Одна на краю света

Заснеженными перевалами

Август подходил к концу, и за Полярным кругом на Чукотке валил снег. Я поняла это, почувствовав леденящее прикосновение крыши тента к спине. Давно уже отпала необходимость ставить палатку под тентом и надевать накомарник. В парашютный капрон палатки теперь я заворачиваю ноги перед тем, как залезть в пуховый спальник. Если непогода стоит несколько дней, я не могу просушить его на ветру и он постепенно теряет свои теплоизоляционные свойства. Высунув нос из спальника, я обомлела: весь тент провис под тяжестью снега, он едва-едва не касался спальника и от него веяло могильным холодом. Я лежала, точно в склепе, всеми клеточками ощущая этот холод. По-пластунски, аккуратно выбираюсь к выходу — у колышков-весел тент повыше. Промокшая вчера брезентовая штормовка колом стоит у входа. Надеваю задубевшие от льда штаны, легкую капроновую штормовку, подарок Олега, запихиваю на всякий случай спальник и пуховую жилетку в гермомешок и, бросив взгляд на промоченные вчера ботинки, покрывшиеся теперь ледяной корочкой, натягиваю на ноги гидрочулки. Полубосиком выползаю на спасработы. Все под снегом, только верхушки травок и кустарничков торчат из-под него, безветрие, низкие тучки закрывают склоны гор на высоте около 700 метров. Сыпет снег, мокрый и противный. Вот вам и «южак» — непогода, принесенная южным ветром. Я нахожусь в центральной горной части Чукотского полуострова, в истоках Танюрера. Позади 500 километров пути, впереди столько же. В поселке Биллингс должны жить люди. Теперь я уже не уверена, живут ли они там. Чукотка кажется мне совершенно необитаемой. Пенкой-сидушкой стряхиваю пласты снега с тента, подтягиваю колышки.

Залезаю внутрь домика, отогреваюсь кофе, наблюдая в дырочку окошка, как снег повалил уже огромными хлопьями. Лежу в спальнике, пережидаю непогоду. Долго ли она простоит? Просчитываю по карте скорость своего передвижения — ведь вчера за три часа вечером, вроде, неплохо прошла — около девяти километров. Если и дальше пойду с такой скоростью…

Днем потеплело, я почувствовала, что, наконец, отошли ноги. Снег перешел в дождь. От безветрия тент немного провис, на коньке крыши образовалась складочка, и с нее капала вода прямо на спальник. Я развлекалась, не вылезая из спальника, придумывая различные приспособления, оттоки для этой воды в сторону по спиннингу с оттяжкой из банки. Потом занялась более интересным делом — прикончила в пару приемов тушенку с кашей. А еще теперь я приступила к «перевальной» пайке шоколада — семи или восьми (через раз) квадратикам в день!

К вечеру снег в долине почти растаял, но дождь не прекращался, а легкий ветерок крутил, задувал с разных сторон, никак не мог выбрать для себя постоянного направления.

Утром ветер задул с севера. Выспавшись за предыдущий день, я вскочила рано, аж в полвосьмого. Вершины были окутаны снегом метров с шестисот, но в долине снег растаял, можно было отправляться дальше.

Иду вверх то каменистой тундрой у склонов гор, то галечниками среди мелких кустов у русла речки. Солнышко временами пробивается сквозь тучи, вокруг меня по ущельям ходят локальные дожди. Холодно. Скорее даже по-зимнему морозно. Распадки ручьев, прорезающие склоны, в кочковатых увалах, идти вязко. За крутым прижимом — хорошо выраженным откосом правого берега реки, за которым распахнулась более широкая долина, я наткнулась на старый вездеходный след. Впереди вижу озеро Луковое, из которого и берет начало Танюрер. Голубой лужей раскинулось оно посреди плоской осоковой долины водораздела. Здесь наши пути со следом расходятся, он отворачивает направо. Для себя же я уже твердо решила, что пойду дальше по Вульвывеему вверх, на север, к океану.

Вульвывеем в переводе с чукотского — «Поперечная речка». Когда чукчи кочевали по своим землям с запада на восток, то часто натыкались на эту речку, поэтому так ее и назвали. Действительно, Вульвывеем на всем своем протяжении в сотню километров имеет одно и то же основное направление с севера на юг, а в месте, где поворачивает на восток, меняет и свое название на более звучное — Амгуэма.

