Одна на краю света

Навстречу океану. Пегтымельские петроглифы

Холодно. Утром снова идет снег, ветер западный. К полудню лужи растаяли, проглядывает солнышко. Оксана напекла мне в дорогу лепешек и проводила до реки. Взмах веслами, и еще одна яркая встреча становится лишь достоянием памяти.

Сразу за впадением Мотлыкана, где Пегтымель поворачивает на юго-запад, огибая гору Вуокэнмеем, начинаются пороги. «Ну, там вы, наверное, по берегу пойдете», — говорили мне ребята-пастухи. Жаль, что никто не видит меня здесь.

Река резко сужается, крутые, почти отвесные скалы вплотную подступают к воде. Крупные булыганы, ссыпавшиеся сверху, перегораживают русло, река шумит впереди. Подплываю к крутой горке, внизу вижу белые буруны, камни. Тыкаюсь носом в берег. Метров через двести за порогом виден более пологий участок падения реки. «Просматривать — не просматривать?» — подступает к груди азартный жар. «Да что я, не каякер, что ли?» Как вначале начнешь просматривать, так и поведется. Проверяю, крепко ли надета «юбка» и, оттолкнувшись веслом, ныряю в поток. Привычные маневры среди камней, каяк послушен, я легко уворачиваюсь от самых высоких валов, да они и не выше метра. Порог пройден, и я наполняюсь еще большей уверенностью в своих силах.

Пороги продолжаются, они представляют собой крутопадающие на сужениях русла в скалах горки, заканчивающиеся быстротоками, так что в случае переворота я рискую лишь сухими вещами. В русле лежат глыбы, и необходимо лавировать меж ними, работая веслами. Ставлю себе задачу как можно меньше мочить руки, но избежать этого никак не удается. Но вот горы расступаются, и на реке начинаются более спокойные шиверы, часты длинные перекаты. Но теперь они не гладкие галечные, а крупнокаменистые, да и расход воды в реке заметно больше, река стала мощнее, и маневр хождения поперек струи в поисках оптимальной, более глубоководной, протоки может закончится навалом на камень. Здесь не просто вылезти из каяка посреди потока, и при посадках на камни я отчаянно подпрыгиваю, не вылезая из очка, стремясь столкнуть каяк с мели.

Превращаюсь в жвачное животное — на остановках неизменно жую лепешку, сахар, конфеты. Как я раньше ела так мало?

Чем ниже, тем река становится все спокойнее, на монотонных участках я вдруг чувствую, что ветер все-таки дует, и он встречный. До боли леденеют пальцы на руках, промокшие рукава свитера их не спасают, спускаю обшлага гидрокуртки до весельного цевья. Вечером снова посыпал сухой снежок, становлюсь на ночевку и отмечаю, что примерно за 6 ходовых часов прошла 45 км — вот это скорость!

Погода с утра замечательная. Почти нет ветра, низкая неплотная облачность. Река становится заметно мощнее, течение быстрое. Меня окружают пологие тундровые склоны гор. И сзади, и впереди все время видны горы, а мне-то казалось, что ближе к океану местность будет равнинной. Плыть легко, только нужно следить за основным, глубоким проходом на многочисленных широченных перекатах, чтобы не сесть на мель. Часа за три проскочила 35 километров — приплыла как раз к обеду на перевалбазу при впадении Кукэвеема. Вдали от реки стояло несколько домов, виднелись покосившиеся загородки корраля. Мне база показалась нежилой, но тут я заметила вездеход, с виду целый, неразваленный, решила подойти поближе, и, как оказалось, не зря.

В большой настоящей деревянной избе из толстых бревен, с огромной кирпичной печкой внутри, обитала семья. Вадим и Аня Монаковы с сынишкой из поселка Биллингс этим летом заготавливали здесь рыбу. Сейчас должен был быть ход морского гольца, но так как в этом аномально холодном году океан не растаял, рыбы в устье Пегтымеля вошло очень мало, и глава семьи был в расстроенных чувствах. «Карабин бы мне, — сетовал он, — хотя бы дикарей стрелял (диких оленей)».

На столе в вазочке лежали дольки шоколада и несколько кусочков хлеба. Я пила чай и, не удержавшись, взяла и скромно грызла маленький кусочек шоколадки, стыдясь объесть малыша. Но вот карапуз сам подходит ко мне и заботливо протягивает целую плитку: «Ты ешь, ешь! — доверчиво говорит он. — У нас его еще много». «Вояки целый ящик забросили, — поясняет Вадим, — а больше у нас и почти нет ничего — риса немного осталось да рыба соленая».

