Одна на краю света

Чукотский марафон

Утром в моей долинке нависли лохматые тучки, кусками поглотившие окрестные вершины. Казалось, вот-вот заморосит дождь. Неужели опять непогода? «Смотри, — всплывают в голове спокойные слова старика, — сейчас хорошо, а может быть очень хреново». Он так усилил это «хреново», так выразил в этой фразе всем своим видом, насколько здесь бывает действительно хреново, что у меня аж мурашки поползли по спине.

Но морось проходит, это был локальный дождик, и настроение мое улучшается, даже несмотря на то, что в окошечке несколько раз жужжащего вечером фотоаппарата снова горит ненавистная мне буква Е.

Оставляю на стоянке каяк, а также дежурный, не развязываемый, практически невостребованный пока гермомешок с двумя газовыми баллонами, двумя банками тушенки, топором и фальшфейером. Оставляю и большой котелок с небольшим количеством мяса и макарон — сварю, когда вернусь с первой ходки.

Широченную заболоченную водораздельную долину, на которую я вышла, которая распахивалась за стиснутыми горками верховьями речки, назвать перевалом никак не поворачивался язык. Этакая равнинная осоковая тундра, тянущаяся полосой километра в 2–3 шириной, окаймленная пологими каменистыми горами, с озерами в центральном понижении, с полным отсутствием кустарников. Подъема практически не чувствовалось, и перевальный рубеж отследить здесь было невозможно. На горизонте, словно далекие острова в море, торчали из колышимых ветром волн осоковых пространств острые вершинки дальнего хребта.

Тундра была мокрой, между стебельками осочек стояла вода, кочки были некрупные, и ноги могли лишь проваливаться в воду между ними, не находя достаточной по площади опоры. Сначала я даже не могла найти местечко, чтобы скинуть рюкзак и подышать — нигде не присесть — все мокро. «Но зато здесь вполне можно вести каяк на веревочке», — мысленно отмечала я и радовалась такому факту.

Еще мне в голову как озарение приходит мысль о том, что я могу перехитрить фотоаппарат. И почему же я не догадалась об этом раньше! Если после съемки нескольких кадров фотоаппарат начинает самопроизвольно мотать пленку вперед до конца, мне нужно просто после каждого кадра вынимать батарейку!

Вижу — потрясающее освещение, над дальними горами полосами светит солнце. Ах, у меня же в фотоаппарате перемотанная вперед пленка с отснятой вчера вечером парой кадров. Может, фотоаппарат еще не смотал пленку в кассету. Фотоаппарат лежал в чехле. Даже если он самостоятельно делал кадры в темноте палатки, пленка должна была остаться незасвеченной. Чтобы сохранить эту пленку для будущей съемки нужно перемотать ее в кассету вручную, оставить незатянутым язычок, чтобы потом можно было вставить эту кассету повторно.

Надо торопиться, световая панорама быстро изменяется! Не ленюсь. На широком просторе, посреди болота, на леденящем ветру вытаскиваю гермомешок и внутри него, в непроницаемо темном пространстве, провожу необходимые манипуляции. Убираю спасенную кассету до худших времен, а пока достаю новую, вставляю, делаю несколько кадров, вытаскиваю батарейку, издаю победный клич и радостно шествую дальше.

Надо сказать, что долго радоваться мне было не суждено. На очередном приглянувшемся мне пейзаже удовлетворенно достаю фотоаппарат, вставляю батарейку… Этот негодный предмет цивилизации в моих руках мгновенно зажужжал, со скоростью автоматной очереди, без передыху проматывая вперед кадры (с засветкой или нет, мне было неизвестно). «Вот зараза!» — ругаюсь я. Фотоаппарат затих, припадаю к окошечку — Е не горит! Затаив дыхание, щелкаю кадр. Фотоаппарат тут же снова резво зажужжал, быстро промотав пленку, на этот раз уже до конца — на табло высветился ноль. И тут же заработал, сматывая пленку в кассету. «Все! — в сердцах решаю я. — Бесполезно! Нет у меня фотоаппарата, про него нужно просто забыть…»

Началось понижение, пошли водотоки в сторону Танюрера. Тундровые кочки становились суше. Долина сужалась. Появились каменистые участки, крутые перегибы распадков и бортов ручья. Редкие тающие снежники. К кустикам цепляющейся за ноги карликовой березки на склонах прибавились кустики ивы. Ниже, чем по колено, но с большими, «настоящими», выделяющимися, заметными издалека листьями, эти взрослые малютки еще не годились на дрова.

Я стремилась к слиянию двух ручьев — впереди, за пологим отрогом, уже просматривалась долина правого притока. Оттуда, надеялась я, можно будет плыть.

Сильный северо-западный встречный ветер все больше мешал идти, давил на рюкзак, разворачивая его, усиливая нагрузку то на одну, то на другую лямку. Убираю немного торчащие вверх и парусящие лопасти весел, разворачиваю их вниз, вдоль боков рюкзака. Теперь ветер заунывно свистит в дырочку трубы весла.