Чтобы попасть в долину Вульвывеема, мне нужно перейти через перевал Хитрый. Перевал оправдывает свое название, но не в том смысле, что, если промахнешься, не найдешь его, попадешь не туда, в какую-нибудь другую долину — здесь кроме как на Вульвывеем выйти некуда. Просто рельеф вокруг бугристый — много локальных холмов, ям, повышений и понижений. Много мест, которые можно принять за перевал.

На северном берегу озера Лукового встречаю следы старых геологических изысканий. Неприятное впечатление оставляет хлам, россыпью валяющийся вдоль берега: остатки досок, куски рубероида, тряпки, рваные сапоги, битые банки… Подсекаю еще один вездеходный след и с ним, по оптимальному пути, не набирая лишней высоты, перехожу совсем низкий, не оккупированный снегом перевал.

В маленьком ручейке мне попалась вода. Загородившись от холодного ветра рюкзаком, быстро сварила на горелке кашу, наблюдая, как километрах в двух от меня за горы зацепилось темное облако, из которого вовсю поливал дождь. Ветер усиливался. Чай кипятила уже под защитой небольшого откоса ручейка. Однако даже горячий чай с двойной порцией шоколада не принес мне тепла. Быстро собравшись, я побежала греться, так как ноги совсем задубели. Лишь пробежав с километр, отогрела конечности и присела взглянуть на карту.

Каменистую тундру разукрасили пятна красного арктоуса. Красивый заснеженный хребет с острыми вершинами гор возвышается за долиной Вульвывеема. Высоты по чукотским меркам большие — отдельные вершины достигают 1700 метров. Но горы крутые, пейзаж альпийский.

Вот показалась и река. Здравствуй, Амгуэма! Удивительно, находится в двух шагах от Танюрера, течет, можно сказать, в соседней долине, а характер реки другой. Долина широкая, темно-красная, совсем без кустарника. Камни, трава, тундра. Вульвывеем почти везде течет в каньоньчике, высота обрыва берега — метра два. Местами вдоль воды виднеется мелкий кустарничек. Автоматически отмечаю, что вниз вполне можно сплавляться на каяке и, не теряя высоты, огибаю склон горы в направлении вверх по долине.

Геркулес — вещь хорошая, но через два часа после обеда что-то снова хочется кушать. Долина Вульвывеема — это почти ровные террасы каменистой тундры по 500–700 метров шириной по обоим берегам. Идти по ней легко, мне даже попадаются участки наезженной вездеходной дороги — две плотно утрамбованные колеи, по которым при желании можно легко бежать.

Но встречаются и заболоченные участки распадков, где ноги вязнут по щиколотку, местами среди кочек проваливаясь и глубже. Стараюсь выбирать места, где поменьше воды, прыгаю по грядам кочек. Под ботинками у меня надеты высокие гидрочулки. Но когда ботинки промокают, ноги все равно мерзнут. Один палец на ноге уже не чувствую — видимо, он слегка подморозился, потом намялся и ноготь на нем почернел. Заставляю себя шевелить пальцами, чтобы не поморозить остальные.

Надо дойти до большого притока, перейти его вечером, встать за ним, чтобы за ночь ботинки немножко подсохли, чтобы с утра я хоть некоторое время шла, не намочив их снова. Где бабье лето? Иду под тяжелым грузом во всем теплом снаряжении, кроме пуховой жилетки, и мне все равно холодно.

Иду и иду, а притока все нет. Ну вон следующий распадок — там уж точно впадает речка Каменушка. Камни посыпались, зашуршали с соседнего склона горы — темные точки цепочкой движутся вдоль склона — да это же олени! Грациозные, темно-серые, без пятен — эти явно дикие.

Мои усилия не напрасны, раньше ручьи я пересекала по камушкам, стараясь не заливать ботинки через край, этот же ручей слишком мощный — пересекаю приток по воде выше колена, окончательно заморозив ноги, зато завтра его пересекать уже не надо! Становлюсь лагерем — давно пора: полдесятого вечера, а холодает теперь уже после четырех. Быстро ставлю тент, растираю ноги, переодеваю носки и короткие гидрочулки. Провожаю морозный закат. Пламя горелки кажется слабым, но как греет! По тенту изредка шуршит снежок.

