Однажды в январе

1

Едва забрезжило серое утро, Отто и Норберт проснулись и увидели, что снег валит вовсю. Белая завеса за окном была такой плотной, что дальше заводского двора ничего нельзя было различить. Обстрел прекратился, и слышен был лишь посвист ветра.

— Эй, что я тебе скажу, а? — зашептал Отто.— Мы на свободе!

Норберт кивнул, заулыбался.

Один за другим проснулись и остальные, спала только Клер. Беглецы размахивали руками, чтобы согреться, терли озябшие ладони и бурно радовались, что им выпала такая удача — очутиться здесь, в этом благословенном убежище!

Лини, проснувшись, села и отыскала глазами Норберта — взгляд его, мягкий, ласкающий, был уже устремлен на нее. Сердце ее запело, она мысленно обратилась к нему с нетерпеливой нежностью: «Увалень ты этакий! Еще одну ночь пропустишь, придется мне сделать первый шаг самой, ничего не попишешь. Но лучше бы ты не толкал меня на это. Ведь моя женская гордость будет страдать».

Юрек потрогал щеки, взглянул на Отто:

— Сегодня можно будет побриться. То для меня необходимо.— Он улыбнулся.— Зося сердится: борода колючая.

— Везет тебе, черту,— с откровенной завистью буркнул Отто. Потом очень тихо, с каким-то лихорадочным возбуждением: — Ну и как она?

— Ничего, спасибо, здорова,— последовал вежливый ответ.

— Я не о том.

Юрек усмехнулся.

— Красивая?

— Она не есть красивая, она симпатичная.

— Тут много?

— Средне.

— Худая, толстая?

— Средняя.

— Ну а как это было? Расскажи человеку, а?

— То будет не по-джентльменски. Так делать неправильно, как сказал бы Андрей.

— Вот еще мура!

Юрек рассмеялся.

За завтраком, рассказывая о ночном обстреле, Андрей и словом не обмолвился о том, что Клер была с ним. Он знал, что творится с Отто, и ему не хотелось косых взглядов и назойливых расспросов.

— Говоришь, орудия всего в пятнадцати километрах? — встрепенулся Норберт.— Значит, немцы еще ближе к нам, а?

— Не обязательно,— возразил Андрей.— Может, враг здесь, наши танки прорывались вот сюда...— Он усиленно жестикулировал, желая показать, как быстро меняется линия фронта.— Может, сейчас мои товарищи к нам ближе, чем немцы, а завтра все наоборот.

Юрек шутливо перекрестился:

— Прошу отца небесного: не надо наоборот. Пусть отец небесный поскорей приведет сюда русских.

С улыбкой, словно бы невзначай, Отто высказал наконец то, что вертелось у него на языке еще со вчерашнего вечера:

— Юрек, а знаешь, что я подумал, когда ты задержался у Кароля?.. Я подумал, что ты дал деру.

Юрек ухмыльнулся, выставил перед собой ладони:

— Виноват, виноват.

— А в конце-то концов, какие к тебе могут быть претензии? — беззаботно и словно бы незлобиво продолжал Отто. На Норберта он не глядел, но чувствовал, что тот с него глаз не сводит.— Ведь ты поляк. Тебе всего-то и нужно — найти семью, которая захотела б тебя приютить. Тогда уж тебе ничего не грозило бы. Так для тебя было бы куда безопаснее, чем с нами.— Он улыбнулся.

Секунду Юрек смотрел на него молча.

— Сколько я разумею, ты задаешь мне серьезный вопрос, н-е-ет? Отто пожал плечами.

— Да я это просто так, к слову.

— Нет, не просто так! — В голосе Юрека смешались гнев, насмешка, обида.— Ты хочешь выведать — не собираюсь ли я удрать, дезертировать, не-ет?

— Я этого не говорил, старина.

— Но думал. Так я тебе вот что скажу. Мне было только девять лет, а тот человек,— и Юрек показал на Норберта,— уже был в концентрационном лагере. А когда мне было четырнадцать, туда попал ты. Как же ты думаешь, я дезертирую, брошу двух товарищей, если они боролись против нацистов? Боролись, когда я еще даже не знал, кто это есть — нацисты? Или брошу вот этих двух женщин и русского солдата? Нет! Я есть польский патриот! Я не есть трус, не есть дезертир.

Отто немного смутился:

— Прости. Я не хотел тебя обидеть. И все-таки как-то спокойней знать наверняка, что мы можем на тебя положиться.

Наступило короткое молчание. Вдруг Юрек расхохотался:

— Значит, ты это просто так, к слову, да-а-а?

