что когда-то служил в саперной роте, решил провести минирование по собственному усмотрению. Он приказал командиру саперной роты заминировать участок местности перед передним краем полка, установив немецкие пятикилограммовые противотанковые мины через каждые полметра. Ни на какие другие варианты минирования он не соглашался. Я напрасно пытался убедить его, что такое минирование нарушает все инструкции и на практике ничего не дает. Взрыв одной мины неизбежно повлечет за собой детонацию соседних мин, и все минное поле сразу очистится, после чего вражеские танки преспокойно пройдут по этому участку местности. Тогда полковник Шаркани сказал, что он сам будет утверждать схемы минных полей.

Я доложил командующему инженерными войсками, что командир 47-го пехотного полка собирается провести минирование вопреки всем правилам и нормам минирования. Командующий инженерными войсками по телефону выругал меня за то, что я не проявил нужной настойчивости и не заставил командира 47-го полка изменить решение. Я доложил, что мы с полковником Шиклоши сделали все от нас зависящее, чтобы воспрепятствовать такому минированию, но безуспешно. Практика докажет правильность нашей точки зрения.

Наконец поступил приказ разминировать это минное поле, хотя это и было делом опасным. Однако советские разведчики заметили наши попытки и накрыли минное поле минометным огнем. В минуту взорвались все мины на поле. При этом погибло 27 саперов из 32. Так упрямство одного командира полка привело к гибели стольких людей.

Нужно было срочно подготовить комплект противотанковых мин. Удалось выпросить две тысячи мин у командующего инженерными войсками. По железной дороге их перевезли на станцию Старый Оскол. Мы ждали, что через несколько дней мины прибудут к нам. В Старый Оскол мы послали за ними транспорт. Но прошла целая неделя, а транспорт все не возвращался. Тогда полковник Шаркани послал меня узнать, в чем дело. Поездка эта была любопытной. У нас был трехтонный грузовик, в передней части которого установили сиденья для шести человек. В задней части грузовика можно было перевозить тяжести. Вот в таком грузовике я и выехал. В тыловой полосе корпуса солдаты строительных подразделений и местные жители работали на ремонте дороги. Один венгерский строительный батальон укладывал рельсы узкоколейки.

Сорокакилометровый участок был уже готов, а потом кончились шпалы. Мне же нужно было еще съездить в село Синие Липяги, которое находилось в ста десяти километрах от Старого Оскола. Но разыскать там два вагона мин-тарелок нам не удалось. Не помогли даже связи нашего квартирмейстера. Мы угостили абрикосовой палинкой немецких офицеров с железнодорожной станции, после чего они довольно активно включились в поиски наших вагонов с минами, надеясь, что мы их отблагодарим той же палинкой. После бесплодных трехдневных поисков начальник железнодорожной комендатуры откровенно сказал нам, что груз с минами действительно прибыл в Старый Оскол, но по приказу немецкого командования его направили в штаб 7-го немецкого корпуса.

Купив за пять марок валенки, производство которых немцы наладили на небольшом заводике, и пару легких лыж без креплений, я вернулся обратно в штаб.

За четверо суток, пока я отсутствовал, мой шеф сам ходил на совещания в штаб, но не делал никаких заметок о наших потерях. Приехав, я отправился к майору Дардаи, чтобы у него узнать кое-что и восполнить пропущенное.

Майор рассказал мне, что русские стали чаще проводить свои пропагандистские передачи по радио. Они рассказывают о поражении германских войск под Сталинградом и на Кавказе.

«Вот и на Кавказе немецкое наступление провалилось», — мелькнула мысль.

— А что говорят об этом сами немцы? — спросил я Дардаи.

Вместо ответа он сунул мне в руки сводку штаба группы армий «Б», озаглавленную «Об обороне участка местности в среднем течении Дона».

Ниже перечислялись мероприятия, которые нам необходимо было провести для того, чтобы противостоять контрнаступлению, давались указания по использованию противотанковых подразделений и самоходно-артиллерийских установок, которых у нас, собственно говоря, и не было. В конце сводки говорилось, что все атаки и наступления противника необходимо отбивать своими собственными силами.