За ночь ботинки подернулись ледком, оттаиваю их над пламенем горелки. На ручье ледяные закраины. Просушиваю отсыревший спальник на ветру.

«А на утро я позавтракаю наскоро

И бегу гулять по снегу босиком,

Я на этом зарабатываю насморки,

А лечу я их сгущенным молоком…»

Да, неплохо бы сейчас сгущеночки. Залпом выпила бы сразу две банки. Похоже, лет десять назад мой маршрут преодолевался бы с легкостью, можно было бы почти не брать продуктов: вон на другом берегу реки снова следы жизнедеятельности геологов — балки с ободранными стенами. Сколько здесь было съедено сгущенки… А теперь такую банку не купить даже в «ближайшем» от меня поселке Канчалан. Заставляю себя не делать лишний крюк к останкам поселения — ясно, что там ничего съестного давно уже нет.

Очень холодно и ветрено. Северо-западный встречный ветер давит, не пускает меня вперед. После вчерашнего затяжного перехода чувствуется усталость во всем теле, и сегодня я иду медленнее. За очередным отрогом мне открываются впереди верховья долины Вульвывеема, уже побеленной снегом. Снег начинается совсем близко, а я-то надеялась, что он будет лежать гораздо дальше, на подходе к перевалу, хотела ночевать под перевалом на границе снега.

Куда я иду? Впереди все белое, даже смотреть не хочется. Горы в снегу и облаках. Оглядываюсь назад — темная земля. Можно немного идти спиной вперед, так меньше дует и глаз радуется. «Ну, ничего, один раз можно и в снегу переночевать», — уговариваю я себя. Казалось бы, что тут страшного, ночевать на снегу. Сколько раз ночевали. Но тут, при моем общем замерзшем состоянии и не зимнем снаряжении, подобная мысль вселяет ужас. Готовлю себя к тому, что теперь еще долго мне предстоит на снег любоваться, по снегу ходить, на снегу спать.

И в долине-то холодно, а что же будет на перевале? Представляю себе узкую трубу седловины в хребте, сильный встречный ветер, снег в лицо. Что делать, если окончательно замерзнут ноги, если выбьюсь из сил? Придется ставить тент посреди снегов, вытаскивать горелку, отогреваться, но все равно такой «отдых» на заснеженном продуваемом месте не будет полноценным. Тем временем подхожу к границе снега. Она не резкая, темными пятнами вдоль воды еще встречаются бесснежные галечники. Но на гальке я стоять не хочу. Приземистые кусты ив торчат из-под снега. За ручьем подыскиваю запорошенную тундровую поляночку, ногами и лопастью весла расчищаю кочки от снега, ставлю тент.

Расстилаю по замороженным кочкам пеночные протекторы из-под кильсона каяка, капроновые пенковые штаны, спасжилет и уже на это возвышение раскладываю коврик. Полулитровый котелок гречки с подсолнечным маслом на ужин. До перевала от этого места еще 12 километров.

Решаю, что, если завтра опять будет сильный ветер, я все равно, конечно, пойду штурмовать перевал. Потому что ждать здесь, под перевалом, улучшения погоды не имеет смысла, я все равно в любом случае теряю силы — продуктов-то не густо. Но если пойму, что замерзаю, я просто плюю на все и, пока остаются силы, поворачиваю и иду назад. Как говорится: хороший турист — это живой турист. Не погибать же…

Но как представишь себе, что идти обратно той же дорогой вдоль Вульвывеема до начала сплава, то становится грустно. Правда, путь обратно будет совсем по другим местам, но Амгуэма все-таки выходит на жилую трассу и до Ледовитого океана течет вдоль нее. Там, конечно, плыть уж будет глупо, я просто выйду на попутках по дороге в поселок Эгвекинот, что на берегу Анадырского залива Тихого океана, от вод которого начинался мой маршрут.

Я очень устала, хоть в этот день прошла меньше, чем в предыдущий, всего 18 километров. А завтра надо пройти двенадцать с крутым подъемом (это только до перевала), а потом еще и спуститься. Будет уж точно не меньше по расстоянию, чем сегодня. Клюю носом, но в течение целого часа сушу ботинки над пламенем горелки — надеюсь, завтра уже не будет глубоких ручьев. Да и в баллоне почти не осталось газа, надо его израсходовать, пламя слабеет, я периодически встряхиваю баллон, и пламя усиливается. Ботинки, вроде, подсыхают, но окончательно высушить их, конечно, невозможно. Оставляю пустой баллон здесь — еще на 150 граммов будет легче. Баллон синий, яркий, корябаю на нем записку о том, что иду на перевал. Так сказать, оставляю за собой следы на всякий случай.