Я хотела уплыть в этот же день, но хозяева не отпускают меня: «У нас баня такая хорошая, обязательно надо попариться!» Аргумент веский, я не мылась уже полтора месяца. «А послезавтра вездеход в Биллингс пойдет, оставайся, поедем вместе». Но нет, впереди меня ждут петроглифы, на следующий день, переночевав в жаркой избе, я расстаюсь с хозяевами. Оставляю Ане часть мяса и маргарин. Мне же в дорогу вручают аж десять плиток шоколада! «Да куда так много! У меня на все путешествие было столько же!» — «Бери, бери, что там еще впереди будет, неизвестно. А в поселок придешь — ночь-полночь — стучись к нам в дом, второй с краю». Еще мне дают с собой соленых гольцов и хариусов — надо же, на Пегтымеле я еще не выудила из реки ни одной крупной рыбы, и, похоже, необходимости в этом теперь не возникнет.

Над долиной поднялся утренний туман. День обещает быть теплым. Плавание вниз по широкой реке на сытый желудок является легкой прогулкой. Река часто петляет, делится на многочисленные протоки, но течение быстрое, и скорость передвижения высокая. 68 километров по карте я прошла за 6 ходовых часов. И вот впереди уже виден долгожданный высокий береговой обрыв, на котором должны быть древние наскальные рисунки.

За распадком меж прибрежных сопок работали старатели, с воды мне хорошо был слышен шум экскаваторов. Они стояли километрах в пяти от реки, как мне рассказали на перевалбазе, и к ним вела вездеходная дорога с самого Мыса Шмидта. Знакомиться с бытом старателей — это еще на неделю задерживаться, подумала я и проплыла в сумерках дальше, к началу обрыва. Вдруг сзади раздался гудок. Обернувшись, я увидела, как вдалеке по склону, по серпантину дороги медленно ползла грузовая машина и светила фарами. «Ну надо же! — от удивления я даже раскрыла рот. — Цивилизация!»

Утро было ясное, а под обрывом даже припекало солнышко, и склон как раз защищал меня от ветра. Раздеваюсь до футболки — чудеса! Контрасты чукотской погоды еще не перестали удивлять меня.

Уже два часа лазаю по серым алевролитово-песчаниковым выходам скал и ищу рисунки. Плоские плиты разрушающейся породы грудами валяются под крутыми утесами. Неужели время успело разрушить эти уникальные художества? Меня предупреждали, что найти рисунки нелегко, поэтому я ищу очень тщательно, но пока тщетно. Под плитами в земле я раскопала лишь кучу древних окаменевших костей. С горя куском кварца корябаю на отколотой плите свою лодочку.

Сажусь в каяк, проплываю небольшое расстояние, разглядываю прямо с воды очередную скалу, нависшую над склоном, и вдруг мельком различаю маленькую фигурку — рисунок оленя. Или это игра светотени? Течение чуть сносит меня вниз, силуэт пропадает, но я уже карабкаюсь наверх, к заветному скальному выходу, и вижу маленькие, в 5 сантиметров высотой, фигурки двух человечков, взявшихся за руки. Осматриваю все грани находящихся рядом скал, и мне открывается удивительная галерея древних художников неолита. А я-то даже слишком скрупулезно искала рисунки в самом начале обрыва, там, где их просто не было!

Одни петроглифы протерты или вышлифованы на скалах. Это наиболее древние рисунки, относящиеся, как пишет Диков, вероятно к концу второго тысячелетия до нашей эры. Другие, более поздние, выбиты более или менее глубоко и представляют собой светлые силуэтные фигуры на темном фоне поверхности скалывания горной породы. Орудием живописцам служили куски белого кварца, коренные выходы и обломки которого в изобилии присутствуют здесь.

Пегтымельские наскальные рисунки запечатлели то время, когда на Чукотке уже сложились и развивались две культуры: тундровая и морская. Первая продолжала пока традиции охоты на диких оленей, выработанные на Чукотке еще во втором тысячелетии до нашей эры предками тундровых чукчей. Другая, более передовая, принадлежала морским зверобоям, предкам эскимосов и береговых чукчей.