2

Сон был всегда один и тот же. Снился он ей не каждую ночь, но уж если снился, образы его оставались неизменными: маленький мальчик катит по земле красный мяч и бежит за ним вприпрыжку, безликий робот в серо-зеленой форме подстерегает мальчика, а она, Клер, где-то сбоку — закованная в цепи, во рту кляп» Сон неизменно обрывался на том, что робот, вытянув металлические руки, устремлялся к мальчику. Просыпалась она с криком боли — вот как сейчас, истерзанная, вся в поту, и стонала, не в силах подняться.

Андрей тут же бросился к ней, опередив Лини.

— Клер, что с вами? — встревоженно крикнул он по-русски и опустился рядом с ней на колени.— Вам больно? Где? — Она не ответила, но стоны стихли. Глаза ее были закрыты, она тяжело дышала.— Клер, чем я могу вам помочь? — умоляюще проговорил он и стал гладить ей руку.

Подошла Лини, прошептала:

— Не пугайтесь, она не заболела, это у нее сон такой. После него она всякий раз совершенно обессилена, иногда по утрам мне еле удавалось поднять ее на работу.

Не открывая глаз, Клер чуть слышно проговорила:

— Я не сплю» Пожалуйста, не надо об этом.

— Я и не собиралась. Хочешь еще немножко полежать?

Клер тяжело вздохнула в ответ.

Лини поманила Андрея.

— Она скоро придет в себя.

— Вы знать, про что этот сон?

— О том, что ей пришлось увидеть несколько месяцев назад.

— А про что, пожалуйста?

Лини пожала плечами:

— Сами можете себе представить.

— Нет, вы, пожалуйста, говорите мне, про что он. Так делать правильно.

Она бросила на него лукавый взгляд:

— Это почему же?

После некоторой заминки он сказал с откровенной улыбкой:

— Клер для меня теперь очень главный человек.

— Тогда я вам вот что скажу. Я Клер знаю. Когда вы тоже станете для нее главным человеком, она вам сама все расскажет. Ей не хочется, чтобы об этом болтала я.— Потом Лини показала на дощечку.— Сыграли бы вы ей что-нибудь на этой своей виолончели, а?

— Да, хорошо! — ответил он с готовностью, но лицо у него было хмурое: Лини явно его не убедила.

Лини поглядела на него, усмехнулась:

— Вот вам мой совет на все случаи жизни: действуйте не спеша. Вошел Отто и с порога объявил:

— Эй. Лини, мы прогулялись по всему заводу и знаешь, что обнаружили? Ты не поверишь. Он совершенно пустой. Ха-ха.— И Отто протянул ей руки.— Давай потанцуем!

— Мне надо миски перемыть.

— Успеется.— Он схватил ее за руку.— Ну пойдем, прошу тебя.

— Ей-богу, что-то не хочется.

Серо-зеленые глазки Отто вспыхнули.

— А если б тебя Норберт пригласил, небось захотелось бы!

— Да, вероятно,— с нажимом сказала Лини.— Вот так. Отто.

Он вспыхнул, на лице у него было такое отчаяние, что Лини почувствовала угрызения совести.

— Не сердись,— сказала она поспешно.— Ну давай потанцуем. Но он отвернулся и, ссутулившись, отошел.

3

Едва Клер приподнялась, Отто очутился с нею рядом: бойко пожелал ей доброго утра, спросил, как она себя чувствует, сунул ей в руку кусочек сахара.

— Спасибо, Отто,— пробормотала она, вставая, и весь вид ее выражал недоумение.

— Эй, лентяйка,— крикнула ей Лини,— завтракать будешь?

— Пока нет.— Она поздоровалась с Юреком и Норбертом, затем повернулась к Андрею. Взгляд ее был нежен, он говорил ему, что ощущение душевной близости, возникшей между ними этой ночью, не покидает ее.— Спасибо за музыку, она мне помогла. Теперь я уже пришла в себя.

Он кивнул, улыбнулся, но брови его были угрюмо сведены, пальцы уже не бегали по дощечке. Было ясно, что фокусы Отто его раздражают.

— Лини, которое из ведер — дамская умывальня? — спросила Клер.

Лини показала. Клер направилась к ведру, опустилась возле него на колени. Отто не отходил от нее ни на шаг. Для начала сообщил ей, что сегодня сильный снегопад, затем рассказал, что в детстве обожал снег, осведомился, много ли снега выпадает в Париже, ходит ли она на лыжах, бывала ли в Вене. Она отвечала коротко, но за каждым ответом следовал новый вопрос. 1Слер умылась, утерлась рубашкой; теперь лицо у нее было еще более удивленное. Лишь когда она извинилась, сказав, что ей нужно кое-куда выйти, град вопросов прекратился. Но Отто стал в дверях и не спускал с нее глаз.

Все переглядывались, потешаясь над этим неуклюжим ухаживанием. Норберт спокойно сказал:

— Эй, Отто, закрой-ка дверь. Сквозит.