Не могу заснуть, меня одолевают холод и сомнения: еды мало, вдруг отморожу ноги в снегу — и тут в голову приходит простая мысль — надо сшить бахилы! Конечно, у меня же остался чехол для труб каркаса из легкого тонкого брезента. Сразу ногам станет теплее, даже и в мокрых ботинках! А еще надо взять в карман целую шоколадку и смесь сахара с сухим молоком, если не смогу приготовить обед, перекушу, как почувствую, что теряю силы. Эти здравые мысли согревают меня, и я засыпаю.

Но ночью я просыпаюсь от жуткого холода и снова никак не могу заснуть. Ломит застывшие бока. Что делать, я уже и так с головой в спальнике и залезла внутрь узкой жилетки с руками, только плечи теперь касаются спальника и коврика и в этих местах особенно леденеют. Съедаю ложечку сахара и только после этого засыпаю, почувствовав призрачное тепло.

С утра ветер утих! Он лишь слабо потягивает с северо-запада. Погода хибинская ноябрьская: неглубокий снежок, высокая облачность, точнее — серое бесструктурное небо. Временами кажется, что может проявиться и солнышко. Подогреваю носки и ботинки на горелке, вырезаю новые стельки из пены. Разрезаю трубу чехла пополам, и у меня оказывается настоящий целый бахил с низом из плотной ПВХ-ткани, из которой было вшито дно в трубе, и кусок брезентовой трубы без дна. Зашиваю низ, и второй бахил, более хилый, тоже готов. Перевязываю ноги поверх бахил веревочками, как лапти.

По снегу идти хорошо, он сглаживает неровности на твердой тундре и галечниках. Вода в ручье — самом верхнем течении Вульвывеема — вскоре пропала. Долина сузилась, повернула к западу, не видно больше сзади темного бесснежного покрова в ложбине. Но ветра все нет! Ногам на удивление тепло.

Вот и перекресток четырех ущелий. Отсюда мне на север, на крутой подъем. Бахил на левой ноге разодрался снизу, превратился в фонарик, и, пока я, загородившись от уже ощутимого ветра рюкзаком, топила снег и варила кашу, нога все же замерзла. Но что бы здесь было при сильном ветре?! Страшно представить. О каше не было бы и речи. Мне несказанно везет.

По карте, вроде бы, ясно, куда идти, но на местности все выглядит немного иначе. Мне не совсем понятно, где перевал, кажется, я уже должна его видеть, но впереди смыкаются горы с крутыми склонами, острыми пирамидальными вершинами. Хорошо еще, что у меня карта «двухкилометровка». Ущелья распадков узкие, ноги местами неожиданно глубоко проваливаются в предательские щели между, засыпанными снегом крупноглыбовыми горными обломками, стараюсь идти аккуратно.

Ущелье забирает все левее — западнее, и наконец справа открывается узкий распадок, вроде, мне туда. Чем выше, тем плотнее снег, но и теперь я проваливаюсь по колено и выше. 15–20 шагов ломаю ступени и плюхаюсь в снег отдыхать. Сзади вижу только белые снежные горы на фоне фиолетово-синего, темного, зимнего неба. Умываюсь снегом, оставляя за собой черные ледышки — ну и чумазая же я!

Внизу, когда еще в желобе распадка изредка лежали камешки, по ним можно было сориентироваться, прикинуть расстояние. Но вот впереди все белое — и небо, и склон. Наступила «слепая» видимость, «белая мгла», освещение такое, что нельзя оценить расстояние, увидеть рельеф. Я случайно залезаю на крутой склон, чувствую, что, даже стоя вертикально, руками упираюсь в снежную стену. Не спустить бы лавину. Что это — крутой взлет перед перевалом или боковой склон? Ползаю по склону влево-вправо, вроде, нахожу путь вперед поположе.