Затем я прочел сводку за период с 15 по 24 сентября.

На железнодорожной станции Аношкино были замечены эшелоны, которые становились под погрузку. Из этого можно было предположить, что русские сосредоточивали крупные силы на левом фланге венгерской армии. Напротив излучины Дона, западнее населенного пункта Давыдовка, замечены приготовления противника к наступлению. Участились случаи забрасывания с самолетов парашютистов-партизан в армейские тылы.

Разведка противника также значительно активизировала свою деятельность. Большинство разведчиков забрасывается в тылы под видом беженцев, среди них много женщин.

Сводка предупреждала, что любое гражданское лицо, перешедшее линию фронта, может быть разведчиком противника, выполняющим особое задание.

В одном из приказов по 2-й венгерской армии говорилось, что необходимо беречь солдат. Командиры и начальники, бессмысленно рискующие жизнью своих подчиненных, было написано в приказе, будут привлекаться к строгой ответственности. Но разве кто-нибудь привлек к ответственности командира 24-го немецкого механизированного корпуса или командование 2-й венгерской армии и командование группы армий «Б» за неправильное планирование и проведение операций? Уже в первый день наступления стало ясно, что «очистить» от войск противника излучину Дона за такой срок немыслимо. Командование недооценило силы русских и спланировало наступление без учета реальной обстановки.

Для ведения зимней кампании командование немецкой группы армий «Б» издало целый ряд инструкций и указаний, которые были составлены на основе утвержденных фюрером документов. В них говорилось о необходимости во что бы то ни стало удерживать позиции. Оставление позиций и отход расценивались как предательство.

«Приказ не может быть изменен!» — говорилось во всех инструкциях. Даже командующий армией не имел права отступить от принятого плана, не получив на это разрешения командующего группой армий «Б».

Населенные пункты, в которых находились склады боеприпасов и продовольствия, приказывалось оборудовать для круговой обороны и удерживать их до конца… Таков был приказ фюрера, который положил конец всем спорам и дискуссиям в среде крупных командиров по вопросу обороны излучины Дока. Следовательно, вся наша оборона должна строиться не на принципе создания отдельных опорных пунктов, а на организации сплошной оборонительной линии, что, на мой взгляд, в сложившейся обстановке противоречило тактическим принципам.

В район обороны 20-й дивизии с целью проверки ее организации я выехал лично. К тому времени в ней, да и в других подразделениях, сражавшихся в излучине Дона, было зарегистрировано много смертельных случаев от огня русских снайперов. В инженерной мастерской мы изготовили специальные перископы для наблюдателей. В это время на позициях у русских появилось много метких стрелков-сибиряков, которые били без промаха, стоило противнику хоть на миг высунуться из окопа. В частях просили сделать перископы новой системы, потому что, хотя количество жертв и сократилось, они все еще имелись.

В Ново-Успенке было три артиллерийских НП, расположенных друг от друга на расстоянии пятидесяти — шестидесяти метров. Начальник дивизионной артиллерии весьма неохотно разрешил мне побывать на НП. Свое нежелание он объяснял тем, что русские внимательно наблюдают за нами и, как только заметят какое-нибудь движение, сразу же откроют огонь. Получив разрешение, я побывал на всех трех НП. К счастью, русские огня по НП не открывали. По дороге домой я заехал в штаб 20-й дивизии и побывал там на позиции. Артиллеристы предупредили меня, что дорога до Мастюгино хорошо просматривается с русских позиций, и посоветовали этот участок проехать как можно скорее. Когда мы отъехали от Ново-Успенки километра на три, русская артиллерия открыла огонь. Я поторопил шофера, чтобы он прибавил газу и поскорее проехал открытый участок местности.

Когда мы оказались в безопасности, я оглянулся. Снаряды рвались на околице села, неподалеку от артиллерийских НП. Вовремя я убрался оттуда.