Отто вздрогнул, резко обернулся, метнул на Норберта недовольный взгляд, но тот глядел на него с таким добродушием, что Отто успокоился. Он закрыл дверь и как ни в чем не бывало подошел к остальным.

— Ну. Лини, доскажите про вашего сынка,— попросил Норберт.— Что же было дальше?

Лини рассмеялась:

— В этом возрасте ребятишки не очень-то обращают внимание на сверстников. Но Йози и какой-то мальчуган глаз друг от друга отвести не могли. И все кружили по песку один вокруг другого — совсем как двое щенят, обнюхивающих друг дружку...— Тут она смолкла, затаила дыхание: снова ударили тяжелые орудия — где-то далеко в небе загромыхало, мощные залпы следовали один за другим.

— Ого! — воскликнул Андрей, прислушавшись.— Сейчас орудия подходили близко, ближе, чем ночью.

— За сколько они километров отсюда? — У Юрека радостно засверкали глаза.

— Может, за двенадцать, может, немного больше.

— Немецкие или русские? — нетерпеливо спросил Норберт.

— Пока трудно говорить. Может, тот и другой.

— А как же ты ночью отличил, что орудия русские?

— Потому что ночью я слышал «катюша». А сейчас нет.

— А ну тише...

Когда Клер вошла в комнату, Лини предостерегающе прижала палец к губам, потом знаками предложила ей поесть. Клер кивнула.

— Ты говоришь — звуки пронзительные, частые? — спросил Норберт.

Андрей кивнул:

— Очень быстрый. Вот так.— И он несколько раз отрывисто свистнул.

Лини принесла миску с едой, села рядом с Клер и шепнула ей:

— Они слушают, не стреляют ли «катюши». Это такие...

— Знаю. Слушала ночью вместе с Андреем,— так же шепотом ответила Клер и, встретив ошарашенный взгляд Лини, широко улыбнулась.

— Ты вставала ночью, вы были вместе?

Клер кивнула.

— Что-нибудь произошло?

— Не то, что ты имеешь в виду.

— Ну как, я права или нет?

— Ты о чем?

— Его к тебе тянет?

Клер кивнула.

— Ха, ну что я тебе говорила! И как же он себя повел, когда ты сказала «нет»?

— А так, что стал мне очень дорог и близок. Впрочем, тут все гораздо глубже, дело не только в этом.

— А в чем же?

— Потом скажу. Как мне быть с Отто? Он сегодня какой-то шальной— прямо как кот, хвативший валерьянки.

— Ну у тебя, француженка, опыт немалый — знаешь, как себя держать.

— Только не с изголодавшимися мужчинами на кирпичных заводах.

Лини ухмыльнулась:

— Он потому так сердито сопит, что я напрямик ему сказала: Норберт мне больше по душе.

— Ах вон оно что, очень мило! Вот спасибо. Я тебе тоже как-нибудь подложу свинью.

— Он до того меня разозлил, что я не удержалась, с языка сорвалось. Рано или поздно ему все равно пришлось бы узнать.

— По мне, лучше бы поздно.

Лини опять ухмыльнулась.

— А по мне, наоборот. Ты-то сумеешь его осадить. Ну как, помассировать тебя?

— Потом.

— Кто-нибудь слышал «катюша»?— спросил Андрей.

Все покачали головами.

— В конце концов, что за разница, чьи эти орудия? — рассудил Норберт вслух.— Ясно одно: сейчас русские ближе, чем были позавчера. Остальное неважно.

— Юрек! —вдруг воскликнула Клер.— Зеркало!

В комнате сразу же воцарилась напряженная тишина. Медленно, театральным жестом Юрек извлек из кармана прямоугольное зеркальце и, чуть улыбаясь, оглядел остальных.

— С кого начнем?

Лини показала на Клер:

— Она вспомнила первая.

Когда Юрек направился к Клер, на нее вдруг напал нервный смешок. Неожиданная эта реакция удивила ее еще больше, чем остальных, потому что была совершенно непроизвольна. Она даже не протянула руки за зеркальцем, сидела, уставясъ в одну точку, и хихикала.

— Эй, что это на тебя нашло? — удивилась Лини. Ее тоже стал разбирать смех.

— Сама не знаю...

Клер затряслась всем телом. Выглядело это до того нелепо, что остальные так и покатились со смеху. Чем судорожней смеялась Клер, тем громче заливались остальные, комната сотрясалась от утробного смеха — и вдруг он стих: хихиканье прекратилось так же внезапно, как началось. Клер сидела неподвижная, безмолвная, по впалым щекам катились слезы.

— Ой, ну что за дурочка!—Лини порывисто обняла ее одной рукой.— Чего ты так боишься посмотреться в зеркало?