Перед стрелкой, в выположившемся ложе ручья, вижу кажущуюся обширной после постоянных участков падения ровную водную гладь плеса с россыпью крупных торчащих камней. «Каяк здесь вполне пройдет, — убеждаю я себя, — а впереди сейчас уже приток, воды будет еще больше». Последний довод в пользу выбора остановки именно на этом месте добавила связочка сухих веток, лежащих на плотной тундровой поляне. Вокруг росло несколько кустов, но они были живые, сырые, а эта связка, видимо, осталась с прошлогодней кочевки пастухов.

Время клонилось к четырем часам, позади пятнадцать километров пути, но ложиться спать было пока рано.

Обязательно надо поставить тент, чтобы отдохнуть от ветра сейчас и иметь поставленный дом при возвращении, развести костер. Да, я решаю идти за каяком сегодня же. Для надежности заваливаю края тента камнями. На улице костер развести не получается — сильно задувает ветер. Развожу костерок прямо под тентом, кипячу чай, варю геркулесовую кашу, отдыхаю с полчасика. Сюда я шла в высоких гидрочулках и кроссовках, но с собой у меня в запасе были еще этакие гидроносочки — короткие мешочки из «чернухи». Я ведь не знала, как быстро будет протираться эта ткань при нещадной эксплуатации, и на всякий случай взяла этот почти ничего не весящий запас. И теперь, поняв, насколько неглубоко я проваливалась в начале волока, и как довольно сухо было дальше, я надеваю эти короткие, ниже колена, носочки. Как легко ногам!

Да, воистину мясо — это великая сила, а мясо свободного горного барана — это огромнейшая горная сила. У меня скопился такой запас энергии от него и от общения с людьми, что я понимаю: сегодня успею сбегать за каяком. Туда-обратно каких-то тридцать километров! Да и очень уж мне хотелось, чтобы «полезного» расстояния в этот день было 15 километров. С такой скоростью ведь можно дойти до Северного Ледовитого океана!

Первый километр обратно налегке я действительно бежала бегом, но подъем в гору давал себя знать: я остепенилась и пошла быстрым шагом. Ветер подгонял меня в спину, разгоряченная, я была в одной штормовке поверх футболки.

Обратно решила идти немного другой дорогой, чуть срезав путь через крутой отрог. Я шла по склону распадка и вдруг увидела, как внизу бежит большая белая собака. «А собака-то с поджатым хвостом! — глянула я на нее в бинокль. — Да это же волк! Белый тундровый волк! Хорошо, волка увидела, — обрадовалась я, — а пастухи говорили, ни за что не увижу — хитрый зверь!» Волк бежал метрах в 60, хорошо видел меня, на бегу посматривал в мою сторону. Мы двигались с ним параллельными курсами, я траверсировала склон, а он трусил низом, по ручью, и спрятаться-то ему было негде. Но вскоре он скрылся в ложбинке за перегибом склона, и больше я его не видела.

К каяку я спустилась с верха щебенистого хребта, вдоль отдельных острых скальных пиков — останцов, приятно прогулявшись по вершинкам, обозрев многие пройденные ранее долинки с нового, возвышенного ракурса.

По долине гулял пронизывающий ледяной ветер, смеркалось, я чувствовала утомление, и хотелось спать. Но делать нечего, до дома мне было еще далеко. Теперь я очень замерзла и радовалась, что привязала на пояс теплую флисовую водолазку. Здесь, на месте бывшей стоянки, надеваю для тепла и спасжилет, но никак не могу отогреться даже у костра. Долго обгладываю обжаренные ребрышки, оттягивая момент отрыва от тепла костра, сидячего безмятежного отдыха.

Котелок и спиннинг закрепляю внутри каяка поближе к середине, так, чтобы не смешать центр тяжести. Привязываю к гермомешку стропу, и получается этакая сумка-баул, перекидываю ее через одно плечо, на другое взваливаю каяк и трогаюсь в обратный путь по долине.

Через сотню метров понимаю, насколько тяжело идти с каяком на плече, когда дует сильный ветер. Боковой ветер начинает раскачивать каяк, тебя ведет куда-то в сторону. Временами он разворачивает каяк поперек и мне приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы выправить его по ветру. Мешает котелок, кажется, каяк не отцентрован по весу, то есть середина лодки не совпадает с центром тяжести. Вместо того, чтобы сжимать в кулаке трубу упора, лежащего на плече, приходится просовывать руку далеко в нос, балансируя ею там, и нести каяк, как воду на коромысле, причем в любой момент каяк может соскользнуть от сильного порыва.

Но я понимаю, что это только первые метры, здесь еще встречаются каменистые участки, а дальше, на просторе осоковой тундры, все пойдет как по маслу.