Среди петроглифов полностью отсутствуют сюжеты, связанные с оленеводством. Все они рассказывают о жизни первобытных охотников на дикого оленя и на морского зверя. Раньше в этих местах под береговым обрывом мигрирующие осенью и весной олени форсировали реку и становились легкой добычей охотников.

Главным персонажем наскальной живописи, конечно же, является олень. Этих животных изображают большими и маленькими, одиночными и в группе. Вот олень в окружении волков. Среди рисунков можно заметить маленький каяк, с которого преследуется и закалывается олень. Видно выбитое отдельно двухлопастное весло. Есть и рисунки тюленей.

Часто встречаются на скалах большие лодки. Они двух типов. Восьмиместные чукотские морские байдары, обтянутые шкурой, с гарпунером впереди и кормчим за рулевым веслом сзади. Такие и по сей день встречаются на морском побережье Чукотки. На рисунке можно рассмотреть, как охотники загарпунили кита, правда, его силуэт немного зарос лишайником. Другие лодки с высокими носами, похожие на ладьи, являются более старыми рисунками. Какие заморские гости наведывались на них к чукчам в глубокой древности?

Особую сюжетную группу составляют разнообразные человекоподобные фигуры мужского и женского пола с полукруглыми образованиями над головой. Эти грибовидные силуэты над человеческими фигурами означают именно гриб, а не пышную прическу или головной убор, как утверждает Диков. И хотя мухомор в заполярной Чукотке появляется изредка, нельзя не признавать его культового значения в жизни древних чукчей.

Этнограф-северовед Тан-Богораз пишет об опьяняющих мухоморах, что они являются к пьяным людям в странной человекоподобной форме. Это может быть однорукий или одноногий, либо вообще напоминающий обрубок человек. И это не духи, а именно мухоморы как таковые. Число их, видимое человеку, соответствует тому, сколько он их съел. Мухоморы берут человека за руки и уводят в потусторонний мир, показывают ему все, что там есть, проделывают с ним самые невероятные вещи.

Самым большим из всех петроглифов (35 см высотой) является рисунок женщины-гриба с двумя косами, одетую в керкер. Рядом с ней изображена целая группа человеко-грибов разной степени антропоморфизации, и все они, возможно, исполняют ритуальный танец вокруг поверженного оленя. А это что за непонятный овал, смахивающий на след человека, изображен над фигуркой кита? Может быть, это кукуль?

Отснята последняя пленка. Поднимался ветер, на скалы наползала облачная тень, похолодало. Погода на Чукотке очень изменчивая, я тороплюсь продолжить сплав. Мне очень хочется доплыть до устья Пегтымеля. Там, где самая левая протока впадает в океан, в избе живет Леха — охотник, как мне сказали на перевалбазе. Ориентир четкий, все просто. Теперь, после многочисленных встреч, меня тянет к людям, грустно без них. До океана оставалось километров 40–50. Успею до вечера, подумала я.

Только сейчас выплываю из гор, вокруг тянется слабохолмистая местность. Сильный восточный ветер на участках реки, где приходится плыть против него, тормозит меня. Берега реки вскоре становятся плоскими, от воды наверх поднимается небольшой обрывчик, метр — полтора высотой, а дальше простирается равнина, река окончательно вышла из гор. Лишь временами теперь мне видны дальние склоны горок. Но берега идут хоть и низкие, но не болотистые, вполне пригодные для стоянок. Отдельные близкие мерзлотные вспучивания почвы разнообразят плоский рельеф.

Скорость моя явно уменьшилась. Падение реки было уже не настолько хорошо выражено, как раньше, да и река стала больше петлять. Перед перекатами открывается ширь водного пространства — метров на 300–400, за ними следуют разбои русла, а я-то уже и забыла, что можно садиться на мели. Выберешь не основную протоку — и через какое-то время идешь по ней пешком, тащишь каяк на веревке.

Пегтымель при впадении в океан образует широкую (километров в двадцать) дельту с лабиринтами многочисленных проток. Я уже вижу: впереди на горизонте показалось другое небо — другой оттенок цвета сплошной облачности — наверное, это отблеск льдин океана! Сейчас, сейчас я увижу его!

Резко холодало. Я вылезла на берег и попробовала понять, далеко ли до устья. Большой воды пока видно не было. И вообще сориентироваться было трудно, местность вокруг была настолько ровной, что нельзя было свысока обозреть округу, да и карты на левую протоку у меня не было.