— Я увижу там мусульманку,—еле слышно выговорила Клер.—• Не хочу!

— Скажите какое тщеславие!

Андрей заговорил по-русски — горячо, нежно:

— Вы увидите там женщину, которая в моих глазах — красавица.

Губы Клер чуть дрогнули в благодарной улыбке, но она покачала головой.

— О господи, что за чувствительность!—воскликнула Лини.— Юрек, давай его сюда.— Улыбаясь, она поднесла зеркальце к глазам, и у нее перехватило дыхание, на лбу пролегли глубокие складки. После короткого молчания она пробормотала:—Да-a, красавицей я никогда не была, но все-таки...— И, возвращая зеркальце Юреку, с грустью добавила:—Может, Клер и права. Лучше сначала поправиться хоть немного.

Юрек, успевший тем временем разглядеть себя, сообщил куда более веселым тоном:

— А я не особенно переменился. Я был в лагере не так долго, и мне кое-что удавалось «организовывать».— Он вертел зеркальце, стараясь получше рассмотреть чуть отросшие волосы.— Седины нет, значит, еще могу быть школьником, та-а-к?—-Он рассмеялся, протянул зеркальце Андрею: — Поглядишь на себя или тоже боишься?

— Я не боишься,— ответил Андрей, но, когда он увидел свое отражение, улыбка его превратилась в гримасу боли. Он затряс головой, что-то пробормотал по-русски, потом, ни на кого не глядя, сердито протянул руку с зеркалом.

Отто занервничал:

— Ну что, родная мать не узнала бы, а? Эй, Норберт, ты или я?

— Давай сперва ты,— ответил Норберт с коротким принужденным смешком.— Меня что-то не очень тянет.

Отто, явно сделав над собой усилие, взял зеркало.

— Представить себе не можете, ха-ха, какой я был прелестный малыш.— И, рассмеявшись вместе с другими, добавил:—Хорошо еще, что я сейчас как следует подзаправился. После семи лет для такого зрелища надо набраться сил.— И он быстрым движением поднес зеркальце к глазам. Лицо его выразило крайнее недоумение. Он все смотрел и смотрел на себя, затем повернулся к Норберту, словно бы ожидая, что тот объяснит ему необъяснимое, и снова уставился в зеркало. У него вырвался полузадушенный крик:—Но ведь мне только двадцать четыре!—И он завыл, запричитал, будто у открытой могилы.— Нет, не могу поверить. Не узнаю себя. В последний раз я видел в зеркале мальчика, а это тридцатипятилетний мужчина. Неужели я выгляжу на тридцать пять? — И, повернувшись к остальным, крикнул совсем по-детски:—Ужас какой! Вот ужас, а?

В его словах каждый почувствовал отзвук своего собственного заветного желания — бесплодной надежды обратить время вспять, чтобы погибшие были живы, чтобы страшные злодеяния, свидетелями и жертвами которых они стали, не были совершены.

— Ах, Отто! — воскликнула Клер с острой жалостью.— Все мы выглядим старше своего возраста. Но дайте срок — отдохнете, поправитесь, волосы отрастут, и вы будете выглядеть ненамного старше своих двадцати четырех.

— Нет, я и выглядеть буду старше, и в самом деле буду старше! — в отчаянии выкрикнул он.— У меня украли юность, лучшие годы жизни, их уже не вернуть, они пропали!

И Отто молча сунул зеркало Норберту и сел, закрыв лицо руками,— жалкая, скрюченная фигурка.

Норберт постоял’ молча глядя на него. Потом повернулся к Лини:

— Ответьте мне совершенно прямо: на сколько я выгляжу, а? Голос ее прозвучал очень мягко, даже как-то виновато:

— Примерно на сорок пять, Норберт.

Он кивнул.

— Что ж, ничего удивительного. А вообще не так уж это страшно.

— А сколько вам на самом деле?

— Тридцать семь.— Он поднял зеркало. Прошла долгая секунда.— Нет, не так уж страшно,— повторил он.— Передо мной человек, которому удалось выжить там, где гибли многие. Да притом еще люди получше его. Он мог давно превратиться в пепел — а вот ведь жив. Его могли кастрировать, он мог стать калекой от побоев, но ему везло, поверить трудно, как ему фантастически везло. Теперь он снова может попасть домой, вольно дышать, радоваться жизни, работать, иметь семью...

Отто вскинул на него глаза.

— Спасибо за нравоучение,— сказал он сердито и горько.— Все сразу же стало на свои места, просто замечательно...

— А тебя и надо поучать, болван несчастный,— обрушился на него Норберт.— Все мы потеряли лучшие годы и еще много чего. Но оплакивать их? Нет уж, к черту! — Он перевел взгляд на Лини, и в голосе его зазвенела радость:— Во тьме ночи мы повторяли: «История похоронит фашистов». И вот оно, свершается у нас на глазах, мы дожили до этой минуты. Так о чем же плакать? Не о чем, черт побери. В этом зеркале я вижу счастливого человека — вот так!