Стемнело так, что с трудом различаю впереди оптимальный путь без камней. Луна уже взошла, но пока я нахожусь в узком ущелье, в лунной тени. Дотягиваю до края каменистых полей, с облегчением скидываю ношу, тяну каяк за собой по траве на вытянутой руке, за кусок чалочной веревки, настолько короткой, что от усилия приподнимается нос судна. Вскоре снова вступаю на участок с отдельными, заросшими мхом камнями, лавирую между ними, изредка слышу посвист трущейся о каменный край «шкуры», от которого сжимается сердце. Наконец, не выдержав этих звуков, снова взваливаю каяк на порядком уставшее правое плечо — нести каяк у меня получалось только на правом плече. На левом лодка даже не держалась, как я ни попробовала это сделать.

Когда вышла на широкую долину, мне открылись феерические, фантастические пейзажи. В темноте, в лунном сиянии, при движении против усиливающегося встречного ветра, перевал для моего восприятия стал совершенно иным. Меня окружала какая-то блестящая темнота. Блеск шел от заболоченных пространств, от глади далеких озер, от скальных граней, казалось, он шел даже от острого, выбивающего слезу, ледяного ветра.

Я монотонно двигалась вперед, таща за собой каяк все так же, на вытянутой руке, правда, держась теперь за срывную петлю «юбки», продетой через обвязку, что таким образом немного удлиняло тягловый повод. Но все равно это было неэкономично, я шла, скособочившись, давно пора было остановиться, сделать из обвязки нормальную длинную лямку-петлю, но я никак не могла сделать над собой усилие, чтобы переменить автоматический ход на другое действие. Меня неудержимо клонило в сон, было зябко. Окружающие безграничные в ночи расстояния будто поглощали и гипнотизировали меня.

«Сейчас, сейчас дойду до какой-нибудь кочки, там сяду и развяжу обвязку, сделаю нормальную тягловую лямку», — твердила я про себя и заторможенно шла дальше.

На сухом возвышении я положила каяк, загородившись им от ветра, калачиком свернулась подле, натянула на голову капюшон. Спать. Очень хотелось спать. Заворожено глядя на мутный диск луны в ореоле, я чувствовала, несмотря на заледеневшие, так и не согревшиеся от движения ноги, как хорошо мне здесь. Может быть, так и замерзают люди… Ну уж нет! Я вскочила, стряхнув оцепенение, и, не перевязывая веревки, побежала дальше.

Ноги проваливались до ледяной твердости вечной мерзлоты, выбрав кочку побольше, переминаясь на ней с ноги на ногу, чтобы хоть ненадолго не погружаться в холод, я, не сумев развязать крепко, на совесть затянутый Гуриным еще на берегу лимана узел обвязки, разрезала веревку ножом и сделала-таки наконец длинную петлю. Перекинула через себя и поняла, насколько так удобнее тащить, насколько лучше распределяется нагрузка. В общем, я действовала, как нерадивый лыжник на марафоне, ленящийся вовремя подмазаться мазью и едущий с отдачей, «на руках». Как говорится, пока сила есть…

Сзади луна, спереди ветер и холод.

Далеко справа склон, далеко слева склон, впереди долина — это понятно, и заблудиться тут невозможно. Но выбирать дорогу внутри этой долины, где лучше пройти, чтобы не выходить на участки галечников, на крутые склоны бортов ручья или впадающих распадков, эта задача в темноте решается труднее. Чтобы не ориентироваться, я шла по недавно подсеченному мною вездеходному следу. След вездехода, как путеводный, подходил для меня, он чаще выбирал именно ровные заболоченные участки, обходил крутяки распадков. Правда, вездеход хорошо шел и по участкам плотной каменистой тундры, и здесь наши с ним интересы не совпадали.

Вот след поворачивает к реке, и я натыкаюсь на обширный участок галечника. Какую-то часть пути по нему я еще нахожу силы протащить каяк на плече, но потом понимаю — нет, скидываю лодку, и впервые значительный участок волоку каяк за собой по этой голой гальке вперемешку с песком. «Что же будет?» — с ужасом думала я. А «шкура»-то была не новая, я плавала на ней и в Саянах, и на Кавказе.

Светало. Вездеходный след петлял, то спускаясь в низ долины, то взбираясь вверх. В холодном оцепенении я брела по нему. Ну когда же, когда же я увижу зеленую крышу своего тента? Я отчетливо чувствовала, насколько родным стал теперь мне мой домик. Где же он, когда покажется? И когда, наконец, я увидела его — это было огромное счастье. Я дома! Из последних сил дотащив каяк, я залезла внутрь тента и поняла, что теперь можно спать и больше никуда не надо идти. Все! Было четыре утра, всходило солнце. Вскипятив чай, я забралась в спальник.

Да, все же это был тяжелый марш-бросок. За этот день я отмахала больше сорока километров. Видимо, я немного перетрудилась, потому что долго не могла заснуть, ворочалась, все никак не могла согреться в спальнике от усталости. А может быть, так действовало на меня полнолуние. Сильный ветер полоскал тент, и спала я чутко, какими-то урывками.