Начинало темнеть, но мне казалось, что океан уже совсем близко, и я продолжала плыть, выбирая на развилках русла левые протоки. Завеса тумана плотной стеной проступила впереди — ну уж это точно над океаном, думалось мне. То ли я быстро скатилась к этой четко очерченной границе дымки, то ли туман сам наполз на меня и поглотил, но ощущение было фантастическим: я въехала в плотную стену и моментально мир вокруг будто накрылся шапкой-невидимкой.

Стало совсем холодно. Пока пальцы на руках еще сгибались, я благоразумно натянула на себя гидрокуртку. Падения на реке уже почти не было, я не понимала, несет меня течением или ветром. Берега стали совсем низкими, песчаными, они тянулись вровень с водой. Вот протоки расходятся под углом почти в 180 градусов. В темноте и тумане не было видно противоположного берега протоки, мне казалось, что я уже вплыла в большую акваторию, вышла из устья. Пробовала воду на вкус, но она была пресной. В дымке проступил впереди какой-то мысок — его высоту и расстояние до него определить было так же трудно, как при снежной «белой мгле». Может, это отмели конца дельты? Но они должны быть очень далеко. Но, может, это все же ближайшие к левому краю дельты косы? Где же я? В дельте, в протоках или уже плыву вдоль низкого берега моря?

Стрелку компаса было не различить, руки заледенели, спички были глубоко в кармане под гидрокурткой, я продолжала плыть вдоль неизвестного берега наощупь. Устьевого маяка видно не было, а я-то надеялась, что он будет светиться. Слева на берегу стали появляться невысокие деревянные столбики — может, это отметки фарватера для моторок, думала я (это была, как я потом выяснила, линия для ловли песцов, за столбики прикреплялись капканы).

Какое-то время спереди иногда проглядывали силуэты мысков — невысоких обрывов берега. Где же чистый горизонт, где океан, где Леха? Но вот силуэты впереди пропали, оттуда доносился какой-то мерный шум. На мелководье шуршали волны, накатываясь на пологий песчаный берег. Похоже, лишь низкий берег тянулся дальше, и был этот берег сплошным мокрым песчаным пространством.

В воде появились коряги плавника. Я села на мель, и злая беспорядочная волна захлестывала меня. «Это вынос Пегтымеля! — обрадовалась я. — Ну все, впереди океан!»

Руки окоченели окончательно. Я вытянула каяк на топкий песчаный берег, ноги чавкали, вязли по щиколотку, оставляя следы-лунки, наполненные водой. Место для стоянки было абсолютно неуютным, я не знала к тому же — прилив сейчас или отлив. Опасаясь, что ветер может сдуть каяк, затянула его подальше от расплывчатой кромки воды. «А вдруг начнется прилив? А вдруг не найду каяк в темноте?» — охватил меня небольшой мандраж.

Я дико замерзла, поэтому бежала по песку, хлопая руками по бокам, чтобы согреться, и пыталась всмотреться в темень, различить избу, но ничего не было видно. Берег не повышался. Бинокль запотел. Его забрызгало волной, и пока руки не отошли, я не могла протереть его. Вдруг я наткнулась на многочисленные следы оленей на песке. Если здесь живет охотник, никаких следов близко быть не должно, тоскливо думала я, возвращаясь к каяку. Мне в голову не могло закрасться подозрение, что чукчи здесь прогоняли стадо.

Что делать? Вернуться к последнему откосу? Но пальцы на руках у меня от пробежки уже приобрели чувствительность, поэтому решаю, что тот, кто не рискует, не пьет шампанского, и стаскиваю каяк в воду, отправляясь дальше, вперед, на поиски избушки.

Меня поглощает темнота и звуки шебуршения воды. Шшшш — мерно гуляет волна среди коряг и мелей. Ищу проходы в этом лабиринте и я. Временами сажусь на дно, выскакиваю из каяка, протаскиваю его на глубину. Резкая крутая волна норовит плеснуть воды в очко, каждый раз, когда снова загружаюсь в каяк, приходится аккуратно задраивать «юбку». Пальцы снова давно уже болят, но пути назад нет, ветер гонит меня, поддувая в спину. Меляки с корягами преодолены, теперь мне бы не потерять из виду низкий берег, не быть снесенной в открытый океан. В каком же направлении я все-таки двигаюсь?