В штабе дивизии я побеседовал с начальником штаба и дивизионным инженером. Они просили меня поскорее подбросить им различных мин и всякое инженерное имущество. Но что я мог пообещать им? Из штаба я направился в расположение 6-й дивизии. Здесь положение было несколько лучше, но настроение у солдат и офицеров было таким же плохим.

На следующий день, 2 октября, я выехал в расположение 9-й дивизии проверить, как там обстоят дела с оборудованием траншей в инженерном отношении. Утро было туманное. Струйки дыма, поднимавшиеся к небу, указывали места убежищ и блиндажей. Солдаты жгли на кострах подсолнечные стебли, жарили картошку и семечки, которые были для них своего рода дополнительным питанием к солдатскому пайку. Увиденная мною картина и разговоры, которые мне пришлось слышать в окопах, свидетельствовали о довольно-таки печальном состоянии наших войск. Две пары нательного белья и что-нибудь из теплой одежды было только у тех солдат, которые захватили это с собой из дому. На фронте солдаты никакого дополнительного обмундирования не получали, поэтому у многих из них форма была порвана. Нечем было даже залатать многочисленные дыры. Шинели, плащ-палатки и походные одеяла были не у каждого. А погода становилась все холодней. По утрам на лужицах появлялся тонкий ледок. Было абсолютно ясно, что к зиме мы не подготовились. В частях первого эшелона не было ни запасов топлива, ни древесного угля.

Немецкого пайка нашим солдатам не хватало: они были сильно истощены и ослаблены. Каждый день солдаты понемногу подкармливались картошкой и семечками, однако у них не было возможности сделать хоть какие-нибудь запасы картофеля и семечек на зиму.

Солдаты подолгу не мылись. Не было возможности привести себя в маломальский порядок. Появились вши. В убежищах из-за отсутствия досок не было топчанов или нар, и солдаты спали прямо на земле. Соломы для матрацев тоже не было, а сено, которое удавалось скосить где-нибудь поблизости от позиции, приходилось скармливать лошадям, которые были очень слабыми. А ведь без лошадей нечего было и мечтать о подвозе из тылов.

И в таком состоянии мы ждали зимних холодов. Настроение в войсках было плохое, и об этом командиры частей и подразделений не раз докладывали в вышестоящие штабы, но там на эти донесения не обращали никакого внимания.

3 октября на вечернем совещании в штабе полковник Шаркани сообщил собравшимся, что рано утром в районе расположения 20-й дивизии под минометным огнем русских пали смертью храбрых командир 24-го немецкого механизированного корпуса генерал фон Лангерман, его порученец старший лейтенант Шефер, а также командир 20-й дивизии полковник Геза Надь. Командир 14-го пехотного полка полковник Йожеф Мике был смертельно ранен и вскоре скончался. Это известие всех ошеломило, на меня оно произвело еще и неприятное впечатление: ведь всего несколько дней назад я встречался и разговаривал с ними.

На рекогносцировку участка местности, который обстреливался русскими, выходили осторожно, разделившись на небольшие группы.

Через несколько дней в штаб вернулись топографы, которые вели съемку местности перед передним краем, и мы начали составлять новую схему местности. Через два дня схема была представлена начальнику штаба корпуса. Вместе с полковником Шиклоши и немецким инженером мы понесли схему на утверждение. Полковник Шаркани обрадовался тому, что схема закончена раньше срока, но он сомневался, правильно ли нанесены на ней оборонительные сооружения: глубина обороны корпуса показалась ему чересчур завышенной. Но в конце концов он утвердил ее.

Через несколько дней схему вернули из штаба командующего группой армий «Б» с пометкой, что схема слишком мелкомасштабна и перегружена условными обозначениями. Необходим новый экземпляр. На новой схеме глубина полосы обороны корпуса выглядела неестественно растянутой. Изучив новый вариант схемы, полковник Шиклоши заметил, что она еще меньше отражает действительное положение частей. Я сразу же повез экземпляр схемы к генерал-майору Штомму. Он в свою очередь тоже остался недоволен схемой и приказал на местности проверить ее достоверность. В тот же день, после проверки, немецкий капитан доложил генералу, что схема верна. На вопрос генерала о моем мнении, я ответил, что схема не отражает действительного расположения частей и инженерных сооружений. Я понимал, что командование просто хотело предоставить фюреру хорошо выполненную схему, и только. Но на мое замечание не обратили внимания. Этот вариант схемы был утвержден и направлен в ставку фюрера.