Да, подъем выположился — вот и перевал. Он совсем короткий, «острый» — буквально 5 шагов по ребру, седловине хребта, и подо мной начинается провал вниз. Смотрю туда — какой крутой уклон! За перегибом даже не просматривается спуск. Отвесные стены гор напротив уходят в крутые ущелья. Передо мной возвышалась горизонтально-слоистая, точно кремовый торт, приплюснутая вершина, как гора на плато Путорана. Куда я залезла? Может, здесь вообще альпинистский спуск? Спущусь ли я здесь?

Спуск был вначале действительно круче подъема, но лицом к склону я поворачивалась лишь пару раз, а так сползала узкой ложбиной на пятой точке и рюкзаке, притормаживая ногами и перескакивая через камни. Когда впала в распадок ручья, стало поположе, я спустилась еще немного по нему и увидела впереди вдали бесснежные склоны основания гор. «Есть тепло на свете!» — восторженно заорала я и только сейчас почувствовала всю радость того, что смогла перейти через этот перевал. Путь к Ледовитому океану теперь был открыт для меня, это уже железно, вся вода за перевалом теми или иными путями текла к нему.

В ущелье снег скоро кончился, и даже началась вода в ручье. «Рановато вставать, — решила я на подъеме эмоций, — нет уж, пройду дальше». Я сняла бахилы и с облегчением поскакала вниз. А вода быстро пропала в ручье, потом пропало и его русло, но возвращаться назад было глупо. «Сейчас дойду до воды и встану», — постановила я.

Ущелье стало очень мрачное, совершенно безжизненное, все ложе его было перепахано, видимо, здесь раньше трудились геологи. Неотесанные, грубые, с острыми гранями крупные глыбы были не спресованными, не утрамбованными, и подошвы ног даже через толстую подметку турботинка чувствовали их и устали от такого постоянного острого массажа. Я сваливаю ниже и ниже, а воды все нет…

Впереди распахнулась долина Орлиного, она была широкой, каменистой, неуютной и (о, ужас!), похоже, тоже безводной. Смотрю на карту — здесь же все ручьи показаны точками! Они пересыхающие, наполняются, видимо, только в паводок. Все внимание сосредоточила на перевале, а о том, что на Чукотке может не быть воды, даже и мысли не закрадывалось. Совершеннейшая сушь вокруг, снег только на крутых склонах, высоко вверху. По карте до воды, где ручей показан сплошной линией, спускаться еще километров пять, а время уже восемь, и на меня навалилась дикая усталость. Но делать нечего.

Съедаю «конфету» — молоко с сахаром, снимаю гидрочулки, остаюсь в одних ботинках, сразу становится легче. Иду вниз по сухим руслам меж кустов ив и временами качаюсь, точно пьяная. Красивые оранжевые осыпи в форме песочных часов на отдельностоящих конусовидных окрестных горках, шапки снега с резко очерченной границей на вершинах. Любуюсь красотой, но очень хочется пить, хочется есть, ноги наминаются и болят, слабость одолевает весь мой организм. Даже спина начинает болеть — совсем разваливаюсь.

Вижу внизу то ли воду, то ли наледь — какой-то блестящий разлив. Наверное, наледь. «Дойду до наледи, растоплю лед». Темнеет. Иду и иду, монотонно переставляя ноги, и, кажется, близко, но наледь никак не приближается. И вода никак не появится, у меня уж чуть ли не слуховые галлюцинации начинаются: вот, вроде, что-то журчит. Останавливаюсь, прислушиваюсь — полнейшая тишина, ничего не журчит. А долина широченная, много сухих проток, за кустами не видно всего, а вдруг там где-нибудь уже есть вода? Я уже прошла то место, где на карте ручей шел сплошной линией, но спасительная влага так и не появилась. Видимо, придется идти до наледи.

Снова шум. Журчание? Почему-то принимаю этот шум за далекую работу трактора, бульдозера или экскаватора. Мне все чудится, что рядом работают люди, я всматриваюсь в темень, силясь разглядеть огонек. «Может, помеченная на карте нежилая база Орлиная действует. Может быть, там работает сейчас штольня? Ух, как я наемся!» И вдруг под ногами я вижу отблеск от неба. Щупаю — вода! Это крохотная лужица. Еще пара шагов, и я наступаю в воду! Ура, это начинается маленький ручеек! Одиннадцать вечера — припозднилась. Быстро ставлю тент, хорошо, что нет ветра, не надо для страховки заваливать его камнями. Ем и спать, спать, спать!