— Ш-ш! — сказал Андрей.— «Катюша»!

Сквозь гул тяжелых орудий все услышали далеко в небе отрывистый зловещий вой — это один за другим на огромной скорости неслись реактивные снаряды.

— Вот! — радостно воскликнул Андрей.— Так поют «катюша».

С едва заметной дрожью в голосе Клер сказала:

— А я бы их назвала по-другому: «банши».

— Как-как? — удивилась Лини.— Это что такое?

— А это из ирландского фольклора, женские духи, они воют по ночам, предрекают человеку смерть.

— Ей-богу,— воскликнула Лини,— каким только вздором у тебя голова набита! Ну как, француженочка, сделаем массаж, а?

— Только, пожалуйста, шведский, а не голландский.

Норберт подошел к окну, спросил Андрея:

— А у немцев разве нет реактивных орудий?

— Есть, но они пускают только один снаряд, звук другой. А «катюша» быстро так: фт-фт-фт... Одна «катюша» пускает шестнадцать снаряды подряд.

— Снег перестает,— объявил Норберт и вдруг ахнул:— Боже мой!

Встревоженный возглас Лини:

— Что такое?

Норберт не ответил. Молча, словно в забытьи, глядел он перед собой. Остальные бросились к окну.

Падали редкие белые хлопья. Ровное неисхоженное поле за заводским двором выглядело совершенно так же, как накануне, разве что снегу нападало еще больше. Но в полукилометре от них, по дороге, рассекавшей поле надвое, потоком шли заснеженные танки и грузовики, шагали солдаты. Медленно двигалась эта белая река, машины приноравливались к шагу идущих. Пехота шла тесными рядами, неуклюжие маскхалаты покрылись от мороза ледяной коркой. «Немцы или русские?»—мелькнул у каждого в голове один и тот же вопрос. И почти тотчас же Андрей выкрикнул:

— Фрицы!

— Немцы,— объяснила Клер.

Остальные заговорили разом:

— А почем ты знаешь? Ты уверен?

Андрей стал взволнованно перечислять:

— Немецкий танк — «тигр»... Немецкий гаубица... Немецкий зенитка.

— Я не вижу опознавательных знаков! — воскликнул Отто.’—1 А ты? Где они?

Андрей быстро заговорил по-русски:

— Клер, объясните им, я отличаю немецкие орудия и танки по виду, ошибки быть не может!

Как только Клер перевела его слова, все смолкли. В немом изумлении, словно зачарованные, смотрели беглецы на дорогу, и обжигающая радость билась в них. Зрелище было воистину потрясающее. Пусть в Освенциме такой человек, как Норберт, по ночам утешал себя мыслью, что история похоронит фашизм. Но ведь каждое утро, просыпаясь, они по-прежнему оказывались в безумном мире, где правила звериная жестокость. Ни один из них, в сущности, не надеялся выйти из того страшного мира живым. А сейчас они на воле, в укрытии, и у них на глазах полчища их мучителей панически бегут. Зрелище это тешило глаз, заставляло бешено колотиться сердце. Они все смотрели и смотрели, желая удостовериться, что это не мираж. И странно, до чего странно — с дороги не доносилось ни единого звука, все заглушал немолчный гул далекой канонады. Белая река, несшая свои воды медленно и бесшумно, выглядела нереальной — казалось, что смотришь немой фильм.

Клер первая нарушила затянувшееся молчание.

— Ах,— сказала она сдавленным, глухим от волнения голосом, — теперь и умереть не жаль. На наших глазах свершается возмездие.

У Юрека в горле зазвенел смех. Он рвался из него родниковой струйкой — веселой, сверкающей на солнце. Юрек не говорил ни слова, только смеялся, смеялся, пока наконец не утих.

И снова наступило молчание. Потом все вдруг заговорили разом, словно взбудораженные дети, давая выход переполняющим их чувствам:

Отто:—Эти сверхчеловеки еле тащатся — устали, видно. Я за них так...

Лини:— Устали!

Отто: — ...переживаю!

Лини:—Да где им знать, собакам, что такое усталость! Вот мы действительно знаем!

Андрей (неистово):—Самолеты! Где наши самолеты? Почему они ждать?

Норберт (горько, печально):—Неужели это единственный способ заставить немцев понять хоть что-нибудь? Сколько же войн должны они проиграть, чтобы отказаться наконец от попыток завоевать мир?

Клер (посмеиваясь):—Отто, у вас сахара не осталось? Ах, как бы он им сейчас пригодился!