На совещании 13 октября стало известно, что в течение дня нашей зенитной артиллерией было сбито четыре самолета противника, один из которых принадлежал англичанам, а в корпусном тылу, у населенного пункта Роговатое, в пятидесяти километрах от переднего края, были схвачены два русских парашютиста, которые монтировали радиостанцию радиусом шестьсот километров. Один из парашютистов — майор по званию. Может, они хотели связаться с частями советского Воронежского фронта, которыми командовал генерал-майор Казаков. Эти части противостояли нашему корпусу.

14 октября полковник Шаркани приказал мне выехать в Репьевку, где комендант располагавшейся там части сообщил, что отобрал у местного населения много различного оружия. Мне поручалось посмотреть, что это за оружие. Когда я прибыл, мне показали штук десять обрезов и несколько охотничьих ружей.

Вскоре пришел приказ организовать лагерь для краткосрочных курсов.

Для замены и пополнения к нам прибыло 360 офицеров и 12 400 солдат и унтер-офицеров. Получили пополнение и остальные корпуса: 4-й корпус — 310 офицеров и 10 800 унтер-офицеров и рядовых, 7-й корпус — 310 офицеров и 11 000 унтер-офицеров и солдат. В общей сложности прибыло 980 офицеров и 34 200 унтер-офицеров и солдат. Курсы были рассчитаны на четыре недели. В специальном приказе говорилось о том, как будет выглядеть 2-я венгерская армия после замены и принятия пополнения.

20 октября на утреннем разборе мы узнали, что в период между 12 и 15 октября (то есть всего за три дня) на железнодорожном перегоне между станциями Николаевка и Острогожск во время перевозки из эшелонов сбежало 1500 русских военнопленных. Командующий группой армий «Б» приказал сузить полосу обороны 2-й венгерской армии. Участок на правом крыле фронта передан итальянской дивизии «Тридентина».

Левый стык 2-й венгерской армии был давно обеспечен. Еще в сентябре 1942 года создали специальную смешанную венгерско-немецкую комиссию, которая на местности проверила обеспечение стыка. В то время немецкое командование планировало, что его части из-за больших потерь покинут Воронеж. Позже командование группы армий «Б» решило вопреки возобновившемуся наступлению русских удержать Воронеж. С этой целью был пересмотрен план обеспечения стыка с венгерской армией. Это решение созрело под давлением обстановки, сложившейся в сентябре на советском плацдарме в районе впадения реки Воронеж в Дон. Командование группы армий «Б» приняло решение организовать оборону по западному берегу реки Воронеж. При старом плане обеспечения стыка с венгерской армией советские войска, по мнению немецкого командования, могли легко взломать нашу оборону и выйти в тыл. Были разработаны два варианта обеспечения стыка с венгерской армией: один «зимний», когда уровень воды в Доне падал, и другой «весенний», рассчитанный на «большую» воду. И снова на местность вышла многочисленная группа специалистов для проверки надежного обеспечения обороны стыка. Все члены этой комиссии были убеждены, что до наступления зимы закончить необходимые работы не удастся. Но приказ есть приказ, и его нужно выполнять. Тогда в район стыка лично прибыл генерал-майор Дьюла Ковач, только что назначенный начальником штаба 2-й венгерской армии. Он прочитал нам целую лекцию об обеспечении стыков, хотя и без того никто не сомневался, что немецкое командование в нашей точке зрения не нуждается и в любом случае поступит так, как сочтет нужным. Сформировать лыжные батальоны, чтобы создать подвижные подразделения, которые могли бы действовать в условиях зимы, еще не удалось. А немецкое командование группы армий «Б» приказало на переходный период (до выпадения снега) создать легкие и подвижные группы, которые могли бы прикрыть стык.