Наконец сквозь туман проглянул тусклый ореол луны, я смогла рассмотреть стрелку компаса, который подтвердил, что двигаюсь я правильно, на запад. В бинокль пытаюсь отыскать силуэт избушки, но тщетно. Силуэты бочек проплывают мимо. Никакого огонька. А берега все непригляднее, вес ниже — блестящие пятна разводий светятся на них. Еще с полкилометра плыла я вдоль берега, то подгоняемая ветром, то заливаемая боковой волной и, потеряв надежду встретить избушку или высокий берег, десантировалась на мокрый песчаный пляж. Вода здесь все еще была пресной — но сразу за дельтой она и не должна быть соленой, думала я, уверенная в том, что стою на берегу океана.

Даже метрах в трехстах от кромки воды на песчаном берегу не было сухости. Попадались разводья луж, и под песком проступала вода. И дальше впереди картина не улучшалась. Силы резко кончились. Выхода не было, мне нужно было быстрее спасаться от ледяного ветра. Колышки слабо держались в песке, никаких камней вокруг не было и в помине, расползающимся жидким песком я заваливала отвороты тента, чтобы он держался на ветру, с торца привалила каяк. В ветровом укрытии мне сразу стало теплее. Огонь горелки, чай и шоколад окончательно привели меня в чувство. О приливе думать не хотелось.

Всю дорогу по Пегтымелю твердила себе, что ни за что не сунусь в эту дельту вечером, — и вот результат! Да, мечты о жилье выбили меня из колеи благоразумия, теперь пожинаю плоды, вываливаясь в мокром песке. Шкурка олененка, спасжилет и штаны, подстеленные под ложе, спасают мой спальник — к утру он не успевает погрузиться в песочную кашу.

Мне повезло, прилива ночью не было. Утром, выбравшись наружу, вижу картину, совершенно не вписывающуюся в мои ночные представления. Я нахожусь еще далеко не на берегу Ледовитого океана, а в океане проток и песчаных кос, настолько низких, что в темноте, естественно, не могла видеть противоположного берега. Простора океана впереди еще даже не видно. Оглядываюсь — изба! Совсем недалеко от меня! Среди окружающей плоской равнины она была видна как на ладони, и сейчас мне было трудно предположить, что ее можно не заметить. Да, дневной свет — вещь великая.

Бросив все, я заворожено зашагала к избушке прямо в ботинках, встреченную по пути протоку, не долго думая, перешла босиком, закатав штаны, и вскоре предстала перед взором охотника Лехи. «Босиком! Перешла протоку! — Леха был неподдельно потрясен этим фактом. — Ну, теперь буду всем рассказывать! А я выхожу утром за водой — смотрю, что-то зеленое. Интересный, думаю, какой вынос. Взялся за бинокль — разглядел лодку, ну, думаю, совсем рыбаки спятили, на таком месте вставать! Был бы западный ветер — все бы с водой сравнялось!»

Охотник Леха был родом из Нижнего Новгорода, но вот уже несколько лет жил на Чукотке, зимой в поселке Биллингсе, а летом здесь, в избушке. Он стрелял тут диких оленей и заготавливал рыбу. Жил в одиночестве, рации у него не было, изредка к нему заезжали на вездеходах или заходили пешком оленеводы.

Леха был человеком, который открыто восхищался моим походом. «Вот это я понимаю! — прокомментировал он мой краткий рассказ. — Настоящий путешественник! Без всяких там спонсоров, без сопровождения». После Леха щедро спонсировал меня консервами и готовыми супами в стаканчиках, убедив, что в поселке с продуктами будет туго, а также сопроводил меня кучей ценных указаний по предстоящему пути вдоль океана, рассказал, на каких мысах лучшие для ночевки балки. «А в Биллингсе можешь у меня в доме жить».

До океана от Лехиной избы было еще несколько километров. Но, однако, и здесь уже чувствовались приливы. Разница уровней воды в прилив и отлив зависела еще и от направления ветра. Сейчас, при восточном ветре здесь, среди проток, в нескольких километрах от устья Пегтымеля, эта разница составляла всего сантиметров тридцать. При отливе обнажалось основание бивня мамонта, торчащего в реке. Вот уже два года Леха пытался аккуратно откопать его, чтобы не повредить кончик. Когда дул западный ветер, при приливе могло затапливать все песчаные отмели близь устья, так что мне повезло. На моторке мы сплавали за моими вещами, я отмыла их от песка и просушила у печки в балке.

Мясо, жареная красная рыба, сало, экскурсия к бивню мамонта, торчащего из воды в русле реки — как водится, продолжить путь я смогла лишь на следующий лень.