Взрыв хохота — резкого, злого, торжествующего!

Юрек:—Виват «катюше»! Я на ней женюсь. Она мне есть милее Зоей.

Блаженный, бессмысленный смех! Язвительное фырканье! Забавные выдумки и фантазии, одна причудливей другой! Но вот поток машин и людей иссяк, и все понемногу стали успокаиваться. Вдруг Андрей нахмурился, отошел от окна, взволнованно зашагал взад-вперед. Остальные не отрывали глаз от последней колонны немцев и даже не заметили, что он отошел.

—: Снегопад опять усиливается,— заметил Отто.

— Вот и хорошо, пусть они замерзнут насмерть, эти чудовища!

— Нет, Лини! — поспешно возразил Норберт.— Эти солдаты — ведь они не эсэсовцы. Разгромить вермахт необходимо, это верно, но не надо валить солдат в одну кучу с эсэсовцами.

Лини резко ответила:

— Конвоиры, которые гнали наш этап, тоже не были эсэсовцами. А пожалели они хоть одну из тех женщин, что падали в снег?

— И что же, по-вашему, из этого можно заключить? — настойчиво допытывался Норберт.— Что весь народ состоит из чудовищ,— и на этом успокоиться?

— Сами знаете, я не о таких немцах, как вы.

— А о каких же, Лини? О двадцатилетних парнях, которым было восемь, когда Гитлер пришел к власти? Что же нам с ними делать: перевешать или перевоспитать? А рабочие, строившие эти танки и грузовики,— с ними как прикажете быть?

— Не знаю,— пробормотала Лини.— Вы это все давно обдумали, а я нет. Но в сердце моем...

Подошел Андрей — так же внезапно, как раньше отошел.

— Товарищи,— сурово начал он.—Я думаю — мы сойти с ума! Целый час смотрим, смеемся, но почему мы ни разу не думаем, что будет, если фрицы сюда приходят?— Он сердито показал на дорогу.— Враги от нас только полкилометра. Они приходят сюда, всех стреляют.

— А для чего им сюда приходить? — весело бросил Отто.— Высшая раса драпает. У них теперь одно на уме — поскорей смыться от вас, русских.

Андрей выслушал его, приставив к правому уху ладонь, потом возразил сердито, даже яростно:

— Много для чего. Может, ставить зенитка на крыша, может, приносить раненых, откуда я знаю?

— Так чего они до сих пор не пришли?—не унимался Отто.— Ведь они уже, наверное, столько часов драпают — задолго до того, как мы их увидели.

— Юрек,— спохватился Норберт,— выяснил ты, куда ведет дорога?

— Да, да, в Богумин.— То есть городок на польско-германской границе. Двадцать километров отсюда.

— Ага, вот видите? — торжествующе объявил Отто.— Туда они и топают — обратно в добрый старый фатерланд.

Андрей даже закричал от возмущения. Сильно волнуясь, обратился к Клер:

— Переведите им! Мы ведем себя неразумно. Мне начинает казаться, что в Освенциме мы стали просто ненормальные. Мы так измучены, так жаждем покоя и безопасности, что вообразили, будто этот завод — заколдованное царство. Враг чуть ли не у самых дверей, а мы стоим себе посмеиваемся, словно застрахованы от всех бед. Форменное безумие!

Клер помолчала. Слова Андрея потрясли ее. Ей вдруг стало жутко. Может, они и впрямь ненормальные? О господи! Но ведь она и сама наблюдала за отступлением немцев и ни разу не подумала об опасности. Не на шутку встревожившись, она стала медленно переводить. Едва она кончила, Андрей гневно направил палец на Норберта.

— Вот ты,— заговорил он резко,— двенадцать лет ты был в концентрационный лагерь, и когда ты видел немец с автомат, ты боялся, да? Почему же ты не боялся немец там, на дороге?

Норберт, наморщив лоб, сосредоточенно думал. Потом развел руками.

— Сам не знаю,— пробормотал он и смущенно поглядел на остальных.— Нам надо быть начеку, это факт.

— Андрей прав! — решительно подхватила Лини.— Конечно, они могут сюда нагрянуть! Что это мы, в самом деле?

— А ничего! — закричал Отто. Белый от злости, подскочил он к Андрею.— Может быть, ты и спятил, тебе виднее. Только нас в компанию не бери. Мы увидели, что вермахт драпает, и обалдели от радости. Что ж тут такого? Ведь это вполне естественно! Что ты тут, черт побери, увидел ненормального? Да мы этого дня ждали годы и годы, скажешь — нет?

— Значит, ты считаешь, здесь для нас очень безопасно, да? — насмешливо спросил Андрей.— Гитлер присылал к тебе письмо, обещал?...