С утра просыпаюсь поздно: вчерашний переход был рекордным, по карте выходит 27 километров, с набором высоты в 500 метров. Три ломовых дня подряд без отдыха — и теперь в результате мне очень хочется есть. Сейчас можно расслабиться, поспать еще, думаю я, под следующий перевал пройти — всего ничего. Однако, взглянув на карту, отмечаю, что путь туда неблизкий, километров двадцать. Эх, не удастся побездельничать.

Поднявшись на борт долины перед наледью, я встала на вездеходный след и увидела впереди домики над обрывом речки. Иду, вижу, что они разрушены, но убеждаю себя, что вроде не очень сильно. Мне не хочется верить, что база нежилая, я даже не особенно внимательно рассматриваю балки в бинокль, чтобы не рассеять надежду раньше времени. Все равно мне идти туда, в том направлении. Мечтаю о сгущенке, о муке, чтобы напечь лепешек: «Ну, может, тут недавно были люди, вроде, свежий след траков на дороге. Поем хоть что-нибудь».

Подхожу. Расположенный на каменистой террасе у впадения Орлиной в Каленмываам открывается передо мной геологический «поселок» — примерно около 15-ти разрушенных в большей или меньшей степени балков, несколько ржавых машин и куча пустых бочек и разного хлама. Планомерно начинаю обходить все домики в поисках съестного. Везде разруха, запустение. По скелетам деревянных каркасов-коробок бьются на ветру куски побелевшего толстого брезента, черного рубероида. Нахожу пару рваных журналов 1990 года. Только один балок был пригоден для жилья: стены были не разодраны, окна не разбиты и ветер не гулял по нему насквозь.

Вон, вроде, целая консервная банка белеет, переворачиваю — естественно открыта, пуста. Совершенно ясно, что здесь ничего нет, с девяностого года все давно съедено. Все равно хожу, смотрю, как доходяга, роюсь в мусоре. Вот среди хлама лежит маленькая невыделанная шкурка олененка, такая хорошая, теплая, легкая. «И чего я еду ищу? Мне же холодно, возьму-ка лучше шкуру». Скатываю ее и засовываю под стропы застежек, поверх рюкзака.

За поселком поворачиваю на восток, вверх по долине Каленмываама мне идти теперь до впадения ручья Узкого. Вниз, все больше распахиваясь, уходит широкая долина Паляваама, скрываясь в дымке низкого горизонта. Где-то там, вдали, она впадает в Чаунскую губу, глубокой каплей вдающуюся в сушу северного чукотского побережья. Каленмываам — «Река полосатых скал», так переводится с чукотского название верховьев реки Паляваам. Горы здесь действительно полосатые, но не в горизонтальном направлении, а по вертикали. Склоны пирамидальных гор, накрытых шапками снега, немного по диагонали располосованы разноцветными осыпями — кирпично-красными, пепельно-серыми, желтыми. Плотные тундровые террасы Каленмываама легки для передвижения. Тундра уже бордово-красная — заморозки раскрасили листочки кустарничков в яркие цвета. Изредка ярким фонариком сверкнет желтый цвет непобуревшего от мороза листика карликовой березки.

Перед переправой, чтобы не замочить подсохшие ботинки, не поленилась переодеться в кроссовки. Подвязав подошвы веревочками, форсирую Каленмываам. По тундре срезаю путь к воротам ущелья речки Узкой в Паляваамском хребте. Она действительно неширокая — максимальная ширина ее — метра три.

Ущелье речки Узкой очень живописно. Вход в него охраняет вытесанная в скалах, выступающая из склона огромная лапа доисторического зверя — 5 светлых осыпей, будто когти, венчают ее основание. Ложе речки здесь бульдозеры не перепахивали. Вдоль воды везде идет небольшая тундровая терраса, по которой удобно идти, речка камерная, мне даже хочется назвать ее Уютной, а не Узкой. Осыпи и скалы гор, сжимающих долину, очень красочные, некоторые скалы напоминают средневековые замки. Бросаю рюкзак, бегу обратно, к выходу в долину, и не жалею часа времени на съемку — благо, с только что вставленной новой пленкой фотоаппарат пока работает.

Поднимаюсь и удивляюсь, что в этом ущелье все еще нет снега, хотя, судя по высоте, ему уже пора появиться.