— Мы нигде не можем быть в безопасности, пока не придут русские,— желчно перебил его Отто.— Но ты можешь нам предложить более надежное убежище? В деревне немцев не было с осени. А ты сам сейчас видел — мимо шли целые полки, верно? Черт подери, это у тебя мозги воспалились, а не у нас!

К ним подошел Норберт, сказал спокойно и твердо:

— Давайте-ка присядем и потолкуем! — То была не просьба, а приказ, в нем была сила — та самая, что помогла Норберту выдержать двенадцать лет лагеря,— и оба спорщика тотчас же подчинились. Бросив взгляд в окно, на опустевшую дорогу, Норберт сказал:—Юрек, покарауль, а?— Потом сел, привалился спиной к стене, поскреб подбородок и мгновенье пристально смотрел на Андрея и Отто. Вспомнив, каким Норберт был утром, когда они только проснулись, Лини поразилась: теперь это был совсем другой человек. Взгляд голубых глаз стал холодный, жесткий; сильное лицо отвердело, казалось железным— оно подбадривало, но вместе с тем как-то отпугивало. Такое вот железное лицо может поддержать в тебе дух, решила она, но целовать его не захочешь.— Все за одного, один за всех — так, да? — негромко проговорил Норберт.— Может, будем помнить об этом, а не кидаться друг на друга, как петухи? — И опять слова его прозвучали как приказ, а не как просьба.— Отто, по-моему, все, что ты говорил, толково. Но ты одного не учел — как раз того, что беспокоит Андрея. Не знаю, как ты, но я, безусловно, дал маху. Вот мы тут все время глядим на дорогу, а мне ни разу даже в голову не пришло, что один из танков может вдруг свернуть сюда, к заводу. Нету ведь такой международной конвенции, которая бы это запрещала, а, Отто?

Отто развел руками: нету, мол.

— Кто-нибудь из вас предвидел такую опасность? — спросил Норберт. Он подождал ответа, но все молчали, и он снова заговорил:— Конечно, это вовсе не значит, что все мы рехнулись; тут ты, положим, хватил, Андрей. Отто верно говорил: мы все обалдели от радости. А ведь в самом деле здорово, а? Но в одном ты прав. Что-то больно мы размагнитились. После Освенцима мы здесь словно на перине нежимся. А спать-то нам как раз и нельзя. Значит, надо решить: что будем делать, если на дороге с нова появятся войска? — Он обежал всех взглядом.— Есть у кого-нибудь соображения на этот счет?

— Да-да! — поспешно сказал Андрей.— Есть.

Отняв ладонь от уха, он повернулся к Клер, решительно, горячо заговорил по-русски. У него три предложения, и он на них настаивает, потому что твердо уверен: сейчас им грозит чрезвычайная опасность. Завод почти у самой дороги и сразу бросается в глаза. До сих пор это было отличное убежище, но в любую минуту оно может превратиться в ловушку, и тогда им отсюда живыми не выйти. Поэтому первое его предложение такое: пусть Кароль постарается найти в деревне несколько семей, которые согласились бы их спрятать. Юрек должен идти к Каролю сейчас же, не дожидаясь темноты. Лучше всего, если таких семей будет шесть — на каждую семью по человеку, но если найдется хотя бы один дом, где согласятся принять, скажем, Клер и Лини, это все-таки лучше, чем ничего. Как бы там ни было, едва стемнеет, завод должны покинуть все.

— Ну так,— сказал он напористо,— переведите пока вот это.

С тем, что Каролю надо подыскать семьи, где их примут, все сразу же согласились. Но когда стали решать, нужно ли Юреку идти к нему немедленно, не дожидаясь темноты, разгорелся ожесточенный спор. Лини и, к общему удивлению, Отто поддержали Андрея. Но Юрек был решительно против: ведь надо думать не только о своей безопасности, но и о безопасности человека, который им так помогает. Какой-то чужак средь бела дня идет от завода к деревне, а это метров полтораста, и входит в дом Кароля — его же вполне могут заметить, притом многие. И кто знает, к чему это приведет! Мало того, если Кароль увидит, что они не держат слово, что на них нельзя положиться, он, может, испугается и вообще перестанет им помогать. Норберт энергично поддержал Юрека: все верно, да и немцев сейчас на дороге не видно, так что нечего устраивать панику. А часов через пять- шесть уже стемнеет.

Проголосовали: Лини воздержалась, Отто перешел на сторону Юрека и Норберта, и только Андрей упорно стоял на своем. Лицо у него было такое, что Клер мысленно улыбнулась. «Да ты, оказывается, упрямец!» — подумала она.

Другие предложения Андрея повергли Клер в уныние. Если на дороге снова появятся немцы, все должны выпрыгнуть из окна на заводской двор, бежать в лес и отсиживаться там, покуда дорога не очистится. И вообще, пока для них не подыщут убежища в деревне, надо каждую ночь уходить в лес. Потому что здесь их могут застигнуть врасплох во время сна.

Когда Клер кончила переводить, наступило продолжительное молчание. Всех охватил ужас — в том, что предлагал Андрей, была своя логика, достаточно убедительная. Наконец Лини рассмеялась коротким невеселым смехом:

— Ох, Андрей, лекарство-то страшнее самой болезни. По мне, уж лучше получить пулю здесь, в тепле, чем насмерть замерзнуть в лесу.

Но у Андрея и на это был готов ответ: снег шел двое суток, и сейчас он гораздо глубже, чем позавчера. Он научит их закапываться в снег, и тогда ветер им не страшен. Холодно, безусловно, будет, но замерзнуть они не замерзнут.

— Ты нам это гарантируешь? — с явным недоверием спросил Норберт.— У тебя что, большая практика?

— Советский солдаты делают вот так засада,— ответил Андрей.

— А одеты они при этом так же, как мы?

— Нет, более тепло,— признал Андрей.— Но и для нас так делать правильно.

— Вот и попробуй нынче ночью,— рассмеялся Отто.— Посмотрим, на что ты будешь похож к утру, если только вообще вернешься.

— А ноги Клер? — спросила Лини.— С ними что станет после ночевки в лесу?

Андрей вздрогнул, бросил на Клер виноватый взгляд.

— Ох,— сказал он убитым голосом,— про ноги я как-то забывал.— Потом по-русски:—Ну как они сегодня?

— Чуть согрелись, но боль все такая же.

— Да, какое-то время они еще поболят.— Он смотрел на нее, наморщив лоб.— Дорогая моя, это такая проблема, не знаю, что и придумать. Нам вовсе не хочется, чтобы вы опять обморозились...— И, взволнованно махнув рукою, он смолк.

Клер сказала очень спокойным голосом:

— Несколько часов в лесу я еще выдержу, а вот целую ночь—; едва ли. Стало быть, выход у меня один — рисковать. Я остаюсь здесь, но это вовсе не значит, что вы все тоже должны....

— Нет! —прервал ее Андрей.— Я останусь с вами.

— Что за нелепость! Почему вы должны...

— Нет,— повторил он.— Я вас не оставлю, Клер.

На глаза ей набежали слезы, и она отвернулась, чтобы их скрыть.

— Но это же неразумно, Андрей.

— Я вас не оставлю,— сказал он тихо.— Не оставлю, и кончено.

— Эй, слушайте меня все,— заговорил Юрек.— А почему вам не сделать, как предложил вчера Андрей? То есть хорошая мысль — караулить круглые сутки! Сколько до той дороги? Верно, метров пятьсот? А до леса только семьдесят. Допустим, с дороги немцы свернут сюда, та-а-к? Даже если они на машине или на танке — все равно, пока доедут, пока все тут осмотрят, мы успеем утекать до леса и хорошенько спрятаться.

Норберт хлопнул себя по коленке.

— Толково. Значит, мерзнуть будем только в случае необходим мости.

— Ой, правда здорово! — обрадовалась Лини.— Ну а вы, Андрей, как, не возражаете?

— Нет,— ответил он с явным облегчением.— Может, Юрек предлагал самый лучший план.

— Вы и правда так думаете? — спросила Клер по-русски.— Или согласились только ради меня?

Андрей улыбнулся.

— Одному богу известно. Но решение неплохое.

Отто вдруг развеселился:

— Друзья, с той минуты, как мы* очутились в сарае, нам все время везло, верно? Так вот, предлагаю пари. Ставлю три против одного, что в лес нам ни разу удирать не придется — русские придут раньше. Три против одного! Ну кто принимает пари?

— А вы на какие деньги спорите? — усмехнулась Клер.— Марка после войны обесценится.

— Кто же на марки спорит, спятил я, что ли? На венский шницель, вот на что. Расплачиваться в Вене. Есть там один ресторан, я хорошо его знаю. Значит, три против одного. Ну как, Клер, идете со мной на пари?

Она покачала головой:

— Никогда не любила шницель.

— Что? — с наигранным удивлением воскликнул Отто.— Эх, француженочка, вынь я сейчас из кармана холодный шницель трехдневной давности — ха-ха,— да еще облепленный тараканами, вы что, не стали бы его есть?

— Съела бы вместе с вашей рукой,— ответила Клер.

А в следующий миг, изумленно глядя на остальных, она спрашивала себя, чем вызван такой громовой хохот. Ведь шутка была до того незатейливая. Но все надрывались со смеху, словно на представлении в мюзик-холле, и она смеялась вместе со всеми. «Просто мы остались живы,— подумалось ей,— и в этом все дело. Мы живы, мы на свободе, мы на пути к дому».